Пассажир
Мой трамвайный билет
Был оторван недаром:
На Плющихе в трамвай
Вдруг нагрянул контроль.
И у тех пассажиров,
Что ехали даром,
Отразилась в глазах
Бесконечная боль.
Я стоял и смотрел.
С легким чувством злорадства:
Вам сегодня меня
Не удастся поймать.
Я терпеть не хочу
Контролерного блядства.
Не хочу никому
Три рубля отдавать!
Моя бабушка курит трубку
Моя бабушка курит трубку,
Черный-пречерный табак,
Моя бабушка курит трубку,
В суровый моряцкий затяг.
Моя бабушка курит трубку
И обожает огненный ром,
И когда я к бабуле заскочу на минутку,
Мы с ней его весело пьем.
У нее ничего не осталось,
У нее в кошельке три рубля.
Моя бабушка курит трубку,
Трубку курит бабушка моя.
Моя бабушка курит трубку
И чертит планы захвата портов,
А потом берет в плен очередную соседку
И продает ее в бордель моряков.
Та – становится лучшей шлюхой,
Та – становится женщиной-вамп,
У нее – голубые корсет и подвязки,
А на шее – атласный бант.
У нее ни черта не осталось,
У нее в кошельке три рубля,
Но моя бабушка курит трубку,
Трубку курит бабушка моя.
Моя бабушка курит трубку
В комнатенке хрущевки своей,
Моя бабушка курит трубку
И сквозь дым видит волны морей.
Ее боятся все на свете пираты
И по праву гордятся ей
За то, что бабушка грабит и жжет их фрегаты,
Но щадит стариков и детей!
За то, что бабушка грабит и жжет их фрегаты,
Но щадит стариков и детей!
Хоть у нее ни черта не осталось!
У нее в кошельке три рубля,
Но моя бабушка курит трубку,
Трубку курит бабушка моя.
У нее ничего не осталось
У нее в кошельке три рубля.
А моя бабушка курит трубку,
Трубку курит бабушка моя.
Я знаю
Я знаю цену смелости,
Я знаю цену радости,
Я знаю цену верности,
Но я о том молчу.
И все дороги пройдены.
И реки все проплаваны,
Но не нашел я до сих пор
Того, чего хочу.
Я видел реки глупости.
Я песен слышал тысячи.
Друзей имел и недругов,
Любил и не любил.
Но обернувшись в прошлое,
Увидел много пошлого
И навсегда о прошлом позабыл.
Да, позабыто прошлое,
Былое перечеркнуто.
Оставил лишь хорошее,
Чтоб взять его с собой.
И уходя в свой дальний путь,
С дождями и порошами,
Я знаю твердо, что пойду
Дорогою прямой.
Пусть прошлое забудется,
Пусть, что задумал, сбудется,
Пускай судьба изменчива,
Но пусть всегда везет.
Пусть то, что мной намечено,
Придет ко мне доверчиво,
Пусть счастье человечее
Навстречу мне пойдет.
Без названия
Когда мне было 15 лет,
Я был влюблен отчаянно
В девочку с черными
Вьющимися волосами.
Я ходил с ней на каток
И даже в кино.
На третий день я признался
Ей в любви,
Но она сказала:
«Но у тебя нет джинсов,
И поэтому я полюблю
Твоего друга Сережку».
Коварной красавице
Я ответил:
«У меня отличные брюки
Серого цвета,
В крупную белую полоску,
С клешем от бедра.
Из натуральной шерсти
По 29 рублей за метр.
Также на мне неплохой пиджак
Синего цвета и батник
С изображением разных цветов.
А джинсы я куплю,
Когда пойду работать.
Ведь мне их не подарят предки,
Как Сереге.
Они у него были в турпоездке
За рубежом!
Но зато я написал для тебя
Новую песню.
А песня – не джинсы,
Она не протрется
И не превратится в ненужный хлам».
Моя любимая мне возразила:
«В данный момент меня не интересуют
Твои песни.
Я могу слушать на магнитофоне
Хорошие группы: “Самоцветы” и “Слейд”,
А у них песни не в пример твоим.
А от Сережкиных джинсов
Я вообще балдею!
Зачем мне парень без джинсов и с песней,
Лучше у меня будет парень в джинсах.
И тогда все девчонки свихнутся от зависти».
Я ушел очень расстроенным,
А красавица осталась с моим другом.
С тех пор прошло десять лет.
Я стал взрослым.
Я сменил много джинсов.
И я очень доволен, что не остался
С этой девчонкой.
Потому что она не поняла ничего.
Штаны купит любой дурак,
А песню надо сочинить самому.
Вот и судите сами,
Кто остался в дураках –
Я или она?
Краснофлотец Степан
Краснофлотец Степан возвернулся домой,
Евдокия его не дождалась.
Пока спорил он с грозной крутою волной,
Она с другом его обнималась.
Краснофлотец Степан той измены простить
Был не в силах коварной невесте.
И решившись по-флотски ее утопить,
Он ее подстерег в темном месте.
«Евдокия! – взрычал он, как дикий сатрап, –
Мое сердце болит и страдает!
Разрази меня гром, укуси меня краб,
Меня ваш экстремизм удивляет!»
«Ах, оставьте, Степан, ваш воинственный тон.
Мне нет дела до ваших амбиций.
Я люблю Дормидонта, стахановец он,
И решили мы с ним пожениться».
«О! Невеста коварная, с глаз уходи!» –
Взвыл Степан, рвя на шее тельняшку.
Под тельняшкой наколка горит на груди:
«Не забуду родную Дуняшку».
Минул год. Дормидонт Евдокию подвел,
Оказавшись на каверзы скорым.
С ней натешившись всласть, городскую завел
И подался на фабрику в город.
Краснофлотцем Степаном гордится колхоз,
Адмиралом его величают.
Рыбнадзора начальник – отважный матрос,
Браконьеры его уважают.
Он срубил новый дом и завел порося,
Обзавелся красоткой-супругой.
Аграфена в медалях и вымпелах вся,
Он гордится своею подругой.
В этой песне морали совсем никакой.
Я вам спел ее для развлеченья.
Так да здравствует Партия – наш рулевой,
Нас ведущая к новым свершеньям!
Неврастеник
Только это, только то,
Что-то будет, что же, что?
Я не знаю, я в бреду.
Может, я попал в беду?
Может быть, я заболел?
Может, мне уйти от дел?
Я не знаю, как мне быть?
Что мне помнить, что забыть?
Где-то счастье, где оно?
Мне не все, не все равно.
Я взбешен, попал впросак.
Умный я или дурак?
Мне бы что-нибудь хотеть –
Может, выть, а может, петь?
Вот задача, где ответ?
Может, прав я, может, нет?
Приходили доктора
И сегодня, и вчера.
И сказали, морща нос:
«Невменяемый. Невроз».
Уколов меня, сестра
Мне сказала:
«Спать пора.
Засыпай скорей, усни,
Пусть тебе приснятся сны».
Засыпаю, рядом мысль:
«В смысле – смысл или не смысл?»
А под мышкой жжет вопрос:
«Что такое паровоз?»
Дождливый вечер в пятницу
Пасмурный вечер. Серые здания.
Сигналы машин. Трамваев трезвон.
В городе дождь.
Город, градом израненный,
Горбится крышами и моргает
Глазами окон.
Городу заснуть бы, но – нет,
Не получается.
Людям ведь дома сидеть не хочется.
Дождь не помеха, какие глупости.
Наверняка, он скоро кончится.
И слышится жалобный города стон…
Дождь, дождь, дождь
Со всех сторон.
В скверах влюбленные зонтиком делятся.
На «Пушке» отважно грустит молодежь.
Толпа оптимистов у входа в «Метелицу»
Стоит, презирая навязчивый дождь.
И слышится жалобный города стон…
Дождь, дождь, дождь
Со всех сторон.
А назавтра растают тучи,
Улыбнется город печальный.
И нахальный солнечный лучик
Заглянет в чью-то тихую спальню.
Отряхнутся от влаги деревья,
Загалдят воробьи про что-то.
Лужи высохнут, станет теплее.
И наступит суббота.
Остров «Сиеста»
Белые чайки, синее море,
Красное солнце, желтый песок.
Остров «Сиеста» – счастье без горя.
Райский воистину он уголок.
Остров «Сиеста» вам обеспечит
Место в отеле с видом на пляж.
Лучшие бары, дивные встречи:
Остров «Сиеста» – милый мираж.
Погода чудесна и непеременчива.
Место для спорта: летай и плыви.
Вы одиноки? Лучшая женщина
Даст вам все прелести платной любви.
Нас не затронут засухи с бурями,
Волны «Цунами» до нас не дойдут.
Слезы и грозы, каторги с тюрьмами
Нам не испортят покой и уют.
К дьяволу мысли, к черту сомнения!
Пусть будут утехой они дураков.
Да здравствуют нега и отдохновение,
Остров «Сиеста» – на веки веков.
Апофеоз деревянному столбу
Я был деревянным столбом.
Отточенным карандашом,
Устремленным в пространство.
Мои ноги в землю врыты,
Мне никуда не уйти.
Какое коварство.
Морщины мои расползаются тысячей трещин,
Но я не вечен,
Я помру.
Власа проводов хлещет ветер,
Холодно на ветру.
Скоро сменит меня бетонный стиляга,
Борзый деляга.
Разрушитель высоковольтных сердец.
Плевать! Не страшно.
Я не буду бревнышком дачным,
Я сгорю! Я приму счастливый конец.
Кошки
Ночью на пустыре
Парами тихо бродят тени.
Ходят, словно во сне,
И шуршат листьями деревьев.
Белые стынут огни
На столбах, как глаза слепые.
Знают кошки одни,
Что таят шорохи ночные.
Город, точно плащом,
До утра тучами укрылся.
Кошки о чем-то своем
Думают и не хотят делиться.
Анти и реальность
И день, и ночь,
И снег, и дождь,
И жизнь, и смерть,
И там, и здесь.
Бегут, молчат,
Стоят, кричат,
Любя и снова не любя.
И тьма, и свет,
И – да, и – нет,
Нужны – тебе,
Нужны – ему.
Плюя и злясь,
Разруша связь,
Чужое «Я» в моем плену.
Какие там антимиры!
Спросите у Черной дыры:
Здесь счастье есть?
Не здесь!
Черная кошка
Пушистенькая, толстенькая, жирненькая кошка
Проживает в нашем дворе.
Хитрая, жеманная, коварная немножко,
Большой отрадой служит детворе.
Черная кошка ЗО-УО-АА!
Черная кошка ЗО-УА!
Пушистенькие, толстенькие, модные, красивые
Коты за кошкой ходят гурьбой.
И по двое, и по трое, и целым коллективом
Поют ей серенады под луной.
Черная кошка ЗО-УО-АА!
Черная кошка 3О-УА!
Но кошка воздыхателям не внемлет безответственно.
Ее пленил красавец Сибиряк.
И вечером встречается на крыше с ним, естественно.
Вдали от хулиганов и собак.
Черная кошка ЗО-УО-АА!
Черная кошка ЗО-УА!
Но время счастья минуло, она кота покинула,
Сиамца-иностранца предпочтя.
И Сибиряк уволенный ушел в Сибирь, расстроенный,
Кляня всех кошек в мире и себя.
Красивая и смелая дорогу перешла,
Черешней скороспелою любовь ее была…
Черная кошка ЗО-УО-АА!
Черная кошка ЗО-УА!
Мечтатель
В 21-м квартале живет мой друг.
Он такой же, как все. Он один из всех.
И когда на Востоке включают день,
Он садится в метро, чтобы ехать вверх.
Сущность будней ему не дано постичь.
Покупая ворох свежих газет,
Он в них ищет кроссворды,
А может быть, он слагает стихи,
Но не знает верный ответ…
Он толкает землю своим башмаком
И не знает значения слова Земля,
Уходящее в глубь иудейских войн,
Уходящее в глубь одинокого
Я. Разгребатель истин спешит помочь:
«Кто ты есть? Расскажи, не могу понять!»
В двадцать первом квартале включают ночь,
В двадцать первом квартале ложится спать
Мечтатель.
Куда?
Куда летят листы?
В ветреные будни?
Куда летят стихи?
В ветреные судьбы?
Куда летят мечта и свет?
Туда, быть может, где рассвет?
Быть может, где огонь любви,
А может, нет…
Куда летят года?
В будущее завтра.
И мчатся поезда,
Быть может, не напрасно
Туда, где есть мечта и свет,
Туда, быть может, где рассвет.
Где все горит огонь любви…
А может, нет?
Ловелас
«Люблю тебя, любимый мой», –
Сказала мне любимая.
А я сказал: «Любимая,
Я тоже вас люблю».
«По сути и по званию,
Да и по содержанию
Мы в общем-то единые», –
Я снова говорю.
«Я в общности позиций наших
Полностью уверена
И говорю уверенно о том,
Что влюблена.
И если преждевременно
Я стану вдруг беременна,
То буду, я уверена,
До гроба вам верна».
«Любимая! Послушайте,
Ах, не травите душу мне,
Зачем меня третировать
Какими-то детьми?
Я думаю, беременность –
Не показатель верности.
Я не какой-то там, вообще,
Я, знаете, могу…»
«Ага!» – сказала милая, –
Вы так заговорили, да?
Мне после обвинения
Вас видеть нету сил!»
И мы расстались полностью.
И я замучен совестью,
Пристыженный, рассерженный,
Другую полюбил.
Мы встретились на лавочке,
Вокруг порхали бабочки.
Облобызал я новую любимую свою.
«Люблю тебя, любимый мой», –
Сказала мне любимая.
А я сказал: «Любимая,
Я тоже вас люблю…» и т. д. и т. п.
Василий Петрович
Друг Лёвы, Василий Петрович,
не хочет быть модным.
Он носит костюм из кримплена
и галстук в цветочек.
Он любит питаться в столовых
второго разряда,
На ужин беря неизменно зернистой икры.
Василий Петрович
живет в коммунальной квартире,
Его уважают соседи по многим причинам.
Во-первых, Василий Петрович
всем чинит розетки,
к тому же он может разбитую лампу сменить.
Друг Лёвы, Василий Петрович,
не имеет машины.
Он ходит всегда на работу
пешком до завода,
И там неизменно он план
выполняет досрочно,
На три унитаза за смену
дав больше стране.
Друг Лёвы, Василий Петрович,
способен на подвиг.
Он часто детей и животных
спасает в пожаре.
Он через дорогу несет
пожилую гражданку,
При этом читая ей лирику
Лю-шао-Цзы.
Друг Лёвы, Василий Петрович,
галантный мужчина.
Он дворников и постовых
угощает «Пелл-Меллом».
Он дарит уборщицам
лестничных клеток алоэ.
И кормит отборным зерном
пролетающих птиц.
Друг Лёвы, Василий Петрович,
идет по панели.
Ему улыбаются встречные хмурые дяди:
и он попадает под ехавший мимо
троллейбус.
И Лев неутешно
над другом усопшим скорбит.
Василий Петрович (часть II)
Друг Лёвы, Василий Петрович,
Не погиб в катастрофе.
И этим по праву гордятся советские люди,
И женщины дарят герою букеты фиалок,
А дети Богемы ему дифирамбы поют.
Друг Лёвы, Василий Петрович, – борец с алкоголем.
Он зорко следит за упадком кривой потребленья.
Он с гневом срывает с бутылок вина этикетки
И клеит на них этикетки от соков и вод.
Друг Левы, Василий Петрович, не чтит разгильдяйства.
Он ярый сторонник и скромный знаток дисциплины,
Он раньше пяти никогда не уходит с работы
И раньше восьми никогда не приходит домой.
Друг Лёвы, Василий Петрович, – дальновидный политик.
Он шлет и в ООН и в ЮНЕСКО свои предложения.
Его предложеньям все сразу внимают с восторгом
И вводят эмбарго и вето на вывоз и ввоз.
Друг Лёвы, Василий Петрович, стоит на трибуне,
Ему улыбаются хмурые дяди в партере,
И он попадает под пулю агента АНТАНТЫ,
И Лев неутешно над другом усопшим скорбит.
«Не гонитесь за внешним эффектом…»
Не гонитесь за внешним эффектом,
Не давайте мне денег на лапу.
Я не стану салонным поэтом,
Я не чту всемогущего ПАПУ.
Я не верю брюхатым гомерам,
Я слагаю неверные строчки,
И где мне указуют примером,
Я не ставлю положенной точки…
Я глотал свою «Приму» и пиво,
Я хотел себя кончить в шестнадцать.
Заблудившись в плакатах и чтиве,
Мне хотелось во всем разобраться.
И лилейные речи летели,
А мажорные марши играли.
И сливались в черту параллели,
Открывая могучие дали.
Время сказок склонилось к закату,
Когда я перестал удивляться.
Я не чту всемогущего ПАПУ.
Научите во всем разобраться!
Весеннее впечатление
«Прелестно, прелестно!» – кричали
Московские белые чайки,
А три пионера на Пресне
В чижа в подворотне играли,
А древняя дама с авоськой
Гуляла Тверским до молочной,
Гудели заводы. НИИ не стояли,
И чайки прелестно кричали,
И в буднях, грохочущих в небе,
Рождалось чего-то такое.
И очень хотелось, ну очень
Кому-то пожать его руку.
Хотя, откровенно, чего-то
Конечно же и не хватало,
Но пели на стройках малярки.
И вторил им хор штукатуров.
И вдруг ситуация как-то
Сама вроде стала яснее,
И взгляды сердитых смягчились,
Веселые стали смеяться.
И поняли люди, что скоро
Наступит так жданное лето,
Что зелень не зря на деревьях!
И птицы не зря прилетели!
Что снег весь растаял, и кошки
Орут под окном неспроста!
И город кипит ощущеньем.
Сознанием и ликованьем.
И вечером город не хочет ложиться
В постели, ему не до сна.
И все постовые побрились
И теплые сняли шинели.
Торжественно жезлы подняли
И провозгласили: «Весна!»
Белый король
Превратившись в сумрак,
Дремлет Тишина.
А Луна – безумна
И обречена на век…
Жмутся к полкам книги,
В них рассказано о всем.
Звезды, как вериги,
Заковали небосклон…
…Но за чертой Зубастых гор,
Но за грядой, за грядой озер
Белый Король и Конь
Скачут туда, где нет заката.
Белый Король и Конь
Скачут туда – куда, туда – куда:
Где в золотых лугах
Воздух пьянят соцветья мяты.
Белый Король и Конь
Держат свой путь туда.
И мелькают долы,
Отметая прочь
И печаль, и горе…
Высекая искры в Ночь,
Летят гордый Конь и Всадник
В ведомый лишь им
Или Рай, иль Праздник.
Только приглядись, и ты увидишь,
Что за чертой Зубастых гор,
Что за грядой, там за грядой озер
Белый Король и Конь
Правят свой путь сквозь дым столетий.
Белый Король и Конь
Скачут туда…
Где в Золотых лесах счастливо всё,
Что есть на свете.
Белый Король и Конь
Держат свой путь туда.
Отцы и дети
Ты не слышишь слова.
Ты не слышишь совета,
Ты плюешь на заветы
И дело отцов.
Ты не веришь в судьбу,
Ты не веришь в приметы
И приличных не видишь
К тому же ты снов.
Ты считаешь, что ты –
Пуп Земли, а мы – лохи!
Всем теперь хорошо,
А тебе – ни черта!
ТЫ огромный, как слон.
Мы же мелки, как блохи.
Ты богат чем-то там,
Ну а мы – нищета.
Ну, спасибо, родной,
Ты нас всех разуважил,
Вот ты нам показал
То – какие мы есть.
Кто ты в жизни такой?
Что ты в жизни-то нажил?
Только бошку дурную,
Да гонор, да спесь.
Вот тебя бы послать
На Турксиб и Магнитку.
Вот тебя бы, заразу,
На БАМ бы заслать.
Во, стоит остолоп.
Вишь, не прячет улыбку.
Чо ему говорить.
Тока нервы мотать.
«Зубастые рыбы…»
Зубастые рыбы
В прозрачной воде
Пожирают лещей,
Белых как сталь.
Желтые листья
Осенних берез
Лежат на столе
Лесного пруда.
Тело летит
По незримой дуге,
Врезается в воду
И падает внутрь.
Брызги воды,
Возвращаясь домой,
У солнца воруют
Блеск и тепло.
Зубастые рыбы
Бросаются прочь,
Оставив добычу.
И части лещей
Падают к дну,
Как большие монеты,
На дне поднимая
Пылистый ил.
Ты не верь
Ты не верь, что все кончается.
Это глупые слова.
Знаешь, снова возвращается
Все, что кончилось вчера.
И тоска, и одиночество –
Это, право, ерунда.
Солнце выйдет, темень кончится
И исчезнет навсегда.
Завернись в свой плащ простуженный,
Намотай свой серый плед.
Башмаки знакомы с лужами,
Их лелеять смысла нет.
И тоска, и одиночество
Вмиг исчезнут, без следа.
Солнце будет, темень кончится,
Остальное – ерунда.
Дай мне руку!
Я проснулся сегодня,
Чтобы сказать: «Я жив!»
Я проснулся сегодня,
Чтобы сказать: «Я не сдох!»
Это красное солнце горит
Над расстрелянным телом Земли.
Я проснулся, чтобы сказать всем гадам:
«Я жив!»
Дай мне руку,
Мы пойдем с тобой рядом!
Дай мне руку.
Я с тобой.
Кто-то хочет
Свободы задаром
И больше никак.
А другой верещит о каком-то
Величии рас.
Мы забыли, что такое Любовь,
Но отлично знаем, где враг.
А для того, чтоб получить свободу,
Нас учат стрелять.
Дай мне руку,
Мы пойдем с тобой рядом!
Дай мне руку.
Я с тобой.
Я ненавижу того,
Кто хочет меня купить.
Я ненавижу того,
Кто хочет меня продать.
И пока это солнце горит
Над расстрелянным телом Земли,
Я ненавижу того, кто хочет
Тебя убить.
Дай мне руку,
Мы пойдем с тобой рядом!
Дай мне руку.
Я с тобой.
«22 революционных матроса…»
22 революционных матроса,
38 процентов к плану,
6 подневольных рабов,
1 в одиночной камере,
40 подбитых танков,
12-й долгожитель,
3 злые собаки,
100-й почетный зритель.
936 матросов,
801 экскаватор,
7 прорабов в смене,
52-й генератор.
10 челюскинцев в море,
2-я женщина в космосе,
37 параллелей.
1 пятилетний план.
Предъявите свою активность!
Проявите ко мне жалость!
Разбейте еще одного Колчака.
Но обеспечьте мою старость!
«Лишь только упадет на город нежный…»
Лишь только упадет на город нежный
Судьбой окрашенный, вечерний небосклон,
Я выхожу из дома и с надеждой
Иду туда, где тысячи ворон
Кружат под мрачным небом над полями,
Когда-то хлеб дававшими, и где
Стоят столбы погостными крестами,
Предупреждая о моей судьбе.
Я там сажусь на грязный снег и замираю.
Сижу и слушаю до полного темна.
И снова внемлю, как под снегом умирает
Великая Несчастная Страна.
Звезда микрорайона (кич)
Я был один,
Я грустным был.
Я ждал тебя,
Но мой телефон молчал.
Ты не пришла
Ко мне домой,
А я, как моряк,
Искал в тебе причал.
Где ты, Свет?
Где твой след от подметок?
«Отзовись! – я кричу сгоряча, –
Чья ты, чья?» Ча-ча-ча.
Ты, ты, ты моя!
Вся душа в крови,
Но по колено в любви.
Ты вспомни, Свет,
Ночь и рассвет.
Припомни ласки,
Полные огня.
Смеется он –
Микрорайон,
Над тем, что ты
Умчалась от меня.
Где ты, Свет?
Где твой след от подметок?
«Отзовись! – я кричу сгоряча, –
Чья ты, чья?»
Ча-ча-ча.
Ты, ты, ты моя!
Вся душа в крови,
Но по колено в любви.
Здесь!
И только здесь!
Со мной вдвоем
Ты счастье обретешь.
Так отзовись!
И вернись!
Мы знаем, что ты его любишь
И снова придешь!
Где ты, Свет?
Где твой след от подметок?
«Отзовись! – я кричу сгоряча, –
Чья ты, чья?»
Ча-ча-ча.
Ты, ты, ты моя!
Вся душа в крови,
Но по колено в любви.
Ночь
Над землей
Распахнула Ночь
Звездный плащ,
Сотканный из грез,
Что журчат
Ручейками слов
В чьих-то снах,
В чьих-то светлых снах.
Я расправлю плечи,
Оставляя теплый сон.
Ветру я лечу навстречу
В бесконечный небосклон.
Так легко,
Это так легко.
Только я…
Только звездный дым
В той стране,
Где царица – Ночь.
Я один…
Я совсем один.
Я расправлю плечи,
Оставляя теплый сон.
Ветру я лечу навстречу
В бесконечный небосклон.
1975-й
Забыто слово,
Забыта фраза.
Забыто много.
Но только, чу…
Я вижу снова
Два серых глаза
И школьный парк,
И каланчу.
В подъезде дома
Был подоконник.
Этаж второй,
А лифта нет.
Окурок курит
Косматый дворник.
Вид на помойку,
Шестнадцать лет.
Розовый след на белой дороге
В городе пахнет разлукой, и падает снег.
Ветер гоняет обрывки афиш и газет.
Значит, будет зима.
Ровно две тысячи лет
Будет снег, будет снег, будет снег.
Белые хлопья
Небо в лохмотья
И на клочки разорвут,
Ветры прольются
И отзовутся пургой.
Ровно две тысячи лет
Будет лежать белый плед.
Но пройдешь,
Будет след, будет след.
У-уу-уу-уу, на белой дороге.
А-аа-аа-аа, розовый след.
У-уу-уу-уу. а на белой дороге
Останется только розовый след.
Дай твои плечи.
Вечер так вечен и бел.
Желтые фары такси
Разрезают метель.
Это странное слово: «Пока!»
В свете мелькнет рука,
И опять
Только снег, только снег
У-уу-уу-уу, на белой дороге.
А-аа-аа-аа, розовый след.
У-уу-уу-уу, а на белой дороге
Останется только розовый след.
«Где этот край?..»
Где этот край?
Нам его не купить и не продать.
Где этот край?
Нам его не найти и не потерять.
Видишь, небо горит.
Это день предвещает закат.
Слышишь, сердце болит.
Но кто же, кто виноват?
…Я оставлен тобой.
Я знаю слова.
Я умею слагать их в стихи.
Но степная трава
Не захочет поддаться движенью руки.
И никогда, даже во сне,
Не наступит покой.
Кто виноват?
Может быть, ты.
Может быть, я.
Может быть, мы? …
Но я оставлен тобой.
Что-то не так…
Что-то не то…
Что-то не там…
Что-то не тут…
Может быть?… Нет!
Может быть?… Да!
Может быть, лгут!
Будет весна,
Утро новый подарит рассвет:
Но никогда, уже никогда, совсем никогда
Я не узнаю ответ:
Почему я оставлен тобой?
Рай
Рай – это лай собак.
Рай – это только страх.
А в зажатых ладонях
Снег не станет водой,
Он превратится в кровь.
И в Великую реку
Ручьями вольются
Наша Ненависть и Любовь,
Получив свой Рай.
Ты видишь, метели метут.
Ты слышишь: ветер, ветер, ветер!
Это наши души
Отчаянно ищут свой край.
Великий Господь, услышь наш голос,
Ведь мы твои дети, дети, дети.
Дай нам своей любви,
Хоть немного дай.
Подари нам Рай.
Сердце – не камень,
Это вулкан.
А глаза – это льдины,
Но только весной.
Вечные грешники катят свой камень вверх.
Вверх!
И хотя наша кровь
Никогда не станет
Водой или травой.
Но, Господи праведный,
Помилуй и спаси нас всех.
Подари нам Рай.
Уйди от контроля
Дай мне небо в алмазах,
Это твой шанс.
Закати луну, как монету, за горы.
Я готов утонуть в глубине твоих глаз.
Я давно уж готов сжечь этот город.
Припев:
Уйди от контроля – это мой призыв.
Уйти от контроля в концентрацию воли.
Уйти от контроля – 14 букв.
Уйти от контроля.
Уйти от контроля.
Меж двумя шагами роковая черта,
А разгадку финала знает только асфальт.
Между жизнью и смертью стоит высота.
Баланс – это чушь,
Если важен финал.
Припев.
Страх ощущенья – это путь вбок.
Мораль, как расстрел,
Как анафема, взгляд.
Я хочу услышать, как поет Бог,
Но почему-то слышу только вой собак.
Припев.
Где небо в алмазах,
Где течет река,
Где луна закатилась,
Как монета, за горы,
Не стреножены кони,
Меч ласкает рука.
Мы готовы войти и
Сжечь этот город.
«46 вёсен и 37 лун…»
46 вёсен и 37 лун
Он глотал стихи
И точил колун.
Он умел резать
Из огня цветы,
Засыпая в траве,
Не страшась наготы,
Отвечая по полной
За все и за вся.
Все равно он помер –
По-ве-сил-ся!
Все равно он сгинул –
Утонул в воде,
Поищи, попробуй,
Его нет нигде.
Хоть заключи письмо
За сургуч-печать,
Все равно не поможет –
Плачь – не плачь.
Отойди на шаг,
Погляди в глазок.
В перекрестке прицела –
Томатный сок.
И не страшно женщин,
И не жаль тайги.
Больше крыть уж нечем –
Жги – не жги.
Так мели, Емеля,
Языком-метлой,
Хоть твоя неделя,
Не найдешь покой.
Не найдешь ответа,
Не дождешься сна,
Просто это – край света,
А за ним – ни хрена.
Уходи, оглохни,
Провались в дыру.
Видишь – в шапке блохи
Скачут по нутру.
За плечом – плечо,
В пузыре – моча,
Трахни по башке
Егора Кузьмича.
Убей, убей, убей, убей
Убей, убей, убей,
Убей, убей, убей, убей,
Убей меня, убей, убей.
Белый петух забрался в просо.
Белый петух не спит, не спит.
Убей, убей, убей меня.
Белый петух не спит,
Спрячься в траве,
Упади в листву,
За взглядом узнай
Прищур, пригляд.
По Фаренгейту 638,
По Гринвичу ровно 35.
Убей, убей, убей меня.
Убей, убей, убей.
Где-то плавают рыбы,
В чем-то бегают звери.
Я дал 8 за 100,
Что я не в прогаре,
Или в угаре
Или на сваре,
Или за то, что
Мой фант не в игре.
Убей, убей, убей меня.
Убей, убей, убей.
Как быстро все кончилось,
Кончина свершилась,
Вновь все вопросы
Остались открытыми,
Однако, что самое
Странное, сраное,
Опять ничего, ничего не случилось.
Убей, убей, убей, убей меня, убей.
Без названия стих
У Пети был брат Коля,
Коля учился в школе.
А Петя нигде не учился –
Петя был просто герой.
Коля пыхтел на уроках.
А Петя торчал на тусовках,
А также торчал он плотно
На Роке, цветах и траве.
И как-то на самом рассвете
На свете не стало Пети.
И фаны на всем белом свете
Сказали: «Петя – наш Бог.
Петян, мы тебя не забудем,
Под Петю косить мы будем,
И наши слова про Петю
Напишем на каждом углу».
А Коля стал в средней школе
Не Колей, а братом героя,
И все говорили: «Коля,
Расскажь нам про брата Петра».
А Коля дружился с Витей,
И все говорили: «Смотрите,
Это ведь тот самый Витя,
Друг брата героя Петра».
Просили, давай, расскажите,
Поведайте. Коля и Витя,
Каким он был, брат друга Вити,
О чем и по ком он страдал?
А Коля сначала стеснялся,
Витян поначалу терялся,
Но, видя вокруг уваженье,
Они начинали гнать.
И девочки нервно рыдали.
Их парни, кряхтя, обнимали,
И шла папироска по кругу,
И лился сушняк и портвейн.
И больно рыдали аккорды.
И кулаки барабанили морды,
И вновь возвращалися мысли
К тому, что Петя – наш Бог.
Наверное, так и надо.
Наверное, в этом правда.
Конечно же надо верить.
Кто спорит, что нужно любить?
Я совсем не хотел смеяться,
Но никому не дознаться,
Ни Коле, ни Оле, ни Вите,
Каким он все-таки был.
И если вам скажут:
«Я знаю.
Мы вместе росли и бухали,
Мы вместе и рядом страдали».
Не верьте им, гонят они!
Король проспекта
Я – король проспекта,
Я стою здесь давно.
Я промок и продрог,
Но мне все равно.
Я купил в переходе
У бабульки цветы.
Меня два раза вязали
ОМОН и менты.
Припев:
Я доеду, Люся. Люся, я доеду.
Дождись меня, Люся, спать не ложись.
Я приеду, Люся, Люся, Люся, я приеду.
Только в тачки не содят, хоть удавись.
Два червонца, Алтуфьевка,
Братан, очень надо.
Выручи, друг, ведь закрылось метро.
Да не пьяный я, просто гуляла бригада,
Отмечали «квартальную» и Рождество.
Припев:
Я доеду, Люся, Люся, я доеду.
Дождись меня, Люся, спать не ложись.
Я приеду, Люся, Люся, Люся, я приеду.
Только в тачки, гады, не содят, хоть удавись.
Довезите, братцы,
Денег мало – так что же.
Да не грязный я, что ты,
Отряхнуться могу.
Но пацан из «девятки»
Хрясь мне по роже,
Шарах в поддыхалку,
И я опять на снегу.
Хрясь, хрясь по роже.
Грязь, грязь на коже.
Хрясь, хрясь, и рожей в грязь.
Хрясь, хрясь по роже.
Грязь, грязь на коже.
Хрясь, хрясь, и рожей в грязь.
Я лежу на спине,
Надо мной фонари.
А на них снегири,
А в глазах – упыри,
Я в противном снегу.
Как Папанин потерян.
Где моя азбука Морзе?
Ребята, где берег?
Люся, Люся, Люся,
Дождись моряка.
Я – король проспекта,
Я беспечен и весел.
Я, как летчик Мересьев,
Гребу локтями снег.
Я прорыл траншею,
В нее положат рельсы,
По ним поедет трамвай,
В нем будет 100 человек.
Янки Додсон
Он всегда косолапил, когда ходил,
И как-то странно поводил плечом.
У него было невнятное лицо,
С таким лицом хорошо быть палачом.
Лицо его было как сморщенное яблоко,
Забытое червями в первом снегу.
И сколько ни силюсь, но цвет его глаз
Я почему-то вспомнить никак не могу.
Лет 15 назад у него был плащ,
Такой, из болоньи, рублей за 30.
Их продавали на каждом углу.
И у него был портфель крокодиловой кожи,
Их слали за водку нам прибалтийцы.
Но кожа была 100 %-ный кожзам.
Что он носил в этом портфеле,
Не знал никто, и не ведал он сам.
…Явно портфель был пустой,
Без вопросов, наверняка.
Я вспомнил, как я прозвал его –
«Янки Додсон», я звал его «Янки Додсон».
Каждое утро на втором этаже
Я всегда пил кофе и смотрел во двор.
Он проходил в своем сером плаще,
Слегка озираясь, как опытный вор.
И когда он скрывался
За кустами, вдоль тропки –
А кустов во дворе у нас было много –
Я всегда говорил себе:
«Янки Додсон, я знаю,
Чем кончится эта дорога».
…Я всегда называл его именно так –
«Янки Додсон», я звал его «Янки Додсон»
А когда вечерело
И мы с друзьями пили вино
Или пели песни,
Он всегда проходил мимо нас
В плаще нараспашку,
Суров, но весел.
Походка его не была очень твердой,
Но он крепко держал свой портфель под мышкой.
Мы кричали ему: «Выпей с нами, Додсон».
А он отвечал: «Пошли вы на х… мальчишки!»
…Именно за это я и прозвал его –
«Янки Додсон».
Канарейки, 9-й калибр и тромбон
Эй, налей-ка мне 200 грамм отпускного,
Нахлобучь вместо шляпы
На макушку тромбон.
Я раздал все долги под честное слово
И плюнул луной в пропитой небосклон.
Припев:
Кто скажет про мою девчонку.
Что она совсем некрасива,
Кто скажет про мои штиблеты,
Что они совсем несвежи,
Но зато я надраил все улицы
В этом городе
Беспощадным блеском
Моей бессмертной души.
Эй, налей-ка мне 200 грамм наудачу
Да еще приплюсуй к ним 9-й калибр.
Побрей мне башку вместо меди на сдачу,
И я сожгу все старые письма,
А пепел брошу в сортир.
Припев.
Эй, налей-ка мне 200 грамм на веселье,
И когда я отсюда рвану по прямой.
Раздав все долги, посадив канареек
В прореху кармана, чтобы греть их рукой.
Припев.
Эй. налей-ка мне 200 грамм на дорогу,
И хотя все дороги протерты до дыр,
Я врежу по звездам своим тромбоном
И заряжу канареек в 9-й калибр.
Мой друг уехал
Мой друг уехал далеко
И не вернется, и не вернется.
Мой друг уехал далеко,
А сердце стонет, рвется
Туда, за дальние моря.
За горы, за равнины, за поля,
За хмурь косматых облаков,
За солнце, за луну, за берег моря.
Туда, где первым снегом занесен
И стерт навеки след его ноги,
Где птицы чертят черные круги по небу.
Мой друг уехал.
Мой друг уехал далеко,
И стало грустно, и стало грустно.
Мой друг уехал далеко,
И стало пусто, пусто.
А на дворе опять весна,
Природа притаилась
Пред рождением любви.
И завтра будет новый день,
Он будет весел и горяч,
Как воин на монгольском скакуне,
Сжимающий копье
И с колчаном отважных стрел.
Он будет на него похож –
Того, кто не вернется никогда.
Мой друг уехал,
Мой друг уехал,
Мой друг уехал навсегда.
БОЛЬ
Неужели все умерло?
Неужели все умерло.
Но земля не остыла
Еще от шагов,
Не увяли слова,
Наши запахи в сумерках
Льются тонкими струями
Теплых ветров.
Отпусти меня, боль,
Отпусти.
Что же стало, скажи?
Что случилось?
Ответь мне.
Тени страшных стрекоз
Все парят, все парят.
То ли бабы ревут
Или звери, иль дети,
Или это опять
По кому-то звонят.
Мы совсем почернели.
Превратились в сухие деревья.
Выход снова не найден,
Потому что не найден вход.
Я хотел бы уснуть,
Чтобы больше не бредить.
Я хочу рассмеяться,
Увидев новый восход.
Отпусти меня, боль, отпусти.
Хочет хоть кто-то
в омуты, в броды.
В посветы, в грозы,
В петлю из солнца.
Вскачь, в черноту.
В чахлые счеты
Веры и рвоты,
В дым сигареты,
Словно в свечу.
Припев:
Хочет хоть кто-то
Укрыть меня пледом
Или на ночь,
Иль навсегда.
Может хоть кто-то
Смирить меня с небом?
Может быть, нет.
А может быть, да.
Думы, как трели.
Думы-перины
И тамбурины судьбы.
Как тамбура.
И параллели комьями глины
Слепою кобылою
К свету костра.
Припев:
Но хочет хоть кто-то
Укрыть меня пледом
Или на ночь,
Иль навсегда.
Может хоть кто-то
Сравнить меня с небом?
Может быть, нет,
А может быть, да.
Славные бесы.
Чумазые боги,
Слезы-занозы кровью с лица.
Снова колеса, снова дороги,
Только луна, как шоссе, без конца.
Припев:
Хочет хоть кто-то
Укрыть меня пледом
Или на ночь,
Иль навсегда.
Может хоть кто-то
Смирить меня с небом?
Может быть, нет,
А может быть, да.
Может хоть кто-то
Сравнить меня с небом?
Может быть, нет,
А может быть, да.
Плачь
Светофоры свет не жгут – ждут,
Даже ветра след простыл – сплыл.
То ли стужа, то ль жара тут,
То ли трепет, то ли боль крыл.
А по небу киноварь – марь,
По дорожке одуванцы в цвет.
Все как прежде, только жаль, жаль,
Со вчера тебя теперь нет.
Сказаны слова ли в вечер,
Привечал ли, чаял наши встречи,
Как любил, во что ты верил свято, –
Никогда уж не узнать мне, папа!
Не пришлось черкнуть и пары строк впрок,
Не сложилось пары фраз враз.
Просто я любил тебя как будто в долг,
И по-прежнему люблю так.
Как полынь-траву, лобзал лоб,
Так неловко обхватив гроб.
Но увел тебя к себе Бог
И не дал мне даже пары слов в долг.
Скован кисеей черной,
Скомкан красной кисеей.
Речи на погосте вздорны,
Доброй мысли на погосте – ни одной.
Криками зашлась мама,
Плачут все, как детки – жалко,
Взять бы, улететь в кусты да ветки,
Да и закричать там черной галкой: папа!
Watch TV
Где мой remote control, я отползу на пару метров.
Здесь мой телек, тут моя тахта.
Здесь не возьмут меня шпионы и злобные агенты.
Здесь бутылка водки, здесь припрятана еда.
Я буду watch TV, я буду watch TV.
Я буду вуду, вуду буду, watch TV.
Я буду watch TV, буду watch TV.
Я буду вуду, вуду буду, буду watch TV.
Мне ничего не надо, мне не важен никто
Я в «Ростокино-Лада», не парюсь за авто.
Последние герои боролись за успех,
А я нажал на кнопку и вырубил их всех.
Я буду watch TV, буду watch TV.
Я буду вуду, вуду буду, watch TV.
Я буду watch TV, буду watch TV.
Я буду вуду, вуду буду, watch TV.
Это вам не лезгинка, а твист!
Я правлю телемиром, я бог его небес.
Я создал «Русское лото», я создал «Поле Чудес».
Хоть ты меня считаешь уродом и дебилом,
Но я то сам себя считаю просто Бенни Хиллом.
Я буду watch TV, я буду watch TV.
Я буду вуду, буду вуду, watch TV.
Я буду watch TV, буду watch TV.
Я буду вуду, буду вуду, watch TV.
Я буду вуду TV, вуду TV,
Буду вуду, буду TV.
Я буду watch TV, буду watch TV.
Я буду вуду, буду вуду, watch TV.
Третья чаша
Иногда мне кажется – Бог давно умер.
Он тихо прилег и мирно почил.
Но один дальнобойщик клялся, что в Туле
Бухал с ним в компании местных водил.
Они начали с красного, потом побежали за водкой.
На запивку взяли паленый «Боржом».
И когда покупали хлеб и селедку,
Вдруг Создатель кого-то пырнул ножом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Когда все невпопад и сжигает злоба,
Когда страшная боль аорту рвет,
Я зову лишь его, я призываю Бога,
Но всегда опасаюсь, что он не придет.
Когда сердце, как камень, срывается в пропасть
Унылой, страшной, нудной тоски.
Мне нужен лишь взгляд, мне не нужен локоть,
Мне нужно пожатие Его руки.
Но я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Вдруг я вижу архангелов, и каждый держит по чаше.
«Честь» и «Позор» предлагают: «Бери!»
«Так нечестно, ребята, не вашим, не нашим,
Дайте мне чашку под номером три!»
Но они лишь хохочат как-то зло и упорно,
Тот, что с «Честью», мне злобно: «Бери же, бери!»
«Дайте, гады, другую», – кричу во все горло, –
Дайте мне чашу под номером три!»
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Я не знаю, что мне делать с моим Богом.
Но я не знаю, что мне делать с моим,
С моим, с моим, с моим, с моим, с моим…
IКЕЯ
Этот мир лишь стандарт магазина IKEЯ,
Я не понимаю: кто я и где я?
Я не знаю, что делать, я не знаю, как быть.
Я еще не подох, но уже боюсь жить.
Вот такая вот х. ня у меня, у меня!
Вот такая вот х. ня у ме-у ме-ня!
Я хочу быть волком, мне пихают в рот «Ролтон»,
Кость сосет доктор по фамилии Волков.
Я не человек, я стандартный продукт,
Я ничего не кипятил, но за мной уже идут.
Вот такая вот муйня у меня, у меня!
Вот такая вот х. ня у ме-у ме-ня!
Я залезаю в net, жму какой-то клик,
За ним какой-то чат, в нем какой-то freak.
Мне не надо от него крутого детского порно,
А просто найти эту падлу и дать ему в морду.
Вот такая вот муйня у меня, у меня!
Вот такая вот муйня у меня!
Я ни черта не знаю, никому не верю
Я ухожу от всех, но прихожу в IKEю.
Я как слепая кляча, я унижен, я обложен,
Я кружу по кругу, я почти уничтожен.
Дайте мне стать хоббитом Фродо, дайте трахнуть принцессу.
Скакать на долбаном пони по сраному лесу.
Этот мир лишь стандарт IKEЯ,
Но я хочу знать, кто я, я хочу знать, где я!
Вот такая вот муйня у меня, у меня!
Вот такая вот х. ня у ме-у ме-у ме-ня!
Вот такая вот х. ня у меня, у меня!
Вот такая вот х. ня у ме-ня!
Вот такая вот х. ня у меня, у меня!
Вот такая вот муйня у тебя и у меня!
Эксгибиционист
Этот мужчина живет напротив.
Он любит женщин, которые спят.
И если он днем – инженер на заводе,
То ночью он – законченный сексопат.
Он – эксгибиционист!
Он – маньяк!
Включив «Спидолу» и взяв бинокль,
Садится на стул, и, открыв окно,
Он хочет анфас, он хочет профиль,
Он хочет женщину, пока темно.
Он – эксгибиционист!
Он – маньяк!
Он нервно курит, сжигая губы,
И, фокусируя свой микромир,
Он запускает свои флюиды
В ночной переполненный эфир.
Он – эксгибиционист! Он – маньяк!
О чем поет гитара
Женщина плачет, ребенок не спит,
О чем поет гитара?
Вольная птица в небе кружит,
О чем поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
О чем поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
О чем поет гитара?
Первый подснежник на талом снегу,
О чем поет гитара?
Жар снегирей на том берегу,
О чем поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
О чем поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
О чем поет гитара?
Свет маяка в туманной дали.
О чем поет гитара?
На рейде уныло гудят корабли.
О чем поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
О чем же поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
Так о чем же поет гитара?
Все крыши ссутулились, в городе ночь.
О чем поет гитара?
Окна ослепли, их залил дождь.
О чем поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
О чем поет гитара?
Ой, мой Боже, дорогой,
Так о чем поет гитара?
Только одно оконце не спит.
Вот о чем поет гитара!
Кто-то кого-то ждет и грустит.
Вот о чем поет гитара!
Ох, мой Боже, дорогой,
Поет моя гитара!
О вечной любви, святой, неземной
Поет моя гитара…
Вот о чем поет гитара…
Вот о чем поет гитара…
Поет моя гитара…
Вот о чем поет гитара…
Лейтенанты
Пускай еще пока не знали мы
Ни сладких ласк, ни женских чар.
Пусть на себе не испытали мы
Любви пленительный угар,
Но в двадцать лет уже обстреляны
Мы в тяжких, гибельных боях,
И хорошо уже умеем мы
Стоять на линии огня.
Горели дни, пылали ночи те,
И смерть летала хохоча.
Нам не нужны чины и почести,
У нас есть звезды на плечах.
Горели дни, пылали ночи те,
Где смерть летала хохоча.
Нам не нужны чины и почести,
У нас есть звезды на плечах.
Пусть глупый держит за мальчишек нас,
Дурак смеется за спиной,
Но выполняли мы любой приказ,
Ведя солдат в неравный бой.
Подняв ТТ в атаку первыми,
Бросали юные тела.
А сколь под звездами фанерными
Лежит нас с Буга до Днепра.
Горели дни, пылали ночи те,
И смерть летала хохоча.
Нам не нужны чины и почести,
У нас есть звезды на плечах.
Горели дни, пылали ночи те,
Где смерть летала хохоча.
Нам не нужны чины и почести,
У нас есть звезды на плечах.
Пусть наши звездочки неброские,
Но не забыть нам никогда
Ни Сталинградские, ни Псковские
Бои, окопы, холода.
Нам не забыть ни дни, ни ночи те,
Ни те суровые года.
Но здесь мы ставим многоточие,
Все остальное – ерунда.
Нам не забыть ни дни, ни ночи те,
Ни те военные года.
Но здесь мы ставим многоточие,
Все остальное – ерунда.
Ерунда, ребята!
Вспомним, ребята, как
Горели дни, пылали ночи те,
И смерть летала хохоча.
Нам не нужны чины и почести,
У нас есть звезды на плечах.
Горели дни, пылали ночи те,
И смерть летала хохоча.
Зачем чины, зачем нам почести?!
У нас есть звезды на плечах.
Нас было четверо
Я с ним ни разу в самоволку не ходил
К избушке той, что притаилась у оврага.
Товарищ мой мне очень часто говорил,
Мол, ты – салага, мол, ты – салага.
Марджинджа, Марджинджа, милая моя,
Воевать на фронт пойду я, жди меня,
Марджинджа, Марджинджа, милая моя,
Воевать пойду я, жди меня.
А я салагой не был никогда,
Я выполнял все ворошиловские нормы –
Я бил в десяточку фанерного врага
И с трехлинейки, и с орудий дальнобойных.
Марджинджа, Марджинджа, милая моя,
Воевать на фронт уходим, молодцы, курсанты, братцы!
Марджинджа, Марджинджа,
Другой мой друг хоть и закончил ФЗО,
Но в мире спорта был в большом авторитете.
Имел значки во всех ступенях ГТО
И в межфабричной побеждал он эстафете.
Эх, Марджинджа, Марджинджа, милая моя,
Воевать на фронт уходим, молодцы, курсанты, братцы!
Марджинджа, Марджинджа, жди меня!
Мой третий друг – профессорский сынок,
У них на Сретенке огромная квартира.
Ему папаша бронь устроить мог,
Но друг мой выбрал ромбы командира.
Эх, Марджинджа, Марджинджа, милая моя,
Воевать на фронт уходим, молодцы, курсанты, братцы!
Марджинджа, Марджинджа,
Всего нас четверо, мы разные совсем
По воспитанию, по жизни, по законам.
Но скоро уж присяга, а затем
По эшелонам, по эшелонам.
Но скоро уж присяга, а затем
По эшелонам, брат, по эшело-o-нам.
Эх, Марджинджа, Марджинджа, милая моя,
Воевать на фронт поеду, жди меня,
Марджинджа, Марджинджа, жди меня!
Перезвоны
Громыхают горизонты и пылают города,
Все туда уходят фронты, и мой полк идет туда.
Там свинец, там дым и пламень и кровавая земля,
Ухожу туда, родная, чтобы защитить тебя.
Ухожу туда, родная, чтобы защитить тебя.
Перезвоны, пересвисты в тихой роще до утра.
С вами были мы так близки, это было лишь вчера.
В перезвонах, в пересвистах улыбалась нам луна.
Были мы вчера так близки, разлучила нас война.
Были мы вчера так близки, разлучила нас война.
Коль паду в бою неравном, сразу б мне не помирать,
Чтоб ваш образ лучезарный в смертный час мне увидать.
А когда сомкну я очи и от ран скончаюсь я,
Ваше сердце больно очень стукнет, вспомнив про меня.
Ваше сердце больно очень стукнет, вспомнив про меня.
Перезвоны, пересвисты в нашей роще до утра.
Были с вами мы так близки, это было лишь вчера.
В перезвонах, в пересвистах улыбалась нам луна.
Были с вами мы так близки, разлучила нас война.
Были с вами мы так близки, разлучила нас война.
Иероглифы
Cтруятся как ленты, текут как пески
И лживо ласкают шагреневой кожей.
Их лики и блики стучатся в виски
Тех снов, что опять предлагают прокрустово ложе.
Остается упасть и забыться навек,
Только сердце не хочет: «Не дамся, не дамся!»
Но кровью из вен и из носа на снег
Брызнул иероглиф: «Я жив, я остался!»
Это лишь кровь, только теплая кровь,
Она на морозе быстро станет красною льдышкой.
Ты возьми эту льдышку в руки, положи эту льдышку в рот,
Станет холодно, вкусно и немножко кисло.
Перчатка из кроличьей шерсти внутри так приятно тепла,
Ее ты направишь на свет туда, где ночные фонарики.
И увидишь на мягких ворсинках много тугого стекла
Из мертвых снежинок, скатанных в шарики.
И ты ужаснешься и вскрикнешь,
Заплачешь навзрыд и навек,
Но это лишь миг, как щелчок аппарата фотографа.
А потом ты спокойно ляжешь на снег
И будешь есть жадно мои иероглифы.
А потом ты очень спокойно обнимешь собою снег
И вопьешься губами в мои иероглифы.
Но это лишь кровь, только теплая кровь,
Она на морозе быстро станет алою льдышкой.
Ты возьми эту льдышку в руки, положи ее в рот,
Станет холодно, вкусно и немножко кисло.
Ты возьми эту льдышку в руки, положи эту льдышку в рот,
Станет холодно, вкусно и немножко кисло.
Белые дороги
Ничего не дается совсем просто так,
Даже малый шажок, даже самый пустяк.
И ничто не случится ни зря, ни назло,
Эта фраза никчемна, тебе повезло.
Белые дороги, белые дороги
Исходили мои ноги все белые дороги.
Белые дороги, белые дороги
Исходили мои ноги все белые дороги.
А в горле черствый комок, и сердце так больно стучит.
Я собою самим омерзительно ранен.
Только снег за окном так чудесно, прелестно блестит.
Я разменян глотками, он размерян шагами.
Белые дороги, а белые дороги
Истоптали мои ноги все белые дороги.
Белые дороги, а белые дороги
Истоптали мои ноги все белые дороги.
Я пропитан вином, я страстями сожжен.
Я себя не прощаю, но собой не раздавлен,
Вот только снег за окном, божий снег за окном.
Отчего-то по-детски прекрасно печален.
Белые дороги, белые дороги
Исходили мои ноги все белые дороги.
Белые дороги, а белые дороги
Истоптали мои ноги все белые дороги.
Исходили мои ноги все белые дороги.
Истоптали мои ноги все белые дороги…
Невезение
Я не видел, ребята, море
Ни весеннее, ни осеннее,
Я не видел, ребята, море,
Невезение, невезение.
Не ходил с моряками в плаванье
Океанами, океанами,
И в штормах не бывал ни разу я
С ураганами, с ураганами.
Я не видел, ребята, горы
Ни высокие и ни низкие.
Я не видел, ребята, горы
Ни далекие и ни близкие.
Не видал лавины и пропасти,
Не взбирался к вершине дерзко я,
Потому что на нашей местности
Лишь пригорочки с перелесками.
Городов не видал, ребята, я
Только с поезда, только с поезда.
Городов не видал, ребята, я
Только проездом, к фронту проездом.
И вот эту песенку малую
Уже не спою, я больше не спою,
Потому что вчера под Варшавою
Я погиб в бою, я погиб в бою.
Я не видел, ребята, море
Ни весеннее, ни осеннее,
Я не видел, ребята, море,
Невезение, невезение…
Сколько был я зол (карама)
Но сколько был я зол, сколько был не прав,
Сколько истоптал я по пьянке трав.
Сколько слез пролил, сколько слов забыл,
Сколько надурил, сколько натворил.
Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня, не возьмешь меня.
Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня и не возьмешь меня.
Ты не ходил со мной, хоть зову с собой.
Не люби меня, хоть прошу любить –
Ведь я сам себе и не сват и не брат,
Очень часто я сам себе не рад.
Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня, не возьмешь меня.
Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня и не возьмешь меня.
Не проси меня – не допросишься,
Не носи даров – не наносишься,
Не смотри в глаза – тебе в них пропасть,
Будешь плакать по мне, будешь ночью звать.
Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня, не возьмешь меня.
Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня и не возьмешь меня.
Так не зови меня – я же не приду,
Ты привяжи меня – я все равно сбегу,
Ты ударь меня – я рассмеюсь в ответ,
Уродился я уж таким на свет.
Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня и не возьмешь меня.
Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня –
Не поймешь меня и не возьмешь меня.
Хоть ты режь, хоть ты ешь –
Не поймешь и не возьмешь
Хоть ты ешь, хоть ты режь –
Не поймешь и не возьмешь меня.
Сре-тен-ка
Я бегу через окна забитых домов,
Через плесень дворов, сквозь пыль переулков,
Я бегу сквозь трясины пророков и снов,
Через жесть гаражей и пеплы окурков,
Через граффити – все на зеро!
Сквозь взгляд невпопад, сквозь шелесты платьев
Я бегу сквозь нож под ребро,
Сквозь до боли шальные и злые объятья,
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а-а…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой маленький и ласковый зверь, сретенка…
Я бегу сквозь дурную, ненужную смерть
В луже бурой мочи под лестничной клеткой,
Я бегу сквозь кору тополей,
Через перья синицы, сидящей на ветке,
Через чьи-то следы на песке,
Сквозь опоры мостов, сквозь игольное ушко,
Я бегу через что-то еще,
И мне душно, мне душно, мне душно, мне душно.
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а… сре-тен-ка…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой ласковый и нежный зверь…
Я бегу сквозь свистки постовых,
Сквозь палатки газет, сквозь игральные фишки,
Я бегу сквозь асфальт мостовых,
Сквозь морщины старух, сквозь рекламные вспышки.
Я бегу сквозь притихший партер,
Сквозь закрытый web-сайт, сквозь гудок телефона.
Я бегу сквозь кошку в траве
Прямо в дыры озона, в дыры озона,
Сре-тен-ка, сре… а-а… сре-тен-ка-ка… сретенка,
Сре-тен-ка, сре-тен-ка,
Мой ласковый и нежный зверь…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, ка-ка-ка…
Сре-тен-ка, сре-тен-ка…
Сре-тен-ка, ааааа…
Трусики «бобо»
Каждый вечер одно и то же,
Все тот же какао, все в той же чашке.
Все те же в коробке спицы, клубочки,
Те же на полке в горшочке цветочки,
Как бы ромашки, но не ромашки.
Белые слоники, желтые рыбки,
Все в той же пятилитровой банке
Медная лампа под антикварку,
Все та же тахта вначес наизнанку,
Та же пижама в тюремную клетку
И тапки, дурацкие тапки.
Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит…
Я помню эти трусики, трусики «бобо»
С красными бантиками по бокам,
С синей резиночкой, нежной резиночкой,
Под ней был ажурный шелковый кант.
Они так похожи на мои морщины,
На мой дряблый живот или на анурез.
На мой целлюлит и мою одышку,
Мою мерзкую похоть при слове: «Секс,
Секс, секс, секс!!!»
Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит…
На столе лежит нож с эбонитовой ручкой,
Ты режешь им хлеб, но лучше себя б.
На столе пузырек, в нем твоя валерьянка.
Но я налью в него завтра крысиный яд.
И твои драные трусы с надписью «бобо»
С когда-то красными бантами по бокам,
И мои потные руки, поганые руки
Тянутся к этим поганым трусам.
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хватит, хватит, хватит!!!
Хватит, хва-хва-хватит! Хватит, хватит, хватит!
Грязная песня
Мы познакомились с тобою на танцах,
Там все плясали модный танец «рэйв».
Мы познакомились с тобою на танцах,
Я сказал: «Мне близок Ник Кейв».
Ты сказала: «Это олдово»,
Ты сказала: «Это не в кайф»,
Ты сказала: «Это не клево»
И что это старпёрский драйв.
А я хочу быть твоим сексуальным объектом,
А я хочу быть твоим сексуальным объектом,
Я так хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом…
Мы сидели с тобою в баре,
Там про что-то кричал Курт Кобейн.
Мы сидели с тобой в дискобаре,
И я сказал: «Мне близок портвейн!»
Ты сказала: «Это олдово».
Ты сказала мне: «Сам его пей!»
Ты сказала: «Это не клево»
И что LSD явно главней.
А я хочу быть твоим сексуальным объектом,
А я хочу быть твоим сексуальным объектом,
Я так хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом…
Мы встретились с тобою в больнице,
Где у нас принимали мазок.
Мы встретились с тобою в больнице,
Где обнаружен у нас был гонокок.
Ты сказала: «Что скажет мама»,
Ты сказала: «Я хочу умереть»,
А я ответил: «Это – олдово!»
«Дура, б… хватит реветь!»
Я не хочу быть твоим сексуальным объектом,
Я не хочу быть твоим сексуальным объектом,
Я не хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом…
Свободу Анджеле Дэвис
Таких, брат, ребят не найдешь.
Я искал, но уже не надеюсь.
Он носил платформяк под коричневый клеш
И прическу «Анджела Дэвис».
Свободу Анджеле Дэвис!
От Анджелы Дэвис руки!
Дайте свободу Анджеле Дэвис!
Дайте свободу, суки!
Били его все сразу:
Школа, ментура, до́ма,
Почему ты такой, зараза,
По тебе же, гад, плачет зона.
Ведь ты же ни за грош пропадешь.
В нем была до жизни жадная смелость,
Он носил платформяк под коричневый клеш
И прическу «Анджела Дэвис».
Свободу Анджеле Дэвис!
От Анджелы Дэвис руки!
Дайте свободу Анджеле Дэвис!
Дайте свободу, суки!
Свободу Анджеле Дэвис!
От нашей Анджелы руки!
Дайте свободу нашей Анджеле!
Ну дайте ей свободу, суки!
И гнобили его за то, что вечно молчит,
И за то, что не в меру весел,
И за то, что всегда на гитаре бренчит,
Но не знает хороших песен.
Он был вечный изгой, и всегда нехорош.
Но в нем была эта странная смелость:
Он носил платформяк и коричневый клеш
И прическу «Анджела Дэвис».
Свободу Анджеле Дэвис!
От Анджелы Дэвис руки!
Дайте свободу нашей Анджеле!
Дайте свободу, суки!
Свободу Анджеле Дэвис!
От Анджелы Дэвис руки!
Дайте свободу нашей Анджеле!
Ну дайте ей свободу, суки!
Ночной полет
На снегу лежат следы
Словно плеши, словно плеши.
Поперек следов – столбы,
На которых свет повешен,
Он растерзан и раскис,
Полосатый, как тельняшка,
Свет беспомощно обвис
На троллейбусных растяжках.
Только ночь, ночь, ночь…
Только ночь, ночь, ночь…
Только ночь, ночь, ночь…
Только ночь, ночь, ночь…
Я, как будто малый гном,
Еле видный мальчик-с-пальчик,
По дороге в гастроном
Лишь неясно обозначен.
И, не нужен, прохожу,
Словно тень я, словно тень я,
В зеркала окон гляжу,
Не имея отраженья
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
Где забытый светофор
Встрепенется ритмом «Reggae»,
Как стрельнут в меня в упор
Злые мысли о побеге,
И сожмет виски в тиски
Боль до умопомраченья,
Я завою от тоски
Без сомненья и стесненья.
А когда отступит страх
На секунду, миг короткий,
Я как взмою на крылах
Над бульваром и высоткой,
И, над Яузой летя,
Звонко свистнув что есть мочи,
Пронесусь дугой шутя
В черной ночи, между прочим.
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
Коля «Огонек»
Из пятидесяти пяти – тридцать лет отсидки,
Вот кумекай да смекай, в чем твоя лафа.
Но в голенище сапога – набранная финка,
И блатной авторитет жив еще пока.
Но мы ж его учили, мы ж его просили:
«Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок.
У тебя же просто не осталось творческого роста,
И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек».
Но Коля с детства строгий, Коля двинул ноги
По центральной площади, где большой вокзал.
И в мужском сортире импортный мобильник,
Просто вынув набраную финку, взял и отобрал.
Но мы ж его просили, мы же говорили:
«Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок.
У тебя же просто никакого творческого роста,
И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек».
Не сфартило Коле мобильнуть на волю –
Выперлась с каптерки вдруг бабулька – божий василек.
С шайкою и шваброй и с больной подагрой,
Но бабка смело засвистела в ментовской свисток.
Но мы ж его просили, как мы говорили:
«Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок.
У тебя же просто никакого творческого роста,
И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек».
ПМГ, наручники, ноют ноги-рученьки,
АКМ, к башке прижатый, холодит висок.
Понятые-дворники, потерпевший скромненький,
Так сгорел-пропал навеки Коля Огонек.
С ним недолго ботали ментовскими ботами,
И сгорел-пропал навеки Коля Огонек.
Но как мы говорили, как его просили:
«Уходи, уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок.
У тебя же просто не осталось творческого роста»,
И погорел на мелочи наш Коля Огонек.
Черная весна
Ветер злой поднял вой,
Это неспроста,
Между небом и землей
Черная весна.
Банды туч первый луч
Рвут со всех сторон.
И как кровью, злым дождем
Истекает он.
Письма в пепел сожжены,
Значит, навсегда
Между мной и тобой
Черная вода.
Больше нет прежних лет,
Нет ночей без сна,
Ведь между мною и тобой
Черная весна.
Льет и льет с неба дождь.
И грязная вода
Размывает нас с тобой
Раз и навсегда.
Письма в пепел сожжены –
Это неспроста.
Ведь между мной и тобой
Черная весна.
Между нами навсегда
Черная весна.
Серенькие ежики
Серенькие ежики маленькие ножики
Будут осторожненько по улицам гулять.
Востренькими ножиками раненьких прохожиков
Серенькие ежики будут ковырять.
Черные да красные, синие да разные,
Дамы не заразные в шелковых трусах.
Возьмут под ручку ежиков с маленькими ножиками
И пойдут по улице, по улице гулять.
Подворотни потные с мордами поблеклыми
Встретят их так радостно, как родненьких гостей,
И в этих подворотинках ежики и тетеньки
Будут делать страшненьких ужасненьких детей,
Ужасненьких детей,
Будут делать страшненьких ужасненьких детей,
Ужасненьких детей,
Будут делать страшненьких ужасненьких детей.
Людоед пойман
Я часто вижу его по утрам, когда бреюсь.
Он плюет мне из зеркала прямо в лицо.
И тогда я опасною бритвою режусь,
Чтоб увидеть на нем след кровавых рубцов.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, и я явно не он.
У него те же глаза и та же улыбка,
У него в левом ухе по отдельной серьге.
Он смолит мой «Житан» и с соседскою Лидкой
Он давно и надежно на короткой ноге.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но я явно не он.
Это я, а не он, когда жизнь на излете,
Умею крылами Луну подметать.
И несясь сквозь парсеки в таранном полете
Насмерть биться о землю, но снова вставать.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но опять не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, и я явно не он.
Людоед пойман…
Людоед пойман, но не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, и я явно не он.
Полюби меня
Я иду Арбатом к мужикам в гараж,
У меня под глазом перманентный бланш.
А моя наколка – ветер и броня,
Не видала в жизни толка – полюби меня.
Я курю отборный, сборный табачок,
Пиджачок мой черный чешет ветерок.
И бульварным морем проплываю я,
Не видала горя, полюби меня!
И в бульварном море пропадаю я,
Не видала горя – полюби меня!
Взгляд от подбородка, я весел и суров,
А моя походка мелет пыль дворов.
Я исполнен страсти жаркого огня,
Не видала счастья – полюби меня!
Я исполнен страсти, воли и огня,
Не видала счастья – полюби меня!
Самый маленький звук
Струна отзвенела, уснул саксофон,
Он неловко укрылся плечами.
Аккуратно закашлялся аккордеон,
И тарелки, озябнув, смолчали.
Контрабас как-то нежно взглянув на трубу,
Вдруг вздохнул еле слышно бемольно.
И когда дозвучал самый маленький звук,
Стало больно, очень больно.
И когда дозвучал самый маленький звук,
Стало больно, очень больно.
Страсть
Твой взгляд – словно бритвой по глазам,
А ласки твои рвут и душу и тело на клочья.
Отдав всю себя этим грубым рукам,
Ты выпьешь по капле меня этой ночью.
Мы в аду, мой ангел, мы в аду.
Хоть мы называем его сладким раем.
Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду.
И мы это оба прекрасно знаем.
Сгорая дотла в жаркой страсти своей,
Мы прокляты будем навеки, навеки.
Ты будешь глядеть из-под мокрых кудрей
На то, как дрожат мои ноздри и веки.
Мы в аду, мой ангел, мы в аду.
Хоть мы называем его сладким раем.
Мы в аду, мы в аду.
И мы это оба прекрасно знаем.
Мы в аду, мой ангел, мы в аду.
Хоть мы называем его сладким раем.
Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду.
И мы это оба прекрасно знаем.
И мы это оба прекрасно знаем.
И мы это оба прекрасно знаем.
Человек-привычка
Обещал – не позвонил,
Или ошибаюсь я,
Где-то шлялся, пиво пил,
По друзьям таскаешься.
Обещания давал,
Все как с веток листики,
Грош цена твоим словам
И такой софистике.
А у меня все отлично,
Просто все отлично у меня,
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.
На фотку я твою смотрел,
Аж от любови корчился,
Так обнять тебя хотел,
По ночам ворочался.
Оборвал весь телефон,
Перебил все вазочки,
Но не встретил, не нашел
Твои ручки-глазочки.
А у меня все отлично,
Милый, все отлично у меня,
Просто ты – девушка-привычка,
Девушка-привычка – это я.
Просто ты – девушка-привычка,
Девушка-привычка – это я.
А у нас все отлично,
У тебя и у меня,
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.
А у нас все отлично,
У тебя и у меня,
Просто ты – девушка-привычка,
Девушка-привычка – это я.
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.
Твой шепот и смех
Твой шепот и смех, и взгляд невзначай,
А поступь, как трепет ветров,
И в теплых руках пригрелась печаль,
А в сердце, как в клетке, – любовь.
Никому не скажу, как, любовью храним,
Лишь тобой брежу злыми ночами.
Над твоей головой высшей святости нимб
И два белых крыла за плечами.
Песенка про табак
Мне жена говорит, что у нас все в моем табаке.
В табаке, в табаке, в табаке, я не буду скрывать.
Но зато я немного умею гадать по руке
И умею часами лежать и не спать.
Я умею по кухне бесцельно слоняться в трусах,
Или гладить кота, или просто уйти на балкон.
Я умею молчать и совсем ничего не сказать,
Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком!
Я умею молчать и совсем ничего не сказать,
Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком!
Колечки
Годы такие неправые,
Годы такие дебелые.
Кому-то колечки на правые,
Кому-то колечки на левые.
Кому-то колечки на правые,
Кому-то колечки на левые.
Слезами девчонки умоются,
Мальчики быстро состарятся,
Бабки вовек не отмолятся,
Мамки вовек не отмаятся.
Бабки вовек не отмолятся,
Мамки вовек не отмаятся.
Сядут в вагоны зеленые,
Только версты перекатные
Взгляды запомнят влюбленные,
Или вовек безвозвратные.
Взгляды запомнят влюбленные,
Или вовек безвозвратные.
А дома все будет по-прежнему,
Те же друзья да товарищи,
Только уже неизбежно им
Помнить стальные пожарища.
Только уж тем, кто остался жив,
Взглядом прочесывать местности.
Лес называя зеленкою,
Видя родные окрестности.
Лес обзывая зеленкою,
Видя родные окрестности.
Годы такие дебелые.
Годы такие неправые,
Кому-то колечки на левые,
Кому-то колечки на правые.
Кому-то колечки на левые,
Кому-то колечки на правые.
Гибель «Курска»
Они вышли из порта, только глянул рассвет,
Море нежилось тихим прибоем.
Только чайки о чем-то кричали им вслед
И тревожно кружили над морем.
Лодка шла на норд-вест, встав на намеченный курс,
Выполнять боевую работу.
И на солнце сверкая грозным именем «Курск»,
Уходила в глубокую воду.
Черные ленты, а на них якоря,
Любят матросы, знают моря,
Прямо за бортом в дымке морской,
За горизонтом берег родной.
Но внезапно беда, и спасения нет,
Страшный взрыв, тьма, заклинило люки,
Лишь отчаянно бьется девятый отсек,
Издавая прощальные звуки.
Не спастись нам, ребята, больше воздуха нет,
Нас раздавит сейчас перегрузка.
Так услышьте ж, кто может, последний привет,
От матросов погибшего «Курска».
Водные толщи рушат наш борт,
Прощайте навеки, дом наш и порт,
Чайка печально над морем кружит,
Наша подлодка в бездне лежит.
Где чайка печально над морем кружит,
Наша подлодка в бездне лежит.
Передайте же волны родной стороне
И морскому андреевскому флагу,
Хоть погибли мы здесь на безжалостном дне,
Но мы помнили нашу присягу.
Передайте любимым, родным и друзьям,
Что мы отдали все наши силы.
И теперь наша лодка достанется нам,
Обелиском и братской могилой.
Наша лодка вовеки останется нам
Обелиском и братской могилой.
Черные ленты, а на них якоря,
Любят матросы, знают моря,
Где-то за бортом в дымке морской,
За горизонтом берег родной.
Где-то за бортом в дымке морской,
За горизонтом дом наш родной.
Считалка
Эна – Бена – Панки
Банки – Твист – Путанки
Джинсы – Все о’кей
Night with Love – hockey.
Эна – Бена – Бары
Тары – Растабары
Вылетаешь – ты
Rock’n’ Roll – винты.
Эна – Бена – Диски
Philip Morris – Whisky
Сауна – Мочалка
Вот и вся считалка.
Ночной народец
Ах, ночной народец, странные людишки,
Все ведь не простые, каждый знаменит.
Ведь когда-то жили и читали книжки,
Заливал мне Коля с кличкою «Джигит».
Из его рассказов правды не услышишь,
Ни на три копейки, ни на червонец золотой,
Так наврет, нагонит, так ввернет, распишет,
Хлеще, чем Булгаков, глубже, чем Толстой.
Сутенер подходит – дайте ваш автограф,
Бурная поклонница вас жена моя.
А коль интересуетесь, так мы быстро сходим,
Фирма мы солидная, фирма мы своя.
На Цветном билетики, на Цветном букетики,
Там азербайджанцы с пивом и халвой,
А на Трубной площади девочку на лошади
Умолял о чем-то грустный постовой.
На Цветном бульваре разное случается,
И рядом, на Кузнецком, жизнь кипит рекой,
Здесь они встречаются, иногда влюбляются,
А с жизнею прощаются на почве бытовой.
Рождественка и Сретенка, это только песенка,
Я ведь парень Тушинский, хоть я здесь живу,
А ночной народец, что Неглинкой бродит,
Я странною любовью, но все-таки люблю.
А ночной народец, что здесь ночами бродит,
Я странною любовью, но все-таки люблю.
Самолет
Ярким летним днем
На морском песке
Возлежало десять тысяч тел.
В небе голубом и на высоте
Белый самолет совершал полет.
Летел!
Десять тысяч душ,
Повернув носы
К небу, наблюдали
Лайнера полет.
«Он красив и дюж!
Точен, как часы!
Это – самолет», –
Говорил народ.
«Во, какой большой,
А? Как он летит!
В нем сидит пилот,
Или даже два!
Мама, он такой…!
Мама! Ну, не спи!
Мама, я бы прямо
Ща бы за него пошла!»
«Ну, как упадет? –
Мрачный гражданин
Думал, флегматично
Ковыряя нос, –
Понастроят всяких
Чертовых махин,
А ты, лежи и жди,
Когда он упадет!»
А поэт лежал,
Нервно лавр жуя,
Силясь хоть чего-то
Сочинить, вроде:
«Самолет улетел в полет:
В нем сидел пилот», –
Дальше не идет.
Десять тысяч душ,
Повернув носы к небу,
Наблюдали лайнера полет.
Он летел красиво,
Точно, как часы.
«Вот так самолет!» –
Повторял народ.
Сказка
Здесь злой Корунд,
Потомок Янычаров,
Вперяет взор
В далекие Вершины,
И где-то рвется,
Словно птица в небо,
Тоскливый путник
В хижину лесную.
Там птицы Пфень и Пфя,
Там пенье сойки.
И рыцари сигают
По протокам,
Ища своих невест,
Спасая слабых.
И колдуны грызут
Свой черный корень.
Когда ж взойдет Заря,
Вдруг все затихнет.
Исчезнут все русалки
И колдуньи.
А рыцари
На резвых иноходцах
Умчатся прочь
С невестами и скарбом.
И только камень
На дороге древней
Останется валяться
Как валялся,
Пока его к обочине
Не скинет
Нога животного
Иль просто Человека.
И будет молча изнывать
В пыли дорожной
Злодей Корунд –
Потомок Янычаров.
Товарищ жлобин, красный командир
(песнь)
Я стою, раздвинув ноги,
На проселочной дороге.
Я стою, раздвинув ноги,
И смотрю за горизонт.
Там промчался на тачанке
Дорогой товарищ Жлобин,
А за ним рубать буржуев
Мчался красный батальон.
Дорогой товарищ Жлобин
Машет крепкою рукою.
А в руке сжимает саблю.
Саблей рубит он врага.
А на кожаном кожане
Орден реет над полями,
Дорогой товарищ Жлобин
Этот орден заслужил.
Мы Республику Советов
Обожаем беззаветно.
Мы Республику Советов,
Словно женку, стережем.
Дорогой товарищ Жлобин.
Получив почетный орден,
Он ровняет безвозмездно
На себя весь батальон.
Эх, с такими вот руками.
Да с такими вот ногами,
С этим пламенным мотором
Главковерхом в пору стать.
Я стою, раздвинув ноги,
На проселочной дороге.
Хай живет сто лет товарищ
Жлобин, в Бога душу мать!
Зеленые капустницы
Зеленые капустницы порхали предприимчиво
На каменных полянах, в стеклянной Амазонии.
И песни о любви счастливой и огромной
Внимались их ногами, не трогая сердец.
Зеленые капустницы ловили Черных Воронов
И, звонко улыбаясь, летели к ним в гнездо.
А вороны польщенные, но все же очень гордые,
Им каркали снобически о тайнах бытия.
А я стоял, вникающий во все происходящее,
И этих ярких Бабочек сачком я не ловил.
Зеленые капустницы порхали в Амазонии,
Не трогая дремотности Коричневых жуков.
Кто вас придумал, Инги и Кэтти,
С дежурным коктейлем
И улыбкой старух?
Милые дурищи, малые дети,
Вы заколдованы, вы заколдованы.
«Долго-долго-долго пляшет огонек…»
Долго-долго-долго пляшет огонек,
Только-только-только между двух дорог.
Глаз твоих прекрасных звонкие лучи,
Светят ясно-ясно в ветреной ночи.
Что со мною будет? Будет что с тобой?
Что нам скажут люди, милый ангел мой?
До самозабвенья, до земли сырой,
До изнеможенья болен я тобой!
Где смеются Боги, там демоны грустят,
Две сошлись дороги, где встретил я тебя.
Медью раскаленной кровь кипит в груди,
Стану приручённый, будь, не уходи!
Смерть бери – не трушу, ведь жизнь она одна,
А ну не трогай душу, в ней живёт она.
Глаз ее прекрасных звонкие лучи
Ясно-ясно-ясно светят мне в ночи,
Ясно-ясно-ясно-ясно светят мне в ночи!
Где смеются Боги, там демоны грустят,
Две сошлись дороги, где встретил я тебя.
Медью раскалённой кровь кипит в груди,
Стал я приручённый, будь, не уходи!
Я ж тобою приручённый, будь, не уходи!
Первая встреча
(романс)
Ну что сказать Вам, я не знаю,
Слова – ничто. В них проку нет.
Но Вас я нежно вспоминаю,
Когда в окошках гаснет свет.
Была зима, зима лихая.
Шатра гирлянды над прудом.
Гудки машин, звонки трамвая,
С ротондой белою Ваш дом.
Мы пили чай, Вы говорили
Негромко, с легкой хрипотцой,
Вы улыбались и курили,
Вы были вежливы со мной.
Я дерзок был и непокладист,
Не соглашался, спорил я,
А Вы лукаво улыбались
И молча слушали меня.
Теперь весна, листва из почек
Рванет по городу к Кремлю.
Я Вас люблю, Галина Волчек,
Галина Волчек, Вас люблю!