Стоя на берегу реки возле Дурацкого Брода, глядя на поднятые уходящей на юг далекой колонной красноватые клубы пыли, медленно превращающиеся в золотые под лучами послеполуденного солнца, чувствовал я себя одиноко и даже довольно уныло. Было только три часа дня, и вот он я, брошен нашими войсками на берегу реки Силлиаасвогель с отрядом из пятидесяти рядовых и унтер-офицеров и с приказом удержать брод. Это была важная переправа — единственная на несколько миль вверх и вниз по реке, по которой мог проехать колесный транспорт.

Карта 1

(1) Река Силлиаасвогель

(2) Брод

(3) Обломная гора

(4) Обережный холм

(5) Инцидентамба

(6) Крааль

Река в это время была мелководной, и ползла ленивым ручейком по самому дну своего русла меж крутых, почти вертикальных берегов, по всем прикидкам, для повозок слишком крутых на любом участке, кроме самого брода. Берега от края реки до вершины и на некоторое расстояние дальше были густо покрыты колючими растениями и кустами, создавая непроглядную полосу. Также берега были изрыты небольшими оврагами и ямами, которые намывала река, когда разливалась, и соответственно, были довольно неровными.

Где-то в двух километрах к северу от брода высилась скалистая столовая гора, а где-то в миле к северо-востоку находилась типичная для этих мест сопка — копье, покрытая кустами и усеянная булыжниками, крутая с южной стороны, но плавно спускающаяся с северной; с ближней стороны сопки располагалась ферма. Где-то в километре к югу от брода стоял выпуклый и ровный холм, напоминавший вывернутый наизнанку котлован, увенчанный редкими россыпями булыжников. На вершине располагался каффирский крааль, состоящий из нескольких глинобитных хижин с соломенными крышами. Между рекой и холмами на севере раскинулся открытый и практически ровный вельд; на южном берегу вельд был более холмистым, но столь же открытым. Вся местность была усеяна крупными термитниками.

Мне было приказано любой ценой удержать Дурацкий Брод. Скорее всего, в течение трех-четырех дней должна подойти колонна наших войск. Возможно, за это время меня атакуют, но это маловероятно, поскольку никаких сведений о том, чтобы на ближайшие сто миль был какой-то противник, не было. Сообщалось, что у буров есть пушки.

Дело казалось довольно ясным, хотя истинную суть последней части вводной я тогда еще не осознавал. Хотя меня и окружало полсотни достойнейших людей, я чувствовал себя несколько одиноко, словно меня бросили в этом безграничном вельде; но мысль о возможной схватке наполняла меня, как и, я был совершенно уверен, моих людей, боевым рвением. Наконец-то, шанс, о котором я столько мечтал! Это был мой первый «выход в свет», я впервые самостоятельно командовал подразделением, и твердо настроился довести дело до самого конца. Я был молод и неопытен, это правда, но я с отличием сдал все экзамены, мои отважные бойцы готовы продолжить традиции своего славного полка, и я знал, что они исполнят все, чего я только от них потребую. У нас к тому же был хороший запас патронов, провианта, а также заступы, лопаты, мешки с песком и тому подобное — которые, признаться, мне всучили едва ли не насильно.

Я оглядел наш отважный маленький отряд, и перед моим внутренним взором предстали картины безумной и кровавой битвы — стрельба до последнего патрона, очарование холодной стали штыков, в итоге — победа и… но тут сдержанное покашливание за спиной вернуло меня к реальности, напомнив, что главный сержант ожидает приказов.

Карта 2

После секундного размышления я решил разбить наш маленький лагерь сразу к югу от брода, поскольку там было небольшое возвышение, и как я знал, для лагеря, если только это возможно, следует выбирать именно возвышение. Более того, оно было довольно близко к броду, что также говорило в пользу этой позиции, ведь все знают, что если вам велено охранять нечто, вы как можно ближе к нему выставляете сторожевой пост и, по возможности, прямо на охраняемую точку ставите часового. Также, выбранное мной место с трех сторон окольцовывала «подковой» река, создавая тем самым своего рода ров или, как это говорится в книгах, «естественное препятствие». Поистине, мне повезло, что в моем распоряжении оказалась столь идеальная позиция — хоть умри, не сыщешь лучше.

Я заключил, что так как на сотню миль вокруг противника нет, то нет и нужды до следующего дня приводить лагерь в состояние полной боевой готовности. Кроме того, людей вымотал долгий переход, и стоит дать им, не напрягаясь излишне, обустроить лагерь, аккуратно сложить все сваленные как попало припасы и инструменты и успеть поужинать до темноты.

Между нами говоря, от мысли, что оборонительные мероприятия можно отложить до завтра, я испытал большое облегчение, поскольку вопрос, а что же нужно делать, несколько ставил меня в тупик. Собственно, чем дольше я размышлял, тем озадаченнее становился. Единственное, что я тогда мог вспомнить о построении обороны, это как завязать простой кноп и сколько нужно времени, чтобы срубить яблоню шесть дюймов в диаметре. Увы, особо полезными в данной ситуации эти важные знания не выглядели. Сейчас, если б мне только поручили большое дело, вроде битвы при Ватерлоо, или при Седане, или при Булл-Ран — я прекрасно знал бы, что делать, ведь я все это зазубрил и сдал по ним экзамены. Я знал, как выбрать позицию для дивизии или даже армейского корпуса, но при этом — вот странность! — глупая маленькая лейтенантская игра в оборону переправы небольшим отрядом оказалась наиболее каверзной задачкой. Я никогда по-настоящему не задумывался о таких материях. Впрочем, учитывая, как я наловчился управляться с армейскими корпусами, нет сомнений, что решить ее будет легче легкого, стоит лишь немного подумать.

Отдав все приказы по текущим задачам, я решил осмотреть близлежащую местность, но на мгновение задумался, в каком направлении пойти; лошади у меня не было, так что обойти все вокруг до темноты я бы никак не смог. Чуточку поразмыслив, я сообразил, что конечно, пойти надо на север. Главные силы противника где-то на севере, значит, север — это мой фронт. Я, конечно же, знал, что у меня должен быть фронт, поскольку на всех схемах, которые я когда-то рисовал, и на всех экзаменах, которые сдавал, всегда был фронт — или «место, откуда появляется противник». И конечно, какого часового ни спроси, он обязан знать, где у него «фронт» и «район патрулирования». Итак, север — это мой фронт, восток и запад — фланги, где может быть противник, а юг — мой тыл, где противника, естественно, нет.

Решив, к собственному удовольствию, эту трудную проблему, я поплелся вперед, прихватив полевой бинокль и, конечно, мой «кодак». Путь мой лежал до ярко-белых стен маленькой голландской фермы, примостившейся под сопкой-«копье» на северо-востоке. Это была довольно уютная южноафриканская ферма, окруженная эвкалиптами и фруктовыми деревьями. Не дойдя до нее где-то четверть мили, я встретил хозяина, господина Андреаса Бринка, лояльного либо приведенного к покорности бурского фермера, и его сыновей, Пита и Герта. Бринк был очень милый человек, с приятным лицом и длинной бородой. Он упорно называл меня «капитаном», и я, чтобы не путать его лишний раз, подумал, что незачем его поправлять — тем более, мое производство в ротные командиры маячило не так уж и далеко. У этих троих был целый ворох помятых и запачканных «пропусков» от буквально каждого военно-полицейского начальника в Южной Африке, каковые они принялись мне показывать. Я даже и не подумал спрашивать у них документы, и это произвело на меня впечатление; должно быть, решил я, эти люди пользуются здесь особым уважением, раз им выдали столько бумаг. Они проводили меня до фермы, где нас встретили замечательная жена Бринка и несколько его дочерей; они напоили меня молоком, что после долгой дороги в пыли было очень кстати. Все в этой семье либо говорили, либо понимали по-английски, так что у нас вышла хорошая дружеская беседа, в ходе которой я узнал, что вокруг на много миль нет никаких бурских коммандос и что вся семья сердечно надеется, что они и не появятся, что Бринк целиком и полностью верен Британии и был совершенно против войны, а в бурское ополчение его вместе с обоими сыновьями забрали когда-то насильно. Лояльность Бринков была очевидна, поскольку на стене висела олеография королевы, а одна из девчонок, когда я вошел, как раз играла на фисгармонии наш государственный гимн.

Фермера и его сыновей очень заинтересовала моя экипировка, особенно новехонький, последнего образца полевой бинокль, который они с большим удовольствием испробовали, то и дело восклицая: «Allermachtig!» Очевидно, он им очень понравился, а вот в моем «кодаке» они никакого толку на войне не видели, даже после того, как я сделал их семейное фото. Смешные, простые ребята! Они попросили и получили от меня разрешение продать в нашем лагере молоко, яйца и масло, и я двинулся своей дорогой, радуясь про себя, как замечательно повернулось дело и для меня, и для моих солдат, которые уже несколько недель такой роскоши даже и близко не видели.

Дальнейшая прогулка прошла без приключений. Я немного побродил по округе, а потом направил свои стопы обратно, в сторону тянущихся в безветренном воздухе вертикально вверх тонких голубых струек дыма, по которым легко можно было найти мой маленький аванпост, и безмятежность картины переполнила меня. Пейзаж купался в теплых прощальных лучах заходящего солнца, делавших многочисленные возвышенности еще контрастнее, и тишь надвигающегося вечера нарушало лишь далекое мычание волов да расплывчатые и веселые шумы, доносящиеся из лагеря — становящиеся громче по мере моего приближения. В приятном расположении духа я неспешно шагал и думал над теми довольно любопытно звучащими местными топонимами, которые мне назвал господин Бринк. Сопка над его фермой называлась Инцидентамба, столовая гора в двух милях к северу звалась Обломной горой, а плавно поднимающийся холм на южной стороне неподалеку от брода — Обережным холмом. Все было хорошо, когда я вернулся, мои люди как раз ужинали. Добрый голландец с апостольским лицом и долговязые Пит и Герт были уже здесь, окруженные толпой людей, которым по непомерным ценам сбывали свой товар. Троица бродила по лагерю, живо всем интересуясь и задавая умные вопросы о британских силах и общем положении дел. Было видно, что появление по соседству британского аванпоста принесло им большое облегчение. Они даже не обиделись, когда кто-то из наших грубиянов обозвал их «проклятыми голландцами» и отказался с ними общаться или покупать их «жратву». Перед наступлением темноты голландцы ушли, пообещав вернуться завтра со свежими припасами.

Я выписал приказы на завтра — в частности, вырыть вокруг лагеря несколько траншей, занятие, которое, как я знал, мои люди как честные британские солдаты очень не любили и считали потогонкой — и направил двух часовых, одного у брода и второго чуть вниз по реке, обустроить наблюдательные посты на берегу.

Когда все отправились на боковую, и лагерь был почти безмолвен, было весьма приятно слышать каждые полчаса крики часовых: «Номер первый — все спокойно! Номер второй — все спокойно!» По этим крикам я мог понять, где они находятся, и знал, что они на посту. Около полуночи я обошел наблюдательные посты и был рад увидеть, что часовые бдительно несут службу и что, поскольку ночь стояла холодная, оба стража разложили по костру. Силуэт часового на фоне веселого пламени костра — ясно видимый всем вокруг символ того, что здесь, всегда начеку, стоит британский солдат. Четко обрисовав им задачи, указав, где их «фронт», докуда простирается их «район патрулирования» и т. п., я отправился спать. Зажженные часовыми костры, помимо удобства для них самих, оказались полезны и для меня, поскольку дважды в течение ночи выглянув на улицу, я мог, даже не покидая палатки, ясно видеть их на своих постах. Наконец, я заснул. Мне снилась орденская лента с Крестами Виктории и орденами «За выдающиеся заслуги» и красные генеральские петлицы.

Внезапно, когда предрассветное небо засерело, меня разбудил хриплый крик:

«Стой, кто идет…», оборванный безошибочно узнающимся бабахом маузеровской винтовки. Прежде, чем я успел выскочить, хлопки «маузеров» загремели по всему лагерю, со всех сторон, перемешанные с чавканьем пуль, ударяющих в землю, свистом и треском свинцового града, рвущего палатки, и криками и стонами людей, раненых, когда они лежали в палатках или запнулись и свалились, пытаясь выбраться. Это была адская какофония. Кто-то из моих людей беспорядочно стрелял в ответ, но через мгновение все было кончено, и когда я выполз из палатки, все вокруг уже кишело бородатыми мужчинами, стреляющими сквозь колышущуюся ткань. В эту секунду меня, видимо, ударило по голове, поскольку больше я ничего не видел, пока не пришел в себя, сидя на пустом ящике, рядом с одним из моих солдат, перевязывавшим мою сочащуюся кровью голову.

Мы потеряли 10 человек убитыми, включая обоих часовых, и 21 ранеными; у буров был один убитый и двое раненых.

Позднее, пока по требованию не злого, но очень неопрятного бурского командира я с тоской стягивал с себя модный крапчатый теплый жилет, связанный для меня сестрой, я заметил наших вчерашних друзей, ведущих с «бюргерами» оживленный и теплый разговор. У «папы», к моему удивлению, были винтовка и нагрудный патронташ — и мой новенький бинокль. Бринк смеялся, указывая на какую-то лежащую на земле вещь, которую он в конце концов пнул ногой. В ней, к своему ужасу, я узнал мой бедный фотоаппарат. Здесь, полагаю, мой разум куда-то поплыл, и я лишь шептал латинские строчки, любимое занятие когда-то в школе, но с тех пор давно забытое…

… когда внезапно в мои мысли ворвался голос вельдкорнета: «И бриджи тоже снимайте, капитан».

Прошагав весь день, без носков и в чужих ботинках, я имел возможность подумать о многом помимо моей больной головы. Вид длинной, с пушками, колонны буров, сумевших так легко переправиться через брод, порученный моей охране, служил постоянным напоминанием о моем провале и моей ответственности за те ужасные потери, что понес мой бедный отряд. Я постепенно разузнал у буров то, о чем уже сам частично догадался, а именно, что их проводил к нашему лагерю мой друг Бринк; в темноте они подползли по кустам на берегу реки и окружили его и аккуратно подметили позиции наших двоих бедняг-часовых. Их буры моментально застрелили прежде, чем те подняли тревогу, и сквозь густой растительный покров с трех сторон рванулись в лагерь.

К вечеру боль в голове стала сильнее, и ее ритмичная пульсация как будто начала что-то значить. Каждый удар словно вколачивал в мой мозг один из уроков, которые я усвоил, размышляя над этим провалом:

1. Не откладывайте принятие оборонительных мер на завтра, так как это важнее, чем комфорт ваших людей или аккуратное обустройство лагеря. Выбирайте позицию для лагеря в первую очередь из оборонительных соображений.

2. В военное время не позволяйте случайным людям вражеского племени шататься по всему вашему лагерю, как бы добры и угодливы они ни были, не позволяйте загипнотизировать себя многочисленными «пропусками» и не начинайте тут же им доверять.

3. Не позволяйте часовым являть свою позицию всему миру, и врагу в том числе, стоя в ярком сиянии огня и крича на всю округу каждые полчаса.

4. Если этого можно избежать, не стоит находиться в палатках, когда их рвут пули; в такое время одна лунка в земле стоит многих палаток.

После того, как эти выводы вдолбились в мой ум миллионы и миллионы раз, так, что я ни за что не смог бы их забыть, случилась странная вещь — словно стеклышки в калейдоскопе переменились, и мне приснился другой сон.