Подготовка научно-педагогических кадров имела жизненно важное значение и для высшей духовной школы, и для русской богословской науки. При этом и концептуальная разработка этого вопроса, и, тем более, его практическое осуществление составляли немалую проблему, решаемую на всех этапах развития высшей духовной школы лишь относительно. Если в других областях российской науки на первом этапе ее развития (в XVIII – первой половине XIX в.) главной задачей было формирование национального ученого корпуса, с постепенной заменой им профессоров-иностранцев, то для богословия само становление в научном отношении совершалось силами национальных ученых. Научно-богословские кадры на протяжении довольно долгого времени формировали сами себя, что создавало дополнительные сложности. Осмысляя этот опыт, ученые-богословы постепенно вырабатывали и систему подготовки преемников, но процесс шел медленно.

Под «подготовкой научно-педагогических кадров» иногда понимают целенаправленную подготовку кандидатов на кафедры высших учебных заведений (институты профессорских стипендиатов и профессорских кандидатов, аспирантура при учебном заведении) или научных кадров (аспирантура, докторантура), иногда – весь процесс подготовки научно-педагогических кадров, начиная с высшего учебного заведения и кончая мероприятиями по повышению квалификации уже действующих кадров (факультеты повышения квалификации и пр.). В настоящей монографии выбран второй вариант. Это обусловлено не только желанием представить процесс как можно полнее, но и тем, что целенаправленная подготовка кандидатов на кафедры самих духовных академий действовала только с 1884 г. (институт профессорских стипендиатов), отчасти – в 1869–1884 гг., в рамках приват-доцентуры (2.2). Поэтому здесь наиболее подробно рассмотрен период 1884–1918 гг., то есть деятельность системы профессорских стипен диатов. В предыдущие же годы выпускники академий, оставляемые для преподавания, должны были опираться исключительно на общий учебный курс (до 1869 г.) или на отделенскую и групповую специализацию (в 1869–1884 гг.) и личную ревность по делу. Такая же ситуация складывалась с научной деятельностью всех выпускников академий. Поэтому в данную главу включено аналитическое рассмотрение и научной составляющей в образовании студентов (2.1), и те возможности для научно-педагогического роста, которые имели преподаватели духовных академий (2.3).

 

2.1. Научная составляющая в образовании студентов духовных академий

1814–1869 гг.

Комитет о усовершенствовании Духовных Училищ при подготовке духовно-учебной реформы в 1807–1808 гг. рассматривал каждую академию как ученое заведение, которое занимается научными исследованиями в области богословия и готовит для этого научные кадры. Однако этот замысел не удалось реализовать во всей полноте. В годы проведения реформы 1808–1814 гг. насущная проблема – подготовка духовно-учебных кадров для средней духовной школы – была более реальна и требовала соответствующей постановки учебного процесса. Акцент был смещен на учебную часть, ситуация стабилизировалась, и академии постепенно стали походить на духовные педагогические институты, охватывающие помимо богословия все предметы общего образования, входящие в курсы духовных семинарий. Научная задача академий, хотя и не отменялась, потеряла свою остроту.

С другой стороны, даже в те периоды, когда духовно-учебная система была насыщена кадрами и, казалось бы, открывалась возможность перенести акцент на богословскую науку и перестроить соответствующим образом учебный процесс, этого не случалось. Выпускники академий попадали на службу либо в сами академии, либо в семинарии, либо принимали священный сан и занимались преимущественно приходской деятельностью, либо уходили на гражданскую службу. Поэтому при подготовке студентов академии следовало учитывать по крайней мере первые три из этих вариантов. Наиболее перспективным для научной деятельности было служение в самих академиях, тем более с учетом их «учено-богословской» предназначенности в проекте реформы 1808–1814 гг. Подготовка к преподаванию в академиях, как казалось, подразумевала и научную составляющую. Устав духовных академий 1809–1814 гг. это заявлял, хотя в силу неразвитости богословской науки в России в те годы довольно неопределенно. «Богословская ученость» должна была не только определиться и сформироваться, но выработать свои методы и задать камертон самому высшему духовному образованию, в недрах которого она существовала и благодаря которому получала свои кадры. Богословие в своем научном развитии должно было актуализировать определяющую роль богословия в высшем духовном образовании и, соответственно, значение и место в этой образовательной системе остальных наук. Разумеется, эта рабочая задача была непосредственно связана с вопросом о месте богословия в универсуме наук, в человеческом знании в целом.

Первый курс СПбДА изучал в равной степени все богословские и общеобразовательные науки, сгруппированные в шесть классов: богословский, философский, словесный, исторический, математический и класс языков. Это было точным повторением состава семинарского курса, и эта определяющая связь объяснялась особой задачей преобразовательного периода: подготовкой новых преподавателей, способных учить в реформированных школах. Разумеется, говорить о научной составляющей в образовании при таких условиях было трудно. Но и до наступления стабильного периода такая система показала свою несостоятельность. «Утомление тела и духа» духовного юношества, замеченное ректором академии архимандритом Сергием (Крыловым-Платоновым) уже в 1810 г., свидетельствовало о нереальности поставленной задачи – готовить из всех студентов потенциальных профессоров по всем наукам, включенным в академический курс. Был поставлен вопрос о неизбежном сокращении наук, изучаемых каждым студентов, а это в свою очередь повлекло вопрос о составе наук, необходимых для самого богословского образования, и об иерархии наук в академическом учебном плане. По предложению профессора СПбДА И. Фесслера, опытного в богословском образовании, науки в академии были разделены на «коренные» и «вспомогательные», и для этих категорий было установлено разное число «классических» часов. Науки богословские, философские и словесные, вкупе с гре ческим языком, как и в дореформенной духовной школе, составили общеобязательный курс. Науки исторические и физико-математические изучались лишь частью студентов, по выбору, как и языки – еврейский, немецкий или французский. Но это преобразование было только «негативным» способом совершенствования учебного курса высшей духовной школы – ослаблением многопредметности, позитивный же – научное углубление в основные науки, составляющие ядро богословской «учености», – лишь подразумевался. Лекционная «начитка» и проверка усвоенных знаний, так или иначе, могли на первых шагах удовлетворять образовательной задаче, но, разумеется, не научной.

Как было указано выше, Устав 1814 г. закрепил решение 1810 г., выделив науки, «необходимые для всех… студентов», и сгруппировав два отделения наук, «предоставляемых собственному студентов выбору». Этот выбор не составлял научной специализации, как таковой, хотя иногда так назывался в документах. Это была лишь первая попытка примирить педагогическую задачу академий с научной. Мера была вынужденной, но малопродуманной, и потому она не открывала перспективы. Студентами выбирались не главные богословские направления, для углубленного специального изучения, а, напротив, менее важные для богословского образования дисциплины. При этом сами принципы преподавания, рекомендуемые для предметов по выбору, ничем не отличались от таковых, реализуемых в главных – общеобязательных – курсах. Не было решено ни вопроса о специальном – научном – изучении богословских наук, ни вопроса о значении небогословских предметов для высшего богословского образования.

Вскоре после введения Устава 1814 г. учебный план претерпел определенную структуризацию. Четырехлетнее образование в академиях было разделено на два двухгодичных цикла или отделения: первое называлось «философским» и было ориентировано на общее образование, второе называлось «богословским» и включало все богословские дисциплины. Некоторые историки академий видели в этом влияние древних богословских училищ: первый круг обучения – для начинающих – огласительный, более общий; второй – для посвященных – открывающий глубинные тайны богословского знания. Менее возвышенный взгляд усматривал в этом разделении просто частичный возврат к традиции дореформенной русской духовной школы: восходящая последовательность словесно-философских классов с некоторым добавлением наук «положительного знания» (исторических, естественных и математических), венчаемая богословием. Так или иначе, но определенный смысл и удобство в такой структуре были: собственно богословское образование начинали студенты старшего курса, уже обладавшие опытом изучения наук на высшем уровне, то есть оснащенные научно-методическим аппаратом, умением выявлять научные проблемы и искать их решение. Студент-богослов приступал к серьезному познанию Священного Писания, Предания, учения Церкви о Боге, глубины Божественного Откровения, осмыслив – хотя бы отчасти – Откровение Бога в сотворенном им мире. Однако равенство по объему богословской и небогословской составляющих вызывало удивление даже на начальном этапе. В конце же 1830‑х гг., когда встал вопрос о расширении богословского образования и его научном углублении, и ограниченность богословских предметов одним страшим отделением, и позднее начинание изучения главных – богословских – предметов стало вызывать серьезные упреки. Постепенное развитие научного богословия в 1830‑50‑х гг. повлекло за собой развитие учебного богословского курса, а этот процесс постепенно выявил нежизненность описанной выше структуры учебного курса.

Но с каждым из циклов-отделений были связаны и свои проблемы. В связи с младшим – философским – отделением неизбежно вставал вопрос: имеет ли оно исключительно педагогическую и подготовительную задачи или же и собственную научную. То есть следует ли научно развивать небогословские науки в высшей духовной школе и привлекать к этому студентов? Так как единая концепция для небогословских наук в высшем богословском образовании так и не была выработана, главные задачи для этих наук диктовало педагогическое будущее выпускников академий. Упразднение «наук по выбору» (1842–1844) сделало младшее отделение слишком разнообразным, многопредметным. При таких условиях основной становилась не проблема включения в учебный процесс научных элементов, а проблема сохранения в этом процессе фактологической насыщенности, более или менее полноценного представления о самой небогословской науке. Такая постановка не только не способствовала, но в некоторой степени мешала дальнейшему осмыслению места и значения небогословских наук в научном богословском образовании, а богословия – в системе наук в целом.

Следует отметить, что не только в начале деятельности преобразованных академий, но и в дальнейшем, при достаточно развившейся богословской составляющей, некоторые преподаватели небогословских дисциплин умели заинтересовать студентов больше, чем богословы. Так, при переходе в старшее, богословское, отделение студенты МДА середины 1850‑х иногда разочарованно замечали, что богословские лекции «гораздо менее занимательны, менее доставляют пищи для ума, чем лекции младшего курса». Конечно, многое зависло от личности преподавателя. В МДА в эти годы небогословские науки читали яркие личности: философию – В. Д. Кудрявцев, словесность – Е. В. Амфитеатров, гражданскую историю – С. К. Смирнов, физику и математику – протоиерей Петр Делицын. Этим отчасти можно и объяснить особый интерес в КДА к философским наукам, которые читали протоиерей Иоанн Скворцов, О. Г. Михневич, П. С. Авсенев (архимандрит Феофан), С. С. Гогоцкий, к общей словесности, которую читали Я. И. Крышин ский и Я. К. Амфитеатров. В КазДА у многих студентов проявлялось желание основательнее заняться гражданской историей под влиянием П. В. Знаменского. Следует иметь в виду и то, что преподавали небогословские науки за редким исключением выпускники самих академий, то есть лица, имевшие высшее богословское образование. Но интерес студентов, вставших на путь богословской специализации, к небогословским наукам вновь и вновь ставил вопрос о месте богословия в системе наук, о сложном сочетании и взаимопроникновении богословского знания и других сфер человеческого знания.

Разумеется, главные проблемы были связаны с богословским образованием как таковым. При переходе на второй – богословский – цикл естественно было бы ждать повышения научного уровня преподавания, то есть постановки научных проблем, освоения исследовательских элементов, знакомства с существующими научными школами и традициями. Но на начальном этапе такая постановка была невозможна, поэтому все заявления об «учености» давались «на вырост». Научным образование должно было стать в дальнейшем, в процессе его совершенствования. При этом научная деятельность преподавательских корпораций и введение научных элементов в учебный процесс были взаимообусловлены. Без «школьного» освоения научно-исследовательских принципов и методов трудно было учиться этому в одиночку, а гарантом включения научной составляющей в образование студентов должна была стать научная работа членов преподавательских корпораций. Такая же взаимосвязь существовала между научным уровнем образования и общей постановкой учебного процесса в академиях. Научные занятия потребовали бы более тесного общения преподавателей и студентов, ибо заниматься наукой с аудиторией около 100 человек было невозможно. Но каких-то специальных занятий с группами студентов предусмотрено не было. Эти связи иногда казались замкнутыми, неразрывными кругами. Личными усилиями членов корпораций развитие богословия все же осуществлялось, научные изыскания велись, хотя и не столь активно, как хотелось. Но единственная возможность профессионального преемства «учитель – ученик» подразумевалась в работе над сочинениями. Только от этого процесса на первом этапе, до 1869 г., можно было ожидать научного возрастания. Сочинения составляли важнейший элемент высшего духовного образования, и отношение к ним, не теряя общей значимости, претерпевало по мере развития академий серьезные метаморфозы. Возрастающие научные требования к богословскому образованию постепенно выявляли «жанровую ограниченность такой постановки учебного процесса. Научная подготовка требовала более активного участия студентов и в освоении имеющегося богословского знания, и в его приращении.

Развитие научного богословия неизбежно должно было повлечь за собой и развитие учебного богословского курса. Отчасти это происходило, но связь науки и учебного процесса в духовных академиях в 1830– 50‑х гг. была недостаточно крепка, да и научное развитие богословия происходило довольно медленно и фрагментарно. Более действенны для развития учебного богословского курса в эти годы были два стимула: уточнение «пограничных областей» между богословием и гуманитарными науками духовно-академического курса и церковные нужды.

Отправной точкой богословского курса в преобразованных академиях было «Обозрение богословских наук в отношении преподавания их в высших духовных училищах», составленное в том же 1814 г. ректором СПбДА архимандритом Филаретом (Дроздовым). В «Обозрении богословских наук» архимандрит Филарет рассматривал «строение видов и частей Богословия» (Architectonica Theologica). В едином курсе академического богословия он выделял семь разделов: чтение Священного Писания, богословие толковательное (Hermeneutica), созерцательное (Dogmatica), деятельное или нравственное (Practica), обличительное (Polemica), собеседовательное (Homiletica) и правительственное (Jus Canonicum). Архимандрит Филарет выделял еще богословие пастырское (Theologia Pasteralis), но допускал его соединение с богословием деятельным, практическим. В составе богословия было выделено и богословие историческое, включавшее богословие пророческое (Theologia Prophetica), прообразовательное (Tupica), символическое (Symbolica) и отеческое (Patristica). На первом этапе первые два раздела относились к толковательному богословию, а последние два – к истории и древностям церковным, но, разумеется, в дальнейшем могли претендовать на самостоятельный статус. Кроме того, к богословским наукам относилась церковная история (общая и русская), но ввиду специфики ее постановки и трудоемкости разработки через некоторое время она была выделена в самостоятельный класс. Перспективы развития богословского курса, намеченные в этом труде, постепенно начали осуществляться.

Из богословского курса, изначально единого, выделялись разделы, которые определяли свое самостоятельное поприще, задачи, круг особых источников, дополнительных к общебогословским источникам, специфические методы. Нововведения 1830‑50‑х гг. можно разделить на три основные группы:

1) выделение самостоятельных богословских наук из общего курса;

2) оформление богословских предметов, включавших в себя те или иные гуманитарные науки (исторические, словесные, правовые);

3) введение церковно-практических предметов, которое определялось проблемами церковной жизни, требующими научно-богословского развития.

Новые дисциплины вводились или в одной конкретной академии по творческой инициативе ректора или архиерея, или во всех академиях общим указом. Ярким примером первого варианта – творческой инициативы – может служить выделение ректором КДА архимандритом Иннокентием (Борисовым) (1830–1839) некоторых разделов догматического богословия в виде особых предметов. Чтение курса богословия он предварял религиозистикой, или основным богословием, охватывающим «всю совокупность богословских предметов, гармонично распределяющихся в целой богословской системе». Затем архимандрит Иннокентий ввел особые кафедры обличительного богословия и экклесиастики, то есть науки о Церкви, ее учении, богослужении и управлении. В СПбДА в 1851 г., по предложению не менее творческого ректора епископа Макария (Булгакова), был введен особый курс введения в богословие.

Но второй вариант – введение новых предметов в учебные курсы всех академий – реализовывался чаще и был обычно обусловлен общецерковной необходимостью. При этом, как правило, введение новых предметов сперва происходило в семинариях – для изучения их будущими пастырями, а вслед за этим в академиях, так как последние должны были готовить преподавателей по этим предметам для семинарий. В 1839 г., вслед за включением в курс духовных семинарий Историко-богословского учения об отцах Церкви, в духовных академиях была введена патристика. Хотя инициатива исходила от МДА, курс был рекомендован к введению для всех академий. В 1840 г. из общего курса богословия выделилось каноническое право, или церковное законоведение. Процесс был определен самостоятельным развитием богословия, но следует иметь в виду и то, что, согласно Уставу российских университетов 1835 г., этот предмет был введен для изучения студентами юридических факультетов, а преподавание возложено на университетских профессоров богословия. Так как эти профессоры были выпускниками духовных академий, то и в самих академиях было обращено особое внимание на эту область богословия. Пастырское богословие приобрело особую значимость и самостоятельный статус в связи с необходимостью готовить семинаристов к приходскому служению. Оформление гомилетики как особой богословской науки совпало с оживлением в 1830‑х гг. проповеди в академиях.

С 1830‑х гг. началось усиление интереса к церковно-исторической науке. Результатом стало постепенное выделение в начале 1840‑х гг. в особый предмет истории Русской Церкви. В начале 1850‑х гг. от церковной истории отделилась и приобрела самостоятельный статус наука о церковных древностях.

Вероисповедные проблемы, которые возникали в духовной жизни российского общества и требовали богословского и историко-генетического изучения, определили введение учений о вероисповедных ересях и расколе, а также противомусульманских и противобуддистских (в КазДА). Это введение оказалось долгим процессом, начавшимся в 1844 и окончившимся в 1858 г.

Самостоятельное развитие новых курсов подразумевало научное углубление со стороны их авторов – преподавателей, а также исследовательский интерес со стороны слушателей – студентов. Но научная постановка требовала определенного учебного пространства, а все богословские науки по-прежнему теснились в одном отделении. Поэтому при всей добросовестности преподавателей либо учебные курсы читались не с должной подробностью и глубиной, либо приходилось жертвовать целостностью и полнотой и читать отдельные части курсов. Проблемы, связанные с научной постановкой конкретных богословс ких дисциплин, будут рассмотрены в 2.3, где речь пойдет о повышении научно-педагогического уровня преподавателей академий. Заметим лишь, что вопрос о повышении уровня преподавания и тем более о его научности становился все более болезненным и дискутируемым.

Развитие учебного богословского курса поставило еще одну проблему: введение новых предметов разрушило прежний богословский курс, так или иначе сбалансированный в 1808–1814 гг. Терялись связь и координация между отдельными богословскими дисциплинами, преемство и логика развития богословского знания. Под угрозу ставилась не только перспектива – углубленное изучение конкретных областей богословия, но и реальность – единое богословское образование, само представление о научной богословской системе. В конце 1830‑х – начале 1840‑х гг. было решено централизованно и продуманно провести кампанию по совершенствованию богословского образования. В 1837 г. при СПбДА был образован специальный Комитет для пересмотра учебников духовных академий и семинарий, в сентябре 1840 г. его сменил Комитет для рассмотрения конспектов, действовавший до 1845 г. Состав комитетов менялся – старались привлечь лучшие академические силы, но во главе всегда стоял ректор СПбДА. По предложению Комитета по пересмотру конспектов в 1845 г. была принята новая систематизация богословского курса: 1) Священное Писание, 2) герменевтика, 3) богословская энциклопедия, 4) догматическое богословие, 5) нравственное богословие, 6) обличительное богословие, 7) церковное красноречие (богословие собеседовательное и церковная словесность), 8) каноническое право, 9) библейская история, 10) церковные древности, 11) общая церковная история, 12) русская церковная история, 13) патристика. При этом Священное Писание, как и все древние и новые языки из небогословских предметов, предлагалось изучать в обоих отделениях. Богословскую энциклопедию и библейскую историю с археологией, как предметы, начальные для богословского научного познания, авторы проекта предлагали перенести в низшее отделение, в добавление ко всем небогословским наукам. Все же прочие богословские науки, включая церковную историю всех периодов, патристику и церковную словесность, по-прежнему предполагалось читать в высшем отделении. Этот проект был утвержден как руководство к действию для всех академий. Но и сами члены Комитета, и члены Синода понимали, что достичь того единообразия, которое было отправным пунктом Устава 1814 г., уже невозможно.

Единство богословского курса и последовательность его изучения, установленные Комитетом 1845 г., соблюдались лишь отчасти. Многое зависело от наличных сил академической корпорации, а также от богословских воззрений епархиального архиерея или ректора. Так, в КазДА с 1845 по 1854 г. в качестве отдельных богословских предметов читались: 1) Священное Писание и 2) герменевтика – в обоих отделениях; кроме того, в высшем отделении: 3) догматическое богословие, 4) основное богословие, 5) сравнительное богословие, 6) нравственное богословие, 7) пастырское богословие, 8) церковное красноречие, 9) церковная археология, 10) каноническое право, 11) патрология, 12) библейская и общая церковная история, 13) русская церковная история. Примерно такая палитра богословского курса сохранялась вплоть до начала 1860‑х гг. Так, в МДА в эти годы в богословский курс входили: 1) чтение Священного Писания (обоих Заветов), 2) библейская герменевтика, 3) общее богословие, 4) догматическое богословие, 5) учение о вероисповеданиях, 6) нравственное богословие, 7) пастырское богословие, 8) церковное красноречие с историей проповедничества, 9) церковное (каноническое) право, 10) патристика, 11) церковная словесность, 12) церковная археология. К богословским же наукам относились дисциплины церковно-исторического класса: 13) библейская история, 14) общая церковная история, 15) русская церковная история, 16) учение о русском расколе. В КДА в это же время читались отдельными предметами все те же, что и в МДА, но «учение о вероисповеданиях» было поставлено в виде «обличительного богословия», «церковное законоведение» – в виде «канонического права», отдельными предметами были церковная археология и литургика, а церковная словесность была выделена в особый одноименный класс.

В условиях единого общеобязательного учебного плана многопредметность становилась неизбежной. Такая ситуация лишала академии возможности и даже надежды на принципиальное повышение научного уровня образования. Необходимо было искать способы решения этой проблемы. Предпринимались попытки облегчить учебные планы, при дав им большую цельность и выделив научную доминанту. Эти попытки проводились в двух направлениях: 1) упразднение предметов, не представлявших самостоятельной ценности, то есть «движение вспять», противостоящее процессу дифференциации; 2) переведение предметов в разряд «по выбору», то есть возврат в том или ином виде к Уставу 1814 г.

Однако первый путь был малоэффективен, ибо большая часть нововведенных предметов уже не могла быть безболезненно изъята из академического курса. Их присутствие в высшем богословском образовании было следствием развития отечественной богословской науки или уточнения места и роли духовных академий в жизни Церкви. Лишение же отдельных областей богословской науки самостоятельности, уже завоеванной ими, закрывало перспективу их научного развития и изучения. А их развитие неизбежно требовало внимания всех студентов или хотя бы их части.

Второй путь – введение «параллельных» отделений – был менее болезненным и применялся чаще. Но это так и не превратилось в научную богословскую специализацию. По-прежнему на выбор предлагались предметы второстепенные, просто для разгрузки основного курса. Так, во всех академиях предлагался выбор одного из новых языков; в МДА учение о расколе изучалось параллельно физико-математическим наукам; Конференции СПбДА в 1861 г. удалось, как и раньше, ввести параллельное изучение исторических и физико-математических предметов.

Но эти попытки не могли существенно изменить ситуацию многопредметности, курс по-прежнему был перенасыщен, и каждой из наук уделялось слишком мало времени. В условиях единого общеобязательного учебного плана необходимо было искать иные способы решения этой проблемы, причем не только в связи с перегрузкой студентов, но и в связи с возросшими научными требованиями к богословскому высшему образованию. Наметилось еще два подхода: 1) работа над учебными программами каждого предмета и 2) поиск более тесной взаимосвязи отдельных предметов. В первом направлении работали многие преподаватели: выделялись разделы, наиболее интересные, важные и трудные с научной точки зрения, менее развитые и мало освещенные в существующих учебниках и пособиях, наиболее ярко демонстрирующие студентам специфику каждой области богословия. Во втором направлении работу вести было сложнее, ибо для этого нужны были междисциплинарные обсуждения, а эта традиция вырабатывалась с большим трудом. Тем не менее, использовались взаимные связи догматического богословия и патристики, церковной истории и патристики, канонического права и церковной истории, пастырского богословия и литургики, пастырского богословия и церковного красноречия, методическое единство всех церковно-исторических наук. Но слабое развитие наук, ставших самостоятельными, не всегда делало этот поиск плодотворным, а иногда принуждало к механическому объединению. Поэтому удовлетворительного решения эти поиски также не давали.

Однако проблемы, связанные с научным аспектом духовно-академического образования, не ограничивались многопредметностью и объемом выделенного времени. Важнее были сами научные принципы, исследовательская направленность в преподавании – то, что отсутствовало в дореформенной духовной школе, без чего невозможно было живое развитие богословия. Святитель Филарет, оценивая значение Устава 1814 г. для русского богословского образования, выделял основное отличие до– и послереформенного его состояния: «Богословия была преподаваема только догматическая, по методе слишком школьной. Отсюда знание слишком сухое и холодное, недостаток деятельной назидательности, принужденный тон и бесплодность поучений. ‹…› При преобразовании 1814 г. введено преподавание деятельной богословии; таким образом, богословское учение сделалось ближе к употреблению в жизни». Однако реальность лишь отчасти подтверждала эти надежды. Близость богословия к жизни подразумевала, с одной стороны, научное решение тех задач, которые эта жизнь ставила, с другой стороны, жизнь самого богословия как науки, то есть развитие, постановку проблем и поиск их решения, определение перспектив, выработку методов. Однако первое было затруднено, ибо богословская наука еще не научилась формулировать богословские проблемы, возникающие в жизни, в виде научных задач. Второе также шло довольно косно: привычная схоластичность богословия, дававшая иллюзию полной логичности, «всеобъясненности», предлагавшая диалектические рассуждения вместо поиска решения, отдаляла богословие от истинной научности.

При этом в середине 1850‑х гг. стало ясно, что специалисты с высшим богословским образованием должны быть в разных сферах церковной жизни, но это должны быть специалисты. Стали высказываться – официально и неофициально – замечания о естественном вырождении «бо гословского энциклопедизма», о поверхностном многознании выпускников академий, об отсутствии специалистов в той или иной области богословия, о неумении выпускников академий решать конкретные научные и церковно-практические вопросы. Поэтому идея специализации начала рассматриваться именно в направлении приготовления специалистов-богословов. Хотя эпоха «богословского энциклопедизма» явно подходила к концу, отказ от идеи реформы 1808–1814 гг. о всесторонней «учености» выпускников академий должен был неизбежно встретить препятствия. С другой стороны, многим теоретикам и практикам богословского образования становилось ясно, что Устав 1814 г. актуален и ценен общим направлением, идеей и принципами высшего духовного образования, а не буквальным его сохранением. Более того, для того чтобы сохранить принципы этого Устава и выполнить поставленные им задачи, необходимо адекватно и оперативно реагировать на развитие науки, новые запросы к богословию. И если главным принципом преобразования 1808–1814 гг. было развитие духовной учености в научном, учебном и просветительском вариантах, следовало внести необходимые коррективы в «букву», дабы сохранить «дух».

На какие элементы, уже выработанные высшей духовной школой, можно было при этом опираться? При проектировании реформы 1808–1814 гг. предполагалось развивать богословскую «ученость» путем выработки у студентов самостоятельного научного мышления. На это прежде всего была направлена мощная система сочинений и диссертаций, составление которых должно было сопровождать и изучение всех курсов, и итоговые испытания. Однако тематика сочинений, унаследованная от дореформенной духовной школы – рассуждения, ограниченные школьным знанием, – мало способствовала научно-критическому подходу и выделению научных проблем, умению проводить научное исследование и делать выводы. Правда, как указывалось выше, во второй половине 1830‑х гг. митрополит Киевский Евгений (Болховитинов) предлагал студентам КДА в качестве тем для курсовых рассуждений и текущих сочинений не отвлеченные, а реальные вопросы, подразумевавшие обработку источников. Такие же эксперименты «научного оживления» студенческих сочинений проводились в СПбДА – по про блемам, связанным с русским расколом, с унией, в МДА – по греческим и славянским источникам, в КазДА – по проблемам, связанным с миссионерской деятельностью, а с 1850‑х гг. – по источникам из библиотеки Соловецкого монастыря. Но все эти эксперименты должны были получить системное оформление.

Таким образом, в процессе развития высшего духовного образования при действии Устава 1814 г. было выделено три задачи, которые были связаны с научной подготовкой студентов:

1) построение целостного, согласованного и гармоничного научного богословского образования;

2) введение в него системы подготовки специалистов, ориентированных на научные исследования и преподавание конкретных областей богословской науки (по крайней мере, в высшей богословской школе);

3) включение в высшее богословское образование элементов научного исследования.

Эти задачи и решались в дальнейшем – при подготовке, непосредственной разработке, реализации и коррекции реформ духовных академий.

1869–1884 гг.

В конце 1850‑х гг. был поднят вопрос о необходимости проведения новой реформы духовных академий. В 1858 г. обер-прокурор А. П. Толстой попросил высказаться по этому поводу столичных архиереев – митрополита Санкт-Петербургского Григория (Постникова) и митрополита Московского Филарета (Дроздова). Наиболее важны были предложения архиереев по развитию «богословской учености», в том числе в учебном процессе. Митрополит Григорий предлагал два этапа: 1) иметь в корпорациях специалистов по разным областям богословия, способных научно их разрабатывать и руководить студентами в занятиях этими науками, 2) сосредоточивать внимание студентов на определенной области богословского знания путем «специализации» их самостоятельных практических занятий. По одному-двум избранным предметам они должны выполнять упражнения и писать сочинения, причем срок написания этих сочинений надо увеличить и темы давать в большом числе, как для курсовых сочинений. Таким образом, и практические занятия, и сочинения должны были стать именно теми элементами научной работы, которые позволили бы студентам, с одной стороны, подготовиться к написанию выпускной работы, с другой стороны, к работе под руководством преподавателей, перенимать у них научно-исследовательский опыт. Святитель Филарет был менее склонен менять систему. Он считал, что специальные занятия избранными науками можно дозволять лишь избранным под строгим контролем преподавателей. Иначе при переносе акцента на специальные занятия отдельными областями и вопросами богословия появится опасность разрушить единую научную богословскую систему и потерять даже тот уровень знания, который дают академии в настоящее время. Святитель Филарет настаивал на специализации не студентов, а выпускников академий – членов академических и семинарских корпораций в преподаваемых ими науках. Относительно введения элементов научного исследования в учебный процесс оба преосвященных высказывались положительно. Но они считали, что именно на научное познание и был настроен Устав 1814 г., поэтому в его рамках преподаватели, имеющие личный опыт научной деятельности, смогут передать его и студентам. Точку зрения, выраженную в записках 1857–1858 гг., митрополиты Филарет и Григорий высказывали неоднократно и в дальнейшем.

В это же время был осуществлен опрос (см. 1.3) других епархиальных архиереев и ректоров семинарий – «о желательных изменениях в духовном образовании». В нем затрагивались и проблемы высшей духовной школы, ибо семинарское образование во многом определялось преподавателями – выпускниками академий. И хотя общий пафос ответов был, разумеется, направлен на педагогическую составляющую духовно-академического образования, затрагивалась и научная, ибо семинарии в эти годы чувствовали необходимость в преподавателях-специалистах. Главной идеей, которую в той или иной форме высказало большинство авторов, был призыв к специализации. При этом рассматривался и вариант общебогословской специализации академий, которая позволила бы каждому выпускнику научно углубиться в богословие, не рассеивая внимание на небогословские науки. Но тогда готовить семинарских преподавателей по небогословским наукам следовало в университетах, что многие архиереи и ректоры признавали неблагоразумным: слишком много извне приносится в духовные школы мыслей, «против которых теперь приходится бороться». Более удобным и разумным было сочтено образование факультетов-отделений для приготовления специалистов по разным предметам. И хотя имелось в виду факультетское изучение наук преимущественно небогословских, была высказана радикальная идея: цель духовных академий как высших учебных заведений «…состоит не в энциклопедическом образовании, как низших и средних училищ, а в исключительном приготовлении к известному служению».

Эта идея – специализации в духовных академиях – рефреном звучала на заседаниях двух Комитетов по разработке нового Устава духовных семинарий: в 1860–1862 гг. и в 1866–1867 гг. Наконец, понятие преподавателя-специалиста, причем как по небогословским, так и по конкретным богословским наукам, было закреплено положениями Устава православных духовных семинарий 1867 г.

Разумеется, не могли обойти вниманием этот важнейший вопрос и сами академии. Однако взгляд «изнутри» несколько отличался от взгляда семинарского руководства. В 1867 г. были составлены мнения академических Конференций о желательных изменениях, прежде всего в учебном строе академий. Кроме того, некоторые преподаватели и ревнующие о богословском образовании выпускники академий опубликовали личные мнения по этому вопросу. Все проекты Конференций духовных академий и частные мнения были едины в определении главных проблем духовно-академического образования: многопредметности и слабой подготовленности выпускников к какой-либо конкретной деятельности, как научной, так и специально-педагогической. Главную причину этих проблем все авторы усматривали в соединении двух задач духовных академий: специально-богословской и общепедагогической. Реформа должна была определить приоритетность этих задач и преобразовать все стороны деятельности академий для наилучшего исполнения прежде всего главной задачи.

Однако размышления по поводу задач академий открыли новый пласт проблем: 1) неопределенность главной цели деятельности академий, соответственно, отсутствие структурообразующей идеи учебного плана, 2) неопределенность внутренней структуры богословия, не позволявшая выделить перспективные направления богословской специализации, 3) неопределенность взаимоотношений богословия с другими науками. Следствием была неопределенность состава наук духовных академий в целом и их включение в учебный план каждого студента.

Проекты 1867 г. можно разделить на два основных направления: 1) утверждавшие абсолютный приоритет специально-богословской задачи духовных академий перед общепедагогической; 2) предлагавшие сочетать с ней и общепедагогическую задачу академий. Первое подразумевало уподобление академий по составу наук богословским факультетам, хотя и с подчинением Святейшему Синоду, со всей полнотой научно-образовательных задач. Второе направление, хотя и учитывало богословскую специфику академий, вменяло им в обязанность готовить преподавателей-специалистов по всем наукам семинарского курса. Однако и научную составляющую духовно-академического образования, сугубую важность которой признавали все авторы проектов и мнений, предлагали реализовывать по-разному.

Ни один из этих вариантов не являлся вполне удовлетворительным, и к каждому из них оппоненты предъявляли вполне обоснованные претензии. Первый вариант – богословская специализация академий – облегчал решение научной задачи, но лишал духовную школу педагогической самостоятельности, а в перспективе предвещал проблему богословской многопредметности. Второй вариант – верности Уставу 1814 г. – требовал искусственной стабилизации, противоречащей естественному развитию наук. Открытая модель усиливала многопредметность и подразумевала введение той или иной формы специализации.

Еще более энергично идеи научности и специализации высказывались на заседаниях Комитета по составлению официального проекта нового Устава духовных академий в 1868 г. Составленный проект и объяснительная записка к нему представляли радикально новую систему высшего духовного образования. Отдельные идеи были заимствованы из мнений Конференций, но они включались в совершенно иную концепцию. Объяснительная записка к проекту напоминала, что преобразование академий последует университетской реформе 1863 г. Этим делался акцент на устроении духовных академий сообразно с общими принципами высшего образования, которые неизбежно включали научную составляющую. Проект предполагал сосредоточить деятельность академий на ученой и учебно-богословской цели, подчинив ей общепедагогическую. Из этого должно было следовать ограничение курса духовных академий богословскими науками, но этого не случилось: проект выводил из академий лишь физико-математические науки с сохранением всех остальных.

Решая первую задачу, поставленную перед реформой – построение системы единого богословского образования, – проект предлагал в качестве такой системы: 1) Священное Писание, 2) основное богословие, 3) догматическое богословие с историческим изложением догматов, 4) общую церковную историю. Вкупе с историей философии (а в промежуточном варианте еще с метафизикой), педагогикой и одним из новых языков. Эта система составляла набор дисциплин, общеобязательный для всех отделений (§ 105).

Решением второй задачи – подготовки специалистов-богословов – было построение двухэтапной системы специализации: на трех первых курсах – по отделениям: специально-богословскому, богословско-историческому, философскому (§ 3, 104) (в СПбДА учреждалось и четвертое отделение – физико-математическое (прим. к § 3), на последнем, выпускном курсе – по группам (§ 137). Три отделения, предложенные проектом, принципиально отличались и от «предметов по выбору» 1810–1814 гг.: они содержали не второстепенные науки, а все, кроме общеобязательных (§ 106–108). Образующим принципом был заявлен не педагогический, а научно-богословский: выделялись «богословские науки положительные», «богословские науки исторические», «науки философские».

Наконец, решению третьей задачи – введению в учебный процесс элементов научного исследования – должны были способствовать две новые черты учебного процесса. Во-первых, общее изменение системы преподавания, особенно для отделенских дисциплин, уменьшало число слушателей в три раза. Во-вторых, особое назначение научно-педагогической подготовки получали занятия выпускного курса (§ 133, 137). В объяснительной записке к проекту высказывались лишь отдельные пожелания: «изучение науки по первым ее источникам и научный всесторонний анализ этих источников», «ознакомление слушателей с лучшими иностранными и отечественными сочинениями по той или иной науке и вообще с литературою», «знакомство с учебниками и учебными пособиями в практических видах ее преподавания». Все остальное должно было уточняться и отрабатываться по ходу дела. Большие надежды возлагались на тесное профессиональное общение студентов с преподавателями-специалистами, которые должны были вести слушателей «к самым основаниям из специальных познаний», готовить к самостоятельным научным трудам и «вполне отчетливой учебно-педагогической деятельности». Кроме того, студентам 4‑го курса предоставлялась возможность, если это будет полезно, посещать лекции и специальные занятия в университетах или в других учебных или научных учреждениях. Наконец, перенесение написания кандидатского сочинения на 3‑й курс, а магистерской диссертации – на 4‑й определяло в рамках академического образования два этапа самостоятельной научно-исследовательской деятельности студентов.

Однако заявленные в проекте принципы – сокращение общеобязательного богословского образования, научной специализации, практической подготовки к научно-исследовательской и преподавательской деятельности – вызвали бурную дискуссию. В отзывах архиереев, рецензирующих проект (см. 1.3), «отделенская» специализация подверглась почти единогласной критике. Митрополит Арсений (Москвин), архиепископы Антоний (Амфитеатров) и Евсевий (Орлинский) признавали полезным стремление авторов проекта поставить академии на одинаковый с университетами уровень в учебном и научном отношении. Но в полученном результате архиереи видели лишь механическое копирование университетских принципов. Полной богословской специализации академий проект не проводил, а внутреннее дробление богословских наук по отделениям разрушало и прежнюю богословскую научную систему. Так как без изучения целостной системы научного богословия невозможно формирование ученого, такое дробление, по мнению архиереев, должно было неизбежно повлечь подрыв научного богословского образования. Ранняя специализация будет деформировать сознание будущего богослова и заставит, даже при сохранении основных богословских наук в числе общеобязательных, заниматься только теми из них, которые имеют отношение к его отделению. Не менее серьезные возражения вызвало выделение 4‑го курса для особых специально-практических занятий: критиковалось сокращение общего курса высшего духовного образования, предполагалась неготовность академий к описанным в объяснительной записке занятиям.

Окончательный вариант Устава 1869 г., при сохранении общих принципов проекта, представлял значительно скорректированную их реализацию. Общая богословская система, предлагаемая всем студентам в общеобязательном курсе, состояла лишь из Священного Писания и основного богословия. Вместо философского (или филологического) отделения третьим стало церковно-практическое, включившее и дисциплины как пастырского, так и словесного направлений. Устроение выпускного курса со специальной научно-педагогической подготовкой было в основном сохранено.

Реализация положений Устава с его научной устремленностью была сопряжена со многими проблемами. Образование в условиях Устава 1869 г. предполагало активное участие в нем самих студентов: надежды возлагались на интерес к научным занятиям, творческий подход и самостоятельность. С одной стороны, общий научный пафос, выделение специальных предметов, к которым студенты того или иного отделения ставились в особое отношение, более тесное – как учебное, так и научное – общение преподавателей со студентами не только активизировали учебный процесс, но сделали его более осмысленным и целенаправленным. Повышение научного статуса и требований к магистерским диссертациям, присутствие студентов на публичных защитах магистерских и докторских диссертаций способствовали повышению интереса студентов к богословской науке, вводили студентов не только выпускного, но и всех курсов в научно-исследовательский процесс.

Характерной чертой новой духовно-академической эпохи стала большая свобода студентов, им в весьма значительной степени предо ставлялось самим, по собственному такту и разумению, «располагать собою и своими поступками». В этом была и оборотная сторона: «все располагало к неаккуратному посещению лекций», особенно общеобязательных, читаемых всему курсу в больших аудиториях. Это грозило исполнением тех опасений, которые высказывали архиереи-рецензенты, и не только они: упадком целостного научного богословского образования. Были, разумеется, студенты, усматривающие пользу всего лекционного материала и посещавшие аудитории неукоснительно. Так, студент СПбДА В. В. Болотов (1875–1879) еще на студенческой скамье выявил смысл максимально полного богословского знания для будущего ученого и неукоснительно исполнял свои решения. Свое обучение в академии В. В. Болотов характеризовал так: «Это – votum человека, который сам за четыре года студенчества опустил лишь четыре лекции». Уже будучи профессором СПбДА и анализируя проблемы, связанные с постановкой богословского образования в его студенческие годы, В. В. Болотов выделял в качестве одного из главных недостатков плохую координацию усилий преподавателей и занятий студентов.

Как и предполагали рецензенты проекта, специализация – по крайней мере, по отделениям – была доминирующей в учебном процессе. Это не могло лишить студентов полного представления о полноценной системе богословия, так как подавляющее большинство из них были выпускниками духовных семинарий, где изучались, как и раньше, все богословские дисциплины. Но разумеется, в семинариях речь не шла о научном изучении богословия, поэтому система богословия была знакома их выпускникам, но не изучена ими с научной точки зрения. Тем более не заострялось внимание на главных исследовательских проблемах в конкретных областях богословия. Поэтому, занимаясь в академиях богословием уже на ином уровне, но лишь одной из его составляющих, студенты неизбежно получали научную «однобокость», с трудом осоз навая ее связь с другими областями богословия. Исследуя в дальнейшем частный богословский вопрос, проблему, большая часть студентов не могла определить ее истинное место в научно-богословской системе и тем более использовать совокупность ее достижений и методов.

К сожалению, и с изучением специальных предметов ситуация была не столь однозначна. Даже преподаватели одного и того же специального предмета богословского отделения – догматического богословия – А. Л. Катанский в СПбДА и А. Д. Беляев в МДА констатировали разное отношение студентов к своим лекциям. А. Л. Катанский никогда не имел таких внимательных и усердных слушателей, как в период действия Устава 1869 г., А. Д. Беляев же до Рождества видел в аудиториях больше половины студентов богословского отделения, после Рождества – меньше половины, при этом записывали лекции не более двух-трех человек. Явление, замеченное А. Д. Беляевым, не означало расслабления студентов и отсутствия интереса к богословской науке. Но смещение акцента с освоения знания на самостоятельную работу имело и такие последствия.

Как обстояло дело с самостоятельным вкладом студентов в свое образование? Возможности для этого предоставлялись в старых формах – лекции и сочинения, но они должны были наполниться новым содержанием и иметь иной смысл: научить элементам научной работы, установить более тесную связь студента с преподавателем. Участие студентов в лекционной форме обучения состояло в аудиторной записи и составлении конспектов. Студенты, прошедшие такую школу, были ей благодарны не только за приобретаемые знания и выработанное усердие, но и за выработанное умение работать с научной литературой и с источниками – конспектировать, выбирать основное, устанавливать факты и обращать внимание на степень их достоверности, устанавливать логику рассмотрения той или иной проблемы. Составленные конспекты переходили по наследству младшим курсам, критически оценивались и пополнялись по мере надобности, составляя, параллельно преподавательскому преемству в той или иной дисциплине, преемство студенческое.

Сочинения, ради которых часто приносились в жертву лекции, пользовались преимущественным вниманием как студентов, так и преподавателей. При уменьшении их числа – с семи-девяти в год при Уставе 1814 г. до трех при Уставе 1869 г. (на первых двух курсах) – возросли требования. Исследовательский подход еще при действии Устава 1814 г. сменил «рассуждения», но часто это было школьное изучение уже решенных научно-богословских проблем. Разумеется, изменения не могли произойти быстро, но общие требования к высшей богословской школе – развитие специальных исследований – отражались и на младших курсах. Поэтому и в сочинениях стали постепенно вырабатываться элементы научного исследования: работа с источниками, овладение сравнительным и критическим анализом, умение делать выводы. Однако регулярное руководство студентами, пишущими сочинения, преподавателями по-прежнему практически не осуществлялось: сказывалась загруженность собственными научными изысканиями, составлением курсов лекций. Некоторые преподаватели, занятые составлением лекций, не успевая проверять сочинения, просили написать «что-нибудь с листик». Студент церковно-практического отделения СПбДА 1878–1882 гг. Алексей Зеленецкий вспоминал, что из всех преподавателей отделения лишь профессор словесности и русской литературы В. В. Никольский и профессор истории философии М. И. Каринский руководили студентами при написании сочинений: давали советы, объясняли проблемы темы, помогали правильно сформулировать цель и задачи работы, учили отрабатывать исследовательские приемы, указывали и даже давали литературу. Остальные преподаватели, отдавая науке «день и ночь» и работая над лекциями, студентами занимались мало. Поэтому студентам приходилось учиться на «негативном опыте», и то в случае, если преподаватель писал рецензии. Никаких критериев, предъявляемых к сочинениям, сформулировано не было, требования к работам и система оценки зависели лишь от проверяющего преподавателя, и эти вопросы редко обсуждались на заседаниях Советов или отделений. Одни преподаватели считали главной задачей сочинений адекватное изложение лекционного материала, другие – максимально широкое использование литературы, третьи – самостоятельную работу с источниками, четвертые – умение выстраивать логику работы. Тем не менее, баллы за сочинения ценились выше, чем за устные ответы. Совет МДА даже установил «точную математическую расценку»: балл, полученный за семестровое сочинение, считался в четыре раза выше балла за устный ответ на экзамене, а за кандидатское сочинение – даже в двенадцать раз.

О возможности каких-либо иных форм самостоятельных занятий студентов в Уставе не говорилось, но оговаривалось право академий «учреждать ученые общества», а к деятельности обществ в учебном заведении могли привлекаться и студенты. Указанные направления деятельности таких обществ – изучение и издание источников христианского вероучения, памятников и материалов, относящихся к истории и современному состоянию Церкви; обзор произведений отечественной и иностранной литературы открывал широкие перспективы для постепенного включения студентов всех курсов в научный процесс. Но использовались эти возможности не так часто. Ректор СПбДА протоиерей Иоанн Янышев попытался устроить в академии такое общество. По субботам после всенощной желающие студенты и преподаватели собирались в аудитории и читали рефераты «кто о чем хотел». Западное богословское образование – прежде всего немецкое – практиковало такую форму обучения. В Уставе теологического факультета Берлинского университета, который имелся в виду при составлении Устава 1869 г., оговаривалась деятельность «богословских обществ» из профессоров и студентов для катехизических, гомилетических, археологических упражнений, богословских сочинений и богословских состязаний. Выпускники СПбДА вспоминали общество протоиерея Иоанна с большой благодарностью, как нечто «новое и небывалое» в духовно-учебной системе. Но распространения это начинание при Уставе 1869 г. не получило.

На 3‑м курсе от студентов ждали первого самостоятельного исследования – кандидатского сочинения. Однако с этим сочинением был сопряжен ряд проблем. Одной из проблем была неготовность студентов к проведению самостоятельного исследования в научном отношении, другой – недостаточность времени, отведенного на само исследование и на написание квалификационной работы. Выход виделся в более раннем включении в научно-исследовательский процесс, чем официально предписывал Устав. Ректор СПбДА протоиерей Иоанн Янышев, ректор МДА протоиерей Александр Горский, многие преподаватели советовали студентам раньше определяться со своими богословскими интересами. Оптимальным режимом было такое распределение: выбор темы на 2‑м курсе, при использовании не только указаний базовых курсов, но и личного общения с преподавателями по семестровым сочинениям; серьезное написание работы на 3‑м курсе, построение надежной источниковой базы исследования, определение главных проблем, выработка методов; затем продолжение и углубление исследования на 4‑м курсе в виде магистерской диссертации.

Студентам предоставлялся выбор предмета и темы – насильственное распределение тем в условиях Устава 1869 г. трудно было даже представить. Но в результате самоопределения студентов одни члены преподавательской корпорации были «завалены» кандидатскими сочинениями и с большим трудом успевали их прочитывать, другие не имели ни одного. После ревизии архиепископа Макария в 1874–1875 гг. (см. 1.3), руководство академий строго следило за богословской направленностью тем выпускных сочинений, и небогословские кафедры официально тем не давали. Но еще в 1881 г. студент 3‑го курса СПбДА A. Зеленецкий писал кандидатскую диссертацию по русской литературе B. В. Никольскому об И. С. Тургеневе. Правда, как он вспоминал, это было «последнее сочинение на светскую тему». Таким образом, систему научного руководства и правильного подхода к кандидатским работам наладить было непросто. Но серьезные студенты старались максимально использовать условия Устава 1869 г. и делали кандидатскую работу основой для магистерской.

Что касается специальных занятий 4‑го курса, то их потенциальные возможности научной подготовки использовались некоторыми студентами, хотя и в разной степени. Даже при стабильном действии Устава 1869 г. организовать системное «изучение науки по первым ее источникам» и «ознакомление с лучшими иностранными и отечественными сочинениями» не удалось. Но в отдельных случаях, при удачном сочетании «учитель – ученик», эффект был довольно заметный. Так, профессор СПбДА по кафедре догматического богословия А. Л. Катанский писал в воспоминаниях о специальных занятиях с единственным студентом, выбравшим на 4‑м курсе его группу предметов (богословие основное, догматическое и нравственное), – священником Георгием Титовым (выпуск 1873 г.). Занятия доставляли удовлетворение как профессору, так и студенту. Но это было скорее индивидуальное общение студента с научным руководителем, чем групповое занятие. При более широком составе специальных групп такие занятия чаще всего терпели фиаско.

Таким образом, Устав духовных академий 1869 г. – от его разработки и идей до реализации и ее последствий – сделал существенный вклад в решение всех трех задач научной подготовки студентов, выделенных накануне его разработки. Причем этот вклад определялся как успехами, так и неудачами. Были заявлены и проверены на практике важные идеи, уточнены задачи, стоящие перед научной составляющей в образовании студентов, замечены и осознаны опасности ее непродуманного усиления.

1884–1918 гг.

Недостатки, которые выявила практика в Уставе 1869 г., в том числе и в научной подготовке студентов академий, попытались скорректировать в новом Уставе 1884 г. Еще при его подготовке были сформулированы главные из них: ослабление общего богословского образования; отсутствие научной системы в общеобязательном богословском курсе; недостаточно продуманная специализация – как по составу предметов, так и по организации; наконец, бессистемность специально-практических занятий 4‑го курса и отсутствие четких критериев к студенческим научным работам разного уровня. Особо обсуждался более общий вопрос: соотнесение в высшей духовной школе учебного и научно-исследовательского элемента, надежных и отработанных упражнений и способов освоения знания и самостоятельных научных поисков студентов. По последнему вопросу мнения были неоднозначные как в преподавательской среде, так и среди епископата, имевшего непосредственное отношение к академиям.

Но процесс составления нового Устава привел к более радикальным изменениям в учебном процессе, нежели предполагалось при его начале. Так, окончательный вариант Устава 1884 г. полностью отменял богословскую специализацию по отделениям – группы «предметов по выбору» больше напоминали «+небогословский выбор» Устава 1814 г. Была ликвидирована и особая постановка выпускного курса, а кандидатское сочинение вновь переносилось с 3‑го курса на 4‑й. Главный акцент на этот раз делался на решении первой задачи, связанной с научным образованием студентов: изучение полноценной системы научного богословия. Она изучалась всеми студентами практически полностью, за исключением некоторых богословских предметов, попавших в группы «предметов по выбору»: история и разбор западных исповеданий; история и обличение русского раскола, библейская археология.

В комментариях к Уставу подчеркивалось принципиальное значение восстановления полноценного общеобязательного курса, причем не только в учебном, но и в научном отношении, как отражение единства богословской науки. Академия с точки зрения Устава 1884 г. являлась не университетом, имеющим несколько факультетов по различным областям знаний, но специальным учебным заведением, дающим высшее образование в одной только области ведения – богословии.

Оборотная сторона этой богословской целостности проявилась в первый же год введения Устава 1884 г. Студентам выпускного курса (1884/85) Святейшим Синодом было указано «вследствие изменения характера и значения последнего курса» прослушать лекции по всем общеобязательным предметам, которых они не изучали на предыдущих трех курсах в своих отделениях. Было проведено чтение сокращенных курсов со сдачей экзаменов. Сокращенные и неизбежно поверхностные курсы дискредитировали и идею преподавательской специализации, и идею полноты богословского образования, а старые проблемы – многопредметность и неосуществимый универсализм – встали перед академиями с еще большей остротой, чем в 1860‑е гг. Научное развитие учебных дисциплин, 15-летние настойчивые призывы к развитию наук, общий настрой студентов на научные занятия обусловили тяжелое переживание этой ситуации и негативное восприятие Устава 1884 г. Для многих студентов этого курса была потеряна возможность сделать свой вклад в богословскую науку и настроиться на тему, которой в дальнейшем можно было бы посвятить свои труды. Пропали труды 3‑го курса, на котором лучшие студенты пытались наметить перспективы для магистерской диссертации. Многие разочаровались в учебном процессе и оставили научные занятия. В МДА преподавательская корпорация постаралась смягчить для студентов-выпускников тяжесть павшей на них нагрузки. Это имело определенный успех: из 97 выпускников 1885 г. (из них 17 магистрантов) шестеро смогли продолжить свои научные работы и впоследствии защитить магистерские диссертации. В СПбДА из выпуска 1885 г. защитили магистерские диссертации двое. Для КДА была очень показательна научная судьба выпускника 1884 г. Авксентия Стадницкого – будущего митрополита Арсения. Оставив, как и прочие его однокурсники, научные занятия на выпускном курсе, он в дальнейшем, уже служа преподавателем в Кишиневской ДС, занялся церковно-историческими исследованиями. Результатом была магистерская диссертация, посвященная митрополиту Кишиневскому Гавриилу Банулеско-Бодони и защищенная через 9 лет после выпуска, в 1894 г., а в дальнейшем – и докторская диссертация по историографии Молдавской Церкви, защищенная еще через 10 лет, когда диссертант был уже епископом Псковским и Порховским. В КазДА из выпуска 1885 г. лишь один студент в дальнейшем – через 9 лет после выпуска – защитил магистерскую диссертацию.

Таким образом, концепции высшего богословского образования, предложенные Уставами 1869 и 1884 гг., представили два крайних варианта включения в учебный процесс научной составляющей. Положительные и отрицательные стороны имели и попытки активного вовлечения студентов-богословов в исследовательский процесс, на котором настаивали авторы Устава 1869 г., и последовательное обучение некоторым приемам научной работы на школьных примерах в рамках базовых курсов, которое предлагалось Уставом 1884 г. Реализация этих концепций, хотя и осложненная дополнительными проблемами и обстоятельствами, дала русской духовной школе опыт, который надо было учитывать и использовать для построения более удачных моделей научного богословского образования.

В середине 1890‑х гг., при подготовке новой реформы духовных академий, о бесплодной судьбе которой говорилось выше, на научную составляющую учебного процесса было обращено особое внимание. Во всех проектах, мнениях, аналитических записках, составленных в эти годы в духовно-академической среде, отмечалось ослабление богословско-научной деятельности студентов и выпускников академий. Это проявлялось в слабости кандидатских сочинений, малочисленности магистерских диссертаций и практическом отсутствии докторских диссертаций выпускников, не относящихся к корпорациям духовных академий. Выделялись главные проблемы, связанные с младшими степенями: многопредметность, равноценность всех наук в образовании каждого студента, отсутствие специальной научной настроенности. Редкие случаи продолжения научной деятельности выпускниками академий объяснялись тем же отсутствием научной настроенности и дальнейших условий для научной работы. Но видение путей улучшения ситуации было различным. Наиболее показательны проекты Совета СПбДА и личный проект профессора СПбДА Н. Н. Глубоковского.

В основу проекта Совета СПбДА легли предложения В. В. Болотова.

B. В. Болотов считал, что научная подготовка студентов определяется не Уставами, а системой руководства и разумной учебно-научной аттестацией. Он выдвигал два главных предложения по усилению научной деятельности студентов:

1) перенести кандидатскую диссертацию на 3‑й курс, как было при Уставе 1869 г., – лишь тогда из его оценки автор не только сможет сделать выводы, но и успеет использовать их;

2) на 4‑м курсе помимо обычных положенных лекций назначить студентам особые занятия с руководителем магистерской диссертации, причем связать эти занятия с написанием самой диссертации («семинар руководителя»). Если даже меньшая часть студентов будет писать на 4‑м курсе магистерские диссертации, в это время возможна корректировка их недостатков, замеченных в кандидатских работах. Выпускной курс должен давать свободу творческой работе, но в тесном контакте с руководителем и под его постоянным контролем. Лишь такой научный контакт даст возможность студентам последовательно и полноценно освоить методы исследования и научиться их применять. Профессор-руководитель должен вести студента к высотам научного знания и мастерству научной работы. Но для этого следует ставить промежуточные задачи, вопросы, на которые ведомый должен отвечать, корректировать опыты студента, давать образцы в виде своих научных орудий.

Но для того чтобы студенты были готовы на старших курсах осваивать научные методы и проводить самостоятельные исследования, на это должен быть настроен весь учебный процесс начиная с младших курсов. Комиссия СПбДА предлагала принципиально изменить систему духовно-академического образования, в частности отказаться от традиционных для духовной школы сочинений. Серьезные сочинения можно писать лишь на основании источников, предоставить всем студентам курса такую возможность библиотека академии не в состоянии. Поэтому преподаватели вынуждены либо придумывать темы «более или менее априорные», рассудительные, не требующие прочтения источников, либо соглашаться на студенческие компиляции «второисточников». Кроме того, эти сочинения, их достоинства и недостатки никогда не обсуждаются. Польза от занятий такого рода для умственного развития и тем более для освоения научных методов, невелика.

Н. Н. Глубоковский в своем альтернативном проекте составил целостную концепцию научного роста студента духовной академии. Ка чество кандидатских сочинений, по его мнению, свидетельствовало об ущербности специальной подготовки ученых-богословов. Односторонность этих сочинений, неумение определить действительное достоинство данного предмета, беспомощность в овладении отдельными вопросами и их сопряжении в целое есть печальные плоды четырехлетней подготовки. В каждой из учебных концепций, предложенных Уставами 1869 и 1884 гг., Н. Н. Глубоковский видел ошибки. Устав 1869 г., направив внимание каждого студента на ограниченный круг наук и предложив широкую самостоятельность в выборе отделения и группы специализации, привел к односторонности образования, ограниченности и мелочной скрупулезности в научном отношении. Устав 1884 г., сделав акцент на полноценности богословского образования и равной обязательности всех наук, привел к рассеянности и неумению объединить все знания в конкретном научном исследовании. Сравнение учебного опыта и научных результатов действия двух Уставов привело Н. Н. Глубоковского к выводам о вреде преждевременной специализации и необходимости постепенного и последовательного сосредоточения внимания молодого богослова на конкретных научных вопросах. Частные научные исследования должны утверждаться на широком фундаменте общебогословского образования и развивать его принципиальные идеи.

Н. Н. Глубоковский видел причину ошибочных решений в неправильном понимании принципов «специализации» и «полноты», имеющих особое преломление в богословской науке. Он предлагал «золотой» путь, но не срединный, а «синтетический». Ключевым словом и главным принципом новой концепции являлась «сосредоточенность» будущего ученого на предмете своих исследований, сочетающая в себе широту и фундаментальность, но без разбросанности, самодеятельность и целеустремленность, но без ограниченности.

Таким образом, в 1890‑х гг. был сформулирован новый принцип образования ученого-богослова: акцент надо делать не на распределении по группам или отделениям всех дисциплин, так или иначе участвую щих в учебном процессе и получивших самостоятельные кафедры, а на построении образования будущего специалиста.

Большее внимание стали обращать и на владение выпускниками академий научно-исследовательскими методами. По мнению Н. Н. Глубоковского, все обучение в академии должно строиться с ориентиром на будущую научную деятельность, а значит, включать элементы этой деятельности. На каждом из первых трех курсов, наряду с общим изучением всех базовых предметов, предлагалось ввести специальное изучение одного – по выбору студента, но все три разные. Для специальных курсов предлагалась следующая схема занятий:

1) преподаватель должен назначить тему для специального изучения на год, прочитать перед своею группою вступительную лекцию, указав план занятий, источники и пособия;

2) студенты должны заниматься самостоятельно, представляя для контроля доклады и рефераты,

3) в конце учебного года результаты деятельности студентов должны объединяться в специальном конспекте, определяющем экзаменационную программу;

4) каждый студент должен сдать экзамен по этой программе, и оценка по нему получала значение балла «семестрового» сочинения.

Работа в таком специальном курсе – а с учетом современных понятий его адекватнее назвать специальным семинаром – давала его участникам два важных преимущества: во-первых, углубленные знания, полученные из источников, во-вторых, умения и навыки, необходимые для научной деятельности. На лекциях эти умения – работы с источниками, критического изучения историографии, представления научных результатов и их обсуждения – приобрести невозможно. Основная ответственность, по мнению Н. Н. Глубоковского, падала на преподавателей-специалистов. Особенно важен был правильный выбор темы для специального изучения: актуальной, но доступной освоению студентами. Много значило и умелое выделение конкретных вопросов для занятий каждого участника, тем для докладов и рефератов, рекомендации, подбор источников и литературы.

Определенный вклад в выработку новых форм научно-богословской работы внесли в эти годы сами студенты духовных академий, причем это был вклад не теоретический, а практический. В конце 1890‑х – начале 1900‑х гг. во всех четырех академиях стали организовываться студенческие общества и кружки, которые пытались восполнить лекционную форму образования и явно указывали на недостаток научных семинаров в высшей духовной школе. Этот опыт, несмотря на разнообразие, спонтанность, недостаточную теоретическую продуманность, требует систематизации и осмысления. Студенческие кружки и общества тех лет имели разное направление, отличались по форме и уровню. Можно выделить три главных направления: научно-исследовательское, церковно-общественное, церковно-практическое или богословско-прикладное. Научно-исследовательские кружки и общества учреждались с целью актуализировать знания, полученные в лекционных учебных курсах. Деятельность церковно-общественных кружков и обществ состояла в изучении и обсуждении злободневных вопросов, так или иначе связанных с богословием. В церковно-практические кружки и общества объединялись студенты, желавшие применять богословские знания в проповедях, внебогослужебных собеседованиях, лекциях для народа, занятиях в воскресных школах.

Наибольший интерес для данного исследования представляет первое направление. Основу работы кружков и обществ этого направления составляло чтение и обсуждение источников или интересных и спорных научных исследований в области богословия или соприкосновенных с ним наук: философии, психологии. За пример были взяты подобные занятия на теологических и философских факультетах немецких университетов. Хотя тематика заседаний отражала проблемы, активно обсуждаемые в науке тех лет, и отчасти была ими спровоцирована, сама форма проведения заседаний, доклады и рефераты, оппонирование, дискуссии свидетельствовали о желании студентов приобщиться к научному процессу. По сути, эти заседания были научными семинарами, хотя не введенными в строгие учебные рамки.

Результатом обсуждений 1890‑х гг. и опыта последующего десятилетия стало более четкое представление о тех принципах и элементах научно-богословской подготовки, которые либо уже показали себя полезными и жизненными, либо, по предположениям преподавателей-практиков, могут быть эффективно реализованы в академиях. Вот главные из них:

1) надежный фундамент общебогословского образования, построенный не только по принципу широты и полноты, но и по принципу системности и «крепости», то есть с четким выделением главных составляющих богословской системы, их принципиальных идей, научных особенностей и взаимосвязей;

2) своевременность и постепенность специализации;

3) постоянное научное руководство, причем не только при написании выпускной работы, но – в той или иной форме – на всем протяжении обучения в академии;

4) более эффективное использование традиционной для духовной школы формы самостоятельной работы студентов – сочинений (руководство их написанием со стороны преподавателей, подробные и конструктивные рецензии, обсуждение этих сочинений на практических занятиях);

5) введение практических занятий по всем лекционным курсам, как базовым, так и специальным, причем проведение их в разной форме на разных этапах специализации;

6) тематические семинары, возглавляемые преподавателем-специалистом и дающие студентам опыт работы в научном коллективе: совместное изучение конкретной темы или вопроса, обсуждение, умение опираться на научные достижения коллег;

7) тематическое и методическое преемство всех самостоятельных работ, которые ведут студенты, – сочинений на младших курсах, квалификационных работ разного уровня.

При последующих обсуждениях проблем высшего духовного образования (после 1890‑х гг.) эти вопросы являлись «опорными точками» всех проектов и определяли главные дискуссии. А большая часть проектов, письменных и устных мнений начала XX в. (1905–1918) была направлена на повышение научно-богословской значимости академий. Авторы этих проектов и мнений считали, что это неизбежно связано не только с более правильной организацией научной деятельности (научная аттестация, право свободы научного поиска), но и с подготовкой студентов к этой деятельности.

Кроме запаса идей, высказанных в Уставах, проектах, мнениях и дискуссиях 1860‑90‑х гг., к началу XX в. высшее богословское образование в России получило дополнительную «подпитку». Зарубежные научные командировки, инициированные реформой 1869 г., позволили многим членам духовно-академических корпораций познакомиться с европейским богословским образованием, принять участие в учебном процессе университетов Германии, Франции, Италии. Это открыло перспективы, выходящие за границы привычных понятий и опробованных учебных концепций, причем наиболее сильное влияние испытала научная составляющая учебного процесса.

Общей чертой проектов 1905 г. была научно-исследовательская доминанта как она понималась основной частью корпораций. Научная подготовка студентов неразрывно в них связывалась с правильно построенной специализацией как возможностью получить углубленные знания и освоить методы научной работы. С научной составляющей учебного процесса единодушно связывалось и расширение состава богословских кафедр, причем этот состав должен был определяться научным развитием богословия, а не только принципами базового богословского образования. Предусматривалось введение специализации по богословским предметам. Авторы проектов постарались учесть ошибки Устава 1869 г., наносящие ущерб научно-богословскому образованию: слабость общебогословской базы и отсутствие структурообразующих идей в составе отделений. В общеобязательный курс теперь включались основные богословские науки, а направленность отделений получала обоснование. Но в развитии этих общих идей было некоторое разнообразие.

Так, например, три из четырех академий (СПбДА, КДА и КазДА) вводили по три отделения (в Казанском проекте есть и четвертое, миссионерское). Совет СПбДА предлагал богословско-философское, церковно-историческое и церковно-словесное отделения, связывая их с тремя аспектами научного изучения христианства: 1) как идеи, логически развиваемой в систему; 2) как положительного факта, засвидетельствованного исторически; 3) как словесного творчества, зафиксированного в соответствующих памятниках. Проект КДА предлагал те же отделения – богословско-философское, богословско-историческое и богословско-словесное, но при этом делал печальное заключение о невозможности предложить твердые принципы деления единого богословия. Проект КазДА предлагал церковно-историческую, церковно-практическую, философско-словесную и миссионерскую группы. При этом первые две были унаследованы от Устава 1869 г. и имели традиционное обоснование: изучение Церкви как процесса проявления и развития и как жизни «здесь и сейчас». В третью группу были собраны все небогословские предметы, составляющие философско-словесную опору богословия, а четвертая отражала особое предназначение КазДА.

Общеобязательный курс, который должен был закладывать фундамент для специальной подготовки и представлять систему научного богословия, разнился гораздо сильнее: от минимального в проекте СПбДА до самого обширного в проекте КазДА.

Решающее значение для научной подготовки студентов, по мнению Советов академий, имела специализация на старших курсах. Решение этой проблемы проекты также пытались проводить в общей установке Устава 1869 г., но с учетом ошибок. Наиболее разработан этот вопрос был в проекте СПбДА, в котором развивалась идея Устава 1869 г. о двухэтапной – отделенско-групповой – специализации, с акцентом на преемстве этих двух этапов и усилении второго. Все общеобязательные и отделенские науки, составляющие базу богословской специализации, должны быть пройдены на первых двух курсах, последние же два курса предлагалось посвятить изучению группы однородных наук. Группы второго этапа специализации могут быть составлены из общеобязательных и отделенских предметов в сочетании с другими, дополняющими специальное образование. Но принципиально должна была меняться сама форма занятий – и аудиторных, и самостоятельных. Если на первых двух курсах студенты должны были преимущественно слушать лекции и писать сочинения, то на последних двух курсах все лекционные курсы должны были сопровождаться практическими занятиями. При этом акцент делался именно на практических занятиях, хотя рекомендации давались старые, в общем виде: студенты под руководством преподавателя должны были изучать источники и лучшие образцы научных исследований, писать рефераты и доклады, проводить небольшие самостоятельные исследования. Для восполнения отделенской ущербности студентам каждой из этих групп проект рекомендовал некоторые науки из других отделений, которые могли быть полезны для групповой специализации.

Альтернативный проект, представленный также от СПбДА и основанный на идеях профессоров И. С. Пальмова и Н. Н. Глубоковского, более конструктивно и системно развивал высказанную десять лет назад идею «сосредоточения» или «концентрации» ученого-богослова на конкретной научной теме:

1) богословское самоопределение путем избрания того или иного отделенского разряда (на 1‑2‑м курсах);

2) богословское «сосредоточение» на нескольких предметах, «сродных между собой» (с 3‑го курса);

3) богословская специализация в кандидатской работе (на 4‑м курсе) (возможна еще одна форма специализации – «госэкзамен»);

4) проверка академической зрелости на магистерском экзамене;

5) ее реализация в магистерской диссертации;

6) завершение формирования ученого в докторском сочинении.

Наиболее оригинален был проект МДА. Авторы – а в основу проекта были положены идеи экстраординарного профессора И. В. Попова – предлагали радикальное изменение системы высшего духовного образования. Главными принципами этого проекта были специализация, динамичность и гибкость образования, активное участие студента в собственной «образовательной траектории». Все это даст возможность готовить специалистов с глубокими знаниями и владением методами в конкретной области – специалистов, которых требуют развивающиеся богословская наука и образование и которых не могут дать духовные академии. Идеи Устава 1869 г. сочетались в проекте с традициями немецких университетов. Четкая структура из пяти главных наук в учебном плане 1‑го курса (Священное Писание Ветхого и Нового Заветов, догмати ческое богословие, древняя церковная история и история философии) давала студенту представление о научном богословии в целом, ориентировала в выборе специализации и не позволяла рассеяться. Еще три года должны быть посвящены специальному изучению одной из пяти групп предметов, четыре из которых определялись традиционно – Священное Писание, систематическое богословие, историческое богословие, практическое богословие, а пятая – философская – исходя из опыта российской духовной школы. Специализация подразумевала специальные курсы по главному – структурообразующему – групповому предмету с освоением специальных методов этой области богословия и примерами научных разработок конкретных вопросов. Остальную часть учебного плана студент мог формировать самостоятельно, выбрав еще пять предметов, вспомогательных к его научной работе или просто его интересующих. Акцент делался на практических занятиях под руководством профессора (причем в выборе семинара студенту предоставлялась свобода), проведении небольших исследований по выбранным вопросам, сдаче зачетов по специальным предметам, наконец, на написании итоговой научной работы. Авторы проекта предлагали, согласно западной системе, упразднение переводов с курса на курс (после обязательного 1‑го курса). На студента возлагалась лишь обязанность пробыть в академии не менее четырех лет, сдавая ежегодно не менее четырех экзаменов и известное число письменных работ и зачетов. Гибкость образования и самостоятельность студентов, по мнению Совета МДА, была тем секретом германских теологических факультетов, которые позволяют им, несмотря на отсутствие широты в общебогословском образовании, готовить специалистов высокого уровня.

При обсуждении представленных проектов на заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия проект МДА вызвал серьезную критику. При этом встали и общие вопросы. Подразумевает ли образование определенную последовательность изложения не только внутри одного предмета, но и внутри всей области науки, и должна ли высшая школа давать студенту эту последовательную систему? Может ли практическая задача – подготовка выпускника к деятельности в конкретной узкой области – быть положена в основу образовательного процесса, или же она должна достигаться специальными занятиями и семинариумами, не деформирующими фундаментальное богословское образование? Что должна ставить во главу угла высшая богословская школа: научное богословское образование или удовлетворение практической потребности в тех или иных узких специалистах?

Еще одним камнем преткновения на заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия стал вопрос о методологии научно-богословских исследований, причем и применительно к богословию в целом, как особой области науки, и при обсуждении внутрибогословской специализации. Могут ли разноситься по разным отделениям сравнительное богословие и история западных исповеданий, метафизика и история философии и др., исходя из принципа деления на систематические и исторические методы исследования? На обсуждение методических проблем выводил и вопрос о названиях некоторых дисциплин. Наиболее ярким примером была патристика, имевшая на своем научно-учебном пути еще три названия: историческое учение об отцах Церкви, патрология и история древней христианской литературы. Какое из них точнее отражало суть предмета, как это должно было сказаться на принципах преподавания и методах исследований?

Отчасти примкнул к обсуждению проблем методологии и вопрос о небогословских науках в духовных академиях. Н. Н. Глубоковский сформулировал утверждение, новое в сравнении с традиционными рассуждениями о педагогической направленности этих дисциплин. Он настаивал на том, что полезны и даже необходимы богословские научные исследования в небогословских науках. Это обогатит и богословие, дав новые методы, и гуманитарные науки, высветив иной – богословский – подход, открыв новые перспективы в решении конкретных исследовательских проблем.

Наконец, серьезную дискуссию вызвало обсуждение выпускного сочинения. Все проекты 1905 г. подчеркивали его важность: и как венца высшего образования – возможности применить все полученные знания и умения, и как первой научной работы – возможности сделать вклад в отечественное богословие. Но для реализации этих возможностей следовало наилучшим образом организовать процесс написания выпускной диссертации. Как ни странно, критики было гораздо больше, чем положительных предложений. Совет КазДА предлагал увеличить срок написания выпускного сочинения до полутора лет, остальные Советы – максимально освободить для этого выпускной курс (наиболее радикально МДА – только спецкурс по предмету специализации). И готовить студентов к сознательному написанию этого сочинения всей предыдущей специализацией. В обоих проектах СПбДА специальные занятия последних двух курсов в широком смысле были ориентированы на подготовку к написанию выпускной работы.

Участники дискуссий согласились, в конце концов, сохранить и традиционную академическую форму работы – семестровые сочинения, но с условием сокращения их числа (до двух в год), более серьезных научных требований и ориентации на выпускную кандидатскую диссертацию. Предлагалось построить возрастающую систему самостоятельных работ: от простых сочинений на 1‑2‑м курсах, «одной или нескольких научных работ на избранные… темы по своей специальности» на 3‑м курсе, до серьезной выпускной диссертации на 4‑м курсе. Не прошли даром указы высшей церковной власти и многолетние размышления самих преподавателей о разумности предлагаемых студентам тем. Все проекты настаивали на серьезном обсуждении тем – не только кандидатских диссертаций, но и семестровых сочинений – всем Советом академии, а лучше и с привлечением всей преподавательской корпорации. При этом предлагалось проводить анализ результатов прошлых лет и, на основании этого, вносить в темы коррективы.

Следует отметить, что обсуждение проектов на Предсоборном Присутствии, при всей его активности и определенной результативности, привело и к некоторой растерянности. Не удалось прийти к общим принципам структуры учебного плана, определить соотношение общеобязательного ядра и специализации, времени начала и формы специализации. Общий вариант учебного плана попытались составить механически – путем голосования за каждый предмет – но стало ясно, что таким образом терялось главное: концептуальность каждого проекта. Новые идеи, высказанные в проектах – гибкость академического курса, постепенность в специализации и преемство ее этапов, специальные курсы и семинары, специфика постановки небогословских наук в высшей богословской школе – постепенно затерялись в обсуждении. Были потеряны идеи о более активном участии студента в построении своего образования, системе выбора, большей самостоятельности каждой академии во введении новых предметов, специальных курсов и кафедр, в составлении учебных планов. Всеми авторами проектов и участниками обсуждений разделялись только две главные идеи, направленные на активизацию научной подготовки студентов академий:

1) введение практических занятий, с изучением источников, классических исследований и методов, обсуждением самостоятельных докладов и научных работ;

2) построение системы научного руководства, как на старших, так и на младших курсах – лишь это определяло преемство научного опыта и постоянную коррекцию первых научных шагов молодых богословов.

В работе Комиссии 1909 г. ситуация была более определенной. Во-первых, в вопросах, связанных с научной подготовкой студентов, четко определились «болевые точки». Во-вторых, по этим вопросам были сформулированы два оппонирующих друг другу мнения, к которым, в результате дискуссии, примкнули все члены Комиссии. Первое высказывала подкомиссия в составе профессоров духовных академий (а в состав Комиссии было включено по одному профессору от каждой академии) и согласного с ними архиепископа Арсения (Стадницкого); второе – архиепископы Антоний (Храповицкий) и Сергий (Страгород ский). Наиболее активно обсуждалось пять вопросов, так или иначе связанных с научной подготовкой:

1) соотношение в духовных академиях научно-богословской и педагогической подготовки;

2) учебный план как путь научной подготовки студентов-богословов;

3) практические занятия как элемент научной подготовки;

4) методология богословия как науки и предмета изучения;

5) участие студентов в формировании своего образования. Первый вопрос был традиционным: его обсуждали при разработке Уставов 1869 и 1884 г., в дискуссиях 1905–1906 гг., но ни в одном из обсуждений его участники не приходили к единому решению. По мнению профессоров, научно-богословская подготовка должна быть доминирующей задачей духовных академий и определять в целом учебный план и весь учебный процесс. Но действительность такова, что бóльшая часть выпускников связывает свое будущее с преподаванием в духовной школе, причем по традиции не только богословских предметов, но и всех остальных. Поэтому невнимание к педагогической подготовке студентов поставит их в очень тяжелое положение в дальнейшей духовно-учебной деятельности, что не позволит полноценно заниматься и научно-богословскими исследованиями. Поэтому и педагогическую задачу следует учитывать как с точки зрения содержания учебного плана, так и с точки зрения методологии преподавания. Архиепископы Антоний (Храповицкий) и Сергий (Страгородский) сформулировали свою позицию более жестко. Они считали серьезным недостатком всей предыдущей истории академий умаление их научно-богословского значения из-за повышенного внимания к подготовке педагогических кадров. Причем оба предыдущих Устава – 1869 и 1884 гг., – несмотря на разницу в их учебных концепциях, считались преосвященными неудачными по одной причине – примате педагогической задачи. Преосвященные Антоний и Сергий были уверены, что, имея хорошее научное богословское образование, выпускник академии будет в состоянии самостоятельно подготовиться к преподаванию того или иного небогословского предмета.

Как ни оценивать это утверждение, оно вновь ставит два принципиальных вопроса, неоднократно обсуждаемых. Первый: особые место и роль богословия в системе наук позволяют опираться на него при изучении гуманитарных областей науки. И второй: научное познание, то есть получение нового знания, является стержнем и смыслом знания в целом. Поэтому научное познание с его принципами и методологией возможно самостоятельно спроецировать на преподавание, а обратное – невозможно.

Второй вопрос – об учебном плане подготовки ученого-богослова – дал три направления обсуждений: специализация как определенный путь научной подготовки; роль и значение в научной подготовке студента-богослова небогословских предметов; иерархия предметов как элемент специализации. И по этим вопросам были предложены две учебные концепции. Интересно, что цель этих концепций была единой – основательное богословское образование, готовящее выпускников академий к научной работе, но достижение цели представляло противоположные друг другу варианты. Профессоры академий и солидарный с ними архиепископ Арсений (Стадницкий) дружно настаивали на необходимости специализации – двухэтапной: отделенской на двух младших курсах и групповой на двух старших. При этом они опирались в той или иной степени на аргументы проектов и дискуссий 1905–1906 гг. Преосвященные Антоний и Сергий, напротив, предлагали единый для всех студентов учебный курс. Они отметили главное достоинство такого плана: целостность, формирующая четкое и правильно выстроенное научно-богословское мировоззрение. «Возрождение богословских наук у нас возможно только на почве их соединения в едином цикле…» В богословской же специализации неизбежно присутствует раздробление богословия и, соответственно, искажение богословского видения.

Оппонирующие точки зрения были высказаны и по второму направлению: определению места и значения небогословских предметов в научно-богословской подготовке. Большая часть Комиссии считала их присутствие в академиях не просто терпимым злом, но помощью в освоении богословской науки в целом и ее методологии в частности. Без гуманитарных наук, приносящих богословию и фактологический материал, и определенные научные результаты, и методы, научное богословское образование невозможно. Но архиепископ Антоний высказал радикальное неприятие всего, что выходит за рамки богословия: он допускал лишь русскую литературу (для сведений о русском обществе) и философию (для тренировки ума). Отчасти его поддержал архиепископ Сергий, предложивший для общеобразовательных наук оставить лишь три кафедры: историю философии – в «дань почтенным традициям нашей духовной школы», еврейский язык и классические языки со сравнительным языкознанием. Общая эрудиция необходима богослову – с этим соглашались оба архиерея. Но так как все университетские факультеты невозможно вместить в одну духовную академию, преподавание небогословских наук неизбежно будет фрагментарным и элементарным, а следовательно, научному образованию принесет не пользу, а вред.

Единственным утверждением, в котором все члены Комиссии 19 09 г. были единодушны, – необходимость иерархии в изучаемых дисциплинах и обоснования при составлении общеобязательного курса. Обоснование было предложено архиепископом Сергием. Православные академии должны готовить ученых – самостоятельных мыслителей, лишь тогда будет преодолена рабская зависимость от инославных влияний. А для этого студенты должны работать не только с чужими системами и исследованиями, но непосредственно с источниками – Священным Писанием и Священным Преданием, прежде всего с творениями отцов и учителей Церкви и церковными канонами. Следовательно, в основу образования должны быть положены изучение Священного Писания Ветхого и Нового Заветов, патристики и церковного права. Эти предметы должны быть не только общеобязательны, но и иметь существенное преимущество в часах и кафедрах. Предлагалось коренным образом изменить и саму систему преподавания этих предметов в академиях, превратив ее в научно-исследовательскую. Что касается остальных богословских дисциплин, то к ним предлагалось применить дифференцированный подход. Одни из них должны сохранить самостоятельное существование, но с меньшим числом часов и кафедр в сравнении с основными науками. Другие дисциплины, необоснованно выделенные в самостоятельные кафедры, следует упразднить, возвратив в лоно материнских предметов. Так, к общеобязательным богословским предметам архиепископ Сергий предлагал отнести основное богословие, историю Вселенской Церкви до отпадения Рима, историю Русской Церкви, а также пастырское богословие с аскетикой и гомилетику. Именно эта система богословского знания должна была, с его точки зрения, определять характер всего преподавания и мотивы, формирующие личность будущего ученого-богослова и пастыря. Хотя речь шла только о количестве учебных часов, выделяемых на тот или иной предмет, тем не менее и это было важно, ибо преодолевалось традиционное равенство всех предметов учебного плана, затемняющее направленность образования.

Бурные дискуссии вызвало обсуждение новой формы занятий – практических. Практики духовного образования твердо стояли за введение системы семинаров как по базовым, так и по специальным курсам. На первых должны отрабатываться элементарные научные приемы и методы, анализ источников, работа с научной литературой, на вторых – более серьезные, сопряженные с проведением самостоятельных исследований. Без таких занятий, с точки зрения профессоров, невозможно было подготовить полноценного ученого. Отсутствие таких занятий не побуждает преподавателей анализировать и обобщать свой личный исследовательский опыт для обсуждения и передачи студентам. То, что высшее богословское образование в России долгие годы ориентировалось исключительно на лекционную систему, тормозило развитие богословской науки. Научный опыт если и передавался, то на личном уровне, это не превращалось в систему, в школу научного мастерства. Семинары предоставили бы возможность обсуждать со студентами последние научные достижения, включая через это будущих исследователей в живой научный процесс. Но так как с идеей семинаров однозначно ассоциировались самостоятельные занятия студентов в виде кружков, архиепископы Антоний, Сергий и присоединившийся к ним в этом вопросе архиепископ Димитрий выступили против этой идеи. Преосвященные, как это ни парадоксально, не видели в семинарских занятиях серьезной поддержки научному образованию, но, напротив, обличали вольность, фрагментарность и примитивность обсуждаемых тем. Сомневались они и в полезности введения в учебный процесс современных научных исследований: школа должна учить на наиболее значимых и устойчивых примерах, проверенных и засвидетельствованных православной богословской наукой.

В связи с обсуждением идеи семинаров как возможности систематизировать и передавать научный опыт вновь была сформулирована одна из главных проблем русского богословия – слабая разработка методологического аспекта. В дискуссии определилось противостояние двух точек зрения на разработку богословской методологии. Большинство членов Комиссии, согласные с проектом внутренней богословской специализации, предлагали использовать связь определенных областей богословия с другими науками. Это давало возможность формировать, например, церковно-исторические методы исследования, взяв за основу принципиальные положения методологии исторической науки; а в исследованиях памятников церковной словесности применять, с соответствующей переработкой, филологические научно-исследовательские методы. Их оппоненты, прежде всего архиепископы Антоний (Храповицкий) и Сергий (Страгородский), считали, что специфика богословия как науки не позволяет обращаться к методологии других наук, но требует полной самостоятельности. Решение всех научных и методологических проблем необходимо искать именно в богословской области, в ее неделимом единстве.

Члены Комиссии 1909 г. обсудили и уточнили идею, высказанную в 1906 г., – участие студента в формировании своего образования. По мнению большинства, определенная свобода в выборе тех или иных курсов у студента должна быть, ибо это тоже способствует формированию ученого. Но, во-первых, эта свобода не должна упразднять систему, определяемую целями и задачами школы. Во-вторых, степень этой свободы должна соответствовать возрастающей самостоятельности мышления и развивающимся научным интересам. Наконец, выбор должен курироваться научным руководителем – преподавателем-специалистом. Но архиепископы Антоний и Сергий высказали сомнение в полезности для студентов даже ограниченного выбора. Школа есть школа – она должна сама сформировать оптимальный учебный путь для подготовки ученого-богослова и вести по этому пути каждого, кто хочет получить высшее богословское образование. Студенты же приходят учиться и нуждаются, чтобы их стремления и интересы получили ясную форму, систематически сложившуюся под твердым контролем и неослабным вниманием данной школы.

Таким образом, Комиссия 1909 г. наметила два пути развития высшего богословского образования:

1) углубление научной специализации, развитие активности и самостоятельности студентов с использованием результатов и методов других областей науки;

2) сохранение целостности и единства учебного курса с акцентом на самостоятельность богословия как области науки, развиваемой «на церковном, строго православном основании».

Официальным результатом работы Комиссии было два проекта: основной, подписанный большинством, и проект архиепископов Антония и Сергия. Синод при окончательной редакции проекта соединил оба варианта, потеряв при этом наиболее яркие идеи, определяющие специфику каждого проекта. Произошло то механическое «усреднение», опасность которого почувствовали участники Предсоборного Присутствия и которое не могло быть успешным. Идея богословской специализации, принципиально важная для большинства членов Комиссии 1909 г., была очень ослаблена. Состав предметов в группах (вариант 1910 г. предлагал для выбора шесть групп) был незначителен по сравнению с общеобязательным курсом, включал небогословские или «неглавные» богословские науки. Некоторые группы были разнородны по составу предметов, что вовсе лишало их принципа специализации. Так, например, история русского раскола и сектантства была соединена с историей западных исповеданий, причем оба предмета возлагались на одного преподавателя. Идея постепенной богословской специализации была отвергнута. Общеобязательный курс был массивен (14 предметов) и неизбежно вел к многопредметности. Были введены практические за нятия, но для всего курса и по всем преподаваемым предметам (из пяти положенных часов три полагалось на лекции и два – на практические занятия). Эти занятия были определенным совершенствованием традиционного духовно-академического процесса, но при такой постановке вряд ли можно было надеяться на освоение научных методов и вовлечение в исследовательский процесс одновременно 50–70 студентов. Обсуждение методологических проблем никак не проявилось в окончательном варианте Устава: лишь к педагогике была добавлена «дидактика с методологией наук, преподаваемых в духовно-учебных заведениях». О методологии научного богословия в комментариях к Уставу ничего не говорилось.

Синод не был удовлетворен полученным вариантом, поэтому решил, утвердив Устав в воспитательной и организационной частях, учебно-научную оставить в статусе проекта и ввести на год в виде опыта.

Следующая Комиссия 1911 г., дорабатывающая проект в учебно-научной части, выделила три основные проблемы, которые проекту не удалось решить: многопредметность, отсутствие четких принципов в разделении богословских предметов на обязательные и необязательные, обремененность воспитанников академий нововведенными семинарами. Но в результате, пытаясь решить первые две проблемы, Комиссия отнесла к общеобязательным еще три богословских предмета (всего стало 17), что еще более перегрузило учебные планы. Предметы специализации были переформированы в четыре группы. Для решения третьей задачи члены Комиссии 1910 г. подвергли анализу годовой опыт практических занятий. Была отмечена несомненная польза от практических занятий: «приближение студентов к основам науки», «ученое любопытство», возбуждаемое чтением рефератов, ответственность, возлагаемая на каждого студента. Можно было надеяться, что именно практические занятия будут той живой струей, «которая может смыть средневековую схоластику, тяжелым бременем давящую нашу богословскую науку доселе». Но перегруженность студентов не позволяла эффективно готовиться к занятиям, а преподавателю было трудно работать с целым курсом. Члены Комиссии постарались указать, как должны готовиться студенты к практическим занятиям и на что может употребить эти занятия преподаватель. Однако сформулированные в результате обсуждений комментарии повторяли уже много раз высказанные ранее пожелания об изучении источников науки и учебных пособий, разборе важнейших сочинений из литературы предмета, знакомстве с учебниками и учебными пособиями семинарского курса и т. д. По кафедре пастырского богословия и гомилетики, кроме изучения важнейших патрологических и гомилетических произведений, студенты должны были заниматься практическим проповедованием, упражняться в произнесении заранее приготовленных проповедей «на память» и экспромтом, а преподаватели – разбирать эти проповеди и давать советы. Такой порядок был возвратом к системе митрополита Платона (Левшина), хотя, конечно, небесполезной.

Проект 1910–1911 гг. вызывал общее недовольство и критиковался, хотя и имел некоторые сдвиги в научной подготовке студентов академий. Идея иерархии предметов внутри самого основного богословского ядра лишь отчасти вошла в окончательный вариант Устава: Священное Писание и патрология получили двойное преимущество в часах (предложения членов Комиссии 1909 г. были более радикальными), все остальные науки были равны по количеству часов и отчетности. Группы специализации имели определенную направленность, в которой можно видеть самостоятельную ценность для высшего богословия, а не для подготовки преподавателей семинарий. Но идея, прозвучавшая в заседаниях Комиссии 1909 г., – специального изучения основных богословских наук – в окончательном варианте отсутствовала. Группы, включая лишь предметы, не вошедшие в число общеобязательных, не охватывали, таким образом, основных богословских наук: догматики, церковной истории, литургики, пастырского богословия и пр., и не давали возможности углубиться в одну из них. Кроме того, для углубления в богословие групповые предметы занимали неподходящее место в учебных планах: они изучались на первом и втором курсе, то есть тогда, когда студенты лишь приступали к серьезному, академическому, изучению основных богословских наук. Выбор группы предоставлялся только что поступившему в академию семинаристу, мало представлявшему изучение богословия на высшем уровне. Неудобен был и годичный отрыв начала научной специализации (т. е. написания выпускного курсового сочинения) от изучения групповых предметов. Таким образом, вся ответственность и тяжесть научной специализации выпускника академии по-прежнему падала на выпускное сочинение. Идеи научной специализации на старших курсах, постепенного сосредоточения внимания и занятий на определенной богословской науке, области, вопросе, звучащие и в 1905–1906 гг., и на заседаниях Комиссии 1909 г., так и не получили закрепления.

Был заметен интерес студентов к практическим занятиям. Преподаватели старались вырабатывать конкретные формы, набираясь опыта по ходу дела. Однако этими занятиями не достигалась во всей полноте поставленная цель. Занимаясь одновременно с целым курсом, преподаватель мог уделить каждому студенту так мало времени, что практические занятия походили на лекции. Как показал опыт, аудитория на практических занятиях не должна превышать 20–30 человек, иначе они перестают быть эффективными. К тому же трудно было требовать от студентов, перегруженных практическими занятиями по всем предметам, активного участия и добросовестной подготовки к ним. Увеличение же аудиторных часов сократило количество свободного времени студентов, которое они использовали ранее на чтение книг.

В 1917 г., при разработке проекта Нормального устава, «отталкивались» в основном от неудач Устава 1911 г. Учитывая его главный недостаток – отсутствие четкой концепции научного богословского образования, – было решено: при всех разногласиях и дискуссиях идти путем не усреднения, а синтеза, не теряя главных идей. Итоговый проект нового Устава, составленный в процессе работы Комиссии профессоров 1917 г. и соборного Отдела о духовных академиях, представлял вариант такого синтеза. Он вбирал все лучшие идеи предыдущих проектов и мнений. Многопредметность предлагалось устранить уже традиционным способом: выделением общеобязательных наук, изучаемых всеми студентами, и формированием пяти специальных групп, для выбора (§ 120). Общеобязательный (базовый) курс строился по определенным принципам. В него включались следующие составляющие:

1) предметы, изучающие источники богословского ви́дения – Священное Писание Ветхого и Нового Заветов и патрология;

2) богословское образование в тесном смысле слова – апологетика, догматическое, сравнительное, нравственное богословие, история Древней Церкви, история Русской Церкви, церковное право;

3) необходимые орудия богословских исследований – история философии, еврейский, греческий и латинский языки;

4) педагогика как наука, тесно связанная с психологией и необходимая для большинства студентов, которым предстоит педагогическая деятельность на учебном или пастырском поприще;

5) один из новых языков (§ 122).

Состав общеобязательного курса мало отличался от такового в Уставе 1910 г. и даже 1884 г., что грозило прежней многопредметностью. Но, сознавая эту опасность, составители проекта не сочли возможным умалять фундаментальное богословское образование. Для облегчения планировалось более продуманное согласование самих курсов и их частей. Опасность была, как и в любом теоретическом построении, но, как и при составлении Устава, при его введении надеялись использовать опыт прошлого и перенести акцент на специализацию. Система спецкурсов, семинаров разного уровня, а также непосредственное научное руководство каждого студента преподавателем давала основание надеяться на осуществление желаемого.

Для специализации выделялось пять групп: 1) библейская; 2) богословско-философская; 3) церковно-историческая, с разделением на историю Древней Церкви и историю Русской Церкви; 4) словесность и язык в историческом развитии; 5) церковно-практическая. Для КазДА предполагалась еще шестая группа, для специального изучения мухамеданства и буддо-ламаизма (две подгруппы), а также языка и быта тех населяющих Россию народов, которые исповедуют эти религии (§ 124, 125). Новизна состояла в том, что в группы включались и общеобязательные предметы, то есть в виде общих курсов они изучались всеми студентами, а в виде специальных курсов, в которых углубленно излагались конкретные разделы и вопросы, – частью студентов. Это должно было дать возможность слушателям проследить научный метод работы профессора.

Предметы каждой группы были внутренне связаны друг с другом. Некоторые науки включались в состав двух групп (библейское богосло вие – в библейскую и богословско-философскую группы; церковная археология, история христианского искусства, историческая литургика, история старообрядчества – в церковно-историческую и церковно-практическую группы). С одной стороны, они были сочтены необходимыми для формирования специалистов разного профиля. С другой стороны, была надежда – и в заседаниях отдела она высказывалась неоднократно, – что такой «двойной» подход позволит самим преподавателям-специалистам при составлении курсов лекций и руководстве студентами более четко и полноценно осмыслить преподаваемую науку, выработать подходы и методы ее изучения. Специализация должна была определять и сам характер преподавания групповых предметов, причем по ним должны были читаться и общие курсы, и специальные. Но состав групп формировался очень тяжело, с бурными дискуссиями и многократным внесением изменений. В каждой группе (кроме библейской) выделялось несколько направлений, требующих особого внимания. Основные сомнения вызывала последняя – церковно-практическая – группа. Развитие богословских наук не позволяло готовить специалиста по каноническому праву, церковной археологии и литургике в одном лице, да еще ориентированного на творческое развитие пастырского богословия. Но и специалист по догматическому богословию, патрологии и религиозной философии в одном лице мог упустить специфику каждого направления. Следовательно, надо было выделять специальности внутри группы, определяя их специальными курсами, занятиями студентов под руководством преподавателя-специалиста, написанием самостоятельных работ, темами кандидатского и магистерского исследования.

Таким образом, в проекте впервые была проведена идея, в которой совмещались положительные стороны Уставов 1869 и 1884 гг. – специальное углубленное изучение основных богословских направлений и полнота фундаментального богословского образования. Такое сочетание, при соответствующей постановке общих и специальных курсов, должно было способствовать правильному научно-богословскому росту. На младших курсах предполагалось формировать богословский кругозор и мышление, давать понятие о структуре научного богословия и достаточно широкие богословские знания, учить работать с основными источниками. Специальное, углубленное изучение основных и дополнительных предметов на старших курсах и самостоятельная работа под руководством преподавателя должны были готовить специалистов, владеющих методологией и орудиями богословского исследования, умеющих самостоятельно анализировать, обобщать и систематизировать результаты научно-богословского исследования, делать выводы, оценивать место и значение конкретного исследования в контексте современной богословской науки и вводить полученные результаты в этот контекст. Но неизбежная дифференциация внутри группы ставила вопрос об осмыслении принципов специализации на новом уровне и доработке заявленной системы. Специализация последней группы – церковно-практической – кроме «полицентричности» вызывала еще одно сомнение. Церковно-практическое богословие – направление новое и специфическое, требующее разработки специальных методов, то есть, особых усилий. Насколько эти особые усилия позволят полноценно развивать другие науки отделения: каноническое право, литургику и церковную археологию?

Особо было отмечено то, что единство учебных планов сохранялось лишь в общих и существенных чертах, закрепляя главные принципы научного богословского образования. Право детальной разработки с приспособлением к местным условиям предоставлялось каждой академии с учетом их исторически сложившегося типа.

Проект Нормального устава 1917 г. учитывал позитивный и негативный опыт практических занятий, связывая их с групповыми занятиями по общим курсам и по спецкурсам (§ 121). В связи с общими курсами студенты должны были знакомиться на практических занятиях с ученой и учебной литературой с целью выработки навыка к чтению и усвоению серьезных книг, умения разбираться в методах и тенденциях крупных научных исследований. В связи со специальными курсами практические занятия предполагали большую самодеятельность со стороны студентов: изучение и анализ источников, подготовку письменных и устных ответов на поставленные профессором вопросы.

Ежегодные и выпускные сочинения, как единственное средство к воспитанию самостоятельной работы, решили удержать; но, как требующие большого времени и сил, сократить их число (ежегодных сочинений с 9 до 6) и связать с практическими занятиями. Были высказаны даже предложения, каким образом это можно делать: 1) сочинения могут в виде докладов представляться, разбираться и защищаться на практических занятиях, давая основание для зачета; 2) отдельные со чинения, разбираемые на практических занятиях, могут быть связаны между собой и в результате давать всем студентам группы материал для зачета и экзамена; 3) ежегодные сочинения, при их расширении на практических занятиях, могут перерастать в выпускное сочинение.

Итогом обсуждений 1917 г. было общее мнение: академии должны служить Церкви прежде всего «разработкой и преподаванием богословской науки в связи с соприкосновенными отраслями знаний». Следует отметить, что в процессе обсуждений 1917–1918 гг. трижды вставал вопрос об альтернативных типах высшей богословской школы. В заседаниях академической Комиссии 1917 г. был поднят вопрос об учреждении богословских факультетов при университетах. Был разработан проект богословских институтов, преобразованных из старших классов семинарий. На Поместном Соборе обсуждался проект Высшей церковно-богословской школы монашеского типа. Эти формы подразумевали свои научные достоинства. Но ни одна из этих форм не успела реализоваться до 1918 г., поэтому проверить их эффективность в подготовке научно-педагогических кадров и сравнить ее с подготовкой в духовных академиях в те годы не удалось.

Таким образом, научная составляющая образования студентов духовных академий имела непосредственное отношение к процессу на учной аттестации. Это был ее начальный и самый трудоемкий этап. Подготовка научно-педагогических кадров в области богословской науки была сопряжена как с обычными проблемами воспитания ученого-исследователя и преподавателя, так и со специфическими проблемами богословской науки, ее соотнесения с другими областями человеческого знания, методами гуманитарных исследований. Многофункциональность высшей духовной школы, обусловленная не только особенностями богословской науки, но и значением в Церкви, в духовно-учебной системе, казалось бы, нарушала привычную систему научной подготовки специалиста. Но эта же многофункциональность позволяла более ясно и значимо понять проблемы сложного процесса подготовки ученого-богослова и палитры проблем, которые ему предстояло решать. Научная аттестация этого ученого должна была свидетельствовать и об адекватном прохождении пути подготовки, и о готовности к решению этих проблем.

 

2.2. Специальная научно-педагогическая подготовка в духовных академиях

 

Попытки специальной подготовки научно-педагогических кадров в духовных академиях до 1884 г.

1814–1869 гг.

Согласно Уставу 1809–1814 гг., корпорации духовных академий состояли из профессоров и бакалавров. Последние замышлялись, по аналогии с адъюнкт-профессорами в университетах, как помощники основных преподавателей – профессоров. Бакалавры должны были «репетировать» студентов, разрабатывать и читать по поручению и под руководством своего профессора лекции по определенным разделам науки. За этот стажерский период, пользуясь советами профессора и перенимая его опыт, молодой преподаватель должен был подготовиться к самостоятельной научно-педагогической деятельности. Кроме того, в этот период преподавательская нагрузка предполагалась меньше, чем у самостоятельного преподавателя, поэтому бакалавр должен был успеть сделать и научный задел, создать фундамент для дальнейших исследований.

Устав определил для преподавательской корпорации каждой духовной академии шесть профессоров – по числу классов преподаваемых наук – и двенадцать бакалавров. Уже в теоретическом варианте такая диспропорция настораживала: богословский класс был не одним из прочих классов, а профильным, определявшим всю систему высшего духовного образования. То, что на этот класс полагался такой же набор преподавателей, как и на прочие классы, подразумевало большую нагрузку на преподавателей-богословов в сравнении с преподавателями других классов. Кроме того, даже в дореформенных духовных школах богословие было уже достаточно развитым курсом с определенными частями, каждая из которых требовала особой разработки. Так что бакалавры богословского класса неизбежно должны были работать достаточно самостоятельно.

Действительность подтвердила ожидания: бакалаврам, по крайней мере богословского класса, сразу пришлось включиться в полноценную преподавательскую деятельность и соответствующие труды по составлению учебных программ, чтению лекций, выработке принципов и методов преподавания. Вскоре и все бакалавры превратились в самостоятельных преподавателей – с полнотой ответственности и нагрузки, без права на стажерский период. Отличие их от ординарных и экстраординарных профессоров состояло только в меньших окладах.

Таким образом, бакалавриат как школа специальной практической подготовки к самостоятельной преподавательской деятельности не удался. Поэтому деятельность бакалавров, процесс их научно-педагогического роста, связанные с этим проблемы и успехи будут рассмотрены в 2.3, посвященном повышению профессионального уровня преподавательского состава.

Отсутствие системы подготовки научно-педагогических кадров в академиях неоднократно критиковалось в период действия Устава 1814 г. В 1820‑х гг. митрополит Киевский Евгений (Болховитинов) настаивал на том, чтобы молодые преподаватели КДА читали лекции по имеющимся «классическим» книгам, несмотря на их недостатки, а все силы отдавали бы конкретным систематическим научным исследованиям: только получив личный научный опыт, они смогут разрабатывать серьезные учебные богословские системы.

В конце 1830‑х гг. епископ Чигиринский Иннокентий (Борисов) считал отсутствие специальной подготовки научно-педагогических кадров более серьезным недостатком, чем недостаток в хороших учебниках. Он предлагал учредить в академиях «запас собственных кандидатов на звание преподавателей», которые бы занимались повышением научного уровня, необходимого для преподавателя академии, «навыкали бы лучшему способу» преподавания и исполняли «разные ученые поручения».

В начале разработки нового Устава духовных академий в 1858–1869 гг. вопрос о системе подготовки научно-педагогических кадров обсуждался очень активно. В 1858 г. в уже упомянутых выше отзывах столичных архиереев – митрополита Санкт-Петербургского Григория (Постникова) и митрополита Московского Филарета (Дроздова) – были выделены две задачи, связанные с подготовкой научно-педагогических кадров: образование компетентных преподавателей для академий и «ученых мужей». Первые, по мнению архиереев, могли совершенствоваться самостоятельно, в случае если их не будут перемещать с предмета на предмет. Святитель Филарет (Дроздов) настаивал на том, что наиболее эффективным средством специальной подготовки научно-педагогических кадров является повышение уровня самих молодых преподавателей, ибо попытки специальной подготовки на школьной скамье могут повредить базовому богословскому образованию. К тому же трудно предвидеть, какой областью богословия придется непосредственно заниматься выпускнику академии: надежнее, если свои специальные занятия он будет строить на полноценном научно-богословском фундаменте. Что касается ученых богословов, специально призванных разрабатывать новые научно-богословские вопросы, то они могли бы «образоваться из академических наставников», но этому препятствуют две проблемы. Монашествующих преподавателей «долго не держат при академиях», а перемещают, возвышая в статусе, по духовно-учебным местам. Семейные же преподаватели в силу материальной тягости должны заботиться о содержании семьи, и, с некоторыми, конечно, исключениями, «наука их остается на той степени, на какой застала их женитьба». Преосвященные связывали перспективы развития богословской науки с ученым монашеством и предлагали тех из них, которые «засвидетельствуют свою ревность в науке и духовной учености», оставлять навсегда при академиях, образуя из преподавательских корпораций ученые коллегии. Однако святитель Филарет считал этот вопрос весьма сложным и требующим «отдельного и неспешного рассмотрения».

В 1860 г. вопрос о подготовке духовно-учебных кадров встал особенно остро. Поводом и основой служило обсуждение проекта, составленного в 1860–1862 гг. Комиссией под председательством архиепископа Димитрия (Муретова) и разосланного на отзыв епархиальным архиереям, духовным академиям и ректорам духовных семинарий.

В июне 1863 г. был составлен еще один проект преобразования духовных академий, в котором планировалось перенести в духовную шко лу традицию подготовки научно-педагогических кадров, выработанную российскими университетами и активно ими реализуемую в начале 1860‑х гг. Главным элементом этого проекта было требование давать степень магистра богословия выпускникам академий лишь после того, как этот выпускник пройдет стажировку за границей, то есть послушает там лекции по предмету, который готовится преподавать. Но святитель Филарет (Дроздов) в письме к обер-прокурору графу Д. А. Толстому высказал сомнение в полезности заграничных командировок для всех выпускников духовных академий. По мнению святителя, такие поездки полезны для тех, кто «основательным и твердым знанием вооружен против лжеучений и сможет свое отечественное образование усилить «чрез соприкосновение с сферами иностранной учености» – «обходяй страны умножит хитрость (Сир. 34: 10)». При этом в качестве положительных примеров указываются протоиереи Иосиф Васильев, Евгений Попов и Иоанн Янышев (выпускники СПбДА и настоятели русских посольских церквей в Париже, Лондоне и Висбадене соответственно). Однако святитель предостерегает против увлечения такими командировками, ибо для тех, кто не утвержден «в знании и опытности», поездки могут стать небезопасными. К тому же поездка только тогда может быть эффективной, когда командированный ясно сознает ее необходимость и точно знает, чем именно он должен заниматься за границей.

В 1867 г., составляя мнения о желаемых изменениях в строе духовных академий, Конференции заявили о необходимости разработать особую систему подготовки для преподавателей академий. МДА и КДА предлагали лицам, избранным в бакалавры, давать оплачиваемый год для подготовки к кафедре, с представлением ими в конце года программы преподаваемой науки и прочтением двух пробных лекций. КазДА считала, что следует, по примеру университетов, оставлять лучших студентов на год «профессорскими стипендиатами». Обсуждалась членами духовно-академических корпораций и университетская идея – посылка стипендиатов, готовящихся к кафедрам, за границу. Однако Конференция МДА выразила критическое отношение к этой идее. Система заграничных командировок называлась «если не вредною, то решительно бесполезною для приготовления к академическому преподаванию», ибо 209 лучшим магистрам академии все «потребные сведения» легче приобрести из чтения иностранных книг, нежели слушанием лекций в иностранных университетах. При этом приводилось два аргумента: во-первых, выпускники духовных академий недостаточно владеют «разговорными» иностранными языками, во-вторых, сложности переездов, отсутствие внимания и контроля со стороны старших членов корпорации приведут к неизбежному «рассеянию внимания» в чужих местах.

Летом 1867 г. ректор МДА протоиерей Александр Горский обсуждал проблему предстоящей реформы духовных академий с обер-прокурором графом Д. А. Толстым. Соглашаясь с важностью приготовления наставников-ученых для самих академий, обер-прокурор соглашался и с предложением МДА: оставлять лучших магистров на «предварительное приготовление их среди домашних занятий». При этом добавил еще одну идею: готовить в разных академиях специалистов по разным наукам, чтобы в случае необходимости академии могли «меняться своими готовыми стипендиатами».

1869–1884 гг.

Однако в дальнейшем идея «стипендиатов» была скорректирована. В официальном проекте нового Устава духовных академий, составленном в 1868 г., предлагалось учредить в духовных академиях «звание приват-доцентов», которое составит «постоянное естественное средство к замещению вакансий профессоров», то есть «рассадник профессоров». Введением института приват-доцентов авторы нового Устава попытались исправить серьезный и неоднократно обличаемый недостаток дореформенных академий: определение преподавателей академии «со школьной скамьи». Однако параграфы проекта 1868 г., посвященные приват-доцентам, не формировали системы целенаправленной подготовки к преподаванию, а представляли приват-доцента «дополнительным преподавателем», не имевшим штатной кафедры. То, что они не занимали штатной кафедры, давало надежду на то, что преподавательские труды не лягут на их плечи во всей полноте. В объяснительной же записке к проекту духовно-академического Устава на приват-доценту ру возлагались обе задачи: как специальная подготовка профессорско-преподавательских кадров под руководством опытных коллег, так и возможность дополнительной разработки и чтения специальных курсов по основным учебным дисциплинам.

По смыслу окончательного варианта Устава духовных академий 1869 г. приват-доценты не были штатными преподавателями, не занимали кафедры, но могли по собственному усмотрению избрать предмет своих чтений, по программе, утвержденной начальством академии. Аналогом бакалавров, в их реализации при Уставе 1814 г., Устав 1869 г. сделал доцентов. Приват-доценты же должны были стать в некотором смысле аналогом бакалавров по их замыслу, так и не реализовавшемуся. И их «нештатность», отсутствие кафедры, вольный выбор «предмета чтений» были направлены на то, чтобы предохранить их от превращения в самостоятельных преподавателей. Если к доцентам предъявлялось требование иметь магистерскую степень, то приват-доцентом могло стать лицо, не имевшее ученой степени магистра, но имевшее степень кандидата. Для допуска к чтению лекций надо было подготовить и защитить в присутствии профессоров и доцентов соответствующего отделения диссертацию pro venia legendi (на право чтения лекций), а также прочитать две пробные лекции по теме предполагаемого предмета преподавания. За свой труд приват-доценты получали вознаграждение из особой, положенной на то суммы. В столичной академии эта общая сумма, положенная на содержание приват-доцентов, определялась 3000 руб. в год, во всех прочих академиях – 2000 руб. Устав 1869 г., как указывалось выше, определял по штату 3000 руб. в год ординарному профессору, 2000 – экстраординарному, 1200 – доценту. По сравнению с этими окладами сумма, выделяемая на содержание приват-доцентов, была на удивление скудна.

Введение института приват-доцентов свидетельствовало о несомненном влиянии на Устав духовных академий 1869 г. принципов отечественного университетского образования. Тем не менее, нет оснований утверждать непосредственную зависимость этого положения от университетского Устава 1863 г. Введение института доцентуры и приват-доцентуры, с разной смысловой нагрузкой, намечалось еще графом С. С. Уваровым в 1810‑х гг., идея развивалась в проектах университет ских уставов конца 1820‑х – начала 1830‑х гг. Университетский Устав 1835 г. эту идею не закреплял в виде уставного положения, но в конце 1830‑х – начале 1840‑х гг. в университетах появились доценты, хотя и в незначительном количестве (иногда под названием «сторонние преподаватели», иногда под прямым названием «доценты»). Их назначением было чтение специальных курсов, не вошедших в основную университетскую программу. Так, указом Николая I 1839 г. в Дерптском университете было введено семь частных преподавателей «с правами адъюнктов и на их жаловании», университетскому совету дозволялось приглашать еще и сверхштатных преподавателей, имевших ученые степени. В 1842 г. институт доцентуры официально был введен в Устав Киевского университета святого Владимира (§ 34). В 1843 г. доцентуры с такой же целью – подготовки адъюнктов и «рассадника профессоров» – появились в других университетах: Санкт-Петербургском, Московском, Харьковском и Казанском. При этом главным аргументом была успешность таких институтов в немецких университетах. В Уставе духовных академий 1869 г. были использованы и конкретные элементы этой системы, оговоренные в указе 1843 г.: требование представить диссертацию pro venia legendi для занятия должности приват-доцента, указание на доцентуру как на «рассадник для штатных адъюнктских и профессорских мест», рекомендация отправлять на стажировку за границу особо отличившихся «внештатников».

Кроме того, следует обратить внимание и на связь идеи приват-доцентуры с традицией европейских университетов, в частности немецких. Но в немецком варианте приват-доцентура была направлена более на привлечение специалистов к чтению дополнительных курсов, чем к подготовке профессорской смены. Об этом свидетельствуют определенные требования, предъявляемые к ученой степени приват-доцента (лиценциат или доктор богословия) и к опыту его научных занятий (не менее трех лет по окончании университета).

Попытки использовать приват-доцентов для углубленного чтения отдельных разделов наук академиями предпринимались, но не очень часто. Наиболее активно действовала СПбДА, получившая наибольшую «приват-доцентскую» сумму. Уже через год после преобразования, в начале 1870/71 уч. г., в СПбДА была учреждена приват-доцентура при кафедре древней церковной истории – по истории Византии. Разработка церковной истории Византии составляла непосредственную обязанность православного богословия, русская богословская наука ожидала от этого предмета значительных открытий, поэтому учреждение для его разработки особого преподавателя было вполне обоснованно. В качестве приват-доцента был приглашен выпускник СПбДА 1869 г. иеромонах Герасим (Яред), сириец по происхождению. Иеромонах Герасим, как и большая часть последнего предреформенного выпуска, по окончании академии не успел представить выпускное сочинение и был определен на должность наставника в столичную семинарию. О. Герасим представил диссертацию pro venia legendi на тему «О составных частях государственного строя Византийской империи», прочел две пробные лекции – «О царствовании Юстиниана» и «О политических принципах иконоборческой партии» – и в качестве приват-доцента вошел в коллектив академических профессоров. Чтение лекций по византийской истории содействовало собственным научным занятиям о. Герасима. Результатом шести лет его преподавания стали, во-первых, курс лекций по истории Византии, во-вторых, магистерская диссертация «Отзывы о святом Фотии, Патриархе Константинопольском, его современников, в связи с историей политических партий Византийской империи», представленная в Совет СПбДА в 1872 г. Согласно правилам Устава духовных академий 1814 г., который распространялся на всех выпускников 1869–1870 гг., о. Герасим был удостоен в 1874 г. искомой степени магистра без публичной защиты, по положительным отзывам оппонентов. Диссертация была напечатана в том же году. В 1876 г., когда о. Герасим был удостоен сана архимандрита и назначен ректором Псковской ДС, приват-доцентура по истории Византии прекратила свое существование.

В начале 1871/72 уч. г. в СПбДА было открыто еще три приват-доцентуры: по антропологии при кафедре логики и психологии, по цер ковной статистике и географии при кафедре новой церковной истории, по педагогике и дидактике при кафедре нравственного богословия и педагогики. На все эти приват-доцентуры были приглашены выпускники СПбДА 1871 г.: Ф. Ф. Гусев, А. А. Автономов, С. А. Соллертинский соответственно. Судьба этих приват-доцентур была различна. Ф. Ф. Гусев через полгода перешел в КДА, через год и А. А. Автономов оставил академию – с их уходом упразднились и приват-доцентуры. Наиболее долговечной и успешной оказалась приват-доцентура по педагогике и дидактике. Так как эти предметы были соединены новым Уставом с нравственным богословием, а нравственное богословие в СПбДА читал ректор протоиерей Иоанн Янышев, ему обязательно нужен был помощник. Кроме преподавательской помощи ректору в этом случае были исполнены обе задачи, возлагаемые на приват-доцентуру. В 1883 г. С. А. Соллертинский защитил магистерскую диссертацию по преподаваемому предмету – дидактике и в дальнейшем занимался разработкой своего предмета; после ухода протоиерея Иоанна из академии стал ведущим преподавателем по кафедре.

В начале 1875/76 уч. г. в СПбДА была учреждена еще одна приват-доцентура – при кафедре истории Русской Церкви, по истории Русской Церкви в синодальный период. На нее был приглашен выпускник академии того же года Е. М. Прилежаев. Эта приват-доцентура оказалась довольно долговечной и плодотворной: она действовала вплоть до введения нового Устава 1884 г., а Е. М. Прилежаев написал ряд научных статей по истории русского духовного просвещения и другим церковно-историческим вопросам, преимущественно XVIII в. Однако магистерской диссертации он так и не защитил и оставил академию после введения нового Устава.

Наконец, уже в конце действия Устава 1869 г., в 1881 г. Совет СПбДА учредил приват-доцентуру по истории Славянских Церквей при кафедре новой церковной истории. С одной стороны, Совет академии давно собирался начать специальную разработку истории Славянских Церквей, что было естественно для русского богословия. С другой стороны, в 1880 г. СПбДА окончил энтузиаст изучения славистики – И. С. Пальмов, успешно защитивший в 1881 г. магистерскую диссертацию по гуситскому движению. Подготовку И. С. Пальмова к серьезной научной и преподавательской деятельности решили провести, использовав все возможности, предоставленные Уставом 1869 г. В 1882 г. он был командирован за границу для изучения письменных и материальных памятников славянских народов. Научная командировка И. С. Пальмова продолжалась два года, он посетил Австрийскую Галицию, Львов, Перемышль, Прагу, Белград, Карловцы, Загреб, Вену, а также Царьград, Афон, Солунь, Афины, о. Патмос. Приват-доцентура, таким образом, была фиктивна, но отчеты И. С. Пальмова, регулярно посылаемые в Совет академии, представляли собой вполне солидные материалы к научным исследованиям. Возвращение путешественника из-за границы совпало с принятием нового Устава 1884 г., и Совет СПбДА с разрешения Святейшего Синода учредил временную кафедру истории Славянских Церквей, получившую в 1887 г. статус постоянной. И. С. Пальмов, занявший эту кафедру, сумел начать развитие славистики в академиях. В дальнейшем он стал одним из ведущих историков-славистов, хотя с некоторыми его научными идеями и выводами были согласны не все специалисты.

Таким образом, СПбДА постаралась использовать приват-доцентуру для оставления при академии талантливых выпускников, развивая при этом те или иные разделы богословской науки, еще не получившие статус самостоятельных. И хотя в систему это не превратилось и в столичной академии, отдельные успешные случаи свидетельствовали о перспективности этого пути. В других академиях возможность оставлять приват-доцентов для разработки специальных разделов базовых курсов использовалась реже. Так, например, МДА в начале 1877/78 уч. г. учредила приват-доцентуру по церковной истории Византии при кафедре древней истории, пригласив на нее своего выпускника 1876 г., преподавателя Подольской ДС И. И. Соколова. Интересно, что, несмотря на преподавательскую специализацию, И. И. Соколов защитил в 1880 г. магистерскую диссертацию, мало связанную с византийской историей: по отношениям протестантизма к России.

КДА осенью 1874 г. учредила приват-доцентуру по истории Западно-Русской Церкви, оставив на ней выпускника церковно-историчес кого отделения Стефана Голубева, только что окончившего академию. Этот случай полностью отвечал уставным положениям о приват-доцентах. С. Т. Голубев, усердно занимавшийся историей юго-западного края начиная со 2‑го курса, представил первое научное сочинение в виде семестрового сочинения «Описание и истолкование дворянских гербов в произведениях южнорусских писателей XVI–XVII столетий». Его кандидатское сочинение «Петр Могила и Исайя Копинский», написанное на основе старопечатных книг, также было удостоено публикации в московском журнале и особой похвалы архиепископа Макария (Булгакова), проводившего в то время ревизию КДА. С. Т. Голубев сам подал при окончании курса прошение об оставлении в качестве приват-доцента для научной разработки «истории местного юго-западного края». При этом в качестве диссертации pro venia legendi Совет согласился принять от С. Т. Голубева его опубликованное кандидатское сочинение, но при условии защиты перед церковно-историческим отделением.

Этот случай не был в КДА единичным. Так, уже к моменту оставления С. Т. Голубева в КДА было два внештатных приват-доцента: И. Лисицын при кафедре латинского языка и его словесности с вознаграждением 600 руб., А. Солнцев – при кафедре словесности с вознаграждением 500 руб. Скудное содержание восполнялось надеждой этих выпускников доработать, находясь при академии, свои магистерские диссертации. Но их надежды не оправдались: ни один из этих приват-доцентов магистерской работы не защитил.

КазДА за все время действия Устава 1869 г. лишь дважды предпринимала попытку оставить выпускника академии в качестве приват-доцента при кафедре, имевшей штатного преподавателя. При этом первая попытка оказалась неудачной. В 1880 г. Совет академии принял решение об учреждении приват-доцентуры при кафедре теории словесности и истории русской литературы для выпускника академии В. В. Плотникова, который уже был автором рукописных и печатных трудов по христи анской филологии. Но сам кандидат отказался, захотев отправиться в Японскую духовную миссию. В. В. Плотников в миссию не отправился, так как служение в ней требовало обязательного монашеского пострига, но дело о приват-доцентуре более не возобновлялось.

В 1882 г. Совет КазДА оставил в качестве приват-доцента при кафедре церковной археологии и литургики выпускника того же года А. А. Дмитриевского. Кафедру в это время занимал Н. Ф. Красносельцев, А. А. Дмитриевский писал у него кандидатское и магистерское сочинения, и учитель очень высоко ценил не только способности и усердие своего студента, но и его особый интерес к исторической литургике. По мнению Н. Ф. Красносельцева, поддержанному Советом КазДА, приват-доцентура при этой «двойной» кафедре была крайне нужна, ибо заниматься плодотворно и литургикой, требующей трудоемкой работы с многочисленными рукописными и старопечатными источниками, и церковной археологией, которая подразумевает изучение не только письменных, но и материальных источников, очень сложно. Сам Н. Ф. Красносельцев в эти годы занимался преимущественно церковной археологией, в 1881–1882 гг. осуществил научное путешествие за границу с целью изучения памятников христианской древности, и научную разработку исторической литургики представил А. А. Дмитриевскому. Тем более в это время в Петербурге работала комиссия по разработке нового Устава духовных академий и была надежда на разделение кафедры на две самостоятельных. А. А. Дмитриевский с осени 1882 г. читал лекции по литургике, в декабре 1883 г. успешно защитил магистерскую диссертацию. Эта приват-доцентура успешно действовала два года, вплоть до нового Устава духовных академий 1884 г., когда надежды на разделение кафедры не оправдались. А. А. Дмитриевский, не имея возможности занять профильную кафедру в родной академии, перешел доцентом по той же кафедре церковной археологии и литургики в КДА и впоследствии стал одним из самых знаменитых и плодотворных русских литургистов.

Была одна общая кампания по учреждению приват-доцентур во всех четырех академиях – при кафедрах древних языков. Архиепископ Макарий (Булгаков), проводивший в 1874–1875 гг. ревизию всех четырех духовных академий, в числе рекомендаций, представленных Свя тейшему Синоду, упомянул о желательном «усилении преподавания древних классических языков». Действительно, Устав 1869 г. сделал обязательным для каждого студента лишь один древний язык, и уровень «классического» образования стал падать. Обер-прокурор Святейшего Синода граф Д. А. Толстой – убежденный «классицист» – горячо поддержал преосвященного Макария. На протяжении 1877 г., согласно указанию Синода, Советы академий и Учебный комитет разрабатывали проекты принципиального усиления в академиях преподавания классических языков. Синод предложил и свою меру – специальной подготовки преподавателей по древним языкам: каждой академии избрать двух достаточно подготовленных выпускников и при первом удобном случае командировать их за границу. В 1878 г. оба древних языка были сделаны обязательными для изучения каждым студентом. Но все преподаватели древних языков согласно заявили, что для усиления преподавания необходимо назначение приват-доцентов по их кафедрам, в помощь основным преподавателям. Дополнительные деньги (800 руб.) от Синода были выделены только столичной академии, остальным Советам самим предстояло найти выход. Совет СПбДА избрал двух кандидатов – А. И. Садова (выпуск 1876 г.) и Я. Е. Смирнова (выпуск 1878 г.), для подготовки к преподаванию латинского и греческого языков соответственно, – и отправил их сперва в Санкт-Петербургский университет и Историко-Филологический институт, а затем за границу, в Германию (Берлин, Бонн, Лейпциг). При этом А. И. Садов еще летом 1877 г. был избран приват-доцентом, а Я. Е. Смирнов – по возвращении из командировки, в сентябре 1881 г.

Советы МДА и КДА предпочли отправить в заграничную командировку, в Италию и Германию, не приват-доцентов, а штатных преподавателей языковых кафедр: экстраординарного профессора МДА по кафедре латинского языка и его словесности П. И. Цветкова, с июля 1878 по август 1879 г., и доцента КДА по той же кафедре Н. М. Дроздова, с сентября 1879 по сентябрь 1880 г. Совету КазДА было не до отправления за границу кандидатов на «классические» кафедры, ибо были серьезные проблемы с кадрами. Совет перевел тех приват-доцентов, которые занимали штатные кафедры, но еще получали содержание из приват-доцентской суммы (В. В. Зефирова и Д. Н. Беликова), на штат-но-кафедральное содержание, а всю сумму (2400 руб. в год) стал расходовать на приват-доцентов при кафедрах классических языков. Приват-доцентуры по кафедрам древних языков существовали вплоть до введения нового Устава духовных академий 1884 г.

С институтом приват-доцентов неразрывно связывалась и другая проблема духовных академий: замещение вакантных кафедр. Эта связь отчасти была причиной «размывания» идеи приват-доцентуры. Про следим этот процесс на примере КазДА. Проблема замещения кафедр встала перед всеми академиями в момент преобразования по новому Уставу (в СПбДА и КДА летом 1869 г., в МДА и КазДА летом 1870 г.) и решалась с разной степенью успешности. Но первый этап замещения вакантных кафедр не вызвал особых проблем: на вакантные кафедры оставляли в основном выпускников последних лет, либо имевших магистерские степени, либо уже представивших магистерские сочинения, но еще не утвержденных в степенях. После прочтения пробных лекций, требуемых Уставом, они избирались Советами академий в доценты и утверждались Синодом: первые – доцентами, последние – исправляющими должности доцентов. По получении магистерской степени и они утверждались в исправляемой должности. Так, в МДА в 1870 г. четыре вакантные кафедры были замещены уже представившими магистерские диссертации выпускниками: две – выпускниками 1868 г., две – выпускниками 1870 г. Совет КазДА при преобразовании оставил на вакантные кафедры шесть выпускников академии 1870 г., в том же году представившие сочинения на степень магистра, получившие эти степени по правилам старого Устава 1814 г. и удостоенные звания доцентов.

Однако уже на этом этапе, при замещении в МДА кафедры основного богословия первым по разрядному списку выпускником 1870 г. И. Д. Петропавловским, возникла проблема: кандидат еще не закончил магистерское сочинение. Совет академии после некоторого рассуждения решил использовать возможности, предоставленные новым Уставом, и оставил И. Д. Петропавловского в качестве приват-доцента. По этому же пути пошел Совет КазДА через два года, при замещении кафедр метафизики и новой гражданской истории выпускниками 1872 г.

П. А. Милославским и В. В. Зефировым. Оба кандидата, не имевшие магистерских степеней, были оставлены в качестве приват-доцентов «на штатных кафедрах», с содержанием 1000 руб. в год каждый. Кандидаты представили и защитили диссертации pro venia legendi, прочитали пробные лекции – и проблема была временно решена. Но это полностью исчерпало сумму, ассигнованную на приват-доцентов. В КазДА к началу 1873/74 уч. г. положенное по штату число экстраординарных профессоров и доцентов было замещено (доцентов даже было десять вместо девяти по штату), а сумма, отпущенная на приват-доцентов, была израсходована. Совет КазДА обратился в Святейший Синод с просьбой: замещать вакантные штатные кафедры приват-доцентами, возлагая на них все обязанности штатного преподавателя и вознаграждая их из штатных сумм кафедры. Еще раньше с такой же просьбой в Синод обращались и другие академии. Указом Святейшего Синода от 1873 г. это было разрешено, но вознаграждение штатного приват-доцента не должно было превышать 900 руб. в год. Это было решением проблемы, и в том же году Совет КазДА избрал по конкурсу на кафедру древней церковной истории магистра КДА С. А. Терновского, для которого не было ставки доцента. Столь нестандартный случай был спровоцирован исключительно избытком доцентов в КазДА: Совет ходатайствовал перед Синодом о выделении еще одной ставки доцента в виде исключения, но Синод отказал «за отсутствием штатных доцентур в КазДА». Доцентом С. А. Терновский стал лишь в 1879 г. В 1874 г. на кафедру древней гражданской истории был оставлен штатным приват-доцентом выпускник академии того же года Я. И. Алфионов, в 1882 г. его сменил в том же статусе выпускник-кандидат Д. Н. Беликов. В 1875 г. штатным приват-доцентом по кафедре Священного Писания Ветхого Завета был оставлен выпускник того же года О. А. Резанов, в 1879 г. – в том же статусе и по той же кафедре – выпускник-кандидат П. А. Юнгеров. В 1880 г. штат ным приват-доцентом по кафедре славянских наречий стал специально приготовленный выпускник (1878) А. А. Царевский.

Такое использование приват-доцентуры было удобным способом для академий и при недостатке доцентских мест, и при наличии мест, но отсутствии кандидата с магистерской степенью. Примеру КазДА последовали все академии. Так, в КДА были оставлены штатными приват-доцентами на вакантные кафедры: логики с метафизикой – Ф. Ф. Гусев, сравнительного богословия – М. Г. Ястребов, латинского языка с его словесностью Н. М. Дроздов. Со временем удалось добиться, чтобы лекции в академиях читались практически по всем предметам. Однако это не означало, что были замещены все штатные кафедры.

Многие приват-доценты, благополучно проработав в качестве штатного приват-доцента некоторое время, готовили магистерские диссертации и, получив степени, утверждались на своих кафедрах в должности доцентов, если таковые были в запасе. Однако с таким вариантом приват-доцентуры были связаны две серьезные проблемы. Во-первых, содержание штатного приват-доцента – 900 руб. в год – было слишком скудным, и некоторые из таковых, попробовав работать с этим окладом, покидали кафедры. Во-вторых, обе идеи, связываемые Уставом 1869 г. с приват-доцентурой – подготовка преподавателей и специальная разработка конкретных разделов базовых курсов, – терялись. Поэтому приват-доценты этого типа, как и бакалавры при действии Устава 1814 г., становились самостоятельными преподавателями без специальной подготовки. На приват-доцентов, попавших на штатные кафедры, как раньше на бакалавров, падала ноша полной преподавательской нагрузки и ответственности, при этом им приходилось дорабатывать свои магистерские диссертации. Как и раньше, спасала добросовестность и трудоспособность лучших выпускников академий: недостатки системы они компенсировали личным рвением. Но срок доработки магистерской диссертации часто затягивался, иногда до 10 лет. В 1876 г., на годовом акте СПбДА, корпорация выражала сожаление, что «духовные академии доселе не имеют возможности, подобно светским высшим учебным заведениям, оставлять при себе кандидатов на наставнические должности, не обязывая их в течение известного времени к лекциям, а предоставляя им все это время для собственного специального изучения избранной науки, под руководством русских и иностранных ученых».

Были ли какие-то централизованные попытки усовершенствовать институт приват-доцентов? После упомянутой выше ревизии духовных академий в 1874–1875 гг. архиепископ Макарий (Булгаков) ходатайствовал об увеличении суммы, отпущенной на содержание приват-доцентов. Институт приват-доцентуры, по его мнению, обещал несомненную пользу для высшего духовного образования и для богословской науки, скудость же суммы – 2000 руб. в год (для КДА, МДА и КазДА) – эти надежды разрушала. Синодальное Хозяйственное управление не дало развернуться щедрой душе преосвященного Макария и допустило увеличение этой суммы лишь на 400 руб. для каждой академии. Но даже после увеличения выделяемой на приват-доцентов суммы – 2400 руб. – было слишком мало, чтобы иметь в академиях достаточный «запас» молодых ученых сил из наиболее талантливых кандидатов.

Однако указания Синода, пояснявшие после ревизии архиепископа Макария перспективы развития приват-доцентуры, были слишком неопределенными. Чтение специальных курсов и проведение семинаров так и не стали в академиях системой. В университетах – и западноевропейских, и российских – ко второй половине XIX в. система чтения не только общих, но и специальных курсов по отдельным разделами и вопросам основных факультетских предметов была уже хорошо отработана. Были обычной формой и специальные семинары, в программы которых входила работа с источниками по конкретной тематике, определенному историческому периоду, изучение специальной историографии, требующей руководства преподавателя и общего обсуждения. В среде преподавателей и студентов духовных академий этой системе сочувствовали, но перенесение ее на духовно-учебную почву шло трудно. Молодые приват-доценты были бы, кажется, подходящими помощниками профессорам при проведении специально-практических занятий на 4‑м курсе. Однако и это не удалось наладить как систему ни в одной из академий. Самим приват-доцентам, не имевшим преподавательского опыта и достаточной широты в преподаваемой дисциплине, трудно было выделить проблемы, достойные «специального» рассмотрения. Старшие же преподаватели не считали новую форму занятий удачной, а времени для разработки формы привлечения к этим занятиям молодых коллег не было. В духовных академиях при Уставе 1869 г. так и не была налажена система специальных курсов и специальных семинаров, поэтому одно из главных назначений приват-доцентуры было мало востребовано.

Два варианта приват-доцентов – штатных и внештатных – имели свои плюсы и минусы. Штатные приват-доценты имели права полноценного члена преподавательской корпорации, но, исполняя все обязанности самостоятельного преподавателя, имели мало времени для завершения магистерских работ. Внештатные приват-доценты, читая дополнительные лекции, имели больше возможностей для работы над магистерской диссертацией, но их права были умалены по сравнению со штатными преподавателями. Так, уже упомянутый приват-доцент КДА С. Т. Голубев, девять лет преподававший в этой должности, в 1883 г. баллотировался на кафедру русской гражданской истории. Его коллеги – профессора И. И. Малышевский и А. В. Розов – предложили избрать его сразу на вакантную должность экстраординарного профессора как добросовестного и ревностного преподавателя, во всей полноте исполнявшего свои обязанности. Но большинство Совета академии, во главе с ректором архимандритом Сильвестром (Малеванским), проголосовала против, мотивируя это тем, что С. Т. Голубев читал избранный отдел из истории Русской Церкви, не занимал штатной кафедры и его профессорство будет «не справедливо по отношению к штатным доцентам и приват-доцентам».

К началу разработки нового Устава – в 1881 г. – из двадцати пяти приват-доцентов во всех четырех академиях штатные кафедры занимали восемь, остальные читали разделы по таким наукам, которые имели штатных преподавателей. Интересно, что немало приват-доцентов занимало ординарные кафедры, так как не всегда хватало членов корпораций с докторскими степенями. Так, например, в МДА в 1878/79 уч. г. шесть штатных кафедр ординарного профессора занимали приват-доценты и только три – ординарные профессоры.

Таким образом, вторая попытка учреждения в духовных академиях «школы профессоров» и создания научно-богословского резерва – институт бакалавров – удалась лишь отчасти. Привлечение дополнительных сил к научной разработке особенно трудоемких разделов тех или иных дисциплин было очень актуально для академий тех лет. Штатные преподаватели были загружены основными лекциями, а планируемое введение в преподавание научных элементов требовало изучения источников, критических обзоров иноязычной научной литературы. Заявленное «научное чтение» лекций было трудно и с методической точки зрения, поэтому введение в учебный процесс специальных курсов по конкретным разделам или даже вопросам могло помочь постепенно решить эту проблему. Однако эти возможности, предоставленные учреждением института приват-доцентов, использовались на удивление редко. Одной из причин этого было, видимо, отсутствие опыта. Так как тандем «профессор – бакалавр» при действии Устава 1814 г. не удался, старшие преподаватели не получили опыта работы со стажерами и не могли полноценно руководить практической подготовкой смены. В академиях практически отсутствовало и научное руководство в привычном смысле слова, то есть постоянный контакт с учениками, выделение им вопросов для самостоятельного изучения, обсуждение с ними их результатов. Преподаватели лишь давали темы для сочинений и советы по источникам и литературе, все остальное было исключением.

Другой причиной было отсутствие учебно-методических и научно-методических обсуждений, семинаров в традиции дореформенных академий, усугубляемое скудостью преподавательского состава и перегруженностью учебным процессом. Все это способствовало профес сиональной замкнутости членов корпораций. Каждый преподаватель привык полагаться исключительно на свое усердие, и привлечение ассистентов, создание научно-исследовательских коллективов были для академий лишь перспективой.

Еще одной причиной была «оборотная сторона» необязательности приват-доцентских лекций, или спецкурсов. Не желая делать из приват-доцентов бакалавров Устава 1814 г., Устав 1869 г. подчеркивал их «внештатность», возможность читать особые разделы базовых курсов и в любой момент прекращать это чтение. Но эти спецкурсы были необязательными и для посещения студентов. Студенты не успели почувствовать вкус к специальным курсам и занятиям, пытались тратить время преимущественно на собственные занятия семестровыми или курсовыми сочинениями, и аудитории часто бывали пустыми. Видимо, это также не повышало интереса лекторов, и специальные приват-доцентуры были по большей части недолговечны.

Наконец, немаловажной причиной была скудость суммы, выделяемой на приват-доцентов. При составлении штатов подразумевалась, видимо, университетская система: приват-доценты, имеющие и другую работу, а научно-учебные занятия в академии в качестве дополнительной. Таким путем могли бы быть привлекаемы в академии специалисты по небогословским наукам из университетов. Но таким образом решалась бы лишь одна из задач, другая же – подготовка профессоров по богословским наукам – оставалась бы в стороне:. Поэтому академии не пошли по этому пути, а пытались оставлять в качестве приват-доцентов наиболее талантливых и усердных студентов для «преподавательского резерва».

Приват-доцентура не смогла стать надежной и регулярной системой подготовки преподавательских кадров в академиях, а реальность постепенно превращала само понятие приват-доцента в ступень «и. д. доцента» для лиц, не имевших магистерской степени. Однако отдельные случаи плодотворной разработки приват-доцентами специальных разделов преподаваемой дисциплины и их успешной подготовки к полноценному преподаванию по кафедре были. И это свидетельствовало о том, что сама идея приват-доцентуры имела перспективы в высшей духовной школе, которые просто не были актуализированы.

 

Институт профессорских стипендиатов как система научно-педагогической подготовки в духовных академиях (1884–1918)

Идея подготовки научно-педагогических кадров с помощью института профессорских стипендиатов. При подготовке следующего Устава духовных академий (1884) была поставлена главная задача: исправить недостатки, замеченные при реализации Устава 1869 г. Одним из недостатков, отмеченных всеми академиями, была неудовлетворительная система подготовки преподавательских кадров. Институт приват-доцентов, несмотря не его положительные черты, как способ подготовки к профессуре себя не оправдал. Лишь столичная академия видела перспективы его развития и совершенствования, остальные же академии дали критическую оценку этой системы. Конечно, неудача этого эксперимента свидетельствовала не столько о его принципиальной неудовлетворительности, как системы подготовки преподавательских кадров, сколько и о неготовности академий использовать такую возможность, например, для введения специальных курсов.

Обсуждение вопроса о подготовке кадров на заседаниях Комитета, составлявшего официальный проект нового Устава (1882), было связано с решением вопроса о специализации студентов. Большинство членов Комитета считало, что специальное углубление в богословскую науку – удел немногих, и более разумно этим немногим предоставить такую возможность дополнительно, а не во время основного академического курса. Собственный опыт духовных академий ограничивался указанными выше «практическими» формами, поэтому пришлось опять воспользоваться опытом университетов. После долгого обсуждения было решено совместить эту научную специализацию с подготовкой преподавательских кадров для академических кафедр и для этого оставлять на год при академиях наиболее даровитых студентов. Эта система подготовки научно-педагогических кадров показала свою жизнеспособность и эффективность в российских университетах, и академиям надо было использовать ее положительные элементы.

В результате Уставом духовных академий 1884 г. упразднялся институт приват-доцентов: внештатные приват-доценты увольнялись, если академические Советы не предлагали им занять какую-либо штатную кафедру; те же, что занимали штатные кафедры, получали звание и. д. доцента с обязательством получить степень магистра богословия в течение двух лет. Однако правила профессорского стипендиатства, закрепленные в Уставе 1884 г., несколько отличались от университетских. Так, академии могли оставлять для усовершенствования в знаниях своих лучших выпускников всего лишь на годичный срок. Стипендиаты не должны были занимать никаких должностей, а все время посвящать изучению избранной науки, источников и пособий, вырабатывая верный взгляд относительно ее преподавания, под руководством профессоров, наиболее близких к этой науке. По окончании назначенного года стипендиаты должны были представить Совету академии отчет о своих занятиях и могли быть определены на кафедру, соответствующую их специальным занятиям, со званием «и. д. доцента» до утверждения в степени магистра. Особой диссертации pro venia legendi для этого не требовалось, но две пробные лекции кандидат должен был прочитать. Срок получения магистерской степени для «и. д. доцента», согласно Уставам 1884 г. и 1910–1911 гг., ограничивался двумя годами. В Уставе оговаривалось, что, если соответствующей вакансии в академии не оказалось, профессорский стипендиат определяется на профильную кафедру в одну из семинарий и пополняет запас кадров, из которых при необходимости академии могут выбирать и приглашать преподавателей.

Выбор кандидатур для стипендиатов. Право выбора выпускников для оставления в качестве профессорских стипендиатов Устав 1884 г. предоставлял Советам академий, но утверждал это решение епархиальный архиерей. Советы же решали, сколько выпускников оставить для приготовления к профессорским кафедрам. Устав не указывал числа оставляемых, определяя только верхний предел стипендии для каждого – 700 руб. Вскоре была определена общая штатная сумма, выделяемая на стипендиатов, – 1400 руб. в год. Исходя из этих параметров, в качестве профессорских стипендиатов стали оставлять чаще всего двух первых по списку выпускников. Выпускники были свободны в выборе кафедры специализации, и получить стипендиата с нужной академии специализацией было непросто. Устав оговаривал только оставление «лучших», поэтому Совет имел право оставить не первых по списку выпускников, а нужных академии по научным интересам из числа лучших. Это имело бы смысл, в случае если в ближайшее время в академии должна была освободиться та или иная кафедра, так как срок службы профессоров был ограничен параграфами Устава. Но традиционная вера академий в своих «перваков» и права, которые всегда предоставляли высшие места в разрядном списке, определили именно такую традицию. Разумеется, академия была заинтересована в большем числе подготовляемых кадров – для широты выбора. Кроме того, годичное пребывание в академии в статусе стипендиата предоставляло возможность переработать кандидатское сочинение в магистерское. Поэтому в некоторые годы академии оставляли трех или даже больше стипендиатов либо в качестве «сверхштатных», выпрашивая на них содержание у Синода (с обоснованием особой необходимости их оставления) или у епархии, либо деля общую сумму не на двоих, а на троих. Так, например, Совет МДА в 1891, 1900 гг. оставлял не двух, а трех первых по списку выпускников, определяя им стипендии по 466 руб. 66 коп. (с вычетом 2 % на пенсии). В КазДА в период ректорства архимандрита (с 1897 г. – епископа) Антония (Храповицкого) в 1897/98 уч. г. оставили шесть профессорских стипендиатов, в 1898/99 уч. г. – четыре, в 1900/01 уч. г. – пять.

Устав 1910–1911 гг. четко определил две стипендиатские вакансии, кроме того, для каждой академии выделил две дополнительные вакансии стипендиатов, предназначенные исключительно для замещения «наиболее даровитыми, окончившими образование в академии по первому разряду, монахами». Если выбор кандидатов на первые две стипендии был сохранен за Советом академии, то выбор кандидатов на две последние – монашеские – стипендии предоставлялся местному епархиальному архиерею по рекомендации ректора академии. Были оговорены особые случаи: если Совет сочтет особенно важным завершение стипендиатом магистерской диссертации или командирование его в русские и заграничные учебные заведения, то Совет может ходатайствовать пред Синодом об оставлении этого лица стипендиатом еще на один год. Однако Совет должен был при этом соблюдать норму: не более двух стипендиатов «этого рода» в каждом учебном году.

К этому времени Советы академий стали более продуманно подходить к подготовке для себя реальных кадров, и дополнительно к двум первым по списку выпускникам старались оставить тех, кого особо рекомендовали преподаватели-специалисты. Так, в 1913 г. в МДА были оставлены профессорскими стипендиатами пять лиц, не считая первого по списку выпускника, Федора Андреева, оставленного на преподавательскую должность по кафедре систематической философии и логики. Алексей Архангельский и Николай Никольский (второй и третий по списку) были оставлены «уставными» стипендиатами, иеромонах Иероним (Чернов) – на вакансии для монашествующих, Николай Кочанов и Александр Ремезов (пятый и седьмой по списку) – по рекомендации членов Совета сверхштатными без содержания. Н. Кочанова рекомендовал экстраординарный профессор по кафедре еврейского языка с библейской археологией священник Евгений Воронцов, как талантливого лингвиста, особенно в области семитических языков – необходимой базы для библейского богословия. А. Ремезов был рекомендован экстраординарным профессором по кафедре истории и обличения западных исповеданий А. П. Орловым и доцентом по первой кафедре Священного Писания Нового Завета иеромонахом Иларионом (Троицким) как человек, склонный к научному выяснению сложных церковно-исторических проблем. Его кандидатское сочинение по католическому богословскому модернизму и конкретному его представителю – Альфреду Луази – после доработки могло представлять научную ценность.

План работы стипендиата и научное руководство. В начале учебного года утвержденные в качестве профессорских стипендиатов выпускники выбирали кафедры специализации, а Совет официально назначал им руководителей. Разумеется, почти всегда это были кафедры, по которым писались кандидатские сочинения, а руководителями становились преподаватели этих кафедр, уже курировавшие написание кандидатских диссертаций.

Профессорское стипендиатство подразумевало две задачи, официально закрепленные в Уставах: повышение научного уровня и освоение методологии в избранной области наук – то есть собственно подготовку к преподаванию и доработку кандидатской работы до магистерского уровня. Один год стипендиатства был слишком короток для одновременного исполнения обеих задач. Обычно делался акцент на том или на другом. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1896/97 уч. г. Владимир Тихомиров, специализировавшийся по кафедре церковного права, сделал акцент на систематическом знакомстве с предметом, причем на основе фундаментальных курсов отечественных канонистов. За год он, согласно плану, изучал курсы церковного права протоиерея Скворцова, епископа Иоанна (Соколова), протоиерея Альбова, протоиерея М. И. Богословского, профессоров И. С. Бердникова, Н. С. Суворова, А. С. Павлова. Не совсем понятно, почему в его планы не входила доработка кандидатского сочинения, которое он писал по теме, данной профессором кафедры церковного права Н. А. Заозерским. Это сочинение – «Историческое обозрение отечественного уголовного законодательства о преступлениях против веры за XVII–XIX столетия» – заслужило не только высший балл, но похвальный отзыв того же профессора как «законченное в точном смысле слова исследование, являющееся вкладом в каноническую науку и свидетельствующее о выдающейся талантливости автора». Его однокурсник и коллега по стипендиатству иеромонах Фаддей (Успенский), избравший кафедру Священного Писания Ветхого Завета, напротив, сделал акцент на переработке своего кандидатского сочинения в магистерскую диссертацию. Результатом была сама диссертация, представленная в конце стипендиатского года в Совет академии. Первый из стипендиатов так и не представил магистерскую диссертацию. Второй защитил магистерскую диссертацию в 1901 г., будучи архимандритом и инспектором Уфимской ДС.

Однако даже полное посвящение стипендиатского года доработке магистерской диссертации не всегда приводило к успеху. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1899/1900 уч. г. Константин Орлов, специализировавшийся по кафедре Священного Писания Нового Завета, в своем плане прямо заявил, что весь год планирует посвятить об работке своего кандидатского сочинения «Святый Архидиакон Стефан, первомученик христианский (толкование книги Деяний VI–VII гл.). Опыт библейско-экзегетического исследования». В кратком отчете, дав характеристику разных толкований на книгу Деяний Святых Апостолов, он писал, что главным результатом всех его научных занятий в истекшем году является практически готовая магистерская диссертация. Это подтвердил и его руководитель – профессор М. Д. Муретов. Действительно, диссертация в июне 1901 г. была представлена в Совет МДА.

В дальнейшем, когда общий опыт системы профессорских стипендиатов возрос, предпринимались попытки синтезировать эти два варианта. Стипендиаты, составляя план работы и представляя его на усмотрение Совета академии, чаще всего старались сделать акцент на обработке кандидатского сочинения на степень магистра и тематику всей работы стипендиатского года строить вокруг этой темы. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Петр Минин, писавший кандидатское сочинение на тему «Психологические основы аскетизма», выбрал для специализации кафедру нравственного богословия и запланировал уделить преимущественное внимание «тем вопросам поименованной науки, которые наитеснейшим образом соприкасаются» с предметом этого исследования. Его однокурсник и коллега по стипендиатству Александр Платонов, писавший кандидатское сочинение на тему «Паломничество в Древней Руси», собирался ближайшим образом знакомиться с вопросом о сношениях Русской Церкви с Церквами восточными и славянскими. Третий профессорский стипендиат этого года Алексей Малинин, получивший кандидатскую степень за сочинение «О бессмертии души», понимал, что богослов-апологет должен считаться в этом вопросе с отрицательными естественно-научными теориями, не теряя богословско-философской основы. Поэтому он включил в свой план, с одной стороны, продолжение изучения богословско-философского аспекта темы (греческой философии – Платона, Плотина; святоотеческого наследия – как восточного, так и западного), с другой стороны, знакомство с широким кругом западной литературы по опытной психологии и, наконец, изучение естественных наук, которых ему очень не хватало. Профессорский стипендиат той же академии 1915/16 уч. г. по кафедре истории русской литературы Николай Бельчиков, с помощью профессора Н. Л. Туницкого составляя план, делал акцент на разработке кандидатского сочинения, посвященного Святославову сборнику 1073 г., а параллельно планировал изучать цикл словесных наук в Московском университете.

Иногда в стипендиатских планах указывался конкретный круг источников, которые стипендиат планировал изучить, архивов, с которыми он планировал работать. Указывались и конкретные вопросы, над которыми он собирается работать в рамках магистерской диссертации. Так, перед уже упомянутым профессорским стипендиатом МДА Николаем Бельчиковым научный руководитель четко поставил три задачи по Святославову сборнику 1073 г.: «провести сличение славянского текста Сборника 1073 г. с копией с Коаленева списка греческого оригинала», «составить славянский лексикон его» и «выяснить литературный состав его».

Научное руководство профессорскими стипендиатами усиливало занятость преподавателей. Руководители несли ответственность, помогали наметить план работы на стипендиатский год, составляли инструкции для заграничных научных командировок стипендиатов. При отсутствии личного опыта таких занятий, опыта руководства и каких-либо общих указаний это было непросто. Этот процесс требовал дополнительного обсуждения и совершенствования, но были основания надеяться, что система научного руководства действительно станет таковой хотя бы по отношению к незначительному числу лучших выпускников.

Возможности профессорских стипендиатов. Устав 1884 г. переносил акцент научной подготовки на тех немногих, кто специально готовился для преподавания в академиях. Для этого им следовало предоставить возможность, с одной стороны, приобщения к научным исследованиям, с другой стороны, оптимальной профильно-преподавательской подготовки. Кроме упомянутого выше научного руководства академии старались предоставить стипендиатам и особые возможности в повышении научного уровня. Устав духовных академий 1911 г. подчеркнул эти возможности особым параграфом: «Профессорские стипендиаты и в течение первого года пребывания в этом звании могут быть командированы для слушания специальных курсов в русские и заграничные высшие учебные заведения».

Некоторыми стипендиатами ощущалась необходимость получения дополнительных знаний или умений, которых не давала духовная академия. Это было связано и с самой областью богословской науки, в которой они специализировались, и со спецификой магистерской работы. Поэтому эти стипендиаты просили ходатайства Совета академии о допущении к бесплатному слушанию лекций и пользованию библиотеками в университетах, благо все четыре академии находились в университетских городах. Факультеты выбирались по кафедральной специализации и тематике диссертаций: историко-филологические, юридические, физико-математические.

Так, профессорский стипендиат МДА 1896/97 уч. г. Владимир Тихомиров, писавший кандидатское сочинение на тему «Историческое обозрение отечественного уголовного законодательства о преступлениях против веры за XVII–XIX столетия» и выбравший кафедрой специализации церковное право, сделал акцент на систематическом знакомстве с фундаментальными курсами отечественных канонистов. Он просил ходатайства Совета и слушал в течение года лекции А. С. Павлова на юридическом факультете Московского университета.

Уже упоминавшийся профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Алексей Малинин, поставив одной из своих задач на предстоявший год изучение нервной системы человека, просил ходатайства Совета академии о допущении его к слушанию лекций по естественным наукам на физико-математическом факультете Московского университета. Профессорский стипендиат МДА 1901/02 уч. г. Дмитрий Коновалов, предназначенный Советом академии на кафедру греческого языка и его словесности, год занимался дополнительным изучением этого языка на историко-филологических факультетах Московского и Санкт-Петербургского университетов. Профессорский стипендиат той же академии 1902/03 уч. г. Митрофан Войцехович просил Совет прикомандировать его на весь стипендиатский год к историко-филологическому факультету Московского университета для работы под непосредственным руководством В. О. Ключевского, полноценного знакомства с кругом исторических наук, методами исторического исследования и общими вопросами исторического изучения и пользования библиотекой университета.

В 1914/15 уч. г. стипендиат МДА Михаил Соколов совершенствовал свои познания в еврейском языке в семинаре профессора П. К. Коковцова на факультете восточных языков Петроградского университета, а также занимался самостоятельно под руководством этого специалиста сирийским, арамейским, эфиопским и арабским языками. Научный руководитель стипендиата от МДА – профессор по кафедре еврейского языка с библейской археологией священник Евгений Воронцов – писал в отзыве на его отчет, что «академия вправе ожидать от г. Соколова такой диссертации, какая основывалась бы на изучении библейских текстов, недоступных для рядовых академистов».

Профессорский стипендиат той же академии 1915/16 гг. Николай Бельчиков, специализировавшийся по кафедре истории русской литературы, просил разрешения прослушать курс словесных наук на историко-филологическом факультете Московского университета и ходатайства Совета академии о предоставлении ему права пользования библиотекой университета. Его поддержал научный руководитель – экстраординарный профессор этой кафедры Н. Л. Туницкий, подчеркнув особую необходимость университетского стажерства, вызванную «изолированным положением истории русской литературы в системе академического преподавания, если не считать церковно-славянского и русского языка с палеографией». Более того, Н. Л. Туницкий настаивал и на постоянном участии своего стипендиата в течение учебного года в практических занятиях как по различным отделам истории русской литературы, так и по всему комплексу словесных наук: сравнительному языкознанию, славянской филологии, истории иностранных литератур. Кроме полезных знаний, немалое значение имело знакомство с новой системой преподавания, университетскими семинарами. При правильном и активном использовании этот опыт, несомненно, мог помочь решить некоторые проблемы духовно-академического образования.

Самым удачным вариантом была, конечно, как и при Уставе 1869 г., целенаправленная подготовка выпускников, предназначенных на определенную кафедру. Так, например, выпускник КазДА 1884 г. Михаил Нефедьев был выбран Советом академии к занятию кафедры «калмыцкого наречия, общего филологического обзора языков и наречий монгольского отдела, этнографии племен этого отдела и истории рас пространения христианства между ними». Ввиду сложности подготовки квалифицированного преподавателя по такому направлению Совет просил Святейший Синод разрешить увеличить срок стипендиатства М. Нефедьева до двух лет. Разрешение было дано. И Совет составил особую программу подготовки. В течение двух учебных лет М. Нефедьев должен был заниматься на факультете восточных языков в Санкт-Петербургском университете, причем для этого профессором была составлена конкретная программа занятий, а в летние месяцы осуществлять практическую стажировку в калмыцких степях.

Выпускник МДА 1899 г. Иван Петровых был намечен кандидатом к замещению вакантной кафедры библейской истории, временное преподавание по которой вел с 1897 г. ректор академии епископ Волоколамский Арсений (Стадницкий). Летом 1899 г. стипендиату удалось съездить в 16-дневную научно-паломническую командировку в Палестину, весь учебный год он занимался специальным изучением последних периодов ветхозаветой истории и межзаветным периодом, а также темой своей научной работы – критическим изучением трудов Иосифа Флавия с точки зрения библейской археологии. Стипендиатский отчет И. Петровых представлял собой обстоятельное описание как древних историков – Полибия, Посидония, Диодора, Страбона, Тита Ливия, Плутарха, Николая Дамаскина и других, цитируемых Флавием авторов, так и современной западной литературы по предмету. Совет определил И. С. Петровых и. д. доцента на кафедру библейской истории, магистерская работа была завершена, представлена и защищена в 1903 г., когда автор был уже иеромонахом Иосифом.

Летом 1904 г. Совет МДА даже просил о продлении срока стипендиатства выпускнику академии Николаю Туницкому, намеченному на кафедру русского и церковнославянского языков (с палеографией) и истории русской литературы. Аргументация – недостаточное развитие славистики в духовной школе и необходимость дополнительной серьезной подготовки к кафедре, причем в столичном университете, – была принята и разрешение было дано. За два учебных года (1903/04 и 1904/05) Н. Туницкий посещал лекции и практические занятия по непосредственным предметам своей кафедры и связанным с ними в Санкт-Петербургском университете – лучшем учебном центре по этим предметам. Он слушал лекции и участвовал в семинарах академика А. И. Соболевского по истории, фонетике и морфологии, диалектологии, синтаксису русского языка, профессора П. А. Лаврова по славянским наречиям и палеографии, профессора И. А. Бодуэн-де-Куртенэ по языкознанию, профессора И. А. Шляпкина по русской литературе, спецкурсы других преподавателей. По рекомендации профессоров он прослушал несколько курсов по палеографии в столичном Археологическом институте. Кроме того, он систематически знакомился с научной литературой, памятниками древнеславянской и русской церковной словесности и их лучшими изданиями, самостоятельно изучал рукописи в московских и петербургских библиотеках и архивах. Его итоговый отчет о занятиях содержит не только комментированное перечисление прочитанного и изученного, но и серьезный историко-критический очерк по основным научным направлениям и школам, методологии, современным научным проблемам и дискуссиям в области славянорусской филологии и языкознания в целом. Кроме того, за это время Н. Туницкий напечатал две самостоятельные исследовательские статьи и несколько критических заметок в «Журнале Министерства народного просвещения». По прочтении двух пробных лекций Н. Л. Туницкий занял вакантную кафедру со званием и. д. доцента. Но это был довольно редкий случай столь целенаправленной, обстоятельной, правильно выстроенной и успешной подготовки кандидата на духовно-академическую кафедру. Однако определенная проблема была связана и с такой усердной подготовкой к кафедре: перенесение акцента на подготовку к преподаванию не позволило Н. Л. Туницкому заняться в стипендиатские годы доработкой своей магистерской диссертации, и ее представление задержалось.

В конце XIX – начале XX в. целая плеяда молодых профессоров, доцентов, и. д. доцентов и профессорских стипендиатов побывала в заграничных университетах – преимущественно немецких, реже французских. Перед командированным ставилось обычно две основных задачи: 1) знакомство с памятниками истории и литературы, составление современных библиографических обзоров по своей области науки и 2) знакомство с методами преподавания соответствующих наук на теологических факультетах. То и другое должно было способствовать приготовлению конкретных ученых и опытных преподавателей и повышению научного и учебно-методического уровня академий в целом. Иногда эти командировки были необходимы, ибо в России не было соответствующих специалистов. Так, например, В. В. Болотов, сам никогда не выезжавший за границу и самостоятельно изучивший двадцать языков, считал свое знание «утилитарным», будущим же экзегетам считал необходимым учиться семитским языкам у лучших знатоков. Поэтому когда профессорский стипендиат СПбДА 1890/91 уч. г. А. П. Рождественский был намечен на кафедру Священного Писания Ветхого Завета, В. В. Болотов настаивал, чтобы его послали в Геттинген к профессору де Лагарду. Правда, командировка не состоялась, ибо профессор де Лагард скончался, а к другим, даже значимым, специалистам, по мнению В. В. Болотова, ехать не стоило, лучше было готовиться в России.

Профессорский стипендиат КазДА 1902/03 уч. г. Александр Вишняков отправился для продолжения своего богословско-философского образования в Париж. Он слушал профессоров Сорбонны, Католического института, протестантского факультета. Повышение уровня разговорного французского языка позволило ему непосредственно общаться с французскими католическими богословами. Эта поездка оказала ему определенную помощь и при сборе историографии по магистерской диссертации, которую он защитил в 1908 г., хотя и не определила эту работу.

Профессорский стипендиат МДА 1908/09 уч. г. Петр Нечаев, приступив в стипендиатский год к переработке своего кандидатского сочинения о Германе Ульрицци в магистерскую диссертацию, ощутил необходимость научных занятий в немецких библиотеках. Он подал прошение в Совет академии о дозволении провести четыре месяца в Германии. Разрешение было исходатайствовано у митрополита Московского, и Петр Нечаев отправился в Берлин с 15 января по 15 мая 1909 г. как для продолжения богословско-философского образования вообще, так и для пополнения материала по теме диссертации. Так как дополнительных денег на свою поездку стипендиат не просил, разрешения епархиального преосвященного было достаточно. Эта командировка, несмотря на свою кратковременность, была содержательна: стипендиат слушал лекции по философии в Берлинском университете, пользовался Королевской библиотекой. Сам П. Нечаев оценивал результаты достаточно высоко: он не только повысил уровень знаний по западной философии, но и увидел новый ракурс в теме магистерской работы. Хотя в МДА не было вакантной философской кафедры, П. В. Нечаев был определен в Литовскую ДС преподавателем истории и основ философии и дидактики. Удалось ему благополучно завершить и свою магистерскую диссертацию, хотя ее представление и защита затянулись до 1917 г.

Стипендиаты ездили не только в европейские университеты, но и на христианский Восток при соответствующей кафедральной специализации и теме работы. Так, выпускник КазДА 1899 г. иеромонах Михаил (Семенов) ездил в течение стипендиатского года, по рекомендации научного руководителя профессора И. С. Бердникова, в Константинополь и на Афон, для сбора дополнительного материала по теме магистерской диссертации. Серьезное научное исследование взаимоотношений императорской власти и Православной Церкви в ранневизантийской империи (IV–VI вв.) трудно было провести, ограничиваясь казанскими библиотеками. Однако вследствие турецкого нашествия и в Константинопольской Патриаршей библиотеке сохранились документы не ранее XVII в. Тем не менее с помощью уже действовавшего в те годы Русского археологического института в Константинополе источники удалось собрать. Диссертация была написана и защищена, когда о. Михаил был уже преподавателем Воронежской ДС.

Профессорский стипендиат КДА 1913/14 уч. г. по кафедре Священного Писания Ветхого Завета Н. Д. Бессарабов по ходатайству Совета академии отправился в стипендиатский год в Иерусалим, на место изучаемых им событий.

С 1902 г. появилась еще одна форма заграничных командировок профессорских стипендиатов и молодых преподавателей духовных академий – в уже упомянутый Русский археологический институт в Константинополе (РАИК). В 1900 г. директор РАИК Ф. И. Успенский высказал пожелание, чтобы институт, призванный стать базой для подготовки кандидатов на соответствующие профессорские кафедры российских университетов и духовных академий, реализовал этот план. Согласно указу Святейшего Синода от 5 мая 1900 г., Советы духовных академий разработали систему занятий «духовных стипендиатов» при РАИК.

Интересно, что в разных академиях особый интерес к РАИК проявили профессоры разных специализаций: в СПбДА – профессор по кафедре церковной археологии и литургики Н. В. Покровский (И. Е. Троицкий и В. В. Болотов к этому времени скончались), в МДА – канонист Н. А. Заозерский. Были высказаны и некоторые сомнения в полезности отправления профессорских стипендиатов – вчерашних выпускников, но все академии высказали пожелание отправлять на Восток ежегодно по одному своему представителю. Эти командировки были бы полезны преподавателям и стипендиатам многих кафедр: церковной истории, церковной археологии и литургики, древней и новой гражданской истории, канонического права, патристики, греческого языка, русской церковной и гражданской истории, Священного Писания. Но, так как Святейший Синод выделял средства на отправление лишь одного стипендиата в год, стипендиаты в РАИК стали отправляться по очереди, в уже традиционном порядке – СПбДА, МДА, КДА, КазДА. Хотя РАИК не имел разработанной системы и методической основы для педагогической подготовки, но открывалась возможность непосредственного знакомства с источниками науки, а при соответствующей теме – неоценимая помощь в подготовке магистерской диссертации. Правда, малое число стипендиатов и короткий срок их подготовки, по окончании которого они распределялись в семинарии или училища, не позволяли использовать открывшуюся возможность во всей полноте, и стажировка стипендиатов могла оказать решающее значение лишь для отдельных ученых.

Всего за десять лет (1903–1913) в РАИК удалось позаниматься двенадцати представителям духовного ведомства, большая часть из которых были профессорскими стипендиатами или бывшими профессорскими стипендиатами. Первым был командирован в РАИК на 1903/04 уч. г. профессорский стипендиат СПбДА по кафедре церковной археологии и литургики И. А. Карабинов. Уже в своем кандидатском сочинении «Постная Триодь, ее состав и происхождение», написанном под руководством Н. В. Покровского, он проявил не только научно-аналитические способности, но и особую историко-литургическую интуицию и чуткость к источникам. Во время своей стажировки И. А. Карабинов выполнил план стипендиатских занятий по изучению греческих литургических рукописей, составленный им вместе со своим руководителем Н. В. Покровским, тщательно изучил рукописный фонд библиотеки Иерусалимского подворья в Константинополе. По собственной инициативе и при содействии руководства РАИК он совершил путешествие в Палестину, посетив Иерусалим, Голгофу, Вифлеем, ездил на Синай и на Афон.

Вторым профессорским стипендиатом, правда, бывшим, попавшим в РАИК в 1905/06 уч. г., был и. д. доцента КДА иеромонах Анатолий (Грисюк). По окончании стипендиатского года он был оставлен в академии на кафедре общей церковной истории и знакомство с источниками по истории Церкви как древнего, так и византийского периода было ему профессионально необходимо. Немалую помощь о. Анатолий получил от этой стажировки, расширенной путешествием на Афон, в Сирию и Палестину, и для доработки своей магистерской диссертации «Исторический очерк сирийского монашества до половины VI века». Он постарался освоить сирийский язык, познакомиться с разными версиями жития преподобного Симеона Столпника и других подвижников, познакомился на месте со многими письменными памятниками, церковными древностями, с самим продолжением древней монашеской традиции в обителях Востока.

В дальнейшем в РАИК были отправлены еще четыре стипендиата: в 1908/09 уч. г. – профессорский стипендиат МДА по кафедре церковной археологии и литургики Н. К. Махаев; в 1911/12 уч. г. – два профессорских стипендиата СПбДА по кафедре истории Греко-Восточной Церкви со времени отпадения Западной Церкви от Восточной до настоящего времени А. Г. Степанов и А. Н. Акимов; в 1913/14 уч. г. – профессорский стипендиат КДА по кафедре церковного права А. Д. Дмитрев. Ни одному из них не удалось доработать магистерское сочинение, никто не занял и кафедры в академии. Но командировка в РАИК сразу двух стипендиатов столичной академии с одной кафедры свидетельствовала об усилении научного интереса к позневизантийскому периоду (IX–XV вв.) Этот интерес, обусловивший введение в 1903 г. в СПбДА, а в 1910 г. и во всех остальных духовных академиях кафедры истории Греко-Восточной Церкви, теперь имел реальное подкрепление – непосредственный выход на источники и «территориальный контекст». И. И. Соколову – первому профессору этой кафедры в СПбДА – удалось обосновать послание в РАИК двух стипендиатов по своему направлению несомненной перспективностью этого направления для русского богословия, причем один из стипендиатов был оставлен сверхштатным. Показательно задание, составленное И. И. Соколовым для своих питомцев, – кроме непосредственной работы с источниками и литературой по теме исследования, они должны были изучить византийскую историографию XIII–XV вв., заняться греческой палеографией, новогреческим литературным и разговорным языком.

Плодотворна была командировка в РАИК стипендиата КДА 1913/14 уч. г. А. Д. Дмитрева. Основная задача, поставленная перед ним руководителем – профессором КДА по кафедре церковного права Ф. И. Мищенко, – состояла преимущественно в разработке его темы о коронации византийских василевсов. Главными достоинствами этой командировки были как архивные изыскания, так и знакомство с труднодоступными или вовсе недоступными в России художественными, нумизматическими и фотографическими материалами. После посещения РАИК у А. Д. Дмитрева возник план исследований в библиотеках и архивах Ватикана, одобренный руководителем и Советом.

Разумеется, приобретенные знания хотелось использовать более плодотворно, и перспектива попасть в семинарию преподавателем «непрофильной» дисциплины казалась особенно досадной. В июне 1909 г. занимавшийся в течение года в РАИК кандидат МДА Николай Махаев благодарил Совет за предоставленную возможность. При этом он просил особого ходатайства Совета перед Учебным комитетом о предоставлении ему духовно-учебного места по одному из предметов, которыми занимался в течение двух лет: литургики, церковной истории или греческого языка.

Таким образом, кроме научного руководства профессором-специалистом и пользования академической библиотекой Советы духовных академий предоставляли профессорским стипендиатам и особые возможности: пользование библиотеками других учебных и научных заведений, прежде всего университетов, посещение дополнительных лекций в университетах, научные командировки в другие российские города и за границу, стажировки в лучших научных центрах, специаль ное доставление источников и научной литературы из любых российских научных библиотек.

Отчеты профессорских стипендиатов. Отчеты профессорских стипендиатов представляют собой очень интересный комплекс источников не только по истории самой системы подготовки научно-педагогических кадров в духовных академиях, но и по истории богословия. Отчеты печатались в журналах Советов духовных академий, но чаще всего в сокращенном виде, а в некоторые годы печатались только отзывы руководителей, а сами отчеты прилагались к журналам в рукописном виде. Полные варианты отчетов сохранились в архивах духовных академий. Постепенно при рассмотрении отчетов профессорских стипендиатов на заседаниях Советов вырабатывались и предложения по совершенствованию самой системы их подготовки к кафедрам, а также определенные идеи по сочетанию этой подготовки с работой по конкретной научной теме.

Отчеты стипендиатов были вольной формой, поэтому они сильно разнятся по объему, форме представления, содержанию, научной ценности.

Некоторые из отчетов поражают своим объемом, обстоятельностью, а иногда и глубиной. Примером может служить отчет профессорского стипендиата МДА 1909/10 уч. г. Василия Виноградова: на 312 страницах проведен критический обзор важнейших сочинений по теории гомилетики католических и протестантских ученых, учебных курсов, монографий, журнальных статей, выделены и систематизированы методы их исследований, высказаны предположения по использованию этих достижений в православной гомилетической науке. Автор определил «центральную ось» всего процесса развития проповеди – пастырство, поэтому включил в свое изучение и отчет, и труды по истории и сов ременному состоянию пастырского богословия на инославном Западе. Эта подготовка была целенаправленной, а специалист – востребованным, ибо в МДА была вакантной кафедра пастырского богословия и истории гомилетики, и Василий Виноградов по прочтении двух пробных лекций был определен на нее в звании и. д. доцента.

Интересен отчет профессорского стипендиата МДА 1896/97 уч. г. по кафедре церковного права Владимира Тихомирова, представлявший подробный сравнительный анализ наиболее значимых научных систем и учебных курсов русских канонистов с выделением характерных черт каждого, оценкой тех или иных авторов, определением места каждого курса в истории русской науки церковного права.

Однако не всегда стипендиаты справлялись с тем заданием, которое формировали для себя с помощью научного руководителя. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1914/15 уч. г. по кафедре истории Греко-Восточной Церкви Александр Плотников в своем отчете честно сознавал, что его планы – углубленного изучения источников по истории иконоборческого периода – остались неосуществленными. Причины состояли и в обширности литературы по теме, объем которой не совсем адекватно оценил сам стипендиат, и в недостаточно свободном владении новогреческим и английским языками, на которых была написана часть интересовавших его научных исследований. И хотя научные руководители обычно милостиво оправдывали своих подопечных и неизменно признавали занятия в течение года употребленными «с пользой для своих ученых занятий», а самих стипендиатов «очень способными и трудолюбивыми», Советы академий делали выводы. Эти выводы периодически формулировались: необходимо более продуманно планировать работу стипендиатов на год и внимательнее курировать ее в течение этого срока.

При подготовке новой реформы духовных академий во второй половине 1890‑х гг. отчеты профессорских стипендиатов и отзывы научных руководителей на эти отчеты подверглись внимательному анализу. Профессор СПбДА А. И. Пономарев, давая отзыв об отчете профессорского стипендиата 1887/88 уч. г. Н. К. Никольского, отметил: «Отчет – образец для постановки программы занятий оставляемых при академии профессорских стипендиатов. Он делает честь не только на учному руководителю, но и целой корпорации профессоров академии, сумевших так широко поставить изучение наук».

Таким образом, отчеты профессорских стипендиатов и отзывы на них профессоров-руководителей представляют собой специфический, но очень важный вид научно-богословских и духовно-учебных источников.

Распределение профессорских стипендиатов. Идеальным вариантом завершения стипендиатского года было избрание на кафедру, соответствующую профилю его подготовки. Так, например, готовили в МДА упоминаемых выше И. С. Петровых (будущего иеромонаха и архимандрита Иосифа) на кафедру библейской истории, Н. Л. Туницкого – на кафедру русского и церковнославянского языков (с палеографией) и истории русской литературы, В. П. Виноградова – на кафедру пастырского богословия и истории гомилетики. Но, конечно, это случалось не так часто, причем многие из этих случаев были специальной подготовкой кандидата, заранее предназначенного на кафедру.

Так как в стипендиаты избирались лучшие студенты, академии были заинтересованы во включении их в состав корпораций, даже если профиль их подготовки не совпадал с открывшейся вакансией. Этим подрывалась сама идея: профессорские стипендиаты, выбиравшие для подготовки одну кафедру, оставлялись после стипендиатского года, но для замещения другой кафедры. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1888/89 уч. г. Павел Соколов писал кандидатское сочинение и специализировался в стипендиатском году по философии. При завершении его стипендиатского года открылась вакансия по кафедре психологии, и П. Соколов был оставлен в качестве и. д. доцента по этой кафедре. Но, хотя выпускное кандидатское сочинение П. Соколова было признано достойным представления после соответствующей доработки в качестве магистерской диссертации, это так и не было реализовано. Специализация по кафедре потребовала специальных занятий, и П. П. Соколов защитил магистерскую диссертацию много лет спустя (в 1906 г.), по психологии.

Такая же ситуация была с профессорским стипендиатом той же академии 1904/05 уч. г. Анатолием Орловым, специализировавшимся в течение года по патристике, причем ранней, II–IV вв., что соответствовало теме его магистерской диссертации. Он был оставлен и. д. доцента по кафедре истории и обличения западных исповеданий в связи с историей Западной Церкви от 1054 г. до настоящего времени. Хотя в этом случае была определенная связь: темой диссертации и стержнем работы в стипендиатский год были западные богословы, хотя и раннего периода, – это было особо отмечено в отзыве на отчет А. Орлова профессора по кафедре патристики И. В. Попова.

Бывали и менее связанные со специализацией назначения на кафедру. Так, профессорский стипендиат СПбДА 1887/88 уч. г. Н. К. Никольский, усердно готовясь в течение года при кафедре истории Русской Церкви и усиленно изучая источники синодального периода, был избран доцентом по кафедре гомилетики и истории проповедничества. Ему пришлось срочно изучать источники византийской, западноевропейской и русской учительной литературы. Профессорский стипендиат МДА по кафедре церковного права 1893/94 уч. г. И. М. Громогласов по окончании стипендиатского года стал и. д. доцента по кафедре истории русского раскола. Профессорский стипендиат МДА 1889/90 уч. г. Н. Н. Глубоковский через год по окончании стипендиатского срока был приглашен в СПбДА на кафедру Священного Писания Нового Завета. Во всех этих случаях фраза Устава 1884 г. об определении профессорских стипендиатов на кафедры, «соответственные их приготовлению», понималась расширенно, с учетом определенного единства всех богословских кафедр.

Конечно, и в том случае, когда «профессорская» специализация и занимаемая кафедра не соответствовали друг другу, годовая подготовка не была бесполезной: вырабатывалось умение работать с источниками и научной литературой, осваивалась методология общенаучных и специально-богословских подходов, расширялся кругозор, повышался общий уровень богословских знаний. Дорабатывалась магистерская диссертация, что было немаловажно. Но углубления в конкретную область богословия и тем более подготовки к чтению лекций в таком случае не получалось. Первый научный труд – магистерская диссертация – в этих случаях также не служил научным основанием для преподавателя-специалиста.

Наконец, был третий вариант судьбы стипендиата – определение на службу в одну из семинарий. Уставы 1884 и 1910 г. оговаривали такой вариант, но указывали «соответствующую кафедру». Но, как и в случае распределения выпускников-специалистов при Уставе 1869 г., запросы не всегда соответствовали специализации стипендиатов. Так, профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Александр Платонов, занимавшийся сношениями Русской Православной Церкви с Востоком и писавший диссертацию по паломничеству, в сентябре 1901 г. был распределен на должность преподавателя обличительного богословия, истории и обличения русского раскола и местных сект в Красноярскую ДС. Стипендиат СПбДА 1891/92 уч. г. по кафедре общей истории Церкви А. И. Бриллиантов, любимый ученик В. В. Болотова, продолжив свою специализацию вплоть до апреля 1893 г., был определен в Тульскую ДС преподавателем истории и обличения русского раскола и западных исповеданий, а одновременно и епархиальным миссионером. В этой должности ему пришлось заниматься борьбой со старообрядцами-беспоповцами поморского согласия, ведущими в Тульской епархии в 1897–1898 гг. активную пропаганду, старообрядцами-поповцами австрийской иерархии, а также сектами, распространившимися в деревнях епархии. И хотя добросовестность, усердие, общебогословская подготовка, церковно-историческая эрудиция, методические приемы и умение писать первого студента курса и профессорского стипендиата помогли А. И. Бриллиантову преуспеть и в этом деле, его специальные знания по истории Церкви и богословию IV–IX вв. были не востребованы.

Поэтому профессорские стипендиаты, не имевшие надежды на оставление в академии, были озабочены своим распределением на места в семинарии, более или менее их удовлетворявшие. Ценность представляли три фактора: 1) близость предполагаемого предмета преподавания к специализации стипендиата, теме его магистерской диссертации; 2) местоположение семинарии – ценились, конечно, центральные епархии и близость к своей академии; 3) уровень семинарии и города, где она располагалась, – это гарантировало возможность пользования хорошими библиотеками, научных контактов. Просили ходатайства Совета пред высшим начальством (а реально – пред Учебным комитетом и обер-прокурором) о назначении в университетские города (за исключением Томска) или в епархии Центральной России.

Так, в июне 1909 г. профессорский стипендиат МДА по кафедре догматического богословия академии 1908/09 уч. г. Сергей Голощапов просил Совет академии ходатайствовать об определении его на службу в одну из семинарий, желательно центральных епархий. Аргументы приводились привычные: желание продолжать научные занятия и иметь близкую связь с академией, слабое здоровье, родительская семья, живущая под Москвой и нуждающаяся в опеке. При этом более значима была связь с научными центрами – ради этого С. Голощапов был готов пожертвовать даже статусом преподавателя-специалиста. Ходатайство Совета перед обер-прокурором было удовлетворено: С. И. Голощапов был определен помощником инспектора в Московскую ДС с предоставлением ему преподавательского места. В марте 1916 г. ему удалось завершить и подать в Совет МДА магистерскую диссертацию, но защиты, видимо, так и не было.

Иногда профессорские стипендиаты даже жертвовали своим стипендиатским годом, если «открывалось» перспективное место в какой-либо семинарии. Так, например, профессорский стипендиат МДА 1900/01 уч. г. Петр Минин в декабре 1900 г., то есть в середине стипендиатского года, подал в Совет академии прошение о ходатайстве пред Учебным комитетом о назначении его на открывшуюся в Рязанской ДС кафедру философии и соединенных с ней предметов.

Сами академии, конечно, были заинтересованы в хорошем распределении своих стипендиатов в семинарии, если уж не могли их оставить в академии. Для академий важны были те же три фактора: учет стипендиатской специализации, близость к академии, общий научно-образовательный уровень семинарии, города, в котором она находилась, и епархии в целом. При соблюдении этих условий можно было надеяться на то, что бывший стипендиат не потеряет уровень, приобретет профессиональный опыт, сможет продолжать доработку магистерской диссертации, а при необходимости его можно будет легко призвать в академию на вакантную кафедру. И действительно, эта система кадрового запаса работала, хотя и не совсем четко и не всегда.

Примеров «правильного» действия системы стипендиатства было не так мало. Профессорские стипендиаты МДА 1890/91 уч. г. Анатолий Спасский и Василий Мышцын не могли быть оставлены в академии: не было вакантных мест. Поэтому Совет, отправляя их дела в Учебный комитет, ходатайствовал пред обер-прокурором, от которого более всего зависело определение на учебные места, об определении их на преподавательские должности в одну из центральных семинарий: первого по богословским, историческим или философским наукам, второго – по богословским или философским наукам. Конкретнее специализацию не указывали, опасаясь, что такая потребность будет в удаленной семинарии и стипендиата отправят туда. Ходатайство было удовлетворено лишь отчасти: А. Спасский был определен преподавателем логики, психологии и начальных основ философии в Каменец-Подольскую ДС, В. Мышцын – Симбирскую ДС, через полгода переведен в родную ему Рязанскую ДС. А. Спасский был приглашен в МДА в мае 1893 г. для замещения кафедры новой гражданской истории, преподавал с нового учебного года, а в декабре 1895 г. перешел на более близкую ему кафедру общей церковной истории. В. Мышцын был приглашен в МДА в марте 1894 г. на кафедру Священного Писания Ветхого Завета, на которой и преподавал до своего ухода из академии в 1906 г. Уже упомянутый профессорский стипендиат СПбДА 1891/92 и 1892/93 уч. гг. А. И. Бриллиантов, прослужив семь лет преподавателем истории и обличения русского раскола в Тульской ДС, в 1900 г., после кончины его учителя В. В. Болотова, был избран на кафедру общей церковной истории в родной академии.

Однако Н. Н. Глубоковский, критикуя в 1897 г. систему стипендиатов, приводил следующую статистику: 80 % стипендиатов получают распределение на места, не имеющие ничего общего с их «стипендиатскими» занятиями. Причем это обусловлено не только избытком стипендиатов по сравнению с освобождавшимися преподавательскими кафедрами. В СПбДА за 1894–1896 гг. из четырех свободных вакансий три были замещены лицами, никогда не бывшими стипендиатами, а четвертая – выпускником шестилетней давности. В этой же академии за двадцать лет действия института профессорских стипендиатов (1886–1906) корпорация пополнилась 21 новым преподавателем: из них 11 были из стипендиатов СПбДА, но только 6 работали на кафедрах, по которым специализировались (причем некоторые через несколько лет после стипендиатства), а 5 готовились не к тем кафедрам, которые занимали. Еще 3 из этих 21 были стипендиатами других академий, 7 стипендиатами никогда не были. Таким образом, если считать институт профессорских стипендиатов общеакадемическим учреждением, то две трети преподавательских кадров СПбДА в эти годы была подготовлена с его помощью, а треть выбрана из иных соображений. В МДА за те же двадцать лет действия института профессорских стипендиатов (1886–1906) из 46 лиц, прошедших через эту ступень, 18 вошло в корпорацию МДА, 1 (Н. Н. Глубоковский) – в корпорацию СПбДА, 1 (протоиерей Павел Светлов) стал профессором богословия в университете.

Но в КазДА статистика свидетельствовала в пользу института профессорских стипендиатов. Так, из 45 преподавателей и практикантов академии, окончивших ее после 1884 г., 39 прошли через стипендиатство.

Таким образом, система профессорских стипендиатов предоставляла академиям вполне определенную помощь в подборе и подготовке научно-преподавательских кадров. Однако проблемы, связанные с этой системой, не позволяли ориентироваться исключительно на эту систему и оперативно ее использовать при освобождении вакансий. Виртуальный «профессорский резерв» был рассеян по провинциальным семинариям, терял полученный уровень и не был способен содействовать основному составу духовно-академических корпораций системными и плановыми конкретными научными исследованиями. Терялось непосредственное преемство «учитель – ученик», что существенно препятствовало образованию в русском богословии научных школ.

Теоретическое обсуждение системы профессорских стипендиатов. Серьезному обсуждению институт профессорских стипендиатов впервые подвергся во второй половине 1890‑х гг., при подготовке новой реформы духовных академий. Члены духовно-академических корпораций неоднозначно оценивали первый период деятельности этой системы: одни считали эту систему удачной, подтверждая десятилетним опытом, другие критиковали, ссылаясь на тот же опыт. Наиболее последовательным критиком в этом вопросе оказался профессор СПбДА Н. Н. Глубоковский, сам бывший профессорским стипендиатом МДА в 1889/90 уч. г. Он утверждал, что профессоров стипендиатский институт не готовит, магистерские диссертации не успевают «дозреть» за стипендиатский год, распределение стипендиатов по семинариям редко соответствует их специализации. Отчасти Н. Н. Глубоковский имел в виду и свой пример: хотя ему удалось подготовить и защитить магистерскую диссертацию менее чем через год после окончания стипендиатского года, но специализацию ему пришлось сменить. Стипендиат по кафедре об щей церковной истории, занимавшийся под руководством профессора А. П. Лебедева церковной историей V–VI вв., а также изучением института папства, Н. Н. Глубоковский был определен преподавать Священное Писание Нового Завета в Воронежской ДС (с ноября 1890 по май 1891 г.) Хотя Совет МДА хотел бы оставить талантливого выпускника в академии, но вакантных кафедр не было. Научно-богословская и духовно-учебная судьба Н. Н. Глубоковского сложилась удачно: после защиты диссертации он был приглашен в СПбДА на кафедру Священного Писания Нового Завета, смог стать одним из ведущих специалистов по библеистике, быстро составил хороший курс лекций, в 1897 г. представил по новой специальности диссертацию и был утвержден в степени доктора богословия. Но конечно, подготовиться к занимаемой кафедре стипендиатство ему не помогло. Так как реформа в 1890‑х гг. не состоялась, тема осталась открытой.

Продолжилось это обсуждение в 1905–1906 гг., при составлении проектов нового Устава. К этому времени система профессорского стипендиатства действовала уже 20 лет, прошедшие через нее выпускники академий сумели так или иначе реализовать свой научный потенциал, и этот опыт можно было анализировать. Советы трех духовных академий – СПбДА, МДА и КДА – в своих проектах нового Устава предлагали возродить систему приват-доцентов. При этом учреждение приват-доцентур, допущение приват-доцентов к чтению лекций и назначение им вознаграждения все Советы считали необходимым отдать на свободное и окончательное решение самим Советам. Проектируемый круг деятельности приват-доцентов во многом повторяет таковой, определенный Уставом 1869 г., но есть и конкретизация: приват-доцентам может поручаться руководство практическими занятиями студентов и чтение сочинений на ученые степени, они привлекаются к обсуждению ученых сочинений и к приему испытаний у лиц, ищущих ученые степени. Еще одна апология системе стипендиатов была приведена в выступлении профессора КазДА Я. А. Богородского, изложенная в отзыве архиепископа Казанского Димитрия (Самбикина) Святейшему Синоду. Однако три академии – МДА, КДА и КазДА – в свою очередь проектировали и институт профессорских стипендиатов. Правила оставления стипендиатов, их отчетность, руководство предлагалось оставить в рамках Устава 1884 г., но срок стипендиатства все академии предлагали увеличить, сделав его гибким: от одного года до трех лет.

На заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия эти предложения вызвали бурную дискуссию, в которой общими усилиями был проведен сравнительный анализ двух систем – приват-доцентов и профессорских стипендиатов. Критиком стипендиатства вновь выступил профессор Н. Н. Глубоковский, упорными защитниками – его коллеги по академии профессоры И. Г. Троицкий и И. И. Соколов. И. Г. Троицкий был выпускником СПбДА 1882 г., поэтому сам не был стипендиатом, а был штатным приват-доцентом по кафедре еврейского языка и библейской археологии, правда, всего лишь год (1883/84 уч. г.). Но он имел личный опыт плодотворного использования времени и возможностей, которые предоставлял Устав 1869 г. студентам 4‑го курса. В течение этого года И. Г. Троицкий сумел прослушать курс лекций по древнееврейскому языку на факультете восточных языков Санкт-Петербургского университета, проработать всю доступную западную литературу по библейской археологии и заложить основу магистерской диссертации. Возможности профессорских стипендиатов, которые позволяли и больший научный рост, казались ему очень хорошей основой для всей дальнейшей научно-преподавательской деятельности. К тому же он опирался на свой опыт общения с коллегами, которые прошли через эту школу и «теперь ведут дело блестяще», и опыт члена Совета СПбДА, которому наличие профессорских стипендиатов существенно облегчало «мудреное дело» – выбор кандидатур для профессуры.

И. И. Соколов как раз имел личный и очень удачный опыт профессорского стипендиатства. Выпускник КазДА 1890 г., он, как профессорский стипендиат по кафедре общей церковной истории, занимавшийся под руководством профессора Ф. А. Курганова, воспользовался возможностью на протяжении года работать в столичных библиотеках и архивах. Это не только помогло ему написать серьезную магистерскую диссертацию по монашеству в Византийской Церкви IX–XIII вв., но и стать одним из ведущих специалистов-византинистов, поступить в корпорацию СПбДА, а в 1903 г. занять там новоучрежденную кафедру истории Греко-Восточной Церкви со времени отпадения Западной Церкви от Вселенской. Он считал институт профессорских стипендиатов очень полезным учреждением, особенно если будет предоставлен не годовой, а больший срок.

В критике Н. Н. Глубоковского отчасти повторялись аргументы десятилетней давности, но с большим акцентом на «неправоспособности» института профессорских стипендиатов «к восполнению академических коллегий достойными кадрами». У стипендиатов «нет и быть не может» педагогического опыта, столь важного для профессора. Напротив, институт приват-доцентов был им всячески расхвален: по мнению Н. Н. Глубоковского, это учреждение полностью оправдало себя в прошлом, ибо давало профессорам столь нужных адъюнктов для дополнительных чтений по их предметам, самим приват-доцентам – реальный творческий опыт и надежную «привязку» к академии.

Большая же часть членов Отдела предпочитала сохранить профессорских стипендиатов, ибо иного опыта специальной подготовки к кафедрам академии еще не имели, но увеличить им срок этой подготовки и, возможно, дополнить приват-доцентурой. В дальнейшем – при обсуждении проектов нового Устава духовных академий в 1909–1910 гг. – эти идеи отчасти повторились, но в окончательный вариант Устава 1910–1911 гг. не вошли: его параграфы относительно системы подготовки повторяли таковые Устава 1884 г., правда, в более конкретизированном варианте. Более детализированно расписывались возможности стипендиатов, варианты их определения на духовно-учебные места, действия Советов академий по отношению к стипендиатам.

Наконец, в 1917–1918 гг. комиссия профессоров при разработке проекта Нормального устава духовных академий вновь сочла наилучшим вариантом предложение 1906 г.: синтез двух институтов – профессорских стипендиатов и приват-доцентов. Институт приват-доцентуры признавался ими полезным, но при этом было предложено расширить эту систему, не связывая непосредственно с вакантными кафедрами, но расширяя академические штаты молодыми исследователями. Академии, таким образом, получали бы штат молодых преподавателей, что было особенно важно для проведения практических занятий и разработки специальных курсов, а также для выполнения научно-богословских проектов. Выпускник же, пребывая в академии, не забрасывал книги, находился под влиянием научных суждений и получал практические навыки преподавания. Это не только подготавливало бы достойных заместителей профессорских вакансий, но и создавало творческую научную атмосферу в академии, положительно влияя на студентов.

Таким образом, учрежденный реформой 1884 г. институт профессорских стипендиатов стал первой в истории высшей духовной школы системой целенаправленной подготовки выпускников к преподаванию в академиях, то есть к перспективе профессорства. Можно выделить четыре главных принципа этой системы:

1) углубление в избранную науку (работа с источниками, командировки в архивы, лучшие библиотеки, университеты);

2) сочетание этого профессионального совершенствования с проведением конкретного научного исследования (доработка и углубление магистерской диссертации);

3) желание выстроить для каждого стипендиата индивидуальный план профессиональной подготовки с учетом области науки и современных проблем в этой области; запросов конкретной академии в этой научно-богословской области; личных исследовательских интересов и темы занятий стипендиата; возможностей, предоставляемых в этой области отечественными и зарубежными учебными и научными центрами, библиотеками и архивами;

4) ответственность научного руководителя за этот процесс (составление учебного плана для стипендиата, постоянное курирование работы и разрешение возникающих проблем, проверка результатов).

При стабильном действии эта система предоставляла академии запас подготовленных специалистов, часть из которых сразу оставлялись на вакантные места в академиях, остальные отправлялись на службу в семинарии, но иногда вызывались в академии при освобождении вакансий. Год специальных занятий давал возможность некоторым стипендиатам закончить магистерскую диссертацию и подготовить материалы для курса лекций. Отчеты некоторых стипендиатов, а также их дальнейшая научно-богословская и духовно-учебная деятельность подтверждали результативность этих идей. Те серьезные обзоры историографии и источников по предмету их специализации, которые содержались в отчетах, сами по себе были полезным вкладом в русскую богословскую науку. Обсуждение планов занятий и отчетов стипендиатов позволяло Советам академий выработать определенные критерии, которым должен отвечать кандидат на ту или иную кафедру.

Однако, как показал опыт, система профессорских стипендиатов имела недостатки, снижавшие ее эффективность, приводившие к серьезным проблемам и ее критике. И современники, и сами участники этой системы отмечали главные проблемы:

1) время стипендиатства было слишком кратким: подготовиться к преподаванию и закончить магистерскую работу за один год было практически невозможно, что подтверждалось последующей судьбой многих стипендиатов;

2) стипендиатская подготовка не давала реального опыта преподавания, теоретическая специализация не была подкреплена практической, и проблема «преподавателя со школьной скамьи» оставалась для академий актуальной;

3) отсутствовала обязательная связь специализации стипендиата и будущего места преподавания, и в случае их несоответствия специальная подготовка отчасти теряла свою эффективность;

4) духовные академии не имели возможности при отсутствии вакантных кафедр оставлять лучших из подготовленных стипендиатов для научных занятий при академии.

Если первая проблема отчасти снималась уже Уставом 1910–1911 гг., вторую можно было ослабить конкретными усовершенствованиями, то третью и четвертую проблемы локальными мерами решить было невозможно. Сама духовно-учебная система и духовное ведомство в целом не были готовы к полноценному использованию подготовленных преподавателей-специалистов. Идея же «ученых богословских коллегий», высказываемая еще святителем Филаретом (Дроздовым) в 1850‑х гг., так и оставалась неосуществленной, что серьезно замедляло развитие богословской науки, осуществление специальных научно-богословских проектов и целенаправленную разработку конкретных богословских вопросов. Наличных стипендиатов в каждой академии было слишком мало для создания своего научного круга, в котором можно было бы обсуждать и свои работы, и общие подходы к исследованиям. То, что таких обсуждений не хватало для нормального формирования молодого ученого, понималось многими, но как решить эту проблему – не представлял никто.

Проекты сочетания двух систем – профессорского стипендиатства и приват-доцентуры, разрабатываемые духовными академиями в начале XX в., – при реализации, видимо, отчасти решали бы проблему. Кадры, подготовленные первой, можно было бы, с одной стороны, удерживать при академиях, создавая «ученые коллегии» или научные лаборатории специалистов с разной богословской специализацией, для научных исследований, планируемые еще святителем Филаретом. С другой стороны, этот резерв можно было бы использовать для чтения специальных курсов, проведения специальных семинаров, чтения со студентами богословских текстов на древних языках – это было бы приобретение преподавательского опыта. В нужный момент, при образовании вакантных кафедр, специалисты из этого научно-преподавательского резерва были подготовленными кандидатами на кафедры. Такое сочетание представляло бы синтез лучших идей Уставов 1869 и 1884 гг. с уврачеванием их недостатков: реальный опыт приват-доцентов дополнялся бы теоретической подготовкой профессорских стипендиатов. Этому же способствовали локальные меры по увеличению стипендиатского срока и расширению возможностей стипендиатов (командировки, стажировки и т. д.)

Таким образом, за 110 лет деятельности высшей духовной школы были опробованы три варианта специальной подготовки научно-педагогических кадров: 1) бакалавриат (1809–1869); 2) приват-доцентура (1869–1884); 3) профессорское стипендиатство. Все эти варианты, реализуемые в духовных академиях, нельзя считать прямо преемствующими друг другу: в 1869 г. бакалавры стали доцентами, а не приват-доцентами; в 1884 г. приват-доценты либо были уволены, либо стали и. д. доцента, а не профессорскими стипендиатами. Но объединяет все эти три варианта общий поиск такой системы подготовки научно-педагогических кадров, которая сможет стабильно действовать в специфических условиях российской духовно-учебной системы, а также оперативно и адекватно реагировать на новые запросы и проблемы.

 

2.3. Повышение научного уровня преподавателей духовных академий

1814–1869 гг.

Специальная подготовка к преподаванию – осуществлялась она или нет – определяла лишь начальный, стартовый уровень преподавателя. Тем более, как было указано выше, реальная специализация преподавателей духовных академий очень часто не совпадала с направлением их специальной подготовки. Поэтому основная работа по формированию себя как ученого-исследователя и преподавателя-специалиста при действии всех Уставов проводилась членами духовно-академических корпораций уже в самом учебно-научном процессе. Следовательно, для понимания успехов и проблем этой системы надо, с одной стороны, определить возможности, которые предоставлялись преподавателям академий для этого формирования и дальнейшего повышения научно-педагогического уровня. С другой стороны, для оценки плодотворности этого процесса следует на конкретных примерах – судьбах преподавателей академий – рассмотреть реализацию этих возможностей.

Как уже указывалось, институт бакалавров, задуманный авторами реформы 1808–1814 гг. как школа подготовки к преподаванию в академиях, таковой не стал (см. 2.2). Бакалавры богословского класса уже в первые годы деятельности преобразованных академий рассматривались в качестве полноценных преподавателей. Так, бакалавр богословского класса СПбДА иеромонах Филарет (Дроздов), попав в академию в 1810 г., стал практически самостоятельным преподавателем, которому было поручено составление программ, конспектов и чтение лекций по церковной истории и церковным древностям. С этим предметом было связано много проблем, причем специфических по сравнению с остальными разделами богословия, и все эти проблемы пали на плечи молодого бакалавра. Во-первых, этот предмет не был простым разделом богословского курса, ибо включал и библейскую историю, ветхозаветную и новозаветную, и церковную историю в современном смысле, как древнюю, так и византийскую, и русскую, и элементы богослужения и церковного искусства. Во-вторых, дисциплина занимала «граничное» положение, ибо церковная история была предметом богословским, но имела определенное отношение к классу исторических наук, а церковные древности, будучи новой наукой для русской духовной школы, вообще не имели четкой предметной ориентации. Наконец, для этой дисциплины не были в достаточной степени определены ни предмет занятий, ни состав, ни источники, ни проблематика, ни методология, не было подходящих «классических книг». В краткие сроки иеромонахом Филаретом была составлена программа по церковной истории с необходимыми комментариями, указанием источников и литературы, и это была работа не «стажера», а самостоятельного преподавателя.

В подобное положение попадали многие бакалавры преобразуемых академий в первые годы реформы. Бакалавров небогословских классов в первые годы деятельности преобразованной СПбДА (1809–1814) пытались рассматривать в качестве помощников профессоров, но и это практически не удалось: так, уже в 1810 г. бакалавр словесного класса иеромонах Леонид (Зарецкий) самостоятельно читал лекции по эстетике, определял темы сочинений для студентов. Дополнительную сложность составляло то, что профессорами были либо преподаватели дореформенной школы, для которых новая система образования была столь же непроста, как для их «подшефных» бакалавров, либо вчерашние выпускники, которые нарабатывали опыт так же самостоятельно. Так, при преобразовании духовных академий (МДА в 1814 г., КДА в 1819 г., КазДА в 1842 г.) некоторые из выпускников-магистров «старших» академий назначались прямо ординарными профессорами, минуя бакалаврскую ступень, или очень быстро становились профессорами. Когорта из 12 выпускников I курса СПбДА (1814) приняла на свои плечи образовательный процесс в своей альма-матер: практически вся преподавательская корпорация была обновлена после их выпуска. 8 их однокурсников были отправлены в том же году в преобразованную МДА и строили там по новым принципам учебный процесс. Двум выпускникам СПбДА этого курса – магистрам архимандриту Моисею (Богданову-Платонову) и Мелетию (Леонтовичу) – при преобразовании КДА в 1819 г. пришлось взять на себя всю организацию учебно-воспитательного процесса новой академии – первому в должности ректора и профессора богословского класса, второму в должности инспектора. II (1817) и III (1819) выпуски СПбДА пополнили эти ряды: в СПбДА были оставлены бакалаврами 8 магистров II курса и 4 магистра III курса (хотя служили в ней недолго), в КДА к началу ее преобразования отправлены 2 магистра II курса и 4 магистра III курса. А это означало не только усердную работу над своими дисциплинами, но и определение общих принципов образования, методов, учебных и научных критериев.

Радикальное преобразование, проведенное в духовной школе в 1808–1814 гг., подразумевало, что такие сложности неизбежно будут на первом этапе, поэтому в качестве «школы профессоров» бакалавриат рассматривался лишь в перспективе. Однако перспектива оказалась гораздо сложнее, чем начальный этап.

Период обучения I курса в преобразованной СПбДА (1809–1814) был подготовкой, проверкой и систематизацией новых идей. В 1814 г. был еще раз пересмотрен и обсужден опыт пятилетнего эксперимента, и окончательный вариант Устава духовных академий 1814 г. закрепил новую российскую систему высшего духовного образования. Но Устав закреплял лишь принципы и внешнюю организацию процесса высшего духовного образования, вопросы содержательные – учебный процесс, научное развитие – требовали конкретизации. Это должно было осуществляться силами преподавательских корпораций. Каждая из составляющих богословского класса неизбежно должна была потребовать дополнительных знаний, работы с особыми источниками, выработки специальных методов, а это подразумевало и дальнейшую дифференциацию курса. Науки небогословских классов требовали того же, при этом следовало учитывать, что в университетской постановке каждая из них подвергалась такой же дифференциации и опиралась на целый комплекс дополнительных и вспомогательных предметов.

Уже упомянутое введение новых предметов, начавшееся в 1830‑х гг. (см. 2.1), нарушило начальную гармонию богословского курса: Architectonica Theologica 1814 г. должна была получить новое осмысление и соответствующее оформление. В процессе нововведений значительно увеличилось число самостоятельных предметов в духовных академиях. Новые науки вводились двумя способами: либо на уровне отдельных академий, по инициативе местного начальства, либо централизованно. Но даже централизованное их введение не влекло за собой увеличения штатов духовных академий: разработку и преподавание всех этих новых дисциплин должны были брать на себя наличные преподаватели. Таким образом, бакалавры были обречены теперь не только на самостоятельность в преподавании, но и на очень сложную, трудоемкую работу, требующую как усердия и времени, так и квалификации, специальных знаний в разных науках.

Введение новых предметов по ходатайству Конференции или ректора академии обеспечивалось, естественно, силами корпораций. По возможности старались сочетать новые предметы с наиболее близкими из старых, но это не всегда получалось. Так, например, новые разделы богословского курса – религиозистику, экклесиастику, введение в богословие – читали сами ректоры: архимандрит Иннокентий (Борисов), епископ Макарий (Булгаков). Но и централизованное введение новых богословских наук, хотя оно и определялось в большинстве случаев педагогической задачей академий, не подкреплялось увеличением штатов. При увеличении числа предметов каждому приходилось брать на себя не один, а два, причем иногда довольно разных по комплексам изучаемых источников, научной литературе, методам.

Для того чтобы было ясно, сколь сложны были проблемы, встававшие перед вчерашними студентами, попадавшими на бакалаврские места, обратим внимание на те новые предметы, которые были введены в состав духовных академий в период действия Устава 1814 г.

Введенная в 1839 г. патристика стала одним из сложнейших предметов, особенно для молодых преподавателей. Место патристики в учебных планах менялось, учебные программы были не тверды, не было определено даже самостоятельное ее значение как предмета изучения: преподававшие ее склонялись то к догматическому синтезу учения от цов, то к историческому «кругу жизни отцов как учителей Церкви», то к представлению в виде части церковной словесности.

Выделение в 1840 г. канонического права поставило вопрос о его месте в системе научного знания: должен ли этот предмет иметь богословскую или юридическую направленность? Разумеется, обе составляющие входили в церковное законоведение при любой постановке, но доминирующая ориентация в значительной степени определяла методы исследования, предметные и ассоциативные связи.

Пастырское богословие, неразрывно связанное с необходимостью готовить семинаристов к приходскому служению, поставило вопрос о специфике его преподавания в высшей духовной школе. В зависимости от авторов курсов оно то возвращалось к старинному «практическому руководству для приходских пастырей», то соединялось с нравственным богословием, не обретая оснований для самостоятельного научного развития. Но пастырское служение и связанные с ним проблемы требовали научного изучения, и академии были единственным местом, где это было возможно осуществить.

В гомилетике тоже непросто сочетались две стороны: церковно-практическая – методическая подготовка будущих пастырей к церковной проповеди, и теоретическая – изучение принципов проповеди и их богословское осмысление. В 1840‑е гг. это сочетание дополнилось исторической составляющей: курс церковного красноречия стал читаться в историческом аспекте, хотя твердой научной самостоятельности это не дало.

Усиление интереса к церковно-исторической науке, ставшее особенно заметным к 1840‑м гг., было отчасти стимулировано общим настроем «историзма», с особым вниманием к свидетельствам Священного Предания, отчасти – влиянием немецкой исторической науки. Этот интерес определил историческое рассмотрение разных сторон церковной жизни. Развитие церковно-исторической науки имело практические причины: насущные церковные проблемы и накопление исторических источников, попадавших в академии, задача изучения и описания архивов, епархиальных и монастырских. Все это возлагалось на плечи преподавателей церковно-исторических дисциплин в духовных академиях.

Наука о церковных древностях, отделившаяся в начале 1850‑х гг. от церковной истории, столкнулась с опасностью возврата к старой назидательно-истолковательной постановке. Древние обряды и предметы принимались и рассматривались в законченно-символической форме, исторический генезис или совсем отрицался, или допускался отчасти, для иллюстрации отдельных элементов. Но такой подход не мог дать объективного понимания подлинной природы православного богослужения и его верного истолкования. Необходимо было вырабатывать научные методы для историко-критического изучения православного богослужения.

Развитие церковной истории привело к учреждению особых кафедр русской истории: в 1841 г. в КДА преподавателем церковной и гражданской русской истории был оставлен выпускник академии того же года иеромонах Макарий (Булгаков). В 1844 г. все академии признали необходимость таких кафедр, но в разных вариантах: в лице преподавателя русская церковная история соединялась то с общей церковной историей, то с русской гражданской историей. В зависимости от этого каждый преподаватель вырабатывал свои подходы и методы исследования, и общее обсуждение этого вопроса составляло насущную необходимость. В свою очередь с русской церковной историей сближалось учение о рас коле и русских вероисповедных ересях, входящее в обличительное богословие, это усугубляло методические сложности.

В 1840‑50‑х гг. перед высшей духовной школой был поставлен вопрос об участии в решении вероисповедных проблем. Их заметное усиление в духовной жизни российского общества требовало богословского и историко-генетического изучения, а полемика требовала научного фундамента, разработки методологии. В 1844 г. в духовных академиях было начато введение учения о вероисповедных ересях и расколе, причем оно соединялось то с историей Русской Церкви, то с иными богословскими предметами, например священной герменевтикой (с 1848 г. в МДА). В 1853–1857 гг. по предложению архиепископа Казанского Григория (Постникова) и одобрению Святейшего Синода в академиях были учреждены миссионерские отделения, а затем особые кафедры. При этом в КазДА укоренилось естественное для нее «восточное» направление – противомусульманское и противобуддистское, в остальных же академиях дело ограничилось старым направлением – против раскола. На первом этапе полемический аспект превалировал над научно-исследовательским, но постепенно именно последнее становилось определяющим. Преподаватели этих предметов должны были сами выбирать направление и методы чтений. При этом они часто попадали в непростое положение, ибо единого мнения о предназначенности церковно-практических дисциплин в высшей духовной школе не было, и выработанные ими подходы вызывали критику.

В этом сложном положении КазДА неожиданно оказалась более подготовленной, чем другие академии. Направленный в 1848 г. в Санкт-Петербург, для проверки переводов на татарском языке богослужебных книг бакалавр турецко-татарского языка КазДА Н. И. Ильминский был командирован на Восток, причем с учетом проектируемого в это время в КазДА противомусульманского отделения. Трехлетнее путешествие (1851–1854) по Турции, Сирии и Египту – Константинополь, Дамаск, Каир – позволило Ильминскому изучить арабский, турецкий и персидский языки, а также получить обширные сведения по всем сторонам жизни мусульман. Во вновь открытом в 1854 г. при КазДА противомусульманском миссионерском отделении Н. И. Ильминский преподавал арабский и турецкий языки и другие предметы, связанные с данным направлением. Миссионерские отделения были преобразованы в 1858 г. в кафедры, в последующие годы положение этих кафедр претерпевало немало сложностей. Но знания Н. И. Ильминского и нестандартные методы, применяемые им в научной, учебной и практической деятельности, имели несомненный успех и позволили ему стать выдающимся миссионером и просветителем Поволжья.

Таким образом, введение новых предметов было сопряжено с двумя главными проблемами для преподавателей, особенно болезненно отражавшимися на молодых бакалаврах. Первой проблемой была подготовка новых курсов и их преподавание – очень трудоемкий процесс, особенно при совмещении двух или трех предметов. Штаты духовных академий увеличились очень незначительно: к 18 преподавателям по норме 1814 г. в 1858 г. было добавлено еще 2 экстраординарных профессора и 2 бакалавра. В результате каждому, даже молодому преподавате лю приходилось совмещать два-три предмета в самых разных наборах: Священное Писание, нравственное богословие и литургика; патрология, пастырское богословие и гомилетика; герменевтика, библейская история и каноническое право. Но главной была вторая – принципиальная – проблема, связанная с определением принципов и методов новых дисциплин, круга их источников, корректным использованием иноконфессиональной научной литературы, критической оценкой последних, еще не проверенных опытом научных достижений и идей. О стажерском статусе бакалавров уже не вспоминали: они были самостоятельными преподавателями, полностью отвечавшими за свой предмет, за его научное и учебное развитие, определение перспектив.

Не менее сложным было положение молодых преподавателей небогословских наук. Хотя увеличение предметов шло не так бурно, но проблему составляла сама постановка небогословских наук в высших богословских школах, каковыми по преимуществу и являлись академии.

Прежде всего следует обратить внимание на философские науки как наиболее близкие к богословским. В 1830‑е гг. особое внимание привлекала психология. В 1831–1835 гг. в КДА психология входила, с одной стороны, в особый курс «нравственной философии», с другой – ректор КДА архимандрит Иннокентий (Борисов) уделял ей внимание в курсах догматического и нравственного богословия. В 1833 г., по инициативе архимандрита Иннокентия, в философский класс КДА был определен особый наставник для разработки и преподавания психологии. Во второй половине 1840‑х гг. в духовных академиях стала преподаваться «опытная психология», а до этого времени преподавалась психология умозрительная. Опытная психология начала бурно развиваться в это время и на Западе (в частности, в связи с учением Ч. Дарвина), и в российских университетах, и в специальных медицинских учебных заведениях. Сочетание в этой науке философского и медицинского аспектов требовало не только теоретической работы, но и учета эксперименталь ной составляющей, при этом обе составляющие должны были получить богословское осмысление.

Присутствие математических и физических предметов в духовных академиях требовало особого осмысления. Если подразумевалась их серьезная постановка – для этого надо было самим преподавателям дополнительно изучать университетские курсы, ибо академического уровня не хватало, а потом пытаться уместить эти знания в выделенные часы академического расписания. Если перед этими предметами стояли особые задачи в богословском образовании, то сформулировать эти задачи и выработать соответствующие методы преподавания молодому бакалавру было очень сложно.

Традиционные для духовных академий словесность и философия имели свои проблемы. В годы изъятия философии из университетских курсов на преподавателей духовных академий легла особая ответственность за ее достойное развитие. Словесность кроме самостоятельных задач имела в духовно-академическом образовании еще одну – она была главным средством развития творческих способностей студентов. Это осуществлялось путем написания многочисленных сочинений по всем наукам курса, и преподаватели словесности должны были выработать у студентов «умение писать», а также подготовить их к дальнейшей церковной проповеди. Перед философией и словесностью стояла и сложная методическая задача – преодоление формально-отвлеченного подхода и выработка самостоятельно-научного, что было особенно сложной проблемой для молодых преподавателей.

Преподаватели гражданской истории должны были одновременно проходить со студентами фактическую канву, готовя их к преподаванию в семинарии, и выполнять указание Устава 1809–1814 гг. о преподавании философии истории. Невозможность изучить в едином курсе истории все события вела либо к расширению курсов, что было невозможно, либо к фрагментарному изложению наиболее сложных эпизодов. Ответс твенность падала на преподавателей, а отсутствие опыта редко позволяло принять верное решение. Серьезное преподавание всех периодов всеобщей истории требовало от самих преподавателей специальных знаний, которых в учебных курсах академий не было. Недостаточно подготовленные к такому преподаванию бакалавры, при этом слабо связанные со специальными университетскими факультетами, должны были решать эти проблемы исключительно собственными усилиями.

Отношение к древним языкам в академиях, начиная с 1830‑х гг., когда латынь перестала быть языком преподавания, определялось двумя оппонирующими друг другу мнениями. Сторонники «классического» настаивали на самостоятельном значении древних языков для богословия, максимальном увеличении часов на их изучение и полноценного знакомства с их словесностью. Их оппоненты допускали лишь служебное значение древних языков в академиях, что должно было вести к сокращению часов на их изучение. Такой подход подразумевал повышение требований к поступающим семинаристам, выводил на первый план не изучение языка, а чтение богословских текстов на древних языках. Но духовные академии традиционно пользовались доверием как переводческие центры. Этот статус подтверждался регулярными поручениями Синода, состоящими в переводе деловых бумаг и конфиденциальных записок с древних языков. И первая тенденция получала преимущество. Преподаватели древних языков попадали в непростое положение: они должны были преподавать, ориентируясь на уровень филологических факультетов российских университетов; научить студентов читать и анализировать богословские тексты на древних языках; при этом они сами часто выполняли трудоемкие задания церковной власти по переводам.

Таким образом, кроме общих проблем молодых преподавателей, не имевших специальной подготовки по предметам, которые им приходилось преподавать совершенно самостоятельно, перед бакалаврами небогословских предметов вставали две дополнительные проблемы. Первая была связана с недостаточной определенностью небогословских наук, их места и значения в составе высшего духовного образования. Следствием были колебания в определении задач, содержания и методов преподавания соответствующих дисциплин в академиях. Вторая проблема была связана с отсутствием фундаментальной подготовки по небогословским предметам у выпускников духовных академий, попадавших на эти кафедры. Последняя проблема усугублялась истори чески сложившейся и закрепленной Уставом 1814 г. самостоятельностью духовно-учебной системы и, в частности, духовных академий. Эта самостоятельность не отнимала у преподавателей духовных академий возможности стажировок в российских университетах, взаимообмена научно-литературными запасами и источниками, хранящимися в библиотеках. Но эта совместная деятельность требовала особой системы, усилий, опыта. С развитием науки – а к середине XIX в. это развитие нельзя было не замечать – вставал вопрос о желательности и даже необходимости более широкого контакта академий с другими высшими учебными заведениями. Становилось очевидным, что в стенах академий ограниченным числом академических преподавателей нельзя поддерживать развитие небогословских наук академического курса на современном уровне. Студентам академий, по крайней мере намеченным на замещение соответствующих профессорских кафедр в самих академиях, необходимо было слушать лекции лучших специалистов в области словесности, языкознания, гражданской истории, иметь возможность обсуждать научные проблемы в профессиональном кругу.

Следует отметить, однако, и то, что выпускники академий, пополнявшие корпорации в 1814–1869 гг., несмотря на все проблемы, становились достойными преподавателями, а иногда и очень хорошими. Разработка новых курсов стимулировала их к освоению западной литературы по преподаваемому предмету, причем с расширением опыта вырабатывались критические оценки идей и методов. Это способствовало и определенному научному росту, но чаще всего не в самостоятельных исследованиях, а в эрудиции. Однако успехи и находки каждого преподавателя оставались его личным достижением или передавались непосредственным ученикам при частном общении. Осмысление, обобщение и фиксация подходов и приемов богословского образования в целом и специальных его дисциплин практически не проводились. В результате, совершенствуясь в конкретном предмете, преподаватель повышал общий методический уровень преподавания, но медленно.

Не менее важной проблемой было то, что разработка учебных курсов занимала у молодых преподавателей бóльшую часть времени и внимания. При этом, так как многое для этих курсов приходилось заимствовать из иностранных пособий, возникала иллюзия, что это и есть научная работа. Только те, кто добирался до изучения источников, начинал понимать смысл научной деятельности не только в расширении эрудиции, но и в самостоятельных исследованиях. К тому же сама научно-аттестационная система не стимулировала процесс представления конкретных научных достижений в виде диссертаций на ученые степени. Все выпускники, оставляемые на бакалаврские должности в академиях, имели степени магистров богословия, этой степени было достаточно и для занятия должностей экстраординарного и ординарного профессора. Докторская степень была редка, преподаватели-миряне вообще не имели перспектив возведения в докторскую степень, поэтому многие члены духовно-академических корпораций, даже занимавшиеся научными изысканиями, не спешили представлять их в виде монографий.

Можно подвести некоторые итоги деятельности «школы профессоров», задуманной авторами Устава 1809–1814 гг. Вся система духовно-академического образования при этом Уставе была построена на едином для всех базовом богословско-гуманитарном образовании с добавлением других общеобразовательных предметов. Выпускники были одинаково подготовлены ко всем предметам: имея определенные школьные знания, они не имели специальной подготовки, если не считать таковой выпускное сочинение. То есть специализация преподавателей была возможна только на начальном этапе самого процесса преподавания: бакалавриат должен был стать практической школой подготовки к профессорству, сочетающей научную и преподавательскую деятельность. Бакалавры должны были составить «ученую лабораторию» для решения научных заданий, порученных высшей церковной властью либо академической Конференцией, или вопросов, возникающих в научных исследованиях самой академии. Но этот план Уставом 1808–1814 гг. не был подготовлен к оперативной корректировке, поэтому сложности учебно-научного процесса и его развитие препятствовали реализации этого плана. Со временем план потерял и теоретическую выраженность. Идея бакалавриата была подорвана прежде всего несоизмеримостью увеличившегося числа самостоятельных предметов в духовных академиях, с одной стороны, и преподавательских штатов – с другой. Каждая нововведенная наука требовала серьезной работы с источниками предмета, освоения научной литературы, отечественной и западной, научного осмысления, разработки методологии. Бакалавры попадали на преподавательские кафедры непосредственно со школьной скамьи, на начальном этапе преподавательской деятельности ими никто не руководил. Каждый из них являлся единственным специалистом в академии по данному предмету, а вернее, должен был стать таковым. Самостоятельный статус и полнота ответственности бакалавров при отсутствии руководства старшими преподавателями полностью аннулировали сам принцип «преподавательского ученичества» и практической подготовки.

Перемещение по разным кафедрам, возложение на преподавателей нескольких специальных дисциплин лишали полноценной возможности научно-педагогической специализации. Не было традиции обсуждения научных задач и проблем учебного процесса силами преподавательских корпораций, что не позволяло в полной мере систематизировать общий опыт и делать его достоянием начинающих преподавателей, осознанно вырабатывать научно-преподавательские традиции. Не была развита система стажировок, повышения квалификации, научно-педагогических контактов с российскими и зарубежными учебными и научными заведениями. Отсутствовала система вовлечения молодых преподавательских кадров в научно-исследовательский процесс и стимулы к конкретной научно-литературной деятельности.

Таким образом, для построения нормальной системы роста научно-преподавательских кадров надо было решить две проблемы: во-первых, организовать взаимообмен преподавательским опытом и передачу его молодым преподавателям, во-вторых, разработать систему научных исследований членов духовно-академических корпораций.

1869–1918 гг.

Устав 1869 г., как указывалось выше, принципиально изменил отношение и к научным исследованиям членов духовно-академических корпораций, и к специальным преподавательским занятиям. Понятие преподавателя-специалиста, ставшее ключевым в контексте реформы 1869 г., подразумевало две составляющих: во-первых, собственные научные исследования преподавателя, во-вторых, включение студентов в этот процесс через введение в лекции научных результатов и обучение научно-исследовательским методам. Разумеется, второе не могло осуществляться без первого, а первое должно было укрепляться вторым. Таким образом, повышение научного уровня стало теперь не личным делом, а непременной обязанностью каждого члена духовно-академической корпорации. Научная деятельность должна была свидетельствоваться представлением ее конкретных результатов – диссертаций, монографий, научных статей, докладов.

Для активизации научной деятельности членов духовно-академических корпораций и своевременного представления ее результатов Устав 1869 г. вводил два средства: 1) соединение должностей с определенными учеными степенями; 2) повышение требований к работам, представляемым на соискание ученых степеней. Разумеется, для развития богословской науки этих внешних мер было недостаточно, творческого начала они не имели, но на активность деятелей богословской науки эти меры должны были оказать определенное воздействие. При введении Устава 1869 г. оба средства были применены к членам корпораций с уставной жесткостью.

Ректорам и ординарным профессорам духовных академий, не имевшим степени доктора богословия, было предложено дать подписку в том, что они обязуются в течение трех лет непременно представить диссертации или, вместо диссертаций, ученые сочинения по предмету своей кафедры. Не выполнившие этого обязательства должны были покинуть академии. Подписки были даны, но не все ординарные профессоры сумели исполнить данное обязательство, и ряд старейших членов корпораций все же их покинули. Конечно, определенное снисхождение к представляемым диссертациям проявлялось, но не всегда и не всеми. К тому же и при снисходительном отношении представление в виде монографии и публичная защита были обязательны.

В СПбДА из шести ординарных профессоров на момент введения нового Устава подтвердить свои ординатуры докторской степенью удалось лишь трем: И. В. Чельцову, И. А. Чистовичу, Е. И. Ловягину. Ординарный профессор М. А. Голубев скончался в августе 1869 г., а ор динарные профессоры В. И. Долоцкий и К. И. Лучицкий оставили академию – первый в 1873 г., второй в 1874 г., оба – выслужив в духовно-учебных заведениях более 30 лет (36 и 35 соответственно). Ректор протоиерей Иоанн Янышев, хотя и не смог защитить докторскую диссертацию, возглавлял академию вплоть до 1883 г.: ректорам не стали ставить в вину отсутствие высшей ученой степени и увольнять их из академий.

В МДА из семи ординарных профессоров на момент введения нового Устава защитили докторскую диссертацию четверо: инспектор академии архимандрит Михаил (Лузин), П. С. Казанский, С. К. Смирнов, В. Д. Кудрявцев-Платонов. Ординарный профессор МДА протоиерей Филарет Сергиевский, оставив службу в академии, был назначен ректором Вифанской семинарии (для семинарского ректорства было достаточно степени магистра), хотя вплоть до 1875 г. преподавал в академии «по приглашению» пастырское богословие и гомилетику. На тех же условиях читал лекции до конца 1875 г. уволенный на пенсию по возрасту профессор словесности Е. В. Амфитеатров. Профессор Д. Ф. Голубинский с упразднением ординарной кафедры физико-математических наук стал экстраординарным профессором естественно-научной апологетики. Ректор МДА протоиерей Александр Горский имел докторскую степень до введения нового Устава.

В КДА из семи ординарных профессоров докторскими степенями подтвердили свои ординатуры пятеро: архимандрит Сильвестр (Малеванский), Д. В. Поспехов, И. И. Малышевский, В. Ф. Певницкий, К. И. Скворцов. Ординарные профессоры И. М. Бобровницкий и Д. И. Подгурский оставили службу в год преобразования академии по новому Уставу. Ординарному профессору Н. И. Щеголеву получить докторскую степень не удалось. Совет КДА, не признав сочинение Н. И. Щеголева отвечающим требованиям докторской степени, принял окончательное решение об увольнении Н. И. Щеголева только после ревизии КДА в июне 1874 г. архиепископом Макарием (Булгаковым) и согласно его указанию на неисполнение Устава 1869 г. Ректору архимандриту Филарету (Филаретову) тоже не удалось защитить докторскую диссертацию. Но, как и другим ректорам, архимандриту (а с 1874 г. епископу Уманскому) Филарету это не стали ставить в вину: он оставался на служении ректора вплоть до 1877 г., когда был поставлен на самостоятельную Рижскую кафедру.

В КазДА из пяти ординарных профессоров защитили докторские диссертации трое: П. В. Знаменский, И. Я. Порфирьев, М. Я. Красин. Ординарный профессор И. П. Гвоздев скончался в 1873 г., Н. П. Соколов оставил в том же году службу, выслужив положенные для пенсии тридцать лет. Ректор архимандрит Никанор (Бровкович) имел докторскую степень.

«Степенное» условие было поставлено и перед выпускниками академий, предназначенными Советами академий на вакантные кафедры, но не получившими магистерской степени. Советы академий, имея в виду замещение вакантных кафедр при введении Устава 1869 г., обратили основное внимание на два последних предреформенных выпуска (см. 2.2). В каждой из академий были избраны на должности доцентов выпускники 1867–1870 гг., еще не получившие магистерских степеней, но представившие сочинения для получения оных. Академии привыкли при действии Устава 1814 г. оставлять на должности бакалавров лиц, рекомендованных Конференциями к магистерской степени, но не утвержденных в ней. Поэтому Советы СПбДА и КДА чувствовали себя вполне уверенно, избрав своих выпускников, еще не утвержденных в магистерских степенях, на должности доцентов. Однако в августе 1870 г. Святейший Синод, обратив внимание на то, что параграфы Устава не исполняются, запретил допускать таких выпускников к преподаванию до утверждения их в степени магистра богословия, без особого разрешения высшего начальства. После этого Советы, желая пополнить корпорацию лицом, еще не получившим степень магистра, каждый раз стали представлять ходатайства через правящих архиереев в Синод. Разрешения давались, но только в случае, если магистерские сочинения кандидатов на кафедры уже были представлены в Синод. До утверждения в магистерской степени эти кандидаты получали статус «исполняющих должность доцента» (и. д. доцента). В случае если диссертация еще не была доработана, Синод такого разрешения не давал. Но Устав 1869 г. позволял решить и эту проблему: неудавшиеся и. д. доцента были переведены на приват-доцентское положение, допускающее наличие лишь кандидатской степени. Казалось бы, выход был найден, особенно когда было разрешено выплачивать «штатным» приват-доцентам оклады из штатных сумм их кафедр. Однако скудость содержания приват-доцен тов, с одной стороны, неустойчивость статуса, с другой – подразумевали получение магистерской степени в короткий срок.

Таким образом, в академических корпорациях начиная с 1869 г. появились новые разряды преподавателей: пишущих докторские диссертации и пишущих магистерские диссертации. Модифицированная система научно-богословской аттестации задавала «поле напряжения» между степенью, которой обладал тот или иной представитель этих разрядов, и преподавательской должностью, которую он занимал условно или которую хотел занять. Несмотря на некоторые проблемы и жесткость, система научно-богословской аттестации вскоре стала оказывать свое стимулирующее значение. Показателем жизнеспособности этого варианта научно-богословской аттестации явилось то, что докторские диссертации стали представляться не только ординарными профессорами, находящимися под угрозой увольнения, но и доцентами и экстраординарными профессорами. Так, в СПбДА из девяти докторских диссертаций, защищенных за время действия Устава 1869 г., только три были представлены ординарными профессорами, пять – экстраординарными профессорами (И. Ф. Нильским, М. О. Кояловичем, И. Е. Троицким, А. Л. Катанским, Ф. Г. Елеонским) и одна – доцентом – Н. А. Скабалановичем). Поддержали этот почин, хотя и не так активно, корпорации других академий. В МДА за этот период защитили докторские диссертации три экстраординарных профессора (Н. И. Субботин, А. П. Лебедев, Е. Е. Голубинский), в КДА – пять (Н. И. Петров, А. А. Олесницкий, С. М. Сольский, А. Д. Воронов, П. И. Линицкий), в КазДА – три экстраординарных профессора (И. С. Бердников, Н. И. Ивановский, Я. А. Богородский) и два доцента (Н. Я. Беляев, Ф. А. Курганов). Эти показатели свидетельствовали уже не об экстремальном, а о нормальном режиме научно-богословской аттестации.

Докторская степень, получаемая по новым правилам, ее связь с должностью ординарного профессора были очень важным показателем изменения и в системе научной аттестации, и в отношении к богословской науке. Главным критерием для получения старшей преподавательской должности становилось теперь не наличие священного сана, не выслуга лет, а научная активность. Это не умаляло значения священства для духовной школы, а повышало статус богословской науки в Церкви.

Святейший Синод тщательно следил, чтобы система научно-богословской аттестации не ослабила своего побудительного действия для ее высшей ступени. Поэтому, сочтя разумным и корректным отмену публичных защит докторских диссертаций в 1884 г., Синод неизменно настаивал на обязательности представления на соискание докторской степени конкретных научных исследований, по крайней мере, от призванных к этому ученых-богословов. В тех случаях, когда Советы духовных академий принимали решение о присуждении докторской степени «по совокупности трудов» члену корпорации, Синод высказывал критическое замечание, хотя и утверждал это решение, не желая ставить в неловкое положение и Совет, и награждаемое лицо. Такая уступка, по мнению церковной власти, могла ослабить научную результативность членов корпорации. В Уставе 1910–1911 гг. было даже специально указано, что без представления диссертации в степень доктора могут возводиться лица, известные своими учеными трудами, но не члены корпорации.

В определенном смысле было эффективным и соединение магистерской степени с должностью доцента. Неустойчивое положение приват-доцента (даже на штатной кафедре) в 1884 г. сменилось статусом исполняющего должность доцента (и. д. доцента). Срок пребывания в этом статусе ограничивался двумя годами, хотя на практике это часто не соблюдалось. Так, например, преподаватель психологии МДА П. П. Соколов – первый магистрант выпуска 1888 г., профессорский стипендиат – пребывал в звании и. д. доцента 17 лет, вплоть до 1906 г., когда защитил наконец магистерскую диссертацию и был утвержден в звании доцента. Причем в этом случае ситуацию трудно объяснить обычными проблемами академий: П. П. Соколов не менял специализацию, пребывал все годы на одной кафедре, предмет был ему интересен, занимался он им творчески: писал статьи, переводил труды по психологии иностранных авторов, в 1898/99 уч. г. даже организовал студенческий кружок по психологии. Преподаватель той же академии Е. А. Воронцов (с 1909 г. священник) пребывал в статусе и. д. доцента десять лет (1900–1910), его коллеги по академии Ф. М. Россейкин – девять лет (1906–1915), П. В. Тихомиров – восемь лет (1895–1903).

Советы академий, хотя и понимали справедливость требований Устава и ненормальность длительного пребывания в статусе и. д. доцента, ходатайствовали перед Синодом о продлении срока представления магистерской диссертации. Такие ходатайства были весьма часты. Так, например, Совет МДА ходатайствовал в 1908 г. о продлении срока представления магистерской диссертации и. д. доцента Н. Л. Туницкому, в 1910 г. – С. П. Знаменскому и П. А. Флоренскому, в 1913 г. – А. М. Туберовскому.

Следует отметить, что получение докторских и магистерских степеней в академиях шло не так активно, как предполагалось в Уставах духовных академий. Показателем этого служило то, что должности экстраординарных профессоров, положенные по штату, были практически всегда заняты, ординарных же профессоров было чаще всего меньше, чем положено по штату. Ситуация с доцентами была несколько лучше, но это улучшение произошло уже при Уставах 1884 и 1910–1911 гг. Так, на исходе действия Устава 1869 г., в 1883 г. во всех четырех духовных академиях было 28 ординарных профессоров (при 36 положенных по штату), 35 экстраординарных (при 36 по штату), 22 доцента (при 32 по штату) и 31 нештатный преподаватель (26 приват-доцента, из них 14 на штатных кафедрах, остальные сверхштатные). Через 15 лет, в 1898 г., во всех четырех духовных академиях было 32 ординарных профессора (при 36 положенных по штату), 37 экстраординарных (при 36 по штату), 17 доцентов (при 36 по штату) и 17 и. д. доцента.

Тем не менее члены духовно-академических корпораций получали степени все же быстрее и активнее, чем их однокурсники, попадавшие на иные служения. Характерной чертой духовно-академической науки была малочисленность магистерских и практическое отсутствие докторских диссертаций выпускников, не входящих в состав корпораций духовных академий. Так, например, в 1895/96 и 1896/97 уч. гг. Святейшим Синодом было утверждено в степени магистра богословия: по представлению Совета СПбДА – четыре кандидата; КДА – один; МДА – одиннадцать; КазДА – восемь; в 1897/98 уч. г.: по представлению Совета СПбДА два кандидата, КДА – один, МДА – четыре, КазДА – пять. За 1895/96 и 1896/97 уч. гг. в степени доктора (богосло вия, церковной истории, церковного права) Святейшим Синодом было утверждено пять выпускников академий, и лишь один из них не являлся действительным членом преподавательской корпорации духовной академии – экстраординарный профессор Новороссийского университета А. И. Алмазов, да и тот недавно покинул КазДА. В 1897/98 уч.г. было утверждено четыре доктора (все – богословия), все четыре – по представлению Совета МДА, из них три – экстраординарных профессора МДА и один – Н. Н. Глубоковский – экстраординарный профессор СПбДА.

Если система научной аттестации была стимулом, побуждавшим средством, то для эффективного действия этого средства необходимо было обеспечить максимальные возможности для проведения исследований. Академии после 1869 г. могли предоставить своим преподавателям две главные привилегии: право на заказ источников и литературы из научных библиотек и научные командировки за границу.

Академии еще в начале XIX в. обладали богатыми библиотеками, которые отчасти были унаследованы от дореформенных академий или других духовных школ, отчасти сложились из пожертвований. Но если до 1869 г. преподаватели опирались в своих работах преимущественно на библиотеки своих академий, то после введения Устава, разумеется, запросы исследователей были гораздо шире и не могли удовлетворяться местными библиотеками. Каждый преподаватель академии мог заказать для приобретения в академическую библиотеку тот или иной журнал, монографию, словарь и прочие издания, как отечественные, так и зарубежные. Иногда это были книги, нужные самому преподавателю для научной работы, иногда – последние новинки или переизданные сочинения и журналы по преподаваемой им науке. Перечисление заказанных монографий, научных журналов, сборников занимает по нескольку страниц в протоколах и журналах советов академий. Подавляющее большинство заказов удовлетворялось. Сам библиотекарь следил за издательскими каталогами, особенно зарубежными, за библиотечными распродажами и вносил на решение Совета то или иное свое предложение.

Кроме того, преподаватели могли, пользуясь ходатайством Совета, заказывать рукописи и редкие книги, нужные им для научной работы, из библиотек российских научных центров и учебных заведений, как духовных, так и светских. Рукопись или книга просилась на несколько месяцев и обычно присылалась, если только ею в данный момент не пользовался кто-то из местных исследователей.

Одним из главных средств развития научной деятельности членов духовно-учебных корпораций, предоставленных Уставом 1869 г. и подтвержденных Уставами 1884 и 1910–1911 гг., были научные командировки. Совершались они и в российских пределах – в архивы и библиотеки других городов, на научные съезды. Но особый интерес представляли научные командировки за границу.

Нельзя сказать, что научные командировки были новым явлением для российского богословия. Важной эпохой в его развитии было обучение малороссийского юношества философии и богословию в западных университетах и коллегиях в конце XVII – начале XVIII в. Можно по-разному оценивать ту пользу и те проблемы, которые внес этот вариант образования в русское богословие, но, несомненно, их вклад в развитие научно-образовательной системы России весьма значителен. Однако, как ни странно, после преобразования духовной школы в начале XIX в. русские богословы практически не ездили в научные командировки, хотя, казалось бы, это могло внести свежую струю в формирование новой научно-образовательной традиции. Тем более российские университеты этим средством не пренебрегали: в лучшие университеты Западной Европы ездили не только лица, оставленные при университете для приготовления к профессорскому званию», но и молодые преподаватели. Многие члены корпораций духовных академий к 1840‑м гг. ощущали необходимость повышения уровня образовательного процесса и понимали, что внутренними силами этого повышения достичь практически невозможно. Надежда на самостоятельное развитие православного богословия базировалась на использовании, по крайней мере на начальном этапе, богословских трудов европейских ученых. Преподаватели духовных академий использовали эти труды достаточно активно, но часто с опозданием на целую эпоху, что делало зависимость от западной богословской науки особенно болезненной, ибо сопрягалось и с «выпадением» из современного контекста. Духовные академии на первом этапе своего развития после реформы 1808–1814 гг. занимались преимущественно учебной деятельностью, но научные перспективы никогда не опускались. А эти перспективы подразумевали возможность работать непосредственно с богословскими источниками и знакомиться с последними достижениями европейской науки.

В определенном смысле «делегатами» духовных академий за рубежом были их выпускники, направленные на служение в посольские церкви или в миссии. Некоторые из этих лиц не только использовали предоставлявшуюся им возможность, но и пытались обратить внимание духовно-учебного начальства на этот путь приобщения к европейской богословской науке. В начале 1850‑х гг. совершилась упомянутая выше единственная в эти годы заграничная командировка преподавателя духовной академии – магистра и бакалавра турецко-татарского языка КазДА Н. И. Ильминского. То есть заграничные командировки духовно-академических представителей к началу 1870‑х гг. не были принципиально новым явлением. Но до 1870‑х гг. такие командировки носили эпизодический характер и не могли стать серьезным подспорьем развития богословской науки и духовного образования. Для плодотворного проведения таких поездок нужно было не только расширение возможностей, но и система, позволяющая использовать результаты командировок для повышения научно-учебного уровня. Устав духовных академий 1869 г. наметил такую систему, но прорабатывать ее элементы и отрабатывать механизм организации командировок предстояло самим духовно-академическим корпорациям.

Командировки преподавателей духовных академий 1870–1910‑х гг. можно систематизировать по трем принципам: 1) по географическим направлениям; 2) по задачам, которые ставили перед собой путешественники; 3) по областям науки, которые они представляли.

Географический принцип позволяет выделить четыре наболее частых направления: в Западную Европу; на христианский Восток, к святым местам и древним архивам; в славянские земли (Болгария, Сербия); на нехристианский Восток (Монголия, Аравия). Среди задач, которые ставили перед собой ученые, отправляясь в командировки, можно выделить три группы: 1) посещение европейских университетов, слушание лекций, работа в научных семинарах, лабораториях, библиотеках и музеях; 2) поиск рукописей и древних книг и работа с ними в архивах и монастырских библиотеках; 3) полевые исследования, либо на раскопках, либо при живом общении, изучении языка, быта и нравов. Третий принцип систематизации представляет сложность, ибо не всегда можно четко разделить области богословской науки, которые представляли члены духовно-академических корпораций.

Научные командировки давались, по ходатайству Совета, с благословения Синода, обычно на год, в исключительных случаях, когда от этого зависела подготовка преподавателя по новой кафедре, – на два – и осуществлялись на средства из духовно-учебного капитала. Иногда выделялись, по ходатайствам Советов, особые суммы: на приобретение во время командировок ценных источников, рукописей, книг, фотографических снимков и моделей с древнехристианских памятников.

Вот лишь некоторые примеры наиболее значимых командировок, имевших научные результаты, которые непосредственно или опосредованно представлялись на научную аттестацию. Первыми состоялись командировки по «западному» направлению – доцента СПбДА по кафедре метафизики М. И. Каринского (апрель 1871 – апрель 1872 г.), по «славянскому» – профессора МДА по кафедре истории Русской Церкви Е. Е. Голубинского (май 1872 – ноябрь 1873 г.) Обе поездки подтвердили действенность нового средства для развития науки в академиях. М. И. Каринский ездил в Германию с «университетской» задачей: знакомился с состоянием немецкой философии, посещая университеты и библиотеки. Отчетом о командировке стала монография по последнему периоду германской философии. Е. Е. Голубинский синтезировал «архивные» и «полевые» задачи: с одной стороны, он изучал литературные памятники стран, тесно связанных с русским православием (южных славян и греков), с другой – знакомился с их храмами, а также с современным состоянием жизни Православных Церквей. Плодами его командировки стало включение новых элементов в курс лекций по русской церковной истории, исследование о церковном просвещении у греков в XIII–XIX вв., а также приобретение для академической библиотеки редких изданий и рукописей. Сам Е. Е. Голубинский, оценивая главные достоинства заграничных командировок в целом и своей в частности для развития науки, выделял: возможность самому исследователю познакомиться с древними памятниками и практически исследовать «церковную жизнь и церковные нравы и обычаи» народов, историей которых он занимается.

С этого времени научные путешествия стали заметным явлением в духовно-академической жизни. Интересна научная палитра командируемых и направления их поездок – профессор еврейского языка и библейской археологии КДА А. А. Олесницкий (Палестина, 1873/74 уч. г.), профессор новой гражданской истории МДА Д. Ф. Касицын (Германия и Италия, 1874/75 уч. г.), доцент по кафедре метафизики КазДА П. А. Милославский (Германия, 1874/75 уч. г.), доцент по кафедре Священного Писания Ветхого Завета СПбДА И. С. Якимов (Германия, 1876/77 уч. г.), приват-доцент по кафедре церковной археологии и литургики СПб-ДА Н. В. Покровский (Германия, Франция, Италия, Австрия, Чехия, 1876/77 уч. г.), доцент КазДА по кафедре церковной археологии и литургики Н. Ф. Красносельцев (Европа, 1881/82 уч. г.). В Европу для работы в лучших библиотеках и слушания лекций в университетах полезно было отправиться практически всем академическим преподавателям, но особенно тем, чьи науки имели преимущественное развитие на Западе, – библеистика, церковная история, археология, патрология, философия. На христианский Восток ездили преимущественно преподаватели-специалисты по библейской археологии, библейской истории, церковной археологии и литургике, патрологии, а также имевшие общее для всех представителей духовных академий благочестивое паломническое желание – посетить святыни христианской древности.

Особо следует отметить командировки церковных археологов и литургистов – Н. В. Покровского и Н. Ф. Красносельцева. Церковная археология в 1860‑е гг. в России начала бурно развиваться. Археологические съезды, устраиваемые начиная с 1869 г. регулярно, раз в три года, общие комиссии по сохранению и описанию памятников, экспедиции по отысканию источников соединили усилия светской и церковной науки. Особые надежды, возлагаемые даже светскими учеными на развитие церковной археологии в стенах духовной школы, требовали адекватного ответа: построения системы подготовки научных и преподавательских кадров, способных соединить знания историко-археологические и богословские. Но в академиях эта наука лишь при Уставе 1869 г. получила особую кафедру, да и то в соединении с литургикой, и выработать новое направление, да еще стоящее на уровне мирового развития этой науки, уже серьезно и давно развиваемой в Европе, было очень непросто. Командировка Н. В. Покровского 1876/77 уч. г. в европейские университеты и музеи стала «ключевым» событием в истории отечественной церковной археологии. Она помогла Н. В. Покровскому выработать новое направление в преподавании, выработать свой особый – литургический – метод в исследовании памятников церковной древности, в учебный курс были введены изученные в лучших европейских музеях древнехристианские памятники, элементы наук, отсутствующих в академическом образовании, но необходимых для полноценных занятий археологией. Практические выводы о пользе музеев христианских древностей при учебных заведениях послужили начальным моментом организации Церковно-Археологического музея в СПбДА. Он был учрежден в 1879 г. и в некотором смысле последовал традиции КДА, однако его фонды формировались по определенной системе – Н. В. Покровским была разработана целая концепция музеев при высших учебных заведениях. Аналогичное значение имела командировка Н. Ф. Красносельцева для развития церковной археологии и литургики в КазДА.

Командировка же И. С. Пальмова – выпускника СПбДА, только что защитившего магистерскую диссертацию, – была уникальной. Она предпринималась с конкретной целью – подготовки кандидата на проектируемую кафедру истории Славянских Церквей, продолжалась два года и положила основание церковно-исторической славистике в российских духовных академиях. Инициаторами этой поездки были профессоры И. Е. Троицкий, М. О. Коялович и В. И. Ламанский, при организации этой командировки и в переписке, ее сопровождающей, были сформулированы и высказаны определенные идеи и даже концепции по значению европейской науки для российского богословия. В 1882–1884 гг. И. С. Пальмов занимался в архивах и библиотеках Львова, Праги, Бауцена, Гернгута, Белграда, Вены, Загреба, Лайбаха, Болгарии, Константинополя, Афона, Афин, о. Патмоса и Румынии. Результатом было открытие при кафедре новой общей церковной истории приват-доцентуры по истории славянских церквей и начало развития исторической славистики в академиях.

Наконец, ряд командировок членов корпорации СПбДА – протоиерея Иоанна Янышева и профессора И. Т. Осинина – был связан с присутствием на старокатолических конференциях, проходящих в 1871–1875 гг. в Мюнхене, Кельне, Бонне. Непосредственной организацией, посылающей их на конференции, был Петербургский отдел Общества любителей духовного просвещения, но его работа, обсуждения, богословское осмысление проблем диалога Русской Православной Церкви со старокатоликами были так тесно связаны с академией, что эти поездки можно занести «в актив» высшей духовной школы.

Особый подъем испытывала в эти годы экспериментальная психология, и преподаватели кафедр психологии и философии духовных академий были не чужды этого порыва. Они ехали преимущественно в Лейпциг, в знаменитый институт экспериментальной психологии профессора Вильгельма Вундта, в Геттинген, в школу профессора Георга Мюллера, в Берлин, слушать Генриха Эббингауза (до 1894 г.) и в Сорбонну, слушать Теодюля Рибо. Философы посещали также лекции Эдуарда Целлера в Берлине и Жана Нуррисона в Париже. На семинарах этих знаменитых ученых встречались представители всех стран, обсуждались проблемные вопросы и новые методы. Из философов, после первой поездки приват-доцента КазДА П. А. Милославского в 1874/75 уч. г., дважды ездил в Германию доцент, а затем профессор метафизики и логики МДА А. И. Введенский (1891/92, 1897/98 уч. гг.), в начале XX в. в командировки отправлялись приват-доцент МДА по кафедре истории философии П. В. Тихомиров (1903/04 уч. г.), профессорский стипендиат той же кафедры П. В. Нечаев (1908/09 уч. г.), доцент кафедры логики и метафизики СПбДА В. А. Беляев (1909/10 уч. г.) Повышение уровня по экспериментальной психологии началось с поездки приват-доцента СПбДА В. С. Серебренникова (1892/93 уч. г.), затем традицию продолжили профессор кафедры психологии МДА П. П. Соколов (1906/07 уч. г.) и доцент кафедры психологии КДА И. П. Четвериков (1906/07, 1907/08 уч. гг.) Эти поездки имели очень большое значение для изменения научной палитры в академиях – экспериментальная психология стала одной из наиболее популярных наук в студенческой среде. Этому способствовал и общий подъем интереса к экспериментальной психологии в России, но от преподавателей требовались компетентность, умение объяснить студентам суть новых идей и концепций, ввести стихийный интерес в конкретные аудиторные формы и возглавить движение. Конечно, далее составления рефератов и их обсуждения студенты не шли, но интерес был несомненен.

Филологические и церковно-исторические школы представляли интерес преимущественно для библеистов, патрологов и историков Церкви. Но командировки богословов-специалистов по этим направлениям системой не стали. В 1889 г. профессор Священного Писания Ветхого Завета П. А. Юнгеров ездил с ученой целью в Германию, слушал лекции профессоров Берлинского и Лейпцигского университетов, а в 1891 г. не удалась планируемая командировка А. П. Рождественского – и все. После кончины профессора П. А. де Лагарда в Геттингене школу ветхозаветной библеистики возглавил Адольф Ральфе. Но попыток отправиться на стажировку в Берлин российские библеисты более не предпринимали. Однако контакты с духовными академиями профессор Ральфе наладил сам, пригласив в 1910 г. профессора русского и церковнославянского языков и истории русской литературы СПбДА И. Е. Евсеева, как лучшего специалиста в славянской библеистике, участвовать в критическом издании «LXX Septuaginta – Unternehmen» – знаменитом библиологическом предприятии Геттингенского Королевского общества наук. Из патрологов в командировку за границу съездил доцент МДА по кафедре патристики И. В. Попов (1901/02 уч. г.), посетив Берлинский и Мюнхенский университеты. Следует особо отметить, что И. В. Попов использовал командировку для повышения профессионального уровня не только как патролог, но и как методолог. Одним из плодов его поездки был внелекционный семинар для желающих студентов (чтение и разбор наиболее важных и сложных святоотеческих творений), другим – проект радикального преобразования духовно-академического процесса. Но все же в этой области возможности стажировки были использованы слабо.

Вторую группу «западных» путешественников составляли те преподаватели, для которых сама Западная Европа с ее историей и современностью была предметом исследования – историки западных исповеда ний, новой гражданской истории. Здесь каждая академия имела свою традицию. В МДА после первой такой командировки «по местам научных занятий» профессора Д. Ф. Касицина был долгий перерыв. Только в начале XX в. коллеги по академии повторили его опыт: во Францию съездил профессор гражданской истории И. Д. Андреев (1903), в Германию, Францию, Бельгию и Австрию – для изучения памятников средневековой старины и современного устроения католических монастырей – профессор истории и обличения западных исповеданий А. П. Орлов (1909/10 уч. г.) Все они, кроме изучения собственно памятников и сбора фактов, усердно работали в богатых библиотеках Германии и Франции. В КазДА активным путешественником был доцент, а затем профессор истории западных исповеданий В. А. Керенский. Первая его командировка состоялась в 1897 г., после этого он предпринимал поездки разной продолжительности в 1899, 1902, 1904, 1911–1913 гг., причем это были и исследовательские экспедиции, и стажировка в университетах, и работа в библиотеках, с целью обновления курса лекций, и, наконец, профессиональные командировки на старокатолические съезды.

Следует отметить, что участие в международных съездах в конце XIX – начале XX в. стало хотя и не частой, но крайне важной чертой жизни духовных школ. Вот только два характерных примера. В 1900 г. профессора МДА по кафедре сравнительного богословия С. С. Глаголева пригласили в качестве вице-президента на Всемирный конгресс религий в Париж, что свидетельствовало о признании достойного уровня российской науки. В 1904 г. в духовные академии поступило приглашение прислать своих представителей на V Международный психологический съезд. И хотя Советы академий назначили представителей, Святейший Синод не благословил поездку – обстановка в психологических научных кругах, как показалось церковной власти, приняла направление, несовместимое с задачами духовной школы. Это еще раз подчеркнуло непростую задачу – сочетание новых направлений в науке, иногда весьма спорных, посягающих на основы православного мировоззрения, с научно-церковной позицией.

Наконец, в Западную Европу ехали исследователи истории Древней Церкви и церковных древностей. Памятники церковной старины, хранящиеся в музеях Европы, составляли предмет изучения церковных археологов. После «судьбоносных» экспедиций Н. В. Покровского и Н. Ф. Красносельцева, существенно повлиявших на судьбу духовно-академической церковной археологии, такие поездки предпринимались еще несколько раз. В 1888/89 уч. г. ездил еще раз в европейские музеи и библиотеки Н. В. Покровский, постаравшийся использовать в этой командировке свой опыт и высокий профессионализм. А после введения нового Устава духовных академий 1910–1911 гг., выделившего церковную археологию в отдельную кафедру, была предпринята целая кампания по подготовке молодых преподавателей-специалистов: в 1912/13 уч. г. исследовал музеи и хранилища Франции, Германии, Италии и. д. доцента СПбДА Н. В. Малицкий, а в 1913/14 уч. г. и в 1915 г. – доцент МДА Н. Д. Протасов.

Еще более заметным, важным и живительным для духовно-академической науки в эти годы становится «восточное» направление научных командировок, с целью поиска, изучения, описания источников. Этих поездок значительно больше, чем «западных», они предпринимаются и по направлению Советов, и по личной инициативе преподавателей-специалистов, и на деньги, выделяемые духовным ведомством, и на средства самих членов корпораций. Общая характерная черта «восточных» поездок – их практическое направление, либо поиск и изучение источников, либо внедрение в культурный контекст изучаемых народов. Здесь можно выделить две группы, но не по тематическому, а по географическому принципу.

Первое «восточное» направление – в страны древнего Православия, в Палестину, на Афон, в Грецию. В этом потоке можно выделить поездки с научными целями и паломнические путешествия. Но следует заметить, что и научные поездки были связаны с благоговейным поклонением святыням, а паломнические путешествия истинных ученых неизбежно подразумевали и научный интерес. Вот самые важные из этих экспедиций.

Четыре раза в Палестину и прилегающие к ней области был командируем для научных исследований профессор библейской археологии КДА А. А. Олесницкий: кроме 1873–1874, еще в 1886, 1889 и 1891 гг. В последний раз он участвовал в раскопках памятников Заиорданья. Его научный авторитет был признан Академией наук и Императорским Православным Палестинским обществом – и его приглашали в качестве специалиста-консультанта для проведения раскопок в Святой Земле.

Дважды ездил в Палестину профессор КазДА Н. Ф. Красносельцев: в 1885 г. паломническая поездка привела его к открытию богатств Патриаршей библиотеки, в 1888 г. было совершено уже упомянутое описание славянских рукописей этого собрания. В 1886 г. предпринял паломническую поездку в Святую Землю профессор КДА по кафедре библейской истории Ф. Я. Покровский. В 1888 г. профессор КазДА по кафедре Священного Писания Ветхого Завета П. А. Юнгеров также предпринял поездку с ученой целью в Палестину, причем указал на профессиональную необходимость изучения святых мест для специалиста его профиля.

В 1893 г. профессор библейской археологии и еврейского языка КазДА С. А. Терновский был командирован в Палестину на целый год. Интересно, что это полностью изменило мнение профессора о преподаваемой им науке. Первоначально профессор Терновский понимал библейскую археологию как науку исключительно книжную, основанную на текстах Библии как единственном источнике, а свою задачу видел прежде всего в ознакомлении своих слушателей со строем жизни и бытом еврейского народа по священным книгам. Попав в Святую Землю, он установил научный контакт с архитектором Конрадом Шиком, автором всемирно известной реконструкции ветхозаветного Храма. Кабинетный ученый увидел реальную землю, на которой происходили священные события и которая может дать дополнительное свидетельство об этих событиях. Результатом стал главный труд профессора Терновского – переработанный систематический курс лекций по библейской археологии и мастерски разработанная система «священной географии». МДА командировала в 1899 г. на год для приготовления к кафедре библейской истории профессорского стипендиата Ивана Петровых, будущего митрополита Иосифа. Опыт МДА – приготовление к преподаванию по кафедре, связанной с библейской реальностью, в библейских местах, – переняла КазДА. В 1908 г. доцент Е. Я. Полянский, назначенный на кафедру библейской археологии и еврейского языка, был командирован в Палестину на год. Действующий профессор кафедры – С. А. Терновский – составил развернутое обоснование необходимости этой командировки, ссылаясь на свой опыт преподавания и посещения Святой Земли, как места библейских событий. В 1910 г. в Палестину отправился профессор истории Древней Церкви В. И. Протопопов – исследовать памятники первых веков христианства.

Девять раз совершал экспедиции по поиску и описанию древних литургических рукописей в библиотеках и хранилищах православного Востока профессор церковной археологии и литургики КДА А. А. Дмитриевский: летом 1886 г., в 1887/88 уч. г., в 1889, 1891, 1893, 1896, 1897, 1898, 1903 гг. Он исследовал литургические памятники архивов и библиотек Афона, Иерусалима, Синая, Афин, Фессалоник, Смирны, Патмоса, Халки, Трапезунда, библиотек Италии, Франции, Германии. Исследованные им рукописи евхологиев, типиков, орологиев исчислялись сотнями. Четкий план работы, согласно которому он проводил исследование, был уникален для высшей духовной школы тех лет и открывал новую эпоху в историко-литургических исследованиях, несмотря на то что в те годы в этой области вообще был подъем. Одним из плодов его поездок стало уникальное научно-аналитическое описание огромного количества рукописей, другим – методологическая система, разработанная профессором Дмитриевским для исследования рукописей и ставшая значительным вкладом не только в отечественную, но и в мировую историческую литургику.

Неоднократно ездил на православный Восток – и в командировки, и по собственному почину – профессор СПбДА И. И. Соколов. Византинист, знаток истории православного монашества, профессор Соколов в результате своих поисков убедился в необходимости заняться исследованием источников позднего периода Византийской империи (XI–XIV вв.), призывал учредить в академиях специальные кафедры – истории православной Греко-Восточной Церкви от разделения Церквей до настоящего времени, чтобы «смотреть на Православный Восток не сквозь тусклые и фальшивые западные очки, а изучать предмет самостоятельно, беспристрастно, при свете и на основании архивных данных». При этом И. И. Соколов считал чрезвычайно важным изучать и современную жизнь Православных Поместных Церквей, их церковно-канонические особенности, богослужебный строй.

Доцент КДА по кафедре гомилетики священник Николай Гроссу поддержал это стремление – сближение с братскими православными народами: летом 1909 г. он предпринял путешествие по Востоку с про фессиональной целью – не только изучить памятники древне-христианского проповедничества, хранящиеся в архивах и библиотеках, но и «ознакомиться с постановкой церковной проповеди в Православных Церквах».

Интересно, что в эти же страны преподаватели академий ездили для изучения не только древних христианских святынь и памятников, но и ислама. В 1897 и 1909–1910 гг. КазДА отправляла на Ближний Восток практиканта арабского языка и выходца из Сирии П. К. Жузе. Местный житель, получивший высшее богословское образование, поставил перед собой задачу не только новыми глазами посмотреть на положение христиан в Палестине, но и «найти в церковных книгохранилищах древние источники» по истории ислама, еще не введенные в научный оборот. Кроме того, эти командировки имели вполне реальные учебные плоды – русско-арабский словарь и учебник русского языка для арабов, представлявшие собой заметное явление в российской арабистике. В 1909 г. КазДА отправила на два года в Сирию, Палестину, Египет, Джезду (Аравия) экстраординарного профессора М. А. Машанова – для изучения арабского языка и богословской мухаммеданской литературы.

Всегда был притягателен для российских богословов Афон – и как место поклонения святыням, приобщения к духовному опыту древних и современных подвижников веры, и как сокровищница источников богословской науки. Одним из частых посетителей монастырских библиотек Афона был А. А. Дмитриевский – и найденные там рукописи позволили решить многие научные загадки, восполнив литургическую церковную историю. В начале XX в. путешествия на Афон совершали многие преподаватели академий. Одним из наиболее плодотворных как в отношении исследований, так и в отношении налаживания связей с представителями православного монашества Святой горы было путешествие доцента МДА иеромонаха Пантелеимона (Успенского).

Второе «восточное» направление, нехристианское, было менее заметно, но имело большое значение для развития миссионерских наук в духовных академиях, прежде всего Казанской. В 1911/12 уч. г. профессорский стипендиат при кафедре «истории и обличения ламайства» иеромонах Амфилохий (Скворцов) отправился с научной целью в Монголию и Забайкалье. Это было очень важно для развития как научной миссиологии, так и «буддистского» направления востоковедения – к этому времени уже сложилось ясное представление, что исследованиями в этой области должны заниматься лица, имеющие высшее богословское образование. Опыт был удачным, и в 1912 г. иеромонах Амфилохий, уже в статусе и. д. доцента, был командирован по тому же направлению на два года, для научного изучения буддизма. Это направление духовно-академической науки имело перспективы.

Все «восточные» поездки были разными и по задачам, и по итогам. Но их общим результатом стал значительный подъем библейско– и церковно-археологической, церковно-исторической, литургической и миссионерской науки в духовных академиях.

Было еще несколько следствий «командировочного» явления для научного и учебного развития академий. Заграничные командировки требовали «живого» знания языков. Слабость выпускников духовных академий в разговорных европейских языках на рубеже XIX–XX вв. стала заметна и мешала благополучному обучению за границей. Поэтому в январе 1900 г. Совет КазДА, а за ним и Советы других академий приняли постановление о повышении значения баллов, полученных абитуриентами на вступительных экзаменах по новым языкам.

Многие члены преподавательских корпораций испытывали необходимость в летние вакационные месяцы поработать в заграничных библиотеках, более богатых, нежели российские. Для получения материальной помощи от духовного ведомства нужно было веское обоснование, подкрепленное ходатайством Совета. Поэтому в начале XX в. стали распространены кратковременные поездки за свой счет. В КДА эта традиция была наиболее основательна, и для подкрепления путешественников в 1908 г. там был даже учрежден особый фонд – на средства, пожертвованные по завещанию профессорами А. А. и М. А. Олесницкими.

Следует обратить особое внимание на обоснование зарубежных командировок, которое составляли члены корпораций. Если преподаватель-ученый понимал, что командировка за границу будет способствовать его научной деятельности, а иногда и просто необходима для нее, он излагал это в прошении в Совет. Прошения представляют сами по себе интересный источник. Мотивация предполагаемых поездок иллюстрирует видение членами духовно-академических корпораций состояния той или иной области богословия в научном и учебном отношении, главных проблем, а также того, что именно планирует он почерпнуть в своей научной поездке. Систематизируя последнее, то есть, чаемое, можно выделить три главных аргумента, приводимых наиболее часто:

1) путем слушания лекций в европейских университетах познакомиться с постановкой научно-учебного процесса на Западе;

2) с помощью научных занятий в библиотеках, книгохранилищах, музеях, архивах продвинуться в своих специально-научных занятиях (иногда указывалась конкретная диссертация, монография, научная работа, требующая такой работы; источники, которые необходимо разыскать);

3) личным наблюдением, общением и живым знакомством с церковной жизнью (богослужением, проповедью, церковно-просветительской и научно-богословской деятельностью) обогатить свое понимание христианства или иных мировых религий.

Иногда само прошение о ходатайстве Совета демонстрировало неплохое знание членов корпораций и об уровне развития преподаваемых ими областей богословия, и о самой системе преподавания в европейских университетах. Поэтому прошение представляло и достаточно конкретный план работы во время предполагаемой командировки. Примером может служить прошение о научной командировке в Германию, поданной в Совет МДА экстраординарным профессором академии по кафедре патристики И. В. Поповым. Еще более интересен отчет И. В. Попова, представленный в Совет после командировки. В нем кратко изложены принципы преподавания патрологии, а также сведения о направлении и «духе преподавания» богословия в целом в двух немецких университетах: протестантском в Берлине и католическом в Мюнхене. И. В. Попов попытался выделить конфессиональные методические особенности. Так, он отмечал, что в протестантских университетах Германии патрология не преподается как особый предмет, но заменяется: лекциями по истории догматов; специальными курсами, посвященными одному или нескольким выдающимся церковным писателям; практическими занятиями, состоящими в чтении памятников древнехристианской литературы. Это предоставило И. В. Попову возможность заново осмыслить место преподаваемой им патрологии в системе научного богословия, ее взаимоотношения с догматическим богословием, историей Церкви, историей христианской словесности. Важно аналитическое описание И. В. Поповым учебных форм, с трудом вводимых в духовно-учебный процесс в России – специальных курсов и практических занятий. И. В. Попов работал в течение семестра в семинаре профессора А. Гарнака по истории Церкви, на котором изучались письма святителя Киприана Карфагенского, а также в семинаре по истории христологии. В своих записках И. В. Попов разбирает методические приемы профессоров, систему работы с источниками, вовлечение участников семинара в активную работу, систему их отчетности. В католических школах – университете в Мюнхене и лицее в Регенсбурге – И. В. Попов также слушал специальные курсы – профессора Зиккенбергера по сочинениям мужей апостольских и профессора Веймана о новейших открытиях и спорах в области древнецерковной литературы. И. В. Попов обращал внимание на то, что подходы филологов к памятникам патристической литературы отличаются от изучения их специалистами-богословами, и этот иной подход имеет много полезно го и для богословия. Так, например, филологам богословие обязано изучением таких показателей, как объем эрудиции церковных писателей. Кроме того, И. В. Попов слушал курсы, которых в духовных академиях не было – греческой и латинской палеографии, истории философии, древней истории. Он постарался максимально познакомиться с организацией, методами и техническими приемами преподавания богословия в высших учебных заведениях на Западе. В результате И. В. Попов пришел к выводу, что успех и практических занятий, и специальных курсов зависит от таланта и научного авторитета профессора. Так, занятия профессора Гарнака чрезвычайно полезны для студентов, углубляют их знания в церковной истории, знакомят на практике с методами анализа источника, развивают научную проницательность и умение находить в источнике такие стороны, освещают эпоху, породившую его, приучают обдумывать каждое слово памятника, пристально всматриваться в каждое выражение. Есть семинары вялые, слушатели участвуют пассивно, и все практические занятия сводятся к написанию рефератов и критическому разбору их профессором. Но сами гибкие формы позволяют развить потенциальные способности преподавателей, проявиться творчеству, выработать новые методы.

Постепенно приобретали опыт и Советы, ходатайствующие перед Синодом, а иногда и имеющие непосредственный интерес к организуемым командировкам. Цели и задачи, а также маршруты командировок преподавателей определялись чаще всего самостоятельно, хотя члены Совета при рассмотрении ходатайства могли порекомендовать корректировку маршрута, расширение или конкретизацию задач, исходя из своего знакомства с зарубежной наукой, учеными, книгохранилищами и музеями, из личного опыта. Задание и маршрут для кандидатов на преподавательские кафедры и профессорских стипендиатов составлялись Советом или руководителем стипендиата с утверждением Совета. Но при отправлении всем командируемым давалась от Совета «инструкция» с примерным маршрутом и три задания: 1) научное – ознакомиться с основными направлениями преподаваемого им предмета в западной науке, 2) методологическое – уяснить положение этой науки среди других богословских наук, внутреннюю структуру, изучаемые вопросы, применяемые методы и т. д., 3) источниковедческое и историографическое – ознакомиться с доступными источниками и лучшими пособиями, составить каталог и по возвращении рекомендовать академической библиотеке.

В этом отношении интересно мнение о заграничных командировках профессора СПбДА В. В. Болотова. Сам он не был любителем путешествий и не признавал общекультурных и общепознавательных мероприятий как непозволительную трату времени и сил для ученого-специалиста. Заграничная «ссылка» – отрыв от библиотеки и трудовой кельи, – по его мнению, могла быть оправдана только великой пользой для академии. Поэтому надо выбирать в европейских университетах только лучших ученых, непревзойденных специалистов в своем деле, и задания командируемым формулировать очень конкретно и продуманно. Сам В. В. Болотов дважды принимал активное участие в формулировке заданий или «курировании» заграничных научных поездок. Первый раз – в 1882–1884 гг., в письмах к И. С. Пальмову, путешествующему с научной целью по славянским странам. В. В. Болотов был оппонентом на магистерском диспуте И. С. Пальмова, передавал ему просьбы И. Е. Троицкого и не мог отстраниться от научной деятельности своего ближайшего коллеги и личного друга. В этих письмах В. В. Болотов, во-первых, укорял своего молодого коллегу (И. С. Пальмов был на два года и на два курса моложе В. В. Болотова) в том, что он в своей командировке слишком много времени уделял светскому общению, «славянофильским» беседам, которые лишь «болтовня приятного с самым бесполезным», вместо того чтобы сосредоточиться на изучении памятников и источников, на науке в тесном смысле слова – «Geschichte der Altslavischen Kirchen». Во-вторых, он призывал выбирать те города и университеты, которые имеют научные традиции и серьезный настрой. Так, Варшаву он считал «бестолковою (с почтенными, впрочем, исключениями)», а Германию – научным миром, который может обогатить как в отношении источников и научных книг, так и в отношении методологии. Важными качествами, которым стоит учиться у немцев, В. В. Болотов считал: умение работать с источниками, внимание к тексту, палеографическую подготовку, знание рукописного материала, просто работоспособность.

Второй раз В. В. Болотов попытался инициировать поездку за границу А. П. Рождественского – выпускника СПбДА 1890 г., рассматриваемого в качестве кандидата на замещение кафедры Священного Писания Ветхого Завета. В. В. Болотов настаивал на том, что это как раз тот случай, когда своими силами – доморощенных ориенталистов – обойтись невозможно, учиться еврейскому и другим семитским языкам нужно филологически в строгом смысле слова и только у лучшего специалиста в Европе, востоковеда и библеиста, знатока языков и выдающегося методолога – профессора Геттингенского университета де Лагарда. В этом В. В. Болотов убеждал и самого А. П. Рождественского, указывая на то, что экзегету не достаточно такого «утилитарного» знания восточных языков и уровня работы с текстами, какими обладает сам В. В. Болотов. К сожалению, эта поездка так и не была осуществлена, ибо профессор Пауль де Лагард скончался в том же 1891 г.

С В. В. Болотовым были согласны многие представители духовно-академических корпораций, также считавшие, что зарубежные командировки должны быть целенаправленными, подкрепленными профессиональным интересом и знанием, научно-учебным опытом. Именно поэтому многие преподаватели-специалисты при обсуждении проекта, связанного с командировками в РАИК, высказывали пожелание: использовать его не для стажировки профессорских стипендиатов, а для научной деятельности самих преподавателей. И действительно, когда КазДА послала вместо стипендиата в РАИК и. д. доцента по кафедре гомилетики и истории проповедничества А. Ф. Преображенского – по необходимости, ибо стипендиата с подходящей специализацией на момент командировки в академии не было, – работа была вполне успешной. А. Ф. Преображенский разработал определенный план своей стажировки, сумел при этом учесть не только свои личные научные интересы, но и более широкие интересы преподаваемой им дисциплины. Поработав в библиотеке Иерусалимского подворья, он собрал интересные документы по новейшей истории Греческого Патриархата и, как и его предшественники, совершил поездку в Грецию и на Афон.

Серьезным препятствием в зарубежных командировках была скудость духовно-учебных капиталов и недостаточность средств у самих преподавателей духовных школ. Поэтому некоторые научные стремления оставались неудовлетворенными.

Так, в июне 1909 г. митрополит Московский Владимир (Богоявленский), по просьбе Совета МДА, ходатайствовал перед обер-прокурором о выделении и. д. доцента академии Николаю Туницкому пособия на двухмесячную поездку в течение летних каникул за границу. Н. Л. Туницкий, занимая кафедру русского и церковно-славянского языков (с палеографией) и истории русской литературы, собирался в Константинополь, в афонские славянские монастыри и в Македонию – изучать славянские и греческие рукописные памятники, необходимые для его научной работы. Испрашивалась небольшая сумма – 250 руб., однако она не была выделена. Обер-прокурор сетовал, что средства Святейшего Синода на духовно-учебную часть настолько ограничены, что их едва достает на покрытие штатных расходов по содержанию духовно-учебных заведений. Кроме того, назначение Туницкому пособия для заграничной поездки в каникулярное время может вызывать подобные же ходатайства и от других духовных академий.

Таким образом, российская высшая духовная школа на протяжении всего периода своей дореволюционной деятельности искала наиболее эффективные способы подготовки научно-педагогических кадров и дальнейшего повышения их уровня. Этот поиск был существенно стеснен условиями: ограниченностью средств, которые можно было вложить в систему подготовки кадров; малочисленностью духовно-академических корпораций, не позволяющей полноценно реализовывать и использовать тот или иной вариант подготовки кадров и чувствовать его эффективность или, напротив, недостаточность. Дополнительную проблему составляло жесткое единство Устава духовных академий, оставлявшее каждой академии мало свободы для поиска и использования накопленного опыта. Отсутствие центрального органа, специально занимающегося организацией научно-богословской деятельности, а также научных и методических богословских конференций, затрудняло обобщение, обсуждение и оперативное использование опыта и идей всей высшей духовной школы по подготовке научных кадров.

Задача подготовки кадров, естественная для любой научно-учебной системы, была особенно важна для российской духовной школы XIX – начала XX в. С одной стороны, духовное образование и богословская наука, в отличие от других областей знания, не могли активно привлекать к преподаванию и исследованиям иностранные силы. Поэтому важность формирования национальной православной научно-образовательной элиты и традиции ее должного образования для богословия повышалась. С другой стороны, XIX – начало XX в. было эпохой организационного и содержательного становления духовно-учебной и научно-богословской системы, ее частого реформирования и значительной смены преподавательского состава. Знания и опыт набирались в процессе, поспешные выводы и неверные оценки были неизбежны, но необходимо было сделать все возможное для предохранения от этих ошибок учебного процесса.

Разные варианты подготовки кадров заимствовались высшей духовной школой из опыта отечественных и зарубежных университетов, однако приобретали в ней своеобразные черты, определяемые специальными задачами, условиями, проблемами. Первые два варианта были замышлены как практическая подготовка к самостоятельному преподаванию и научной работе: адъюнкт-профессор, стажер и альтернативный или «дополнительный» преподаватель. Каждый из этих вариантов нес дополнительную нагрузку: сочетания с преподаванием активной и целенаправленной научной деятельности. Однако малое число штатных преподавательских единиц по сравнению с предметами, требующими преподавателей-специалистов, заставляло «стажеров» работать в качестве самостоятельных преподавателей и не позволяло целенаправленно заниматься повышением научного уровня. Скудость средств не позволяла полноценно реализовать и идею «дополнительных преподавателей», занимающихся разработкой отдельных разделов богословских наук. Последний вариант подготовки научно-педагогических кадров – институт «профессорских стипендиатов» – замышлялся как теоретическая подготовка. Впервые был поставлен акцент на научном руководстве и систематической научной подготовке с определенными задачами, планированием и отчетностью. Однако и в этом случае ограниченность штатного состава академий и отсутствие специальных научно-богословских учреждений не позволяли полноценно использовать подготовленные кадры. Кроме того, краткость срока стипендиатства – один год – не давала возможности сочетать общую научную подготовку в избранной области, написание магистерской диссертации и освоение методических приемов преподавания.

Лишь в отдельных случаях высшей духовной школе удавалось осуществлять полноценную подготовку выпускника к занятию кафедры, включающую теоретическую подготовку, знакомство с опытом отечественных и зарубежных университетов, возможность сбора материала для самостоятельной научной работы.

Все эти причины приводили к тому, что наиболее эффективным и реально значимым был период самоподготовки и самосовершенствования преподавателей, уже исполняющих свои обязанности. Их подготовка была целенаправленной, были конкретизированы запросы к тем или иным элементам подготовки, появлялось умение работать с источниками и литературой, оценки и интерпретации были более зрелыми, а отчасти и профессиональными. Однако регулярной системы повышения квалификации и стажировки молодых преподавателей в других академиях или российских университетах налажено не было, организация таковых зависела от личной инициативы и энтузиазма самих преподавателей.

Дополнительным и эффективным средством для повышения уровня научно-педагогических кадров стали научные командировки за границу уже работающих преподавателей. Их участие в учебном процессе зарубежных университетов и научная работа в библиотеках, архивах, музеях показали свою высокую эффективность. Но и эти командировки опирались на личную инициативу преподавателей-специалистов или на конкретные проекты духовно-академических Советов. Для всего Духовно-учебного ведомства они не стали системой, а отдельные командировки нередко были скованы ограниченностью средств духовно-учебных капиталов в целом и доходами самих преподавателей духовного ведомства.

Тем не менее, несмотря на проблемы и лишь частичное достижение желаемых результатов, поиск оптимальных моделей для подготовки научно-педагогических кадров в области богословия дал определенный опыт, а критическое осмысление этого опыта – ряд идей по построению более эффективных вариантов такой подготовки. Можно выделить и систематизировать наиболее значимые из этих идей:

– подготовка научно-педагогических кадров должна начинаться в процессе основного образовательного цикла, включая изучение общих принципов и методов богословской науки, а также практическое освоение элементов научно-богословского исследования;

– специальная подготовка научно-педагогических кадров должна продолжаться не менее двух-трех лет, проводиться под постоянным научным руководством со стороны ученого-специалиста и кураторством самой высшей богословской школы, обеспечиваться стипендиями;

– подготовка должна сочетать теоретические и практические элементы; под последними следует понимать привлечение стипендиатов к преподаванию и помощи в научном руководстве студентами;

– теоретическая подготовка должна, в свою очередь, сочетать самостоятельную научную работу над конкретной научной проблемой и углубление в специальную область богословия, то есть изучение источников, научных трудов, включая самые современные, научной и преподавательской методологии;

– подготовка научно-педагогических кадров должна сопровождаться непосредственным – практическим – изучением опыта отечественных и зарубежных научных школ и учебных институтов, при этом важно выбирать лучшие образцы и лучших специалистов в области подготовки стипендиата;

– должна быть продумана система использования специально подготовленных научно-педагогических кадров с учетом области их специализации.