Тихонький какой. И не подаст, Своего не выдаст голосочка. Не в родителя. Родитель-то горазд, Больно прыток на сердце. Не раз Молоньи метал. Не зря Протас С лягушачьей познакомил кочкой. Посадил на кочку молодца, Баял сам, как куковал на кочке, Как вода рвалась из-под моста, Белые показывала кости. Натерпелся страху Аввакум, Знать, такая выпала планида… Белый свет, он на сто верст вокруг Человечьего лишился вида. Испугался, родненький. Слезой, Первою слезиночкой пролился, Будто пал серебряной росой На мои осиновые листья, На полынь на горькую мою, На лесную нашу луговину. Марковна, Христом тебя молю, К потайному убегай овину Аль в подполье хоронись. Почто хорониться-то? Скажи, голуба. Марковна, Молю тебя Христом, Худо будет.                 И худое любо, Ежели так повелел господь… А роса-то на траве — как ладан, Как моя тихохонькая плоть, Как моя тихохонькая радость. Ради утренней своей росы, Ради маковой своей росинки В рожь спровадь себя, спровадь в овсы, В лес спровадь по горькие осинки, Упаси-ка, Марковна, себя И младеня упаси от глума. Упасет всевышний, возлюбя Душу светленького воробья, Нас с тобою возлюбя, голуба. Ироды! Они приволоклись, С шелепугами стоят у дома, Подали свой сатанинский клич… Ничего не говори худого, Пусть потомошатся, пусть Беса веселят в себе.                         Гляди-ка, Аввакума бьют.                     Не убоюсь, Дикого не устрашусь я крика. Марковна, младеня упаси… Настенька, последний час наш пробил, Дивное творится на Руси, Нету удержу собачьей злобе, Нет узды на дьявола. Поди Собирай-ко, Настенька, пожитки. Люди баяли: у попадьи Титек нету, есть у ней и титьки… Не соромь подружие! — Соромь! — Оскоромь Горячими блинами! Господи! Где молоньи, где гром? Где твои зарницы отпылали? Прогневись и потемней лицом, Тучей громыхающей пролейся, Ропщущей расшевелись листвой Чутко настороженного леса. Умири безумство сатаны, Покарай разбойничьи набеги, Белым лебедем речной волны Поднимись и упади на берег. На песок горючий упади, Охлади ликующую нехристь… Заплутали! Есть у попадьи Крылья ангела, да вот, поди, Этим крыльям раскрылиться негде. Расступитесь, нелюди! Свои Шелепуги опустите наземь… Надо бы молитву сотворить, День-то больно благодатно-красен! Аз же, грешный, лаю, яко пес, На зверей — спускаю с чепи зверя, Страшен он, он неуемно-борз, Зверь — неужто моего? — безверья. Верую, о господи, тебе, Одесную все свои напасти, Не темней лицом и не темней Луговинами небесных пастбищ. Аввакум, воззрись на небеса. Божий свет из глаз моих уходит… Ягодка моя, моя роса… Холодит как будто, непогодит. Завопил, заголосил петух… Час великой кары возвещает. Крест на церковке твоей потух. Сам стою с потухшими очами… Сам во тьму кромешную иду, Человечьего лишаюсь лика, Сам накликал страшную беду, Пагубу великую накликал. Прогневил всевышнего. А гнев, Он на солнце красное пролился. Затемнилось солнце. Больше нет Над землей встающего провидца. Благодетеля-то больше нет. Что глаголю? Что я возвещаю? Вправду помутился белый свет, Черной закручинился печалью. Мертвые выходят из могил, Желтые показывают зубы, Не петух — архангел Гавриил Протрубил в серебряные трубы. Из лесу загыкала сова. Не сова — сам сатана хохочет, В пасть свою не устает совать Человечьи мослаки да кости, Грызть не устает, не устает глодать… Звезды на небе расшевелились. Господи! Смени на благодать, Страшный грех обороти на милость, К падшим милосердие яви — Обнищали разумом и духом. На колени, нехристи! Свои Длани не тяните к шелепугам. Опускаюсь — возношу себя, Высоко младеня возношу я. До еще не стухшего серпа, Что, о сгибшем солнышке скорбя, Над березовым слезится шумом, Льет печаль последнюю свою На еще не стихшие глаголы… На коленях пред тобой стою, Светлую пролей струю, Господи, поставь стопу свою На проглоченные тьмою горы. В долы снидь, дабы развеять темь, Дабы к свету луговины вышли, Дабы пястью ивовой плетень Не держал ни яблони, ни вишни, Соловья за горло не держал. Солнышко-то вроде прозрело. Всех зову, всех поведу в крижал, Все свое выкатываю зелье. Бочку непочатого вина Ставлю на олтарь земли и неба. Прикуси язык свой, сатана, Устрашись карающего гнева, Указующего устрашись перста, Перст на велий грех наш указует… Лживые обуглятся уста, Водяные испарятся струи, Реки испарятся, а моря, В соль они, моря-то, обратятся, Упадет она, и не моя — Божья длань падет на святотатца. Солнышко-то спрятало свой лик, Грозовою тучей замутило. Грех велик, сором земли велик, Отвернулось от греха светило. От сорома дикого оно Отвратило, опустило вежды, Не с того ль прогрохал озорно Ливня очистительного вестник? Молоньи зеленые пустил, Значит, нет, не испарятся реки. Алчущий души моей пустырь Человека узрит в человеке. Так ли, Родионыч, говорю? Так сказать, сам бог тебя сподобил… Свет весь превратится в головню, Ежли дьявольской предаться злобе. Иссушит, испепелит она, Окаянная гадючья злоба. Ставлю бочку красного вина Ради баско сказанного слова! Веселитесь, люди!                         А с чего Веселиться-то? Болози нету. Небушко-то сызнова черно, Ясному и не пробиться свету. Новая надвинулась напасть. Господи! За что такая кара? Успокойся, родненький, не плачь… Плачь, Настасьюшка, слышнее плачь, Небо-то тебя не услыхало, Не узрело нашу лебеду. Моего не разглядело лиха… Сам накликал страшную беду, Пагубу великую накликал.