«Царь на меня кручиноват стал, — рассказывает Аввакум, — и мне от царя выговор был». А за выговором — новая ссылка, на этот раз «повезли на Мезень»… Через полтора года Аввакума привезли в Москву на Соборный суд, привезли скованного и поместили в Пафнутьевском монастыре. И снова уговоры. Среди уговаривающих старец Семион (Полоцкий), боярин Матвеев .

Острота ума! И острота Молнией разящего глагола! Правду повествуешь. Неспроста Во железо тяжкое закован… Кто закован? И не заковать, И не ожелезить протопопа, Дондеж не поникнет голова, Не смирится с дьявольской утробой. Дондеж в душу не пущу свою Три перста, три Никоновых жабы. Не обасурманюсь — устою, Упасусь от сатанинской свадьбы. Сатана сам окрутился, сам Обручился с Никоновой чадью. Се и луговинам, и лесам, Всей земле моей и небесам Болью всей, всей скорбью возвещаю! Да услышат глас твой небеса… Верую: услышат. И тогда-то Дышащая ладаном роса Охладит лихого супостата. Прыть твою умерит, протопоп… Прыть мою Сибирь охолодила, Собью всей, всем существом утоп В белое, взметеленное диво. И не волосы на голове — Иней трогаю. А этот иней — Жития крутая коловерть, Что любого горюшка полынней. Сам себя изводишь…                     Сам себе Склеп копаешь.                 Замолчи, папежник. День — орлу, а ночь, она — сове, Соловью — возлюбленные песни. Аз всей кровью возлюбил свою, Русь мою всей собью ощущаю, За нее — родимую — стою, С Никоновой состязаюсь чадью, С преисподней тяжкий бой веду. Государя, протопоп, печалишь. Омрачаешь светлую звезду Буйственными дерзкими речами. Не таюсь. Реку. Аз обуян Словом, воздыхающим глубоко, Бо свидетельствует Иоан: Слово — бог.                 А что превыше бога?! Государь? Хвала ему и честь. Токмо возвещаю: есть В чистом поле травушка худая… Не упорствуй. Приобщись. Смирись. Не смирюсь с поганою травою. Отлетающий от древа лист Норовит отдаться своеволью. Своевольничаешь, Аввакум, В буйство превеликое впадаешь. Ересь несусветную реку, Непотребь кричу о государе. Возвожу великую хулу Да на все-то царство-государство. Больно неразумен, больно глуп, Наважденью вражьему отдался… Не таюсь, признаюсь: не обвык, Виршами речей своих не крашу, — Возлюбил природный наш язык, К клюквенному припадаю квасу. Молоком березовым свою Услаждаю пасмурную душу, На земле отеческой стою И ее обета не нарушу, Языка ее не уроню, Вещего не уроню глагола. Далеко не ускакать коню, Ежли конь твой негодью подкован. Пастырь не отыдет от овец, На коня строптивого не сядет. От кощунственных твоих словес Загодя ускачет на осляти. Дерзостные говоришь слова. Нечестивые глаголешь речи. Тяжкие подъемлю жернова, Дабы неутешная вдова Распрямила сгорбленные плечи, Дабы Русь моя могла вздохнуть Всеми весями и городами, Дабы никакая нудь Нашей русской не коснулась Дарьи, Марфы не коснулась… И к моей, К Марковне моей, не прикоснулась. Тяжелее мельничных камней Ивушки плакучая понурость. Очи разума затемнены… Бредит о смутьянщиках-поморах. Аще солнце супротив луны, Облик дня печалит велий морок… Велие затмение ума. У кого? у вас аль у меня? Побрели, боярин, восвояси. Ждет зорей разбуженного дня Древорубом высмотренный ясень. Придет день — оскалится топор На зеленое лесное диво, И тогда-то сникнет протопоп, Усмирится буйная строптивость. Нет, не усмирится — устою, Упасусь от сатанинской свадьбы, Дондеж в душу не пущу свою Три перста, три Никоновых жабы.