Нарушительница порядка
Самое невероятное в чудесах – то, что они бывают. Так сказал Г. К. Честертон (умный был человек). «Чудо», пожалуй, слишком сильное слово; но есть случаи, когда привычные, отлаженные, намозолившие глаз схемы мироустройства дают внезапный, труднообъяснимый сбой. И не знаешь: то ли эти сбои лишь подчеркивают общую незыблемость системы, то ли внушают надежду, что любой замкнутый круг все же можно разомкнуть. Каким-нибудь чудом.
***
Когда я начала слушать Сезарию Эвору, она уже практически перестала выступать, и ее приезды в Москву прошли мимо меня. В музыке я человек дикий, распознаю ровно два вида: «моё» и «не моё». Не все спетое Эворой попадает в разряд «моё», хотя несколько любимых вещей есть. Но вот история ее жизни вызывала у меня глубочайшее уважение и пока длилась, и когда закончилась. И поражала – самим фактом того, что была. Потому что эта история перекроила, разнесла, сломала разом несколько житейских сюжетов, за рамки которых, казалось бы, выхода нет и не предусмотрено.
Сюжет первый, звездный
Все, кто писал об Эворе, обязательно отмечали, насколько парадоксальной и ни на что не похожей была ее певческая карьера. Конечно, шутка ли: родиться дочерью кухарки в страшно нищей, безвестной стране; две трети жизни петь в портовых барах за мелкие деньги, за еду, за выпивку; в сорок пять лет поехать на заработки за океан; в сорок семь записать первый альбом; после пятидесяти – стать звездой мирового масштаба и национальной героиней на родине.
Немудрено, что при виде Эворы на фоне привычного гламура у публики и у журналистов случался некоторый «разрыв шаблона». Грузная, немолодая африканка, некрасивая, с косоглазием. Вечно босые ноги (и споры: то ли это жест солидарности с бедняками ее родного Кабо-Верде, то ли она просто никак не привыкнет к обуви, то ли ноги настолько больные). Сигареты и коньяк – прямо на сцене, между песнями. Уникальный случай, кстати: курево и алкоголь не убили голос, а с годами сделали много глубже и богаче, чем в юности…
Не слышав живого звука, не видев реакцию зала, не ощутив атмосферу концертов очень трудно судить, что сильней всего «пронимало» публику. Да, в записи голос хорош; но «кабовердийские народные песни», морны, довольно монотонны и однообразны. И будто в мире мало хороших голосов! Экзотика? Да, в конце восьмидесятых Эворе явно помогла мода на этническую музыку. Да, слова «Кабо-Верде», «морна», «коладейра» и т. п. с непривычки звучат интересно и загадочно. А когда публика попривыкнет? С фестивалей фолк– и этномузыки начинали многие певцы, но большинство из них остались звездами-однодневками.
А вот Эвора двадцать пять лет, с запоздалого прорыва и до самой смерти, продержалась там, где сходили с дистанции более молодые и красивые, и возможно, не менее талантливые. Притом, что пела на кабовердийском языке, и иногда чуть-чуть по-португальски. Никаких других языков не знала и не собиралась учить (по правде, и на родном-то читала и писала с трудом). Когда выступала, говорят, почти не обращала внимания на публику, только перебрасывалась шутками с музыкантами и с земляками в первых рядах. Но почему-то вошла в число неанглоязычных исполнителей, популярных в США – а их всего-то горстка.
В чем был секрет? Не в одних же босых ногах и перекурах – западная публика привыкла к эпатажу, видала звезд, которые выступают не то что без обуви, но и без штанов. В том ли дело, что Эвора была насквозь настоящей и вообще не знала слов вроде «эпатаж», «пиар» и «имидж»? Или же ее голос всегда передавал что-то очень простое, живое и человеческое, и чтобы это почувствовать, необязательно понимать тексты песен?
Может, иногда как раз лучше не понимать. Если не разбираешь слов, то не отвлекаешься на частности, и тогда кажется, что поют о нас всех вместе, и о каждом по отдельности. Вполне вероятно, что у Эворы любой находил что-то о себе – хотя пела она всегда о том, что знала и чем жила: о местах, про которые никто и не слыхал до ее появления.
Сюжет второй, философский
Острова Зеленого мыса (они же Кабо-Верде) долго были необитаемы. Португальцы открыли их в середине XV века и устроили перевалочный пункт для судов с рабами из Африки. Туда же стали ссылать каторжан и евреев. Колониальная политика породила население с невероятной смесью кровей (на Кабо-Верде попадаются чернокожие блондины с голубыми глазами), и язык, который словно бы «запомнил» всех насильно переселенных или просто занесенных судьбой на эти берега. Кабувердьяну – язык-креол, то есть гибрид, помесь. Он вырос из португальского, впитав десятки африканских наречий, подхватив фрагменты испанского, французского, английского.
В истории этой крошечной, искусственно созданной страны мне видится что-то очень символическое. Как будто от человечества отщипнули кусочек – образец тканей – и поместили в изоляцию, на обочину мира. При уменьшенном масштабе (количественном, пространственном, временном) с почти лабораторной наглядностью выступает то, что часто затенено отдаленностью мест, разницей эпох, пестротой людской массы. А именно: 1) все всегда повторяется, и не единожды; 2) не бывает абсолютного блага, как и абсолютного зла.
Так, на исходе XVIII века колониальный военный флот практически покончил с пиратством – а пираты Атлантики любили поживиться на островах Зеленого мыса. Сэр Френсис Дрейк дважды разграбил тогдашнюю столицу Рибейру-Гранде. Французские корсары тоже пошалили изрядно. Но ведь «джентльмены удачи» были еще и клиентами портовых баров, да как правило денежными и щедрыми (чего ж экономить, когда тебя того гляди зарежут или повесят?). Не стало их, и сократились доходы, причем по главной статье островного бюджета. Казалось бы: на морях покой, и все прекрасно – вот только есть нечего.
Дальше – лучше (или хуже, как посмотреть): в XIX веке заглохла работорговля. Сперва в Новом Свете выросли дети, рожденные уже в рабстве на местной почве, и потребность в привозных африканцах резко сократилась. Затем рабство отменили вообще, и в Кабо-Верде тоже. Но ведь колония создавалась именно как транзитная станция для работорговцев и их груза. Не стало этого «бизнеса», и метрополия практически потеряла интерес к островам, а статей дохода у них почти не осталось. Тут еще и очередная большая засуха… Казалось бы: свобода, живи и радуйся – вот только есть нечего.
Еще несколько десятилетий – и XX век, Первая мировая, в Европе ад. А на Кабо-Верде вдруг закипела жизнь: Британии и США пригодились местные базы для дозаправки судов и телеграфные станции. Много работы, приток денег… В общем, кому война, а кому мать родна. Вторую мировую пересидели тихонько, жалуясь разве что на засуху. А там – распад колониальных империй, обретение независимости. Но ведь эксплуататоры-португальцы все же были главными работодателями, администраторами и инвесторами. Не стало их, и экономика вообще вошла в «штопор». Казалось бы: суверенитет, верх мечтаний – вот только… см. выше.
И так – годами, веками: на отшибе, в катастрофической зависимости от «большой земли», но совершенно неведомо для нее. Как вдруг Эвора начала зарабатывать своими турне большие деньги и вкладывать их (практически все!) в бюджет страны, в школы, в больницы. И даже подтянулись кое-какие туристы – из любопытства, посмотреть на родину необычной звезды. Но материальный аспект здесь, может, и не главный.
Одна учившаяся в Европе землячка Эворы вспоминала: поначалу очень тяжко было объяснять одноклассникам, что такое Кабо-Верде и где это. Приходилось чертить рукой в воздухе Африку, тыкать пальцем рядом с этим контуром… Ей самой в итоге начинало казаться, что она никто и ниоткуда. Но через несколько лет, услышав «я из Кабо-Верде», люди стали кивать и говорить: а! Сезария Эвора! И это звучало как приветствие, как отзыв на пароль.
Сюжет третий, лирический
Конечно, то самое Кабо-Верде я тоже видела только на фотографиях Google Earth и в документальном фильме про Эвору. Главное впечатление: это даже не Третий мир, а какой-нибудь седьмой. Или двадцать девятый. Почти все и правда ходят босиком; воду вытягивают из колодцев крошечными флягами – видимо, они прорыты так узко и глубоко, что другой сосуд не пролезет. Страшно думать, сколько раз надо вытянуть такую флягу, чтобы набрать хоть одно ведро… Везде бурые камни и песок, из растительности – чахлые пальмы. Основа рациона – океанская рыба, и вокруг рыбного рынка вертится вся жизнь.
Говорят, абсолютно все кабовердийцы поют, и можно понять, почему. В таких местах – либо петь, либо утопиться. Но люди, которые так тяжело работают чтобы выжить, топиться не пойдут. Правда, охотно топят усталость в бутылке: алкоголизм – проблема государственного масштаба. И поют морны (которые по звучанию иногда неожиданно похожи на русский романс с цыганской примесью).
У морны протяжная, минорная мелодия и очень простые слова, которые повторяются много раз, видимо, пока певец не устанет. Темы и настроение большинства текстов можно передать креольским словом sodade. Им обозначают целый клубок переживаний: желание чего-то невозможного; тоску по прошлому, по родине, по человеку; предчувствие разлуки; осознание, что встречи может и не быть. В общем, я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду. Самая знаменитая песня, «визитная карточка» Эворы так и называется – Sodade. (Под эту песню ее и хоронили – многотысячной толпой, с почестями и салютом, покрыв гроб государственным флагом.)
Пожалуй, есть справедливость в том, что у «большого мира» морна теперь ассоциируется именно со звуком женского голоса. Это ведь прежде всего песня ждущих на берегу женщин. Тамошние мужчины всегда уходили от них в море – ловить ли рыбу, искать ли лучшей жизни – и далеко не всегда возвращались. А женщины оставались и вспоминали. Правда, если поинтересоваться сочинителями морн, находишь все больше мужские имена. Но и в этом распределении ролей видится житейская логика. Мужчина сочинял мелодию, напевал ее своей подруге, и уплывал. Оставлял женщине песню (и, как водится, ребенка). Женщина потом растила ребенка и бесконечно пела песню – что еще ей было делать.
До поры до времени жизнь Эворы была выписана по всем канонам кабовердийской женской истории. Рано осталась без отца; полюбила рыбака, который уплыл в Португалию – насовсем. Он и научил ее морнам, оставил песни на память. Потом был футболист, который тоже уехал в Португалию, потом еще один футболист… Она сама признавалась, что не любит океан: слишком многих он унес от нее. Родила троих детей от разных не задержавшихся в ее жизни мужчин; одного ребенка вскоре похоронила.
И вдруг этот совершенно беспросветный сценарий весь рассыпался. Поразительно, конечно, что нищая, полуграмотная мать-одиночка стала звездой и миллионершей (по-настоящему, в жизни, не в мыльной опере!). Но есть и еще один нестандартный момент: трудовая миграция – это касается не только Кабо-Верде, но почти всех «обломков больших империй» – в основном мужское дело. А тут на заработки отправилась женщина. Результат, опять же, вышел беспрецедентным.
Сюжет четвертый, ностальгический
Чувство ностальгии хорошо знакомо кабовердийской душе, особенно мужской, и запечатлено все в тех же морнах. Тамошним уроженцам то и дело приходилось выкручиваться и пристраиваться в чужих краях, потому что свои не кормили. В XIX веке они нанимались на американские китобойные суда; в Массачусетсе еще с тех времен сохранилась кабовердийская диаспора. В XX веке хлынули в бывшую метрополию; дорогу в Португалию многим открыл футбол. В португальской сборной и сейчас играет пара уроженцев Кабо-Верде.
Словом, если женщины пели про уплывших возлюбленных, то мужчины пели, вспоминая свои берега. Вообще, морна – это песня-память: способ донести до детей хоть что-то от сгинувших в море или за морем отцов; способ не забыть дом, рассказать о нем поколениям, рожденным вне родины. В кабувердьяну можно опознать корни, одинаковые для большинства европейских языков. И в текстах песен прочитывается: «наша земля, наша печаль, наша страсть, свет нашей жизни». «Бедная страна, полная любви». «Кто показал нам эту дальнюю дорогу?».
До чего знакомая конфигурация просвечивает во всем этом… Бедность, неустроенность, безысходность – «пора валить» – «хоть тушкой, хоть чучелом». А дальше Европа или Америка, клубы и ресторанчики для диаспоры (в одном таком на Эвору и наткнулся ее будущий продюсер Жозе да Сильва, тоже по рождению кабовердиец). Посиделки земляков, тоска по родимым пальмам и бурому песку, горестные эмигрантские песни. Что ж, некоторые родины хорошо получается любить издалека.
А вот Эвора в «тоску на чужбине» играть не стала. И вообще не эмигрировала в строгом смысле этого слова. Поехала заработать – да; но как только заработала, вернулась и обустроила себе жилье в родном городе. Даже не завела недвижимости в Европе: на все уговоры купить квартиру в Париже и не маяться с бесконечными перелетами, отвечала, что ее дом в Минделу. В этом доме и дожила до самых последних дней.
К тому же она, попавшая в круги, какие и не снились ее соотечественникам, напрочь отказалась менять образ жизни. И зарабатывая неслыханные для Кабо-Верде деньги, не сменила образ трат. В молодости ходила в порт, пела в барах и на кораблях, на выручку покупала еду в дом, лекарства матери, одежду детям. Потом – летала куда-нибудь в Париж или Нью-Йорк, пела в крупнейших концертных залах, на выручку покупала еду практически на целый город, лекарства во все больницы страны, открывала школы для всех детей. Поменяла только масштаб – но не принцип.
***
Что нужно, чтобы вот так «выскочить» из бесконечного цикла истории, из жизненных сценариев, в которые тянет инерция многих поколений, из сюжетов, которые написаны тебе на роду? Возможно, быть большим талантом. Или быть очень простым человеком и не задумываться о порядке вещей в мире и о правилах, по которым мы обречены играть. А может, просто всегда быть собой и только собой, до самого конца?
Впрочем, мы всегда слышим то, что хотим слышать, и видим то, что готовы видеть. Может, и не было никакого прорыва за рамки миропорядка, а была только цепь совпадений, да случайная удача. В конце концов, что нам дано знать наверняка? Только факты, только вот это.
Кабовердийская певица Сезария Эвора, прозванная «Босоногой Дивой», родилась 27 августа 1941 г. в городе Минделу. Исполняла традиционную музыку островов Зеленого мыса. Начиная с 1988 г. выпустила 16 сольных альбомов. Удостоена премий «Грэмми» (2004) и «Виктуар де ля мюзик» (2000; 2004), награждена французским орденом Почетного легиона (2009). C середины 1990-х гг. полностью финансировала систему начального образования, и частично – систему среднего образования и систему здравоохранения Кабо-Верде. Умерла на родине 17 декабря 2011 г. Похоронена в Минделу.
