Небо было синим. Паровозик был зеленым. Равнина. Это была равнина, не было деревьев, и не было ничего, воды не было тоже. Была равнина и белый забор. Я не видел Китайской стены, но забор был белым, как Китайская стена. А ворота были черными. Такие черные железные ворота, и там перед ними рельсы. Зеленый веселый паровозик с двумя вагонами засвистел и остановился, пухая белым паром, как старый курильщик. «Пух-пух-пух», – пухает паровозик, и дядька, рыжий, веснушчатый, смолит папироску. А рядом с ним стоит испуганный парень лет семнадцати.

Потом ворота открылись, и паровозик въехал за забор. Дядька опять неприятно ощерился и цыкнул желтым прокуренным зубом.

В общем, за забором тоже ничего не было. По кругу лежали рельсы на желтом песке. В центре круга стоял брюнет кавказской наружности, в черных кожаных брюках и такой же куртке, с хлыстом в руках.

Паровозик стал ездить по кругу. Испуганный парень потел, а кавказец щелкал кнутом и улыбался. Когда паровозик заканчивал очередной круг, он доставал из кармана брюк большой журнал с ручкой и выставлял оценку.

Было страшно, но под голубым небом грохотала «кукарача», и я догадался, что и паровозик, и брюнет, и «кукарача» будут всегда.