3.1. Кандидатские и магистерские испытания
1814–1869 гг.
Учебный институт академии, возглавляемый ректором академии и управляемый ее Внутренним правлением, должен был готовить новые научно-педагогические кадры, а Конференция – проверять результаты этой подготовки посредством экзаменов (испытаний). Это единство научного и учебного центра, закрепленное реформой 1808–1814 гг., неразрывно сопрягало аттестацию научной квалификации со всем подготовительным процессом. При такой постановке естественным образом итоговые испытания, завершавшие учебный курс, становились экзаменами, проверяющими уровень научной квалификации.
Учебный курс академии вскоре после введения Устава 1814 г. разделился на два отделения (две ступени), каждое из которых продолжалось два года и завершалось испытаниями. Устав рекомендовал проверять успехи студентов испытаниями двух видов: предварительными и решительными. В связи с разделением курса обучения на два отделения такие испытания стали проводить в конце каждого двухлетнего отделения. Предварительные проводились самими преподавателями – профессорами классов, но в присутствии двух-трех членов Конференции «для отвращения могущего случиться пристрастия со стороны профессоров». Однако первые годы после преобразования академий и на таких испытаниях – летних, в конце учебного года, – иногда присутствовали преосвященные и ревизоры от КДУ. Так, например, через год после преобразования МДА, в июле 1815 г., К Д У отправила на ревизию этой академии своего члена, ректора СПбДА архимандрита Филарета (Дроздова). Испытаниям по всем изучаемым предметам был подвергнут первый – в 1814–1816 гг. единственный – курс.
Устав 1814 г. предполагал младшие ученые степени – кандидата богословия и магистра академии – для выпускников академии. Поэтому обычным условием для получения ученой степени являлся весь процесс обучения в духовной академии, завершавшийся выпускными – решительными – испытаниями. Ученая степень, которую мог получить выпускник, определялась местом в разрядном списке. При составлении разрядного списка студентов принимались во внимание их успехи, то есть оценки за переводные испытания, сочинения, проповеди и поведение, полученные в течение всего периода академического образования. Разрядный список формировался в процессе учебы: первый вариант составлялся в конце первого года обучения и в конце каждого последующего года в него вносились коррективы. Последние изменения вносились после выпускных экзаменов и их обсуждения на собрании академической Конференции. Те, кто по совокупности результатов попадал в первый разряд, становились потенциальными магистрами, кто попадал во второй разряд – кандидатами. Разумеется, реализоваться эта возможность должна была по представлении сочинения. Таким образом, не только выпускные экзамены академии, но и весь набор четырехлетних оценок за письменные работы, устные переводные и даже промежуточные, частные, экзамены, а также за поведение приобретал значение «кандидатского минимума» и «магистерского минимума». Такая важность всего учебного процесса в системе научно-богословской аттестации ставит перед необходимостью рассмотреть его в данной монографии более подробно.
Включение промежуточных результатов в сумму, определявшую получаемую ученую степень, должно было стимулировать усердие студентов в течение всего учебного времени. В реальности же эта идея приносила как положительные, так и отрицательные результаты. Положительной стороной было серьезное отношение и студентов, и преподавателей к сочинениям. «Умение писать» ценилось высоко, и написание многочисленных сочинений по всем наукам курса считалось главным средством развития творческих способностей студентов. Однако творческие способности развивались в определенном направлении – умение рассуждать по любым вопросам, как богословским, так и общеинтеллектуальным, основываясь, конечно, на определенных фактах, источниках и диалектических построениях. В 1820–30‑х гг. для самостоятельных студенческих сочинений давались в основном темы, сформулированные в лучших традициях средневековой западной учености, в 1840–60‑х гг. ситуация менялась, но медленно. Темы для сочинений в середине 1850‑х гг. формулировались соответствующим образом: «О причинах…», «Представить суждение о…», «Какое значение имело…», «Как примирить…», «Как объяснить, что…», «Как оценить…». Работа над «рассуждениями» формировала некоторые элементы научного подхода: работа с источниками, умение выбирать из них нужные сведения, сравнивать определенные данные, искать причинно-следственные связи. Вырабатывалась определенная самостоятельность и систематичность мышления. Но излишняя увлеченность «рассуждениями» формально-отвлеченного характера стала со временем препятствовать научно-исследовательским тенденциям в академическом образовании. В начале 1862 г. ректор МДА протоиерей Александр Горский, видя, как студенты тяготятся традиционными «рассуждениями», а элементы научного исследования вырабатываются слабо, предполагал давать научные сочинения или статьи для критического разбора и сравнительного анализа. Это должно было подготовить студента к написанию выпускного сочинения, которое к тому времени уже предполагалось научной работой.
Число сочинений, которые студенты писали в течение учебного года, менялось на протяжении всего времени действия Устава 1814 г. Так как в самом Уставе ничего не было сказано ни о количестве сочинений, ни о времени, отпускаемом на их написание, эти параметры менялись, причем как централизованно, так и внутри каждой академии. Число сочинений за год колебалось: большую часть эпохи Устава 1814 г. сочинения писались каждый месяц учебного времени (девять за год), в 1859 г. число сочинений было официально сокращено до шести, однако в 1866 г. вновь увеличено. Но так как требования к сочинениям со временем повышались, то вопрос о сокращении числа сочинений был весьма актуален. О студенческом усердии при написании сочинений на всех этапах вспоминали практически все выпускники академий. Но была и оборотная сторона. Парадоксальной академической традицией посещение лекций было поставлено в противовес трудоемкой работе над сочинениями. Архиепископ Савва (Тихомиров), вспоминая студенческие годы в МДА, сетовал на свои неопустительные посещения лекций, к которому его обязывала добросовестность взрослого человека, «священническая совесть» и опасение оскорбить «почтенных наставников»: «…не мог серьезно заниматься сочинениями, при утомленных силах». Его более молодые и менее добросовестные однокурсники, пропускавшие лекции, больше «сберегали времени и сил для занятий сочинениями».
Виноваты были, конечно, не только сочинения, но и недостаточно продуманная система экзаменов. Система подготовки к экзаменам, принципы составления экзаменационных вопросов и ответов студентов менялась – такие решения могла принимать сама академия в лице Конференции или общего совещания преподавателей. Так, например, в МДА в 1840–50‑х гг. на экзамен выносился не весь прочитанный в курсе материал, а отдельные вопросы, на которые сами преподаватели, читавшие лекции, писали и «сдавали» предварительно ответы – «записки» или «статьи». Ответы выдавались студентам, что, как кажется, мало соответствовало заявленному в 1808–1814 гг. стремлению к «учености». В проекте Устава духовных академий 1809 г. оговаривалась «метода» академического учения, главными принципами которой были развитие собственных сил и деятельности разума. Освоение материала, преподанного на лекциях, подразумевало систематичность, творчество, самостоятельность и хорошее знание источников. Однако, если учесть, что на экзамене кроме выученных ответов дополнительными вопросами в большей или меньшей степени проверялось общее владение материалом, экзамены представляются более значимым мероприятием. Сходная системы была в эти годы и в других академиях. В академических экзаменах этих лет была еще одна странность: спрашивались не все студенты, а избранные, поэтому даже подготовленные студенты надеялись избежать личной ответственности. Кроме устных экзаменов проводи лись и письменные – «экспромты». К началу 1860‑х гг. корпорации всех академий стали замечать падение уровня знаний выпускников, с одной стороны, небрежение в посещении лекций – с другой. Увлеченные «рассуждениями» в сочинениях, студенты относились слишком легкомысленно к фактическому знанию, а тот анализ этого фактического материала, который пытались проводить преподаватели на лекциях, вовсе ускользал от их внимания. Об этом писал бакалавр МДА по классу философии своему отцу, магистру (1818) и бывшему преподавателю академии.
Отношение преподавателей к этой проблеме было неоднозначным: было досадно читать в полупустой аудитории лекции, на подготовку которых тратилось много сил и времени, но насильно загнанные слушатели вдохновляли мало. Преподаватель по истории Русской Церкви Е. Е. Голубинский признавался в воспоминаниях, что в начале его преподавания в МДА с 1861 г. «по временам чувствовалась горькая обида на студентов» за их равнодушие к лекциям, но он «считал недостойным порядочного ученого и порядочного профессора зазывать на лекции балаганным способом». Разумеется, предвидя перспективу получения готовых записок от преподавателей, студенты не считали себя должными тратить время на посещение лекций, когда в келье ждало начатое сочинение.
Ситуацию периодически старались исправить ректоры и инспекторы, ревнующие об учебной дисциплине: режим устрожался, студентов отправляли на лекции, но при ослаблении общей дисциплины аудитории вновь пустели. Были предприняты попытки усовершенствовать экзаменационный процесс и подготовку к экзаменам. В МДА в 1860 г. решили отводить на написание каждого сочинения определенный период: сочинение по тому или иному предмету давалось каждый месяц, на его написание после объявления тем отводилось строго 20 дней, ос тальные же 10 дней в месяц студенты должны были посвящать усердным занятиям по читаемым курсам – чтению рекомендованной литературы и повторению того, что сказано в классе. Но необходимо было не только выделить время, но и побудить студентов в это время заниматься тем, для чего оно выделялось. Периодически во всех академиях принимались решения выделять часть лекционного времени на повторение пройденного и репетиции. Некоторые преподаватели пытались это осуществить: спрашивать у студентов «отчета» по тому, что было прочитано и даже по тем источникам и сочинения, которые были рекомендованы для самостоятельного чтения, а результаты учитывать при составлении списков. В 1862 г. в МДА общее совещание преподавателей приняло решение изменить экзаменационную систему: 1) преподавателям к экзамену не составлять ни записок, ни тем более конкретных ответов на вопросы; 2) выносить на экзамены не отдельные темы, а все, что пройдено; 3) спрашивать всех студентов по всем предметам и «ответам на экзамене придавать значение при составлении списка».
Но при любых условиях итоговые экзамены – в конце первого отделения по небогословским предметам, в конце второго отделения по богословским – имели очень важное значение. В первые десятилетия действия Устава 1814 г., когда система курсовых сочинений, представляемых на ученую степень, еще не развилась и диссертации представляли собой лишь письменные ответы на вопросы, экзамены были главным завершающим моментом академического образования или последним рубежом научно-богословской аттестации. Согласно Уставу, на предварительных испытаниях должны были присутствовать представители Конференции. Устав не уточнял, должны это быть внешние ее члены или внутренние, но разумнее было первое, ибо внутренние члены Конференции сами были преподавателями и экзаменаторами. По Уставу этих представителей должна была назначать Конференция, но на практике каждая академия действовала по своей традиции. Так, например, в МДА в 1820‑40‑е гг. «депутаты» от Конференции на предварительные испытания избирались в собраниях Конференции, а в 1850‑х гг. ректор сам приглашал на «частные» испытания по богословию студентов старшего курса кого-то из внешних членов Конференции, бывших в городе.
Ректоры МДА для повышения статуса этих испытаний часто приглашали единственного в Москве доктора богословия, кроме митрополита Московского Филарета (Дроздова), выпускника (1822) и бывшего бакалавра (1822–1827) МДА протоиерея Петра Терновского. Протоиерей П. Терновский занимал до 1858 г. кафедру богословия в Московском университете, поэтому имел опыт университетского проведения экзаменов, а после 1858 г. служил настоятелем московской церкви Святых апостолов Петра и Павла на Басманной, поэтому охотно соглашался вновь приобщиться к учено-научному процессу. Нередко и правящий архиерей посещал эти предварительные испытания. Так, например, бывали на таковых в МДА митрополит Московский Филарет (Дроздов) (1821–1867), митрополиты Санкт-Петербургские Никанор (Клементьевский) (1848–1856), Григорий (Постников) (1856–1860), Исидор (Никольский) (с 1860 г.), митрополиты Киевские Евгений (Болховитинов) (1822–1837) и Филарет (Амфитеатров) (1837–1857), архиепископ Казанский Григорий (Постников) (1848–1856).
«Решительные» или «публичные» испытания проводились по окончании всех предварительных, торжественно, в присутствии не только внутренних, но и внешних членов Конференции. Возглавлял комиссию иногда правящий архиерей, иногда кто-то из викарных епископов. Эти экзамены были единственной демонстрацией учебных успехов каждой академии, поэтому на них приглашались и важные лица академического города, не имевшие отношения к академии. Экзамены были испытаниями не только для выпускников, но и для преподавателей – тем более что с выпуском совмещалась обычно ревизия академии с проверкой программ, конспектов, записок. Экзамен состоял из двух смысловых частей: из ответов студентов на вопросы, составленные преподавателем данного предмета, а также на вопросы, которые могли задавать все члены комиссии, то есть Конференции, но задавал обычно архиерей. Вопросов некоторых архиереев, особенно известных ученостью и строгостью, боялись не только студенты, но и преподаватели. Так, напри мер, всегда были серьезным испытанием для членов корпорации МДА экзамены с участием святителя Филарета (Дроздова).
После проведения итоговых экзаменов Конференции составляли окончательные разрядные списки выпускников. В первые годы деятельности преобразованных академий это деление на разряды и означало утверждение в той или иной степени. Однако уже с конца 1820‑х гг. итоговое – «курсовое» – сочинение приобретает большее значение, и определение в разряд становится потенциальной возможностью получения ученой степени. Те студенты, которые попадали по сумме баллов в 1‑й разряд, но сочинение их не могло быть признано магистерским, получали статус «старшего кандидата», то есть потенциального магистра. В этот же разряд попадали и потенциальные магистры с другими промахами и соответствующими условиями. Об условиях, которые ставились перед этими выпускниками, и их судьбе см. 3.3.
Устав 1814 г. включил в обязанности Конференции проводить испытания на соискание ученых степеней кандидата богословия и магистра академии не только для студентов академий, но и для любых выпускников семинарий, из монашествующих или белого духовенства, заявивших о таком желании. Такое желание лицами, не кончившими академию, заявлялось крайне редко. Так, в 1820 г. «исправляющий должность профессора физики и математики» в Вологодской ДС священник Михаил Васильевский, из студентов семинарии, был допущен Конференцией СПбДА до экзаменов на степень, но не смог их выдержать удовлетворительно.
1869–1884 гг.
Новый Устав 1869 г. изменил всю экзаменационно-оценочную систему в академиях. Кандидатское сочинение писалось теперь на 3‑м курсе, а 4‑й курс выделялся в особую образовательную ступень. Специальных кандидатских экзаменов не вводилось, таковыми считались выпускные экзамены 3‑го курса. Устав неопределенно говорил о тех, кто может быть удостоен перевода на 4‑й курс: окончившие «в третьем курсе испытание с отличным успехом» (§ 136). В 1874 г. Учебный комитет признал достаточными для степени кандидата богословия – и, следовательно, для перевода на 4‑й курс – «в среднем выводе по всем предметам академического курса», за исключением новых языков, не менее «4» и по каждому предмету не менее «3». Для получения звания действительного студента достаточно было последнего требования – «не менее «3» по каждому предмету». При этом подчеркивалось, что в академиях нет разделений предметов на главные и дополнительные (как в университетах), поэтому для получения ученой степени важны успехи по всем предметам академического курса. Таким образом, «кандидатский минимум» стал включать, как и в дореформенный период, оценки не только по выпускным экзаменам 3‑го курса, но по всем предшествующим (переводным) экзаменам. Но эти требования были не столь высоки, поэтому в реальности выпущенных после 3‑го курса со званием действительного студента было мало, особенно после того как процесс стабилизировался. Так, например, в СПбДА таковых было: в 1875 г. – 2, в 1876 г. – 3, в 1877 г. – 4, в 1878 г. – 2, в 1879 г. – 7, в 1880 г. – 1, в 1881 г. – 1, в 1882 г. – 5, в 1883 г. – ни одного, в 1884 г. – 1. Не хуже дело было и в младшей академии – Казанской: в 1875 и 1876 гг. – ни одного действительного студента, в 1877 г. – 2, в 1878 г. – 1, в 1879 г. – ни одного, в 1880 г. – 2, в 1881 г. – ни одного, в 1882 г. – 3, в 1883 г. – 2, в 1884 г. – 2. Следует иметь в виду, что некоторые из действительных студентов в дальнейшем сдавали дополнительные экзамены или представляли новое кандидатское сочинение и получали степень кандидата богословия.
Для магистерской степени Уставом 1869 г. были введены особые – магистерские – экзамены, которые проводились в конце 4‑го курса. Сдавались они по группе наук, избранной студентом для специализации – как научной, так и преподавательской. К этим экзаменам студенты должны были готовиться на протяжении всего учебного года на специальных практических занятиях.
Эти занятия выпускного курса представляли наибольшую учебную проблему при введении Устава 1869 г. Первый опыт 4‑го курса в условиях нового Устава (в СПбДА и КДА – в 1870/71 уч.г., а в МДА и КазДА – в 1871/72 уч.г.) не был показательным, ибо составляли его студенты, учившиеся по особым программам. До следующего – полноценного по своей новизне – 4‑го курса оставалось еще два года, и за это время неопределенные указания Устава (§ 133, 137, 138) должны были приобрести более конкретную и реальную форму.
На 4‑й курс Устав 1869 г. возлагал большие надежды: именно этот год должен был быть венцом всего нового процесса обучения, выявить его достоинства и недостатки. 4‑й курс мыслился как особый, более высокий, уровень образования: показавшие себя зрелыми и достойными выпускники-трехгодичники получали возможность подготовки к будущей деятельности – ученых-богословов и педагогов. На введении этого положения настоял протоиерей Иоанн Янышев, считавший эту возможность – сделать первое серьезное научное исследование под кровом академии – очень важной для каждого духовного выпускника и для традиций богословия. Он мыслил 4‑й курс как зачаток научно-исследовательских институтов, лабораторий богословской науки, способствующих ее развитию. Но реакция преподавателей академий на это нововведение была неоднозначна.
Идеальным результатом 4‑го курса был магистр, написавший и защитивший на публичном диспуте диссертацию; изучивший источники и исследования по избранной группе наук, освоивший педагогические приемы и показавший способность преподавать эти науки в духовных академиях и семинариях на современном научном уровне. Но как практически осуществлять одновременное выполнение этих задач, каждая из которых требовала много времени и сил, Устав не объяснял. Оставлялся на самостоятельное решение корпораций и вопрос о совмещении на «специально-практических лекциях» научной и педагогической подготовки. Все эти проблемы могли решаться только на практике.
Советам было предложено разработать и представить в Синод на утверждение подробные правила, регламентирующие жизнь выпускников. Представленные правила были утверждены Святейшим Синодом, но для временного руководства, до составления общих правил для всех академий. Таким образом, заявленная самостоятельность академий в процессе введения Устава постепенно умалялась, а централизация вновь набирала силу. Окончательное решение вопроса о постановке 4‑го курса затягивалось, и общие правила были выработаны лишь к 1874 г., к завершению первого «цикла».
Педагогическая подготовка, хотя и была лишь одной из трех задач, возлагаемых на 4‑й курс, в первые годы проведения реформы затмила задачу научную. Но и с наукой возникали серьезные проблемы. Устав 1869 г. не позволял приобрести магистерскую степень, минуя кандидатскую, но в качестве магистерской диссертации можно было представить доработанное кандидатское сочинение. Однако повышение требований к магистерским диссертациям, условие их обязательной публикации и публичной защиты делали затруднительным даже этот вариант. Кроме того, многие студенты были вполне удовлетворены кандидатской степенью. Но кандидатскую степень и право преподавания в семинарии мог получить лишь тот, кто окончит 4‑й курс, сдаст – успешно или неуспешно – магистерские экзамены и прочитает удовлетворительно пробные лекции по избранным к преподаванию наукам (§ 133, 136–140). После 3‑го курса можно было выйти из академии лишь в звании действительного студента и с правом преподавания в духовном училище, которое имели и выпускники семинарии.
Группы наук для магистерского экзамена и порядок этого экзамена Устав не определял: это предполагалось разработать практически. В 1871 г. первый вариант таких групп был предложен Советом СПбДА. После рассмотрения Учебным комитетом этот вариант был утвержден Святейшим Синодом для временного руководства самой СПбДА, затем и всем остальным академиям. На протяжении четырех лет академии отрабатывали групповую специализацию и систему магистерских экзаменов. Основных проблем было две: 1) состав предметов магистерского экзамена, 2) смысл и требования этого экзамена.
Учебный комитет настаивал на том, чтобы группы специализации соответствовали семинарским учебным планам, то есть учитывали соединение предметов в кафедры и не включали предметов, не преподаваемых в семинарии. Так, были «забракованы» в качестве специально изучаемых наук предложенные Советом СПбДА библейская археология, сравнительное богословие, учение о русском расколе, библейская история, славянские наречия. Восстал Учебный комитет и против разделения церковной и гражданской истории, преподаваемой в семинарии одним педагогом. Логику предложил разделить с психологией, соединив ее со словесностью и историей литературы; а психологию, историю философии и основное богословие – с педагогикой, по семинарскому варианту.
Проблему составляла и специализация по общеобязательным предметам. Во всех академиях дискутировали по вопросу: могут ли студенты церковно-исторического или церковно-практического отделений специализироваться по Священному Писанию, принадлежавшему организационно к богословскому отделению, а студенты богословского отделения – по древним языкам, принадлежавшим к церковно-практическому отделению? Учебный комитет пытался настоять на самом простом порядке – административной принадлежности к отделению, но пришлось учесть интересы науки и свободу выбора студентов и разрешить специализацию всем отделениям по всем общеобязательным предметам. Проявилась «нечеткость» Устава по отношению к небогословским наукам: по ним готовились преподаватели, но не давались магистерские степени. Было решено в каждую группу специализации по небогословским предметам включать богословский предмет, по которому можно было писать диссертацию и получить богословскую магистерскую степень.
Наконец в 1874 г., после окончательного обсуждения, Учебный комитет составил итоговый документ, утвержденный Святейшим Синодом. По положению Синода 1874 г. было предложено восемь специ альных групп для 4‑го курса: 1) Священное Писание и древний язык: еврейский – для студентов богословского отделения и греческий – для студентов других отделений; 2) богословие основное, догматическое и нравственное; 3) пастырское богословие, гомилетика, литургика и каноническое право; 4) всеобщая церковная история и история Русской Церкви; 5) всеобщая гражданская и русская история и один из богословских предметов; 6) словесность с историей литературы и логика и один из богословских предметов; 7) психология, история философии и педагогика и один из богословских предметов; 8) один из древних языков и один из богословских предметов.
Еще меньше ясности было с проведением магистерских экзаменов. С одной стороны, магистерский экзамен по уровню требований должен быть выше кандидатского, да и не хотелось превращать выпускной курс исключительно в педагогический, не имеющий научно-богословского значения. С другой стороны, у академий не было опыта проведения магистерских экзаменов и четкого понимания, как можно проверить ученую «зрелость». Учебный комитет дал общее указание: экзамен должен проверять «основательную ученую подготовку к получению степени магистра». Но первые опыты магистерских экзаменов показали, что построить новую систему непросто: бóльшая часть из них проводилась на уровне и по схеме обычных экзаменов, к тому же в упрощенном варианте. Еще более «расслабляла» вскоре установившаяся система оценок: «удовлетворительно» или «неудовлетворительно», без дифференциации. Каждый экзаменуемый выбирал заранее один раздел по сдаваемому предмету, раздробив его на несколько частных вопросов, и «докладывал» на экзамене. Экзаменаторы не возражали: традиция была сильна, да и объяснительная записка к Уставу говорила об углубленных занятиях студента по одному из разделов науки. Студенты 1‑го после реформенного набора в МДА (1870–1874 гг.) сдавали в конце 4‑го курса шесть экзаменов. При этом лишь об одном – по истории Русской Церкви, проводимом Е. Е. Голубинским, – смогли сказать: «…по серьезности вопросов он, действительно, походил на магистерский, чего не было заметно доселе». Корпорация столичной академии, ежегодно анализируя результаты магистерских экзаменов, пыталась сформулировать более четкие требования к выпускникам, учитывающие и весь «комплекс» богословских знаний, полученный за четыре года академии, и специально-научную подготовку последнего курса. Но и эти усилия имели лишь относительный успех.
Магистерский экзамен для тех, кто не искал магистерской степени, был бесполезен, хотя пройти его было необходимо: без него не могли быть получены степень кандидата и право преподавания в семинарии. Статистика свидетельствует о том, что сдать магистерские экзамены было несложно: большая часть выпускников получала право на защиту магистерской диссертации без повторных испытаний. В СПбДА из 34 студентов 1‑го набора по правилам Устава 1869 г. (XXX курс, выпуск 1873 г.) это право получили 25; в 1874 г. – 21 из 26; в 1875 г. – 34 из 36; в 1876 г. – 29 из 36; в 1877 г. – все 39; в 1878 г. – 26 из 32; в 1879 г. – 37 из 44; в 1880 г. – 28 из 35; в 1881 г. – 34 из 51; в 1882 г. – 37 из 49; в 1883 г. – 60 из 74; в 1884 г. – 58 из 77. В МДА из 28 студентов 1‑го набора по правилам Устава 1869 г. (XXIX курс, выпуск 1874 г.) это право получили 22; в 1875 г. – 25 из 30; в 1876 г. – 32 из 35; в 1877 г. – 23 из 37; в 1878 г. – 33 из 37; в 1879 г. – 40 из 45; в 1880 г. – 39 из 43; в 1881 г. – 38 из 42; в 1882 г. – 42 из 46; в 1883 г. – 54 из 58; в 1884 г. – 58 из 66. В КазДА из 24 студентов 1‑го набора по правилам Устава 1869 г. (XV курс, выпуск 1874 г.), это право получили 19; в 1875 г. – 15 из 18; в 1876 г. – 19 из 28; в 1877 г. – 19 из 22; в 1878 г. – 22 из 27; в 1879 г. – 22 из 25; в 1880 г. – 18 из 26; в 1881 г. – 16 из 17; в 1882 г. – 27 из 32; в 1883 г. – 22 из 30; в 1884 г. – все 34.
Однако для тех, кто не получал на магистерском экзамене положительных оценок по всем предметам своей специально-практической группы, но в дальнейшем представлял магистерскую диссертацию, до пуск к защите осложнялся. Соискателю необходимо было вновь сдавать магистерские экзамены, причем не только по тем предметам, по которым они получили неудовлетворительные оценки, но по «одной из групп предметов, согласно утвержденной Святейшим Синодом таблице испытаний на эту степень». Иногда это условие становилось непреодолимым препятствием, ибо готовиться вновь к экзаменам, да еще со столь неопределенными требованиями, было непросто. Так, например, выпускник церковно-исторического отделения МДА 1877 г. Александр Синайский в 1881 г. предоставил в Совет МДА рукописное сочинение «Отношение Древне-Русской Церкви к латинству» на соискание степени магистра. Однако в свое время он получил неудовлетворительный балл на магистерском экзамене по своему специальному предмету – истории Русской Церкви, и Совет потребовал нового магистерского экзамена. Диссертация так и не была защищена, хотя А. Л. Синайский, в будущем протоиерей, а затем архимандрит Августин, стал довольно известным исследователем и автором нескольких монографий.
Уставные положения, регламентирующие занятия выпускного курса, оказались слишком неопределенными, и корпорации не были готовы к ним в должной степени. Учебный комитет не мог четко представить свое мнение и занимал двойственную позицию: с одной стороны, настаивал на праве и обязанности духовных академий развивать науку и приобщать к этому студентов выпускного курса, с другой – отстаивал преимущественно интересы средней школы, педагогические.
Таким образом, в первые годы действия Устава 1869 г. организация занятий на выпускном курсе составляла для духовных академий серьезную проблему. Отсутствие конкретных указаний Устава по этому воп росу позволяло академиям творчески искать решений поставленных задач. Но отсутствие опыта и занятость преподавателей в первые годы действия Устава 1869 г. своими собственными научно-аттестационными проблемами не позволяли им специально заниматься методическим совершенствованием.
Совершенствование системы узкой специализации имело смысл, если только духовно-учебное ведомство обеспечивало применение выпускников-специалистов в области изучаемых ими наук. Однако уже весной 1871 г., в преддверии 1‑го выпуска преобразованных СПбДА и КДА, реальные сведения жестко указали полную «несостыковку» запросов семинарий и предложений академий. Был издан указ, в котором «узость» педагогической специализации расширялась: дозволялось держать пробные преподавательские лекции по всем общеобязательным и отделенским предметам. Выпуски академий в начале 1870‑х гг. были немногочисленны, а вакантных мест в семинариях было много, поэтому выпускники могли выбирать, «принимая во внимание как предметы преподавания, так и географические и бытовые условия того города, где находилось место службы». При этом часть семинарских заявок оказывалась неудовлетворенной, но академии, заранее сообщая об этом семинарским правлениям, снимали с себя ответственность, предоставляя семинариям право обратиться в другие академии. Спасать систему решили усилением централизации: определением Святейшего Синода, Высочайше утвержденным 25 мая 1874 г., распределение выпускников академий было изъято из ведомства Советов академий и сосредоточено в Учебном комитете.
1884–1918 гг.
Устав духовных академий 1884 г. аннулировал особое положение 4‑го курса, особые магистерские экзамены и, соответственно, специальные занятия по подготовке к ним. Кандидатское сочинение писалось на 4‑м курсе, но при успешном проведении исследования и отличной оценке рецензента могло стать и магистерским – после напечатания и защиты на коллоквиуме. Как и до 1869 г., и кандидатскими, и магистерскими экзаменами становились выпускные экзамены в конце 4‑го курса, но, как и прежде, в «минимум» включался весь набор четырехлетних оценок за устные переводные экзамены и письменные работы. При составлении разрядного списка студентов на 4‑м курсе принимались во внимание их успехи за все время академического образования, а список определял потенциальную степень или звание действительного студента. Для тех, кто получал право защищать магистерскую диссертацию без нового испытания, было введено именование «кандидат-магистрант».
Первый же выпуск, произведенный по правилам нового Устава (1885), показал усложненность новой системы по сравнению с магистерскими экзаменами. В этом году в СПбДА из 96 студентов, утвержденных в степени кандидата богословия, лишь 30 получили право на получение степени магистра без нового устного испытания; в МДА – из такого же числа кандидатов только 17 получили права магистрантов; в КазДА – 6 из 41. Конечно, этот выпуск попал в особенно трудное положение, ибо Святейший Синод обязал студентов выпускного курса выслушать лекции и сдать экзамены по всем предметам, которые не входили по Уставу 1869 г. в их отделение. Поэтому выпускники 1885 г. сдавали по 11–12 экзаменов сверх нормы, причем после «ускоренных», сильно сокращенных лекционных курсов, и никакое снисхождение экзаменаторов не могло нормализовать эту ситуацию. В дальнейшем – после выхода курсов, которые Устав 1884 г. застал на середине академического пути, – ситуация постепенно улучшилась. Но обобщения делать сложно, ибо доля магистрантов среди кандидатов-выпускников зависела от академии: если в СПбДА некоторые годы магистранты составляли около половины, а иногда даже большинство из кандидатов-выпускников, то в МДА они составляли меньшинство (за исключением одного года – 1893‑го). Значение имел, разумеется, и состав студентов, но и требовательность преподавательской корпорации на выпускных экзаменах. Приведем данные по этим двум академиям за 12 первых лет после введения Устава 1884 г. В СПбДА в 1886 г. магистранты составили 37 из 87 кандидатов; в 1887 г. – 28 из 58; в 1888 г. – 34 из 45; в 1889 г. – 42 из 54; в 1890 г. – 47 из 65; в 1891 г. – 29 из 43; в 1892 г. – 19 из 32; в 1893 г. – 38 из 49; в 1894 г. – 30 из 42; в 1896 г. – 25 из 49; в 1897 г. – 24 из 57. В МДА в 1886 г. магистранты составили 26 из 104 кандидатов; в 1887 г. – 17 из 72; в 1888 г. – 16 из 59; в 1889 г. – 11 из 56; в 1890 г. – 12 из 42; в 1891 г. – 14 из 41; в 1892 г. – 17 из 44; в 1893 г. – 19 из 37; в 1894 г. – 19 из 50; в 1895 г. – 13 из 60; в 1896 г. – 21 из 68; в 1897 г. – 19 из 51. КазДА – «младшая», имевшая меньший состав курсов, так же, как и МДА, не была щедра на «магистрантские» льготы: в 1886 г. она выпустила 4 магистрантов из общего числа 44 кандидатов; в 1887 г. – 5 из 41; в 1888 г. – 4 из 26; в 1889 г. – 6 из 42; в 1890 г. – 4 из 27; в 1891 г. – 1 из 32; в 1892 г. – 3 из 22; в 1893 г. – 3 из 28; в 1894 г. – 4 из 28; в 1895 г. – 7 из 32; в 1896 г. – 13 из 40; в 1897 г. – 9 из 53.
Интересно сравнить эти данные с соответствующей статистикой за первые годы действия Устава 1910–1911 гг., ибо и он даровал выпускникам право защищать магистерскую диссертацию без нового выпускного испытания на тех же условиях. В СПбДА в 1912 г. магистранты составили 27 из 53 выпускников-кандидатов; в 1913 г. – 21 из 58; в 1914 г. – 18 из 57. В МДА в 1912 г. магистранты составили 27 из 53 выпускников-кандидатов; в 1913 г. – 21 из 58; в 1914 г. – 18 из 57. Данные за последующие годы не показательны, ибо условия изменились в связи с начавшейся войной. Следует иметь в виду, что ежегодно были студенты, не получавшие при выпуске ученой степени, а оканчивающие курс со званием действительного студента. Некоторые из них в дальнейшем получали степень кандидата богословия, иногда через несколько лет.
Советы академий пытались использовать место в разрядном списке для регламентации учебного процесса. Так, например, Совет МДА в начале 1890‑х гг. разработал систему понижения в разрядном списке за нарушение учебной дисциплины и поведение: не подавшие в назначенный срок семестровое сочинение без уважительной причины понижались в разрядном списке на три номера, не подавшие два сочинения – на шесть номеров, не подавшие все три положенных сочинения за год – соответственно на девять номеров; получившие по поведению пониженный балл «4» понижались на пять номеров. И все это, таким образом, влияло на «кандидатский минимум».
Баллы, соответствующие 1‑му и 2‑му выпускному разряду, в Уставе 1884 г. определялись понятиям «отличные», «хорошие», «удовлетворительные успехи»: «отличные успехи» за все четыре года давали право на 1‑й разряд и степень магистра без новых испытаний, «очень хорошие и хорошие» – на 2‑й разряд и степень кандидата (по представлении и оценке достоинства соответствующего сочинения), «посредственные успехи» и неудовлетворительное сочинение – звание действительного студента. В условиях действия Устава 1884 г. под «отличными» успехами, дающими право на получение степени магистра без новых испытаний, считался средний вывод по всем устным экзаменам и сочинениям за весь учебный курс не ниже 4½, «очень хорошими и хорошими», дающими право на степень кандидата – не ниже 4, на звание действительного студента – не ниже 3. Неопределенность была не только в назначении баллов, но и в некоторых возникавших ситуациях. Поэтому в Уставе 1910–1911 гг. более детально прописывались все возможные исходы.
Согласно первому варианту этого Устава, Высочайше утвержденному 2 апреля 1910 г., студенты, не получившие за все время обучения в академии ни одного неудовлетворительного балла и представившие удовлетворительное сочинение, получали степень кандидата богословия. При этом имеющие в среднем выводе за все годы обучения не менее 4½ причислялись к 1‑му разряду, не менее 3½ – ко 2‑му разряду. Студенты, показавшие за годы обучения в академии удовлетворительные или лучшие успехи, но представившие сочинение, не удовлетворительное для степени кандидата богословия, или не представившие такового по уважительной причине, получали звание действительного студента. Не представившие сочинение без уважительной причины выпускались из академии даже без такового звания, со свидетельством о выслушании академических наук. В Уставе были оговорены и возможности дальнейшего научного роста. Не представившие сочинения должного уровня для получения кандидатской степени должны были его представить, не имевшие должных успехов для получения кандидатской степени должны были получить соответствующий балл по устным испытаниям или письменным работам, по которым такового балла не имели. Редакция Устава духовных академий 1910 г., проведенная в 1911 г., отчасти коснулась и положений научно-богословской аттестации, а именно баллов, получаемых студентами академий в течение учебного курса, и причисления выпускников к разрядам (§ 168 и 174 Устава 1910 г.). Однако при этой редакции возникло некоторое несоответствие. § 165 и 171 новой редакции Устава 1911 г., заменившие при исправлении указанные параграфы Устава, утвержденного 2 апреля 1910 г., образовали некоторую вилку. Если в Уставе 1910 г. § 168 гласил: «Студенты 4‑го курса, представившие удовлетворительное курсовое сочинение и за все время пре бывания в академии не получившие ни одного неудовлетворительного или слабого балла, утверждаются в степени кандидата богословия и причисляются: при среднем выводе за все года обучения не менее 4 к первому разряду, а при среднем выводе не менее 3 к второму». Ему соответствовал и § 174: «Кандидаты богословия, числящиеся по первому разряду, пользуются правом на получение степени магистра богословия без новых устных испытаний. Числящиеся по второму разряду должны, для удостоения степени магистра богословия, выдержать новое устное испытание по тем предметам, по коим они получили балл низке 4» (курсив здесь и далее мой – Н. С.)
Однако в 1911 г. признано было необходимым повысить требования по отношению к магистрантам, и поэтому § 168 Устава 1910 г. заменил соответствующий ему § 165, отредактированный следующим образом: «Студенты 4‑го курса, представившие удовлетворительное курсовое сочинение и за все время пребывания в академии не получившие ни одного неудовлетворительного балла, утверждаются в степени кандидата богословия и причисляются: при среднем выводе за все года обучения не менее 4½ – к первому разряду, а при среднем выводе не менее 3½ – к второму». Однако при этом и в § 174 новой редакции Устава 1911 г., соответствующем § 171 Устава 1910 г., должно было быть учтено это и заменено на «…по коим они получили балл ниже 4½». Но этого не было сделано, и получилась некоторая вилка. В 1912 г. Совет МДА выявил в действующем Уставе духовных академий это несоответствие и возбудил ходатайство пред Синодом о разъяснении: как быть, если какой-нибудь студент, имеющий в течение академического курса по всем предметам «один и тот же балл 4»? Как имеющий в среднем выводе менее 4½, на основании § 165 он будет причислен ко 2‑му разряду и затем пожелает искать степени магистра богословия. По каким же предметам Совет академии, в силу § 171, должен будет требовать от него новых испытаний? Синод дал ответ, что «какой-либо несогласованности между § 165 и 171 Устава духовных академий не усматривается», но разъяснения, как быть в указанной Советом гипотетической ситуации, не дал. Совет МДА, приняв указ Синода «к сведению и руководству», оставил решение выявленной проблемы до конкретного случая. Первый раз такой случай представился Совету КДА в 1914 г. Совет этой академии, не запрашивая дополнительно Синод, самостоятельно принял компромиссное решение – причислять выпускников академии к трем разрядам: 1) к 1‑му, с предоставлением права на получение степени магистра богословия без новых устных испытаний; 2) ко 2‑му, также с предоставлением права на получение степени магистра богословия без новых устных испытаний; 3) ко 2‑му, но с обязательством для удостоения степени магистра богословия выдержать новое устное испытание по тем предметам, по коим получен балл низке 4. Однако Совет МДА оказался в 1915 г. в более сложной ситуации. Выпускник-кандидат академии этого года болгарский уроженец Дмитрий Дюлгеров, имевший в среднем выводе за все годы обучения менее 4½, удостоен был Советом МДА степени кандидата богословия с причислением ко 2‑му разряду и, следовательно, с обязательством при соискании магистерской степени держать новые устные испытания по тем предметам, по которым он получил в свое время балл ниже 4. Однако Дюлгеров не имел в течение всего курса по устным испытаниям ни одного балла ниже 4, и, следовательно, дисциплин для его дополнительных испытаний не было. И хотя магистерского сочинения он не представлял, но обратился в Учебный комитет при Святейшем Синоде с прошением о причислении его, на основании указанных обстоятельств, к 1‑му разряду (до нужной суммы, дающей средний вывод 4½, ему не хватало 0,04 балла). Однако Совет МДА ответил на запрос председателя Учебного комитета архиепископа Финляндского и Выборгского Сергия (Страгородского) просьбой содействовать разрешению этого противоречия в целом.
Если студенты не сдавали или сдавали неудовлетворительно выпускные экзамены или имели задолжности по письменным работам, они не удостаивались даже звания действительного студента – выпускались без всяких степеней и званий.
Но если студент не являлся одиозной личностью, то Совет обычно разрешал ему впоследствии сдать устные испытания и представить письменные работы. В случае благополучного исполнения только этих условий, но без предоставления кандидатского сочинения, они удостаивались звания действительного студента. В случае же представления и сочинения на степень кандидата такие искатели могли получить и эту степень. Такой «хвост» из неуспешных выпускников или задолжников тянулся практически за каждым курсом во всех академиях: большая часть решала свою судьбу в ближайшие один – три года, но отдельные представители могли сдавать свои задолжности еще несколько лет.
Так, например, в июне 1909 г. в МДА сложилась катастрофическая ситуация: из 55 студентов 4‑го курса лишь 24 студента сдали все устные испытания и представили все письменные работы (и даже из них двое не представили выпускных сочинений). Суждение о 31 задолжнике было перенесено на сентябрь.
Уставы 1884 и 1910–1911 гг. не оговаривали, в отличие от Устава 1869 г., порядка получения ученых степеней внешними лицами, не имевшими высшего духовного образования. Главное обоснование этому было сформулировано обер-прокурором К. П. Победоносцевым при представлении окончательного варианта Устава 1884 г. императору: «Академия есть учреждение, устроенное не исключительно для одного богословского образования, но и для нравственного воспитания в известном, соответствующем интересам Церкви, настроении или направлении». К тому же такой способ приобретения ученых богословских степеней был признан не полезным ни для Церкви, ни для богословской науки: степень должна венчать полноценное, систематическое образование, реализованное в самостоятельном научном исследовании. Разумеется, это не лишало любого человека возможности заниматься богословием, писать и печатать научные работы, но при желании получить какую-то научную аттестацию своего богословского уровня он должен был пройти образовательно-научную лестницу духовной академии.
Однако для вольнослушателей академий оставалась возможность «включиться» в официальный процесс немного позднее, не с 1‑го курса. Вольнослушатели, допускаемые к слушанию академических лекций на основании § 115 Устава 1884 г. и § 150 Устава 1910 г. по усмотрению епархиального архиерея, не пользовались правом подвергаться переводным испытаниям и подавать сочинения на соискание ученой степени. В 1890‑е гг. практиковалась такая система: совет академии ходатайствовал пред Синодом о разрешении благонадежному вольнослушателю наравне со студентами представлять на данные темы сочинения и сдавать ежегодно экзамены по всем предметам академического курса, а по окончании курса и представлении выпускного сочинения удостаиваться соответствующей степени.
Были даже случаи экстерната: по разрешению Святейшего Синода некоторые вольнослушатели допускались к ускоренной сдаче экзаме нов по богословским предметам академического курса для получения по представлении диссертации степени кандидата богословия. Так, например, указом от 13 августа 1893 г. Синод разрешил действительному статскому советнику лекарю Александру Колесову (59 лет) поступить вольнослушателем в МДА и сдать в течение двух лет экзамены по всем богословским предметам академического курса для «получения, по представлении диссертации, степени кандидата богословия». Во внимание принимался возраст просителя и его желание «посвятить остаток дней своих служению Православной Церкви».
Прошения в Синод от женатого духовенства, желавшего получить высшее богословское образование и ученую степень кандидата богословия, поступали нередко. Особенно участились они в конце 1890‑х – начале 1900‑х гг. Указом от 18 сентября 1901 г. Синод поручал архиереям академических городов предложить Советам их академий высказать свои соображения по этому вопросу. Советы почти единодушно считали, что система приема женатого духовенства в духовные академии в качестве вольнослушателей, с правом сдачи в конце четырехгодичного академического курса всех экзаменов и подачи выпускного сочинения, не отвечает интересам духовного образования и богословской науки. При таком режиме академии лишаются даже той возможности, которая имеется по отношению к другим студентам: регулярно проверять получаемые знания на ежегодных испытаниях и выправлять недостатки в семестровых сочинениях. Советы предлагали допускать женатых священников, окончивших духовные семинарии по 1‑му разряду, к поступлению в академии на общих основаниях.
Однако указом Святейшего Синода от 8 апреля 1902 г. академиям было строго указано на то, что вольнослушатели не имеют права сдавать экзамены и получать кандидатскую степень. Но оставалась возможность, испросив благословение Совета академии, договариваться с преподавателями и неофициально сдавать письменные работы. На старших курсах, уже уверившись, что им нужно официальное подтверждение их богословских знаний, они сдавали вступительные испытания и становились легальными, полноправными студентами 1‑го курса, а после сдачи всех переводных экзаменов по прослушанным предметам, и того курса, с которым слушали лекции. Обречено на такой вариант было женатое духовенство, которое не допускалось к обычному поступлению в академию. Такие случаи бывали, хотя и нечасто. Так, например, летом 1909 г. в МДА сдавали вступительные экзамены четыре вольнослушателя, окончивших 3‑й курс: священник и три диакона. На протяжении трех курсов (1906–1909) они усердно посещали лекции и неофициально сдавали все письменные работы. Решив вопрос положительно, Совет МДА ходатайствовал перед митрополитом Московским Владимиром (Богоявленским) о допущении этих четверых клириков к сдаче всех устных переводных экзаменов по предметам 1, 2, 3‑го курсов и в случае успешной сдачи о зачислении их на 4‑й курс. Все четверо благополучно окончили академию и получили ученые степени кандидата богословия, а двое – даже с правом на получение степени магистра богословия без новых устных испытаний.
Бывали и особые случаи. Так, в марте 1898 г. в Совет МДА поступило прошение от преподавателя Московского синодального училища священника Василия Металлова, не имевшего высшего духовного образования, с просьбой допустить его до необходимых испытаний для получения степени кандидата богословия. Священник В. Металлов учился на протяжении двух лет в МДА, причем при действии Устава 1869 г. (1882–1884), но покинул академию после 2‑го курса, а теперь хотел получить степень кандидата богословия. Совет МДА, опираясь на действовавший Устав 1884 г., позволявший получать степень кандидата богословия и звание действительного студента только при окончании полного академического курса и объяснительную записку к нему с обоснованием этого требования, не нашел оснований для удовлетворения просьбы священника Металлова. Но после обращения о. В. Металлова непосредственно в Синод в июне того же года в Совет МДА поступил указ Синода, разрешавший Совету допустить, «в виде изъятия из общих правил», священника В. Металлова к необходимым испытаниям «как известного своими трудами по церковному пению». Совет МДА в принципе допустил соискателя до необходимых испытаний, но решение о конкретном времени их проведения отложил до представления кандидатского сочинения. Следует отметить, что эта ситуация разрешилась успешно, хотя и не быстро. Поданное в 1900 г. кандидатское сочинение было оценено рецензентом, ректором академии епископом Арсением (Стадницким) положительно, и священник В. Металлов был допущен к сдаче испытаний, причем для этого специально были назначены комиссии. Соискателю надо было выдержать устные испытания по 17 предметам, которых он не изучал в бытность студентом, и эта сессия увенчалась успехом: в 1901 г. о. В. Металлов получил степень кандидата богословия. В 1914 г., будучи уже протоиереем московского Казанского собора, он был даже удостоен степени магистра богословия.
Среди студентов духовных академий были особые разряды студентов: студенты-иностранцы и студенты, уже имевшие высшее образование, полученное в одном из российских университетов или равных им по уровню заведениях. Специфика их доакадемического образования ставила вопросы о коррекции по отношению к ним некоторых требований, в том числе связанных с переводными экзаменами, то есть входившими в общий набор «кандидатского» или «магистерского минимума». Но если для поступления этих лиц в академии были сформулированы и даже внесены в уставные положения определенные требования и послабления, то с процессом обучения было сложнее. Лица, окончившие университеты, порой просили освободить их от экзаменов по тем небогословским предметам, которые они изучали на своих факультетах. Решение Синода и Советов в таких случаях было дифференцированным. Так, например, студент МДА Сергей Нарбеков (1908–1911), окончивший до поступления в академию историко-филологический факультет университета, был не только освобожден от изучения древних и новых языков, а также исторических и филологических наук, отметки по которым были в его университетском дипломе, но и получил разрешение закончить академию за три года (с зачислением при поступлении сразу на 2‑й курс). С другой стороны, студенту той же академии Виктору Машковскому (1905–1909), окончившему университетское отделение Лицея в память цесаревича Николая, Синодом было предоставлено право «быть освобожденным от экзаменов» в академии по небогословским предметам, пройденным в лицее. Однако Совет МДА обязал его прослушать и сдать экзамен по психологии, несмотря на то что Машковский слушал психологию в курсе уголовного права.
Окончание академии со званием действительного студента с определенными условиями подразумевало возможность получить степень кандидата богословия в дальнейшем. Если причиной были неудовлетворительные оценки по устным экзаменам или семестровым сочинениям, их следовало пересдать. Однако были случаи многократных попыток таких пересдач, поэтому Советы академий пытались каким-то образом систематизировать этот процесс. Так, например, Совет МДА в 1895 г. разработал «Правила касательно значения неудовлетворительных баллов по ответам и сочинениям студентов академии», согласно которым «право подвергаться испытанию предоставляется всего один раз». Но срок этой единственной возможности не оговаривался. Однако и здесь случались исключения. Так, например, сербский уроженец Симон Саввич окончил МДА в 1902 г. со званием действительного студента «с правом на получение степени кандидата богословия по сдаче новых устных испытаний и представлении новых семестровых сочинений по тем предметам, по коим он в течение академического курса не оказал успехов, соответствующих сей степени». Пересдав устные испытания, представив новые семестровые сочинения и получив удовлетворительные баллы (от 3 – до 4–), он, по его мнению, выполнил поставленные условия и ходатайствовал об утверждении в степени кандидата. Однако одно из сочинений он переписывал дважды, то есть попадал под прещение указанных «Правил». С. Саввич сетовал на то, что занимает скудно оплачиваемую и не позволяющую ему явиться в Россию должность преподавателя в Призренской семинарии в Старой Сербии, то есть занимается именно тем, ради чего его направляли в российскую духовную академию. Совет МДА оказал ему снисхождение «как иностранному уроженцу» и, по предложению ректора епископа Евдокима (Мещерского), ходатайствовал – и успешно – перед митрополитом Московским об утверждении в виде исключения Симона Савича в степени кандидата богословия.
Были, правда, нечасто, и случаи пересдач экзаменов выпускниками в других академиях. Так, например, весной 1894 г. в Совет МДА поступило прошение от священника московской Благовещенской церкви, что на Бережках, Иоанна Святославского, действительного студента КазДА 1893 г. выпуска. При выпуске ему было дано право получения степени кандидата богословия «по выдержании одного нового испытания по догматическому богословию». Служа в Москве, о. Иоанн находил более удобным держать экзамен именно в МДА. Так как со стороны КазДА не имелось препятствий к такому решению вопроса, разрешение было дано.
Окончание академии кандидатом без права «на получение степени магистра без нового устного испытания» также не было непреодолимым препятствием для защиты магистерской диссертации. Для получения такого права надо было только «удовлетворить условиям» § 137 Устава 1884 г., в дальнейшем – § 174 Устава 1910 г., то есть выдержать устное испытание по тем предметам, по которым успехи не соответствовали искомой степени магистра, и получить соответствующий балл.
Бывали случаи, когда выпускник, имевший довольно серьезный список испытаний, которые он должен был пересдать на балл не менее 4½, для получения степени магистра. Некоторые выдерживали это, представляли удовлетворительную диссертацию и все же получали степень магистра богословия. Так, например, выпускник МДА 1892 г. Петр Полянский для получения магистерской степени должен был пересдать девять экзаменов и благополучно это сделал.
Действительный студент МДА выпуска 1898 г. Леонид Багрецов для получения степени кандидата богословия должен был сдать новые устные испытания по пятнадцати предметам академического курса и представить одно семестровое сочинение. К лету 1901 г. им было сдано только три экзамена из этого списка. Но еще через год, к лету 1902 г., все экзамены им были сданы.
Однако разрешение на такую переэкзаменовку Советы давали лишь тогда, когда это имело смысл, то есть по представлении в Совет сочинения на степень магистра. Разрешение давалось даже до рассмотре ния сочинения, но сдавать экзамены можно было во время приемных и переводных экзаменов студентов. Конечно, на такой шаг решались немногие, особенно если пересдавать надо было много экзаменов, но случаи бывали. Так, например, в 1905 г. в Совет МДА представил рукописное сочинение на соискание степени магистра выпускник академии 1886 г. протоиерей московского Покровского и Василия Блаженного собора Иоанн Кузнецов. Случай был непростой: академическая успеваемость протоиерея Иоанна в годы учебы была не очень высока, и для достижения необходимого уровня ему надо было пересдать восемь устных экзаменов и подать шесть новых семестровых сочинений и одну проповедь, причем все экзамены, сочинения и проповедь должны быть оценены не ниже чем на 4½. Впрочем, протоиерею Иоанну этот подвиг не понадобился, ибо его сочинение было сочтено недостаточным для искомой степени магистра богословия.
Бывали случаи, когда Советы академий, с особого разрешения Святейшего Синода, отменяли требование особых магистерских экзаменов даже для тех выпускников, которые кончили курс просто кандидатами, без права «на получение степени магистра без нового устного испытания». Так, например, Совет СПбДА в 1913 г. допустил до защиты магистерской диссертации без сдачи дополнительных магистерских испытаний протоиерея Димитрия Якшича, 54‑го по списку кандидата академии 1897 г. выпуска. К этому времени протоиерей Димитрий немало потрудился на благо Церкви и богословской науки: был членом Комиссии по старокатолическому вопросу при Святейшем Синоде, с 1906 г. служил священником русского собора в Вене, затем настоятелем храма Святого Симеона Дивногорца в Дрездене. Во время служения в Вене он окончил философский факультет Венского университета и получил степень доктора философии – все это было сочтено достаточным, чтобы освободить протоиерея Д. Якшича от нового устного испытания.
В 1915 г. Совет МДА оказал такое же снисхождение священнику можайского Николаевского собора Димитрию Лебедеву. У о. Димитрия была непростая научная судьба: он окончил МДА в 1898 г. со званием действительного студента, в 1904 г., представив сочинение, стал кандидатом богословия, но без прав магистранта. В декабре 1912 г. он подал в Совет МДА сочинение на соискание степени магистра богословия. Для выполнения требований § 137 Устава 1884 г., при действии которого окончил академию священник Д. Лебедев, прежде принятия к рассмотрению его магистерской диссертации, Совет потребовал от него сдачи новых устных испытаний по пятнадцати предметам академического курса, по которым он за время пребывания в академии получил балл ниже 4½, а также двух новых проповедей и пяти семестровых сочинений взамен отмеченных баллом ниже 4½. Однако в апреле священник Д. Лебедев подал в Совет 15 научных брошюр и статей, напечатанных им в журналах «Христианское чтение», «Труды Киевской духовной академии», «Богословский вестник», «Византийский временник», «Христианский Восток», в основном посвященных изучению церковного календаря и пасхалий, с просьбой принять их взамен требуемых сочинений и, если они заслужат одобрение, ходатайствовать перед Синодом о разрешении защищать магистерскую диссертацию без предварительной сдачи экзамена. Отзывы рецензентов – инспектора МДА и экстраординарного профессора по первой кафедре Священного Писания Нового Завета архимандрита Илариона (Троицкого) и ординарного профессора по кафедре греческого языка С. И. Соболевского – о магистерском сочинении соискателя были весьма высоки. Назначенная Советом комиссия в составе архимандрита Илариона, профессоров М. Д. Муретова и А. П. Орлова, рассмотрев представленные научные брошюры и статьи, а также учитывая многочисленные отзывы на работы священника Д. Лебедева в отечественной и зарубежной богословской литературе, пришла к выводу, что «требовать студенческих экзаменов от серьезного ученого, каким заявил себя о. Д. А. Лебедев своими высокой ценности научными трудами» неразумно, а «наука от такого требования не только не получит прибыли, но потерпит убыток». Синод признал ходатайство обоснованным, диссертация была успешно защищена, а священник Димитрий Лебедев утвержден в искомой степени и приглашен в академию на кафедру истории Древней Церкви.
Таким образом, одной из специфических черт системы научно-богословской аттестации было отсутствие специальных кандидатских и магистерских экзаменов почти на всем периоде их деятельности. Как кажется на первый взгляд, в качестве таковых просто выступали выпускные экзамены. Однако это не совсем так, ибо в набор оценок, определяющих право на получение кандидатской или магистерской степени, входили и все оценки по переводным экзаменам и письменным работам за все четыре курса. Это имело свои плюсы и минусы. Положительным было то, что определяющей была серьезная работа и глубокие знания, получаемые на протяжении всего времени обучения. Однако такой порядок не позволял сделать экзаменационную проверку более серьезного уровня – не учебного, а научного. Единственное исключение составлял период действия Устава 1869 г., когда были введены особые магистерские экзамены со специальной подготовкой к ним на выпускном курсе. Однако этот эксперимент не был в должной степени подготовлен, критерии оценки были неопределенными, а отсутствие опыта и краткое время действия Устава 1869 г. не позволили проверить жизненность и полезность специальных экзаменов для научно-богословской аттестации.
Докторская степень на всем периоде действия Устава 1814 г. присуждалась без предварительных испытаний, а за исключением 15 лет действия Устава 1869 г. – и без публичной защиты.
Еще одной специфической чертой научно-богословской аттестации было то, что в «кандидатский минимум», а большую часть времени и в «магистерский» включалась оценка по поведению, то есть учитывался уровень нравственности соискателя. В параграфах Устава 1814 г. оговаривались определенные условия нравственного достоинства и для до ктора богословия. Это желание – совместить научные и нравственные достоинства ученых-богословов – вызывало неоднозначное отношение членов преподавательских и студенческих корпораций духовных академий и недоумения со стороны представителей других областей науки. Тем не менее в этом требовании была попытка формализовать понимание того, что истина открывается лишь «чистым сердцем», а возрастание в познании истины неразрывно связано с нравственным совершенствованием.
3.2. Подготовка диссертации
Место диссертационного исследования в системе научной аттестации и специализации выпускников духовных академий. Тема диссертации
1814–1869 гг.
При действии Устава 1814 г. выпускное сочинение, которое писалось на протяжении последнего года обучения в академии (второй год высшего отделения), становилось для одних выпускников магистерской, а для других – кандидатской диссертацией. Однако никакого специального времени на написание этой диссертации не выделялось, и студентам приходилось писать ее параллельно обычным занятиям. Единственное послабление, которое давалось в этом учебном году, – это уменьшение количества рядовых сочинений, написание которых сопровождало в высшей духовной школе чтение лекционных курсов.
Как уже указывалось, ни «Начертание правил», ни Устав 1814 г. ничего не говорили о выпускном сочинении и тем более о каких-либо конкретных требованиях к нему. Под «диссертациями», которые упоминаются в положениях Устава, понимались письменные экзамены – рассуждения по тому или иному вопросу. В первые годы деятельности системы научно-богословской аттестации и выпускные диссертации представляли собой не очень обширные «рассуждения», требующие усердия и размышления, но не научного исследования как такового. При этом в качестве магистерской диссертации можно было подать одно или несколько наиболее успешных и серьезных сочинений, написанных за время обучения в академии. Однако и в это время некоторые выпускники представляли при выпуске работы, свидетельствовавшие об исследовательских талантах их авторов и обращавшие на себя особое внимание. Так, уже студент I курса преобразованной СПбДА Г. П. Павский представил при выпуске на степень магистра в 1814 г. серьезную работу – «археологический, филологический и герменевтический обзор книги Псалмов». Работа была опубликована в том же году, но этот случай был неординарным: Г. П. Павский на протяжении всех лет обучения в академии не только был первым в разрядном списке, но проявил филологические способности, склонность к переводу и исследованию библейских текстов, удивлявшие преподавателей.
Статус выпускного сочинения как особой работы, завершавшей процесс академического образования и представлявшей самостоятельное исследование, формировался несколько лет и даже десятилетий после введения Устава, на практике. Главное значение в возникновении такого понимания выпускного (или «курсового») сочинения сыграло желание привлечь студенческие силы к проведению конкретных исследований. Курсы в академиях были большие (30–60 студентов), но все эти силы в значительной степени так и оставались вне богословской науки как таковой. После учебного курса, так и не вкусив собственно научных занятий, большая часть этих молодых сил попадала или в провинциальные семинарии, или на приходское служение. Многие из выпускников академий публиковали по окончании курса статьи в местных изданиях, некоторые прослыли в истории епархий как «насадители и распространители высокого духовного просвещения», но к чаемому развитию богословской учености это приводило лишь отчасти. Начало научной работы должно было быть положено в академии. Студенты академий писали много: в СПбДА, начиная со II курса и на протяжении нескольких выпусков, даже издавались специальные сборники под заглавием «Некоторые опыты упражнений воспитанников Санкт-Петербургской духовной академии», в которых печатались, по определению КДУ и под ответственностью Конференции академии, лучшие проповеди студентов и рассуждения богословского и церковно-исторического характера. Подобные же опыты проводили МДА и КДА, и эти сборники остались памятниками личных дарований лучших студентов, их серьезных занятий и успехов в изучении богословских наук. Но при всей серьезности это были ученические опыты. Лучшей возможностью для самостоятельного научного исследования было итоговое сочинение. Повышение значения выпускной работы происходит во второй половине 1820‑х гг., причем независимо во всех трех академиях, преобразованных к тому времени. Когда в 1825 г. возникли проблемы с присуждением магистерских степеней выпускникам VI курса СПбДА, ректор академии архимандрит Григорий (Постников) представил членам КДУ четыре тома «Опытов упражнений студентов Санкт-Петербургской духовной академии», подтверждавших основательность претензий академии на ученые богословские степени. Это было достойным свидетельством плодотворности высшей духовной школы, и студентам следующего, VII курса, были выдвинуты более серьезные требования к выпускному сочинению. В МДА инициатором более серьезных курсовых работ выпускников в это же время был архиепископ (с 1826 г. митрополит) Филарет (Дроздов). В КДА это начинание поощрил митрополит Евгений (Болховитинов), который собирал для академии коллекцию исторических памятников и предлагал студентам темы, подразумевавшие научные проблемы церковно-исторического и церковно-практического характера. При этом митрополит Евгений считал, что академическая деятельность должна прежде всего служить развитию науки, особенно отечественной церковной истории. Он дал распоряжение выбирать для курсовых рассуждений студентов не отвлеченные темы, а реальные, подразумевающие обработку конкретных источников и решение конкретных вопросов. Именно в это время успешное курсовое «рассуждение» постепенно приобретало статус особого условия для получения магистерской степени, которое ставилось перед старшими кандидатами. Это требование было выдвинуто по отношению к девяти старшим кандидатам VII курса СПбДА (1827 г. выпуска) и четырем старшим кандидатам VI курса МДА (1828 г. выпуска): им было предоставлено право на получение степени магистра по выслуге двух лет училищной службы с одобрением начальства и «с представлением новых рассуждений по духовной учености». С этого времени значение выпускного сочинения начинает возрастать.
С середины 1830‑х гг. темы выпускных работ стали постепенно меняться. Все большее место занимали церковно-исторические исследования, в научный оборот вводились архивные источники, рукописи, требовалась работа с широким кругом литературы. Выпускные сочинения студентов академий становились все более значительными по объему, работа с источниками и литературой, обработка выписок, написание текста, его совершенствование и многократное переписывание занимало много времени. Повышались и требования, особенно к магистерским диссертациям. Даже самые усердные студенты, попавшие в 1‑й разряд, часто подавали выпускные работы, не отвечающие, на взгляд рецензентов, магистерскому уровню. Были и такие, кто просто не успевал подать работу вовремя.
Однако и в этот период, в конце 1830‑40‑х гг. сочинения выпускников академий, представляемые на степень магистра богословия, очень разнятся и по выбору темы (широта, конкретность, «проблемность», новизна и пр.), и по исследовательской глубине, и по качеству выполнения. Но общая тенденция – от «рассуждений» к исследованиям. Такой вывод можно сделать при изучении отдельных магистерских сочинений выпускников, кончавших духовные академии в эти годы. Показательны также отзывы, которые давали на магистерские сочинения «независимые эксперты», то есть рецензенты, назначаемые от Синода (с 1839 г.). Так, например, среди 15 магистерских сочинений выпускников IX курса КДА, представленных в 1839 г. Синодом на отзыв святителю Филарету (Дроздову), немного тем для традиционных «рассуждений», но, напротив, большая часть – для конкретных исследований. Однако и в эти годы случалось представление на степень магистра не одной диссертации, а двух-трех текущих сочинений. Примером является представление двух богословских сочинений и одной проповеди выпускником этого же курса Яковом Амфитеатровым (будущим архиепископом Антонием): «О посте», «Опыт догматического учения веры из церковно богослужебных книг», «Слово на день поминовения Петра Могилы». Святитель Филарет высказал некоторые критические замечания к сочинениям, но оценил их как «порядочные», «православные» и достойные степени магистра. Его однокурсник Петр Козмин представил на степень магистра два сочинения: «История Литургии Восточной Православно-Кафолической Церкви» и «Об Иоанне Максимовиче, архиепископе Тобольском, и его творениях». Эти работы, особенно первая, заслужили подробный разбор рецензента со множеством критических замечаний и пожеланием «переработки». Тем не менее святитель Филарет отметил и то, что сочинения были написаны «с немалым трудом и пособиями», обладали определенными достоинствами и могут быть удостоены степени магистра «за трудолюбие».
К 1850‑м гг. написание выпускного сочинения составляло главное занятие студентов последнего года академического образования. Для предварительной работы темы выпускникам давались теперь не в начале четвертого года обучения, а в конце третьего, в июне. Однако процесс написания этих сочинений представлял немало сложностей, причем не только интеллектуальных, но и организационных.
Первой и очень серьезной проблемой для студента был выбор темы для выпускного сочинения. Никакой предварительной предметной специализации в академиях не было, и студент мог полагаться только на «склонность» к тому или иному предмету, проявившуюся в процессе изучения основных базовых курсов. Но и этот выбор не всегда мог быть осуществлен: единого правила не было, и в академиях были разные традиции выбора студентами преподавателя и темы или, напротив, самими профессорами – студентов. В большинстве случаев студенту предоставлялось право выбора темы и преподавателя-руководителя (проверяющего). Но в МДА, например, как ни странно, этого права лишались лучшие студенты: профессоры богословских и философских наук давали им темы для выпускных работ, практически не учитывая интересы самих студентов. Это было обусловлено надеждой на то, что толковый студент сможет добросовестно изучить вопрос, который кажется важ ным и интересным самому профессору, был так или иначе связан с его работой. В 1850‑х гг. даже выработалась определенная система: в одном выпуске первому по успеваемости студенту давал тему профессор богословского класса, в другом – профессор философского класса. Но этот порядок распространялся только на студентов, занимавших первые места в разрядном списке. Для остальных в большинстве случаев выбор темы и, соответственно, преподавателя-рецензента был более свободным. Так, например, студенты, желавшие после выпуска из академии принять священный сан или уже его имевшие (из вдового духовенства, иеромонахи), нередко выбирали темы по пастырскому богословию.
Но так как полная свобода в выборе темы приводила к перегрузкам одних преподавателей и отсутствию выпускников у других, в некоторых случаях предпринимались попытки упорядочить процесс «сверху». Многое зависело от ректора, его понятия о системе распределения студентов по профессорам и о праве студентов на реализацию своих научных интересов. Иногда интересы студентов не принимались вовсе во внимание, что, конечно, вызывало некоторое разочарование, хотя и принималось со смирением. Примером такой властности может служить ректор СПбДА архимандрит (с 1865 г. епископ) Иоанн (Соколов) (1864–1866), нарушивший в столичной академии традицию свободного выбора студентами тем для выпускных сочинений. Главным аргументом архимандрита Иоанна было то, что выпускники академии должны «знать все, писать обо всем, быть способными к преподаванию всякой науки». Историк академии пишет на основании воспоминаний современников, что «вышло какое-то смешение вавилонское», ибо к моменту написания выпускного сочинения научные интересы студентов в какой-то степени определились, а некоторые старательно учили иностранные языки, ориентируясь на источники или основную историографию в выбранной области специализации.
Выпускные сочинения писались только на богословские темы, допускались и философские, по близости к богословию. Таким образом, остальные академические науки не могли иметь для студентов научного интереса, и это усугубляло проблему «небогословских наук в высшей духовной школе». Если Конференции допускали темы магистерских сочинений, не имевшие богословского аспекта, то получали замечания от Синода. Так, например, были сделаны замечания за то, что студентам были предложены темы: «История сельских приходов в России», исследование «древних русских заговоров, как явления религиозного» и т. д. Профессор КазДА П. В. Знаменский, преподававший русскую церковную и гражданскую историю, с печалью писал, что неприятие таких тем препятствует, с одной стороны, введению в научный оборот целого пласта источников, которыми русские богословы и церковные историки как раз в первую очередь и должны заниматься. С другой стороны – и это не менее опасно, – проблемы, которые требуют богословского изучения, остаются без такового.
Вторую сложность представлял сам процесс написания выпускного сочинения. При обычном учебном режиме времени на это практически не выделялось. Студенты освобождали себе дни и часы простым пропуском занятий, но, разумеется, над этим думали и преподавательские корпорации. Идеи по усовершенствованию этого процесса появлялись, но централизация духовно-учебной системы подразумевала, что решение о любом изменении принимает КДУ (до 1839 г.) или Святейший Синод (после 1839 г.). Наиболее мобильна была в этом СПбДА, имевшая возможность непосредственного ходатайства ректора и быстрого получения разрешения Святейшего Синода. Так, в 1855 г., при ректорстве епископа Макария (Булгакова), в этой академии максимально уплотнили учебный график первых трех лет, перенеся в младшее отделение часть богословских предметов (патристику, церковную археологию, церковную словесность), освободив время для написания курсового сочинения.
При действии Устава 1814 г. выпускное сочинение было единственным элементом научной специализации студента. Несмотря на то что со временем это сочинение приобретало все большее значение, а лучшие студенты усердно работали с литературой, часто и с источниками по теме сочинения, эта специализация крайне редко учитывалась при распределении выпускников на духовно-учебные места. Дисциплина, которую в дальнейшем приходилось преподавать выпускнику, чаще всего никак не была связана с темой выпускного сочинения. Причем эта проблема была актуальна и в 1850–60‑е гг., когда сочинения стали серьезными и трудоемкими, и даже для тех выпускников, которые пополняли корпорации самих академий. Поэтому даже та специализация, которая так или иначе намечалась в выпускном сочинении, в дальнейшем не подкреплялась и не реализовывалась. Так, например, выпускник КДА 1837 г. С. С. Гогоцкий, представивший выпускное сочинение по полемическому богословию «Критическое обозрение учения Римской Церкви о видимой главе Церкви», был определен сперва бакалавром немецкого языка, затем перемещен на философский класс. Первый магистр МДА 1838 г. иеромонах Евгений (Сахаров-Платонов) писал диссертацию по нравственному богословию «О связи греха с болезнями и смертью», но был оставлен в академии бакалавром герменевтики и библейской археологии по классу истолковательного богословия. Выпускник СПбДА 1851 г. И. А. Чистович, писавший на ученую степень магистра сочинение «Святой пророк Илия», был определен бакалавром церковно-исторического класса, причем читал лекции по русской церковной и гражданской истории, а через два года (1853) был переведен бакалавром философии и опытной психологии. Магистр МДА 1858 г. П. И. Горский-Платонов писал диссертацию по сравнительному богословию, изучая историю и материалы Тридентского Собора (1545–1547, 1551–1552, 1562–1563). Однако оставлен в родной академии он был бакалавром по классу Священного Писания, а заодно и преподавателем еврейского языка. Все дальнейшие научные занятия П. И. Горского-Платонова были связаны с еврейским языком и библейской археологией: он много занимался практическим переводом, комментированием и анализом трудов других переводчиков, составлял еврейский лексикон, но значительных оригинальных научных сочинений так и не создал. Выпускник КазДА 1864 г. И. С. Бердников писал выпускное сочинение по теме, предложенной бакалавром обличительного богословия иеромонахом Хрисанфом (Ретивцевым) – «Материя и сила в происхождении и бытии мира». Работа была посвящена богословскому разбору учения немецкого философа-материалиста Людвига Бюхнера (1824–1899) – апологета «социального дарвинизма» – и требовала углубления в западное богословие, философию, отчасти естественные науки. Но И. С. Бердников – первый магистр X курса – был оставлен при академии бакалавром литургики и каноники.
Разумеется, были и счастливые случаи – продолжения преподавательской специализации в области, начатой магистерским сочинением, или хотя бы частичного продолжения. Магистр МДА 1852 г. выпуска В. Д. Кудрявцев-Платонов, выбравший без всякого для себя сомнения философскую тему магистерской работы – «О единстве рода человеческого», стал бакалавром, а вскоре и преемником профессора философского класса протоиерея Феодора Голубинского. Первый магистр СПбДА 1865 г. выпуска Н. П. Рождественский, писавший диссертацию на тему «О древности человеческого рода», был назначен бакалавром основного богословия в КазДА. Выпускник МДА 1858 г. Е. Е. Голубинский, представивший на степень магистра диссертацию «Об образе действования православных государей греко-римских в IV, V, VI вв. в пользу Церкви, против еретиков и раскольников», проработав два года в Вифанской ДС, в 1860 г. был приглашен читать лекции в альма-матер по русской церковной истории. Разумеется, история Византийской Церкви IV–VI вв. и история Русской Церкви подразумевали изучение разных источников, и в этом отношении добросовестный лектор осваи вал новое поприще в экстремальном режиме. Но церковно-исторические методы, освоенные или выработанные в процессе магистерского исследования, понимание церковной традиции, принятой Русью, проблематики церковно-государственных отношений и внутренней жизни Церкви, развивавшихся в этой традиции, очень помогали на начальном этапе.
Однако бакалаврская судьба была переменчива, и даже начальное определение на тот или иной предмет не гарантировало стабильности, причем перемещения совершались не только внутри одного класса – богословского, философского, исторического, словесного, но и между классами. Так, например, выпускник КДА 1841 г. иеромонах Макарий (Булгаков), с большим успехом представивший в качестве магистерской диссертации историю родной академии, был с учетом этого определен первым преподавателем церковной и гражданской русской истории. Однако через год он был переведен в СПбДА, причем бакалавром богословия, с поручением читать основное и догматическое богословие. Уже упомянутый выше бакалавр СПбДА И. А. Чистович сменил через два года после начала преподавательской деятельности (1853) русскую церковную и гражданскую историю на философию и опытную психологию.
Бывали и перемены преподаваемого предмета к лучшему, то есть ближе к научным интересам молодого преподавателя. Так, например, было в КДА с философским направлением: представители киевской философской школы В. Н. Карпов, П. С. Авсенев, С. С. Гогоцкий, прежде чем найти свое поприще, побывали бакалаврами французского, польского, немецкого языков.
Что касается докторских диссертаций предреформенного (до 1869 г.) периода, то о выборе их тем говорить достаточно сложно. Специально – для написания и представления сочинения на ученую степень – не писалась ни одна докторская работа. Но из 30 докторов богословия, получивших степень до 1869 г., можно выделить тех, кому степень была присуждена за конкретное сочинение. Все эти сочинения можно разделить на две группы: 1) пособия и учебники по богословским курсам для академий или других учебных заведений, составленные ввиду учебной необходимости; 2) конкретные разделы из таких курсов, проработанных более глубоко и научно и оформленные в виде отдельных трактатов. К первой группе относится, например, первый учебник на русском языке по нравственному богословию, составленный магистром I курса СПбДА (1814) иереем (с 1825 г. протоиереем) Иоакимом Кочетовым для для лекций в Императорском Александровском лицее. К этой же группе относятся лекции по Священной герменевтике, составленные на латинском языке ректором Санкт-Петербургской ДС архимандритом Иоанном (Доброзраковым), магистром II курса СПбДА (1817) в пору служения его в академии бакалавром богословских наук. Были удостоены докторской степени два лекционных курса по догматическому богословию: в 1837 г. профессора богословия Московского университета протоиерея Петра Терновского, магистра III курса МДА (1822), и в 1848 г. ректора Киевской ДС архимандрита Антония (Амфитеатрова), магистра IX курса КДА (1839). Включение в 1840–50‑х гг. в программы академий новых предметов потребовало составления учебных руководств, и авторы некоторых из них также были удостоены докторских степеней: инспектор СПбДА архимандрит Макарий (Булгаков), магистр X курса КДА (1841) – за учебник по Введению в православное богословие; его преемник по инспекторству архимандрит Иоанн (Соколов), магистр XIII курса МДА (1842) – за учебник по церковному законоведению; преемник их обоих архимандрит Кирилл (Наумов), магистр XVII курса СПбДА (1847) – за учебник по пастырскому богословию; профессор богословия Киевского университета святого князя Владимира протоиерей Назарий Фаворов, магистр XII курса КДА (1845) – за учебник по гомилетике. Наконец, необходимо упомянуть о получении докторской степени за учебно-научный курс по патристике архиепископом Черниговским и Нежинским Филаретом (Гумилевским), магистром VII курса МДА (1830). Хотя этот грандиозный труд был опубликован в 1859 г., его основа была заложена еще в те годы, когда преосвященный Филарет был профессором и ректором МДА (1830–1841). Он не читал курса патристики, ибо этот предмет стал самостоятельным в 1841 г., когда преосвященный Филарет был поставлен на Рижскую кафедру. Но как раз архиепископ Филарет был инициатором введения этого предмета в академиях, а также автором первого проекта издания в МДА особой серии «Творений святых отцов в русском переводе».
Ко второй группе можно отнести более специальные работы. Первой по времени является сочинение бакалавра СПбДА иеромонаха Григория (Постникова), магистра I курса СПбДА (1814), «Commentatio de Prophetis in genere» (докторская степень 1817 г.). Профессор философии КДА протоиерей Иоанн Скворцов, магистр II курса СПбДА (1817), разрабатывая по заказу КДУ новый курс философии, с особым научным усердием обработал раздел, посвященный И. Канту. Вторым сочинением протоиерея Иоанна, включенным в его «докторский набор», было специально составленное толкование на Послание апостола Павла к Ефессянам. За оба эти сочинения вкупе он был удостоен в 1833 г. докторской степени. Такой же научной награды были удостоены два сочинения по сравнительному богословию – оба посвященные католическому учению, в 1859 г. архиепископа Могилевского и Мстиславского Анатолия (Мартыновского), магистра II курса КДА (1825), а в 1869 г. ректора КазДА архимандрита Никанора (Бровковича), магистра XIX курса СПбДА (1851).
Все эти сочинения подходили под уставные определения круга «докторских трудов»: первые как открытие «новых способов улучшить ка кую-нибудь из наук, к духовной учености относящуюся»; вторые как сочинения на тему, избранную сочинителем, и имеющие «особенное влияние на пользу церковную». Однако эти одиночные сочинения, представляемые на докторские степени каждый раз по особому случаю, не составляли надежного пути для развития богословской науки. Их тематика относилась больше к учебно-профессорской сфере, нежели к научно-исследовательской.
Тематика работ, увенчанных докторской степенью, хотя и была скудна по численности, характерно отражала состояние науки в духовных академиях. Несмотря на то что авторитет академий, как «вертограда наук» духовных, не подвергался сомнению в церковных кругах, в конце 1850–60‑х гг. ощущался недостаточный уровень развития этих наук. Тем не менее именно в последнее предреформенное десятилетие академиями было начато несколько серьезных и масштабных научных проектов, которые способствовали активизации научных сил академий. Эти проекты подразумевали в числе прочих результатов и представление ряда научных исследований по конкретным вопросам в виде диссертаций на ученые богословские степени разных уровней.
Новый этап перевода Библии на русский язык, начавшийся в 1857–1858 гг., вызвал интерес к научной работе в области библеистики. Он дал опыт организации процесса перевода, совместной научной работы всех академий, академий и Синода. Были сформированы оптимальные по составу комитеты из профессоров Священного Писания и знатоков греческого и еврейского языков, выработана определенная переводческая и исследовательская методология, последовательность обсуждений. Этот процесс показал и недостаток научного опыта: не были четко сформулированы критерии выбора текстов при переводе Ветхого Завета (еврейский или греческий), принципы перевода. Активизация научной работы в области библеистики выделила ряд конкретных вопросов, требующих исследования.
В 1857 г. СПбДА по предложению митрополита Григория (Постникова) предприняла перевод на русский язык византийских историков VIII–XV вв., мало доступных для ученых исследований по редкости изданий. СПбДА удалось перевести, отредактировать и выпустить несколько томов историков XI–XIII вв. Это положило начало исследованиям в области позднего этапа истории Византии, ее церковных проблем и богословских идей, поставило вопросы источниковедческого 351 характера. Но через три года, в декабре 1860 г., издание и сам перевод были приостановлены Святейшим Синодом. Хотя переводы осуществлялись в основном силами преподавателей, были отдельные попытки привлечь к этому процессу лучших знатоков греческого языка из студентов. В СПбДА в 1857–1858 гг. бакалавру греческого языка, природному греку архимандриту Григорию (Веглерису) удалось оживить интерес студентов к изучению. Наиболее успешные привлекались к переводу византийских авторов. Этот опыт открыл перспективы и студенческих исследований в области византинистики. Но перевод архимандрита Григория в КДА прервал развитие этого опыта.
КазДА, реализуя свое миссионерское направление, переводила богослужебную и катехизическую литературу на инородческие языки: начавшись по практической необходимости, эти переводы открыли перед академической наукой широкий простор для исследований. Проблемы, связанные с миссионерской деятельностью, дали целый спектр тем для исследований студентов и преподавателей. Начиная с 1850 г. эти темы предлагались студентам последнего года для магистерских и кандидатских сочинений, и многие из этих работ представляли серьезные исторические, критические, апологетические исследования мусульманства, а также работы полемико-методологического характера. Некоторые из них, причем не только магистерские, но и кандидатские, были впоследствии опубликованы в «Миссионерском противомусульманском сборнике». Наиболее значимыми были признаны выпускные сочинения магистров III курса (1850) Егора Виноградова и Василия Петрова, их однокурсников старших кандидатов Александра Хрусталева и Николая Разумова и кандидата Александра Леопольдова; магистров IV курса (1852) Николая Ильина и Павла Раева и кандидата с их курса Александра Филимонова; кандидата V курса (1854) Матвея Боголепова; магистра VI курса (1856) Ивана Тихова-Александровского; старшего кандидата VII курса (1858) Якова Фортунатова и кандидата этого же курса Федора Кудеевского; магистра IX курса (1862) Евфимия Малова; магистра XII курса (1868) Александра Заборовского; магистра XIII курса (1870) Николая Остроумова.
Конкретные церковные и государственные проблемы, требующие богословского и церковно-исторического анализа, подчеркнули важность наличия в академиях профессоров-специалистов по самым разным вопросам. Примером может служить церковно-историческая экспертиза проблем, связанных с положением в западных губерниях. Польское восстание 1863 г. обнажило много проблем, связанных с западными губерниями и униатским вопросом, требующих церковно-исторического научного исследования. К сбору и анализу соответствующих материалов был привлечен профессор СПбДА М. О. Коялович, уже известный исследованиями по истории унии и западнорусских церковных братств. Работа оказалась плодотворной для богословской и исторической науки: в течение 1862–1866 гг. профессору Кояловичу удалось не только собрать и систематизировать все доступные докумен ты официальных архивов, относящиеся к истории Западного края России, но и стать компетентным консультантом и ученым-специалистом в церковных и богословских вопросах, прямо или косвенно связанных с униатством. В 1865 г. Санкт-Петербургской археографической комиссией было издано составленное М. О. Кояловичем «Собрание документов, объясняющих историю Западного края России и его отношения к России и к Польше», с переводом на французский язык; в 1867 г. – «Дневник Люблинского сейма 1569 г.». В том же году проф. Коялович издал по поручению Академии наук «Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию и дипломатическую переписку того времени (1580–1582 гг.)». В 1864 г., в связи с обострением положения, связанным с усмирением польского бунта, им были читаны закрытые лекции для избранного круга лиц. В 1862–1867 гг. профессором Кояловичем было опубликовано несколько десятков статей в духовных и светских журналах: «Христианском чтении», «Страннике», «Дне», «Русском инвалиде» и др. Эти работы легли в основу докторской диссертации, которая была представлена М. О. Кояловичем вскоре после принятия нового Устава. Но особые научные задачи, которые ставила перед академиями высшая церковная или государственная власть, не могли служить единственным «приращением» академической науки. Перспективы самостоятельного научного развития наиболее дальновидные богословы видели в расширении источниковой базы. В конце 1850 – начале 1860‑х гг. активизировалась разработка источников в разных областях богословской науки, изучались и описывались фонды епархиальных и монастырских библиотек, архивов, музеев. КДА старалась направить своих преподавателей, выпускников, а иногда и студентов в археографическую комиссию: практическая работа давала обширный материал для систематизации, проводилось научное описание с научным комментарием и справочным аппаратом. Так, например, преподаватели КДА занимались в эти годы описанием рукописей Киевской Софийской библиотеки. Правда, строить на основании этих материалов научные исследования в эти годы удавалось редко, в основном закладывалась база для будущих научно-исследовательских работ. В 1850‑х гг. в КазДА была перемещена библиотека Соловецкого монастыря. Фрагментарные разработки соловецких рукописей в отдельных исследованиях преподавателей и студентов академии начались уже в эти годы, но это был подготовительный этап: ввести эти рукописи в научный оборот и начать их систематическое изучение предстояло в дальнейшем. Корпорация КазДА составляла проекты изучения и издания, но не имела средств и опыта.
Профессор МДА А. В. Горский и ее выпускник К. И. Невоструев закончили в 1862 г. научное описание Синодальной библиотеки, начатой еще в 1849 г. Эти работы помимо самостоятельной ценности давали направление новым исследованиям. Так, работа протоиерея Александра Горского и К. И. Невоструева поставила ряд интересных вопросов перед славянской библеистикой, которые в дальнейшем вылились в серьезные научные исследования.
В 1859 г. по предложению митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Григория (Постникова) Святейший Синод принял постановление о передаче в СПбДА библиотек Новгородского Софийского собора и Кирилло-Белозерского монастыря – двух из самых богатейших книжных собраний Древней Руси. Из Софийского собора было передано до 1570 рукописных и 485 старопечатных книг, представлявших широкий спектр разножанровых священных текстов, сочинений русских богословов и церковных деятелей, литургических, канонических, церковно-исторических памятников. В первые годы с источниками этой библиотеки проводились лишь отдельные изыскания, однако в дальнейшем наиболее интересные с богословской, церковно-исторической и церковно-словесной точек зрения источники этой библиотеки составили основу для научной работы преподавателей и студентов.
Знамением времени было активное участие преподавателей и выпускников академий в духовной журналистике – как в качестве авторов, так и в качестве издателей. Если в 1857 г. издавалось всего 4 духовных журнала, то к 1867 г. общее число духовных журналов и газет было 36, из них 11 журналов и 25 епархиальных ведомостей. Преподаватели академий получили возможность публиковать результаты своих научных изысканий, представляя их на обсуждение читателей, интересующихся богословской наукой, а также своих коллег из других академий, образованного духовенства из выпускников академий, епископата. Таким образом, постепенно складывалась неофициальная система научной аттестации, хотя никак не формализованная и не связанная с теми или иными знаками научной компетентности и привилегиями. Издатели – бывшие воспитанники академий – предприняли и публикацию лучших магистерских сочинений, хранящихся в академических архивах. Это вырабатывало новые традиции, ставило вопрос о соответствии богословских работ современным научным требованиям и сравнении их с достижениями в смежных областях науки. Журналы создали поприще для публикации предварительных материалов к научным диссертациям, статей, а также частей самих диссертаций. Соискатели ученых степеней оценили это вскоре после реформы 1869 г. Но академические журналы по-прежнему не окупались и не имели возможности поддержать своих авторов.
Накануне реформы 1869 г. члены академических корпораций, подводя итоги развития богословской науки за истекшие 60 лет, выделяли ее новые черты: 1) введение исторического метода, 2) усиление критического направления, 3) стремление к более специальному изучению, выражавшееся как в дифференциации учебных курсов, так и в отдельных трудах академических ученых. Все эти черты лишь начали проявляться, не имели ясно выраженного развития, но за ними виделось будущее академической науки. Плоды развития этих тенденций вскоре стали представляться на суд научно-богословской аттестации.
Главными недостатками богословской науки предреформенных лет были признаны скудное количество и низкое качество специальных трудов по конкретным разделам и вопросам богословия. Разумеется, решение этой проблемы было очень непростым и даже при правильном направлении и усердной работе включало в себя несколько этапов. Одним из важнейших этапов на этом пути было умение выявлять теоретические богословские проблемы и определять актуальные практические вопросы, требующие применения богословской науки, и формулировать первые и вторые в виде исследовательских задач.
1869–1918 гг.
Специализация – научная и учебная – была ключевым понятием реформы 1869 г. Но на первом этапе продолжала иметь силу дореформенная традиция – заявленная специализация должна была принести плоды лишь в перспективе. Поэтому пополнение духовно-академических корпораций, вызванное самим преобразованием 1869–1870 гг. и должное отвечать его призыву, формировалось из лучших выпускников последних предреформенных лет практически без учета тематики их выпускных сочинений. При проведении реформы в каждой академии оказались праздные кафедры: в СПбДА – шесть кафедр, в КДА – че тыре, в МДА – три в КазДА – девять. Советам пришлось проявить усердие, при этом как-то учесть темы магистерских работ было очень сложно, тем более привычный универсализм дореформенных академий допускал любые перестановки и назначения. Не вызывала сомнения особая склонность и даже опытность в философии магистра МДА М. И. Каринского, избранного на кафедру метафизики в СПбДА; выпускник КазДА Н. П. Остроумов проявлял особую ревность к миссионерским наукам, писал соответствующую магистерскую работу и был рекомендован Н. И. Ильминским, покинувшим академию, в качестве преемника. Попавший на кафедру церковной археологии и литургики в КазДА Н. Ф. Красносельцев писал магистерское сочинение по миссионерской теме, а по окончании академии преподавал в Самарской ДС Священное Писание. Магистр СПбДА В. Г. Рождественский, преподававший в КазДА философские предметы, в 1869 г. попал в СПбДА на кафедру Священного Писания Нового Завета. Выпускник (1870) и магистр (1871) МДА А. П. Лебедев, писавший магистерскую диссертацию по основному богословию («Превосходство откровенного учения о творении мира перед всеми другими объяснениями его происхождения»), был определен на кафедру древней церковной истории. Его однокурсник А. П. Смирнов, писавший магистерское сочинение по истории Русской Церкви, сразу после выпуска был определен на кафедру библейской истории Ветхого и Нового Заветов и преподавал ее вплоть до своей кончины в 1896 г. Первые статьи этих преподавателей представляли фрагменты из магистерских диссертаций, через два-три года кафедральной специализации появились научные статьи по преподаваемому предмету.
Однако и в дальнейшем, несмотря на акцент, поставленный Уставом 1869 г. на сочетании научной и преподавательской специализации членов духовно-академических корпораций, это выполнялось не всегда. Оставлять на преподавательские места старались лучших выпускников, первых по успеваемости. Разумеется, в период действия Устава 1869 г. чаще всего учитывали специализацию по отделению: не слушавший того или иного предмета в академии редко мог быстро составить по этому предмету хороший курс лекций. Иногда при этом удавалось учесть групповую специализацию выпускника на 4‑м курсе. Если и кандидатское сочинение, и предполагаемая магистерская диссертация писались по тому предмету, на который планировался выпускник, – это была удача, но не столь частая. Так, например, в 1875 г. Совет МДА пригласил на кафедру гомилетики и истории проповедничества и пастырского богословия выпускника академии 1874 г. Василия Кипарисова, преподававшего греческий язык в Литовской ДС. Тема кандидатского сочинения В. Ф. Кипарисова относилась к области церковного права – «Понятие о терпимости, индифферентизме и фанатизме на основании церковных правил и государственных законов», причем оно было удостоено премии митрополита Иосифа Литовского. Но В. Ф. Кипарисов изучал на 4‑м курсе группу предметов, включавшую пастырское богословие, гомилетику, литургику и каноническое право, поэтому мог с полным основанием считаться специалистом. Для чтения лекций надо было представить и защитить диссертацию pro venia legendi, и В. Ф. Кипарисов просил совета инспектора академии С. К. Смирнова о возможной теме. С одной стороны, легче было представить в качестве требуемой диссертации часть кандидатского сочинения, с другой стороны, требовалось представить диссертацию, наиболее близкую к предмету предстоящего преподавания. Интересно, что В. Ф. Кипарисов и в дальнейшем продолжал заниматься научными исследованиями в области церковного права, стараясь одновременно поднимать на должный уровень преподаваемые им дисциплины.
Диссертации, представляемые на ученые степени, в условиях Устава 1869 г. были тесно сопряжены со всей введенной системой специализации, поставлены в ее центр и ею подкреплены. На уровне идеи все было стройно и логично. Кандидатская работа была связана со специализацией 1–3‑го курсов по отделениям. Магистерская диссертация, с одной стороны, была связана со специализацией 4‑го курса по группам, с другой – она же открывала перспективу для преподавателя-специалиста на кафедру. Докторская диссертация была связана со специализацией преподавателей по кафедре и свидетельствовала о научном совершенствовании в преподаваемой дисциплине. Установленное Уставом требование докторской степени для должности ординарного профессора меняло само отношение к высшим ученым богословским степеням:
1) утверждалась связь науки и высшего богословского образования,
2) корпорация духовной академии настойчиво побуждалась к конкретным научным исследованиям и литературной производительности.
Разумеется, пафос специализации и научного подъема должны были отразиться – и очень значительно – не только на организационной части научно-аттестационной системы, но и на отношении к диссертациям преподавателей и студентов. Само положение Устава 1869 г. о написании кандидатской диссертации на 3‑м курсе было принято неоднозначно. Еще в отзывах архиереев на проект Устава 1869 г. было высказано сомнение в том, что полезно сокращение высшего богословского образования до трех лет и написание работы на год раньше. После введения Устава этому положению решительно воспротивился ректор МДА протоиерей Александр Горский. Несмотря на его послушание, которым о. Александр обычно отвечал на распоряжения начальства, на этот раз он нашел новый порядок «вредным для дела академического образования». Написание кандидатского сочинения на 3‑м курсе сокращает «спокойное освоение курса» до двух лет, ибо пишущие диссертации студенты «манкируют лекции». При настойчивом предложении Учебного комитета – представить результаты кандидатских сочинений – Совету МДА пришлось даже пойти на некоторую «хитрость»: были представлены лучшие из всех семестровых сочинений каждого студента за все время обучения.
Но разумеется, таким образом можно было «прикрыть» переходный период, при стабилизации процесса это было невозможно, и пришлось привыкать к новой системе. Срок подачи кандидатских диссертаций устанавливали довольно ранний, так как преподаватели должны были успеть их проверить. Обычно Советы устанавливали либо конкретную дату в начале апреля, либо связывали это, по традиции духовных школ, с Пасхой: по завершении пасхальных каникул, за которые студенты успевали сделать последний рывок и, так или иначе, завершить выпускную работу. Так как студенты иногда пытались лично уговорить преподавателя, рецензирующего их кандидатское сочинение, и подать сочинение позднее, с середины 1870‑х гг. Советы обычно принимали решение: не допускать не подавших сочинение до выпускных экзаменов. Так как успех сочинения и экзамена определял дальнейшую судьбу студента – принимают ли его на 4‑й курс или выпускают со званием действительного студента, – случаи нарушения этих правил были крайне редки.
Новые принципы высшего духовного образования и общий научный подъем так или иначе должны были повлиять и на тематику диссертационных работ. Призыв к развитию специальных богословских исследований уже не мог удовлетворяться школьными выпускными работами. Можно было предполагать, что дореформенные проблемы, связанные с выбором тем для выпускных сочинений и их написанием, перенесутся на 3‑й курс, на кандидатские диссертации. При этом, правда, была надежда, что специализация студентов 1–3‑го курсов по отделениям отчасти упростит выбор тем для самостоятельной работы: был круг наук, к которым каждый студент имел особое отношение. После преобразования академий по новому Уставу (1869–1870) темы кандидатских работ предлагались всеми преподавателями – как богословских, так и небогословских кафедр. Как казалось, настрой на развитие всех наук, требования от всех преподавателей получения ученых степеней подразумевал это. Поэтому в числе кандидатских, представленных в 1872–1875 гг., было немало тем по гражданской истории, всеобщей словесности. Особенно это было заметно в тех академиях, в которых на указанных кафедрах были деятельные преподаватели, любившие работать со студентами: например, преподаватели кафедр русской гражданской истории в КазДА – П. В. Знаменский, а в МДА – В. О. Ключев ский. По данным ими темам писались такие кандидатские работы, как «Ближний боярин Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин», «Ближний боярин Артамон Сергеевич Матвеев» и др. При ревизии академий 1874–1875 гг., проводимой, по поручению Синода, архиепископом Макарием (Булгаковым), на «гуманитарность» тем некоторых кандидатских диссертаций было обращено особое внимание. В ревизорском отчете архиепископ Макарий указал, что «все ученые степени в духовных академиях обуславливаются собственно богословскою ученостию», то и темы, предлагаемые для выпускных работ, должны предоставлять авторам возможность «доказывать богословские познания». Поэтому после 1875 г. все темы кандидатских работ имели богословский характер, по крайней мере в ближайшее после ревизии десятилетие.
Следует отметить, что именно в эти годы, после преобразования академий, те общецерковные или внутриакадемические проекты, которые постепенно вызревали в дореформенное время, получили заметное развитие. И это заметным образом сказалось на тематике кандидатских сочинений. Так, например, в связи с переводом Священного Писания на русский язык оживилась духовно-академическая библеистика, что не могло не сказаться и на темах кандидатских сочинений. Во всех четырех академиях каждый год стали появляться темы по тем или иным вопросам, связанным и с изучением Священного Писания, с его текстологией, толкованиями. Священное Писание было самым популярным предметом среди общеобязательных: по нему писали кандидатские работы студенты всех трех отделений – богословского, церковно-исторического и церковно-практического. Однако успешность этих работ в значительной степени зависела от умения преподавателя выделить конкретную проблему, которая может быть решена в кандидатской работе в течение одного года и силами студента 3‑го курса. Иначе получались поверхностно-обзорные работы, систематизирующие чужие исследования, но не дающие никакого прироста науке. Так, почти в каждой академии писались выпускные сочинения на широкие и никак не конкретизированные темы – по той или иной книге Ветхого Завета или посланию Нового Завета, соборному или святого апостола Павла.
Очень много выпускных работ писалось по истории Русской Церкви с использованием архивных материалов. Во всей полноте начали реализовываться перспективы изучения церковных архивов, которые наметились в конце 1850‑х – начале 1860‑х гг. В КазДА среди выпускных работ можно выделить значительное число направленных на ис следование материалов Соловецкой библиотеки. Причем темы, связанные с изучением ее документов, давались по разным кафедрам: русской церковной истории, истории и обличения русского раскола, истории русской литературы, канонического права, церковной археологии и литургики, гомилетики и истории проповедничества, нравственного и пастырского богословия, а также кафедрам Священного Писания, догматического богословия.
Дореформенный призыв – помочь богословскими исследованиями решению актуальных проблем церковной жизни – также оказал определенное влияние на тематику кандидатских работ. Так, например, корпорация КазДА старалась реализовать кроме общей предназначенности высших духовных школ и особое – миссионерское – задание академии. Миссионерские кафедры оказались в результате реформы 1869 г. в довольно тяжелом положении: КазДА было отказано в особом миссионерском отделении, несмотря на особое ходатайство Казанского архиепископа Антония, и было разрешено лишь преподавание миссионерских предметов сверх общего расписания. Миссионерские кафедры имели опору только в кафедральных средствах и энтузиазме конк ретных лиц, и, казалось бы, ждать научного развития при таких условиях не приходилось. Действительно, преподавание противобуддистских предметов продолжалось лишь до конца 1870/71 уч. г. Противомусульманская кафедра действовала, хотя были потери – академию покинул Н. И. Ильминский, и в его лице академия потеряла не только талантливого ученого, но перспективного преподавателя и методолога. Но, несмотря на это, миссионерская тематика составляла одну из наиболее плодотворных составляющих палитры кандидатских диссертаций.
Однако, несмотря на эти пожелания – развивать прикладные аспекты богословской науки, – не все темы, ориентированные на решение актуальных проблем церковной жизни, вызывали одобрение. Так, в 1875 г. Святейший Синод выразил недовольство тем, что студентам для выпускных работ даются темы, близкие к современности. Поводом послужила тема кандидатской работы, которая писалась в КазДА и была посвящена изучению материалов недавно окончившего свою работу комитета по подготовке реформы церковного суда. Комитет по разработке реформы церковного суда работал в Петербурге в 1872–1875 гг. под председательством того же архиепископа Макария (Булгакова). Проблемы, поднятые в заседаниях комитета, были столь сложны и имели такую богатую палитру мнений и исторических примеров, что исследования в этой области были необходимы. Но тема, в которой прямо ставился вопрос о проекте, выработанном комитетом, оказалась неприемлемой. Такие темы, как считали члены Синода, более уместны для публицистики, а не для научно-богословских исследований. Кроме того, студенты не могут иметь «надлежащей опытности» для изучения таких тем: если церковной или государственной власти нужно будет изучение этого вопроса, этим должны будут заниматься более опытные лица – преподаватели духовных академий. В данном случае следует, конечно, учитывать, что и сама работа указанного комитета, и выработанный проект вызвали в церковной среде столько споров, критических отзывов, что ввергать в это неопытных исследователей, видимо, было малопродуктивно и даже небезопасно.
Однако более серьезные сложности возникли с магистерскими работами. Прежде всего возникли вопросы с выбором тем для магистерских работ. Должна ли магистерская диссертация быть однозначно связана со специализацией выпускного курса, то есть писаться непременно по одной из дисциплин группы специализации? Могут ли выбираться темы по общеобразовательным предметам – Священному Писанию обоих Заветов, основному богословию, философским наукам? Эти науки, хотя и читались для всех студентов курса, организационно принадлежали к тому или иному отделению. Вставал и традиционный вопрос о написании работ по небогословским кафедрам. Наконец, если темы для кандидатских работ формулировали, как и раньше, преподаватели, то кто должен формулировать темы магистерских работ – высшего, самостоятельного уровня? Проблему составил и сам вопрос о написании магистерских работ на 4‑м курсе: требования к ним не были определены в Уставе, не было ясно и то, является ли обязательным для студентов выпускного курса написание этого сочинения, если выпускник не претендует на степень магистра. Учебный комитет в 1871 г. сделал заявление: хотя педагогические занятия имели бы «больше простора», если бы не соединялись с написанием магистерской диссертации, следует ввести в круг занятий выпускного курса написание диссертаций. Для Учебного комитета, который был заинтересован прежде всего в преподавателях для семинарий, это была немалая жертва. Все эти вопросы вызвали в 1870–1872 гг. бурную дискуссию в самих академиях, завершившуюся итоговым положением, в котором магистерская диссертация декларировалась как свободный творческий труд ученого-специалиста. Горячим сторонником активизации студентов к написанию диссертаций был ректор СПбДА протоиерей Иоанн Янышев, считавший эту возможность – сделать первое серьезное научное исследование под кровом академии – очень важной для каждого духовного выпускника и для традиций богословия.
В результате была составлена следующая концепция по магистерским диссертациям:
1) студентов следует побуждать писать на 4‑м курсе магистерские диссертации, всячески содействуя этому процессу;
2) но нельзя принуждать их писать магистерские работы, тем более применять меры наказания в виде лишения кандидатства или права преподавания в семинариях;
3) темы для магистерских диссертаций могут выбираться лишь по богословским предметам, своего отделения или общеобязательным, преимущественно же – по предметам специальных занятий выпускного курса;
4) тема должна формулироваться совместными усилиями студента и преподавателя-специалиста.
Как только первые курсы, учившиеся по новому Уставу, приступили к занятиям на 4‑м курсе, возникали серьезные сомнения, смогут ли студенты 4‑го курса написать за год магистерское сочинение. Разнообразие занятий – подготовка по группе наук к магистерскому экзамену, подготовка к преподаванию – оставляло слишком мало времени даже для более скромной задачи: создания серьезного задела для диссертации, который потом можно было бы доработать для публикации, представления на соискание ученой степени и защиты. Ожидали практической проверки, первых примеров. Первые курсы, набранные по правилам нового Устава, оканчивали полный цикл обучения в 1873 г. (СПбДА и КДА) и в 1874 г. (МДА и КазДА). В 1873 г. выпускник СПбДА Н. А. Скабаланович в полноте реализовал замысел Устава. В конце 4‑го курса он представил магистерскую диссертацию «Об Апокризисе Христофора Филалета», построенную на критическом анализе источников конца XVI в., глубоком изучении церковно-исторического контекста и самой личности автора главного источника с полноценным историографическим обзором. Н. А. Скабаланович успешно защитил диссертацию, вызвав удовлетворение Совета академии и всей корпорации, и был оставлен на кафедре новой общей гражданской истории в звании доцента. Диссертация была первым свидетельством жизненности уставных положений о магистерских степенях, пользы специализации, возможности быстрого включения молодых богословских сил в специальные научные исследования. Это чрезвычайно ободрило не только корпорацию СПбДА, но и всех, кто так или иначе был связан с высшей духовной школой.
Другой вариант магистерской диссертации представил в том же году выпускник КДА С. А. Терновский. Он окончил академию в 1871 г., то есть учился при новом Уставе только половину академического курса, да и магистерскую работу представил к защите через два года после окончания академии. Но новизну и подтверждение новых принципов научно-богословской работы представляла сама работа. Практическая работа в Обществе Нестора Летописца и Киевской археографической комиссии дала С. А. Терновскому возможность опубликовать на средства комиссии памятник XVII в. «Икона» (Архив Юго-Западной России. Ч. I. Т. V), с предисловием, обширным введением и комментариями. Церковно-историческое отделение после некоторых сомнений дало согласие на его рассмотрение в качестве магистерской диссертации. После публичной защиты искомая степень была присуждена, но работа вызвала дискуссию о требованиях к магистерским диссертациям. Было отрадно, что выпускники академий активно участвуют в разработке источников, практических археологических и археографических трудах, но в диссертации было мало анализа, собственных выводов автора и других привычных элементов научной работы. Был поставлен вопрос: могут ли такие работы претендовать на присуждение ученой степени магистра богословия?
В 1874 г. и две оставшиеся академии провели первые магистерские диспуты, хотя работы были представлены выпускниками не этого года, а 1872‑го: приват-доцентом МДА Н. Ф. Каптеревым и приват-доцентом КазДА П. А. Милославским. Первый автор изучал архиерейские чиновники Древней Руси, второй – следы учения о странствованиях и переселениях душ в раннем христианстве. Обе работы при всех заме ченных недостатках и неопытности авторов были не «рассуждениями», а настоящими научными исследованиями, построенными на изучении источников. Они свидетельствовали и о том, что авторы владеют определенными методами научного анализа, умеют работать с литературой, делать выводы.
Однако процесс написания магистерских работ шел медленно: диссертации представлялись, но не более одной-двух в год, да и не каждый год. Еще реже представлялись диссертации непосредственных выпускников: не каждый год во всех четырех академиях была хотя бы одна подготовленная магистерская диссертация. Суровые требования, публикация делали сложным ее написание в течение года. Даже самые усердные студенты, прилагавшие к написанию магистерского сочинения все силы, не справлялись с этой работой за год, но заканчивали работу через два-три года, а иногда и более. Из выпуска 1874 г. в МДА первая магистерская диссертация была защищена через семь лет после выпуска, в 1881 г., В. А. Соколовым. Из выпуска 1876 г. первым защитил магистерскую работу Н. И. Троицкий – в сентябре 1878 г., проработав над ней усидчиво три года. М. Д. Муретов – один из лучших студентов МДА 1877 г. выпуска, будущий профессор Священного Писания Нового Завета, – защитил магистерскую диссертацию лишь через восемь лет после выпуска, в 1885 г. В СПбДА, с наибольшим «энтузиазмом» относившейся к написанию диссертаций, за десятилетие действия нового Устава до 1879 г. было защищено всего пять магистерских диссертаций: кроме уже упомянутого Н. А. Скабаллановича в 1874 г. – И. С. Якимов и А. Ф. Гусев, в 1875 г. – М. В. Симашкевич и С. В. Кохомский.
Большинство магистерских работ, написанных выпускниками, представляли собой переработанное кандидатское сочинение: только при двухлетней работе над темой удавалось провести более или менее серьезное исследование. Но кандидатские темы при этом должны были иметь «магистерскую перспективу», поэтому особая ответственность ложилась на преподавателей, представлявших эти темы и отделения, которые их обсуждали и утверждали. Но даже у преподавателей, мно гие из которых сами только начинали исследовательскую деятельность, а некоторые так и продолжали следовать дореформенным понятиям о выпускных «рассуждениях», не всегда это получалось успешно.
Помощь студентам со стороны преподавателей-специалистов вообще значила очень много. В СПбДА при настоятельных призывах ректора протоиерея И. Л. Янышева члены корпорации повысили свое внимание к кандидатским работам, и результат последовал: в 1879 г. пять выпускников – Н. М. Богородский, Ф. П. Елеонский, А. П. Мальцев, М. В. Чельцов, В. В. Болотов – представили в конце обучения магистерские диссертации, признанные Советом достойными защиты. Были успехи к этому времени и в других академиях. В МДА в 1880 г. при окончании 4‑го курса представили диссертации четверо студентов церковно-исторического отделения: И. П. Знаменский, А. П. Доброклонский, И. В. Преображенский, Н. П. Розанов. 18 сентября 1883 г. профессор МДА И. Д. Мансветов отмечал в письме члену Учебного комитета И. В. Помяловскому: «…пред нами стоит несколько диспутов… стремление к магистерской степени заметно усиливается». Не все преподаватели, увлеченные собственными научными исследованиями, любили заниматься «отработкой» магистерских диссертаций. Так, например, в МДА было твердое мнение, что «у Е. Е. Голубинского получить степень магистра можно только силком, против желания профессора». В этих словах была доля истины – преподавателям самим надо было писать диссертации, готовить лекции, «факультативное» научное руководство не всегда укладывалось в этот режим. Но если преподаватель чувствовал к студенту научный интерес, ждал от него исследовательских успехов, ситуация менялась. Так, уже упомянутый Е. Е. Голубинский сказал студенту четвертого курса МДА Н. Ф. Каптереву, что «охотно даст… степень магистра», если тот разработает «как следует» тему «Светские архиерейские чиновники в древней Руси». При этом, правда, ученые советы Е. Е. Голубинского не всегда были понятны и легко исполнимы для начинающего исследователя, и постоянными советами и объяснениями Н. Ф. Каптерева поддерживал не Голубинский, а ректор протоиерей Александр Горский.
Этой «незаботливостью» ведущих профессоров о магистерской ориентации студентов 4‑го курса и выпускников академий многие объяс няли малое количество магистерских защит, отсутствие полноценных научных школ и вообще медленное развитие науки в духовных академиях. Не удавалось активизировать процесс написания магистерских работ и со стороны Советов академий: и после 1874 г. они не могли точно сформулировать требований к студентам 4‑го курса относительно их работы над магистерской диссертацией. В 1880 г. Совет КазДА, удрученный малым числом магистерских диссертаций – а к 1880 г. в КазДА было защищено лишь семь магистерских диссертаций по правилам Устава 1869 г., – обязал студентов представлять к 1 октября темы магистерских работ. Но так как дальнейшей регламентации процесса написания работы ввести не решились, ситуация мало изменилась.
Докторские диссертации должны были представлять более серьезные и фундаментальные работы, но при этом быть специальными исследованиями. Первые докторские степени были получены в СПбДА ординарным профессором кафедры древней церковной истории И. В. Чельцовым и экстраординарным профессором кафедры русской гражданской истории И. Ф. Нильским на второй год преобразования, в 1870 г. Как первое сочинение, посвященное древним формам Символа веры, так и второе, представлявшее исследование семейной жизни в русском расколе, были проведены до реформы 1869 г. и опубликованы в год реформы. Но темы были специальные, подразумевали научные проблемы, требующие богословского исследования, при этом сочетались с профилями кафедр, занимаемых диссертантами. Поэтому, хотя эти работы и не являлись собственно плодом новой научно-богословской эпохи, они достаточно значимо ее отражали.
В последующие годы докторские диссертации представили широкий спектр исследовательской деятельности членов корпораций и выпускников академий. Были среди них и фундаментальные работы, которые открывали новые перспективы в богословской науке, базировались на изучении значительных комплексов источников, представляли специальные методы. Так, например, в 1876 г. в МДА магистр КДА 1853 г. выпуска архимандрит Сергий (Спасский) представил первый том «Полного месяцеслова Востока». Название могло предполагать «месяцеслов» в непосредственном отношении, то есть имена всех святых, расположенные по времени их памяти, в виде календаря. Однако таковым был второй том «Месяцеслова», напечатанный годом позднее. Первый же том, представленный на соискание докторской степени, представлял критический обзор источников агиологии, восточной и западной, определение подлинности, времени написания и научной значимости древнейших месяцесловов, календарей и прологов, систематизацию и анализ этого материала, выводы относительно истории агиологии, происхождения печатных и рукописных ее источников, их взаимного отношения. Научная и церковно-практическая значимость работы не вызывала сомнений, при этом многоплановость работы и разработка нового направления – агиологии, доселе слабо отраженного в русском богословии, определяла именно докторский уровень.
Работой такого же плана была докторская диссертация 1873 г. – ординарного профессора КазДА И. Я. Порфирьева, посвященная апокрифическим сказаниям о ветхозаветных лицах и событиях.
Однако среди докторских диссертаций были и работы, мало отличавшиеся по тематике от магистерских, посвященные исследованию одного источника, конкретного события, исторической личности. Примерами могут служить работы: профессора КазДА М. Я. Красина, посвященное анализу сочинения блаженного Августина «De civitate Dei» с точки зрения апологии христианства в борьбе с язычеством; профессора КДА И. И. Малышевского об отношениях Александрийского патриарха Мелетия Пигаса с Русской Церковью, и др. Разумеется, уровень докторских диссертаций чаще всего был выше, чем у магистерских: сказывался опыт зрелого преподавателя, в той или иной степени занимавшегося научными исследованиями не один год. Но так как в таких случаях тема показателем не являлась, следовало определить и сформулировать более тонкие, содержательные критерии.
Реформа 1869 г. поставила перед духовными академиями задачу: развитие специальных исследований в разных областях богословия. На специальное изучение конкретной области богословия, конкретных вопросов была направлена вся новая система образования. Положительные черты такой постановки образования стали вскоре заметны: появились специальные исследования, разрабатывались источники, западная богословская литература стала критически оцениваться, с большим или меньшим успехом стали вырабатываться специальные научно-богословские методы. Однако со временем стала заметна и оборотная сторона специализации: сужение научного кругозора, неумение адекватно определить иерархию проблем и место изучаемого вопроса в научном богословии в целом, бедность ассоциаций, повышенное внимание к мелким вопросам и деталям.
Особое устроение выпускного курса не исполнило всех возложенных на него надежд: педагогические занятия были недостаточно «практичны» и не подкреплены системой распределения, магистерские экзамены не выдерживали заявленного научного уровня, число магистерских диссертаций резко сократилось по сравнению с дореформенным, предоставленная творческая свобода многими студентами использовалась не по назначению. Однако этот 15-летний опыт имел два значительных достижения: 1) начала вырабатываться система целенаправленных исследований, в которой осуществлялось преемство богословской науки; 2) магистерская степень перешла из разряда ученических в разряд научных, подтвердив этот переход серьезными магистерскими исследованиями.
По уже указанным выше причинам в начале 1880‑х гг. был поставлен вопрос об исправлении замеченных недостатков Устава 1869 г. Это исправление привело к новой реформе духовных академий. При обсуждении этой новой реформы в 1881–1882 гг. академии немало говорили и писали о проблемах, связанных с выбором тем научных диссертаций, а также о необходимости более серьезно подходить к подготовке студентов к научной работе, к написанию диссертации. Необходимо обратить внимание еще на одно частное мнение, принадлежавшее архиепископу Сергию (Ляпидевскому) – председателю Комитета, учрежденного для составления официального проекта нового Устава. Преосвященный отрицал полезность любой учебной специализации – не только в варианте Устава 1869 г., но и в варианте Устава 1814 г., то есть в виде выпускного сочинения. Архиепископ Сергий предлагал отменить выпускное сочинение, давая кандидатскую степень за лучшее из написанных студентом семестровых сочинений, магистерскую же диссертацию писать по окончании курса, причем сохранить предъявляемые к ней высокие требования.
С отменой специализации, проведенной реформой 1884 г., изменилась и система научно-аттестационных работ. Кандидатское сочинение, как и до 1869 г., писалось на последнем, 4‑м курсе. Оно же могло стать и магистерской диссертацией в случае признания рецензентами и Советом академии. Но при этом кандидатская степень все же присуждалась, а диссертация должна была готовиться к печати, после же напечатания защищаться на коллоквиуме. Могла магистерская диссертация писаться и заново, на новую тему. Относительно докторской диссертации никаких изменений не произошло, кроме отмены ее публичной защиты и дифференциации по трем направлениям.
Кандидатская и магистерская диссертации могли теперь, после отмены специализации, писаться по любым богословским кафедрам. Но во избежание недоразумений с темами диссертаций и Устав 1884 г., и его преемник, Устав 1910–1911 гг., четко определяли: для получения ученой степени пишется курсовое (выпускное) сочинение «на тему богословского содержания (характера)» (курсив мой – Н. С.). При этом темы для диссертаций должны были предлагаться преподавателями-специалистами, рассматриваться Советом академии и утверждаться ректором под его личную ответственность. Однако и уставное указание, и обсуждение диссертационных тем старшими членами корпораций, и ректорская ответственность, как будет ясно из дальнейшего, проблем с небогословскими темами не сняли.
Насколько часто реализовывалось данное выпускникам право – представить сразу магистерскую диссертацию? В разных академиях Советы подходили к этому вопросу по-разному, но почти в каждом выпуске были студенты, которым рекомендовалось «обрабатывать работу для печати» и готовить к защите.
Но таких работ были единицы, большая же часть выпускных диссертаций писалась с большим трудом. Диссертации стоили студентам тяжелого труда, но не всегда удовлетворяли и самих авторов, и преподавателей-рецензентов. Главной причиной была неготовность студентов определить свои склонности в процессе обучения, отсутствие специаль ной ориентации. Эта проблема, актуальная для эпохи Устава 1814 г., отчасти начала разрешаться в период действия Устава 1869 г., однако при Уставе 1884 г. она вернулась во всей полноте. Темы кандидатских сочинений для выпускников предлагались преподавателями в конце предшествующего учебного года, обсуждались Советом академии и утверждались епархиальным архиереем. В начале года студенты должны были выбрать тему и заявить об этом в Совет. Однако студенты колебались, выбор задерживался, и Советы вынуждены были напоминать об этом после своего первого заседания в учебном году.
В феврале 1889 г. указом Синода в Советы академий были разосланы «Правила для рассмотрения сочинений, представляемых на соискание ученых богословских степеней», которые часто называют дополнением к Уставу 1884 г. «Правила» обращали внимание на недостатки богословских сочинений, представляемых на ученые богословские степени, и выдвигали два требования: 1) верность православию и 2) соответствие темы и содержания искомой степени. Верность православию должна быть засвидетельствована отсутствием каких-либо смущений для православного читателя. То есть сочинения должны быть «согласны с духом и учением православной Церкви», не иметь неправильных взглядов на «происхождение, характер и значение тех или других церковных учреждений и памятников, преданий, обычаев»; не отрицать, «хотя бы и с видимостью научных оснований», тех событий, к которым «церковное предание и народное верование» привыкли относиться как к достоверным; рассматривать события священной истории и действия священных лиц с должным благоговением, и т. д. Диссертации должны обладать такой полнотой и определенностью изложения, «при которой не оставалось бы сомнения в истинности православного учения», и точностью выражений, «которые устраняли бы всякий повод к ложным вопросам». Тема и содержание должны отвечать богословской ученой степени, то есть разрабатывать вопросы богословские, а не имеющие лишь «отдаленное отношение к богословию», использовать соответствующие методы и делать богословские выводы. При этом указывалось, что целью ограничений не является стеснение «ученой изыскательности» академий в богословии или общеобразовательных науках: все благонамеренные труды будут ценимы по достоинству.
«Правила» не содержали ничего принципиально нового: проблемы с богословскими диссертациями возникали, как было указано выше, и в 1870‑х гг. Но они еще раз подтверждали существование двух серьезных проблем в области научно-богословских исследований: определение самой области богословских исследований и соотнесение свободы научных исследований и церковной ответственности автора.
Но, назвав проблемы, «Правила» 1889 г. этих проблем не решили. И после 1889 г. темы «небогословские», по крайней мере, укоряемые за это, встречались как в кандидатских, так и в магистерских диссертациях. Со стороны Синода неоднократно предпринимались попытки ограничить тематику работ, принимаемых Советами духовных академий на соискание ученых степеней, чисто богословской областью. Аргументация приводилась прежняя: ученые богословские степени могут даваться только за те работы, которые относятся к этой области науки.
Иногда Советы, определив тему диссертации как богословскую, допустив диссертацию до защиты и присудив ученую степень, получали от Синода отказ в утверждении степени и критические замечания. Так, в 1909 г. Синодом было отказано в утверждении магистерской степени и. д. доцента Д. Г. Коновалова, присужденной Советом МДА 24 октября 1908 г. за сочинение о религиозном экстазе в русском мистическом сектантстве. В отзыве рецензента от Синода – архиепископа Антония (Храповицкого) – говорилось, что диссертация, как «не имеющая богословского характера», совершенно не удовлетворяет обязательным требованиям для диссертаций, представляемых на соискание богословских ученых степеней. Кроме того, «патологические явления сектантского экстаза» в диссертации, по мнению рецензента, сопоставлялись с «проявлением истинной боговдохновенности и богослужебными действиями в древне-христианской Церкви», а такие суждения были не только «неприемлемы для православной богословской науки, но и соблазнительно-кощунственны». Таким образом, диссертация Д. Г. Коновалова дважды вступала в противоречие с «Правилами» 1889 г.
В связи с этим случаем и с замечаниями архиереев-ревизоров, сделанных во время проведения ревизий духовных академий в 1908 г., в 1909 г. Синод вновь указал академиям, что для курсовых (кандидатских) сочинений студентам часто даются темы, не соответствующие задачам богословского образования. Советам было настойчиво рекомендовано руководствоваться при утверждении тем для работ, подаваемых на соискание ученых богословских степеней, «Правилами» 1889 г., а также было установлено, чтобы темы кандидатских сочинений по рассмотрении Советами академий предоставлялись на утверждение епархиальных архиереев.
У преподавателей небогословских кафедр оставалась еще возможность получения ученых степеней, соответствующих их кафедрам, на факультетах российских университетов. Однако эти случаи были крайне редки. Кроме уже упомянутых двух случаев – получения профессором КДА Ф. А. Терновским степени доктора русской истории (1877) и профессором СПбДА М. И. Каринским степени доктора философии (1880) (см. 1.3) – удалось выявить только три случая «университетского остепенения» преподавателей духовных академий. В 1892 г. ординарный профессор КазДА П. В. Знаменский получил степень доктора русской истории от Московского университета за его фундаментальную историю родной академии. В 1901 г. экстраординарный профессор КДА В. Н. Малинин удостоился степени доктора русской словесности от историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета за источниковедческую работу по посланию старца Филофея. В 1907 г. ординарный профессор КДА Н. И. Петров был удостоен степени доктора русского языка и словесности honoris causa от Совета Императорского Харьковского университета. Получение последней степени было вызвано не необходимостью, ибо Н. И. Петров еще в 1875 г. получил степень доктора богословия, а исключительно уважением университетских коллег. Однако получать ученую степень, не имея профильного образования, было довольно сложно. Легче в этом отношении было членам духовно-академических корпораций, окончившим университеты и занявшим гуманитарные кафедры в академиях. Так, например, было с преподавателями гражданской русской истории в МДА В. О. Ключевским и его преемником М. М. Богословским.
Сложности, возникавшие в академиях в связи с темами диссертационных работ, не исчерпывались проблемой небогословских исследований в богословии. В 1899 г. из Синода последовал еще один указ по поводу выбора тем для диссертаций, представляемых на соискание богословских ученых степеней. При рассмотрении очередной магистерской диссертации члены Синода пришли к выводу, что в исследованиях, представляемых на ученые богословские степени, недопустимо касаться лиц и событий, близких к настоящему времени. В указе приводились примеры подобных тем без фамилий авторов: «Миссионер высокопреосвященнейший Владимир, архиепископ Казанский и Свияжский», «Церковно-гражданские законоположения относительно православного духовенства в царствование императора Александра II». Кроме обычной деликатности по отношению к лицам, еще живущим, в указе приводился и научный аргумент: события, последствия которых не успели еще обнаружиться во всей полноте, не могут быть изучены полноценно, а оценка их не может быть дана объективно и правильно. Первая из упомянутых в указе диссертаций, автором которой являлся и. д. доцента КазДА по кафедре калмыцкого языка и миссионер-практик И. И. Ястребов (выпускник КазДА 1892 г.), была посвящена Казанскому архиепископу Владимиру (Петрову) (1828–1897), известному миссионеру, скончавшемуся за год до публикации и защиты диссертации. Так как И. И. Ястребов и в своей миссионерской деятельности общался с епархиальным архиереем, разбирал его миссионерские записки, работа писалась и по письменным материалам, и по личным воспоминаниям – самого автора и еще здравствовавших сподвижников владыки Владимира. При всех сомнениях в допустимости столь «современных» тем для диссертаций, представляемых на соискание ученых богословских степеней, И. И. Ястре бов был утвержден в степени даже быстрее, чем обычно, – через месяц. Вторая из упоминаемых в указе работ, автором которой был преподаватель Таврической ДС Н. П. Руновский (выпускник КазДА 1896 г.), была посвящена событиям 20–30-летней давности и затрагивала царствование, окончившееся 17 лет назад (1855–1881). Несмотря на критическое замечание Синода, и этот автор был утвержден в магистерской степени через четыре месяца после коллоквиума.
На основании этого указа Совет МДА тотчас же прекратил дело о рассмотрении сочинения пресвитера Московского придворного Благовещенского собора Николая Извекова по Православной Церкви в Литовской епархии в 1839–1889 гг., поданного на соискание ученой степени доктора церковной истории. События десятилетней давности, хотя и относящиеся к уже окончившемуся царствованию, но еще имевшие реальное продолжение, были сочтены современными. Через три года, в 1902 г., профессор КазДА Н. И. Ивановский, ссылаясь на этот указ Синода, дал отрицательный отзыв на докторскую диссертацию профессора богословия Томского университета протоиерея Димитрия Беликова, посвященную истории Томского старообрядческого раскола в 1834–1880 гг. Работа была посвящена злободневной и сложной теме: по данным первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г., опубликованным в 1901 г., Томская губерния оказалась самой обильной по Сибири «старообрядцами и уклоняющимися» (около 42 %) – немногим более 99 тыс. человек. Протоиерей Димитрий Беликов, проводя анализ местных архивных материалов, пытался не только представить очерк развития «томского раскола», но и дать комментарий данным переписи и сделать некоторые выводы. Несмотря на указ 1899 г. и отрицательный отзыв одного из рецензентов, протоиерею Димитрию Беликову была присуждена степень доктора церковной истории, и Синод утвердил это присуждение.
Тем не менее, вопрос о корректности изучения церковных проблем, связанных с современными событиями, церковно-историческими методами оставался открытым. Последствия изучаемых событий не проявились до конца, полноценная источниковая база еще не была сформирована. Все это грозило не только неверным пониманием причинно-следственных связей, но и более глубокими ошибками – смешением случайного, временного, и фундаментального, сущностного. Однако современные проблемы церковной жизни требовали решений, а для применения всего церковного опыта и богословского наследия требовалась верная научная оценка происходящего. Поэтому вопрос о выработке особых методов исследования для современного «среза» церковной жизни во всех ее областях, то есть получения достоверной информации, формирования источников, в которых можно отразить и зафиксировать эту информацию, их анализа стало одной из перспективных задач богословской науки. Исследования по современной церковной тематике, проведенные корректно с общенаучной и специально-богословской точек зрения, представляли собой не только поприще для применения богословского опыта Церкви, но и обогащение этого опыта.
В середине 1890‑х гг. при разработке несостоявшейся реформы духовных академий немало говорилось и о проблеме диссертаций, их места в специализации студентов академий, их тематике. Наиболее яркими и четко сформулированными в эти годы являлись идеи профессоров СПбДА В. В. Болотова и Н. Н. Глубоковского. Профессор В. В. Болотов считал, что причиной слабости и малочисленности как кандидатских, так и магистерских диссертаций выпускников духовных академий является, с одной стороны, неверно построенная система научного «восхождения», то есть последовательности научных работ каждого студента, с другой стороны, отсутствие системы научного руководства. Он предлагал кандидатскую диссертацию перенести на 3‑й курс, как это было при Уставе 1869 г. Тогда из отзыва на кандидатскую работу автор сможет сделать выводы и скорректировать в магистерской диссертации недостатки, замеченные в кандидатской. На 4‑м курсе сверх обычных положенных лекций В. В. Болотов предлагал назначить студентам особые занятия под руководством преподавателя, причем связать их с написанием магистерской работы – семинар научного руководителя. Выпускной курс должен давать свободу творческой работе, но под контролем и в тесном контакте с руководителем. Профессор-руководитель должен постепенно вести студента к высотам научного знания и мастерству научной работы, ставя промежуточные задачи и вопросы, корректировать опыты студента и давать образцы в виде своих научных орудий. Тогда научные диссертации студентов будут поставлены на надежное основание, а не будут «колоссом на глиняных ногах».
Профессор Н. Н. Глубоковский в своей аналитической записке 1896 г. усматривал две основных причины, которыми обусловлена вялость научно-богословской деятельности академических выпускников. Первой причиной являлось несоответствие требований, предъявляемых к научной работе, представляемой на ученую богословскую степень, и системы предшествующего образования. Глубоковский утверждал это не голословно, а на основании анализа тех отзывов, которые давали преподаватели-рецензенты на выпускные сочинения. Практически во всех сочинениях, за редким исключением, замечается узость научного взгляда, то есть недостаточная освещенность изучаемого вопроса с общей точки зрения, а также слабость раскрытия «всего соприкосновенного», что выходит за узкие границы данной темы, но существенно для ее полной разработки. Выпускная научная работа должна представлять зрелый плод всего академического образования, а все предшествующие знания и занятия должны быть направлены к этой цели. Н. Н. Глубоковский критиковал и систему «жесткой» специализации Устава 1869 г., ведущую к фрагментарности знаний и узости научного видения, и отсутствие специализации Устава 1884 г., ведущее к многопредметности и недостаточной глубине специально-богословских знаний и методов. Он предлагал свою систему, отличную от обоих «крайних вариантов», и определил ей особое название – сосредоточение (см. 2.1). Второй причиной сравнительной малочисленности магистерских диссертаций Н. Н. Глубоковский считал неразумное определение тем для кандидатских и магистерских работ. Их глобальность не позволяет изучить и осмыслить проблему за год и даже за два, учебная задача этих опытов достигается лишь отчасти, богословская же наука практически ничего не получает. В русском школьном богословии, по мнению Н. Н. Глубо ковского, нет «ни научной постепенности, ни научного преемства», а потому и научное развитие совершается слабо, «не оставляя научного наследства и не создавая научного предания». При этом Глубоковский имел в виду как постепенность и преемство в работах одного исследователя, так и преемство работ разных авторов в том или ином вопросе или научном направлении. Профессор должен таким образом выделять из одной крупной научной проблемы конкретные темы для самостоятельных исследований своих учеников и младших коллег, чтобы их совокупность составляла решение общей проблемы.
Н. Н. Глубоковский касался и больной темы духовных академий – сочинений на небогословские темы. Но он предлагал нетрадиционное решение этой проблемы: так как важность светских наук для богословского образования признавалась всеми Уставами, необходимы и специальные исследования по этим наукам в богословском смысле.
Советы при рассмотрении диссертаций неоднократно указывали на то, о чем говорил в 1896 г. Н. Н. Глубоковский: необходимость не брать для магистерских диссертаций чересчур «широкие» темы, а конкретизировать их по хронологическому, тематическому, личностному или источниковому принципу. Такая конкретизация тем проводилась авторами диссертаций, приводилась в виде советов рецензентов. Это имело положительное значение: легче было выделить главную проблему, поставить цель и задачи, работа приобретала глубину, тема могла быть раскрыта более полно. Однако жесткое ограничение исследовательского внимания выделенным вопросом имело и минусы. Так, например, магистерская диссертация кандидата МДА (1897) и преподавателя Холмской ДС М. П. Кобрина была посвящена изучению «дня очищения» в Ветхом Завете. Тема была конкретная, имела важное значение для Ветхого Завета, по ней отсутствовали специальные исследования не только в русской, но и в западной богословской литературе. Автор еще более ограничивал свою задачу, ориентируясь лишь на библейско-археологическое изучение, то есть «как и когда праздновался день очищения, как совершались различные его церемонии, откуда получил он свое начало и какое имел значение для еврейского народа». При этом он сознательно отстранялся от «догматической стороны очищения», от изучения вопроса о возможности очищения от грехов в Ветхом Завете и пр. Рецензент – и. д. доцента П. В. Тихомиров – отметил у диссертанта «хорошую способность к критике», «начитанность в литературе и пособиях своего вопроса», самостоятельную работу с источниками. Однако он заметил и «узость научного кругозора автора»: за пределами своего вопроса он мало чем интересуется, не пытается поставить свой вопрос в связь с более широкими проблемами библейской науки и богословской мысли. Диссертант слаб в способности обобщения: анализ не завершается синтезом, полученные сведения так и остаются набором разных сведений. Автор не умеет делать выводы: когда надо получить плод какого-нибудь рассуждения или обозрения, автор лишь повторяет в более кратких словах сказанное раньше.
У некоторых выпускников академий выстраивалось преемство магистерской и кандидатской диссертаций: тема магистерской работы либо совпадала с темой кандидатской работы, либо была ее модификацией. Например, выпускник (кандидат-магистрант) МДА 1895 г. Дмитрий Брянцев писал кандидатское сочинение на тему, предложенную И. Н. Корсунским: «Царствование императора Алексея I Комнина в церковно-историческом отношении», и в третьей-четвертой главах излагалось дело Иоанна Итала. В качестве магистерской диссертации он через 10 лет по окончании академии, будучи преподавателем Рижской ДС, избрал тему: «Иоанн Итал и его философско-богословские воззрения, осужденные Византийской Церковью».
Выпускник МДА 1896 г. Николай Чистосердов в 1900 г. просил Совет разрешения переработать кандидатскую работу «Сведения о церковных писателях у историка Сократа» в магистерскую диссертацию, изменив тему. Теперь тема звучала: «Церковная история Сократа как источник Патрологии», так как автор собирался поставить перед собой более сложную задачу – разбора всех патрологических сведений, содержащихся в истории Сократа.
Идеальным же вариантом была еще более длинная цепь преемства научных работ: одно из семестровых сочинений, по которым студент определяет свою научную склонность и интерес к определенной теме; затем выпускная кандидатская работа, в процессе написания которой автор изучает историографию проблемы, основные источники, проблематику темы; магистерская диссертация, развивающая или углубляющая кандидатское исследование; наконец, докторская работа, представляющая зрелый научный труд, базирующаяся на хорошем фундаменте и представляющая серьезный вклад в богословскую науку. Примером может служить такое преемство работ профессора МДА М. М. Тареева. Под руководством профессора МДА по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретова он писал семестровое сочинение «Искушение Господа в пустыне», затем – кандидатское сочинение «Искушение Господа от Диавола в пустыне в связи со всею земною жизнью Христа как единым искупительным подвигом Богочеловека». Продолжением была магистерская диссертация с непростой судьбой, в окончательном варианте названная «Искушение Господа нашего Иисуса Христа», и докторская в виде двух сочинений: «Уничижение Господа нашего Иисуса Христа. Филип. 2:5–11. Экзегетическое и историко-критическое исследование» и «Философия евангельской истории. Жизнь Иисуса Христа – слава Божия. Pendant к исследованию «Уничижение Господа нашего Иисуса Христа».
5 июня 1895 г. Святейший Синод указал Советам духовных академий, что дозволять выпускникам перерабатывать их кандидатские диссертации для соискания магистерской степени следует «с большой осторожностью», то есть только после обсуждения этого вопроса на Совете и каждый раз особого разрешения правящего архиерея. Совет обычно давал такое разрешение, особенно если кандидатское сочинение было отмечено высшим баллом («5»), и ходатайствовал перед епархиальным архиереем об утверждении темы. В отдельных случаях разрешали перерабатывать и сочинения, оцененные на 4½ и даже 4+. Если такого разрешения не было испрошено, а выпускники все же дорабатывали кандидатское сочинение и подавали на соискание магистерской степени, Совет представлял дело «на благоусмотрение и утверждение» архиерея и только после этого давал ему ход. Так, например, поступил Совет МДА в 1899 г., при подаче сочинений на соискание степени магистра богословия выпускниками МДА 1894 г. священником Димитрием Садовским и 1890 г. Матвеем Азбукиным.
Для диссертаций последних десятилетий XIX в., особенно магистерских, характерны попытки точного определения жанра исследования. Иногда это обозначалось в самом названии, иногда заявлялось во введении к диссертации: «библейско-исторический апологетический очерк»; «библиографически-литературный очерк», «историко-экзегетическое исследование», «церковно-исторический очерк», «этико-богословское исследование», «историко-догматический очерк», «опыт догматико-экзегетического исследования», «библейско-археологическое исследование», «экзегетическое исследование», «опыт апологетически-эстетического исследования». Однако содержание не всегда соответствовало заявленному жанру, а предметная ориентация самими авторами понималась не всегда верно. Рецензенты иногда отмечали это в своих отзывах, но единой точки зрения не было и у представителей одной корпорации. Так, например, разошлись мнения рецензентов в отзывах на магистерскую диссертацию преподавателя Вифанской ДС Д. И. Введенского «Учение Ветхого Завета о грехе», представленную в 1900 г. в Совет МДА. Диссертация заявлялась как «опыт систематического экзегеза». Первым рецензентом – экстраординарным профессором по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцыным – отмечалась «правильная постановка вопроса и вполне научный метод исследования». Но он считал, что ветхозаветный библейский материал по теме необходимо привести в систему, с одной стороны, от догматических и философских умозрений, с другой стороны, не навязывая ветхозаветному представлению понятий новозаветных и церковных. Другой рецензент – ординарный профессор по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов – считал, что преднамеренное отстранение автора от Нового Завета и древнехристианской литературы «искусственно, а частию и едва ли законно». Ветхий Завет не ставит задачей «раскрытие учения о грехе» – оно дается как раз в Новом Завете, а с догматической стороны осмысляется в первые века бытия Церкви. Вопросы христианского богословия могут быть плодотворно исследуемы по отношению к Ветхому Завету только в неразрывной и всесторонней связи как с новозаветным учением, так и вообще с историей догмата в древнехристианской Церкви. С другой стороны, автор, заявляя себя экзегетом, относится к Ветхому Завету как к единому источнику, практически не соотнося тот или иной тезис со священной книгой, откуда он взят, с писателем, временем и местом ее написания, не занимается сравнительным анализом ответов, полученных из разных священных книг. То есть подход у него не библейско-экзегетический, а библейско-догматический.
Но если жанр работы, представляемой на ученую степень, выходил за пределы традиционных, это нередко вызывало сомнение. Так, в декабре 1908 г. в Совет МДА поступило прошение и. д. доцента по кафедре истории философии П. А. Флоренского. Он планировал представить в качестве магистерской диссертации перевод на русский язык богословско-философских творений неоплатоника Ямвлиха, снабженный подстрочными примечаниями, комментариями, вступительной статьей, рядом экзегетических и историко-философских экскурсов, а также приложением параллельных мест из других мыслителей той же школы. За образец П. А. Флоренский собирался взять перевод Плотиновых «Эннеад», выполненный Л. Буйе. П. А. Флоренский приводил ряд аргументов, согласно которым, по его мнению, подобные работы были не только полезны, но и необходимы для отечественного богословия. Совет поддержал прошение П. А. Флоренского, но он все же представил в 1914 г. на соискание магистерской степени другое исследование, более традиционное по форме, – о православной Теодицее.
С развитием научных исследований расширялась и палитра их тематики. Выделение новых направлений в богословских исследованиях или специфика конкретных тем определялись обычно тремя причинами: 1) введением в научный оборот новых комплексов источников; 2) внешним влиянием – западного богословия или небогословских наук; 3) актуальными проблемами, которые вставали перед богословской наукой.
Так, например, ряд новых тем определился в связи с систематизацией и описанием архивных комплексов, переданных в духовные академии или хранящихся в церковных древлехранилищах. Примером может служить работа корпорации КазДА с Соловецкой библиотекой и корпорации СПбДА с Новгородской Софийской библиотекой и библиотекой Кирилло-Белозерского монастыря. Изучение этих источников повлияло на развитие истории Русской Церкви, литургики, канонического права, славистики, церковной археологии. Достаточно назвать докторскую диссертацию профессора СПбДА Н. К. Никольского по истории Кирилло-Белозерского монастыря в XIV–XVII вв., а также включение в докторскую диссертацию профессора МДА А. П. Голубцова в качестве одной из составляющих работы по исследованию чиновника Новгородского Софийского собора. На материалах этих библиотек писалось также немало магистерских и кандидатских диссертаций выпускниками СПбДА.
Существенно расширила диапазон русских богословских исследований возможность научных командировок за границу, работы с фондами библиотек и архивов Палестины, Афона, Патмоса, Афин и других восточных регионов, с одной стороны, западных музеев и хранилищ – с другой. О командировках преподавателей и профессорских стипендиатов духовных академий как средстве развития богословской науки говорилось выше (см. 2.2, 2.3). Однако следует обратить внимание на то, какое влияние оказывали эти командировки на изменение тематики диссертаций. Вот лишь несколько примеров. Девять раз совершал в 1886–1903 гг. экспедиции по поиску и описанию древних литургических рукописей в библиотеках и хранилищах Православного Востока профессор церковной археологии и литургики КДА А. А. Дмитриевский. Он исследовал литургические памятники архивов и библиотек Афона, Иерусалима, Синая, Афин, Фессалоник, Смирны, Патмоса, Халки, Трапезунда, библиотек Италии, Франции, Германии. Исследованные им рукописи евхологиев, типиков, орологиев исчислялись сотнями. Плодами его поездок стало уникальное научно-аналитическое описание огромного количества рукописей и методологическая система, разработанная для исследования рукописей. И хотя описание архивных рукописей было уже не новым делом для русского богословия, впервые научное описание само по себе стало рассматриваться как диссертационный жанр. Докторская диссертация А. А. Дмитриевского и другие его труды задали формы и принципы построения исследований двух типов – «историко-археологическое исследование» и «научное описание рукописей», – а также позволили определить научные требования к таким работам. Традиция была закреплена диссертациями непосредственных учеников и преемников А. А. Дмитриевского.
Неоднократно ездил на православный Восток – и в командировки, и по собственному почину – профессор СПбДА И. И. Соколов. В результате своих поисков он убедился в необходимости заняться исследованием источников позднего периода Византийской империи (XI–XIV вв.), призывал учредить в академиях специальные кафедры – истории православной Греко-Восточной Церкви от разделения Церквей до настоящего времени. Его вкладом в научно-аттестационный банк стали магистерская и докторская диссертации и многочисленные работы его учеников.
В эти же страны преподаватели академий ездили для изучения не только древних христианских святынь и памятников, но и ислама. В 1897 и 1909–1910 гг. КазДА отправляла на Ближний Восток практиканта арабского языка и выходца из Сирии П. К. Жузе. Эти командировки имели вполне реальные ученые плоды, в том числе магистерскую диссертацию по вероучению и истории мутазилитов.
Влияние западной науки было очень значимо на всем пути развития русской богословской науки. Исследования во многих ее областях были связаны с теми или иными идеями западного богословия – иногда в положительном отношении, иногда – в полемике с ними. Этот процесс стимулировал выработку самостоятельных православных взглядов и идей. Однако в данном случае речь идет о влиянии, расширяющем палитру богословских исследований, то есть жанры и тематику. Так, под влиянием западного богословия в конце XIX в. постепенно выделилось «восточно-филологическое» направление. Примером может служить кандидатская диссертация выпускника МДА 1900 г. Семена Бондаря «Арабский перевод книги пророка Амоса». В отзыве на это сочинение и. д. доцента по кафедре еврейского языка и библейской археологии М. В. Никольский отмечал, что сочинение представляет собой «совершенно необычное в нашей богословской науке явление»: изучение текста на арабском языке, причем того, который не исследован в западной науке. Автор самостоятельно освоил арабский язык, основательно изучил сирийский, значительно углубил общие знания в еврейском – это сделало возможным изучать тексты на этих языках и заниматься сравнительным анализом списков с учетом синтаксических особенностей каждого языка, специфических оборотов. Однако рецензент отмечал и то, что недостатки работы, обличавшие в авторе самоучку, ставят вопрос о необходимости введения в духовных академиях систематических курсов по восточным языкам, причем базирующихся на хорошей филологической базе. Иначе широкий круг тем, перспективных именно для богословских исследований, будет закрыт для профессиональных богословов и обречен на чисто филологическое изучение.
Но, разумеется, наиболее действенным стимулом для расшерпния тематики богословских исследований и появления новых направлений были актуальные проблемы, встававшие в церковной жизни. В большей или меньшей степени все области богословия развивались таким путем и представляли плоды развития в виде диссертаций разного уровня – кандидаского, магистерского, докторского. Однако были события, проблемы, вопросы, которые оказывали особенно заметное влияние на появление новой тематики в диссертациях. Такое значение имел для духовных академий многоэтапный перевод Священного Писания на русский язык, особенно его последний период (1858–1876), завершившийся изданием синодального перевода. Разумеется, большее внимание привлекали книги Ветхого Завета. Это было связано, с одной стороны, с обсуждением исходных текстов перевода и трудами по рзъяснению сложных мест Писания. С другой стороны, новая датировка и трактовка ветхозаветных книг, которые предлагала западная наука, ставили вопросы перед развивающейся русской библеистикой. Результатом стали девять магистерских диссертаций в жанре «экзегетико-критических» или «библейско-археологических» исследований, представленных выпускниками всех четырех академий в течение десяти лет (1874–1884) и посвященных отдельным книгам Ветхого Завета или изучению конкретных вопросов ветхозаветной истории. Разумеется, и книги Нового Завет не оставилсь без внимания, причем особое внимание было обращено на вопросы их происхождения, подлинности, авторства.
Еще одной богословской областью, которая бурно развивалась в ответ на церковно-практические вопросы, было каноническое право. И это тоже расширяло тематику работ, представляемых на научно-богословскую аттестацию. Болезненной темой синодального периода была тема церковной власти, ее отношениях с государственной властью. Попытки осмыслить этот вопрос, найти ответы на него в православной традиции, историческом опыте Церкви имели выражение, в частности, в ряде диссертаций, представленных на докторские и магистерские богословские степени. Отразились на тематике диссертаций и конкретные события церковной жизни: подготовка реформы церковного суда в 1860‑х гг.; подготовка Поместного Собора в 1905–1917 гг.; дискуссии о возможности второго брака для духовенства.
Наконец, яркие примеры расширения диссертационной тематике под влиянием событий церковной жизни представляет изучение старообрядческого раскола, секстантства и западных исповеданий. Так, одна из самых болезненных проблем Русской Церкви и Российского государства – старообрядческий раскол – изучался, начиная с 1820‑х гг. Однако с течением времени стало ясно, что необходимо более глубокое понимание исторических корней раскола, его генезиса, источников, богословской специфики, с одной стороны, нюансов отношений разных старообрядческих толков с Русской Православной Церковью и Российским государством – с другой. Поэтому после 1869 г. палитра исследований по расколу существенно расширилась, появился ряд докторских и магистерских исследований. Конкретные вопросы предлагались в качестве тем для кандидатских диссертаций выпускников. При этом ряд диссертаций был посвящен систематизации и осмыслению уже накопленных богословских исследований по расколу, идей и систем в этой области. В них была представлена определенная рефлексия русс кого богословия по данной теме, хотя авторы были лишь выпускниками академий и труды их были далеки от совершества. Умение выявить, систематизировать и критически оценить исследования в определенной области науки чрезвычайно важно для начинающиего ученого – это понимали многие преподаватели академий, и этим было обусловлено включение подобных тем в предлагаемые студентам списки. Особый интерес такие работы и отзывы на них представляют для изучения научной аттестации, ибо позволяют одновременно увидеть три научных «слоя»: проведенные за определенный период времени богословские исследования, изучение их молодым ученым следующего поколения и, наконец, оценку этого изучения более опытным и знающим коллегой-преподавателем.
Диалог Русской Православной Церкви со старокатолическим движением, начавшийся в начале 1870‑х гг., поставил перед необходимостью проводить дополнительные исследования в области конфессиональных различий. В Санкт-Петербурге был учрежден особый отдел Общества любителей духовного просвещения для обсуждения богословских проблем, встающих в контексте этого диалога, и некоторые преподаватели СПбДА были включены в состав этого отдела. Одним из следствий этих обсуждений стало привлечение к исследованиям студентов и выпускников академии: в 1870‑е гг. в ней было защищено несколько магистерских диссертаций по вопросу об исхождении Святого Духа в догмате о Пресвятой Троице. Диалог с Англиканской Церковью, который с разной степенью активности продолжался на протяжении второй половины XIX– начала XX в., вызвал целый спектр разных исследований. Следует обратить особое внимание на две докторских диссертации: профессора МДА В. А. Соколова и профессора КДА А. И. Булгакова о законности и действительности англиканской иерархии. Эти исследования были проведены в связи изданием папой Львом XIII буллы о недействительности англиканских рукоположений. На выпад быстро отреагировали сами англиканские иерархи, обратившись за богословской помощью к Православным Церквам, и Русская Церковь должны была испольнить экспертную роль. Привлекались к этим исследованиям и студенты: ряд кандидатских диссертаций был написан по конкретным вопросам, связанным с проблемами старокатолицизма и англиканства. И в этой области следует обратить внимание на диссертации-«рефлексии», перед авторами которых была поставлена задача выявления вклада русского богословия в изучение вопроса и, напротив, влияния изучаемой проблемы на развитие русской богословской науки.
Иногда, правда, случалось наоборот: упорные исследования в той или иной области, отражением которых являлись представляемые на аттестацию диссертации, влекли за собой общецерковные научно-богословские или издательские проекты. Примером может служить подготовка критического издания славянского перевода Библии. Тексты славянских переводов Священного Писания всегда привлекали внимание русских библеистов и славистов. По инициативе специалистов, прежде всего, профессора ПгДА И. Е. Евсеева, в 1915 г. при столичной академии была учреждена Комиссия по научному изданию славянской Библии.
Требования к диссертациям
Как уже указывалось, ни «Начертание правил», ни Устав 1814 г. ничего не говорили о каких-либо требованиях к выпускному сочинению. Кандидатские и магистерские сочинения были очень разные как по широте тематики, так и по степени использования первоисточников, научному уровню, степени обработки, объему. Хотя общая тенденция – постепенный переход от рассуждений к более конкретным исследованиям, введение в работу новой научной литературы, понятие «источника» – в той или иной мере определяли отношение к выпускным сочинениям студентов и преподавателей. Но диапазон этого отношения, а, следовательно, и уровня выпускных сочинений, был очень велик.
Уже в конце 1820‑х гг. выпускниками академий готовились иногда сочинения, вызывавшие удивления у признанных научных авторитетов тех лет. Так, например, митрополит Киевский Евгений (Болхови тинов), рассматривая магистерское сочинение выпускника КДА 1827 г. Ф. С. Шимкевича «О просвещении древних евреев, или об их успехах в изящных искусствах и науках», был поражен необыкновенной начитанностью автора, его историческими и словесными познаниями, умению выявлять и истинные научные причины тех или иных исторических явлений. Было опубликовано и признано полезным и с научно-богословской, и с церковно-практической точек зрения выпускное сочинение магистра той же академии 1831 г. выпуска Ореста Новицкого «О духоборцах». Магистерская диссертация иеромонаха Макария (Булгакова) 1841 г. выпуска КДА составила событие в русской исторической литературе тех лет и стала основанием для назначения его первым преподавателем вновь учрежденной кафедры церковной и гражданской русской истории. Выпускное сочинение его однокурсника иеромонаха Михаила (Монастырева) по Посланию святого апостола Павла к Колоссянам даже изменило его положение в разрядном списке: по списку, составленному Конференцией КДА, он стоял третьим, а митрополит Московский Филарет (Дроздов), читавший от Синода его диссертацию, отозвался с высокой похвалой об этой работе и «указал автору первое место». Василий Нечаев, окончивший в 1848 г. МДА, представил магистерское сочинение «Святой Дмитрий, митрополит Ростовский», написанное на тему, предложенную профессором А. В. Горским. Сочинение строилось на анализе трудов святителя, изучении исторических документов, исследовании традиции, положенной святителем в русской церковной литературе. Магистр СПбДА 1855 г. Михаил Коялович опубликовал свою диссертацию «Литовская церковная уния» через несколько лет после окончания курса, и она стала столь заметным явлением в церковно-исторической науке, что молодой бакалавр был признан ведущим специалистом в проблемах западнорусской церковной истории. Выпускник МДА 1856 г. иеромонах Хрисанф (Ретивцев) на примере пастырей Церкви IV в. попытался изучить вопрос, особенно актуальный для второй половины 1850‑х гг.: деятельность духовенства по от ношению к общественной жизни. Выпускник той же академии 1860 г. Парфений Репловский представил магистерское сочинение «Иосиф Флавий», вызвавшее интерес не только изложением взглядов самого древнего историка, но и попыткой критической оценки этих взглядов. Окончивший в 1865 г. СПбДА Павел Николаевский после публикации своего магистерского сочинения на тему «Русская проповедь в XV и XVI веках» получил репутацию самостоятельного серьезного исследователя. Разумеется, все эти оценки выпускных работ студентов духовных академий давались с точки зрения современной им науки, поэтому называть их научными исследованиями следует с учетом научного контекста тех лет, уровня развития богословия и науки в целом, самого понятия «исследование». Однако то, что некоторые выпускные сочинения становились серьезным вкладом даже в современную им науку, отчасти свидетельствовало о возможности выпускников заниматься наукой даже в сложных духовно-учебных условиях и открывало перспективы роста в этом направлении. Однако это были отдельные работы, не являющиеся показателем общего научного уровня выпускников, и глобальных проблем, связанных с научной работой в академиях и аттестацией ее результатов, не решали. По-прежнему многие работы, даже увенчанные учеными богословскими степенями, представляли собой то «рассуждения» в духе старинной диалектики, то компиляции трудов иностранных авторов, оправдывавшиеся недоступностью первоисточников.
Повышение уровня работ имело и еще одно следствие, печальное для самого учебного процесса: затягивание выпускниками срока подачи сочинений. Если в 1840–50‑х гг. неподача выпускного сочинения в назначенный срок была редким событием, то в 1860–х гг. это стало столь распространенным явлением, что и корпорации академий, и Святейший Синод пытались вырабатывать специальные меры по изменению этой ситуации.
После 1869 г. кандидатское сочинение приобрело значение «пробы пера», которая позволяла самому студенту проверить свою способность к научной работе, умение работать и представлять полученные результаты в адекватной форме. Неудовлетворительная оценка за кандидатское сочинение закрывала путь на 4‑й курс, но неудовлетворительные оценки были редки, и на 4‑й курс переводили подавляющее большинство. Поэтому ориентировались преимущественно не на оценку, а на рецен зию. Хотя к выпускному сочинению 3‑го курса не могло еще предъявляться полноценных научных требований, вскоре преподаватели стали находить в нем особый смысл. Проверяя кандидатское сочинение, преподаватели могли заметить способных и трудолюбивых студентов, рекомендовать им продолжить работу над магистерской диссертацией. Появлялась возможность более тесного и целенаправленного научного руководства. Ректор СПбДА протоиерей Иоанн Янышев, возлагая на эти сочинения большие надежды, старался побудить преподавателей внимательно проверять эти работы и писать обстоятельные рецензии. Эти рецензии должны были восполнить все недостатки научного руководства и помочь студентам на магистерском этапе.
Ко всем диссертациям на две высшие степени – магистерскую и докторскую – после 1869 г. предъявлялись полноценные научные требования. Хотя, разумеется, бывали исключения (см. 3.3 и 3.5).
Никаких требований к объему диссертаций официально не предъявлялось. Некоторыми представителями духовно-академических корпораций выдвигались предложения по установлению примерных норм для объема печатных магистерских и докторских диссертаций. Так, например, в 1905 г. профессор МДА М. Д. Муретов в своем проекте нового Устава полагал: объем магистерской диссертации – около 10 печатных листов, докторской – не менее 10–15 печатных листов. Но это предложение было никак не учтено и даже не обсуждалось. Работы были чаще всего довольно объемными. Разумеется, кандидатские – рукописные – работы трудно сравнивать по объему, все зависит от почерка, формата. Тем не менее в 1870–1910‑х гг. самые скромные по объему работы составляли от 100 до 200 страниц рукописного текста. Некоторые работы были колоссальны по объему: например, кандидатское сочинение выпускника МДА 1891 г. Ивана Богданова на тему «Взгляд первых расколоучителей на Церковь Греко-Российскую» составляло три книги большого формата общим объемом 1492 страницы, писанных мелким почерком. Магистерские и докторские диссертации, представляемые в виде печатных монографий, также были различны по объему: от 150 страниц печатного текста до двух-трехтомных исследований общим объемом до 1000 страниц.
Разумеется, интерес представляют содержательные требования к диссертационным работам. Устав 1814 г. содержал только указания, какое сочинение может претендовать на докторскую степень: 1) разрешение одной из задач, предложенных конференцией; 2) открытие новых способов улучшить одну из наук, относящихся к духовной учености; 3) сочинение на самостоятельно выбранную автором тему, но которое может иметь особое влияние на пользу Церкви. Но на практике докторская степень не всегда присуждалась за конкретное сочинение, система же «представления» авторского богословского труда на докторскую степень вообще не сложилась.
Позднейшие Уставы, несмотря на все более серьезное отношение к системе научной аттестации, повышении уровня исследований и требований к ним, официально содержательных требований к диссертационным работам не сформулировали.
Но, выделяя те замечания, которые содержались в соответствующих указах Святейшего Синода, и те указания, пожелания, которые рецензенты делали в своих отзывах, можно реконструировать определенную систему требований к этим работам и проиллюстрировать ее на конкретных примерах. Требования, предъявляемые к диссертациям, можно разделить на: 1) предъявляемые к тематике работ; 2) к самостоятельности исследования; 3) к научной значимости обработки материалов, источников, полученных результатов; 4) к полноте изучения заявленной проблемы; 5) к адекватности научных выводов; 6) к изложению проведенного исследования в виде диссертационного сочинения и его литературной обработке.
Научное руководство и его значение для подготовки диссертации
Одним из сложных, а порой и болезненных моментов во всей научной деятельности академий было отсутствие полноценной и стабильной действующей системы научного руководства. В условиях Устава 1814 г. выпускное сочинение, как и все текущие сочинения, писали не «под руководством того или иного преподавателя», а «тому или иному преподавателю». Это не означало, что студенты были предоставлены в процессе работы сами себе, но степень участия преподавателя, давшего тему диссертации, в этом процессе, определялась лишь личным рвением преподавателя и его пониманием своих обязанностей. Мог даваться начальный список источников и литературы, некоторые указания, направление изучения темы, иногда в процессе написания.
Хотя научное руководство не было обязательным элементом подготовки магистерских диссертаций, Советы академий никогда не отказывали в помощи своим выпускникам, желавшим дорабатывать кандидатское сочинение и нуждавшимся в каких-то дополнительных знаниях. Так, например, некоторые выпускники, осознавая недостаточность полученных знаний по небогословским наукам и желая их пополнить на соответствующих факультетах университетов, просили ходатайства Совета. Совет, как правило, не отказывал.
Внимательные и заботливые преподаватели сознавали себя настоящими научными руководителями и не оставляли своих студентов и по окончании академии, не только давая научные советы, но и принимая участие в устройстве судьбы. В частности, предлагали их кандидатуры на вакантные кафедры в академии. Так, например, профессор МДА по кафедре церковного права А. Ф. Лавров-Платонов (будущий архиепископ Литовский и Виленский) в 1875 г. предложил на освободившуюся кафедру пастырского богословия, гомилетики и истории проповедничества «своего» кандидата и магистранта выпускника академии 1874 г. Василия Кипарисова, хотя и писавшего работы по церковному праву. Профессор МДА по кафедре патристики И. В. Попов настойчиво хотел ввести в корпорацию академии выпускника LVI курса МДА (1901) и профессорского стипендиата 1901/02 уч. г. Александра Мишина, писавшего у него кандидатское сочинение. Зимой 1901/02 г., находясь в Берлине с научными целями, И. В. Попов рекомендовал Мишина в качестве кандидата на замещение кафедры русского и церковно-славянского языка и истории русской литературы. Затем, в 1904 г., И. В. Попов рекомендовал его же на вакантную кафедру гомилетики.
Профессор СПбДА Н. Н. Глубоковский переписывался со многими выпускниками, которым он давал темы кандидатских и магистерских диссертаций. Он помогал им советами, сообщал о новостях богослов ской науки, академической жизни. Иногда эта переписка становилась настоящим научным руководством новых работ выпускников. Так, например, он руководил написанием магистерской диссертации выпускника СПбДА 1896 г. и преподавателя Полтавской ДС Н. И. Сагарды. Магистерская диссертация писалась на основе кандидатской, по Первому посланию святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Н. И. Сагарда и Н. Н. Глубоковский, рецензировавший кандидатскую работу, имели свои мнения о перспективах дальнейшего развития темы, и переписка отражает творческий процесс помощи опытного ученого молодому коллеге.
Были примеры научного руководства, воплощавшие самые высокие представления и об отношении учителя и ученика, и о духовной школе, где традиция неизбежно должна передаваться в личностном общении. Эти отношения не могли регламентироваться положениями Уставов, хотя последние и могли облегчать или усложнять первые. Каждая академия имела такие примеры и дорожила этими традициями. Вот лишь некоторые примеры, не претендующие на исчерпывающий перечень. СПбДА, опираясь на традиции руководства, заложенные святителем Филаретом (Дроздовым) и архимандритом Григорием (Постниковым), имела в дальнейшем протоиерея Иоанна Янышева, И. Е. Троицкого, В. В. Болотова, Н. В. Покровского, Н. Н. Глубоковского, И. И. Соколова. МДА, заложив основу научного преемства первыми столпами – протоиереем Феодором Голубинским и его сподвижниками, продолжила и развила ее возрастившими плеяды учеников протоиереем Александром Горским, В. Д. Кудрявцевым, А. П. Лебедевым, Е. Е. Голубинским, И. Д. Мансветовым, М. Д. Муретовым. КДА, ориентируясь на лучшие образцы жертвенного воспитания учеников, представленные епископом Иннокентием (Борисовым) и протоиереем Иоанном Скворцовым, продолжила ее Н. И. Петровым, В. Ф. Певницким, И. И. Малышевским. Корпорация КазДА, несмотря на свою начальную зависимость от других академий, к моменту проведения реформы 1869 г. уже выработала понятие о помощи начинающим ученым. И хотя здесь, как и в других академиях, очень долго не было четко действующей системы научного руководства, образцы были: примером могут служить профессора П. В. Знаменский, Н. И. Ильминский, Г. С. Саблуков, И. Я. Порфирь ев, И. С. Бердников, позднее – Н. И. Ивановский, С. А. Терновский, В. И. Несмелов, П. А. Юнгеров, И. М. Покровский.
Не всегда научное руководство было непосредственным, то есть осуществлялось тем преподавателем, который предлагал тему для диссертации. Корпорация духовной академии была непростым, но достаточно целостным организмом, поэтому не только научные традиции, принципы, методы, но и конкретные советы по написаию диссертаций давались нередко членами корпорации, имевшими особый статус или «харизму» руководителя. Примерами первого могут служить ректоры академий, включавшие в понимание своих задач и задачу «всеобщего руководителя» для студентов и молодых преподавателей академии, в том числе и в их первых научных работах. В СПбДА так понимал свою роль ректор академии протоиерей Иоанн Янышев (1866–1883); в МДА – ректор академии протоиерей Александр Горский (1862–1875), «папаша», к которому обращалась за советами многие диссертанты академии; в КДА – ректор академии архимандрит (с 1885 г. епископ) Сильвестр (Малеванский) (1883–1898); в КазДА – ректоры прото иерей Александр Владимирский (1871–1905) и архимандрит (с 1897 г. епископ) Антоний (Храповицкий) (1895–1900).
Добрым примером второго варианта – научного руководства, обусловленного корпорационной ответственностью, – был профессор СПбДА В. В. Болотов. Его личные контакты с молодыми коллегами, зафиксированные в воспоминаниях, а также его письма начинающим богословам являются замечательным памятником строгого, но бережного отношения к формирующемуся ученому. Советы, содержащиеся в этих письмах, составляют тот набор требований, которые можно назвать принципами истинной науки и которые непременно должны учитываться при аттестации ее достижений. Так, В. В. Болотов советовал всем начинающим ученым быть предусмотрительными в выборе области научных занятий: путем самоанализа, учитывая интересы и успехи, проявившиеся за годы учебы, определять ту область, в которой он может быть наиболее полезен богословской науке. Очень строго В. В. Болотов подходил к выбору темы исследования: с его точки зрения, нельзя писать ничего, что не делало бы вклада в науку. Он видел только один путь получения научного знания: опираться на источники, а не чужие мнения – их только учитывать. В процессе работы необходимо овладеть всеми знаниями и умениями, которые требуются в проводимом исследовании (языки, смежные и даже далекие от богословия науки). Немаловажным В. В. Болотов считал и умение представлять исследование в виде диссертации на ученую степень: при этом необходимо сочетать исчерпывающее изложение, не оставляющее никаких значимых вопросов, и аскетизм, не допускающий никаких лишних отступлений. Разумеется, во всей полноте эти требования могли относиться к работам уже состоявшихся ученых, поэтому советы В. В. Болотова давались «на вырост». В период же ученичества – дело руководителя не только определить тему для первой работы молодого ученого, но и указать перспективы дальнейшего научного роста. Профессор-руководитель должен задаться целью «вести» студента к высотам научного знания и мастерству научной работы, а для этого следует ставить промежуточные задачи, вопросы, на которые ведомый должен отвечать, корректировать опы ты студента, давать образцы в виде своих научных орудий. Кроме того, зрелый ученый должен уметь выделять из серьезной научной проблемы конкретные вопросы для исследований своих учеников, дабы несколько диссертаций вкупе давали более значимый научный результат.
Тем не менее, организация системы научного руководства представляла для академий немалую сложность и после 1869 г. В середине 1890‑х гг., при подготовке неосуществившейся реформы духовных академий, В. В. Болотов настаивал на том, что на 4‑м курсе, сверх обычных положенных лекций, надо назначить студентам особые занятия под руководством преподавателя – семинар научного руководителя. Выпускной курс должен давать свободу творческой работе, но под контролем и в тесном контакте с руководителем. Лишь постоянное научное руководство даст возможность излечить одну из главных бед академий – формализм, ведущий к безответственности профессоров и студентов, усилить научное влияние преподавательской корпорации на студенческую среду, выработать традицию.
Завершение диссертации
Завершение магистерской диссертации даже у лучших выпускников академий иногда затягивалось надолго. Как было показано выше, не так заметно стимулировала этот процесс и специализация, введенная Уставом 1869 г., помогавшая выпускникам академии в профессиональной ориентации и задававшая общий научно-исследовательский пафос. Например, первый курс МДА, набранный после преобразования академии в 1870 г. (XXIX курс, 1874 г. выпуска) дошел до выпуска в количестве 29 человек. Несмотря на то что студенты были сильные, несколько человек были оставлены в самой академии, магистерские степени получили только четверо, причем через 7–13 лет после выпуска: В. А. Соколов – в 1881 г., И. Н. Корсунский – в 1882 г., М. А. Остроумов – в 1887 г. При этом уловить какую-то закономерность сложно: все эти выпускники были оставлены или вскоре после выпуска включены в корпорацию МДА, имели возможность пользоваться библиотекой и помощью наставников. Единственной причиной такого долгого срока написания работ может служить то, что это был первый курс, полностью проучившийся при новом Уставе, и при всем научном пафосе и желании не было еще опыта использования преимуществ этого Устава. Но бывали и более долгие по времени пути к магистерской степени, даже у лучших выпускников. Так, например, выпускник СПбДА 1874 г. и и. д. доцента академии А. И. Пономарев получил магистерскую степень через 12 лет после выпуска, в 1886 г., выпускник той же академии 1877 г. законоучитель Главного немецкого училища священник Александр Рождественский – также через 12 лет, в 1889 г. Выпускник КазДА 1874 г. архимандрит Николай (Адоратский) получил магистерскую степень через 14 лет после выпуска, в 1888 г., будучи уже ректором Ставропольской ДС, выпускник той же академии 1876 г. преподаватель Курской ДС Н. В. Штернов – тоже через 14 лет, в 1890 г. Выпускник КДА 1892 г. и и. д. доцента академии П. П. Кудрявцев стал магистром богословия через 16 лет после выпуска, в 1908 г. Выпускник МДА 1894 г. протоиерей Димитрий Садовский защитил магистерскую диссертацию со второй подачи через 19 лет после выпуска, в 1915 г.; первый магистрант той же академии 1892 г. выпуска Л. Ф. Свидерский, бывший в 1892/93 уч. г. профессорским стипендиатом и распределенный по его окончании преподавателем в Донскую ДС, защитил магистерскую диссертацию лишь в 1913 г., через 21 год после окончания академии; а выпускник МДА 1880 г. выпуска протоиерей Михаил Фивейский – с третьей подачи через 37 лет после выпуска, осенью 1917 г.
Еще сложнее уловить какую-то закономерность в представлении докторских диссертаций и их временной отдаленности от магистерской защиты. Единственное, что можно отметить: докторские диссертации представлялись в основном членами корпораций самих академий, хотя, конечно, было и немалое число выпускников, служащих в иных местах и пополнивших ряды докторов богословских наук. К чести упомянутого XXIX курса МДА следует отметить, что все четыре магистра богословия стали и докторами: В. А. Соколов – в 1898 г. (доктор богословия); И. Н. Корсунский – тоже в 1898 г. (доктор богословия); В. Ф. Кипарисов – в 1897 г. (доктор богословия); М. А. Остроумов – в 1894 г. (доктор канонического права). Трое первых были к этому времени экстраординарными профессорами МДА, а М. А. Остроумов – профессором церковного права Императорского Харьковского университета. Интересно отметить, что последовательность получения докторских защит оказалась противоположная: получивший позже всех магистерскую степень М. А. Остроумов стал доктором раньше своих однокурсников, а получивший раньше всех магистерскую степень В. А. Соколов – последним из всех.
За 1895/96 и 1896/97 уч. гг. в степени доктора (богословия, церковной истории, церковного права) Святейшим Синодом было утверждено 5 выпускников академий, и лишь один из них не являлся действительным членом преподавательской корпорации духовной академии – экстра ординарный профессор Новороссийского университета А. И. Алмазов, да и тот недавно покинул КазДА. В 1897/98 уч. г. было утверждено 4 доктора (все – богословия), все 4 – по представлению Совета МДА, из них 3 – экстраординарных профессора МДА и 1 – Н. Н. Глубоковский – экстраординарный профессор СПбДА.
Таким образом, срок завершения диссертаций, как и их уровень, зависели от целого ряда условий. Играли свою роль «начальные условия», то есть: удачный выбор темы, ее соответствие интересам и знаниям студента, конкретность и перспективность проблемы, обеспеченность ее источниками и литературой. Уровень и научная культура магистерской работы зависела в определенной степени от контакта с преподавателем, предложившим тему кандидатской работы, если она так или иначе продолжалась или развивалась в магистерской диссертации. Так как после окончания академии многие выпускники попадали на служение в провинциальные епархии, с плохими библиотеками, дальнейший ход работы определялся и степенью разработки темы в стенах академии: в кандидатском сочинении или непосредственно в магистерском, в годы стипендиатства. Но так как «запасти» источники и литературу можно было не всегда, завершение работы зависело от условий деятельности выпускника после академии: доступности необходимых для работы источников, наличия библиотеки, степени занятости. Разумеется, в лучших условиях были преподаватели академий. Наконец, весь процесс и уровень работы зависел, конечно, от личных способностей выпускника, его склонности к научной работе, творческого настроя и упорства.
3.3. Присуждение ученой степени
Подача диссертации и ее рецензирование
1814–1869 гг.
Если творческую основу научно-богословской аттестации, разумеется, составляли работы, подаваемые на соискание ученых степеней, то центром самой системы аттестации были органы, оценивающие эти диссертации и присуждавшие ученые степени: до 1869 г. – Конференции, после 1869 г. – Советы духовных академий.
Рассмотрим процесс присуждения младших ученых степеней – магистра академии и кандидата богословия – и звания действительного студента при действии Устава 1814 г. Как только выпускное сочинение приобрело статус особой значимой работы и повысились требования к ней, стал систематизироваться процесс ее оценки. Выпускные сочинения должны были подаваться заранее, чтобы до выпускных экзаменов их успели прочитать все назначенные рецензенты. Начиная с середины 1820‑х и до 1863 г. постепенно сложился процесс этого «чтения»: сначала выпускные сочинения проверяли академические бакалавры, в отдельных случаях – профессора, затем сочинения, предполагаемые на магистерскую степень, просматривали ректор и правящий архиерей. Желание не «уронить» честь академии побуждало ректора или архиерея академического города – он же являлся председателем Конференции – внимательно относиться к магистерским сочинениям. Так как сочинения представлялись в Синод, пропускать слабое сочинение не хотелось. Считалось, что со степенью магистра должны кончать студенты, которые все четыре года учебы в академии стояли в списках в 1‑м разряде. Но они иногда подавали слабые курсовые сочинения. В таком случае нередко проверяющим бакалаврам давались указания «подправлять» сочинения потенциальных магистров. Иногда этим занимался сам ректор или даже правящий архиерей. Проверяющие бакалавры серьезно работали над исправлением таких сочинений, обсуждали этот процесс в своем круге, и это помогало так или иначе вырабатывать какие-то критерии. Хотя каких-либо конкретных научных требований к магистерским сочинениям не предъявляли (см. 3.2), но, разумеется, в этих обсуждениях устанавливались определенные для своего времени требования и к общему уровню работы, и к содержанию, и к корректности мыслей и выражений. После всех прочтений на заседании Конференции обсуждалось, соответствуют ли сочинения тех, кто уже «шел» на степень магистра, этой степени. Отмечались и те сочинения, которые никак не могли соответствовать даже степени кандидата богословия.
После окончания всех экзаменов, проверки и обсуждения выпускных сочинений составлялся последний вариант разрядного списка. Этот список просматривал и корректировал епархиальный архиерей, опираясь на свое впечатление от знаний выпускников, полученное на экзаменах и при просмотре выпускных сочинений. Так, например, митрополит Московский Филарет (Дроздов) всегда вносил в списки коррективы. Это же делали и другие архиереи – например, архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров). Но список обсуждался на окончательном заседании Конференции, поэтому члены корпорации могли высказать свое мнение и, несмотря на авторитет архиерея, отстоять свой вариант, составленный в процессе учебы и экзаменов.
После решения о присуждении степеней списки утвержденных в степени кандидата и списки рекомендованных к возведению в степень магистра с приложением самих магистерских сочинений посылались в КДУ, а после 1839 г. – в Синод. Длительная процедура утверждения в степенях магистров (см. 3.4) затягивалась самое меньшее на год, а иногда и более. Такое «условное магистерство» приводило к сложностям в чинопроизводстве выпускников, и в 1862 г. Святейший Синод предложил Конференциям академий представить мнения об устранении этого неудобства. Все Конференции видели выход в предоставлении им права не только присуждения, но и окончательного утверждения в степенях магистров, немедленно по окончании выпускных экзаменов. Для того чтобы Синод имел представление о «направлении образования» в духовных академиях, предлагалось посылать магистерские сочинения в Синод постфактум для осведомления. Но Святейший Синод скорректировал это предложение, и указом Синода от 21 мая 1863 г. порядок присуждения магистерских степеней был изменен, но не совсем так, как предлагали Конференции. Право утверждения оставалось за Синодом, но в Синод теперь должны были посылаться не сами магистерские диссертации, а лишь списки выпускников, которым Конференциями была присуждена степень магистра, и отзывы на эти выпускные сочинения-диссертации. Устанавливалась и новая система прочтения выпускных сочинений в самих академиях. Теперь сочинение читал и оценивал преподаватель, по предмету которого писалась работа, затем по очереди и независимо друг от друга – два члена Конференции. В отзывах последних кроме научных достоинств сочинения должно было отмечаться точное соответствие его православному вероучению, а если в этом есть сомнения, то точные указания, на чем сомнения основаны. На основании всех этих отзывов Конференцией присуждалась магистерская степень, а на утверждение в Синод посылались все три отзыва без сочинения. Таким образом, доверие к Конференциям как аттестующим органам повышалось: их научная компетентность не ставилась теперь под сомнение, а Синод лишь брал на себя ответственность, оценивая, насколько допустимы для присуждения ученой степени магистра православной духовной академии те «сомнительные» места, которые указаны в отзыве. Но так было в случае единогласного мнения Конференции о соответствии диссертации степени магистра, если же возникали разногласия, Синод брал на себя роль арбитра и уже обращался к самой диссертации. О таких случаях см. 3.4.
Однако троекратное прочтение одного экземпляра рукописного сочинения требовало продолжительного времени. Поэтому для получения желаемого результата – ускорения окончательного утверждения в магистерских степенях – либо надо было сделать срок подачи выпускных сочинений более ранним, либо читать и оценивать выпускные сочинения уже после выпускных экзаменов. Но при первом варианте сокращался срок написания выпускных работ, а сочинения и так к началу 1860‑х гг. писались трудно. Если же сократить срок проверки выпускных сочинений, то это чревато понижением к ним внимания и падением требований к аттестуемым диссертациям. При втором варианте приходилось выпускать студентов без степеней, а это означало и затягивание их распределения на духовно-учебные места – очередной учебный год семинарии должны были начинать без новых наставников. Неудобство предложенной Синодом системы отмечалось во всех академиях. Конференция МДА, поддержанная митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым), представила директору ДУУ князю С. Н. Урусову свои предложения по ее коррекции. Выдвигалось три предложения: 1) распределять выпускников на духовно-учебные места, не дожидаясь присуждения ученых степеней, но поставив для Конференций ограничение: окончательное присуждение степеней должно отлагаться не далее четырех месяцев после выпускных экзаменов; 2) распределять на места только студентов, представивших выпускные сочинения, и на основании предварительного разрядного списка; 3) для максимального учета склонностей и способностей выпускников просить высшее начальство предварительно представлять в Конференции списки духовно-учебных вакансий. Святейший Синод, признав разумным это предложение, закрепил этот проект в виде правила с начала 1864/65 уч. г.
Однако сами студенты не позволяли Конференциям исполнять это правило во всей полноте: не справляясь с написанием выпускных сочинений, они стали затягивать подачу сочинений, а без поданного сочинения распределение на места было бессмысленным. С одной стороны, это затягивание было связано и с общим ослаблением дисциплины в академиях в конце 1850‑х – начале 1860‑х гг. – новизна эпохи возбуждала молодые умы, но влияла на них не всегда положительно: этот печальный факт с тревогой отмечался начальствующими и учащими. С другой стороны, необходимость неофициально увеличить срок, отпу щенный на написание диссертаций, был связан с более серьезным подходом к выпускным сочинениям, использованием при их написании не только чужих исследований, но и источников, в том числе рукописных. Так, бóльшая часть студентов из выпусков 1864 г. (МДА и КазДА), 1865 г. (СПбДА и КДА), 1866 г. (МДА и КазДА) подавали диссертации в Конференции в «растянутом» режиме (на протяжении трех лет, вплоть до 1869 г.), а из выпускников 1867 г. ни один не подал сочинение вовремя. Меры прещения, исходившие от Святейшего Синода и реализуемые по мере сил Конференцией (см. 3.4), – не имели успеха. Шла разработка новой реформы духовных академий, общая нестабильность не только не способствовала восстановлению порядка, но и вносила новые ноты перемен и значительного ослабления привычной ответственности. Увещания начальствующих и учащих в академиях имели очень ограниченный успех. Конференции находились в непростом положении: с одной стороны, они старались исполнять указания Синода, с другой стороны, понимая сложности своих студентов, старались не обострять ситуацию и как-то сохранить возможность для выпускников получить магистерскую или кандидатскую степень даже через некоторое время после выпуска.
В самом «нестабильном» положении оказались выпускники 1869–1870 гг.: им было разрешено подать диссертации и получить ученые степени по старому Уставу. Следует отметить, что, несмотря на все угрозы Синода, почти никто из выпускников не подал сочинений вовремя, но очень многие сделали это в ближайшие годы. И даже те, кто подавал сочинение по прошествии четырех, семи, девяти и даже шестнадцати лет по окончании академии, получали степени по старому порядку: без публичной защиты, на основании отзывов трех рецензентов. Несмотря на то что «новые магистры», прошедшие публичную защиту, утверждались в степени епархиальным архиереем, «старые магистры», то есть окончившие до 1869–1970 гг., утверждались в таковой Синодом.
Совершенно иным был процесс «докторского остепенения». Необходимо было положить начало чреде докторов в этой области науки, дабы первые могли свидетельствовать о достоинствах богословской учености последующих. Из двух вариантов – привлечь к возведению в высшую богословскую ученую степень докторов «смежных» гуманитарных наук или положить самостоятельное начало – был выбран второй. «Открытие» ученой степени доктора православного богословия состоя лось 13 августа 1814 г., на первом торжественном заседании Конференции СПбДА. Этим же заседанием открывалась и сама Конференция, как ученая коллегия, обладающая и правами специализированного диссертационного совета. Учреждение Конференции СПбДА последовало в 1809 г., вскоре после открытия самой академии по правилам нового Устава. Однако до 1814 г. Конференция состояла лишь из действительных членов и занималась преимущественно учебным процессом. В 1814 г. по случаю окончания первого курса преобразованной академии и возведения выпускников в ученые степени КДУ решила дать Конференции полный вид, определенный Уставом, то есть положить «последний камень во главу и совершение новосозидаемой обители духовного просвещения». Конференция была пополнена девятью почетными членами – членами Государственного совета, КДУ и лицами, имеющими особое значение для российского просвещения. Этим составом ученой коллегии подчеркивалось, что высшая духовная школа в лице первой академии, устроенной по новому Уставу, сеет «семена полезных знаний не токмо для Церкви, но и для отечества». А то, что Конференция обретает свой полный состав именно в связи с первым присуждением ученых богословских степеней, подчеркивало как общецерковную, так и общегосударственную значимость этих степеней и статуса их обладателей.
На первом торжественном заседании 13 августа всей совокупностью нового ученого учреждения – Конференции – были избраны три почетных доктора богословия, обладающих правом избрания и других в сию степень, по существующим правилам. Этими почетными докторами стали: митрополит Амвросий (Подобедов), архиепископы Черниговский Михаил (Десницкий) и Минский и Литовский Серафим (Глаголевский). Эти первые доктора избрали еще трех докторов, уже не почетных, а реальных, удостоенных высшей богословской степени за заслуги перед богословской наукой и духовно-учебную деятельность. Избранными докторами стали: ректор СПбДА и профессор богословия архимандрит Филарет (Дроздов), инспектор СПбДА архимандрит Фи ларет (Амфитеатров) и ректор Санкт-Петербургской ДС архимандрит Иннокентий (Смирнов).
Однако в дальнейшем представление докторских диссертаций было столь нечастым, что говорить об отработанной системе довольно сложно. Тем не менее определенные правила были: предложение возвести то или иное лицо в достоинство доктора богословия должно было поступить от доктора же богословия, а рекомендацию (отзыв) должны были дать еще два доктора богословия. Были и особые случаи, когда предложение избрать в докторское достоинство принималось от лица, не имеющего таковой. Так, в 1857 г. профессор богословия Афинского университета Георгий Маврокордато был возведен в докторское достоинство Конференцией СПбДА по предложению настоятеля посольской церкви в Афинах архимандрита Антонина (Капустина) – магистра КДА (1843).
Конференция, не имевшая в своем составе достаточного числа докторов богословия, лишь ходатайствовала о присуждении степени доктора богословия, а КДУ или Синод присуждали. Так, например, вынуждена была поступить Конференция КДА в 1833 г., когда она имела в своем составе лишь одного доктора богословия – ректора академии архимандрита Иннокентия (Борисова) – и представляла на докторскую степень профессора философии протоиерея Иоанна Скворцова. Так же была вынуждена поступить эта Конференция при трех следующих представлениях на степень доктора богословия: в 1848 г. – ректора Киевской ДС архимандрита Антония (Амфитеатрова), в 1859 г. – архиепископа Могилевского и Мстиславского Анатолия (Мартыновского), в 1862 г. – профессора богословия Киевского университета протоиерея Назария Фаворова. Во всех этих случаях в составе Конференции было два доктора богословия – митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров) (на кафедре 1837–1857 гг.) и протоиерей Иоанн Скворцов. Этого было достаточно для отзывов о научном труде, за который Конференция предлагала присудить докторскую степень, но не для избрания «общим согласием или большинством голосов членов Конференции», о котором говорилось в Уставе 1814 г. Таким же образом присуждалась Синодом степень доктора богословия по ходатайству епархиального архиерея, личному или подкрепленному авторитетом кого-либо из докторов богословия. Примером таких ходатайств могут служить все три случая присуждения докторской степени через Конференцию МДА – в 1837 г. профессору богословия Московского университета протоиерею Петру Терновскому, в 1863 г. иерею Владимиру Гетте, в 1865 г. ректору академии протоиерею Александру Горскому, а также единственный случай присуждения докторской степени через Конференцию КазДА – в 1869 г., ректору академии архимандриту Никанору (Бровковичу). За трех первых докторантов ходатайствовал митрополит Московский Филарет (Дроздов), за последнего – архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров). Оба архиерея были докторами богословия, поэтому их мнение могло считаться отзывом, но Конференции самостоятельно не могли присудить эти степени. В Конференции МДА был с 1837 г. еще один доктор богословия – упомянутый протоиерей Петр Терновский, в Конференции КазДА, кроме преосвященного Антония, докторов не было. О некоторых из этих случаев см. 3.5.
Но, несмотря на некоторую несамостоятельность Конференций в присуждении докторских степеней, докторские дипломы и кресты присылались КДУ или Синодом в конференции и вручались именно от Конференций. Поэтому все эти доктора считались в активе той или иной Конференции. Но «докторская результативность» Конференций была невелика: если Конференция СПбДА все же имела на своем счету 21 доктора богословия, из которых 4 было явно почетных, а 17 – с разными вариантами аттестуемых научных результатов, то остальные Конференции были менее плодотворны в этом отношении. Конференция МДА за все время своей деятельности возвела в докторское достоинство всего трех лиц: двоих из своих же магистров, а третьего – иностранного; Конференция КДА – пятерых: одного магистра СПбДА, одного – МДА и трех своих; Конференция КазДА – единственного, своего ректора и магистра СПбДА.
1869–1918 гг.
Как уж было указано выше, Советы духовных академий, введенные Уставом 1869 г., были одновременно и диссертационными Советами. Именно они присуждали ученые степени всех ступеней и звание действительного студента при Уставах 1869, 1884 и 1910–1911 гг. Научно-аттестационная деятельность академических Советов была достаточно активной и трудоемкой. Внешним взглядом она в основном определялась по количеству присужденных ученых степеней, но это была лишь «верхушка айсберга». Через рассмотрение Советов проходило гораздо больше сочинений, подаваемых на соискание ученых степеней всех ступеней, ибо отрицательные решения Советов бывали нередко.
Рассмотрим последовательно путь диссертационного сочинения от момента подачи на соискание ученой степени до окончательного решения, если защиты не было, или до защиты, если таковая происходила.
При Уставе 1869 г. первый этап рассмотрения кандидатских, магистерских и докторских сочинений проходил в рамках отделения и состоял из отзыва одного рецензента и обсуждения на общем собрании преподавателей отделения.
Кандидатское сочинение студента 3‑го курса рецензировал один преподаватель, причем, как и прежде, тот, который давал тему и отчасти руководил написанием сочинения. Рецензия и решение о соответствии или несоответствии сочинения кандидатской степени рассматривались на заседании соответствующего отделения, затем результаты обсуждались на заседании Совета академии и подавались на утверждение епархиальному преосвященному.
Применение новых правил к магистерским степеням задержалось: как было указано выше, выпускникам 1869 г. (СПбДА и КДА) и 1870 г. (МДА и КазДА) Святейший Синод разрешил получать ученые степени по прежнему Уставу, дав к тому же отсрочку в подаче сочинений до 1872 г. Единственной новизной было то, что и кандидатские степени подавались на утверждение Святейшего Синода. Советы пытались ввести для этих выпускников еще одну новую черту – печатать рецензии на курсовые сочинения, магистерские и кандидатские, в протоколах Советов. Но весьма полезные для автора указания на недостатки дисгармонировали с заключительным выводом об удовлетворительности сочинения для присуждения ученой степени. Поэтому в 1872 г. Святейший Синод отказался утвердить постановление Совета КазДА о присуждении степеней, после этого все академии отказались от печатания отзывов. Бóльшая часть выпускников 1869–1870 гг. сумела завершить сочинения и получить кандидатскую или магистерскую степень, хотя подача сочинений растянулась до 1875 г., а отдельные представители «прежней академической эпохи» подавали сочинения и спустя десятилетия. Выше приводился пример получения в 1882 г. магистерской степени выпускником МДА 1858 г. Во всех этих случаях неуклонно соблюдались правила Устава 1814 г., с учетом коррекции 1863 г.: диссертация читалась тремя рецензентами, на основании их отзывов Совет академии принимал решение о присуждении степени и просил епархиального архиерея ходатайствовать перед Синодом об утверждении соискателя в искомой степени.
Но для соискателей «новых» магистерских и докторских степеней – выпускников, окончивших академии после 1870 г., и преподавателей – предзащитный процесс принципиально изменился. За четыре года введения реформы 1869 г. в жизнь академий был разработан особый регламент мероприятий, связанных с защитой диссертации. Этот порядок представления диссертации, допуска ее к защите, самой защиты, присуждения ученой степени был закреплен в 1874 г. «Положением об испытаниях на ученые степени». Диссертация подавалась ректору академии, символизирующему единство академии и ее научной деятельности, несмотря на принадлежность преподавателей и студентов к разным отделениям. Ректор передавал работу в соответствующее отделение, а через него – на рассмотрение специалистов. Первым рецензентом магистерской диссертации был преподаватель «той науки, по которой написано сочинение». На основании его отзыва и обсуждения на общем собрании отделение формулировало свое заключение о соответствии уровня работы искомой степени. С этим заключением и составленным отзывом преподавателя-специалиста представители отделения выходили в Совет академии, который проводил повторное обсуждение работы. Если результат был положительным, диссертация допускалась к публичной защите.
После одобрения Совета диссертация печаталась и в определенном количестве экземпляров (при действии Устава 1869 г. – 50) представлялась в Совет. После этого Совет принимал решение о допуске диссертанта к публичной защите и предоставлял ректору по соглашению с магистрантом назначить день для диспута и объявить о том заблаговременно «во всеобщее сведение». Отделению же поручалось назначить для диспута не менее двух официальных оппонентов. Одним из оппонентов отделение обычно назначало рецензента, вторым – члена отделения, наиболее близкого по специализации к теме диссертации. На приведение в исполнение этих определений испрашивалось архипастырское соизволение епархиального архиерея, при этом преосвященному предоставлялся экземпляр самой диссертации с отзывом на нее. Следует обратить внимание на то, что как рецензенты, так и оппоненты назначались без учета их официального научного статуса: рецензентом и оппонентом магистерской и даже докторской диссертации нередко был приват-доцент, имевший только степень кандидата.
Если студенты 4‑го курса представляли магистерскую диссертацию при окончании курса, то в случае ее одобрения отделением они пользовались правом пособия при ее напечатании из штатной академической суммы, специально на это назначаемой. При этом и сами диссертации, и тезисы к защите печатались под собственно цензурой академий.
Очень скоро академии ощутили проблемы, связанные с повысившейся ответственностью – представлением научных диссертаций на внешний суд. Эти проблемы усугублялись тем, что ординарные профессоры должны были в короткие сроки представить докторские диссертации. Конечно, провести серьезное исследование за два-три года было практически невозможно. Надежды возлагались на то, что старшие преподаватели академий занимались научными исследованиями в академическом затворе и до реформы 1869 г., и теперь остается лишь предъявить готовые результаты или, может быть, провести научно-литературную обработку результатов уже осуществленных исследований. Кое-какие результаты, конечно, у профессоров-богословов были, но некоторые из них вызывали сомнения в своей адекватности, доскональности, верности выводов. Все это требовало проверки и осмысления. Но времени ни на то, ни на другое не оставалось, и приходилось предъявлять рабочие выводы, которые, естественно, могли содержать ошибки. Первые послереформенные годы подтвердили эту опасность.
В ноябре 1872 г. богословское отделение КДА представило в Совет академии диссертацию, написанную ректором – архимандритом Филаретом (Филаретовым). Сочинение по библеистике – «Происхождение книги Иова». Совет признал диссертацию достойной степени доктора богословия, однако митрополит Киевский Арсений (Москвин), не отрицая научного достоинства работы в филологическом отношении, счел тон и выводы автора не соответствующими боговдохновенному характеру Священного Писания. Необоснованным показалось изменение датировки книги, употребление слов и выражений, «неприличных и несвойственных боговдохновенному характеру» обсуждаемой книги – «комбинация, адвокатура, драма, прогресс, рельеф», манера «изображать исторические факты». Были и более существенные претензии: увлечение автора открытиями «отрицательной германской школы» библеистики, не придававшей большого значения древним преданиям иудейскому и христианскому, привело его к противоречиям с православным взглядом. Как пример подобного противоречия, преосвященный Арсений указывал на неверный перевод классического места (Иов. 19:25–27): архимандрит Филарет, вслед за новыми западными экзегетами, понимал эти стихи как ожидание Иова «во плоти» увидеть Бога защитника на земле (когда Он «на земле явится»), а не в традициях древней Церкви, как проявление веры Иова в воскресение плоти и будущую жизнь (когда Он «устоит над прахом» или «восторжествует над тлением»). Митрополит Арсений предлагал удостоить ректора академии степени доктора богословия, но не допускать до публичной защиты, которая послужит соблазном для людей малосведущих и молодых ученых. Святейший Синод поручил архимандриту Филарету переработать диссертацию, однако диссертация так и не была защищена.
Были случаи, когда и само отделение, и Совет не решались рекомендовать докторское сочинение к защите. В конце 1872 г. с подобной сложностью встретилась СПбДА. Ректор академии – протоиерей Иоанн Янышев – представил докторскую диссертацию «Состояние учения о совести, свободе и благодати и попытки к разъяснению этого учения», состоявшую в критическом разборе определений этих понятий у преподобного Иоанна Дамаскина, в патриарших грамотах, «Православном исповедании» митрополита Петра Могилы, Катехизисе, а также в современных догматических руководствах. Автор приходил к печальному выводу о том, что «достаточно определенного учения» эти книги не содержат, и пытался составить новые определения. Критический вывод работы и «несовпадение» основных мыслей диссертации с существующими воззрениями Православной Церкви относительно символических книг вызвали смущение членов богословского отделения. Отделение, а затем и Совет СПбДА, ссылаясь на недостаточную компетентность для решения вопроса о символических книгах Пра вославной Церкви, представил сочинение о. ректора на рассмотрение Синода. Сочинение было послано Синодом на рассмотрение в МДА, последовало длительное обсуждение. По причине «значительного несходства» учения, изложенного в диссертации, с традиционным православным сочинение было отклонено.
В начале 1873 г. в Совет СПбДА была представлена докторская диссертация магистра МДА (1856 г. выпуска) и ректора Петербургской ДС архимандрита Хрисанфа (Ретивцева) – первый том «Истории древних религий». Диссертация была отправлена на рассмотрение в богословское отделение, которое дало положительное заключение, хотя работа подверглась строгой критике рецензента – преподавателя основного богословия доцента Н. П. Рождественского. Не отрицая достоинств сочинения и блестящего изложения, рецензент находил в работе слишком сильную зависимость от западных сочинений, представлявших нетрадиционный взгляд на развитие религий и место христианства в этом процессе. Совет СПбДА после долгой дискуссии все же рекомендовал диссертацию архимандрита Хрисанфа к публичной защите. Однако столичный митрополит Исидор (Никольский) счел, что критические замечания в адрес богословского сочинения ректора семинарии, высказанные публично, дискредитируют академическую науку, и защита была отменена. Архимандрит Хрисанф получил докторскую степень лишь через пять лет, в 1878 г., будучи уже епископом Нижегородским.
Весной 1873 г. и КазДА встретилась с проблемой неоднозначной оценки докторской диссертации. Докторское сочинение профессора по кафедре русской гражданской истории П. В. Знаменского «Приходское духовенство в России со времени реформы Петра» было одобрено церковно-историческим отделением и Советом академии, но вызвало недовольство архиепископа Казанского Антония (Амфитеатрова). Преосвященный Антоний не приветствовал новый метод церковно-исторического исследования, примененный автором: полное беспристрастие в изложении фактов, почерпнутых из источников. Такое изложение, без особых комментариев, создает ложное впечатление преобладания в истории Русской Церкви темных сторон над светлыми. Профессор П. В. Знаменский, в отличие от предыдущих диссертантов, был допущен к докторскому диспуту, успешно защитил диссертацию и был утвержден в степени доктора богословия. Но в связи с этой защитой было поставлено два вопроса: 1) допустимо ли критическое исследование проблемных сторон церковной жизни без особых – апологетических – комментариев; 2) следует ли эти проблемы, тем более находящиеся еще в стадии исследования и требующие научного обсуждения в круге специалистов, выносить на публичные доклады в столь разнообразной и не всегда компетентной аудитории?
«Скорбная хроника» этих лет «по части докторства» вызывала у членов преподавательских корпораций опасение за судьбу академий: «террор теперь ужасный». Однако члены корпораций были учеными и смогли увидеть в этих событиях проявление реальных проблем, требующих изучения и обсуждения. Отверженные диссертации 1872–1873 гг. вызвали в академических и околоакадемических кругах дискуссию и о требованиях, предъявляемых к сочинениям, представляемым на высшую богословскую степень, и о богословской науке в целом. Эта дискуссия позволила сформулировать несколько вопросов, связанных с научно-богословскими исследованиями. Прежде всего следовало более четко определить поприще богословской науки, то есть понять, какие темы могут и должны предлагаться для научно-богословского изучения. Еще более сложный вопрос был связан с методами богословских исследований и соотнесением их с методами, уже выработанными гуманитарной наукой. Разумеется, активное введение историко-критических и филолого-критических методов поставило вопрос об адекватности их применения в богословии, а также об интерпретации получаемых результатов. Вставала проблема научной беспристрастности и научного критицизма: большинство богословов-исследователей не сомневалось в их неразрывной связи с наукой в целом, но сложнее было это утверждать в отношении конкретного исследователя, не застрахованного от определенного субъективизма. Ряд вопросов был связан непосредственно с системой научно-богословской аттестации и новыми формами ее деятельности. Должны ли все результаты научно-богословских исследований, представляемые на аттестацию, непременно печататься и публично защищаться, или же наука имеет право на «лабораторию научного исследователя», в которой промежуточные результаты обсуждаются кругом специалистов? Противники публичных защит в качестве исторического прецедента приводили опыт Древней Церкви: было учение огласительное, начальное, было и тайноводственное, сокровенное. Наконец, были поставлены вопросы, основанные на сравнении Уставов 1814 и 1869 г. Согласно первому, богословское докторство было неразрывно соединено с церковным авторитетом и церковным учительством. Согласно второму, право на богословское докторство дает научное исследование по специальному богословскому вопросу и сочинение, признанное удовлетворительным с точки зрения научной компетентности. Какой из вариантов более адекватен для богословской учености?
Те ординарные профессора, которые не могли за три отпущенных года подтвердить свою научную состоятельность докторской степенью, должны были либо уходить на пенсию, если выходил срок, либо менять место службы. Поэтому в академиях неоднократно вставал вопрос: не следует ли, принимая в расчет многолетнюю самоотверженную работу на ниве высшего духовного образования, пойти на некоторое снижение требований по отношению к научным работам заслуженных профессоров? Так, например, в корпорации КДА этот вопрос обсуждался в связи с диссертацией ординарного профессора КДА Н. И. Щеголева. 2‑й магистр XIV курса КДА (1849), бакалавр патрологии, затем церковной истории (1857), профессор Н. И. Щеголев всю жизнь отдал академии. Как только в 1860 г. был в академии учрежден журнал – «Труды Киевской духовной академии», – он регулярно печатал там статьи, но, кроме этих нескольких статей, научных достижений не имел. В указанный срок Н. И. Щеголев представил сочинение «Призвание Авраама и церковно-историческое значение этого события», признанное церковно-историческим отделением и Советом академии недостаточным для докторской степени. Профессор В. Ф. Певницкий, пытаясь изменить решение Совета, приводил следующие аргументы: 1) хотя сочинение не содержит «громоздкой учености» и подробного раскрытия исторических фактов, оно самостоятельно и показывает логику автора и владение материалом; 2) в оценке сочинения, необходимого для должности, которую профессор успешно и самоотверженно исполнял в течение 25 лет, следует учитывать и прежнюю полезную деятельность, не предавая его позору разжалования. Совет КДА, не признавая сочинение Н. И. Щеголева отвечающим требованиям докторской степени, никак не мог принять окончательного решения. Однако ревизующий КДА в июне 1874 г. архиепископ Макарий (Булгаков) указал Совету на это неисполнение Устава 1869 г., и профессор Щеголев был уволен. Но, несмотря на желание поддержать коллег и учесть все их заслуги на благо духовного просвещения, на компромисс ни отделения, ни Советы духовных академий не шли: богословская наука требовала большего, и новую эпоху определяла так дорого достающаяся академиям научная объективность.
После того как в 1884 г. структура академий была изменена – ликвидированы отделения, изменен состав Совета, – все дела, связанные с рецензированием, обсуждением, защитой диссертации, были сосредоточены в Советах академий. Это положение сохранилось и при Уставе 1910–1911 гг.
Ситуация с кандидатскими работами, перемещенными в 1884 г. на 4‑й курс, изменилась не столь значительно. Кандидатские сочинения, так же, как и раньше, рецензировались преподавателем, давшим тему. Однако в начале XX в. неоднократно высказывалось пожелание двойного рецензирования. Это было связано с требованием более объективной оценки представляемых выпускных работ и с желанием «охра нить» преподавателей, ибо были случаи жалоб студентов на необъективность того или иного рецензента. В 1904 г. такое правило ввела КДА. В уже упомянутом указе от 18 июня 1909 г. Синод обращал внимание Советов на распределение сочинений по преподавателям: оно должно быть более равномерным, а большое число пишущих по одной и той же кафедре объяснялось не интересом к предмету, а излишней снис ходительностью профессора. Во избежание подобных явлений Советам было предложено установить, по примеру КДА, порядок прочтения каждого кандидатского сочинения двумя преподавателями. Рецензентам – составлять отзывы о прочитанных сочинениях, более полные и основательные, с выяснением положительного научного значения сочинения и указанием всех недостатков, а Советам – печатать отзывы полностью, без сокращений. Кроме того, в этом же указе обращалось внимание на недопустимую лояльность, проявляемую к кандидатским сочинениям выпускников, и на необходимость повышения требований к ним, «дабы не удостаивались ученой степени люди, богословски неподготовленные». Для того чтобы преподаватели имели возможность внимательно рассматривать и разбирать поданные им работы, Советам было строго указано установить обязательный срок для представления кандидатских 1 мая, и только после этого срока производить экзамены студентов 4‑го курса.
Многочисленные случаи задержек при подаче кандидатских работ побуждали Советы академий неоднократно издавать указания, что не подавшие выпускное сочинение до 1 мая, 30 апреля, 20 апреля или даже 5 апреля будут выпускаться из академии со званием действительного студента. Иногда студенты пытались обойти эти строгости и напрямую подавать кандидатские преподавателям, которые должны были их читать. При этом, пользуясь снисходительностью преподавателей, сочинения задерживались, подавались по частям, выпрашивались на доработку. Поэтому Советы, пытаясь привести этот процесс в систему, издавали иногда более подробное регламентированное предписание. Так, например, Совет МДА в результате ревизии 1895 г., проведенной членом Учебного комитета П. Нечаевым только в этой академии, получил критический указ Синода с перечислением недостатков во всех сторонах жизни академии. И хотя корпорация и Совет сочли часть замечаний несправедливыми, было решено внести коррективы в учебную дисциплину, в частности, выпускного курса. Поэтому в сентябре 1895 г. Совет издал распоряжение, в котором по шагам был прописан порядок подачи кандидатских сочинений: 1) подача кандидатских диссертаций не позднее 5 апреля; 2) подача их только членам специально для этого составленной комиссии, и больше никому; 3) сочинения, представлен ные в черновом виде, возвращаются через инспектора, а их авторы считаются не подавшими сочинения; 4) сведения о всех студентах, не подавших сочинения к установленному сроку, подаются в Совет; 5) части сочинений, поступающие в виде продолжения, остаются без движения; 6) никакие объяснения о неподаче сочинений не принимаются; 7) все страницы сочинения должны быть строго пронумерованы.
Что касается магистерских и докторских диссертаций, то и при Уставе 1884 г., и при Уставе 1910–1911 гг. основными этапами на пути к защите были: 1) подача диссертации в Совет и согласие Совета принять ее к рассмотрению; 2) назначение рецензентов Советом или его председателем – ректором, недостатки, отмеченные в их рецензиях, выводы рецензентов о достоинстве представленной диссертации; 3) обсуждение отзывов на заседании Совета и решение о присуждении степени (для докторских диссертаций) или допуске к коллоквиуму (для магистерских диссертаций). Если работа подавалась в рукописи, то было промежуточное решение – разрешение к печати, а после представления печатных экземпляров – к защите. При определенных условиях печататься диссертация могла на суммы Совета, специально ассигнуемые ежегодно для печатания протоколов Совета и магистерских диссертаций. Святейший Синод указал Советам академий, что печатать на казенный счет можно магистерские диссертации тех выпускников, которые предоставят таковые в рукописном виде не позднее двух лет по окончании курса. Если эти условия не удовлетворялись, то диссертант печатал работу за свой счет. В любом случае не позднее чем за две недели до защиты (для магистерской диссертации) диссертант был обязан представить ректору академии требуемое число экземпляров напечатанной диссертации. Кроме самой диссертации, для защиты требовалось напечатать своеобразный автореферат – тезисы, выражающие сущность работы.
Интересно, что, несмотря на изменение Уставов, общих, то есть принимаемых централизованно, подобно «Положению об испытаниях на ученые степени» 1874 г., положений об испытаниях на ученые степени больше не составлялось. Поэтому в вопросах научной аттестации Советы руководствовались знаменитым «Положением» 1874 г., параграфами действующего Устава и теми определениями Синода, которые конкретизировали, дополняли, корректировали положения действующего Устава.
На каждом из указанных выше трех этапов встречались свои сложности, которые, с одной стороны, препятствовали иногда получению степени, с другой – позволяли более четко определить область научно-богословских исследований, выработать критерии аттестации этих исследований, наконец, совершенствовать саму систему научно-богословской аттестации.
Главным камнем преткновения на первом этапе – принятия диссертации к рассмотрению – могла стать тема работы. Наиболее частой проблемой, как и раньше, было несоответствие темы богословской области, то есть специализации степени. После издания «Правил» 1889 г., подтвердивших и усугубивших требование Устава 1884 г., Советы старались руководствоваться ими и ссылаться на них в случае отказа тому или иному соискателю в приеме диссертации на рассмотрение. Причем иногда так поступали даже по отношению к уже известным ученым.
Так, в сентябре 1898 г. в Совет МДА поступило сочинение выпускника XLI курса (1886) и магистра академии (1891) С. А. Белокурова, посвященное истории библиотеки московских государей в XVI столетии, с просьбой принять его в качестве диссертации на соискании степени доктора церковной истории. С. А. Белокуров был к этому времени уже признанным ученым, который обработал и издал много архивных документов по истории России и Русской Православной Церкви, преимущественно XVI–XVII вв., имел немало оригинальных серьезных научных трудов по проблемам русских церковных соборов, школ, литературы, библиографии, русского раскола, сношений Русской Церкви с другими Восточными Церквами, церковно-юридических отношений и т. д. Но Совет, руководствуясь Уставом духовных академий 1884 г., «Правилами» 1889 г. и подтверждавшим их указом Святейшего Синода от 30 января 1896 г., отказался принять работу на рассмотрение. Все указанные документы обращали внимание Советов духовных академий на то, что сочинения на ученую степень пишутся на темы богословского содержания. После же подробного ознакомления членов Совета с сочинением С. А. Белокурова было решено, что «богословского элемента» в работе недостаточно. Поэтому сочинение не может быть принято в качестве диссертации на соискание степени доктора церковной истории. В 1904 г. Совет КДА удостоит С. А. Белокурова степени доктора церковной истории за «многочисленные труды в области церковной истории и археологии» (см. 3.5).
Каждый такой отказ, особенно столь уважаемым ученым, давался Совету не просто, а после долгих обсуждений. Полезность для богословской науки некоторых гуманитарных исследований для членов Совета была несомненна, но оставалась проблема соотнесения этих исследований со специализацией богословских ученых степеней.
Однако были случаи отказа не только по причине небогословской тематики работы. Отвергались и те работы, которые касались вопросов, слишком близких к современности. Как уже указывалось (см. 3.2), в 1899 г. Советом МДА было отказано в рассмотрении диссертации протоиерею Николаю Извекову, представившему на соискание степени доктора церковной истории диссертацию по недалекому прошлому Литовской епархии. И в этом случае Советы академий, исполняя указы Синода, разделяли опасения о возможной некорректности научно-богословского исследования, направленного на современные проблемы. Однако если Синод, как утверждающая инстанция, высказывал опасения, то Советы, как ученые коллегии, должны были думать о разработке научных методов и подходов к корректному решению научных проблем, связанных с современностью. Поэтому даже отвергаемые работы в таких обсуждениях давали Советам определенную перспективу на будущее.
В случаях, когда Советы решались принять на рассмотрение сочинение, представленное на соискание ученой степени, но опасались сомнений Синода в адекватности темы, они сами проводили ее обоснование. Так, в 1901 г. Совет МДА рассматривал сочинение учителя Рыльского ДУ, кандидата КДА Ивана Розанова «Христианские религии в понимании Шлейермахера. Опыт критико-апологетического иссле дования», представленное на соискание степени магистра богословия. Предполагаемый рецензент – экстраординарный профессор по кафедре введения в круг богословских наук С. С. Глаголев, – прежде чем принять работу на рассмотрение, отметил обоснованность выбора темы. Из опасения, что изложение неправославных мнений, хотя бы и основательно опровергнутых, может породить смущение и соблазн в умах некоторых читателей, у нас инославные теории христианства большею частью остаются без рассмотрения. Но образованное общество знакомится с нехристианскими воззрениями на христианство другими путями и, не находя опровержения этим воззрениям в нашей богословской литературе, увлекается ими. Работа Розанова есть богословская дань для борьбы с этим увлечением. Само имя Шлейермахера мало знакомо в России, но многие положения его системы находят сочувствие у части образованного общества России. Отрицание практического значения догматов, признание права за отрицанием сверхъестественного элемента в христианской религии распространены в России довольно широко – и критический разбор системы Шлейермахера, показывающий, что такое отрицание неизбежным логическим путем приводит к отрицанию религии вообще, является полезным вкладом в русскую апологетическую литературу.
Уже упомянутые «Правила» 1889 г., выдвинув определенные требования к тематике и содержанию сочинений, представляемых на соискание ученых степеней, скорректировали и сам процесс принятия сочинения. С одной стороны, акцент делался на профессиональной оценке, с другой – на ответственности Совета академии. Каждое сочинение на ученую степень должен был сначала читать, с оценкой и отзывом, наставник, по предмету которого написано сочинение, затем – один из членов Совета по назначению ректора академии. Впрочем, часто ректоры, не желавшие обижать членов Совета диктаторством, прислушивались к пожеланиям и использовали свое право формально, назначая тех вторых рецензентов, которых желал Совет. О таком подходе к решению этого вопроса писал, например, в 1897 г. в своем дневнике ректор МДА епископ Арсений (Стадницкий).
Так как требования к специализации первого рецензента были отнесены к диссертациям всех уровней, с точным соблюдением первого требования случались сложности: если магистерскую или докторскую диссертацию представлял сам преподаватель «по предмету которого писалось сочинение», первым рецензентом бывал его коллега с близкой кафедры.
Так, например, экстраординарный профессор МДА по кафедре введения в круг богословских наук С. С. Глаголев в сентябре 1900 г. представил в Совет академии на соискание докторской степени сочинение «Сверхестественное Откровение и естественное Богопознание вне истинной Церкви». Совет передал диссертацию на рассмотрение экстраординарному профессору академии по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцыну, ректор назначил вторым рецензентом члена Совета экстраординарного профессора по кафедре патристики И. В. Попова.
И. д. доцента той же академии по кафедре теории словесности и истории иностранных литератур Н. Г. Городенский представил в 1903 г. диссертацию на соискание магистерской степени по теме «Нравственное сознание человека». Первым рецензентом, естественно, стал экстраординарный профессор по кафедре нравственного богословия М. М. Тареев. Вторым был назначен экстраординарный профессор по кафедре патристики И. В. Попов. Следует иметь в виду, что второй рецензент – И. В. Попов – хотя и занимал кафедру патристики, свою магистерскую диссертацию писал по нравственному богословию. Но неизвестно, учитывал ли ректор епископ Арсений (Стадницкий) этот факт при назначении И. В. Попова вторым рецензентом.
В 19 05 г. в Совет МДА представил магистерскую диссертацию на тему «Вера. Психологический очерк» и. д. доцента по кафедре психологии П. П. Соколов. Наиболее близким по тематике был определен экстраординарный профессор по кафедре истории философии П. В. Тихомиров – он стал первым рецензентом, вторым – из членов Совета – был назначен заслуженный ординарный профессор по кафедре церковного права Н. А. Заозерский.
В июне 1909 г. в Совет МДА было представлено рукописное сочинение и. д. доцента академии по кафедре русского и церковнославянского языков (с палеографией) и истории русской литературы Н. Л. Туницкого о литературной деятельности св. Климента Словенского. Совет назначил наиболее близкого к теме преподавателя по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнова, ректор назначил вторым рецензентом члена Совета М. Д. Муретова – профессора по кафедре Священного Писания Нового Завета.
Впрочем, темы диссертаций, представляемых членами академических корпораций, не всегда относились к тематике занимаемой кафедры, а определялись специализацией их выпускного – кандидатского – сочинения или личными научными интересами. Так, например, в 1903 г. и. д. доцента МДА по кафедре истории философии П. В. Тихомиров представил диссертацию на соискание степени магистра богословия по теме «Пророк Малахия». Первым рецензентом, естественно, стал экстраординарный профессор по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын, вторым – и. д. доцента по кафедре еврейского языка и библейской археологии Е. А. Воронцов.
Назначение официальным рецензентом не требовало наличия у этого лица ученой степени такого же ранга, на которую претендовал соискатель. Таким образом, экстраординарный профессор или доцент, не имевший докторской степени, мог рецензировать докторскую диссертацию, и. д. доцента, не имевший магистерской степени, – рецензировать магистерскую диссертацию и оппонировать на ее защите, и даже рецензировать докторскую диссертацию. Так, например, рецензия докторской диссертации по нравственному богословию М. А. Олесницкого, представленная в Совет МДА на соискание докторской степени, была поручена и. д. доцента, не имевшему даже магистерской степени, Н. Городенскому и имевшему лишь магистерскую степень экстраординарному профессору по кафедре введения в круг богословских наук С. С. Глаголеву.
Выбор рецензентов для докторских диссертаций после 1884 г., когда была отменена их защита, составлял особую проблему. Если магистерские диссертации все же защищались в коллоквиумах, то судьба докторских, хотя и они обсуждались на заседаниях Совета, в основном определялась отзывами. Корпорационная замкнутость системы научно-богословской аттестации настораживала многих преподавателей академий. Кроме ограниченного числа специалистов и, следовательно, трудностей, возникавших с адекватной оценкой научных достоинств той или иной специальной диссертации, такая традиция была чревата двумя опасностями. Пользуясь сложившимися в тесном коллективе отношениями, некоторые диссертанты высказывали пожелания по кандидатурам рецензентов. С другой стороны, существовавшая иногда в корпорациях «партийность», определяемая отчасти и научными взглядами, отчасти – личными отношениями, также мешала объективной научной оценке представляемых диссертаций. Об этом с печалью писал, например, в 1897 г. в своем дневнике ректор МДА епископ Арсений (Стадницкий).
Бывали даже случаи «взаимного рецензирования», то есть рецензентом диссертации назначался член корпорации, который в свое время имел рецензентом нынешнего соискателя. Однако и в этих ситуациях результат был непредсказуем.
Так, например, в 1891 г. в МДА одним из рецензентов (и оппонентов) магистерской диссертации и. д. доцента по кафедре Священного Писания Ветхого Завета А. А. Жданова был экстраординарный профессор МДА по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов. М. Д. Муретов дал положительный и весьма похвальный отзыв, диссертация была защищена, и А. А. Жданов утвержден в степени магистра богословия. Более того, М. Д. Муретов выдвинул монографию А. А. Жданова на Макарьевскую премию, которая и была последнему присуждена в 1892 г. Однако в том же году, когда докторская диссертация М. Д. Муретова была дана на рецензирование А. А. Жданову, отзыв был отрицательным. А. А. Жданов ставил в вину Муретову нечеткость в определении предмета исследования – что именно понимает автор под «ветхозаветным храмом»; неправильные переводы с еврейского, уступающие синодальному переводу, с которым полемизировал Муретов; неверные интерпретации древних авторов, в частности Филона Александрийского и Иосифа Флавия. Неверным и искусственным был признан основной метод диссертанта: пользоваться описанием устройства всех трех ветхозаветных храмов – Соломона, Зоровавеля и Ирода, – восполняя пробелы одного описания другими. Критику вызвал и выбор историографической традиции, на которую опирался Муретов: излишнее доверие к трудам предшествующих русских исследователей-археологов, в частности, к трудам профессора КДА А. А. Олесницкого, и, напротив, недостаточное использование «текстуально-критических и экзегетических трудов», посвященных книгам Исход, Царств, Паралипоменон и Иезекииля. Неоправданным считал Жданов и «идейный пафос» Муретова: попытки «поставить храм в связь с историей еврейской теософии» и выявить «генетическую зависимость позднейших иудейско-раввинских идей» от наружного вида храма. В результате подробного рассмотрения представленного сочинения и сравнительного анализа с имеющимися данными Жданов приходил к выводу о том, что «критико-экзегетическая задача труда выполнена неудовлетворительно», предложенная новая реставрация храма «стоит ниже «общепринятой», «основной принцип реставрации ложен» и «ведет к затемнению свидетельств Библии».
Второй рецензент – экстраординарный профессор по кафедре библейской истории А. П. Смирнов – дал положительный отзыв. Отмечая отдельные недостатки сочинения, он не сомневался, что его ученые достоинства дают право на степень доктора богословия. Председатель Совета – ректор академии архимандрит Антоний (Храповицкий) – высказал свое мнение не только о самой диссертации, но и об отрицательном отзыве А. А. Жданова. Он отметил ряд несоответствий в этом отзыве, фрагментарность высказанных претензий и общее мнение о соответствии представленного сочинения искомой степени доктора бого словия. Совет МДА, ознакомившись с диссертацией и отзывами, путем голосования большинством принял решение об удостоении М. Д. Муретова степени доктора богословия. Синод послал диссертацию на дополнительный отзыв в Совет КазДА. Профессором по кафедре еврейского языка и библейской археологии КазДА С. А. Терновским был дан положительный отзыв на диссертацию, и Совет КазДА единогласно признал М. Д. Муретова достойным ученой степени доктора богословия. Отзыв Совета КазДА был представлен в Синод, и М. Д. Муретов был утвержден в ученой степени доктора богословия.
Но ситуация с диссертаций М. Д. Муретова 1892 г. поставила два вопроса, связанных непосредственно с системой аттестации: 1) что делать Совету в случае противоположных мнений рецензентов; 2) как поступать Синоду в случае, если к поступающему делу о присуждении докторской диссертации прилагаются отзывы рецензентов с противоположными мнениями?
Но разумеется, наряду с такими специфическими случаями основная часть подаваемых работ шла обычным путем, и рецензентами с большей или меньшей глубиной и подробностью, но корректно и адекватно оценивались достоинства работы. Рецензии магистерских и докторских диссертаций этих лет – конца XIX – начала XX в. – представляют немалый интерес. Какие же достоинства, по мнению рецензентов, давали право на степень магистра? Прежде всего сочинение на ученую степень магистра должно было быть не учебным, а научным исследованием, то есть основываться на критически проверенных результатах науки и делать в них некоторый «прирост» или «вклад». Главное, что отмечали авторы практически всех рецензий, – работал ли автор с источниками или судил о предмете исследования исключительно по книгам, относящимся к его области. Разумеется, владение историографией как отечественной, так и иностранной, умение критически использовать достижения предшественников ценилось и ставилось в непременную обязанность. Однако это не должно было составлять главный смысл диссертации на ученую степень: она должна быть самостоятельным исследованием. Оценивалась логика исследования, умение владеть материалом и управлять мыслью, выбирать нужное, а не поражать обилием фактов и цитат, отделять существенное для проблемы исследования – то есть истинно научный подход, а не эрудиция. Очень важна была объективность суждений, то есть умение отрешиться, с одной стороны, от влияния ученых авторитетов, с другой – от личных вкусов, убеждений, априорных теорий, могущих склонить исследователя в известную сторону ранее беспристрастного изучения предмета. Научно-богословское исследование в данном случае определяло особенно сложное положение для автора, ибо, с одной стороны, предъявляло к нему требование исследовать истину, а не исповедовать веру, с другой стороны, твердо знать, что правильное исследование истины всегда приведет к ней же. Разумеется, преимуществом признавались тщательность и доскональность разработки предмета, использование всех доступных достижений науки, причем не только богословской, а всего того, что может помочь в поиске истины в предмете исследования. Рецензенты строго проверяли, использовал ли автор в своем богословском исследовании весь необходимый критический, исторический, филологический аппарат, сумел ли он овладеть материалом и осмыслить его, проложив верный путь среди обилия фактов. Выносилось суждение об адекватности использования известных методов и умение разрабатывать на их базе свои – специальные для конкретного исследования. Немалое место занимало в рецензиях обсуждение точности терминологического аппарата, используемого автором, четкости формулировок.
Относительно докторских исследований ситуация была и проще, и сложнее. Проще, ибо труды, подаваемые на докторские степени, чаще всего были фундаментальными исследованиями, ибо их авторы уже были проверены магистерской диссертацией, со всеми рецензиями, доработками и обсуждениями. Поэтому в них встречалось гораздо меньше несоответствий научным требованиям. Слабые работы, которые в принципе не могли претендовать на вклад в науку и духовное просвещение, на соискание докторской степени подавались довольно редко. Однако требования, предъявляемые к докторской диссертации, были несравненно выше, чем к магистерской, хотя на практике это не всегда выполнялось. Докторская работа должна была не только представлять конкретное научно-богословское исследование, но делать фундамен тальный вклад в ту или иную область богословия, не только проводить анализ конкретного источника или группы документов, но базироваться на изучении целых комплексов источников, учитывать широкий контекст – как богословский, так и общенаучный, делать вклад в методологию богословских исследований. Кроме того, докторская диссертация должна была открывать перспективы для новых исследований – в этом должно проявляться ее научное «учительство», предводительство молодыми исследователями.
Иногда «фундаментальность» докторских диссертаций понималась как включение в итоговый труд всех предыдущих научных исследований, идей и достижений автора. Такой вариант некоторым авторам и рецензентам казался альтернативой научной новизны. Это, например, в 1903 г. отмечал профессор МДА А. И. Введенский в отзыве на докторскую диссертацию по основному богословию профессора богословия Харьковского университета протоиерея Тимофея Буткевича, выпускника (1880) и магистра (1885) МДА. Хотя, как утверждал А. И. Введенский, «специалисту, который годами просиживает над вопросами, входящими в область обсуждаемой… книги», исследование протоиерея Т. Буткевича не даст «чего-либо существенно нового», оно является достойным докторской степени по «полноте и правильности научного освещения» целой области основного богословия – сущности и происхождения религии. Критическое обозрение и систематизация неправильных мнений по теме диссертации свидетельствуют о той зрелости ученого, которая и может быть аттестована докторской степенью.
Разумеется, не все магистерские и докторские диссертации, подаваемые в Советы, удовлетворяли этим критериям. Тогда рецензенты, как правило очень подробно, указывали недостатки работ, высказывали личное мнение о важности этих недостатков и соответствии или несоответствии самой работы искомой степени. Чаще всего Совет доверял назначенным рецензентам. В случае несоответствия диссертации требуемому уровню Совет либо просто констатировал прекращение дела, либо рекомендовал доработать и представить исправленный вариант.
Иногда молодых богословов подводила уверенность в том, что, познакомившись с историко-критическими и филолого-критическими методами на примере западных богословских исследований, они с успехом могут применять их самостоятельно. Так, в 1902 г. Совет МДА признал неудовлетворительным для степени магистра богословия сочинение кандидата МДА (1896) и преподавателя Полтавского ЕЖУ Афанасия Грановского «Книга Премудрости Соломоновой, как памятник греческого языка своего времени». Рецензенты – и. д. доцента по кафедре еврейского языка и библейской археологии Е. А. Воронцов и экстраординарный профессор по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын – выделили главное препятствие: работа представляет собой узкофилологическое исследование и не может претендовать на присуждение богословской ученой степени. Собственно богословская – «библиологическая» – часть представляет лишь краткие и известные исагогические сведения о книге Премудрости Соломоновой, изложенные по чужим исследованиям. Оригинальная же часть работы посвящена филологическим проблемам: этимологическому, синтаксическому, стилистическому, терминологическому анализу текста. Однако специальной филологической подготовки автор не имел – его «филологическая опытность» ограничивалась несколькими филологическими трудами и немногими комментариями – поэтому и с точки зрения филологии работа не смогла стать научным исследованием. Автор выделил такой узкоспециальный предмет, о каковом, по мнению рецензентов, и западная библиология не имела серьезных монографий, и это дерзновение при отсутствии специального образования было обречено на провал.
Некоторые работы, представляемые на соискание ученых степеней, даже фундаментальные по внешним критериям – глобальности задач, объему, солидным спискам источников, – рецензенты не могли признать научными исследованиями. Так, в 1915 г., согласно отзывам рецензентов, Совет МДА не принял к защите сразу три диссертации: настоятеля московского придворного Архангельского собора протоиерея Николая Извекова и директора народных училищ Таврической губернии Сергея Маргаритова – на степень доктора церковной истории и протоиерея московского Покровского и Василия Блаженного собора Иоанна Кузнецова – на степень магистра богословия. Сочинения были признаны не соответствующими искомым степеням, и дела о соискании были прекращены. В отзывах на сочинение протоиерея Николая Извекова о церквах Московского Кремля и приложенных восьми брошюрах по отдельным кремлевским храмам (общим объемом 697 страниц печатного текста) рецензенты – доцент академии по кафедре церковной археологии Н. Д. Протасов и ординарный профессор по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнов – отмечали главный недостаток: отсутствие собственно научного исследования. Ценный материал, который собрал автор, не дал прироста научного знания. Отсутствие исторического контекста, церковно-археологического и церковно-исторического анализа, критического подхода к источникам, обоснования хронологических рамок, определения места изучаемых предметов в церковной истории, церковного зодчества, иконописания превратило работу в пересказ источников, внешнее описание, каталог, подробную инвентарную опись кремлевских храмов.
Рецензент сочинения С. Д. Маргаритова – и. д. доцента по кафедре истории и обличения русского сектантства А. В. Ремезов – отмечал прежде всего неоправданное дерзновение автора. Само название сочинения – «История русских мистических и рационалистических сект» – обнаруживает или полную неосведомленность соискателя в современном состоянии данного предмета, или «крайнюю самоуверенность, доходящую до попыток творить из ничего». История русского сектантства как научная дисциплина едва начала развиваться, не накопила источников, не приступила к их анализу – то есть план автора обречен на неудачу. В действительности, по мнению рецензента, книга С. Д. Маргаритова представляла собой учебник по истории русского сектантства – а скорее, просто обзор русских сект – для духовных семинарий или начинающих миссионеров, без какого-либо научного исследования, анализа, внесения новых методов и взглядов и даже попыток углубиться «во внутренний сокровенный смысл описываемых явлений». Кроме того, изложение построено не на имеющихся источниках, хотя и в недостаточном количестве, а на полемических статьях и брошюрах – это умаляет значение книги и в качестве учебника.
Оба соискателя были магистрами богословия: протоиерей Николай Извеков защитил магистерскую диссертацию в 1885 г., С. Д. Маргаритов – в 1898 г. Но докторский уровень оказался для них непреодолим.
Третье сочинение, представленное уже во второй раз на соискание магистерской степени, вновь подверглось жесткой критике. Рецензенты – доцент академии по кафедре церковной археологии Н. Д. Протасов и ординарный профессор по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнов – опять не находили в этом сочинении качеств, определяющих научное исследование. «Разбор» житийных списков и служб блаженным Василию и Иоанну не представлял ни системы, ни анализа в собственном смысле слова, причем не учитывал существовавших исследований. Выяснение дат и мест рождения и кончины блаженных не давало никаких новых сведений и противоречило научному методу. Попытка издания житийных текстов не отвечала требованиям научно-критических изданий, отсутствовал текстологический анализ, контекст, разбор сюжетов сказаний и возможных параллелей.
В августе 1916 г. в Совет КДА поступило печатное сочинение преподавателя Курской ДС Георгия Булгакова «Теория православно-христианской пастырской проповеди. Этика гомилетики. Опыт систематического курса» с двойной просьбой: утвердить заглавие книги в качестве темы магистерской диссертации и рассмотреть ее на предмет соискания соответствующей ученой степени. Г. Булгаков был выпускником академии 1907 г., и представленная книга являлась систематизированным опытом девятилетнего преподавания гомилетики в семинарии. Однако, отметив принципиальную полезность таких трудов, исходящих от преподавателей семинарий, Совет КДА не счел возможным принять это сочинение в качестве научного труда.
Иногда сами авторы на основании тех или иных соображений просили прекратить или приостановить дело о рассмотрении диссертации. В одних случаях это было понятное желание усовершенствования работы, если автор находил дополнительные материалы, в других случаях – критические мнения о поданной работе, появившиеся в печати или в неофициальных дискуссиях. Так, например, в 1900 г. преподаватель Симбирской ДС Александр Яхонтов просил Совет МДА приоста новить дело по рассмотрению его сочинения «Жития святых, как образовательно-воспитательное средство, и их значение для русской школы с древнейших времен», поданного в качестве диссертации на соискание степени магистра богословия, ибо он встретил «новые и важные материалы и желал на основании их внести в свое сочинение дополнения и поправки». По той же причине в январе 1910 г. преподаватель Суздальского ДУ Евгений Воскресенский просил Совет МДА возвратить ему поданную магистерскую диссертацию «Религиозно-нравственные, исторические и политические воззрения древне-русских летописцев»: он собирался включить в нее рассмотрение вновь изданных летописей и новых ученых трудов по этой теме. Однако ни та, ни другая диссертации больше в Совет не подавались и защищены не были.
В некоторых работах выпускников академий заметно проявлялась старая болезнь русского богословия – сильная зависимость от западного богословия, неумение критически оценить эти достижения, оторваться от них и обратиться к источникам. Старшие богословы – преподаватели академий – в основном научились на собственном опыте, опираясь на достижения европейского богословия, проводить исследования самостоятельно. Тем более они хотели видеть это в своих преемниках, включившихся в научно-богословский процесс на более высоком уровне его развития. Поэтому компилятивные диссертации удостаивались суровых критических отзывов.
В мае 1899 г. Советом МДА было признано неудовлетворительным для степени магистра богословия сочинение кандидата МДА (1887) и преподавателя Данковского ДУ П. Ф. Волынского по книге пророка Амоса. Оба рецензента – ординарный профессор по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов и экстраординарный профессор по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын – оценивали представленное сочинение с двух сторон: его самостоятельных достоинств и соответствия уровню современной библеистики – и ни в том, ни в другом не находили оснований для присуждения степени. Исследование заявлялось как исагогико-экзегетическое. Однако исагогическая часть представляла собой поверхностную компиляцию сведений о книге и ее авторе из русских и иностранных пособий – прежде всего библейского словаря протоиерея Павла Солярского и знаменитого комментария на книгу Амоса Г. Бау ра, практически без привлечения первоисточников. Экзегетическая же была построена по принципу «известной школьной диктовки», с текстом на одной стороне и грамматическим разбором на другой, с заимствованным из иностранных пособий грамматическим разбором еврейских слов. Отсутствовал собственно экзегезис «идейно-богословского характера», контекстно-историческое освещение книги пророка Амоса. Оба рецензента были едины в выводе: «рабская зависимость» от иностранных комментариев полувековой давности, к тому же стоящая по уровню существенно ниже этих комментариев, даже после значительной переделки не может претендовать на ученую степень. Слабость и невостребованность труда усугублялась еще и тем, что в 1897 г. профессором КазДА П. А. Юнгеровым была представлена и издана докторская диссертация о той же книге Амоса.
Неудачи при первой подаче диссертаций и советы по переработке, исходящие от преподавательской корпорации, были вполне объяснимы, особенно на уровне магистерских работ. Эти советы были своеобразным продолжением научного руководства, которое лишь отчасти осуществлялось в течение учебного курса. Выпускники академий дорабатывали или писали свои магистерские диссертации, как правило, без какого-либо реального научного руководства. Это приводило и к слабому уровню работы в целом, и к плохой научной обработке собранного материала, и к неадекватной оценке уровня своей работы и степени ее готовности. В таком случае отрицательный отзыв рецензентов, их замечания и советы были полезны и становились элементом научного руководства. С учетом этих замечаний некоторые соискатели, потерпев неудачу при первой подаче работы, усердно дорабатывали ее и в дальнейшем успешно защищали.
Так, например, выпускник МДА 1894 г. священник Димитрий Садовский подал первый раз свою работу о гомилетических трудах блаженного Августина в Совет МДА в декабре 1899 г., будучи епархиальным наблюдателем церковно-приходских школ Омской епархии. Рецензенты – экстраординарный профессор по кафедре гомилетики и исто рии проповедничества и инспектор академии архимандрит Евдоким (Мещерский) и экстраординарный профессор по кафедре патристики И. В. Попов – дали отрицательные отзывы. Работа была успешно защищена через 15 лет, в феврале 1915 г., когда ее автор был уже протоиереем и инспектором Владимирской ДС. Но не всегда у соискателя хватало сил, терпения и умения на новый этап совершенствования работы.
В том же декабре 1899 г. в тот же Совет МДА подал свое сочинение о литературной борьбе христианства с остатками язычества на соискание магистерской степени выпускник МДА 1890 г. и учитель 1‑го Орловского ДУ Матвей Азбукин. Поданный в Совет текст представлял собой напечатанное в журнале «Русский Филологический вестник» кандидатское сочинение автора 1890 г. на ту же тему, отзыв на которое был дан профессором Г. А. Воскресенским. Поводом представить непереработанное кандидатское сочинение в качестве магистерской диссертации был высокий отзыв академика А. Н. Пыпина о напечатанном очерке. Однако рецензенты – ординарный профессор по кафедре русского и славянского языка (с палеографией) и истории русской литературы Г. А. Воскресенский и и. д. доцента по кафедре истории Русской Церкви С. И. Смирнов, – соглашаясь с ценностью темы, указывали на серьезные методические промахи. Отсутствие подробного текстологического анализа, обоснованной периодизации, изучения вопросов о месте, времени происхождения, авторстве используемых литературных памятников, анализе исторического и литературного контекста было простительно для выпускного кандидатского сочинения, но не могло удовлетворять требованиям, предъявляемым к серьезному научному исследованию, каким должна быть магистерская диссертация. Чтобы представлять научную ценность, сочинение должно было быть значительно переработано. Но эта переработка так и не была проведена.
Однако удаленность от академических центров была не единственной проблемой, связанной с процессом написания богословских дис сертаций. Сам процесс доработки кандидатских сочинений до магистерского уровня шел совершенно самостоятельно, причем даже у тех выпускников академий, которые попадали в состав духовно-академических корпораций. Не было не только научного руководства, но и никаких обсуждений работы в процессе ее написания. Поэтому те научно-богословские силы и исследовательский опыт, которыми располагала каждая духовно-академическая корпорация, не могли полноценно использоваться молодыми представителями этих корпораций. Конечно, опыт передавался и в процессе обсуждения научных и учебных проблем. Но младшие члены корпораций – и. д. доцентов – не входили в состав советов, на заседаниях которых происходили наиболее важные обсуждения. Поэтому те советы, которые старшие представители корпораций давали своим молодым коллегам, определялись исключительно личными контактами.
Этим объясняются те странные ситуации, когда магистерские диссертации, представляемые в Советы членами корпораций, признавались не отвечающими уровню искомой степени. Так случилось с представленным в сентябре 1909 г. сочинением и. д. доцента по кафедре древней гражданской истории Ф. М. Россейкина о патриархе Константинопольском Фотии. Он защитил магистерскую диссертацию только в 1915 г.
Некоторые диссертации подавались в Совет неоднократно, при этом каждый раз назначались рецензенты, а Совет проводил обсуждение их отзывов. Примером может служить пятнадцатилетний процесс получения магистерской степени протоиереем Михаилом Фивейским, кандидатом МДА 1880 г. выпуска. Он окончил церковно-историческое отделение академии, служил в московских храмах, несколько лет (1883–1888) был секретарем Совета и Правления МДА, был известен своими исследованиями по английской и шотландской проповеди, в частности по трудам проповедника Эдварда Ирвинга и его последователей, перевел с английского ряд трудов по Новому Завету: «Жизнь Христа» Фаррара и его же книгу об апостоле Павле, «Жизнь Иисуса Христа» Я. Гейка, «Жизнь и время Иисуса Мессии» А. Эдершейма. В 1902 г. он представил в Совет МДА рукопись сочинения «Духовные дарования в первоначальной Христианской Церкви: Опыт объяснения 12–14 глав Первого послания святого апостола Павла к Коринфянам». Рецензенты отмечали смелость автора, взявшегося за столь сложную тему, которая претерпевала во все времена серьезные дискуссии в научной и околонаучной литературе. Свободно владея латинским, немецким, английским и французским языками, автор привел обширный и глубокий обзор филологической и толковательной иностранной литературы нового времени, рассмотрел все значимые специальные исследования и статьи по теме «языкоговорения». Правда, с отечественными богословскими сочинениями у него были некоторые пробелы (так, например, он не упомянул сочинения профессора СПбДА М. А. Голубева по посланиям святого апостола Павла к Коринфянам). Рецензенты отмечали широту научных взглядов протоиерея Михаила: он подробно рассмотрел основные теории, существующие в научной литературе по этой теме: экстатическую, гимнологическую, наконец, отеческую. Но некоторые неожиданные идеи автора не нашли понимания у рецензентов: например, его гипотеза, что коринфские христиане и сам апостол Павел были музыкантами, основываясь на одной из форм проявления глоссалии – песнопении, что апостол Павел не понимал ликаонского языка и др. Но в окончательной оценке мнения рецензентов разошлись: профессор по кафедре догматического богословия А. Д. Беляев считал, что сочинение после исправления ошибок и учета высказанных замечаний можно печатать и представлять на соискание магистерской степени, профессор же по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов утверждал, что автор, представляя это небезынтересное сочинение в качестве магистерской диссертации, «не с достаточной ясностью сознает требующиеся от диссертации ученые качества». По мнению последнего, у автора отсутствует научный подход, критический анализ, исследование источника он часто подменяет пересказом мнений новейших западных авторов, а недостаток серьезной научной аргументации он прикрывает «сомнительными или даже просто выдуманными самим автором авторитетами». Диссертация была возвращена о. М. Фивейскому на доработку. Следующее представление – уже переработанного и напечатанного – труда последовало в 1907 г. Однако и повторное рецензирование не привело к успеху, и сочинение, хотя и было уже издано в виде монографии, было возвращено для возможной доработки. Искомую степень протоиерей Михаил получил лишь в 1917 г., причем представив монографию 1917 г. и восполнив ее только своей речью перед защитой.
В собрании 8 апреля 1899 г. Совет МДА, выслушав отзывы рецензентов – ординарного профессора М. Д. Муретова и экстраординарного профессора И, В. Попова о магистерской диссертации священника Григория Мозолевского «Обличительная речь Господа нашего Иисуса Христа против книжников и фарисеев» (Харьков, 1896), постановил: предложить священнику Г. Мозолевскому переработать его магистерское сочинение согласно указаниям, сделанным в отзывах рецензентов. Однако новый вариант магистерского сочинения, представленный в 1901 г. в Совет и переданный тем же рецензентам, вызвал гораздо более жесткую оценку: автор исправил лишь отдельные, менее значительные, недостатки, сохранив более грубые ошибки и упущения. По-прежнему не было самостоятельной работы с источниками-комментариями, очень слабая текстуально-филологическая работа с самим текстом 23‑й главы Евангелия от Матфея, серьезные пробелы в знании современной научной литературы по теме. В этом рецензенты, а вслед за ними и Совет, усмотрели, во-первых, неспособность автора к научному исследованию, даже по указаниям рецензентов, во-вторых, упорное нежелание прислушаться к мнению рецензентов и рекомендации Совета. Поэтому диссертация была признана неудовлетворительной для степени магистра богословия, а дело о соискании степени прекращено.
Но иногда, даже при положительных рецензиях и разрешении печатать работы, они так и не защищались. Такие случаи объяснялись либо изменением жизненной ситуации соискателя, либо какими-то иными причинами. Вряд ли авторов диссертаций пугали те критические замечания, которые даже в положительных отзывах указывали рецензенты, или пожелания сделать те или иные изменения и дополнения при публикации работ. Так как в документах Совета это никак не отмечалось, проследить дальнейшую судьбу этих диссертаций довольно сложно. Но примеры небезынтересны.
В декабре 1901 г. в Совет МДА поступило магистерское сочинение причисленного к канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода сверх штата Александра Постникова, кандидата академии 1898 г. Рукопись «Юридическая теория доказательств, применявшаяся и применяющаяся в русском епархиальном судопроизводстве со времени учреждения Святейшего Синода» представляла исправленную и дополненную кандидатскую работу. Отзыв ординарного профессора по кафедре церковного права Н. А. Заозерского представлял собой подробный обзор работы, рассмотренных источников, предложенной систематизации, реконструкции целостного судебного процесса Духовной консистории по всем подведомственным ей делам. Рецензент отмечал, что работа представляет первую попытку этого рода в научной юридической и богословской литературе, не имеющей аналога. Не менее интересна, с точки зрения рецензента, юридически-философская сторона исследования – учение о русском церковном следственном процессе. Автор подробно и обстоятельно определял процессуальные юридические понятия, их границы, генезис. Был отмечен и главный недостаток: новизна подхода ввела автора в некоторое заблуждение, и в работе практически отсутствует историографическая составляющая: автор ссылался, и то случайно, лишь на два сочинения, в то время как при написании работы пользовался и другими пособиями, которые ему рекомендовал еще при написании кандидатской работы сам Н. А. Заозерский (монографией К. Гросса «Gross K. Die Beweistheorie in canonischen Prozess» и др.). Но итоговый вывод – о соответствии диссертации степени магистра богословия – был положителен. Второй рецензент – ординарный профессор по кафедре латинского языка и его словесности П. И. Цветков – также положительно оценил работу, отмечая новизну темы, полноту и обстоятельность изложения, отсутствие же историографии предлагал восполнить при публикации работы. Но защита так и не состоялась.
Иногда соискатели по тем или иным причинам сами забирали свои работы из Совета. Так, в сентябре 1900 г. в Совет МДА поступило сочинение на соискание степени магистра кандидата МДА (1899) и инспектора Томской ДС иеромонаха Александра (Григорьева) «Соборное послание святого апостола Иакова, брата Господня (введение и толкование)». Работа представляла собой кандидатское сочинение автора, дополненное лишь справками и отдельными замечаниями, в частности о разночтениях в древнеславянских списках текста послания. Рецензенты – ординарный профессор по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов и экстраординарный профессор по кафедре
Священного Писания Ветхого Завета В. Н. Мышцын – не успели рассмотреть эту работу, ибо осенью 1902 г. иеромонах Александр, назначенный незадолго до этого членом Санкт-Петербургского духовно-цензурного комитета, попросил вернуть ему сочинение для доработки, ибо перемена служебных обстоятельств открыла, по его мнению, большую перспективу для научной работы и – что немаловажно – возможность напечатать сочинение с разрешения цензурного комитета.
Таким образом, принятие на рассмотрение, рецензирование и обсуждение диссертаций, представляемых на соискание богословских степеней, позволяли и ученым корпорациям, и диссертационным Советам постепенно вырабатывать критерии аттестации научно-богословских исследований. Негативные случаи – несоответствие работ искомой степени – позволяли определить принципы, без которых работа не может быть признана научно-богословским исследованием или не соответствует тому или иному уровню компетентности.
Защита диссертации и решение о присуждении ученой степени
1814–1869 гг.
До 1869 г. никаких защит богословских диссертаций – ни на выпускные, кандидатские и магистерские, ни на докторские степени – не проводилось и не было предусмотрено. Присуждение звания действительного студента и выпускных степеней кандидата и магистра происходило на заседании Конференции исключительно на основании рецензий и отзывов, без какого-либо устного испытания диссертанта, даже без его участия. Присуждение каждой степени происходило путем голосования, как и предписывал Устав 1814 г. – «с общего согласия, или по большинству голосов». Интересно, что при избрании кандидата или магистра богословия в Конференции правом решающего голоса обладали лишь члены Конференции, имевшие ученые степени от российских духовных академий. Иностранцы или обладатели светских ученых степеней имели лишь право совещательного голоса, причем в вопросах «по предметам испытания им известным».
Степень магистра богословия была выпускной, ее получали ежегодно десятки выпускников академий: по нечетным годам СПбДА и КДА, по четным – МДА и КазДА. О сложностях работы с выпускны ми сочинениями – как для авторов, так и для рецензентов – говорилось выше. Были проблемы и с решением о присуждаемой степени, и неоднозначность в оценке учебных достоинств выпускника породила некоторый «промежуточный» вариант выпускной аттестации – не магистр и не кандидат, а «старший кандидат». Форма окончания академии «старшим кандидатом» давала право на получение магистерской степени без нового устного испытания, но при определенном условии. Это условие формулировалось Конференцией, на основании тех недостатков, которые не позволили удостоить выпускника магистерской степени сразу при выпуске. В списках первых выпусков преобразованных академий обычным условием была добросовестная духовно-учебная служба: Конференции считали, что именно она является наиболее значимым критерием успешной подготовки и научно-учебной компетентности. Выделялся определенный срок службы по духовно-учебному ведомству – год (или два года, единственный раз в КазДА в 1848 г. этот срок был увеличен до четырех лет), после которого выпускник мог получить степень магистра, если было свидетельство, «одобрение» или «аттестация» местного (епархиального, духовно-учебного) начальства. Как уже указывалось (см. 3.2), начиная со второй половины 1820‑х гг., когда выпускное сочинение начинает приобретать большее значение, Конференции стали ставить перед старшими кандидатами иное условие: представление нового «основательного сочинения», «для удостоверения в усовершенствовании своих познаний». Главным отличием старших кандидатов от обычных кандидатов оставалась возможность не сдавать нового устного испытания. Однако в СПбДА в 1865 г. Конференция поставила перед некоторыми выпускниками XXVI курса условие для получения магистерской степени, нарушающее это отличие: «после нового устного испытания по некоторым богословским предметам». Такое же условие поставила Конференция МДА в 1866 г. перед некоторыми выпускниками XXV курса. Конференция КДА поставила такое же условие в 1867 г. перед некоторыми выпускниками XXIII курса, конференция КазДА – в 1870 г. перед одним выпускником XIII курса. Это условие выделяло тех кандидатов, которые учились все четыре года хорошо и в промежуточных разрядных списках попадали в первый разряд, но выпускное испытание прошло для них неудачно. Наконец, довольно много выпускников последних предреформенных лет, не представивших выпускного сочинения или представивших его в недоработанном виде, получили от Конференций всех четырех академий такое задание – доработать и представить сочинение.
Со временем Конференции стали ставить условия и на кандидатском уровне. Градация была примерно та же: служба «с одобрением училищного и епархиального начальства», представление нового сочинения и сдача новых экзаменов.
Обращались ли «условные» магистры и кандидаты в Конференции за обещанным повышением своего статуса? Старшие кандидаты или действительные студенты, перед которыми ставилось условие ревностной службы по духовно-учебному ведомству, чаще всего выполняли это условие, и по решению Конференции академии им присуждалась магистерская или кандидатская степень. Утверждение таких «запоздалых» магистерских степеней КДУ (до 1839 г.) или Святейшим Синодом (1839–1869) проходило обычным порядком, как и при выпуске. Однако и в этом случае нельзя автоматически причислять этих лиц к магистерскому разряду, ибо некоторые покидали духовно-учебную службу, уходя на светские должности, не дождавшись «остепенения».
Гораздо сложнее была ситуация с теми старшими кандидатами или действительными студентами, которые для получения ученой степени должны были представить новое выпускное сочинение или заново сдать экзамен. Их судьба складывалась по-разному. Удаленные от академий выпускники на местах своей службы редко могли уследить за современными научными достижениями, не имели доступа к источникам и научной литературе. В таких случаях получение ученой степени совершалось нечасто. Те, кто оставался на тех или иных служениях близ родных академий, обращались в конференции чаще. Тем не менее в истории всех четырех Конференций были зафиксированы отдельные случаи представления новых сочинений, иногда по прошествии значительного периода времени, хотя и не всегда увенчиваемые желаемыми учеными степенями.
Так, старший кандидат СПбДА выпуска 1843 г. (XV курс) Петр Евдокимов подал новое сочинение через 17 лет, в 1860 г., будучи инспектором Александро-Невского ДУ, но все же получил степень магистра. Старший кандидат КазДА выпуска 1854 г. (V курс) Андрей Стеклов таким же образом получил степень магистра через 12 лет, в 1868 г., уже будучи протоиереем и кандидатом на должность ректора Нижегородской ДС. Старший кандидат той же академии выпуска 1860 г. (VIII курс) иеромонах Евсевий (Лещинский) дважды представлял новые сочинения, но так и не получил степени магистра. Более упорный старший кандидат КазДА выпуска 1866 г. (XI курс) Аполлон Можаровский получил магистерскую степень лишь в 1881 г., после подачи третьего сочинения, будучи в это время известным писателем и членом-соревнователем Общества истории и древностей российских. Выпускник КазДА 1864 г. (X курс) Петр Озерецкий, имевший возможность получить степень кандидата богословия при условии подачи нового сочинения, исполнил условие и получил степень лишь в 1873 г.
Были, правда, очень редкие, случаи ослабления начального требования – при условии особого ходатайства перед Конференцией о том или ином выпускнике высшего начальства. Так, например, перед старшим кандидатом СПбДА 1857 г. (XXII курс) Капитоном Белявским для получения степени магистра было поставлено условие: выслуга двух лет в духовно-учебном ведомстве. Однако степень магистра была ему присуждена уже через год, в 1858 г. В отдельных случаях ученую степень пытались получить студенты, не окончившие курса, а покинувшие академию до выпуска. Так, например, студент СПбДА XXIII курса (1855–1859) иеродиакон Акакий (Заклинский), покинувший академию, будучи в первом отделении, в 1864 г., выдержав все экзамены и представив сочинение, получил степень кандидата богословия.
Некоторые выпускники, окончившие духовные академии при Уставе 1814 г., пытались получить магистерскую или кандидатскую степень уже при новом Уставе 1869 г. При этом потенциальным магистрам было официально предоставлено право получения этой степени по старым правилам, без публичной защиты и особых магистерских экзаменов. Массовым было подобное «остепенение» через два-три года после окончания академии последних предреформенных выпусков: 1869 г. – в СПбДА и КДА и 1870 г. – в МДА и КазДА. Но многие из этих выпусков получали магистерские и кандидатские степени гораздо позднее, а значительная часть так и осталась без ученых богословских степеней.
Кроме того, «чистые» или «младшие» кандидаты, не имевшие права на получение магистерской степени без повторного выдерживания выпускных испытаний, иногда решались на повторение всего выпуск ного процесса. Они, получив разрешение, сдавали те экзамены, по которым не имели должного балла, и вновь представляли сочинение на магистерскую степень. Одним из наиболее ярких примеров выпускника академии, получившего ученую степень по прошествии значительного времени – через 26 лет после выпуска, является уже упомянутый протоиерей Александр Алексеевич Лебедев (см. 3.1). Он окончил МДА в 1858 г. (XXI курс) со степенью кандидата богословия без особых прав. По окончании академии он сразу был рукоположен, служил в церквах Екатерингофа, Кронштадта, Петербурга и был законоучителем ряда учебных заведений. В 1874–1882 гг. был настоятелем русской церкви в Праге. Пребывая в католической стране, о. Александр занялся богословским изучением особенностей католицизма. Одно из своих первых исследований – о разнице в учении Восточной и Западной Церквей о Деве Марии – он представил в МДА в качестве магистерского сочинения. Но для этого ему надо было выдержать устные экзамены по предметам Устава 1814 г., при действии которого он окончил академию. Переселившись в 1882 г. в Россию, протоиерей Александр успешно сдал устные экзамены, был удостоен Советом МДА степени магистра богословия и утвержден в ней Синодом. В дальнейшем протоиерей Александр стал настоятелем Казанского собора в Санкт-Петербурге и членом Учебного комитета при Святейшем Синоде.
Очень много зависело, с одной стороны, от «задела», с которым уходил выпускник из стен академии. Те, кто не получил магистерской степени по причине плохой «обработки» выпускного сочинения или конкретных ошибок в нем, но успел собрать материал, могли доработать его и на месте службы в любом городе. С другой стороны, иногда направление и плодотворность постакадемической научной деятельности определяло место служения, на которое попадал выпускник.
Плодотворность академий, выраженная в ученых сочинениях, до 1869 г. могла свидетельствоваться только Конференциями – при обсуждении и присуждении степеней. Разумеется, Конференции хотели представить лучшие результаты и внешним читателям. Были опыты публикации лучших магистерских сочинений выпускников уже в первые годы деятельности преобразованных академий. В СПбДА издавались «Некоторые опыты упражнений воспитанников Санкт-Петербургской Духовной Академии», в которых печатались по решению КДУ и под ответственностью академической конференции лучшие проповеди и рассуждения богословского и церковно-исторического характера. Издание началось со II академического курса (1814–1817) и продолжалось на протяжении нескольких курсов. Подобные «опыты» были предприняты в МДА с VI курса (1828), а в КДА по крайней мере с V курса (1832). Часть магистерских работ была опубликована позже, в начале 1860‑х гг., в новых духовных журналах, но по большей части академическая наука развивалась прикровенно. Большая часть магистерских и тем более кандидатских работ так и осталась достоянием архивов академий. Критерии, предъявляемые к статьям в академических журналах, некоторым казались слишком строгими.
1869–1884 гг.
Коренным образом ситуация с защитой диссертаций, представляемых на ученые степени, изменилась в 1869 г. С этого времени защита магистерских работ, а на 15 лет (1869–1884) и докторских, стала если не самым важным, то самым заметным и эффектным моментом процесса научной аттестации.
Положение о публичных защитах магистерских и докторских диссертаций, ставшее одной из отличительных черт нового Устава, впервые появилось в проекте Комитета 1868 г., созданного для разработки новой реформы духовных академий. Как эта идея возникла в недрах духовного образования? С одной стороны, принципы действовавшей научно-богословской аттестации не во всем соответствовали принципам научной аттестации, уже отработанной к этому времени российскими университетами. Одно из главных отличий состояло в публичных защитах диссертаций, представляемых на соискание ученых степеней в духовных академиях: они проводились в университетах, но отсутствовали в духовных академиях. В состав Комитета 1868 г. входили представители светской высшей школы: профессор русской словесности Петербургского историко-филологического института и член Ученого комитета при Министерстве народного просвещения А. Д. Галахов и профессор полицейского права Санкт-Петербургского университета И. Е. Андреевский. Оба профессора активно участвовали в разработке университетского Устава 1863 г. и пожинали плоды его введения, поэтому могли прокомментировать плюсы и минусы тех или иных положений университетской научной системы. Объяснительная записка к проекту нового Устава духовных академий напоминала, что преобразование академий проводится вслед за университетской реформой 1863 г. Это было преамбулой к введению в духовно-академическую деятельность некоторых элементов научно-образовательного процесса, выработанных в университетах, в том числе публичных защит магистерских и докторских диссертаций.
Однако предложение Комитета – публично защищать диссертации на соискание ученых богословских степеней – вызвало неоднозначную реакцию и среди епископата, и в духовно-учебных кругах. Так, архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров) в своем отзыве на проект нового Устава критиковал это положение, усматривая в нем стремление механически копировать университетскую систему. Другие архиереи также с сомнением относились к предлагаемому нововведению.
Но это положение проекта было включено и в окончательный вариант Устава 1869 г., и ординарные профессоры академий, которым надо было получить докторские степени в течение трех лет после введения Устава, первыми испытали на себе его плодотворные и проблемные черты. Естественно, что столичная – Санкт-Петербургская – академия должна была подать пример, тем более ее преобразовывали первой (вместе с Киевской, летом 1869 г.). И уже 23 октября 1869 г. ординарный профессор по кафедре общей церковной истории (древней) И. В. Чельцов обратился в новоучрежденный Совет академии с просьбой – разрешить ему представить на соискание докторской степени свое рассуждение «О древних формах символа веры». При этом цер ковно-историческое отделение, к которому принадлежал И. В. Чельцов, представляло отзыв об этом сочинении экстраординарного профессора по кафедре общей церковной истории (новой) И. Е. Троицкого. При этом отделение предлагало Совету, если нужны «перекрестные» отзывы между отделениями, выделить двух рецензентов от богословского отделения – ординарного профессора по кафедре церковной археологии и литургики В. И. Долоцкого и доцента по кафедре догматического богословия А. Л. Катанского. Совет решил для первого раза ограничиться одним отзывом – И. Е. Троицкого, но просить полноценного и конструктивного отражения в нем всех достоинств сочинения, представляемого на соискание степени, его новизны, научной значимости.
Совет назначил диспут на 21 декабря 1869 г., но Святейший Синод, опасаясь за непродуманность нового жанра научной работы, просил отложить. Прежде чем первый диспут состоится, должны быть определены правила его проведения, четко регламентированы действия всех участников – и все это представлено на утверждение Синода. Диспут состоялся лишь 27 сентября 1870 г. под председательством митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Исидора (Никольского) в присутствии почти всех членов Синода, обоих викарных епископов Санкт-Петербургской епархии – Тихона (Покровского) и Павла (Лебедева), членов Учебного комитета во главе с протоиереем Иосифом Васильевым, товарища министра Народного просвещения И. Д. Делянова, ректора столичного университета К. Ф. Кесслера и многих университетских профессоров при стечении столичного образованного общества и всех студентов академии. Очень важна была предварительная речь ректора СПбДА протоиерея Иоанна Янышева, в которой, с одной стороны, отмечалось значение богословия для науки и просвещения в целом, с другой – подчеркивалось, что теперь открылась большая возможность для участия общества в «умственной жизни Церкви». Сам диссертант и оба оппонента – И. Е. Троицкий и А. Л. Катанский – старались учесть в своих речах обе задачи диспутов: и представление лучших достижений богословской науки, и просвещение общества. Поэтому в речи были включены очерки иностранной и русской литературы по теме, главные достижения, важность исследуемого вопроса для богословия, истории. Правда, участник и один из официальных оппонентов А. Л. Катанский вспоминал спустя много лет, что долгий затвор духовной науки привел к неумению преподавателей академии держаться в общественных собраниях, оперативно отвечать на вопросы, вести научный диалог. Речи диссертанта и оппонентов на этом первом диспуте были мало связаны, ибо каждый говорил свое, заранее заготовленное.
Тем не менее этот диспут задал тон – все остальные академии ждали с нетерпением примера, а столичная академия провела повторную «отладку» процесса через месяц, 25 октября того же года, на втором докторском диспуте экстраординарного профессора И. Ф. Нильского. Важна была и внешняя реакция – она была положительна, журналисты писали, что все было «очень солидно и с эффектной обстановкой». Диспуты были важным событием и для академий, и для русской богословской науки: она явила свои плоды, в целом была признана серьезной, важной и интересной не только для узкого духовно-ученого круга. В лице профессоров И. В. Чельцова, И. Ф. Нильского и их последователей русское богословие получило первых докторов, не имевших священного сана, то есть степень доктора богословия приобрела новое значение – аттестации преимущественно научного достоинства, а не церковного учительства.
Второй вступила в эпоху докторских диспутов МДА. Из шести ординарных профессоров двое – Е. В. Амфитеатров и протоиерей Филарет Сергиевский – предпочли не получать докторской степени: первый уже должен бы вскоре выйти на пенсию, а второй предпочел принять предложенное ему ректорство Вифанской ДС. Двое профессоров – архимандрит Михаил (Лузин) и П. С. Казанский – решили представить на соискание степени свои старые работы с некоторыми дополнения ми, а двое – В. Д. Кудрявцев-Платонов и С. К. Смирнов – писали новые работы, хотя отчасти на основе имеющихся исследований.
Первая проведенная в МДА публичная защита – архимандрита Михаила (Лузина) – была построена не просто как диссертационный диспут, но как торжество истинной православной науки, не боящейся правды, если это научная правда. По крайней мере, внешне защита сочинения «О Евангелиях и евангельской истории», написанного по поводу книги Ренана «Жизнь Иисуса», проходила именно так. Хотя некоторые члены корпорации МДА считали, что пафоса в этом диспуте было больше, чем научного интереса, все присутствовавшие с удовлетворением констатировали, что русское богословие способно уже вполне самостоятельно давать оценку достижениям западной науки, формулировать собственные православные убеждения и подходы в области библеистики. Свое понимание задач научно-богословских исследований и смысла их обсуждения на публичных диспутах высказал сам диссертант. На богословской науке лежит ответственность и за правильные ориентиры всей науки, и за убеждения общества. Но эту задачу можно выполнить не внешними мерами, а полным и тщательным изучением западной богословской науки и развитием отечественной, а для этого нужно доверие к делателям науки, даже если будут ошибки и падения, простор для мысли и слова, открытые обсуждения и споры. Этот настрой был небесполезен и для студентов академии, посещавших с большим интересом все диспуты.
Показательна была защита еще одного московского профессора церковно-исторического отделения – Н. И. Субботина, состоявшаяся через три года, в 1874 г. Диссертация была посвящена изучению предпосылок, причин и истории учреждения Австрийской старообрядческой иерархии. Исследование было построено на анализе источников, хотя работа и вызывала немало критических замечаний специалистов. На диспуте кроме официальных оппонентов высказывались специалисты по расколу, некоторые из которых не были согласны с выводами диссертанта и даже с его подходом к этому болезненному для Русской Православной Церкви вопросу. Поэтому выступил ряд неофициальных оппонентов: протоиерей И. Г. Виноградов, П. И. Мельников и др. Но все прошло благополучно: если диспутант и не убедил своих оппонентов, то по крайней мере вышел из споров с достоинством.
Первый диспут в КДА, состоявшийся в 1872 г., ярко продемонстрировал специфику этой активной формы научного общения. К защите была представлена диссертация профессора по кафедре патристики К. И. Скворцова, посвященная одному из самых загадочных явлений церковной письменности – корпусу сочинений, надписанному именем Дионисия Ареопагита, «Ареопагитикам». Исследование было новаторским и по методам – может быть, первый раз историко-критические методы так твердо были введены в российскую богословскую науку, – и по выводам: К. И. Скворцов первым в русской науке утверждал неаутентичность «Ареопагитиков». На диспут собрались главные представители церковной среды Киева под предводительством митрополита Киевского Арсения (Москвина) и викарного епископа Чигиринского Порфирия (Успенского), университетские профессоры, образованное общество. И после запланированных речей диспутанта и официальных оппонентов началась бурная дискуссия между К. И. Скворцовым и его сторонниками, с одной стороны, и епископом Порфирием – с другой. Неофициальный оппонент очень жестоко критиковал и точку зрения диссертанта, и сам подход – подвергать сомнению авторство сочинения, закрепленное в предании. Этот спор, особенно интересный тем, что епископ Порфирий сам был ученым смелым и очень сведущим, насторожил митрополита Арсения, считавшего еще до принятия Устава, что подобным дискуссиям место не в публичных залах, а в специальных научных собраниях.
Первый докторский диспут в КазДА состоялся 13 мая 1873 г., на исходе срока, положенного на «остепенение» ординарных профессоров. Уже упомянутую выше диссертацию по истории Русской Церкви защищал профессор П. В. Знаменский. Тема – проблемы приходского духовенства, причем в синодальный период, от Петра I и до современности – была острая и особенно злободневная для 1860–70‑х гг., периода Великих реформ. Несмотря на опасения архиепископа Казанского Антония (Амфитеатрова), что тема диссертации слишком проблемна для публичного обсуждения, диспут прошел интересно и благополучно. Через неделю в КазДА последовал второй докторский диспут, ординарного профессора И. Я. Порфирьева, по ветхозаветным апокрифам. И эта тема, хотя и была специфична для широкого круга лиц, интересующихся богословием и посетивших диспут, вызвала дискуссию. Причем члены корпорации, уже получившие опыт на предыдущей защите, чувствовали себя достаточно ответственно и могли обсуждать научные проблемы, связанные с темой работы, не смущаясь присутствием гостей и студентов академии.
Конечно, не каждый диспут был триумфом богословской науки. Сами члены преподавательских корпораций весьма трезво оценивали успехи своих коллег: в дневниках и личной переписке нередко можно встретить невысокие оценки даже положительно окончившихся диспутов. Так, профессор МДА А. Ф. Лавров-Платонов сообщал Е. Е. Голубинскому о «жалчайшем» докторском диспуте профессора СПбДА Е. И. Ловягина, состоявшемся 5 ноября 1872 г. Диссертация была посвящена изучению вопроса о заимствовании классических писателей у библейских, и в выводах автор отрицал наличие этих заимствований. Диспут был горячим, ибо в корпорации СПбДА были разные мнения по этому вопросу, как и принципиально разные подходы к его решению. «Докторант избит был решительно Чельцовым и Хвольсоном… Доктором признан». Разумеется, следует иметь в виду, что это писали не внешние по отношению к богословской науке лица, а участники ее разработки. Поэтому в оценках «профессиональных», для своего круга, довольно жестко критиковались любые промахи – это было нормальным процессом роста и совершенствования.
Были «срывы» – хотя и нечасто, неловкие ситуации, связанные с высказываниями на самих диспутах или с их организацией. Так, в МДА был сорван диспут профессора П. С. Казанского, назначенный на 28 марта 1873 г. К защите предлагалось сочинение П. С. Казанского по истории православного монашества в Египте. Коллизия была предсказуема, ибо проблема была заявлена еще при обсуждении диссертации на заседании церковно-исторического отделения, повторена на заседании Совета академии. Молодые преподаватели, настроенные на углубление новых тенденций в церковно-исторической науке, введении в исследовательскую практику историко-критических методов, считали представленную диссертацию трудом, относящимся к предыдущей эпохе российской богословской науки. Потому представление этой диссертации на публичное обсуждение в качестве плода новой научной эпохи казалось им неадекватным и вредным. Но старшая часть корпорации рассматривала докторские диспуты не только как начало новой эпохи, но и как завершение предыдущей, в которой ординарные профессоры потрудились на благо российского богословия, многое сделали и имели право на представление своих трудов и на увенчание их учеными степенями. Тем более это относилось к заслуженным профессорам, не имевшим священного сана и лишенным в предшествующие годы возможности получить степень доктора богословия. Но эти споры и «падение академии» принесло много переживаний ректору протоиерею Александру Горскому. Диспут все же состоялся 3 октября того же года, но и на нем – в дискуссии докторанта и оппонента А. П. Лебедева – проявилось резкое противостояние двух подходов к церковной истории, переходящее границы научного спора. «Не делают чести Московской академии, столь славной многими именами и трудами, те ненаучные интересы, которые так явственно сказались в деле г. Казанского».
Диссертационные диспуты, как докторские, так и магистерские, на протяжении всей эпохи действия Устава духовных академий 1869 г. привлекали интерес не только высшей церковной иерархии и местного священства, но и представителей светской науки, образованной и простой публики. Так, в удаленный от Москвы Сергиев Посад приезжали архиереи, иногда даже несколько – митрополит Московский, викарии, бывшие в Москве проездом архиереи других епархий, ректоры Московской и Вифанской ДС, архимандриты московских монастырей и протоиереи соборов, светские лица, интересовавшиеся духовной ученостью, и публицисты. Наряду с ними приходили наместник лавры архимандрит Антоний (Медведев) и некоторые представители образованной братии. Посещали диспуты и студенты и, хотя им было запрещено задавать вопросы и делать какие-либо комментарии к происходящему, громкими аплодисментами, увлекающими всю публику, «оживляли» обстановку. Преподаватели и студенты МДА вспоминают, что завсегдатаями диспутов были: протоиереи В. П. Нечаев, И. Г. Виноградов, П. А. Преображенский; бывшие члены корпорации: Н. К. Соколов, Н. П. Гиляров-Платонов; отчасти связанные с богословием: Ю. Ф. Самарин, Н. П. Аксаков, М. П. Погодин, П. И. Мельников и др. Святитель Иннокентий хотя и приезжал, но участия в диспутах не принимал. Это было слишком необычно для старых духовных школ, нарушало серьезность дискуссии, заставляло диспутанта и оппонентов обращать внимание не только на существо аргументов, но и на удачную форму их изложения, иногда провоцировало неоправданную остроту фраз, то есть чересчур «популяризировало» богословскую науку, лишая ее благоговейного покрова. Соблазняло и публичное ниспровержение авторитетов.
Не все ординарные профессоры смогли выполнить суровое условие Устава 1869 г., выйти на защиту и получить требуемую степень. В СПбДА подтвердить свои ординатуры докторской степенью удалось лишь троим: И. В. Чельцову, И. А. Чистовичу, Е. И. Ловягину. В МДА из семи ординарных профессоров на момент введения нового Устава (ректор имел докторскую степень) защитили докторскую диссертацию четверо: инспектор академии архимандрит Михаил (Лузин), П. С. Казанский, С. К. Смирнов, В. Д. Кудрявцев-Платонов. Ординарный профессор МДА протоиерей Ф. А. Сергиевский, оставив службу в академии, был назначен ректором Вифанской семинарии (для семинарского ректорства было достаточно степени магистра), хотя вплоть до 1875 г. преподавал в академии «по приглашению» пастырское богословие и гомилетику. На тех же условиях читал лекции до конца 1875 г. уволенный на пенсию по возрасту профессор словесности Е. В. Амфитеатров. Профессор Д. Ф. Голубинский с упразднением ординарной кафедры физико-математических наук стал экстраординарным профессором естественно-научной апологетики. В КДА докторскими степенями подтвердили свои ординатуры Д. В. Поспехов, И. И. Малышевский, В. Ф. Певницкий, К. И. Скворцов. О. ректору и прочим профессорам этого сделать не удалось. В КазДА из пяти ординарных профессоров (ректор академии архимандрит Никанор (Бровкович) имел докторскую степень) защитили докторские диссертации трое: П. В. Знаменский, И. Я. Порфирьев, М. Я. Красин. Ординарные профессоры КазДА И. П. Гвоздев и Н. П. Соколов не представили требуемого сочинения: И. П. Гвоздев скончался в 1873 г., Н. П. Соколов оставил в том же году службу.
В целом публичная защита научных сочинений имела положительные результаты: во-первых, «возбудила замечательную энергию… в духовно-ученом сословии», во-вторых, общество перестало упрекать духовные школы в замкнутости и считать их гнездом схоластики, в-третьих, присутствие на ученых диспутах представителей разных групп общества не могло не развивать более серьезного и осмысленного отношения к богословским вопросам. Последнее было особенно важно при отношении к вопросам религии в образованном обществе в 1870‑80‑х гг. Необходимость представлять на аттестацию конкретные научные труды заметно пробудила ученую деятельность преподавателей.
Но новые формы научной деятельности духовных академий – обязательная публикация, публичная защита – выявили проблемы, и довольно серьезные. Вопрос о соответствии набирающей силу богословской науки православной традиции был непраздным. Разрешение 1867 г. духовным академиям выписывать из-за границы научную литературу и периодику без цензуры существенно расширило горизонт преподавателей академий и пополнило библиотеки современными иноконфессиональными исследованиями в разных областях. Необходимость представить докторскую работу в течение трех лет не давала возможности ординарным профессорам, не имевшим готового подходящего сочинения, тщательно и взвешенно оценивать новые идеи и выводы, как собственные, так и почерпнутые из серьезных западных трудов. Кроме того, научное исследование подразумевало беспристрастность автора и право ставить любые вопросы, если они содействуют выяснению истины, но этим правом надо было учиться пользоваться. Адаптация научно-критических методов православным богословским сознанием, синтез церковного опыта богословия с рациональными научными методами ставили задачи, требующие решения.
Первые магистерские диспуты состоялись лишь в 1873 г. В этом году состоялось два магистерских диспута: в СПбДА – выпускника того же года Н. А. Скабалановича, в КДА – приват-доцента С. А. Терновского. В 1874 г. публично были защищены еще три магистерские диссертации: в МДА – приват-доцентом Н. Ф. Каптеревым, в КДА – приват-доцентом М. А. Олесницким, в КазДА – приват-доцентом П. А. Милославским.
К магистерским диспутам готовились очень тщательно, боясь опорочить академию и богословскую науку. В МДА первый магистерский диспут, выпавший на долю недавнего выпускника, приват-доцента Н. Ф. Каптерева, стоил немало сил и самому диссертанту, и ректору академии протоиерею Александру Горскому. Сочинение «Светские архиерейские чиновники в древней Руси» получило положительный отзыв Е. Е. Голубинского, было напечатано, составлены тезисы, речь. Но протоиерей Александр Горский чрезвычайно волновался перед первым «выходом в свет», по которому будут судить и о духовной науке, и «как это новое дело поставлено в нашей Академии». Поэтому он заставлял диспутанта перепроверять все источники, речь и тезисы, исправляя все, что может вызвать недоумение, непонимание, ненужные вопросы.
Несколько раз речь диссертанта была заслушана самим о. Александром и теми членами корпорации, которые разделяли его волнение. Диспут прошел успешно, к общему утешению корпорации, а гости констатировали, что молодые академические силы свидетельствуют о перспективах богословской науки.
Магистерские, как и докторские, диспуты вызывали интерес общества, особенно в первые годы действия Устава, исполняя и апологетическую задачу. На первом магистерском диспуте в КазДА в 1874 г. – приват-доцента метафизики П. А. Милославского – в качестве главного достоинства диссертации был отмечен новый метод разработки богословия, способный «влить в богословскую науку дух и жизнь и сообщить ей общечеловеческий интерес».
Успешные магистерские диспуты были важны и тем, что усиливали усердие студентов академий по отношению к науке в целом и написанию магистерских диссертаций на 4‑м курсе в частности. Писать магистерскую диссертацию могли и хотели не все, но лучшие студенты, вдохновленные успехами старших коллег, старались использовать все возможности и представить в конце учебного года магистерское сочинение. В 1876 г. в КДА удачные защиты магистерских диссертаций двух выпускников этого же года – Н. М. Дроздова и А. П. Красовского – вызвали триумфаторские настроения. Пресса, сочувствующая Уставу 1869 г., констатировала: «Новый Устав… успел достаточно привиться и уже принести свои плоды… По словам людей компетентных, уровень развития и знакомство с науками в среде студентов заметно повысились…»
Однако была и оборотная сторона. Так как в качестве диссертаций представлялись порой спорные работы, а корпорациям академий не хватало опыта ведения научных дискуссий, споры на защитах были порой чересчур горячи. И присутствовавших студентов порой соблазняло публичное ниспровержение авторитетов. Так, например, в КДА в апреле 1878 г. довольно в резкой форме проходили магистерские диспуты приват-доцентов Ф. Ф. Гусева и П. Троепольского, и реакция студентов насторожила даже молодых членов преподавательской корпорации.
В конце периода действия Устава 1869 г., когда в системе диспутов уже привыкли и высказали все похвалы и возражения в их адрес, в 1883 г. в МДА состоялась защита магистерской диссертации приват-доцента МДА В. Ф. Кипарисова, посвященная проблеме, дискутируемой в русском обществе, начиная с 1860‑х гг. – свободы совести. Работа, правда, была церковно-исторической: в ней для изучения выделялся определенный временной период – первые века бытия Церкви, с I по IX в. Автор был уже опытным преподавателем – окончив МДА в 1874 г., он с 1875 г. занимал в ней кафедру гомилетики с историей проповедничества и пастырского богословия. Несмотря на то что кафедральная специализация не совпадала с темой представленной диссертации, церковное право было главной сферой научной деятельности В. Ф. Кипарисова начиная со студенческих времен. Диспут продемонстрировал не только глубину представленного исследования, но и зрелость диссертанта как исследователя. Пока обсуждались непосредственно текст и выводы диссертации, участники дискуссии не выходили за пределы научно-исследовательских проблем. Так, с большим интересом обсуждалась оценка автором Миланского эдикта 313 г. как манифеста всеобщей свободы вероисповедания, с которым Церковь приобретает статус юридического лица, а христианство уравнивается в правах с другими религиями. Неменьшее внимание привлекли следующие «ключевые» моменты развития темы в контексте отношений Церкви и государства: эдикты императора Констанция против язычества – В. Ф. Кипарисов настаивал на том, что они усиливались, а их апогеем стал закон, установивший смертную казнь за совершение жертвоприношения; церковно-государственные отношения в царствование Юлиана; общие закономерности религиозной политики Феодосия Великого и др. Однако дело этим не ограничилось, и возник ряд вопросов, связанных с современными отношениями Церкви и государства в России. Интерес усиливался и тем, что подобные вопросы были затронуты на состояв шихся в 1881 г. в КазДА докторских диспутах доцента Ф. А. Курганова и экстраординарного профессора И. С. Бердникова. Некоторые участники дискуссии высказывали потом сомнение, следует ли обсуждать такие вопросы на диспутах. Причем причины сомнений указывались разные: одни считали, что публичные диспуты не место для обсуждения злободневных вопросов, другие – что форма диспута неизбежно провоцирует не научное, а «публицистическое» обсуждение.
Уже после утверждения нового Устава 1884 г., 28 мая, в СПбДА состоялся последний докторский диспут – защита диссертации экстраординарного профессора Ф. Г. Елеонского по библейской истории. Диспут прошел с подъемом, и присутствовавшие выражали сожаление о конце «этого прекрасного учреждения». 22 апреля и 7 июня в столичной же академии состоялись последние магистерские диспуты – выпускников академии 1883 г. Г. Е. Труссмана и Ф. А. Тихомирова. Был повод подвести итоги уходящей эпохе Устава 1869 г., и в несомненный актив нельзя было не внести оживление в богословской науке, большое число специальных исследований, появившихся за 15 лет его действия, «замечательную энергию», возбужденную в духовно-учебном сословии. Кроме того, расширение контактов ученых-богословов с наукой светской, публикация богословских сочинений, активизация журналов духовных академий, публичные защиты в определенной степени усилили влияние богословской науки на образованное общество. С одной стороны, академии перестали считать «гнездилищем схоластики и обскурантизма», ибо они явили свои плоды миру, с другой – и интересующаяся богословскими вопросами часть общества стала относиться к этим вопросам более серьезно и осмысленно. Однако следует иметь в виду: на последнем магистерском диспуте в МДА 25 января 1884 г. вы пускника 1878 г. Н. Д. Молчанова прений было мало, оппоненты читали по тетради. Это вызвало скептическое замечание профессора МДА А. Д. Беляева: «Диспуты, значит, потеряли интерес».
Таким образом, Устав 1869 г. стимулировал в академиях научно-богословскую деятельность. Появилось значительное число специальных исследований, которых так не хватало русской богословской науке на предыдущем этапе ее развития. Многие ранее темные и недоуменные вопросы подверглись тщательному и добросовестному изучению, чему содействовала публикация и открытая защита исследования. Русская богословская наука училась ставить вопросы, нетрадиционные для прежних духовных трудов, но являвшиеся шагом в направлении построения научного, а не формально-отвлеченного богословия. Были разобраны и опровергнуты некоторые выводы отрицательной критики, посягающие на достоверность богословских истин. Авторы обсуждаемых на диспутах работ, оппоненты и слушатели были поставлены перед необходимостью расширять свою богословскую эрудицию как в свидетельствах Писания и Предания, так и в современной богословской науке. Разрабатывалась русская богословская терминология, и необходимость излагать положения работы понятным языком и вести живую дискуссию по богословским вопросам стимулировала этот процесс.
Диспуты, на которых защищались диссертации этого времени, свидетельствовали о расширении эрудиции ученых-богословов, ибо практически каждая представленная диссертация содержала серьезные обзоры западноевропейской историографии, о самостоятельной работе с источниками, о попытках применения научно-критических методов, иногда плодотворных, иногда недостаточно компетентных. Эпоха публичных диспутов имела, несомненно, полезные стороны и для богословской науки в целом, и для каждого ученого, тем более что бóльшая часть из них была преподавателями. Однако те проблемы, которые отмечались участниками диспутов, причем уже в последние годы их проведения, ставили вопрос о совершенствовании этого элемента научно-богословской аттестации.
1884–1918 гг.
При обсуждении проекта нового Устава духовных академий в 1882 г. вопрос о защитах диссертаций, представляемых на соискание ученых степеней, оказался одним из наиболее болезненных. В Комитете, со зданном при Синоде для составления официального проекта Устава, основная дискуссия разгорелась при обсуждении публичности защит. Диапазон мнений был велик: от высоких похвал до категорического отрицания всякой пользы. Мнение большинства – магистерские диспуты преобразовать в коллоквиумы с официальными оппонентами и в присутствии Совета, а докторские упразднить, довольствуясь письменной рецензией. Однако это мнение не убедило четверых сторонников диспутов, подавших особое мнение. Член Комитета профессор и инспектор СПбДА И. Ф. Нильский решительно стоял за сохранение диспутов, указывая на пользу диспутов: 1) диспутанта это побуждает серьезно относиться к делу, 2) духовные академии рассеивают несправедливое мнение о них как о замкнутых сословных школах; 3) поддерживается интерес к науке в целом, 4) богословская наука имеет возможность раскрывать истинные сведения о ней в образованном обществе.
Его коллега по академии И. Е. Троицкий привел историческую справку: диспуты представляют средневековые учреждения, но не только западные, а и восточные. Они были популярны в Византии, в них принимали участие не только высшие сановники Церкви и государства, но и императоры. И на средневековых диспутах встречались проблемы, и в более резких формах, чем в духовных академиях, но к ним так привыкли и на проблемы не обращали никакого внимания. Ни для кого не унизительно выходить на кафедру и защищать ученую диссертацию, ибо она свидетельствует об уме и знаниях, которые возвышают всякого. Неудобства объясняются новизною дела, и должны пройти после того, как диспуты сделаются обычным явлением жизни духовных академий.
В окончательном варианте Устава сохранилось мнение большинства. Публичная защита магистерских диссертаций сохранялась, но с ограничением ее «публичности»: лишь в присутствии Совета академии и приглашенных советом лиц (§ 136). Это мероприятие именовалось «коллоквиумом» и должно было стать более научным, нежели зрелищным и популярным, ограждая высокую богословскую науку от «печальных явлений» в виде «выражений остроумных и шутливых», «рукоплесканий, смеха и шиканья», веселья студентов и досужих зевак. Разделялись понятия популяризации и свидетельства о высоте науки в духовных академиях.
Докторские публичные защиты отменялись: докторант уже доказал научную состоятельность и приобрел известность, к тому же диспут неудобен для лиц, занимающих видное место в церковной иерархии. Присуждение докторской степени происходило теперь в Святейшем Синоде на основании отзывов рецензентов, из академии и из Синода, и обсуждения Совета академии. Но требования к диссертации – сочинение должно быть напечатано, представлять собой особое научное исследование – сохранялись, хотя и с оговоркой: в докторскую степень может быть возведено лицо, «приобретшее известность отличными по своим достоинствам учеными трудами» (§ 142, 143).
Обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев, представляя окончательную редакцию Устава императору, постарался выделить основные его отличия от Устава 1869 г. Среди главных преимуществ нового Устава обер-прокурор назвал отмену публичных защит докторских богословских диссертаций и перенос защит магистерских диссертаций из публичных собраний в более компетентные заседания. В объяснительной записке к окончательному варианту Устава 1884 г. подчеркивалось: новый Устав не разрушает установившихся и окрепших в академиях традиций и порядков. Напротив, он санкционирует все, что выдержало искус опыта и показало свою целесообразность, устраняя то, что оказалось несостоятельным и нежелательным.
Новое положение о магистерских коллоквиумах было не совсем четким, хотя объяснительная записка к Уставу пыталась исправить эту неопределенность. Для оценки магистерских работ ситуация с защитами изменилась не столь сильно: исход дела решали по-прежнему отзывы специалистов-оппонентов, а дискуссия приняла лишь более академическую форму. Для докторских работ повысилось значение отзывов и обсуждения диссертации в Совете.
Так как кандидатские работы, перенесенные на 4‑й курс, не защищались, добавить к сказанному выше про их представление и оценку нечего. Проблемы, связанные с защитами, возникали на магистерском и докторском уровне. Изменения в системе научно-богословской аттестации на магистерском и докторской уровне, внесенные Уставом 1884 г., и после утверждения Устава вызывали дискуссии в духовно-учебной среде. Основным предметом обсуждений была отмена диссертационных диспутов.
Одни жалели об отмене этих «праздников академической науки». Другие, смущавшиеся «профанацией высоких истин» перед мало компетентной публикой, видели в новой системе преимущество: более профессиональное и серьезное научное обсуждение. Перенесение защиты магистерских работ в диссертационные Советы позволяло обсуждать недостатки и достоинства представляемых работ, а также поставленные в них проблемы богословской науки компетентным кругом и в более спокойной обстановке. Отмена публичной защиты докторских диссертаций переносила акцент на предварительное рассмотрение представленных работ и обсуждение их специалистами. Определенная часть учебно-богословских кругов и «сочувствующих» расценивала отмену диспутов как попытку возвращения богословской науки в новый «затвор», лишающий ее только установившейся связи с обществом. Однако поиск наиболее адекватной формы присуждения ученых степеней не был специфической проблемой духовных академий, но имел место и в светской науке. Публичная защита в виде диспута имела как своих сторонников, так и противников среди ученых и членов преподавательских корпораций.
Аргументация сторонников богословских публичных диспутов была традиционна, не раз повторявшаяся и при обсуждении этого вопроса в университетской среде: 1) способ выявить подлинность авторства главных идей работы, 2) всенародное признание ученых-богословов, 3) средство популяризации науки, 4) возможность уйти от субъективности, неизбежной при оценке рецензентом. Оппоненты этого мнения не видели в публичной защите диссертаций больших достоинств:
1) явный плагиат невозможен при известности авторов, а более тонкие заимствования идей может выявить лишь специалист-рецензент,
2) контроль общества за научными успехами на диспутах мало значителен: публика мало компетентна в богословии, 3) популяризация науки не может достигаться путем публичных прений по специальным научным исследованиям, диссертант имеет возможность представить свою работу лишь в виде отрывочных тезисов, для неподготовленной публики мало значимых. Поверхностно-эффектный блеск эрудиции, находчивость и умение завоевать внимание аудитории мало способствуют развитию богословской науки. Единственным актуальным аргументом оставалась опасность субъективности рецензентов при оценке достоинств работы, особенно докторских: рецензии поручались членам той же корпорации, диссертацию по теме кафедры диссертанта оценивали специалисты с других кафедр, менее сведущие и в самом вопросе, и в степени его научной разработанности.
Магистерские коллоквиумы постепенно свелись к заседаниям Совета академии, иногда «расширяемого» особо приглашенными лицами. «Правилами» 1889 г. возможность выбора внешних лиц для приглашения на диссертационный коллоквиум предоставлялась ректору академии. Но конечно, по этому вопросу ректор чаще всего советовался с членами Совета. Однако сужение круга обсуждающих не влекло за собой понижения уровня научных дискуссий. Сами члены преподавательских корпораций иногда называли эти мероприятия – по традиции и по существу – диспутами. Узкий профессиональный круг имел свои преимущества: снималась опасность неосторожными дискуссиями дискредитировать богословскую науку в глазах непосвященных, а обсуждение научно-богословских проблем компетентными лицами делало защиту не менее, а более серьезной. В качестве «приглашенных лиц» или «гостей» часто выступали викарии епархии, где находилась академия, настоятели городских монастырей, бывшие члены академических корпораций или выпускники академий, преподающие в других местах или служащие на приходах. В речах соискателей, предварявших дискуссию, особое внимание обращалось теперь не на эффектность и апологетический пафос, но на специфику научно-богословской методологии, особенности исследования богословских и церковно-исторических источников, проблемы адаптации результатов иноконфессиональных и научно-критических исследований православным богословским сознанием.
Разумеется, проблемы, связанные с автономностью присуждения ученых богословских степеней имели некоторые негативные последствия. На них уже было указано выше. Официальными оппонентами обычно становились рецензенты работы, только в исключительных случаях – например, когда один из рецензентов отсутствовал, был в командировке – назначался другой оппонент. Но круг был тот же: профессоры и преподаватели академической корпорации. Случаев приглашения оппонентов из других академий или со стороны не было: акт присуждения степени был автономным делом каждой корпорации. Более того, когда на защите кандидата (1898) и и. д. доцента МДА И. М. Громогласова в качестве оппонента выступил бывший профессор академии И. Д. Андреев, на момент защиты уже покинувший МДА и состоявший на службе в Московском университете, Синод сделал замечание Совету академии о «процедурном нарушении».
Хотя публичная защита докторских диссертаций была отменена, Советы академий не были лишены права обсуждения этих работ. И Советы старались сохранить верность науке и относиться, как и раньше, непредвзято к своим коллегам. Эту непредвзятость показали первые же годы действия Устава. Первая попытка получить докторскую степень по правилам нового Устава в КДА была предпринята в марте 1887 г. Экстраординарный профессор академии П. А. Лашкарев подал на соискание степени доктора канонического права свой учебник по каноническому праву. Эта попытка кончилась неудачей: Совет академии – на основании критического отзыва профессора М. Г. Ковальницкого – признал сочинение «неполезным для науки». Главная мысль, которую проводил автор в сочинении: «право нашей Церкви, образовавшееся на почве греко-римской и отчасти, пожалуй, византийской, есть продукт так называемой античной цивилизации, резко отличающейся от современной нам цивилизации народов европейских, есть продукт древней жизни и науки». Таким образом, все «церковное право» есть лишь очередная модификация старых религиозно-юридических норм, лишенная особой христианской независимости. И хотя сам профессор Лашкарев, объясняя свою неудачу сложными отношениями с корпорацией КДА, апеллировал к Синоду, решение Совета было подтверждено и высшей инстанцией.
Вслед за этим в Киевской же академии была «провалена» попытка ректора МДА архимандрита Христофора (Смирнова) – магистра и бывшего преподавателя церковной археологии и литургики КДА – получить докторскую степень за четыре брошюры по иконографии. Бро шюры сочтены были рецензентами – доцентом кафедры церковной археологии и литургики А. А. Дмитриевским и экстраординарным профессором кафедры канонического права П. А. Лашкаревым – полезными популяризаторскими работами, но не серьезными научными исследованиями, и Совет академии согласился с этим мнением.
Разумеется, со временем такая форма присуждения докторских степеней – без защит – стала проявлять негативные стороны, связанные с узостью корпорационного круга, отсутствием достаточного числа компетентных лиц для специальной дискуссии, личными отношениями внутри корпорации. Некоторые из этих сторон были проиллюстрированы выше. Но тем не менее в большинстве случаев научная принципиальность и преданность богословской науке преодолевали мелкие местные неурядицы, и ученые корпорации духовных академий оставались на должной высоте.
Таким образом, защиты и присуждения ученых богословских степеней были сопряжены со многими проблемами. Эти проблемы проявлялись в разнообразных ситуациях, получали неоднозначную оценку. Однако все проблемы позволяли так или иначе – путем реформ или последовательных и конструктивных изменений – совершенствовать деятельность этого уровня научно-богословской аттестации. Кроме того, при обсуждениях самих работ и отзывов на них на защитах или при вынесении решения Советом рефлексировался опыт, более четко определялись методы собственно научно-богословских исследований, постепенно складывалась традиция профессиональных научно-богословских дискуссий. А все это было признаком развития научного богословия.
3.4. Утверждение в ученой степени
1814–1869 гг.
Как уже было указано, органы, утверждавшие в ученых богословских степенях, могли располагаться на трех уровнях: академический, епархиальный и высший, или синодальный (см. 3.1). Сами академии в лице их ученых органов утверждали в 1814–1869 гг. в звании действительного студента и в ученой степени кандидата богословия, в 1869–1884 гг. только в звании действительного студента, а с 1884 г. утверждение и в этом звании было передано епархиальному архиерею. Было лишь два коротких периода, когда право окончательного утверждения в ученых богословских степенях всех уровней принадлежало самим академиям: с начала 1906 по февраль 1909 и с марта 1917 г. до конца существования системы научно-богословской аттестации. Кроме того, был период (1862–1869), когда утверждение магистерских степеней базировалось лишь на мнениях Конференций академий и отзывах о диссертациях без дополнительного рецензирования.
Для тех ученых степеней и званий, которые утверждались самими академиями, процессы присуждения и утверждения совпадали: решение о присуждении автоматически становилось и утверждением, и Правлению давалось указание выдать соответствующий аттестат или диплом.
В 1814–1869 гг. епархиальный архиерей, будучи председателем Конференции духовной академии, участвовал в присуждении и утверждении звания действительного студента и степени кандидата, для магистерских же степеней был промежуточной инстанцией. На практике архиерей иногда утверждал мнение Конференции, если не присутствовал на соответствующем заседании.
После 1869 г., когда Совет академии был дистанцирован от архиерея и действовал под председательством ректора академии, утверждение архиереем двух младших степеней становилось самостоятельным актом, отделенным от присуждения их Советом.
Высшими инстанциями, утверждавшими в старших ученых богословских степенях, были: центральные органы – до 1839 г. КДУ при Святейшем Синоде, а после 1839 и до весны 1917 г. Святейший Синод. На синодальном уровне утверждались всегда – за исключением кратких периодов с начала 1906 до февраля 1909 и с весны 1917 г. до конца синодальной системы – докторские степени, и большую часть времени – за исключением периода действия Устава 1869 г. – магистерские степени. Утверждение в ученых степенях на синодальном уровне – и в период деятельности КДУ, и в период непосредственного управления высшими духовными школами Синодом – не было автоматическим: каждый случай утверждения рассматривался отдельно. При этом до 1863 г. в КДУ или в Синод посылались не только списки выпускников, предназначенных на степень магистра, но и сами выпускные сочинения, и каждое сочинение в этой высшей инстанции читал дополнительный рецензент. До 1869 г. магистерских сочинений было много, поэтому обойтись в качестве рецензентов членами КДУ или Синода было трудно. Особенно болезненно это ощущалось начиная с 1840‑х гг., когда выпускные сочинения стали серьезнее по содержанию и больше по объему. Тем более состав Синода менялся, те члены Синода, которые еще работали в КДУ и чувствовали свою непосредственную ответственность за ход научно-образовательного процесса, постепенно уходили. Для новых членов Синода чтение большого числа магистерских сочинений, поступавших ежегодно из академий (по нечетным годам из СПбДА и КДА, по четным – из МДА и КазДА), было тяжелой дополнительной нагрузкой при обилии других синодальных дел. Поэтому начиная с середины 1840‑х гг. Синод чаще всего поручал читать магистерские диссертации епископам, которые имели академическое образование и были в свое время профессорами и ректорами академий. Так, например, часто посылали на прочтение выпускные сочинения архиепископу Иннокентию (Борисову), бывшему ректору КДА, епископу Могилевскому Евсевию (Орлинскому), бывшему ректору МДА и СПбДА. Ректорство при действии Устава 1814 г. в большинстве случаев определяло, кроме общего опыта, чтение лекций по богословскому классу. А так как выпускные работы в академиях писались на богословские темы, бывшие ректоры должны были быть компетентны в этой области. Разумеется, если это было справедливо в первые десятилетия действия Устава, уже к концу 1840‑х гг. богословский курс сильно дифференцировался, и профессоры богословия двадцати– и даже десятилетней давности не могли быть специалистами в развившихся областях богословской науки. Но рецензент от Синода выступал не в роли специалиста – для этого был преподаватель-специалист, читающий диссертацию первым, и даже не научный эксперт – для этого были рецензенты от ученой коллегии – Конференции.
Иногда бывали случаи поручения подобных рецензий представителям образованного столичного духовенства, чаще всего из членов Конференции СПбДА. Рецензент от Синода высказывал мнение об общем уровне работы, об умении автора определять роль и значение изучаемого вопроса в богословской науке, о корректности исследования с точки зрения православного богословия в целом, соответствии Преданию и церковному учению, о направлении мысли диссертанта. Но разумеется, для этого рецензент должен был иметь опыт выражения богословских интуиций в конкретных научно-богословских формах.
Так, в декабре 1850 г. епископ Самарский и Ставропольский Евсевий (Орлинский) писал профессору МДА А. В. Горскому о том, что оберпрокурор Н. А. Протасов прислал владыке Евсевию от Синода «на прочтение» 20 выпускных сочинений – 10 из КДА и 10 из КазДА, – представленных в качестве магистерских диссертаций. Епископ Евсевий был выпускником (1832), а потом профессором, инспектором (1838–1841), ректором (1841–1847) МДА и ректором СПбДА (1847–1850) и относился к учебному процессу серьезно. Поэтому он сетовал, что для внимательного прочтения 20 сочинений, в одном из которых 187 листов, «надобно употребить времени» более, «сколько можно… употребить, при других занятиях». Следует иметь в виду, что КДА и КазДА выпускали в разные годы: КДА в четные, КазДА – в нечетные, так что сочетание сочинений из этих академий в одной «партии» показывает долгий процесс утверждения в степени магистра.
Конечно, окончательное решение об утверждении в степени принадлежало по-прежнему Синоду, и его члены обсуждали представленные архиереями отзывы в своих заседаниях. Но времени еще для одного чтения сочинения не было, сам рецензент не мог дать дополнительного комментария по работе, поэтому чаще всего эти отзывы и ложились в основу окончательного решения Синода об утверждении в магистерской степени. Однако в 1860‑х гг., при разработке новой духовно-учебной реформы, некоторые архиереи высказались критически об этом устранении членов Синода от чтения сочинений выпускников духовных академий. Так, например, епископ Смоленский Антоний (Амфитеатров) в отзыве на проект нового Устава духовных семинарий вспоминал с благодарностью эпоху КДУ, когда ее члены «наблюдали за ходом наук», сами рассматривали ученые труды, в частности магистерские диссертации выпускников академий. Синод же, не имея специального духовно-учебного или научно-богословского органа, отстранился от наблюдения за развитием богословской науки. Сперва Синод только изредка прибегал к «странному способу» рассылать представленные ему сочинения выпускников духовных академий «для рассмотрения и обсуждения епархиальным архиереям за 1000 верст». А через это теряется смысл рецензий Синода, так как нет «сосредоточения внимания и труда» высшего церковного начальства на проблемах богословской науки, нет «живого, сознательного стремления к определенной цели».
Чаще всего все представленные на степень магистров утверждались в таковой, хотя и с временной задержкой, но бывали и «отказы».
Массовый «отказ» произошел в тяжелом для академий 1825 г., когда в Святейшем Синоде и в КДУ возникли сомнения в правильном направлении духовно-академической деятельности. Ни один из выпускников СПбДА и КДА, представленных на степень магистра, не был утвержден КДУ. Этих выпускников утвердили в степени кандидата, но «с правом получить магистерскую степень без нового испытания, ежели заслужат одобрение от местного начальства за усердное прохождение должностей и доброе поведение». Это решение вызвало, как писал святитель Филарет (Дроздов), в духовных академиях «неблагоприятное для учения уныние и недоумение о том, чем недовольно начальство и чего оно желает от училищ». Срок «испытательного» прохождения должностей был назначен в два года. И действительно, по прошествии двух лет Конференции СПбДА и КДА, собрав аттестацию этих выпускников от их начальств, возобновили дело об утверждении 19 выпускников VI курса СПбДА и 12 выпускников II курса КДА в степени магистра. Аттестации были отличные, и утверждение вскоре последовало. Следует отметить, что правильность «направления» этих выпускников и воспитавших их академий была подтверждена дальнейшим церковным служением. В дальнейшем некоторые из них стали архиереями – митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Исидор (Никольский), архиепископ Казанский Афанасий (Соколов), архиепископ Таврический и Симферопольский Елпидифор (Бенедиктов), архиепископ Могилевский Анатолий (Мартыновский), архиепископ Черниговский и Нежинский Нафанаил (Савченко), епископ Винницкий Евгений (Добротворский), епископ Винницкий Израиль (Лукин); ректорами семинарий – архимандрит Стефан (Зелятров); профессорами академий – протоиерей Дмитрий Вершинский, С. Ф. Соловьев, В. Н. Карпов.
Были и отдельные случаи отказов в утверждении магистров в степени. В 1841 г. Синод не утвердил в степени магистра выпускника СПбДА И. И. Лобовикова, оставленного в академии бакалавром греческого языка. Степень была дана через два года, причем И. И. Лобовикову, тогда уже бакалавру патристики, пришлось представить новое сочинение.
В 1862 г. только трое выпускников КазДА были утверждены в степени магистра, в связи с делом о панихиде по жертвам с. Бездны.
Первые годы деятельности преобразованных академий утверждение в магистерских степенях происходило довольно быстро – менее полугода. В дальнейшем срок утверждения увеличился: чаще всего это происходило через год после выпуска, но иногда приходилось ждать около трех лет. Так, например, 12 выпускников КазДА V курса (1854), предназначенных Конференцией к магистерской степени, утверждали в таковой группами: первая группа была утверждена 20 апреля 1855 г., вторая – 8 ноября 1856 г., третья – 4 сентября 1861 г. Бывали случаи быстрого утверждения, но редко. Очень быстро утверждали магистров в первые годы царствования Александра II – 1856–1859: так, магистров МДА и КазДА выпуска 1856 г. утвердили уже в октябре того же года, а выпускников-магистров тех же академий 1858 г. – 1 сентября того же года, хотя и не всех.
Упомянутое выше изменение в порядке утверждения магистерских диссертаций, проведенное в мае 1862 г., несколько скорректировало смысл прохождения работы через последнюю инстанцию. Так как по новому порядку Синод не получал самих магистерских сочинений, а только три отзыва о каждом, у членов Синода не было возможности даже заглянуть в само сочинение и оценить его уровень. Можно было ориентироваться только на сами отзывы, поэтому внимание обращалось преимущественно на противоречия в замечаниях и оценках рецензентов. Если таковые бывали, то Синод откладывал утверждение и просил Конференцию прислать само сочинение. В таком случае либо, как и раньше, диссертацию читал дополнительный рецензент от Синода, либо диссертация посылалась на дополнительный отзыв в конференцию другой академии. Так, например, было с магистерской диссертацией выпускника МДА 1866 г. (XXV курс) Александра Кудрявцева – сильного студента, второго по разрядному списку курса. Тема его выпускного сочинения формулировалась витиевато, хотя подразумевала вполне определенную проблему: «Рассмотрение Евангелия от Иоанна может ли подтвердить свидетельство древности, что Иоанн писал свое Евангелие, уже имея в виду другие Евагнгелия». Преподаватель специалист архимандрит Михаил (Лузин) и читавший сочинение член Конференции протоиерей Филарет Сергиевский дали противоречащие друг другу отзывы. При рассмотрении этого сочинения в Конференции МДА мнения разошлись, но Конференция приняла положительное решение о присуждении магистерской степени. Однако Синод отложил утверждение этого решения и указом от 31 января 1869 г. потребовал само сочинение Кудрявцева, передав его на рассмотрение в новый духовно-учебный орган – Учебный комитет. Учебный комитет, рассмотрев сочинение, нашел его недостаточным для получения степени магистра и предложил доработать оное. Но дело кончилось благополучно: А. Н. Кудрявцев переработал сочинение, представил его в Синод и был удостоен искомой степени магистра.
Но изменение в порядке магистерской аттестации 1862 г. некоторыми архиереями оценивалось отрицательно. В уже упомянутом отзыве епископа Смоленского Антония (Амфитеатрова) этот способ утверждения в степенях раскритикован еще более жестко. Во-первых, как считал преосвященный автор, «чрез сие парализована та энергия, с какою в духовных академиях обычно занимались курсовыми сочинениями на ученые степени»: студенты не занимаются этим с должным усердием, а академическое начальство не обращает на это внимание, какого стоит это важное дело. Во-вторых, Синод лишился возможности знать, на каком уровне, «в каком духе и направлении» преподаются науки в академиях, какие выходят из них воспитанники. А поэтому Синод не может теперь замечать наиболее талантливых и образованных выпускников, чтобы при необходимости назначить их на соответствующее служение в Церкви. При этом епископ Антоний вовсе не считает, что Конференции не могут верно оценить уровень работ, ибо «нет ничего естественнее» для Конференций, чем такие ученые труды. Но их решение, по мнению архиерея, не должно признаваться «не требующим проверки». Что же касается дополнительных отзывов от других Конференций, то преосвященный Антоний считал это нарушением нормального хода вещей. Во-первых, решения одного ученого учреждения «не могут быть судимы и перерешаемы» другим учреждением, «равным ему». Во-вторых, конференции таким образом ставятся во «взаимные неблагоприятные между собой отношения», а это парализует общую работу, вместо того чтобы помогать ей. Наконец, если Синод получит противоречащие решения двух Конференций, возникнет новое затруднение: какому отдать предпочтение? Поверка мнений Конференций может поручаться только «высшей инстанции» и «большему авторитету». Преосвященный видел единственный выход: у Синода должен быть особый ученый орган, обладающий должной научной компетентностью и подкрепленный статусом и авторитетом Синода.
Уклонение от духовно-учебной службы некоторых выпускников академий повлекло еще одно решение Святейшего Синода: связать утверждение в ученых степенях с обязательной службой выпускников. Указом Синода от 7 сентября 1864 г. было определено утверждать в ученых степенях не ранее как через четыре месяца после начала деятельности на месте назначения, но старшинство в степенях вести со дня присуждения их Конференциями.
Процесс магистерского «остепенения» становился все более косным: так, в СПбДА из выпускников 1865 г. большая часть была утверждена в степенях только через три года, а некоторые уже при действии нового Устава. Но не следует в этом винить исключительно Синод: сами выпускники все более затягивали подачу сочинений. Так, из выпускников СПбДА 1867 г. ни один не подал сочинение вовремя. Подобная ситуация наблюдалась и в других академиях, и в 1868 г. Святейший Синод вменил в обязанность Конференциям: 1) внушить студентам выпускных курсов, что нарушение сроков, установленных для подачи выпускных сочинений, недопустимо; 2) назначить крайний срок подачи сочинений на ученые степени для всех выпускников прошлых лет. Однако увещания Конференций не имели успеха: шла разработка новой реформы духовных академий, общая нестабильность не могла способствовать восстановлению порядка. Последняя попытка Святейшего Синода призвать «неостепененных» бывших выпускников академий к ответственности символизировала конец предреформенной системы: указом от 18 сентября 1869 г. назначался последний срок подачи сочинений на ученые степени – 15 августа 1870 г. Не исполнившие этого указа должны были перемещаться из семинарий на учительские вакансии в училища, а при желании получить ученую степень после назначенного срока – подвергаться, помимо представления сочинения, новым и са мым строгим экзаменам по всем предметам академического курса. Однако мера не была эффективной, да и угроза исполнена не была.
Система научно-богословской аттестации в 1814 г. была завершена учреждением высшей – докторской – степени. Однако присуждение этой степени, которое, согласно Уставу 1814 г., должно было проводиться Конференциями духовных академий, в большей степени зависело не от самих Конференций, а от высшего духовно-учебного и научно-богословского органа, КДУ или Святейшего Синода. Лица, возведенные в степень доктора богословия в 1814 г. (см. 3.3), были одновременно и утверждены в этой степени, ибо все члены КДУ присутствовали в заседании и были избраны почетными членами Конференции СПбДА.
Но в дальнейшем представление докторских диссертаций было столь нечастым, что говорить об отработанной системе не только избрания, но и утверждения довольно сложно. Малое число докторов богословия приводило к тому, что ученые органы духовных академий – Конференции – практически не могли сами присуждать высшую богословскую степень (см. 3.3). Это делало невозможным исполнение правил Устава 1814 г., относящихся к возведению в докторскую степень. То есть высший духовно-учебный и научно-аттестационный орган – КДУ (до 1839 г.) или Святейший Синод (после 1839 г.) – становился, по сути, не только органом утверждения, но и органом присуждения докторских степеней. Поэтому не только в источниках личного происхождения, но и в официальных документах часто указывалось, что то или иное лицо «получило степень доктора богословия от Синода».
Выше было показано, каким образом Конференции, не имевшие в своем составе достаточного числа докторов богословия, могли выдвигать претендентов на соискание степени доктора богословия (см. 3.3). Важно еще раз подчеркнуть, что в большинстве случаев именно КДУ или Синод присуждали докторскую степень. Были и случаи обратного порядка: сам высший научно-аттестационный орган предлагал Конференции избрать то или иное лицо доктором богословия. Так, например, именно от КДУ в Конференцию СПбДА поступило в 1822 г. предложение избрать в докторскую степень ректора КДА архимандрита Моисея (Антипова-Платонова) и ректора МДА архимандрита Кирилла (Богословского-Платонова), магистров СПбДА I курса. Тогда Конференция СПбДА была «действующей» для избрания докторов – в ее составе было три доктора богословия: столичный митрополит Серафим (Глаголевский), ректор академии архимандрит Григорий (Постников) и протоиерей Герасим Павский. Возможно, КДУ в данном случае руководствовалась дополнительным побуждением – исполнением положения Устава духовных академий 1814 г. о желательности докторского достоинства для ректоров академий. Правда, непонятно, почему это не стало традицией, по крайней мере, для ректоров академий, имевших значительные научно-богословские успехи. Так, например, ректор МДА архимандрит Филарет (Гумилевский) (1835–1841) уже в годы своего ректорства имел немало научных заслуг, им было составлено и несколько новых лекционных курсов – не компилятивных, а самостоятельных, основанных на хорошей научной базе: по истории Церкви, в том числе русской, по Священному Писанию, по пастырскому и нравственному богословию, по догматическому богословию. В 1839 г. им был составлен конспект по патристике, которую он предлагал ввести в академиях в качестве самостоятельного предмета. В дальнейшем эти курсы легли в основу его фундаментальных трудов, за один из которых – «Историческое учение об отцах Церкви» – он и был в 1859 г. удостоен степени доктора богословия.
В результате система научно-богословской аттестации приобрела более централизованное устроение, чем предполагал Устав 1814 г. Это заложило и определенную традицию: Синод – высшая церковная власть – утверждением богословских степеней не просто подтверждал доверие ученым коллегиям, но отчасти брал на себя и функции этих ученых коллегий.
1869–1918 гг.
Реформа духовных академий 1869 г., изменившая организацию и деятельность всех уровней системы научно-богословской аттестации, скорректировала и процесс утверждения в ученых степенях. В 1869 г. управляющий орган академии, Совет, выполнявший и роль диссертационного Совета, был отделен от епархиального архиерея, и последний стал выступать в роли самостоятельной инстанции, утверждавшей решения Совета. Не следует думать, что это значительно сковывало свободу научно-аттестационной деятельности Советов академий. Ут верждение епархиальным архиереем – в 1869–1884 гг. в магистерских и кандидатских степенях, в 1884–1917 гг. (за исключением 1906–1909 гг.) в звании действительного студента и кандидатских степенях с разными привилегиями и условиями – заключалось в рассмотрении архиереем представленных ему журналов (протоколов) заседаний Совета. В эти журналы вносились и списки выпускников с указанием присужденных степеней, и рецензии на выпускные сочинения. За редким исключением епархиальные преосвященные утверждали эти решения Советов. Особые случаи – когда происходило какое-то отступление от общих правил присуждения – комментировались ректором академии, представлявшим журналы (протоколы) на подпись. Отказы в утверждении бывали чрезвычайно редко. Это объясняется отчасти тем, что епархиальный архиерей обычно был в курсе того, что происходило в его академии, поэтому все претензии и замечания к научным работам он мог сделать заранее. Разумеется, это относилось преимущественно к магистерским диссертациям, которые представлялись на публичную защиту после обсуждения на Совете академии и издания в виде монографии, когда и журналы (протоколы) этих обсуждений, и сами ученые сочинения уже были прочитаны архиереем.
Срок утверждения зависел, с одной стороны, от оперативности представления ректором журналов Совета епархиальному архиерею, с другой – от скорости просмотра архиереем представленных материалов. Самыми быстрыми были утверждения в магистерских степенях в 3–10‑дневные сроки. Так, приват-доцент МДА В. А. Соколов, защитивший магистерскую диссертацию по новой церковной истории 4 мая 1881 г., и помощник смотрителя Севского ДУ И. В. Преображенский, защитивший диссертацию на ту же степень по русской истории 5 мая того же года, были утверждены в этих степенях резолюциями митрополита Московского Макария (Булгакова) от 11 мая того же года. Приват-доцент КазДА А. А. Дмитриевский, защитивший диссертацию по литургике – истории богослужения в Русской Церкви в XVI в. – 11 декабря 1883 г., был утвержден в степени резолюцией архиепископа Казанского Палладия (Раева) от 14 декабря того же года. Помощник инспектора той же академии А. В. Попов, защитивший диссертацию по истории рус ской словесности 15 декабря 1883 г., был утвержден в степени резолюцией архиепископа Палладия от 22 декабря того же года.
Хотя епархиальные архиереи не утверждали докторских степеней, но в обсуждении докторских работ до их публичных защит участвовали достаточно активно. При этом их мнение отнюдь не всегда совпадало с мнением Совета. Но так как официально Совет имел самостоятельность в вопросах одобрения сочинений к напечатанию и допуска к защите, архиерей мог лишь высказывать свое мнение по этим вопросам, советовать и рекомендовать. Так, например, поступали архиереи (см. 3.3): митрополит Киевский Арсений (Москвин) – при обсуждении в 1872–1873 гг. докторской диссертации ректора КДА Филарета (Филаретова); архиепископ Казанский Антоний (Амфитеатров) – при обсуждении в 1873 г. докторской диссертации профессора КазДА П. В. Знаменского; митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Исидор (Никольский) – в том же 1873 г., при окончательном решении о защите докторской диссертации ректора Петербургской ДС архимандрита Хрисанфа (Ретивцева).
К магистерским степеням Святейший Синод при обычном ходе процесса не имел никакого отношения. Однако в случаях экстраординарных, когда соискатели магистерских степеней, окончившие академии после 1869 г., по тем или иным причинам просили о присуждении их без публичной защиты, Советы академий ходатайствовали о таком разрешении пред Синодом. Таких случаев было немного (см. 3.5).
Утверждение Святейшим Синодом в докторских степенях, присужденных Советами, при Уставе 1869 г. не было болезненным процессом: все дела об утверждении уже присужденных степеней решались положительно. Причем такое же положительное решение Синод принял при утверждении в докторской степени профессора КазДА П. В. Знаменского, несмотря на то что это представление было сделано с особым мнением преосвященного Антония, написанным в противовес постановлению Совета. В этот период докторские степени утверждались довольно быстро: так, например, первая докторская степень, присужденная по правилам нового Устава профессору СПбДА И. В. Чельцову, была утверждена через 12 дней после защиты.
В период 1869–1884 гг. Святейший Синод лишь один раз сделал Советам – а именно Совету КазДА – критическое замечание о присуждении докторской степени. Это было в 1881 г., при утверждении в докторской степени профессора КазДА И. С. Бердникова. Его докторское сочинение было посвящено изучению отношений Христианской Церкви и Римского государства в доконстантиновский период, то есть в период враждебного отношения государственной власти к Церкви. Однако выводы автора были более радикальны и могли быть перенесены на современность. И. С. Бердников считал, что между гражданской и церковной властью не может быть полного единства, ибо каждая из них существуют вполне самостоятельно, независимо друг от друга. Точки соприкосновения есть и возможны, но это не должно вести к подчинению или вмешательству одной власти в дела другой. То есть вмешательство гражданской власти в дела Церкви – аномалия. Синод утвердил профессора И. С. Бердникова в докторской степени, но при этом указал Совету КазДА, что при рассмотрении диссертаций «следует обращать внимание не только на ученое достоинство сочинения, но и на соответствие его направления с духом учения и с достоинством Православной Церкви».
Иногда Синод должен был еще в процессе обсуждения докторской диссертации исполнить роль органа, централизующего всю научно-богословскую систему. Так, например, было с докторской диссертацией «Состояние учения о совести, свободе и благодати и попытки к разъяснению этого учения» ректора СПбДА протоиерея Иоанна Янышева. В этом случае Синод принял единственно возможное решение: отправил диссертацию на дополнительный отзыв в другой диссертационный совет, в МДА.
Бывали, однако, и неординарные ситуации: Синод осуждали за положительно оцененную диссертацию и утвержденную ученую степень. Так, в январе 1881 г. члену Синода митрополиту Московскому Макарию (Булгакову) был прислан анонимный печатный листок, в котором высказывалась критика в адрес докторской диссертации профессора МДА по кафедре истории Древней Церкви А. П. Лебедева. Профессор Лебедев в записке был назван «открытым нигилистом», вынимающим «из основания Церкви… Вселенские Соборы». Вина автора диссертации, по мнению анонима, заключалась в том, что он, относя решения Вселенских Соборов к доминирующим мнениям Александрийской и Антиохийской школ и ставя акцент на их дискуссионных отношениях, тем самым противопоставлял и сами Вселенские Соборы друг другу. Синоду же ставилось в вину то, что он утвердил автора в степени доктора богословия за это «лжеучение», особенно вредное для будущих пастырей, слушающих лекции А. П. Лебедева.
При подготовке новой реформы духовных академий в начале 1880‑х гг. и Советы академий, и члены Комитета, составлявшего официальный проект Устава, высказывали пожелание повысить статус магистерской степени, передав ее утверждение на высший уровень, в прерогативу Святейшего Синода. И хотя не все были единогласны в этом мнении, в новом Уставе духовных академий 1884 г. было сделано именно так.
Однако в период действия Устава 1884 г., как и последующего Устава 1910–1911 гг., утверждения в магистерских и докторских степенях составляли немалую проблему. Разумеется, эта проблема не была тотальной – лишь в отдельных случаях Синод не соглашался с решениями Советов академий о присуждении магистерской или докторской степени и предлагал в большей или меньшей степени переработать диссертацию. Но все эти случаи выявляли более серьезные проблемы и ставили важные вопросы: не об отношениях академий и Высшей Церковной Власти, как иногда полагают исследователи, а в самой системе научно-богословской аттестации, роли каждого из ее органов, а также в богословской науке в целом.
В последние десятилетия XIX в. магистерских диссертаций защищалось довольно много: по нескольку за год. Процесс был налажен, и применительно к этому времени можно говорить о каких-то «обычных» сроках утверждения в степени Синодом. Если диссертация не вызыва ла претензий, то обычный срок утверждения – от 1 до 4 месяцев. Хотя от Синода для каждой диссертации выделялся специальный рецензент – чаще всего не постоянный член Синода, а кто-то из архиереев, вызванных для присутствия, – все члены Синода хотели ознакомиться с работой. До 1900 г. после состоявшегося коллоквиума епархиальному архиерею и в Святейший Синод представлялось по экземпляру диссертации и копии отзывов о ней. По определению Синода от 19–30 апреля 1900 г. в Синод – для членов Синода – требовалось представлять 10 экземпляров магистерских и докторских диссертаций (на основании § 88 Устава, возлагавшего утверждение в степенях магистра и доктора на членов Синода). Указом Синода от 10 апреля 1909 г. число экземпляров диссертации, представляемых в Синод, было увеличено до 15. Соответственно, количество экземпляров диссертации, представляемой соискателем в Совет, возросло сначала до 60, затем до 65.
Однако проблемы с утверждением в степенях возникали, и частные ситуации выявляли общие проблемы. В 1885 г. было отвергнуто ходатайство об утверждении в магистерской степени и. д. доцента СПбДА И. Г. Троицкого: утверждение в степени произошло через год, когда был представлен исправленный вариант, с корректировкой «спорных моментов».
В 1885–1886 гг. с большим трудом прошло утверждение в Святейшем Синоде магистерской диссертации выпускника КазДА А. И. Алмазова, писавшего ее под руководством Н. Ф. Красносельцева, – «История и чинопоследование крещения и миропомазания». А. И. Алмазов, в те годы преподаватель Симбирской ДС, писал 20 марта 1886 г.: «Через два месяца будет год, как я защитил сочинение… синодского решения о моем труде все нет, как нет… Прихожу к тому несомненному заключению, что тут проволочка недаром. По всей вероятности, направление моего исследования не подходит к духу настоящего времени… Я писал так, как говорит мне историческая правда, а не как требовали житейские выгоды». Диссертант и его руководитель просили о ходатайстве члена Учебного комитета И. В. Помяловского, что, возможно, отчасти способствовало успеху.
Неудачей окончились две попытки – в 1885 и в 1887 г. – представления сочинения на степень доктора церковной истории экстраординарным профессором МДА Н. Ф. Каптеревым, связанные с исследованием древних форм перстосложения. Труды Каптерева были призваны Советом МДА достойными докторской степени, но получали отрицательный отзыв в Святейшем Синоде. Ситуация была усугублена полемикой между Н. Ф. Каптеревым и Н. И. Субботиным. Профессор Н. И. Субботин в своем журнале «Братское слово» и в личных письмах К. П. Победоносцеву и архиепископу Сергию (Ляпидевскому) заявлял о научной несостоятельности и практической опасности сочинений Н. Ф. Каптерева. Н. И. Субботин был обеспокоен реакцией на исследования Н. Ф. Каптерева в среде старообрядцев и приводил конкретные примеры ссылок на эти работы у старообрядческих полемистов. Кроме того, высказывалось опасение, что выводы профессора Н. Ф. Каптерева могут породить недоумения в православном народе. Ситуация со старообрядчеством в 1880‑е гг. была непростая, и эти проблемы решали дело: сочинения признавались непригодными для получения степени. Наконец, третья диссертация Н. Ф. Каптерева была удостоена в 1891 г. степени доктора церковной истории.
В этом контексте следует еще раз обратить внимание на уже упоминавшиеся выше «Правила для рассмотрения сочинений, представляемых на соискание ученых богословских степеней» 1889 г. и на историю их появления. Частные случаи с сочинениями, представляемыми на научные степени, выявили общие проблемы. Съезд противораскольнических миссионеров, состоявшийся в 1887 г. в Москве, сделал заявление о том, что идеи, высказываемые в ученых сочинениях последних лет, используются раскольниками для своих целей против православной истины и ее защитников. Имелись в виду в числе прочих сочинения Н. Ф. Каптерева. В это время в Синоде как раз рассматривался второй вариант докторской диссертации Н. Ф. Каптерева. Вскоре последовало определение Святейшего Синода, указывающее Учебному комитету на необходимость составления «руководственных правил» для рассмотрения сочинений, представляемых на соискание ученых богословских степеней. 16 августа 1888 г. Святейшим Синодом был издан указ, подтверждавший духовным цензурным комитетам и Советам духовных академий, чтобы в разрешаемых ими к печатанию книгах и ученых исследованиях, имеющих отношение к расколу, не содержалось «неправильных мнений и ошибочных суждений». Наконец, в феврале 1889 г. указом Синода в Советы академий были разосланы «Правила для рассмотрения сочинений, представляемых на соискание ученых богословских степеней».
Выше указывались те главные требования, которые выдвигали «Правила» (см. 3.2): 1) верность православию и 2) соответствие темы и содержания искомой степени. Верность православию должна быть засвидетельствована отсутствием каких-либо смущений для православного читателя, а также такой полнотой и определенностью изложения, «при которой не оставалось бы сомнения в истинности православного учения», и точностью выражений, «которые устраняли бы всякий повод к ложным вопросам». То есть сочинения должны быть «согласны с духом и учением православной Церкви», не иметь неправильных взглядов на «происхождение, характер и значение тех или других церковных учреждений и памятников, преданий, обычаев»; не отрицать, «хотя бы и с видимостью научных оснований», тех событий, к которым «церковное предание и народное верование» привыкли относиться как к достоверным; рассматривать события священной истории и действия священных лиц с должным благоговением и т. д.
Ученые духовных академий по-разному оценили «Правила» 1889 г. Одни увидели в этом стеснение свободы своих исследований и узаконенную подчиненность интересов богословской науки сиюминутным интересам современной церковной жизни и опасности «смутить невежество». Высказывались опасения, что такие ограничения приведут к тому, что всякий, кто хочет получить ученую степень, будет стараться взять для исследования «безопасную» тему, избежать сомнительных частных мнений, смелых гипотез, неосторожных выражений. Отечественная богословская наука будет загромождена «периферийными» работами – биографиями церковных деятелей, изданиями актов, документов и историко-археологическими исследованиями. Основные богословские темы, важнейшие и более тонкие, в которых, по их новизне и неразработанности, естественны перечисленные промахи, будут вечной терра инкогнита. В дальнейшем эта точка зрения высказывалась в заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия (см. 3.2 и 3.4). Другие отнеслись к изданному документу с пониманием: церковная ответственность иерархии дает им возможность предвидеть опасность там, где ее не видит увлеченный своими исследованиями и промежуточными научными результатами исследователь. Третьих отмеченные «Правилами» проблемы подвигли на размышления: должно ли научным исследованиям придавать статус «не заслуженной ими общецерковной силы». В 1893–1896 гг. Святейшим Синодом был отклонен ряд ходатайств Совета МДА о возведении в степень магистра богословия.
Указом Синода от 27 сентября 1893 г. было отклонено ходатайство Совета МДА об удостоении степени магистра богословия кандидата МДА (1876) и преподавателя Харьковской ДС Николая Страхова за сочинение о браке и форме его заключения. Отзывы и. д. ординарного профессора П. И. Казанского и экстраординарного професоора В. Ф. Кипарисова были положительны, как и результат коллоквиума. Основанием отказа был отрицательный отзыв эксперта, назначенного Синодом, присутствующего в Синоде епископа Псковского и Порховского Гермогена (Добронравина). В вину диссертанту ставилось отсутствие строго определенного плана, фрагментарность изложения, многословие и неоправданное обилие иностранных слов, несоответс твие содержания сочинения заявленной теме и искомой богословской степени. По мнению преосвященного рецензента, исследование носило более философский, нежели богословский характер, недостаточное внимание было уделено библейскому и святоотеческому учению о браке. и. д. ординарного профессора П. И. Казанского и экстраординарного профессора В. Ф. Кипарисова. В 1896 г. Н. Н. Страхов представил в Совет МДА новую редакцию своего исследования по христианскому учению о браке и противниках этого учения. На этот раз он получил положительные отзывы тех же рецензентов – и. д. ординарного профессора П. И. Казанского и экстраординарного профессора В. Ф. Кипарисова, – благополучно защитил диссертацию в коллоквиуме и был утвержден в искомой степени магистра богословия.
Указом Синода от 10 мая 1895 г. было отклонено ходатайство Совета МДА об утверждении в степени магистра богословия законоучителя 2‑й классической гимназии г. Пензы Василия Васильева по истории канонизации русских святых. К указу прилагался анонимный отзыв синодального рецензента, и Синод поручил Совету МДА предложить автору исправить диссертацию согласно указанным в отзыве замечаниям. Замечаний было много, но можно выделить главные. Рецензенту казались недопустимыми некоторые замечания диссертанта, которые не только могли смутить благочестие читателя, но и являются некорректными с богословской точки зрения. Критиковались необоснованные и резкие замечания о древнем периоде Русской Церкви, путях появления на Руси тех или иных церковных святынь, ненаучное перенесение выводов о канонизации в Греческой Церкви на канонизацию в Русской Церкви. Разумеется, были случаи отказа в ходатайствах об утверждении присужденных степеней и другим академиям. В 1894 г. возникли проблемы с магистерской диссертацией и. д. доцента СПбДА Е. П. Аквилонова, посвященной поиску «научного определения» Церкви. В работе ав тор ставил под сомнение полноценность катехизического определения Церкви как «общества верующих» и предлагал новое определение Церкви – «в смысле Богочеловеческого организма истинной жизни», что, по его мнению, есть выражение апостольского учения о Церкви как теле Христовом (Еф. 1: 22–23), как наиболее точного, полноценного, основанного на библейском тексте. Е. П. Аквилонов не был утвержден Святейшим Синодом в искомой степени, и в качестве обоснования был приведен ряд замечаний: уклонение от традиционного православно-богословского воззрения на Церковь, рационализм, использование неоправданно усложненных богословских категорий. Коллеги Е. П. Аквилонова по академии признавали, что диссертация имела слабые места, да и заявленная цель – дать научное определение Церкви взамен катехизическому – не была достигнута. Но в процессе обсуждения вновь был поставлен общий вопрос: допустима ли попытка пересмотра традиционных богословских определений и является ли это предметом занятий богословской науки?
Отдельные отказы по ходатайствам о присуждении ученых степеней случались и позднее. Так, в декабре 1899 г. Совет МДА рассматривал сочинение преподавателя Смоленской ДС Николая Виноградского о Московском Церковном Соборе 1682 г. Отзывы рецензентов – заслуженного ординарного профессора академии по кафедре гражданской русской истории В. О. Ключевского и и. д. доцента по кафедре истории и обличения русского раскола – были положительны, хотя и со значительным числом критических замечаний. Защита 10 мая 1900 г. прошла с положительным результатом, хотя и не единогласным. Однако указом Святейшего Синода от 13 августа 1900 г. ходатайство об утверждении в степени магистра было отклонено. В указе Синода были приведены аргументы: многочисленные недостатки, указанные в отзывах рецензентов, а также отрицательный отзыв рецензента от Синода – архиепископа Тверского и Кашинского Димитрия (Самбикина). К указу была приложена и сама рецензия архиепископа Димитрия, в которой кроме неточностей и даже противоречивых тезисов, встречающихся в рецензируемой работе, выделено главное: в работе нет корректного и самостоятельного научного решения проблем, связанных с Московским Собором 1682 г. Достоинство, которое отмечал в своем отзыве один из рецензентов – И. М. Громогласов – «напечатание в приложении подлинных актов, документов», с точки зрения архиепископа Димитрия, не являлось собственно научным достоинством, претендующим на ученую степень. В отзыве преосвященного отмечен еще очень важный вопрос: соискатель «не заявил себя учеными трудами», кроме диссертации, поэтому нет никакого подтверждения его научной активности и зрелости.
Бывали и «условные» утверждения в ученых степенях или утвержденные, но с высказанными критическими замечаниями – в основном это относилось к магистерским диссертациям. Так, например, указом Святейшего Синода от 18 мая 1896 г. был утвержден, по присуждению Совета МДА, в степени магистра богословия кандидат (1889) и и. д. доцента академии С. С. Глаголев за сочинение «О происхождении и первобытном состоянии рода человеческого». Однако в указе оговаривалось, что, утверждая соискателя в степени «во внимание к трудолюбию», Синод ставит условие: при следующем издании своего сочинения автор должен переработать его, согласно указаниям, изложенным в отзыве рецензента от Синода, епископа Воронежского Анастасия (Добрадина). В отзыве отмечалось несомненное достоинство ученой добросовестной работы и оправданность цели: «устранить возможность конфликта между верою и знанием». Однако рецензент видел в работе «промахи и недосмотры», которые недопустимы в учено-богословском сочинении на степень магистра богословия. Сама задача поставлена неверно: доказать, что «в своих исторических, географических, хронологических и вообще научных указаниях о первых судьбах человека» Библия не стоит «ни в каком противоречии» с научными открытиями, но «подтверждается ими и разъясняет их». По мнению преосвященного, вечные истины Божественного Откровения не могут быть согласны с постоянно изменяющимися и часто противоречащими друг другу научными теориями и гипотезами. Скорее, наука должна руководствоваться и направляться в своих исследованиях данными Библии, чем Библия искать помощи в науке для доказательства своей истинности. Не совсем адекватным казался и подход автора: не богословский, а религиоведческий: библейское сказание о происхождении мира и человека не выделяется, но стоит наравне со сказаниями других народов о происхождении и первых судьбах человечества. Рецензент предлагал изменить подход: 1) дать четкие понятия о различных мировоззрениях; 2) ясно изложить строго православное учение о происхождении и падении человека, на основе святоотеческого наследия и современных православных ученых, а не новейших исследователей, далеких и от православия, и от христианства в целом; 3) ясно изложить эволюционную теорию; 4) привести суждение о ней православных ученых. В таком случае труд автора будет надежной опорой для православного читателя в трудных научных и пререкаемых вопросах.
Утверждение Синодом в степени иногда затягивалось более чем на два года. Так, например, законоучитель Нежинского Историко-филологического института священник Павел Светлов, кандидат МДА, защитив магистерскую диссертацию 14 сентября 1893 г., был утвержден в степени указом Синода лишь от 3 января 1896 г.
Долгой оказалась история с магистерской диссертацией преподавателя Рижской ДС М. М. Тареева, выпускника (1891) и профессорского стипендиата 1891/92 уч. г. МДА. В 1893 г. он представил в Совет академии магистерскую диссертацию, в которой рассматривал искушения Богочеловека Христа «как единый искупительный подвиг всей земной жизни Христа», причем пытался изучить этот подвиг в связи с историей дохристианских религий, с одной стороны, с последующей историей Христианской Церкви – с другой. Ректор МДА архимандрит Антоний (Храповицкий) и доцент академии по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов, читавшие сочинение, нашли его вполне удовлетворительным для степени магистра богословия, а автора – достойным искомой степени. Коллоквиум прошел благополучно, и Совет, признав защиту удовлетворительной, ходатайствовал об утверждении М. М. Тареева в степени магистра богословия. Однако утверждения в степени не последовало. Синод, рассмотрев сочинение М. М. Тареева, отдал справедливость трудолюбию автора «как в составлении этого сочинения, так и в изучении им памятников древних языческих религий и обширной древней и новейшей церковной литературы». Но и название сочинения, и его содержание вызвали серьезные сомнения в их соответствии учению Православной Церкви, а также опасения, что эта неопределенность может породить в читателях «недоуменные вопросы». Святейший Синод предложил М. М. Тарееву изменить заглавие сочинения, а саму диссертацию тщательно переработать, «при руководстве Слова Божия и святоотеческих писаний», а по исправлении вновь представить на рассмотрение в Совет академии. Переработанная диссертация была представлена в Совет в 1895 г., и рецензенты – профессоры академии В. Н. Мышцын и М. Д. Муретов – в отзывах в 1898 г. признали, что оно исправлено согласно указаниям Синода. В 1901 г. новый вариант диссертации был напечатан и представлен в Синод в нужном количестве экземпляров. Но диссертант не считал нужным еще раз защищать представленный труд и настаивал на этом, сочтя, что указ Синода требовал доработки диссертации, но не новой ее защиты. Если бы Совет настаивал на новом коллоквиуме, то, по мнению соискателя, тем самым он не уважал бы решение Синода, а послушание самого М. М. Тареева Синоду потеряло бы всякий смысл (защищать вновь он мог бы диссертацию при любых обстоятельствах). Совет счел аргументацию достаточно веской и ходатайствовал об утверждении в степени без новой защиты. Святейший Синод согласился с убедительностью аргументации, и в 1902 г. после дополнительного рецензирования нового варианта диссертации архиепископом Казанским Арсением (Брянцевым) М. М. Тареев был утвержден в степени магистра богословия.
Указом Синода от 29 ноября 1895 г. в степени магистра был утвержден кандидат (1892) и помощник инспектора МДА И. Д. Андреев за сочинение «Константинопольские патриархи от времени Халкидонского собора до Фотия (хронология этих патриархов и очерки жизни и деятельности важнейших из них). Вып. I». Но при этом ставилось условие: при следующем издании монографии сделать некоторые поправки и заменить выражения, отмеченные в отзыве рецензента от Синода архиепископа Херсонского и Одесского Иустина (Охотина). Так, например, преосвященный рецензент считал неудачными как для научной богословской работы, так и для характеристики значимых церковно-исторических лиц замечания об императоре Феодосии II, «с капризами которого ладить было трудно», об Иоанне Постнике, который «был очень слаб и сух как щепка» и пр.
Не следует думать, что все диссертации, поданные в эти годы от Совета МДА, отвергались или как-то критиковались. Например, одновременно с отвержением диссертации Васильева был утвержден в степени магистра богословия выпускник той же академии преподаватель Вифанской ДС Иван Николин – за исследование книги Деяний святых апостолов. Отзыв рецензента от Синода – епископа на покое, бывшего Кавказского и Екатеринодарского, председателя Училищного совета Германа (Осецкого) – был положительным, и никаких проблем с утверждением не возникло. Однако передавалось мнение о том, что МДА вызывает последнее время много нареканий. Были критические замечания и в адрес других академий.
Следствием всех этих случаев было новое определение Святейшего Синода от 16 января – 3 февраля 1895 г. – о сочинениях на соискание ученых богословских степеней. Оно отчасти повторяло «Правила» 1889 г. и содержало три основных положения: 1) следует проводить исследования, основываясь на Священном Писании и святоотеческом учении, а не подвергать рациональному рассмотрению предметы веры, основываясь на ученых взглядах протестантов; 2) писать чистым литературным русским языком, не злоупотребляя иностранной терминологией; 3) цитаты из святоотеческих творений приводить по подлинникам или русским переводам, а не «из немецких книг». Члены корпораций духовных академий, соглашаясь с правильностью последних двух требований, считали первое проблемным: насколько возможно научное исследование без рациональных рассуждений и каким образом без этого раскрывать предметы веры, если не сводить раскрытие к схоластическому обычаю ограничивать работу подбором библейских и святоотеческих цитат.
Иногда Синод утверждал в ученой степени по ходатайству Совета академии и на основании «словесного отзыва» кого-либо из членов Синода о научных достоинствах диссертационного исследования. Это относилось, конечно, к известным уже ученым, возводимым в докторское достоинство. Так, например, в 1902 г. Совет МДА ходатайствовал об удостоении степени доктора богословия профессора богословия Киевского университета святого Владимира протоиерея Павла Светлова. На степень представлялось конкретное сочинение – «Курс апологетического богословия», но принималась во внимание и вся совокупность ученых богословских трудов автора. Ходатайство было удовлетворено, в качестве рецензии от Синода был учтен словесный отзыв и о курсе, и о других трудах протоиерея Светлова митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского).
Отметим еще одну функцию Синода как высшего научно-аттестационного органа: Синод брал Советы под защиту от домогательств чересчур настойчивых выпускников. Так, например, в августе 1897 г. Синод поддержал Совет МДА, в который поступил ультиматум действительного студента академии сербского уроженца иеромонаха Дамаскина. Последний подал в Совет сочинение, признанное недостаточным для получения кандидатской степени, после чего требовал либо присуждения ему кандидатской степени, либо возвращения самого сочинения.
К началу XX в. в духовных академиях настойчиво заявлялось пожелание: предоставить самим академиям право не только присуждать, но и окончательно утверждать ученые степени магистра и доктора богословия. Это пожелание было включено в качестве одного из пунктов так называемых «правил автономии», сформулированных к 1905 г. и пред ставленных академиями в Синод. Непростая ситуация конца 1905 г. побудила Синод к согласию на это предложение. Определением Синода «удостоение в степени магистра и доктора» было отнесено в разряд дел, окончательно решаемых самим Советом академии. Указом Синода от 23 сентября 1906 г. Совету академий было поручено «доносить чрез местных Преосвященных о всех удостаиваемых ими высших ученых степеней лицах Святейшему Синоду с представлением положенных 10 экземплярах диссертации.
Теоретическое обсуждение вопроса об утверждении в ученых богословских степенях
Впервые серьезное обсуждение вопроса о том, каким органом и в каком порядке должно утверждаться присуждение ученых богословских степеней, возник в начале 1860‑х гг. С одной стороны, к этому побуждали практические проблемы: уже упоминаемые выше задержки в утверждении выпускников в магистерских степенях, которые создавали много сложностей и самим выпускникам, и выпустившим их академиям, и учреждениям, где служили выпускники. С другой стороны, подготовка новых духовно-учебных реформ, начавшаяся в 1860 г., затронула и проблему духовно-учебного управления, его центрального органа и его функций. Речь и в том, и в другом случае шла о магистерских степенях, так как докторские степени ввиду малого числа докторов богословия в духовно-академических Конференциях почти всегда присуждал Синод (с 1839 г.), а Конференции могли лишь предлагать и ходатайствовать об этом. И это часто делала не Конференция академии, а епархиальный преосвященный (см. 3.5). Поэтому дополнительной проблемой – хотя и не заявленной открыто, но подразумеваемой – была практически полная зависимость в присуждении докторской богословской степени от высшего церковного управления и изоляция ученых корпораций от этого процесса.
Результатом обсуждений 1860‑х гг. были некоторые изменения в порядке присуждения магистерских степеней (в 1863 г.), изменение центрального органа духовно-учебного управления (в 1867 г.), изменение ситуации с присуждением докторских степеней (в 1869 г.). Утверждение в магистерских степенях на какое-то время (1869–1884) было передано на епархиальный уровень – архиереям академических городов, утверждение же в высших – богословских – степенях осталось прерогативой Синода. Однако в дискуссиях, сопровождавших все эти изменения, были высказаны предложения о коррекции и этого положения, то есть об учреждении на высшем уровне – при Святейшем Синоде – ученого органа – Ученого совета или комитета. Этот орган должен был бы заниматься специально организацией и координацией научно-богословской деятельности, в том числе взял бы на себя и утверждение в богословских степенях, то есть стал бы и высшей аттестационной комиссией в богословской науке. Состав этого органа должен быть соответствующим этой функции – компетентным в отношении к богословской науке. Отчасти таким органом была в 1808–1839 гг. КДУ, но на ней лежало управление и всеми остальными сторонами жизни духовно-учебной системы – организационной, финансовой, учебной, воспитательной. Развитие богословской науки потребовало специального внимания к ней, поэтому эта сторона духовного образования должна была иметь и особое попечение. Тогда же была сформулирована особая проблема: может ли ученая коллегия решать вопросы оценки и аттестации богословских достижений без непосредственного участия высшей власти Русской Православной Церкви, то есть Синода?
Этот вопрос вставал и при последующих обсуждениях проблем высшей духовной школы и богословской науки. Но все проблемные присуждения или неприсуждения докторских богословских степеней в 1870‑х гг. были связаны именно с присуждением, а не с утверждением, с уточнением прав, обязанностей и порядка работы диссертационных Советов, роли епархиальных архиереев. Поэтому к осмыслению роли и деятельности утверждающего органа ни новых фактов, ни новых аспектов они не добавили. Результатом обсуждения 1880‑х гг. стали лишь коррективы, внесенные в порядок присуждения степеней, и передача утверждения в магистерских степенях в Синод.
Неоднократно упоминаемые выше «Правила» 1889 г. выделили главные проблемы, на которые обращал внимание Синод и которые вызывали его опасение: соответствие темы и содержания диссертации богословской области и верность православному учению. Таким образом, ответственность за научную составляющую работы – научная значимость и самостоятельность исследования, уровень и глубина проработки, верность методологии, адекватность научных выводов – несли сами диссертационные Советы. Однако ряд отказов в ответ на хо датайства об утверждении в ученых степенях, присужденных Советами, в первой половине 1890‑х гг., ссылки на «Правила» 1889 г., указ Синода 1895 г. с требованием «не подвергать рациональному рассмотрению предметы веры» вновь поставили старый вопрос: о роли и научной компетентности утверждающего органа. На этом этапе в него добавились новые аспекты: соотнесение научного поиска и церковной ответственности, права науки на ошибку и «катехизической безопасности» в богословских вопросах, не имеющих догматического утверждения. Первое осмысление этих вопросов было проведено в контексте подготовки несостоявшейся реформы в 1896–1897 гг. Профессор Н. Н. Глубоковский высказал предложение разделить научные исследования – «передний край» богословия, имеющий обязанность рисковать и право на ошибку, – и утверждения, исходящие от Высшей Церковной Власти и поэтому обладающие общецерковной значимостью и обязательностью. Все, даже самые серьезные, научные сочинения – лишь ступеньки лестницы, ведущей к познанию истины, выражают истину далеко не совершенно, имеют лишь «относительную важность в научном раскрытии всякого богословского предмета и не определяют общеобязательной авторитетности». Утверждение же докторских и магистерских степеней Святейшим Синодом налагает на эти научные труды печать высшей обязательности в глазах читателей, что имеет два негативных последствия для богословской науки: тормозится здоровая научная критика исследований, «освященных» печатью синодского признания, и закрывается путь новым исследованиям, не претендующим на подобное совершенство. Н. Н. Глубоковский предлагал восстановить истинную иерархию научных и общецерковных ценностей, не придавая ученым богословским степеням не заслуженной ими общецерковной силы. Практический выход он видел в передаче права утверждения в кандидатских и магистерских степенях епархиальному преосвященному, а также предоставление преосвященному права в случае несогласия с Советом относительно докторских степеней выходить на благоусмотрение Синода. Однако не все представители академий поддержали Н. Н. Глубоковского. Некоторые считали, что Синод не может снять с себя своей прямой обязанности – постоянного наблюдения за состоянием бого словской науки. Другие, вспоминая строгие суждения епархиальных архиереев о научных сочинениях 1870‑х гг., предлагали пойти в предложениях Глубоковского до логического завершения и ходатайствовать о передаче права не только присуждения, но и утверждения в ученых степенях в сами Советы как специальные ученые богословские коллегии. Для осведомленности же Синода о состоянии богословской науки направлять туда все сочинения, прошедшие аттестацию и удостоенные ученых богословских степеней, но постфактум.
Новым этапом осмысления этих проблем стало Предсоборное Присутствие 1906 г. В это время Советы духовных академий, получившие по «правилам автономии» право утверждения в ученых степенях, осмысляли сложившуюся ситуацию с ее достоинствами и новыми проблемами. Как оказалось, главные теоретические проблемы остались. С одной стороны, не был решен вопрос об отношении Высшей Церковной Власти к научным богословским исследованиям. С другой стороны, не было достаточно ясно, считают ли сами духовные академии полезной централизацию процесса научно-богословской аттестации, – например, создание специальной Высшей аттестационной комиссии в виде Ученого совета или комитета при Святейшем Синоде. Оказалось, что все представители академий, участвовавшие в обсуждении, согласны в двух положениях: 1) что Святейший Синод должен иметь возможность тем или иным путем наблюдать за «правильным направлением» богословской науки в академиях; 2) что Советы духовных академий как ученые богословские коллегии могут наиболее адекватно оценивать научные достоинства диссертаций, представляемых на ученые богословские степени.
Однако мнения расходились, и значительно, в определении способов: как это наблюдение должно осуществляться и как обеспечить наиболее компетентную научно-богословскую оценку диссертаций. Некоторые члены духовно-академических корпораций высказывали опасения в том, что замыкание всего научно-аттестационного процесса в Советах, проведенное Временными правилами, понизит научный уровень диссертаций. Причиной того может стать и недостаточное число специалистов в той или иной области богословия в одной корпорации, и обычные человеческие пристрастия, которым не чужды и ученые.
Некоторые участники обсуждения предлагали разграничить научное достоинство сочинения и его соответствие православному учению, оценку первого полностью возложить на Советы, а второго – на Си нод. Их оппоненты считали, что в богословской науке не может быть такого разделения, поэтому надо признать либо компетентность Синода в богословской науке и возвратиться к системе дополнительного рецензирования диссертаций Синодом, либо компетентность корпораций в догматической правильности ученых сочинений и закрепить за ними право окончательного присуждения богословских степеней. Предлагались к рассмотрению гипотетические ситуации: ученое сочинение, удостоенное Советом академии ученой богословской степени, но, по мнению Синода, несогласное с учением Православной Церкви и потому вредное в смысле ложного истолкования этого учения. Как должен и может поступить Синод в таком случае – может ли он лишить ученой степени, уже присужденной Советом? И может ли православная духовная академия присудить ученую богословскую степень за исследование, в котором есть противоречия православному учению? Означает ли утверждение Синодом членов духовно-академических корпораций в ученых степенях и духовно-учебных должностях такую степень доверия в научно-богословской области, при которой Синод не пересматривает решения ученых корпораций?
Попытки ответить на эти вопросы приводили и к радикальным предложениям: полностью отстранить Синод даже от курирования научно-аттестационного процесса, организовав наблюдение за академиями иным образом. Некоторыми участниками дискуссии отрицалась и полезность Ученой комиссии при Синоде, ибо ее наличностью игнорировалось бы научное значение академий. Или, напротив, отменить автономию в научной аттестации, усилив права Синода. Н. Н. Глубоковский повторил свое мнение 1897 г., подтвердив его новыми фактами, накопившимися за истекшее десятилетие. Работа ученого-богослова по собственному уразумению и посильному разъяснению христианских истин, а также научный поиск в вопросах, не имеющих догматического ответа, не должны получать общецерковной значимости. Присуждение степени доктора богословия еще не означает признания за данным лицом права церковного учительства. С одной стороны, такое смешение понятий ставит Синод в ложное положение, заставляя его применять строгости, не обоснованные по отношению к научным сочинениям. С другой стороны, тормозится развитие науки, сковывается свобода научного поиска.
Однако однозначных ответов на сформулированные вопросы и решений поставленных проблем найти не удалось. Поэтому большинством голосов было принято компромиссное решение: аттестацию оставить в Советах, а Синоду уделить право наблюдать за учено-богословской литературой в целом. В ответ же на вопрос о соответствии богословской науки православному учению Н. Н. Глубоковский ответил немного раньше, в своей записке, приложенной к отзыву митрополита Антония (Вадковского) на вопросы Синода 1905 г.: «Богословская наука, будучи серьезною и честною, всегда останется посредницей познания истины и не может оказаться антицерковной принципиально, коль скоро Церковь есть носительница и провозвестница этой истины».
Дальнейшие обсуждения немного добавили в теоретическое совершенствование системы научной аттестации. Наиболее ярким вкладом был проект об учреждении при Святейшем Синоде Академии богословских наук или Учено-богословского совета, разработанный Комиссией 1909 г. Это учреждение могло бы, по мнению некоторых членов Комиссии, исполнять и роль Высшей научно-богословской аттестационной комиссии.
Последние обсуждения этих вопросов проходили в 1917–1918 гг., в эпоху действия новых Временных правил. Эти правила вновь передали право окончательного присуждения ученых богословских степеней в академические Советы и возобновили обсуждения 1905–1906 гг. Произошедшее в ноябре – декабре 1917 г. изменение в высшей церковной власти – восстановление Патриаршества в Русской Православной Церкви – отразилось и на проекте нового Устава духовных академий. Согласно этому проекту, академии состояли в непосредственном ведении Высшего Церковного Управления – Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета. Патриарх становился «верховным Покровителем и Почетным Членом всех духовных академий», мог давать Советам духовных академий ученые поручения. Патриарх, Священный Синод и Высший Церковный Совет должны были определять круг деятельности академий, согласно их Уставу, и иметь наблюдение за порядком и направлением их деятельности. Право присуждать и утверждать ученые степени кандидата богословия, магистра и доктора богословских наук сохранялось за Советами академий, с доведением до сведения Священного Синода о присужденных степенях.
Таким образом, деятельность Высшей Церковной Власти по утверждению ученых богословских степеней в XIX–XX вв. трудно охарактеризовать однозначно. Те проблемы, которые возникали при утверждении некоторых решений диссертационных Советов, хотя и разочаровывали специалистов-ученых, не могут быть сведены ни к личным отношениям, ни к непониманию членами Синода сути научно-богословской сферы. Все эти ситуации, а также те критические замечания, которые иногда при этом высказывались, были обусловлены какими-то немаловажными причинами. В одних случаях это было обусловлено действительными недостатками и промахами в аттестуемых работах. В других случаях научно-богословские исследования приходилось рассматривать через призму церковных проблем и учитывать это при их оценке. Наконец, в некоторых случаях конкретность проявляла принципиальные проблемы, связанные с научной аттестацией в целом и ролью утверждающей инстанции, а также особенности этих проблем в области богословской науки. Еще сложнее оценить, как эти особенности отражались на отношении Высшей Церковной Власти к научным исследованиям в духовных академиях, а также на критериях, которые могла предъявлять церковная власть к плодам этих исследований.
Следует отметить, что исследование не подтвердило часто приводимое в историографии мнение о принципиальном различии действий Святейшего Синода как утверждающей инстанции научно-богословской аттестации при Уставе 1869 г., с одной стороны, и Уставе 1884 г. – с другой. Разумеется, характерные черты эпох, личностный состав Синода и взгляды обер-прокуроров имели определенное влияние на эту область. Однако более значимы были общие проблемы, имевшие значение в той или иной степени на всех этапах становления и развития системы научно-богословской аттестации. Усугубление этих проблем в более поздние периоды, то есть в 1880‑1910‑х гг., объясняется процессом развития богословской науки, который, разумеется, с большей активностью и значимостью проявлял существующие проблемы и ставил новые вопросы. Основные требования к докторским и магистерским диссертациям, введенные реформой духовных академий 1869 г., были сохранены при проведении реформы 1884 г, а также при последующем Уставе 1910–1911 гг.: научные принципы исследования, обязательная публикация, защита перед ученой комиссией. Эти требования стимулировали научную деятельность преподавателей, студентов и выпускников духовных академий в условиях обоих Уставов, позволили сохранить научное значение докторской степени и перевести степень магистра богословия из разряда учебных в разряд ученых.
Возникавшие в процессе научно-богословских исследований сложности, связанные с адаптацией научно-критических методов, иноконфессиональных заимствований, преодолевались по мере сил. Постепенно рождалось понимание, что сочетание научной ответственности и свободы научного поиска с верностью церковной традиции – труд, но не непреодолимая проблема. И что научная богословская деятельность призвана участвовать в изучении конкретных фактов и свидетельств исторической жизни Церкви, ставить вопросы и решать их научными методами, имея, как и всякая наука, и свободу поиска, и право на ошибку. Но сама научно-богословская деятельность должна быть выверена Преданием как живой реальностью Откровения. Это понимали и сами богословы-исследователи: духовные академии являлись «учреждениями конфессиональными, а значит, должны были возвещать и оправдывать свое исповедание… Было моральной необходимостью для всех сообразоваться с принципиальным положением в своей научной работе… быть мудрым в выборе самих тем… иметь и хранить достаточное самоограничение».
3.5. Особые случаи присуждения ученых богословских степеней
Во все периоды своей деятельности система научно-богословской аттестации допускала ситуации, при которых ученые степени присуждались особым образом с опущением тех или иных элементов обычного регламента. Некоторые случаи таких опущений предусматривались са мим Уставом – так, все Уставы православных духовных академий оговаривали возможность возведения в докторское достоинство honoris causa за общие заслуги в богословской учености и духовном просвещении. Но каждый из этих особых случаев представляет самостоятельный интерес. С одной стороны, не всегда однозначно определялся круг лиц, для которых было допустимо получение высшей богословской степени honoris causa. С другой стороны, были особые случаи присуждения ученых богословских степеней всех уровней, определяемые не известностью и высоким статусом соискателя, а какими-то иными его качествами.
Особые случаи присуждения ученых степеней заставляли задуматься над «болевыми точками» системы научно-богословской аттестации и над адекватностью тех или иных ее положений. Поэтому их рассмотрение углубляет понимание изучаемого вопроса.
1814–1869 гг.
В период действия Устава 1814 г. было несколько особых случаев, связанных с присуждением младших – выпускных – степеней, магистерских и кандидатских. Эти случаи можно разделить на два разряда: 1) удостоение ученых степеней некоторых сотрудников духовной школы, не кончавших новых духовных академий, но имевших какое-то иное образование (старую, дореформенную духовную школу или светское учебное заведение); 2) возведение в ученую богословскую степень студентов духовных академий, не прошедших полного курса, но принявших особое церковное служение.
К первой группе относится несколько случаев возведения в ученую степень тех лиц, духовно-учебная служба которых требовала такой степени, но обычным порядком они ее получить не могли. В 1814 г., при выпуске I курса преобразованной СПбДА, магистерской степени был удостоен бакалавр СПбДА Семен Платонов, не учившийся в преобразованной СПбДА. Он был возведен в магистерскую степень без экзамена, за наставнические труды.
В 1821 г. состоялось еще одно возведение в ученую степень магистра богословия выпускника дореформенной духовной школы. В марте 1821 г. игумен Игнатий (Семенов), окончивший в 1811 г. Архангельскую семинарию, был назначен преподавателем греческого языка в СПбДА.
Поскольку он окончил только семинарию и не имел ученой степени, а это противоречило академическому Уставу 1814 г., начальством академии было решено устроить ему экзамен. Этот экзамен состоялся 12 июля 1821 г. в присутствии всех членов Конференции СПбДА, под председательством действительного члена Конференции архиепископа Московского Филарета (Дроздова). Экзаменовавшийся успешно ответил на вопросы по богословию, истории и философии. После такого испытания игумену Игнатию без предоставления особого магистерского сочинения была присвоена степень магистра богословия и 26 июля 1821 г. предоставлена кафедра богословских наук.
В 1849 г. Конференция СПбДА воспользовалась дарованным Уставом правом возводить в ученые степени лиц внешних, не имевших духовно-академического образования. В степень кандидата богословия был возведен смотритель Оршанских духовных училищ иеродиакон Арсений (Теблючинский), окончивший курс наук в бывшем Виленском университете и получивший там степень кандидата философии. Это возведение было проведено без каких-либо испытаний, как устных, так и письменных, но в качестве награды за десятилетнее усердное служение на благо духовного образования.
Ко второй группе «особых» магистров и кандидатов относятся студенты преобразованных духовных академий, не окончившие полного курса из-за включения их в состав внешних (зарубежных) духовных миссий. Чаще всего привлекали к своей деятельности студентов СПбДА Китайские миссии. Так, например, в 1829 г. в состав XI Пекинской миссии поступил студент СПбДА, проучившийся два года в академии, – иеромонах Поликарп (Тугаринов). Вернувшись из Китая раньше срока из-за тяжелой болезни, он восстановился на старший курс академии и окончил ее в 1839 г., в составе XIII курса, 11‑м магистром. В 1839 г. формировался состав XII Пекинской миссии: ее собирались расширить за счет студентов, включаемых для научных целей – для изучения китайского языка и синологических исследований. Начальником этой миссии был назначен иеромонах Поликарп (Тугаринов) с возведением в сан архимандрита. Он постарался привлечь к миссионерскому делу своих однокурсников и студентов младшего курса. В результате в состав этой миссии вошло, кроме архимандрита Поликарпа, шесть выпускников и студентов СПбДА: выпускники-кандидаты иеромонах Иннокентий (Немиров) и Иосиф Гошкевич, их однокурсник Иван Захаров, не закончивший обучения, и студенты, окончившие младший курс, – иеродиакон Гурий (Карпов), монах Палладий (Кафаров) и Владимир Горский (умер в Пекине в 1847 г.). Иеродиакону Гурию (Карпову) и Владимиру Горскому, во внимание к их отличным успехам, было устроено особое испытание и присуждены досрочно ученые степени: о. Гурию – кандидата богословия, а В. Горскому – кандидата словесных наук (см. 1.3). Процесс сдачи кандидатского экзамена и получения степени подробно описан Владимиром Горским в письмах родителям и брату – тогда бакалавру МДА А. В. Горскому, будущему протоиерею и ректору МДА. Иеродиакон Гурий сам просил экзамена на ученую степень по богословию, В. Горский – по словесности. Так как случай был неординарный, Конференция устроила специальное обсуждение поданных прошений иеродиакона Гурия и В. Горского. При этом некоторые члены Конференции, прежде всего профессор философии и логики В. Н. Карпов, считали некорректным присуждение степени лицам, окончившим только низшее отделение академии и не имевшим даже первой ступени – звания действительного студента, к тому же выходящим из духовного звания на государственную службу. Многое значило уважение к миссионерскому служению, предстоявшему этим студентам, поддержка ректора – архимандрита Николая (Доброхотова) и согласие митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Серафима (Глаголевского). Поддерживали студентов и инспектор СПбДА – архимандрит Филофей (Успенский) и заведующий делами Конференции Д. Ф. Вознесенский. Требовалась и виза обер-прокурора графа Н. А. Протасова, приобретшего право такого разрешения, начиная с 1839 г. Ректор сперва предложил соискателям самим избрать тему для письменного испытания, но потом дал темы – одному по богословию, другому по словесности, и выделил срок написания – две недели. Конференция СПбДА почти в полном составе принимала экзамен у обоих просителей, причем, по мнению некоторых членов Конференции, экзамен был серьезный – как «на степень доктора».
В 1853 г., уже по возвращении из миссии, архимандрит Гурий (Карпов) написал магистерскую диссертацию и был удостоен Конференцией СПбДА степени магистра богословия. Так как и его кандидатская степень представляла собой особый случай, присуждение степени магистра потребовало особого обсуждения Конференции и Синода.
В 1848 г. Конференция СПбДА возвела в степень магистров богословия двух студентов старшего отделения – Н. Успенского и М. Храповицкого, хотя им оставалось учиться еще целый год. Их желание служить в составе 13‑й Пекинской миссии, которая формировалась в это время архимандритом Палладием (Кафаровым), те специальные курсы по востоковедению, которые они слушали уже в Петербурге, и специальные знания, которые они должны были получить при научной работе в Китае, восполняли этот недостаток.
Что касается старшей богословской степени – доктора богословия, то все случаи присуждения этой степени в условиях Устава 1814 г. можно отнести к особым, ибо их было мало и каждое из них имело свои специфические черты (см. 3.3 и 3.4). Но так как все же часть докторских степеней в эти годы была присуждена с учетом уставного регламента, выделим в качестве особых случаев:
1) возведение в докторское достоинство honoris causa за общие заслуги в богословской учености и духовном просвещении;
2) отличное от этих случаев присуждение высшей богословской степени по совокупности трудов;
3) присуждение степени доктора богословия лицам, не имевшим отношения к российской духовной школе и российской научной системе в целом.
К первой группе относятся четыре случая возведения в докторское достоинство архиереев, известных своей любовью к богословской учености и духовному просвещению. Три первые доктора богословия, избранные при «открытии» Конференции СПбДА, на ее первом торжественном заседании 13 августа 1814 г., были почетными: митрополит Санкт-Петербургский Амвросий (Подобедов), архиепископы Черниговский Михаил (Десницкий) и Минский и Литовский Серафим (Глаголевский). Все эти архиереи были выпускниками дореформенной духовной школы: митрополит Амвросий – Троицкой Лаврской семинарии (1764), архиепископы Михаил и Серафим – Московской Славяно-Греко-Латинской академии (оба – 1785). При их избрании было отмечено, что «лучшие заведения как во внутреннем совершенстве своем, так и во мнении народном возвышаются или уничижаются влиянием и примером лиц, к ним принадлежащим». В Уставе 1814 г. это сформулировано так: «…дабы еще более уважалась сия степень от славы получающих оную». Поэтому для всего духовного просвещения в России было чрезвычайно важно, какие лица будут на первый раз избраны в степень доктора богословия и окажут влияние на дальнейшее пополнение этой степени. Общий принцип выбора лиц для возведения в степень доктора богословия honoris causa – известность их «познаний в предметах духовной учености» и содействие духовному просвещению – был конкретизирован по отношению к каждому архиерею. Все они содействовали распространению духовного просвещения, прежде всего архипастырским попечением о духовных училищах в своих епархиях. Кроме того, митрополит Амвросий благодетельствовал духовной учености созиданием духовных училищ и изданием книг, архиепископ Михаил – со ставлением и изданием назидательных поучений, архиепископ Серафим – преподаванием богословия в одном из первых духовных училищ. Три первых доктора были избраны всей совокупностью Конференции. Это избрание было одновременно и утверждением в присужденной степени, ибо все члены КДУ присутствовали на этом заседании и были избраны почетными членами Конференции. Эти первые доктора стали той основой, на которой базировалась степень доктора православного богословия. При этом же торжественном открытии докторской степени была заведена книга докторов православного богословия, разделенная на две части: первая – для почетных докторов или мужей, знаменитых духовными сочинениями и благодетельным влиянием на духовное просвещение, вторая – для докторов избирательных. Три почетных доктора богословия собственными руками внесли свои имена в первую часть книги. Затем на них были возложены докторские кресты, как «видимое отличие учительства».
В дальнейшем список почетных докторов богословия пополнился еще одним именем. В 1854 г. Конференция СПбДА, по собственной инициативе, возвела в степень доктора богословия honoris causa митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Никанора (Клементьевского), выпускника дореформенной Троицкой Лаврской семинарии (1809). Докторской степенью благодарная академия ублажала «особую его любовь к духовному просвещению и содействие его успехам», а также обширные познания «в предметах духовной учености».
Ко второй группе относятся несколько случаев присуждения ученой степени доктора богословия лицам, имевшим конкретные труды в богословии. Но в степень доктора богословия они возводились не по признанию научных достоинств какого-то одного сочинения, а по констатации значимости всего комплекса их научных достижений и глубоких познаний в богословии. Таких случаев было несколько, причем иногда их трудно разделить с возведением в ученую степень за конкретный ученый труд, ибо обоснование давалось «синтетическое», – например, за «обширные сведения в предметах богословия» и за ученые труды, в особенности за “Введение в православное богословие”» (при возведении в докторское достоинство архимандрита Макария (Булгакова) в 1847 г.). Но дополнительный список научных и духовно-учебных достоинств не вызывает удивления: это было свидетельством того, что докторский труд не случаен, а базируется на общей научной значимости автора. Поэтому обратим внимание лишь на те случаи, когда при присуждении степени никакого конкретного труда не выделялось.
К таким случаям можно отнести три первых избрания в докторскую степень – не почетную, а действенную – на первом заседании Конференции СПбДА: ректора и профессора богословия СПбДА архимандрита Филарета (Дроздова) (выпускника дореформенной Троицкой Лаврской семинарии 1803 г.), инспектора СПбДА архимандрита Филарета (Амфитеатрова) (выпускника дореформенной Севской семинарии 1797 г.), ректора Санкт-Петербургской ДС архимандрита Иннокентия (Смирнова) (выпускника дореформенной Троицкой Лаврской семинарии 1806 г.). Они были возведены в степень доктора богословия и вписаны во вторую часть книги докторов тремя первыми почетными докторами, причем с единой формулировкой: за «заслуги перед богословской наукой и духовно-учебную деятельность». Эта формулировка по отношению к главным деятелям духовного образования столицы, со здавшим на этот момент уже ряд богословских сочинений, не требовала комментария, а отличие от почетных докторов состояло именно в конкретной деятельности.
По совокупности заслуг в богословской науке был избран в 1822 г. той же Конференцией СПбДА в докторское достоинство ректор Санкт-Петербургской ДС архимандрит Поликарп (Гойтанников) (17‑й магистр I курса СПбДА выпуска 1814 г.). Обоснование звучало витиевато: «…за основательные сведения его во всех существенных частях христианского богословия, показанных частию при переводе священных книг на русское наречие, частию в богословских уроках, преподанных в здешней семинарии, частию во многих весьма полезных переводах его из писаний святых отцов, помещенных в «Христианском чтении», и частию в напечатанных им Словах, говоренных в разные времена, которые большею частию суть собственно богословского содержания». Избрание его свершилось по предложению ректора СПбДА, епископа Ревельского Григория (Постникова), доктора богословия.
Наконец, «за совокупность богословских и церковно-исторических трудов» была присуждена в 1865 г. степень доктора богословия ректору и профессору богословия МДА протоиерею Александру Горскому (3‑му магистру VIII курса МДА выпуска 1832 г.). История получения этой степени показательна для характеристики системы научно-богословской аттестации тех лет и ее проблем. Викарий Московской епархии епископ Можайский Савва (Тихомиров), бывший ректор МДА, в июне 1864 г. по поручению митрополита Московского Филарета (Дроздова) проводил ревизию МДА. По проведении ревизии он обратился к святителю Филарету с просьбой «исходатайствовать ученейшему ректору академии, протоиерею Горскому, степень доктора богословия» и записал это пожелание в отчете о ревизии. Святитель Филарет был согласен с тем, что на степень доктора богословия может претендовать не одно сочинение протоиерея Александра. Однако воспользоваться правилами присуждения докторской степени, оговоренными Уставом, было весьма трудно: ученое сочинение должно было «вноситься в Конференцию» и рассматриваться ею, но право решающего голоса могли иметь только те члены Конференции, которые сами имели степень доктора богословия. Кроме самого святителя Филарета на тот момент лишь один член Конференции МДА имел степень доктора богословия – протоиерей Петр Терновский. Поэтому святитель Филарет решил воспользоваться путем, который изымал «из сих общих правил» знаменитых мужей, «прославившихся духовными сочинениями». Была составлена Комиссия из трех представителей Конференции МДА: сам святитель Филарет, преосвященный Савва, который, хотя и не был доктором богословия, недавно обозревал академию и деятельность о. ректора по богословскому классу, к тому же сам был ректором и профессором богословия и имел немалое число ученых трудов, доктор богословия протоиерей Петр Терновский. Комиссия рассмотрела научные труды протоиерея Александра Горского и единогласно решила представить Святейшему Синоду прошение о возведении протоиерея Горского на степень доктора богословских наук. По поручению владыки Филарета епископ Савва составил список трудов о. ректора, затребовал его послужной список и составил проект донесения по этому вопросу в Святейший Синод. В донесении отмечались достоинства сочинений протоиерея Александра Горского: глубокое исследование, «обширная ученость», «основательные суждения», строго православное направление и точное и корректное изложение богословских выводов. Вследствие ходатайства протоиерей Александр Горский в феврале 1865 г. был удостоен ученой степени доктора богословия – диплом и крест, присланный из Синода, вручала Конференция МДА.
К третьей группе особых возведений в докторскую степень относятся два случая причисления к этой степени лиц внешних, то есть не имевших отношения к российской научно-образовательной системе. В 1858 г. Конференция СПбДА возвела в докторскую степень профессора богословия Афинского университета Георгия Маврокордато, «за глубокие и обширные познания в духовной учености, преимущественно полемические труды». Инициатива этого возведения принадлежала настоятелю посольской церкви в Афинах архимандриту Антонину (Капустину), выпускнику и магистру XI курса КДА (выпуска 1843 г.). В 1857 г. он переслал обер-прокурору Святейшего Синода А. П. Толстому сочинения профессоров богословия Афинского университета Георгия Маврокордато и Константина Кондогони с просьбой подвергнуть их рассмотрению Конференции одной из духовных академий на предмет удостоения их ученых богословских степеней. Архимандрит Антонин свидетельствовал, что это лучшие профессоры в Греции и, с его точки зрения, вполне достойны возведения в ученое достоинство. Маврокордато является известным на православном Востоке полемистом, свидетельствует своими учеными богословскими трудами православную истину. Кондогони кроме исследований по еврейской археологии, издал два больших тома по патрологии и записки по церковной истории. Святейший Синод отправил сочинения в Конференцию СПбДА, которая поручила рассмотрение трудов греческих богословов: Маврокордато – ординарному профессору философии и логики В. Н. Карпову, магистру КДА II курса (выпуска 1825 г.) и Кондогони – ординарному профессору литургики В. И. Долоцкому, магистру СПбДА XII курса (выпуска 1837 г.). По рассмотрении отзывов на заседании 30 декабря 1857 г. Конференция признала Георгия Маврокордато заслуживающим ученой степени доктора богословия, а Константина Кондогони – ученой степени магистра богословия. Указом Святейшего Синода от 2 мая 1858 г. оба богослова были утверждены в указанных степенях. Заметим, что и в данном случае соблюсти точно правила Устава 1814 г. было сложно, поэтому действовали согласно спасительному § 427 о знаменитых мужах, прославившихся духовными сочинениями. Архимандрит Антонин не мог напрямую обратиться со своим предложением в какую-либо из Конференций, ибо не был их членом, обращение же его к обер-прокурору было неофициальным. В 1862 г. Конференция СПбДА избрала архимандрита Антонина своим членом-корреспондентом, в 1857 г. он таковым не был и не мог выдвинуть это предложение в виде сообщения «полезных сведений об открытиях, относящихся к духовной учености». Отзывы профессоров В. Н. Карпова и В. И. Долоцкого, которые не являлись докторами богословия, ставили вопрос о том, может ли лицо, не возведенное на высшую богословскую степень, давать отзыв на труды, претендующие на эту степень. Наконец, Конференция СПбДА в 1857 г. в своем составе имела лишь трех докторов богословия, включая самого митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Григория (Постникова) и протопресвитера Василия Бажанова (кроме них только возведенный на докторскую степень за год до этого инспектор СПбДА архимандрит Кирилл (Наумов)), то есть обсуждать сочинения могли все, а право решающего голоса имели только трое.
Вторым случаем из этой группы было возведение в докторское достоинство священника Владимира Гетте (Гете). Бывший католический священник Рене Франсуа Гетте (René-François Guettée) имел сложную церковную и богословскую судьбу. Он был католическим священником с критической настроенностью по отношению к Римскому престолу и непростыми отношениями в Парижской епархии, автором многотомного труда «История Французской Церкви» («Histoire de l’Eglise de France», 1847–1857). Седьмой том этого труда, как содержащий элементы янсенизма и галликанства, в 1852 г. был внесен в «Индекс запрещенных книг» («Index librorum prohibitorum»). О. Рене был собеседником протоиерея Иосифа Васильева, служившего на русском приходе в Париже, причем о. Иосиф признавал суждения о. Рене совершенно православными. В 1862 г. последний был присоединен к Русской Православной Церкви с оставлением в сущем сане; при переходе в православие принял имя Владимир. В 1863 г. о. Владимир Гетте издал книгу «Схизматическое папство, или Рим в его отношениях с Восточной Церковью» («La papaute schismatique, ou Rome dans ses rapports avec l’Eglise oriéntale» (Paris, 1863), и протоиерей Иосиф Васильев ходатайствовал о возведении о. Владимира Гетте за этот труд и другие полемические сочинения в ученую степень магистра богословия. Святитель Филарет (Дроздов), ознакомившись с сочинениями о. Владимира Гетте сам и поручив их подробный разбор ректору МДА протоиерею Александру Горскому, ходатайствовал о возведении о. Владимира в высшую богословскую степень. И согласно тому же § 427 Устава 1814 г., Синод удовлетворил это ходатайство. О. Владимир Гетте, получая в июне 1865 г. от Конференции МДА диплом и крест доктора православного богословия, обещал подтвердить эту «неожиданную честь» усугублением научно-богословских трудов на благо православия.
Особые случаи возведения на высшую богословскую степень обнажили проблемы, связанные с этим уровнем научно-богословской аттестации. Малое число докторов богословия делало невозможным исполнение правил действовавшего Устава 1814 г. и создавало проблемы, которые в большинстве случаев приходилось решать с помощью § 427, позволявшего обходить все эти сложности для «знаменитых мужей, прославившихся духовными сочинениями. Если по отношению к лицам, не имевшим степени магистра богословия, это было единственным путем возведения их в докторское достоинство, то по отношению к членам академических корпораций, магистрам богословия это была вынужденная мера. Малое число докторов богословия приводило и к тому, что ученые органы духовных академий – Конференции – практически не могли исполнять одной из своих задач – присуждения высшей богословской степени. Единственная Конференция, которая реально осуществляла возведение в докторское достоинство, была Конференция СПбДА. Но и в ее составе не было достаточного числа докторов богословия. Разрешением Устава – привлекать к таким деяниям докторов богословия из других городов – Конференции практически не пользовались. Исполнять положения Устава 1814 г. в отношении «докторского остепенения» оказалось нереальным, а это привело к идеям, использованным на следующем этапе развития научно-богословской аттестации: 1) дозволение участвовать не только в обсуждении, но и в присуждении докторской степени лицам, которые сами еще не заслужили такой степени; 2) привлечение в качестве рецензентов научных работ, представляемых на высшую богословскую степень, лиц, не имевших таковой степени; 3) возможность присуждения высшей богословской степени без представления конкретного ученого сочинения не только лицам, внешним по отношению к духовно-учебных корпорациям, но и членам корпораций, имеющим научные заслуги – «по совокупности научных трудов».
Вялость Конференций в отношении возведения в высшую богословскую степень, отчасти вынужденная, способствовала не только умалению их значения в сравнении с положениями «Начертания правил» 1808 г. и Устава 1814 г., но и снижению самостоятельности ученых органов духовных академий в целом в перспективе. А это в свою очередь делало неизбежным повышение роли центрального органа, утверждавшего в высших ученых степенях. При этом центральный орган становился, по сути, не органом утверждения, но органом, восполняющим деяния Конференций. В результате система научно-богословской аттестации приобрела более централизованное устроение, чем предполагал Устав 1814 г.
1869–1918 гг.
Уставом 1869 г. в систему научно-богословской аттестации были внесены серьезные изменения, при этом акцент был поставлен на представлении конкретного печатного сочинения для получения магистерской и докторской степени и обязательной публичной защите этого сочинения. Это не относилось к тем лицам, которые окончили академии до преобразования 1869–1870 гг. Однако и в новых условиях допускались исключения, разумеется, в особых случаях и с веским обоснованием.
Так, было несколько случаев присуждения магистерской степени, хотя и за конкретную диссертацию, но без ее публичной защиты. Причина чаще всего была одна: невозможность для диссертанта прибыть на диспут по причине удаленности от академии и особого служения. Заочное присуждение разрешалось Святейшим Синодом по особому ходатайству академического Совета и местного архиерея.
В марте 1873 г. в Совет КДА поступило прошение от выпускника и кандидата КДА (1871) Николая Милаша о таком варианте присуждения магистерской степени – без публичной защиты – за сочинение «Историко-канонический взгляд на учреждение новой сербско-румынской митрополии». Однако Совет не счел такую просьбу основательной, ибо Николай, вскоре ставший иеромонахом Никодимом, находился в Киеве и мог выдержать публичный диспут. Но диссертация тогда не была защищена. Совет КДА взялся ходатайствовать пред Синодом о присуждении степени магистра богословия о. Никодиму (Милашу) в 1880 г., когда о. Никодим подтвердил свою научную состоятельность новыми исследованиями, был уже архимандритом, ректором Зарской семинарии в Сербии и не мог приехать в Киев для защиты. Это разрешение было дано. Архимандрит, а с 1890 г. епископ Никодим в дальнейшем получил ученую степень доктора канонического права в Черновицком университете и стал одним из наиболее значимых православных канонистов XIX в.
В 1879 г. в Совет МДА обратился с подобной просьбой выпускник академии (1872) греческий иеродиакон Прокопий (Икономидис). Диссертация была представлена на греческом языке: «Κριτική έρμηνεία της εΰαγελικης ρήσεως «Ο Υιοσ του ανθρώπου» κατα τας θεμλιώδις αρχας της ορθοόξου ανατολικης εκκλησίας εναντίον του ορθολογισμου» (Αήνησιν, 1878). По рассмотрении ее ректором и профессором греческого языка академии протоиереем Сергием Смирновым она была признана достойной степени магистра богословия как по своему направлению, так и «по обнаруженной в ней автором учености». Но о. Прокопий служил в Афинах, что делало его приезд крайне затруднительным. Поэтому Синод и в данном случае счел возможным «в виде изъятия из установленных правил» утвердить соискателя в степени без публичной защиты.
В 1881 г. Совет КазДА ходатайствовал о присуждении магистерской степени без защиты, но только по представлении сочинения преподавателям Томской ДС – выпускникам академии 1881 г. Ивану Яхонтову и 1878 г. Ивану Сырцеву – по удаленности места служения. Обе диссертации были написаны на материалах Соловецкой библиотеки: первая – по житиям святых подвижников русского Севера, вторая – по истории Соловецкого монастыря XVII в. Томская ДС была удалена от научных и учебных центров, поэтому формирование ее преподавательской корпорации было сопряжено со значительными проблемами. С учетом этого Святейший Синод дал разрешение на присуждение в данном случае в виде исключения ученых степеней без публичной защиты. Однако третье ходатайство Совета КазДА о таком варианте присуждения магистерской степени – выпускнику академии и преподавателю Псковской ДС Василию Дмитревскому – удовлетворено не было. Соискателю было рекомендовано защитить диссертацию законным порядком в СПбДА, вблизи места его служения. Однако Советом СПбДА диссертация была отвергнута.
Совет МДА еще дважды присуждал ученые степени – магистерскую и докторскую – без публичной защиты, причем одному лицу – сербскому уроженцу Родославу Радичу (в монашестве Емилиану). Родослав фон Радич был представителем Сербской Церкви в Венгрии, дворянин, принадлежавший к кругам образованной церковной иерархии. По окончании гимназии он год изучал католическое и протестантское право в Королевском Прусском университете в Геттингене и получил там ученую степень кандидата канонического права, но Сербской Церкви нужен был специалист по православному церковному праву. В МДА он был принят осенью 1875 г. по ходатайству его дяди, епископа Врачского, причем послан с конкретной целью: получить специальную научную подготовку для преподавания в сербских богословских школах церковного права и церковной истории. Поэтому Р. Радич сразу конкретизировал свой учебный план: в течение двух лет он хотел изучать только эти два предмета с добавлением догматического богословия, а затем получить ученую степень и свидетельство о праве преподавания этих наук в учебных заведениях. По ходатайству Совета МДА, поддержанному митрополитом Московским Иннокентием (Вениаминовым), Святейший Синод дал разрешение на такой учебный план. Однако, когда по окончании двух лет Р. Радич подал прошение о представлении сочинения на степень магистра богословия, причем на немецком языке, и, как «посторонний слушатель», хотел избежать публичной защиты, Синод отказал. При этом было приведено указание на четыре нарушения уставных положений в предложенном Радичем варианте: 1) степень магистра богословия, согласно действующему Уставу 1869 г., может быть получена только после получения степени кандидата богословия, причем не ранее чем через год; 2) три предмета специализации Р. Радича принадлежат к трем разным группам предметов магистерского экзамена; 2) представление диссертации на немецком языке для русской духовной школы вряд ли оправданно; 4) получение магистерской степени без публичной защиты допустимо только в крайних случаях, связанных с церковным служением, – в данном случае такого нет. Одновременное пренебрежение четырьмя положениями Устава создает ситуацию присуждения степени «вовсе без всяких правил». Тогда соискатель подготовился и сдал экзамены еще по шести предметам академического курса (основному, нравственному, сравнительному и пастырскому богословию, гомилетике и патрологии), а потом еще по пяти, и представил сочинение «Die Verfassung der orthodox-katholischen Kirche bei den Serben in Oesterreich-Ungarn. I Theil. Das oberste Kirchenregiment» (Werschetz, 1877) («Устройство Православно-кафолической Церкви у сербов в Австро-Венгрии. Т. 1. Высшее церковное управление»). Дядя диссертанта епископ Емелиан (Радич) еще раз обратился в Святейший Синод с личной просьбой о разрешении Совету МДА присудить магистерскую степень его посланцу по причине церковной необходимости. Разрешение было дано, степень присуждена без публичной защиты, и указом Святейшего Синода от 15 февраля 1878 г. тогда уже протодиакон Православного Сербского Патриарха Емелиан (Радич) был утвержден в степени магистра богословия.
Однако в октябре 1879 г. магистр богословия и профессор Богословского института Сербской Патриархии протодиакон Емелиан (Радич) был командирован Сербским Патриархом Прокопием и «собором всех преосвященных епископов Православной Церкви в Венгрии» в Россию для соискания ученой степени доктора богословия. Сдав дополнительно все экзамены академического курса, протодиакон Емелиан представил в совет 30 экземпляров сочинения на соискание степени доктора богословия «Verfassung der orthodox-serbischen und orthodox-rumänischen Particular-Kirchen un Oesterreich-Ungara. Serbien und Rumänien. I Buch. Die Verfassung der orthodox-serbischen Particular-Kirche von Karlovilz»
(Praga, 1880) («Устройство православно-сербских и православно-румынских Поместных Церквей в Австро-Венгрии, Сербии и Румынии. Кн. 1. Устройство православно-сербской Поместной Церкви в Карловцах»). Однако церковные проблемы – удаление от патриаршего престола Патриарха Прокопия правительством Австро-Венгрии – вынудили о. Емелиана возвратиться на родину и просить, в случае положительной оценки его сочинения, присуждения докторской степени без публичной защиты. По отзыву доцента МДА по кафедре церковного права, мнению церковно-практического отделения и решению Совета МДА докторская степень была присуждена. Ходатайство Совета, представленного в Синод митрополитом Московским Макарием (Булгаковым), было представлено на рассмотрение Учебного комитета. В результате рассмотрения было дано положительное заключение, и указом Святейшего Синода от 16 февраля 1881 г. архидиакон Емилиан (Радич) был утвержден в степени доктора богословия без публичной защиты, с препровождением в Совет МДА для него докторского креста.
Кроме докторской степени Емилиана (Радича) в период действия Устава 1869 г. были присуждены еще две докторские степени без публичной защиты, причем одна по совокупности работ. Оба присуждения провел Совет КазДА. В 1873 г. на степень доктора богословия был возведен бывший ординарный профессор академии Г. С. Саблуков – за сочинение об именах Божиих по «мухаммеданскому учению», а также во внимание к его ученым трудам в целом. В 1878 г. докторская степень была присуждена епископу Нижегородскому Хрисанфу (Ретивцеву), за его фундаментальный труд по религиям древнего мира в их отношении к христианству. Отзывы на этот труд дали три доктора богословия: профессоры М. Я. Красин, П. В. Знаменский и И. Я. Порфирьев. Диспут, который казался митрополиту Исидору (Никольскому) нежелательным, так и не состоялся, но труд был увенчан высшей богословской степенью.
Отметим еще одно, намечавшееся, но не состоявшееся присуждение степени доктора богословия без защиты и без представления конкретного труда – по совокупности заслуг перед богословской наукой. Совет СПбДА, по предложению профессора И. В. Чельцова, хотел присудить такую степень митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Исидору (Никольскому) – по совокупности богословских трудов и за редактирование русского перевода Священного Писания. Существуют две версии объяснения, почему не состоялось это присуждение: современник этого события профессор А. Л. Катанский вспоминал, что Совет, обсудив, решил, что за коллективный труд нельзя удостоить одного участника высшей богословской степени; профессор Н. Н. Глубоковский, опираясь на предание академии, настаивал на том, что митрополит Исидор сам решительно отказался от этой чести, указав на законный и для всех доступный путь соискания ученых академических степеней.
В периоды полноправного действия Уставов 1884 и 1910–1911 гг. магистерские степени в основном присуждались по всем правилам, с публикацией и защитой на коллоквиуме. Однако исключения тоже были. Так, в 1911 г. Совет СПбДА удостоил без защиты магистерской степени выпускника академии редактора двух богословских журналов, издаваемых при Александрийской Патриархии в Египте кандидата богословия СПбДА Григория Папу-Михаила.
Устав православных духовных академий 1884 г. сохранил за Советами академий возможность возводить в докторскую богословскую степень по совокупности трудов, без представления конкретного сочинения, то есть «без испытания». Круг лиц, для которых такое возведение было возможно, был оговорен как и в прежних Уставах: «приобретшие известность отличными по своим достоинствам учеными трудами» . Устав духовных академий 1910 г. подтвердил это право Советов, однако с оговоркой: таким образом могут быть возводимы в высшее ученое достоинство лица, «не состоящие на академической службе».
В 1893 г. этим правом решила воспользоваться КазДА. В этом году Совет присудил две докторские степени без представления конкретного сочинения бывшим членам корпорации КазДА. Первое присуждение – ученой степени доктора церковной истории экстраординарному профессору Императорского Новороссийского университета Н. Ф. Красносельцеву «во внимание к ученым его заслугам, выразившимся в ценных для богословской науки исследованиях». Утверждение в степени не вызвало препятствий со стороны Синода: степень была присуждена Советом 10 февраля 1893 г., а указом Синода от 13 мая того же года это присуждение было утверждено.
Вторая степень – доктора богословия – была присуждена архиепископу Финляндскому и Выборгскому Антонию (Вадковскому), «по совокупности учено-литературных трудов». Предложение было выдвинуто экстраординарным профессором А. Ф. Гусевым в заседании 4 мая 1893 г., Совет поддержал это предложение и присудил степень. Однако утверждение этой степени задержалось, и Синод утвердил архиепископа Антония в степени доктора только в 1895 г., причем в степени доктора церковной истории, а не богословия.
В 1894 г. правом возведения в высшую ученую степень лиц, известных своими учеными трудами, решила воспользоваться и МДА. В заседании Совета 15 марта был поставлен вопрос о возведении в степень доктора архиепископа Тверского и Кашинского Саввы (Тихомирова) и епископа Костромского и Галичского Виссариона (Нечаева). Оба преосвященных были выпускниками МДА: высокопреосвященный Савва – XVII курса (1850), преосвященный Виссарион – XVI курса (1848). Несмотря на убеждение всех членов Совета в «отличном достоинстве» ученых трудов этих архиереев, Совет назначил две комиссии из преподавателей-специалистов, для составления подробных письменных отзывов об этих трудах. Состав комиссий формировался с учетом научной направленности трудов архиереев. Отзыв на труды архиепископа Саввы должны были составить одинарный профессор по кафедре истории Русской Церкви Е. Е. Голубинский, экстраординарные профессоры по кафедре русского и церковнославянского языков с палеографией и истории русской литературы Г. А. Воскресенский и по кафедре греческого языка И. Н. Корсунский и доцент по кафедре церковной археологии и литургики А. П. Голубцов. Отзыв на труды епископа Виссариона должны были составить ректор академии архимандрит Антоний (Храповицкий), одинарный профессор по кафедре Священного Писания Нового Завета М. Д. Муретов, экстраординарные профессоры по кафедре еврейского языка и библейской археологии П. И. Горский-Платонов и по кафедре греческого языка И. Н. Корсунский и доцент по кафедре библейской истории А. П. Смирнов. Обе комиссии добросовестно рассмотрели в своих отзывах богословские и пастырские труды архиереев за более чем сорок лет научной и церковно-просветительской деятельности: высокопреосвященного Саввы – в области церковной истории, археологии, палеографии, агиологии, церковного и гражданского права, церковной и гражданской словесности; преосвященного Виссариона – в области толкования Священного Писания, вероучения и нравоучения, в изъяснении богослужения и молитвословий, в обличении заблуждений старообрядцев. Вывод – о высоком научном уровне трудов, их фактологической и методологической новизне, открывшей перспективы для других исследователей, востребованности читателями (о чем свидетельствовало неоднократное переиздание некоторых сочинений) – давал основание Совету МДА просить ходатайства митрополита Московского пред Святейшим Синодом об утверждении архиепископа Саввы в степени доктора церковной истории, а епископа Виссариона – в степени доктора богословия. Синод выразил согласие с отзывами Совета о научных достоинствах трудов указанных архиереев и в июне того же года утвердил представление.
Однако опыты КазДА и МДА имели последствия. В следующем, 1895 г., за месяц до утверждения архиепископа Антония в степени, Синод издал указ, в котором Советам духовных академий строго воспрещалось по собственному усмотрению возбуждать дела о возведении архиереев в докторское достоинство. В указе была оговорка: «если сами архиереи не будут искать этой степени в установленном порядке и если со стороны Синода не последует особого распоряжения». Причина была сформулирована не очень определенно: «…входить в суждение об ученых трудах преосвященных архиереев… независимо от желания и воли самих преосвященных» несоответственно для Советов академий.
Тем не менее духовные академии еще трижды возводили по собственной инициативе в высшую ученую степень представителей епископата. В 1904 г. Совет СПбДА присудил ученую степень доктора цер ковной истории своему выпускнику и магистру (1865) архиепископу Тверскому и Кашинскому Димитрию (Самбикину), «во внимание к его многолетней и ценной учено-литературной деятельности». В 1911 г. КазДА, уже по разрешению нового Устава, возвела в степень доктора богословия своего бывшего ректора архиепископа Антония (Храповицкого). Наконец, в 1915 г. митрополит Петроградский и Ладожский Владимир (Богоявленский), бывший до ноября 1912 г. митрополитом Московским, был возведен в степень доктора богословия решением Совета МДА. Все эти случаи не вызывали никаких претензий со стороны Синода и были им утверждены.
Были и случаи возведения в докторскую степень самих членов духовно-академических корпораций, которые по тем или иным причинам не представляли конкретной докторской диссертации, но, по мнению Совета, всей своей научной деятельностью заслуживали высшей богословской степени.
В 1896 г. Совет СПбДА возвел в степень доктора церковной истории двух экстраординарных профессоров академии: по кафедре истории Русской Церкви протоиерея Павла Николаевского, «за литературно-ученую и преподавательскую 25‑летнюю деятельность», и по кафедре истории Древней Церкви В. В. Болотова, «за его выдающиеся ученые труды». Оба профессора были выпускниками СПбДА – протоиерей Павел 1865 г., В. В. Болотов 1879 г., – многолетними членами корпорации и, по мнению Совета, давно были достойны высшей ученой степени. Протоиерей Павел Николаевский строил свои исследования на работе с источниками, последовательно разрабатывал петербургские и московские архивы, вырабатывая в процессе личных исследований методические приемы, которые он щедро передавал своим ученикам. Он вырастил целую плеяду церковных историков, которые стали настоящими учеными, базируя, по примеру учителя, свои исследования на двух принципах: непосредственной работе с первоисточниками и выделении наиболее значимых научных проблем в каждой теме. У протоиерея Павла было много серьезных статей по истории Русской Церкви XVI–XVII вв., преимущественно по проблемам патриаршества в Русской Церкви, которые, по его мнению, наиболее ярко проявлялись в период правления патриарха Никона. Видимо, эти работы могли быть доработаны и представлены в качестве докторской диссертации. Однако преподавательская деятельность протоиерея П. Николаевского отнимала у него много сил: им было создано несколько вариантов курса лекций по истории Русской Церкви.
В. В. Болотов представлял собой феномен в русской богословской науке даже в период ее активного развития 1870–90‑х гг. Его колоссальные знания в области богословия, канонического права, церковной истории, исторической литургики, других областей знания; умение выделять те научные проблемы, которых не замечали другие исследователи; научный принцип, особенно важный для русского богословия тех лет, – писать только новое, добытое собственным исследованием, – был известен не только корпорации СПбДА и российской ученой среде, но и мировой науке. Однако проект его докторской диссертации – о диаконе Рустике – так и остался неосуществленным. Совет СПбДА считал, что это как раз та ситуация, когда сама степень будет уважаться более «от славы получающих оную». Синод утвердил протоиерея Павла и В. В. Болотова в докторской степени.
В 1899 г. последовало еще три подобных случая: Совет СПбДА возвел в степень доктора богословия своего экстраординарного профессора по кафедре пастырского богословия и педагогики протоиерея Сергия Соллертинского, «по вниманию к выдающимся достоинствам его ученой деятельности в области пастырского богословия и педагогики», а Совет КазДА – в степень доктора богословия – экстраординарного профессора по кафедре русского и церковно-славянского языков (с палеографией) и истории русской литературы А. А. Царевского и в степень доктора церковной истории экстраординарного профессора по кафедре еврейского языка и библейской археологии С. А. Терновского – обоих «за совокупность ученых трудов, во внимание к высоким достоинствам ученых его изданий».
Наконец, в 1901 г. Советы тех же СПбДА и КазДА использовали еще раз это право, как они его понимали по § 143 Устава 1884 г. Совет СПбДА возвел в степень доктора церковной истории своего выпускника (1874), магистра (1886) и заслуженного экстраординарного профессора по кафедре теории словесности и истории иностранных литератур А. И. Пономарева, «за отличные труды в области церковно-исторических исследований». Специалист по древнерусской литературе, издатель памятников древнерусской литературы и автор исследований по некоторым из них: по молитвам святого Кирилла Туровского, «Хождению» игумена Даниила и др. Совет КазДА ублажил степенью доктора богословия также одного из старейших своих преподавателей – выпускника (1872) и магистра КазДА (1873), ученого миссионера, и. д. ординарного профессора (1886) миссионерского отделения по татарскому отделу протоиерея Евфимия Малова «за совокупность его ученых трудов, во внимание к высоким достоинствам его ученых исследований». Синод утвердил все эти присуждения докторских степеней, однако вскоре последовал указ, корректирующий понимание Советами академий своих прав и порядков в области научной аттестации.
В том же году Святейший Синод указал Советам духовных академий на неправильное понимание ими § 143 Устава 1884 г. Советы могут удостаивать профессоров своей же академии ученой докторской степени только на основании представленной печатной диссертации (§ 142), а не за совокупность ученых трудов. Порядок возведения в высшую богословскую степень без представления конкретного сочинения установлен лишь для лиц, известных своими учеными трудами и «стоящих вне корпораций высших духовных школ» (§ 143).
Устав 1910–1911 гг. подтвердил и право духовных академий возводить в ученую степень лиц, «приобретших известность учеными трудами» и без представления «особой для этого диссертации» (§ 178), но и ограни чение синодального указа 1901 г., отметив справедливость этого положения лишь для лиц, «не состоящих на академической службе». Тем не менее в 1914 г. СПбДА еще раз воспользовалась этим правом по отношению к члену своей корпорации, возведя в достоинство доктора церковной истории «по совокупности трудов» экстраординарного профессора А. И. Бриллиантова. Ситуация была особая: Бриллиантов – преданный ученик, преемник и научный последователь В. В. Болотова – начиная с 1906 г. готовил к изданию, редактировал, снабжал комментариями и предисловиями «Лекции по истории Древней Церкви» своего учителя. После кончины В. В. Болотова в 1900 г. не осталось единого и сколь бы то ни было обработанного текста его лекций – лишь предварительные записи самого В. В. Болотова, литографические издания его лекций за разные годы (которые Болотов не любил и давал лишь краткие тезисы) и конспекты студентов. Поэтому подготовка лекций к изданию требовала большой предварительной текстологической работы, разработки научно-справочного аппарата, коррекции фактов. Это было настоящей научной работой и отнимало все силы А. И. Бриллиантова К тому же авторитет учителя, так и не представившего докторской диссертации, не позволял и А. И. Бриллиантову думать о претензиях на докторскую степень. Святейший Синод без каких-либо претензий к Совету утвердил это присуждение.
Однако правильным Синод признавал использование этого права – присуждать докторские степени «по совокупности научно-богословских трудов» – по отношению к лицам внешним, не состоявшим в академических корпорациях. Можно выделить три таких случая. Так, Совет МДА в декабре 1897 г. возвел в степень доктора церковной истории протоиерея санкт-петербургской церкви Успения Пресвятой Богородицы на Сенной Константина Никольского, выпускника (1849) и магистра (1855) СПбДА, «за совокупность его учебных и специально-ученых трудов, посвященных преимущественно изучению богослужения Православной Церкви». Совет МДА для составления отзыва о трудах протоиерея К. Никольского выделил комиссию под председательством инспектора МДА архимандрита Арсения, в составе профессоров Н. Ф. Каптерева, Г. А. Воскресенского, Н. А. Заозерского, И. Н. Корсунского. Комиссия, отметив неустанные сорокалетние труды о. Константина в одной из самых сложных областей богословия – науке о богослужении, сделала акцент на том, что на соискание докторской степени представляется не только трудолюбие и опыт, но истинно научные достоинства этих трудов. К особым заслугам автора Комиссия отнесла: работу автора непосредственно с источниками – древними текстами, рукописями, старыми богослужебными книгами; самостоятельность научных выводов; новые сведения, добытые и введенные в научный оборот автором; доскональную проработку всей научной литературы, относящейся к предмету его исследований; многоаспектность исследований и приложение научных данных к решению практических вопросов и проблем в области богослужения. Было и подтверждение важности научных трудов протоиерея К. Никольского: их востребованность и активное использование в богословской науке и духовном образовании. Не одно поколение выпускников духовных школ было воспитано на его трудах. Научное значение трудов протоиерея К. Никольского было засвидетельствовано присуждением ему Уваровской премии Академии наук, многочисленными ссылками на его труды отечественных и иностранных ученых. Синод утвердил протоиерея К. Никольского в докторской степени без каких-либо замечаний Совету, но лишь через год, в декабре 1898 г.
Вторым случаем правильного использования этого права было возведение в 1899 г. Советом КазДА в докторское достоинство протопресвитера Иоанна Янышева, выпускника, магистра (1849) и бывшего ректора СПбДА. С одной стороны, протопресвитер Иоанн Янышев был удостоен докторской степени без публичной защиты по правилам Устава 1884 г. Однако особенностью являлось то, что степень была присуждена хотя и за конкретный труд – «Православное христианское учение о нравственности», но составленный на основе сохранившихся лекций о. Иоанна и изданный в 1888 г. его учеником по СПбДА профессором КазДА А. Ф. Гусевым. В это издание вошла значительная часть сочинения о. Иоанна, так и не удостоенного в свое время искомой степени.
Наконец, в июне 1904 г. Совет КДА ходатайствовал об утверждении в ученой степени доктора церковной истории хранителя Главного архива Министерства иностранных дел С. А. Белокурова, выпускника (1886) и магистра (1891) МДА. Святейший Синод признал обоснование – «многочисленные труды в области церковной истории и археологии, выдающиеся по своей научной ценности и важности» – вполне удовлетворяющим условиям § 143 Устава 1884 г. и утвердил ученого в искомой степени. Этот случай представляет особый интерес еще и тем, что в 1898 г. родная Московская академия не сочла возможным удостоить С. А. Белокурова этой же степени за конкретный труд.
Интересно, что во всех этих случаях право, дарованное § 143 Устава 1884 г. и § 178 Устава 1910–1911 гг., Советы использовали по отношению к выпускникам других академий.
Таким образом, особые случаи присуждения ученых богословских степеней были и после 1869 г. Эти особые случаи свидетельствовали о том, что сложившаяся система научно-богословской аттестации не могла охватить и адекватно определить все возможные ситуации, в которых духовные академии желали выразить научное признание тому или иному лицу. Советы духовных академий, как ученые коллегии, сознавали свое право констатировать научную состоятельность ученого-богослова, сделавшего вклад в развитие богословия, но не представившего на соискание ученой степени конкретного научного сочинения или не имевшего возможности соблюсти все положения Устава.
Все выделенные особые случаи присуждения ученых степеней можно разделить на две группы. К первой относятся случаи присуждения ученых богословских степеней в виде исключения при невыполнении некоторых требований системы аттестации – чаще всего публичной защиты. Эти случаи были редки и каждый раз обосновывались, с одной стороны, невозможностью проведения публичной защиты, с другой стороны, важностью возведения данного соискателя в искомую степень. Поэтому они не вызывали опасений по поводу ослабления научно-аттестационных требований и не ставили вопроса об их коррекции. Ко второй группе относятся степени, которые Советы академий присуждали архиереям, имевшим особые заслуги в богословской науке. Советы не желали смешивать признание научно-богословских заслуг лица – возведение в ученую степень – и благодарную память и почитание – избрание в почетные члены.
Право на такой способ присуждения высших ученых степеней было даровано Советам Уставами духовных академий, однако не во всех случаях Святейший Синод признавал корректным его использование. Прежде всего, Синод не поощрял присуждения высших ученых степеней «по совокупности трудов» членам академических корпораций. Этим выражалось нежелание высшей церковной власти отступать от системы научно-богословской аттестации, стимулировавшей исследовательскую результативность ученых-богословов. В других случаях Синод указывал Советам на смешение, которое получалось в случае присуждения ученых степеней архиереям: эти случаи, по мнению Синода, как раз подходили под рубрику «почетных членов» Совета. Однако повторение этих ситуаций, несмотря на все разъяснения со стороны Высшей Церковной Власти, свидетельствовало о том, что ученые богословские коллегии усматривают и в этих двух категориях особые случаи, требующие присуждения высшей ученой степени.
Важно и то, что присуждение ученых степеней без представления конкретного сочинения выводило Советы из-под власти Синода как научно-экспертного и цензорского центра. Поэтому в этих ситуациях с особым акцентом проявлялось желание Советов стать более самостоятельными в научно-аттестационной деятельности. Однако следует отметить и то, что ни одна из степеней, присуждаемых в этих особых ситуациях, не осталась неутвержденной, даже если Синод высказывал Советам критические замечания, предостережения и пожелания. Это свидетельствовало о том, что высшая церковная власть с уважением относится к ученым богословским коллегиям и признает за ними определенную свободу действий в научной сфере.