Императрица Анна Иоанновна (28.01.1693-17.10.1740)

Годы правления – 1730-1740

Анна Иоанновна, которую в некоторых исторических романах и научно-популярных книгах представляют едва ли не узурпаторшей русского императорского престола, имела полное право занять трон. Она была дочерью царя Ивана Алексеевича (1666–1696), формально до самой своей смерти остававшегося соправителем Петра I и даже в силу своего возраста считавшегося старшим из двух государей. В отличие от своей соперницы в борьбе за императорскую корону царевны Елизаветы Петровны, Анна Иоанновна была законнорожденной, и среди ее родни числилось немало представителей знатнейших родов России.

После кончины Ивана мать Анны, вдовая царица Прасковья Федоровна Салтыкова (1664–1723), сумела сохранить хорошие отношения с братом своего покойного супруга. Она и ее дочери жили при дворе Петра I в почете и довольстве. Но самого Петра не могло не беспокоить наличие у него под боком наследников старшей ветви дома Романовых, и он всячески стремился найти благородный выход из создавшегося положения. Лучше всего – выдать царевен замуж за иноземных государей и отправить их подальше из столицы. В отношении двух старших дочерей Ивана и Прасковьи – Анны и Екатерины – план вполне удался. И только младшая – Прасковья – до конца жизни оставалась в Петербурге.

Первой вышла замуж Анна Ивановна. В октябре 1709 года Петр I во время дипломатической встречи с прусским королем в Мариенвердере просватал ее за королевского племянника, герцога Курляндского Фридриха-Вильгельма. Несмотря на то что герцог славился своим пристрастием к крепким напиткам, Анна не возражала видеть его в качестве жениха. Семнадцатилетняя девушка, обладавшая приятной наружностью и живым характером, хотела иметь свой двор и государство, хотя бы и самое маленькое, а не быть вечно на вторых ролях в многочисленной царской семье Романовых. В своих письмах к герцогу Фридриху Вильгельму она не жалела теплых слов и комплиментов и буквально рассыпалась в любезностях. Герцогу мысль стать зятем русского царя также явно нравилась. Да и Анна была далеко не худшей невестой Европы. Семьи жениха и невесты быстро сговорились об условиях брака.

Брачный договор был заключен 10 июля 1710 года. По нему Анна получала в приданое несметное количество нарядов и 200 тысяч рублей, большая часть из которых должна была пойти на оплату долгов жениха европейским ростовщикам. Но выкупленные за счет невестиного приданого земли должны были остаться в распоряжении будущей герцогини как гарантия ее материального благополучия, чтобы она не оказалась заложницей пороков своего мужа. Герцог согласился на все и в августе 1710 года прибыл в Петербург. Здесь он предавался праздности, всяческим развлечениям, которые ему щедро устраивал сам Петр I, и своему излюбленному занятию – пьянству. Так Фридрих Вильгельм убивал время ожидания самой свадебной церемонии, на подготовку которой ушло более двух месяцев, так как бракосочетание царевны – мероприятие не рядовое даже для царского двора.

Свадьба состоялась осенью, 31 октября. Посаженным отцом Анны был сам царь Петр. Ее свадебный наряд был великолепен. Такого в России еще не видели. Невеста была одета в белое бархатное платье с золотой вышивкой. На ее плечи накинули царскую мантию красного бархата на горностаях, на голову водрузили роскошную корону, украшенную драгоценными камнями.

Свадьбу справляли во дворце А. Д. Меншикова – самом роскошном тогда здании Петербурга. В одной из комнат дворца была развернута полотняная походная церковь, в которой молодых обвенчал архимандрит Феодосий Яновский. Для свадебного обеда столы были накрыты в двух залах. Оригинальным элементом праздничной программы стала подача огромного свадебного пирога, из которого неожиданно выскочила спрятанная в нем карлица. Каждый тост за свадебным столом сопровождался салютом из 41 пушки, стоявшей на плацу перед дворцом или на яхте «Лизет», пришвартованной у невской набережной. После обеда, до третьего часа пополуночи, были танцы. На другой день праздник продолжился, гости веселились до полного изнеможения.

Дальнейшая жизнь новоиспеченной герцогини Курляндской оказалась куда менее привлекательной. В январе 1711 года герцогская чета отправилась в столицу Курляндии – Митаву (ныне г. Елгава в Латвии). В 40 километрах от Петербурга пара остановилась на ночлег на мызе Дудергоф. Здесь Фридрих Вильгельм неожиданно умер. Некоторые современники называют причиной скоропостижной кончины герцога чрезмерное количество употребленных им накануне отъезда и по дороге спиртных напитков.

Тело мужа молодая вдова привезла в Митаву и здесь его похоронила. Вместо долгожданных пиров и балов, где она была бы полновластной хозяйкой, Анну ожидали долгие месяцы траура. Она попыталась вернуться в Россию и снова жить с матерью и сестрами в подмосковном Измайлове и в Петербурге. Но дядя, Петр I, хотел видеть ее курляндской герцогиней в Митаве, а не вдовой племянницей-приживалкой при собственном дворе.

Молодая герцогиня не могла самостоятельно управлять Курляндией. К тому же неожиданная смерть герцога нарушила планы Петра отправить все оставшееся семейство царя Ивана к его двору в Митаву, подальше от Петербурга и российского трона. Но герцогство Курляндское по договору с Пруссией с 1710 года находилось под протекторатом России, и судьба Анны снова оказалась в зависимости от ее дяди-царя, а затем и его преемников.

Анне Ивановне велели не возвращаться к матери в Петербург, а оставаться жить в Митаве. На содержание двора ей выделялось 40 тысяч рублей в год. Доставка припасов, содержание войска, выплата государственных долгов также осуществлялись Россией. В таких условиях собственностью Анны был только герцогский титул. Всеми делами в Курляндии управлял присланный из Петербурга обер-гофмейстер Петр Михайлович Бестужев, ставший, кроме того, и первым фаворитом вдовой герцогини.

Петр Михайлович Бестужев (Бестужев-Рюмин) (1664–1748) начал свою карьеру задолго до рождения Анны Ивановны, имел придворные должности, был воеводой и дипломатом. В 1712 году Петр I назначил его обер-гофмейстером герцогини Курляндской. Там ему пришлось заниматься и экономическими вопросами, и делами крайне запутанной прибалтийской политики. При поддержке Петра I, обещавшего ему в случае необходимости военную помощь, он весьма удачно отстаивал перед европейскими соседями «независимость» Курляндии под патронажем России.

Практически неограниченному влиянию Бестужева при курляндском дворе способствовали не только покровительство Петра I, а затем и Екатерины I, но и амурные отношения с молодой герцогиней. Оставшись вдовой, Анна нуждалась в мужском влиянии и быстро увлеклась импозантным вельможей. То, что Бестужев был на два года старше ее отца и ему на момент их знакомства уже исполнилось 48 лет, не стало препятствием для чувств герцогини. Не помешала ей ни жена Бестужева Евдокия Ивановна Талызина, с которой тот не собирался разводиться, ни трое детей обер-гофмейстера, ровесников Анны. Любовь курляндской герцогини долго служила Бестужеву надежным щитом, оберегая его от интриг конкурентов и завистников при российском дворе. Благодаря содействию Анны Ивановны в царствование Екатерины I он получил высший гражданский чин Российской империи – действительного тайного советника.

Но Бестужев не мог дать Анне того, чего она страстно желала, – статуса замужней женщины. Вступив в первый брак совсем молоденькой, герцогиня и на втором десятке лет своего вдовства сохраняла женскую привлекательность. Голштинский дипломат, посетивший Анну вместе со своим государем в 1724 году, так описал ее внешность: «Герцогиня – женщина живая и приятная, хорошо сложена, недурна собою и держит себя так, что чувствуешь к ней почтение».

Надо сказать, что потенциальных искателей руки и сердца Анны, среди которых были «жених всей Европы» Мориц Саксонский, принц Гессен-Кессельский, братья-принцы Иссен-Гамбургские, маркграф Бранденбургский, привлекали не только, да и не столько ее несомненные дамские достоинства, сколько корона герцогства Курляндского. В гонке за ней принял участие даже А. Д. Меншиков. Но Петр I не давал согласия на повторный брак племянницы, не желая выпускать ее и Курляндию из-под своего влияния.

При Екатерине I женихи получили некоторую надежду. Особой благосклонностью Анны пользовался Мориц Саксонский. Его поддержало курляндское дворянство, и местный сейм проголосовал за кандидатуру Морица. Этот выбор одобрял и Бестужев, что роковым образом сказалось на его карьере.

Когда о выборе сеймом Морица Саксонского узнал А. Д. Меншиков, то тут же объявил, что это результат интриг Бестужева, ищущего свою выгоду, а не пользу государству. Бестужев должен был оправдываться перед Верховным тайным советом. Во время разбирательства дела выяснилось, что он действовал по указаниям императорского двора. За Петра Михайловича вступилась сама императрица Екатерина I, и все обвинения были с него сняты. Но подозрения в том, что Бестужев в Курляндии ведет свою игру, остались.

Через несколько месяцев, в 1727 году, его снова вызвали в Петербург. В столицу поступили доносы, что Бестужев расхищает курляндскую казну, занимается самоуправством и ведет распутный образ жизни. На сей раз от сурового суда его спасло заступничество герцогини Анны.

Частые вынужденные отлучки Бестужева оказали влияние на их личные отношения с Анной Ивановной. Поначалу герцогиня писала в Петербург письма к Меншикову, Екатерине и другим влиятельным лицам с просьбой поскорее вернуть ей обер-гофмейстера, в чьих услугах она так нуждалась, но потом нашла ему замену и этим утешилась. Место Бестужева в сердце и при дворе герцогини Анны занял камер-юнкер из местных немцев – Бирон. И на коронацию Петра II в Москву Анна приехала уже с Бироном как со своим ближайшим советником и фаворитом. Более того, Анна Ивановна вскоре стала жаловаться молодому императору, что Бестужев ее разорил, а Курляндию вновь ввел в долги. Бестужев попытался вернуть себе место при петербургском дворе, но связался не с теми людьми и запутался в интригах. Его обвинили в заговоре. Новое дело затянулось до 1730 года. Незадолго до восшествия Анны на престол его прекратили, а самого Бестужева отправили губернатором в Нижний Новгород. Но воцарившаяся вскоре Анна не захотела прощать своего бывшего возлюбленного и придворного сановника и сослала его в дальние деревни. Она сжалилась над ним только через семь лет и разрешила свободно жить в Москве или подмосковных деревнях «за верную службу сыновей».

Судьба подарила Бестужеву долгую жизнь. Он умер на три года позже Анны Ивановны, хотя был значительно старше ее. Перед смертью он смог вернуть себе почет и уважение. В 1742 году императрица Елизавета удостоила его титула графа, который затем по наследству перешел к его потомкам – Бестужевым-Рюминым. Так что, несмотря на все проблемы и неурядицы, судьбу первого фаворита Анны можно считать по тем временам вполне благополучной.

Жизнь второго, главного фаворита Анны – Бирона, хотя и полная драматических событий, но также далека от того трагизма и накала страстей, которые сопровождали борьбу за место у трона и закат придворных карьер Меншикова или Долгоруких. Роль Бирона в истории России довольно значительна, ведь именно ему пришлось управлять страной в царствование Анны, которая свои десять лет на троне потратила в основном на получение удовольствий, доступных государыне огромной и богатой империи, желая взять реванш за то время, что она провела в вынужденной почетной ссылке в Курляндии.

Эрнст Иоганн Бирон (Бирен) (1690–1772) происходил из небогатого, но старинного рода курляндских дворян, первые упоминания о котором восходят к XVI веку. Бироны всегда были сторонниками сильной герцогской власти, чем вызывали неприязнь к себе со стороны курляндского дворянства, желавшего свобод и привилегий, как у польской шляхты. Один из предков Эрнста Иоганна заведовал герцогской конюшней, что впоследствии породило сплетню, будто фаворит Анны был сыном конюха. Этот домысел нашел отражение и в трудах некоторых профессиональных историков.

В отличие от двух своих братьев, сделавших военную карьеру в русской и польской армиях, Эрнст Иоганн желал для себя партикулярной службы и был послан родителями в Кенигсбергский университет. Но учеба мало привлекала молодого дворянина, ему больше нравились другие стороны вольной студенческой жизни – пирушки, попойки, карточная игра. Бирон отличался горячностью характера и однажды в пьяном виде убил часового, но смог потом оправдаться. Университетского курса он так и не закончил, но до конца жизни сохранил привитый ему в стенах этого учебного заведения – одного из лучших в Европе – дух свободомыслия и раннего либерализма, был чужд суеверий и проявлял удивительную для своего времени веротерпимость.

Оставив Кенигсберг, Бирон попытался определиться на службу в России, но не смог найти себе места. Некоторое время он перебивался случайными заработками и подачками. Не любившая Бирона княгиня Наталья Долгорукая в своих записках утверждала, будто он даже занимался сапожным ремеслом и сшил ее дяде модные европейские сапоги.

Не найдя счастья в столице России, Эрнст Иоганн вернулся в Курляндию. Здесь в возрасте 28 лет в 1718 году благодаря покровительству друга семьи Кейзерлинга он получил скромное место при дворе герцогини Анны Ивановны. Анна сразу же обратила внимание на молодого привлекательного дворянина, умного, рассудительного и уже много повидавшего в жизни. Но тогдашний ее фаворит Бестужев поторопился поскорее избавиться от потенциального соперника. Через шесть лет, когда влияние Бестужева ослабело, Бирона снова вернули ко двору, с тех пор он больше не разлучался с вдовствующей государыней, будучи ее другом, любовником, советником и главным защитником ее интересов. Анна ценила своего фаворита во всех его качествах и покровительствовала также его супруге и троим детям (двум сыновьям и дочери).

Бирон был нужен Анне. Его рациональный ум, талант администратора, знания и опыт восполняли нехватку таких качеств у самой государыни, которой, к ее счастью, хватило природной мудрости и чутья сделать ставку именно на этого человека. Когда Анна поехала в Россию, чтобы занять императорский престол, она взяла с собой и Бирона. По случаю собственной коронации 28 апреля 1730 года она назначила его на высшую придворную должность обер-камергера «с рангом действительного генерала». При содействии Анны в том же году Бирон получил титул графа Священной Римской империи.

В 1737 году умер последний наследный герцог Курляндии Фердинанд фон Кетлер. По конституции герцогства оно должно было достаться польской короне. Но под давлением России курляндский сейм проголосовал за избрание на курляндский престол Эрнста Бирона, который с тех пор стал именоваться герцогом Курляндским. Польше пришлось с этим согласиться. Пока была жива императрица Анна, Бирон управлял своим герцогством из Петербурга, сохраняя верность России.

Современные историки в большинстве своем считают, что Бирон был эффективным правителем Российской империи. Он много и плодотворно занимался сельским хозяйством и стремился по возможности облегчить участь крестьян, оказывал покровительство способным русским сановникам, неоднократно спасая их от опалы и ложных обвинений. При нем действительно начало развиваться русское светское искусство. Бирон всячески препятствовал распространению суеверий, в том числе и в императорской семье, и прекратил целый ряд абсурдных следственных и судебных процессов «о волшебстве». Позднейшие обвинения Бирона в расхищении государственной казны так и не нашли подтверждения. Современники и потомки часто упрекали его в засилье иностранцев на придворных и военных должностях. Но все крупные сановники-немцы появились в России еще при Петре I, а Бирону хватило ума не тащить за собой в Петербург из Курляндии бывших друзей и сослуживцев.

Эрнст Бирон был виноват только в том, что не мог противостоять императрице в исполнении ее прихотей и чудачеств, многие из которых действительно были разорительны для России, вынужденной в это время воевать с Пруссией и Турцией. Но этого не удавалось и ни одному другому фавориту, сколь бы ни было велико его влияние на царствующую особу.

Анна Ивановна получила престол, будучи женщиной зрелого возраста. К 1730 году она, очевидно, уже полностью потеряла прежнее очарование женственности, которое отмечали современники в герцогине Курляндской еще несколькими годами ранее. Ее высокий рост при излишнем весе превратился из достоинства в недостаток, лицо обрюзгло и приняло недовольное выражение. Наталья Борисовна Шереметева, бывшая непосредственной свидетельницей въезда Анны в Москву, так описала внешность императрицы: «Престрашного была взору; отвратное лицо имела; так была велика, когда между кавалеров едет, всех головою выше и чрезвычайно толста».

Конечно, невеста Ивана Долгорукого – фаворита бывшего императора, предчувствуя грядущие несчастья своего семейства при новом царствовании, не могла испытывать по поводу Анны положительных эмоций. Но и портреты работы придворных художников, а также знаменитая скульптура Карла Растрелли «Анна Иоанновна с арапчонком» донесли до нас облик грузной некрасивой женщины, обладавшей, правда, по общему мнению, царственной осанкой.

От природы Анна была умна. Она прекрасно понимала, что ее век на престоле, скорее всего, не будет долгим, и старалась извлечь из своего царского положения все возможные радости и удовольствия. Не получив достаточного образования и настоящего европейского воспитания, императрица не обладала хорошим вкусом и интересом к духовным ценностям и интеллектуальным занятиям. Она была любительницей простых, но дорогостоящих развлечений, балов, празднеств, фейерверков, непритязательной светской и повседневной женской болтовни. Анна специально разузнавала, где есть женщины, способные целый день сплетничать и болтать без умолку, и приказывала своим приближенным привозить их ко двору. В качестве собеседниц при ней постоянно жили как знатные княжны, так и бедные дворянки и даже посадские девки из Москвы и близлежащих городов. Ее любимой компаньонкой и шутихой одно время была Татьяна Новокщенова, тяжелая болезнь и смерть которой вызвала переполох при дворе, так как найти ей замену оказалось нелегко.

Были при Анне и шуты мужского пола. Многие современники возмущались, что в такой роли при императорском дворе подвизались даже князья Волконский и Голицын. Но те были не столько жертвами царских капризов, сколько людьми, желающими извлечь выгоду из своей роли. Анна обладала чувством юмора и высоко ценила его в других. Удачная, вовремя сказанная шутка или смешная выходка могли высоко вознести человека и сделать его богатым.

Наиболее емкую и красочную характеристику образу жизни Анны Иоанновны дал писатель и историк К. Валишевский:

«Анна была типом истинной барыни-помещицы; ленивая, она иногда проявляла порывы энергии, без всякого воспитания, хитрая… она была ограниченна и скаредна. В Митаве она, полуголая, нечесаная, постоянно валялась на медвежьей шкуре, спала или мечтала…

В Москве она вставала между семью и восемью часами и проводила часа два в рассматривании нарядов и драгоценностей.

В девять часов начинался прием министров и секретарей. Она подписывала бумаги, большей частью не читая их, и отправлялась в манеж Бирона, где у те было помещение. Она осматривала лошадей, давала аудиенции, стреляла в цель. В двенадцать возвращалась во дворец, обедала с Биронами, не снимая утреннего костюма – длинного, восточного покроя платья, голубого или зеленого цвета, и в виде головного убора красного платка, повязанного, как это делают мелкие мещанки в России. После обеда она ложилась отдыхать…

Проснувшись, она открывала дверь в смежную комнату, где ее фрейлины занимались рукоделием:

– Ну, девки, пойте!

Начинался концерт, блиставший не качеством, а количеством, ибо певицы должны были петь во весь голос и до тех пор, пока не получат приказания замолчать… Когда она, наконец, благоволила велеть им перестать, наступала очередь сказочниц, сплетниц, гадальщиц, шутов и шутих».

В первое время после своего возвращения в Россию Анна жила в Москве, чем поначалу русская знать была очень довольна. Но вскоре выяснилось, что новая государыня – настоящая мотовка. И раньше соременники-иностранцы отмечали, что курляндский двор живет не по средствам. Герцогиня была вечно в долгах, и эти долги за нее выплачивала российская казна. Теперь эта казна оказалась в полном распоряжении Анны. Балы следовали за балами, маскарады за маскарадами. Сама императрица очень любила роскошные наряды, украшения, дорогую мебель и экипажи. Только на карманные расходы Анна Ивановна тратила около 45 тысяч рублей в год. На балах и маскарадах она никогда не появлялась в одном и том же платье. Этого же императрица требовала и от придворных. Сельское хозяйство не приносило тогда больших доходов, и у дворян не было денег, ради участия в дворцовых увеселениях им приходилось продавать деревни. Знать и служилое дворянство, заметно улучшившие свое экономическое положение при Екатерине I и Петре II, стали постепенно разоряться. А императрица этого словно не замечала.

Анна обожала лошадей. Многие часы она проводила в манежах и на ипподромах. На содержание царских конюшен также уходили колоссальные средства – до миллиона рублей в год.

Суммы, вращавшиеся при царском дворе, неумение и нежелание императрицы считать деньги были сильным искушением для вельмож. Среди царских министров, многие из которых желали поживиться за счет казны, стали нарастать противоречия. Разладились отношения и между всесильными фаворитами-иноземцами Бироном, Остерманом, Минихом и Левенвольдом. Они стали обвинять друг друга в том, что не могут эффективно управлять страной и препятствовать растрате и расхищению казенных денег. В спор этих крупных политиков попытался вмешаться видный представитель старинной русской аристократии А. П. Волынский и извлечь из этого конфликта собственные выгоды. Он не был фаворитом Анны, но на некоторое время ему удалось занять высокое положение при дворе.

Артемий Петрович Волынский (1689–1740) происходил из древнего дворянского рода, ведущего свое начало от воеводы Дмитрия Боброка – героя Куликовской битвы. При первых Романовых Волынские служили боярами, окольничими, стольниками, стряпчими и воеводами.

Артемий Петрович слыл среди русских очень образованным человеком. Современники отмечали, что он был «мастер писать», а его личная библиотека поражала своими размерами. Службу он начал еще при Петре I. В 1722 году ему удалось породниться с царской семьей, он женился на двоюродной сестре Петра, Александре Львовне Нарышкиной. Родство с государем не спасло Волынского от царского гнева. Возглавляемый Артемием Петровичем поход в Персию закончился неудачей, причиной которой, по мнению многих, было казнокрадство и взяточничество воеводы. Царю он поставлял ложную информацию, скрывая неприятные факты о ходе военных действий. За лукавство и воровство Петр I лично бил Волынского дубинкой и после этого уже больше ему не доверял.

При Екатерине I и Петре II Волынский был губернатором в Казани, но и там проворовался. От очередного наказания его спасло воцарение Анны Иоанновны и сближение с ее фаворитами-иноземцами, которых в Волынском привлекло стремление к укреплению русского государства и предлагаемые им планы исправления внутренних дел в стране. Военная и дипломатическая карьера Артемия Петровича пошла в гору.

В 1738 году Волынский получил место кабинет-министра. Это устроил Бирон, стремясь в его лице найти себе сторонника в борьбе с Остерманом за влияние на императрицу. Волынский быстро привел дела кабинета в порядок и сделал его работу четкой и эффективной.

Но вскоре Артемий Петрович лишился доверия Бирона и дал новые козыри в руки своего противника Остермана. Он попытался вести свою политическую игру, сошелся с заговорщиками Еропкиным, Хрущовым и Татищевым, недовольными засильем иностранцев на придворных и военных должностях. Волынский также имел неосторожность высказываться при своем денщике Василии Кубанце о самой императрице, осуждая ее непостоянный характер, мнительность и нерешительность.

Волынскому удалось на некоторое время отсрочить гнев Анны, устроив дорогостоящее увеселение – знаменитую свадьбу шута князя Голицына с шутихой-калмычкой Бужениновой в Ледяном доме. Этой забавой и расходами на нее, разорительными для казны, возмущались многие.

Увидев, что императрица довольна необычным развлечением, Волынский стал вести себя очень смело, не считаясь с мнением своего бывшего покровителя Бирона. Он, не стесняясь, оскорблял фаворита императрицы, в его доме побил придворного поэта Василия Тредьяковского. Этого Бирон уже не стерпел. Одновременно с Остерманом он подал Анне Иоанновне донесение о крамольных речах и недостойном поведении Волынского, требуя суда над ним. Но Анна отказала своим вельможам. Тогда Бирон прибег к последнему, очень рискованному средству. Он написал императрице, что та должна выбрать между ним и Волынским: «Либо мне быть, либо ему». На этот раз Анна все же решила предпочесть своего старого друга. И в первых числах апреля 1740 года Волынскому было запрещено являться ко двору. Затем началось следственное дело о заговоре и злоупотреблениях. Оно завершилось летом того же года казнью Волынского.

С легкой руки автора исторического романа «Ледяной дом» И. И. Лажечникова многие до сих пор считают Волынского защитником интересов русского государства, борцом с засильем иностранцев при дворе Анны Иоанновны и жертвой низких интриг Бирона и Остермана. Несомненно, Артемий Петрович был умным и способным администратором, в его проектах переустройства России содержится немало полезного для страны, но в первую очередь он – типичный вельможа своего времени, никогда не забывавший о собственной выгоде и стремившийся занять место поближе к трону. Именно в борьбе за влияние на Анну Иоанновну и связанные с этим привилегии Волынский и проиграл более опытным и тонким политикам Бирону и Остерману. Его поражению способствовали собственные неумеренные амбиции, жажда неограниченной власти и страсть к обогащению за счет казны. В случае с ним еще раз повторилась история Меншикова и Долгоруких, чересчур поддавшихся очарованию блеска императорской короны и утративших чувство меры и осторожность.

После поражения Волынского Бирон вновь вернул себе полное расположение императрицы. Оно было в тот момент ему особенно необходимо, так как нужно было срочно решать вопрос о наследовании престола. Здоровье Анны под влиянием нескончаемых балов и маскарадов, на которых употреблялось много вина, жирной и сладкой пищи, постоянно ухудшалось.

Сразу же после смерти императора Петра II почти всем стало ясно, что власть переходит в руки старшей ветви семьи Романовых, идущей от первой жены царя Алексея Михайловича – Марии Ильиничны Милославской. В результате борьбы за престол в 80-е годы XVII века Милославские были отодвинуты на второй план Нарышкиными (родственниками второй супруги Алексея – Натальи Кирилловны), представитель которых Петр I и стал продолжателем династии. Но со смертью его внука все вернулось на круги своя, и Милославские могли торжествовать.

Но торжество это было также с примесью горечи. В этой ветви, как и в ветви Нарышкиных, не осталось мужских побегов. Царство женщин в середине XVIII века наступило не в результате осуществления идеи социальной справедливости во власти, а по причине вынужденной. Другого пути сохранения трона в руках семьи Романовых не было.

Анна Иоанновна была бездетной. Правда, существует предположение, что сыновья Эрнста Бирона, Петр и Карл, были рождены еще в Митаве не его законной супругой, а Анной Иоанновной, тогда еще герцогиней Курляндской. Но сама Анна никогда этого не признавала, и все слухи о ее материнстве резко и жестоко пресекались. Согласно документам о престолонаследии, подписанным еще императрицей Екатериной I, после кончины Анны Иоанновны императорская корона должна была перейти детям ее старшей сестры Екатерины Ивановны (1691–1733), вышедшей в 1716 году замуж за Карла Леопольда, князя Мекленбург-Шверинского. В этом браке родился только один ребенок – это была опять же девочка, Анна (Елизавета) Леопольдовна (1718–1746).

Чувствуя ухудшение собственного здоровья, Анна Иоанновна хлопотала о браке своей тезки-племянницы, которая после смерти матери жила и воспитывалась при русском императорском дворе. Династия должна была продолжиться. В женихах недостатка не чувствовали, так как приданым молодой шверинской княжны становилась, по существу, сама Российская империя.

По уже сложившейся традиции, жениха выбирали из немцев. Сначала 15-летней Анне рекомендовали родственника прусского короля – маркграфа Карла, но этой помолвке помешал австрийский посланник в Берлине фельдмаршал Секендорф. Императрица Анна Иоанновна склонялась в пользу Антона Ульриха, будущего герцога Брауншвейг-Люнебургского (1714–1776), племянника австрийской императрицы Марии Терезии. Но Анне Леопольдовне молодой человек не нравился: некрасивый, застенчивый тихоня, не богат.

Еще больше немецкий принц не нравился герцогу Бирону. Пока Анна Иоанновна жива, ее фаворит находится в полной безопасности и пребывает на вершине власти. Но как только ее племянница выйдет замуж, в императорской семье появится новый мужчина, сыну которого в дальнейшем может перейти трон, и весь политический расклад резко изменится.

Антон Ульрих приехал в Петербург, но его брак с Анной Леопольдовной все откладывался. Так прошло пять лет. Анна расцвела. Она была среднего роста и немного полновата, но пышные формы не портили ее, а, наоборот, придавали ей некоторую царственную величавость. Сочетание светлой кожи, темных волос и глаз, а также добрая улыбка и кроткий взгляд делали принцессу очень милой девушкой, на которую заглядывались многие придворные кавалеры. Анна свободно владела немецким и французским языками и много читала. Ей совсем не хотелось замуж за принца Антона, оставшегося с годами все таким же худым, неуклюжим, с жидкими белобрысыми волосами. Но на его кандидатуре настаивала Анна Иоанновна, она оставила брауншвейгца жить при дворе и приняла его на русскую службу. Она требовала, чтобы племянница наконец вышла замуж, чтобы не остаться в старых девах.

Эрнст Бирон решил воспользоваться неприязнью Анны Леопольдовны к потенциальному жениху. Почему бы вместо ненавистного Антона Ульриха не предложить княжне Анне сына самого курляндского герцога, Петра Бирона? Правда, Петру было только 16 лет, а Анне Леопольдовне уже 21 год, но во владетельных семействах Европы не считались и с гораздо большей разницей в возрасте в ту или другую сторону, когда речь шла о политической выгоде.

Сначала Бирон провел, как говорится, разведку боем. Он сам в очередной раз предложил Анне Леопольдовне в качестве жениха принца Антона. В ответ герцог услышал то, что хотел. Анна сказала, что скорее сложит голову на плахе, чем пойдет замуж за неприятного ей брауншвейгца. Эти слова обнадежили Бирона, решившего, что дело теперь за малым.

Герцог Курляндский посчитал неделикатным лично сватать собственного сына. Он подослал к Анне Леопольдовне одну из близких к ней придворных дам – камергершу Чернышеву. Но Анна, услышав от своей подруги такое предложение, оскорбилась и заявила, что изменила свое решение и готова немедленно выйти за Антона Ульриха. Это известие обрадовало императрицу Анну Иоанновну, так как ей не приходилось теперь искать выход из дипломатического тупика, который возник бы в случае отказа от брака с представителем одного из старейших немецких герцогских родов в пользу союза с неродовитым Петром Бироном. Самим Биронам ничего не оставалось, как тоже изображать радость по поводу будущей свадьбы в царской семье.

Многие при дворе удивлялись такой перемене в настроениях княжны Анны Леопольдовны. До этого она явно отдавала предпочтение Петру Бирону и не хотела слышать про тихого и невзрачного Антона Ульриха. Придворный лекарь царевны Елизаветы Петровны, немец Лесток, рассказывал, что императрица не хотела неволить племянницу нежеланным браком и сама еще раз предложила ей выбрать между двумя женихами. Анна Леопольдовна ответила, что лучше пойдет за принца брауншвейгского, так как он совершенный летами (Антону было 25 лет) и из старинного дома. Ходили слухи, что княжна поступила так по совету графа Остермана, не желавшего усиления власти своего противника Бирона. С ним были согласны и другие вельможи, считавшие, что хотя принц Антон и небольшого ума человек, но милостивый и добросердечный, с ним легко будет договориться, когда он или его наследник получат корону России.

Результатом этой интриги стало появление в семье Романовых еще одной женщины, несчастной в браке. После официальной помолвки Анна Леопольдовна постоянно ходила грустная. Когда кабинет-секретарь императрицы Волынский из вежливости поинтересовался у нее, в чем дело, будущая герцогиня ответила: «Вы, министры проклятые, на это привели, что теперь за того иду, за кого прежде не думала, а все вы для своих интересов к тому привели». Волынский стал оправдываться, что он здесь ни при чем, а что жених тих и несмел, так это не страшно, зато будет всегда послушен своей супруге, не то что гордый и горячий молодой Петр Бирон.

Свадьба Анны Леопольдовны и Антона Ульриха состоялась 3 июля 1739 года. О начале свадебных торжеств известили пушечные выстрелы со стен Петропавловской крепости и валов Адмиралтейства. На улицы Петербурга высыпали толпы народа: все спешили занять место на пути следования брачного кортежа от Зимнего дворца к Казанскому собору. По обеим сторонам дороги в карауле стояли гвардейцы, непрерывно играли полковые оркестры.

Свадебный пир и бал продолжались с 10 часов утра до 12 ночи. Невеста была в роскошном платье, расшитом кружевом, позументом и драгоценностями. Через день после свадьбы Анна Иоанновна устроила еще один праздник в честь новобрачных. Галерея летнего дворца была превращена в луг, украшенный свежей травой и цветами. На нем были расставлены столы и скамьи. После ужина в саду летнего дворца состоялся маскарад с фейерверком. Для простого народа перед дворцом были устроены фонтаны с белым и красным вином, на вертелах жарились быки, раздавались пироги и другие яства. Императрица бросала в толпу с балкона пригоршни серебряных монет. Двор веселился с размахом, а на то, что невеста была вовсе не весела, никто не обращал внимания.

Несмотря на «тихость» и «несмелость» герцога Антона Ульриха, брак Анны Леопольдовны с ним оказался плодовитым. В герцогской семье за шесть лет родилось пятеро детей: три мальчика и две девочки. Старший из них, Иван

Антонович, стал наследником русского императорского престола.

Брак Анны Леопольдовны был настоящей головной болью для придворных. Теперь они не знали, кому отдавать предпочтение, кому кланяться: все еще остающемуся всесильным фаворитом герцогу Бирону или герцогине Брауншвейгской, возможной матери будущего императора. Оба они ревниво следили друг за другом и за царедворцами. От этого политического пасьянса голова шла кругом даже у самых опытных и хитрых вельмож.

Среди тех, кто в те сложные для двора дни совершил опрометчивый выбор, оказался и уже упоминавшийся нами Волынский. Неплохие отношения с герцогиней Анной Леопольдовной и ее мужем стали одной из причин ненависти к нему Бирона, постаравшегося как можно скорее избавиться от своего бывшего протеже.

В условиях постоянно углублявшейся неприязни между молодым двором брауншвейгской герцогской четы и Эрнстом Бироном последний все сильнее нуждался в надежном человеке, который помог бы ему лучше контролировать все, что происходит и говорится в покоях стареющей императрицы. Сильным ударом по власти Бирона и будущему его семьи было рождение Анной Леопольдовной в 1740 году первенца Ивана Антоновича, внучатого племянника императрицы, с которым во время крещения обращались уже как с потенциальным наследником престола. В ответ Бирон вернул из политической опалы Алексея Петровича Бестужева и сделал его кабинет-секретарем императрицы. На него он мог положиться, так как Бестужев ненавидел Остермана и его окружение едва ли не сильнее, чем сам герцог Курляндский, и желал своего реванша при дворе. Но Бирон немного опоздал: для новой политической интриги у него уже почти не оставалось времени.

В последний год императрица часто хворала. Ее мучили печень и почки, часто болели ноги. Приближенные неоднократно намекали государыне, что ей пора подумать о завещании, но она всегда отвечала им: «Это не уйдет!» – и не хотела об этом думать.

5 октября 1740 года ей стало очень плохо прямо во время обеда. Слуги унесли Анну Иоаннову из обеденной залы и уложили в постель, с которой она уже больше не вставала. Пока вокруг императрицы хлопотали придворные врачи Фишер и Санхец, разговоры которых на латыни не сулили ничего хорошего, встревоженный Бирон послал за обер-гофмаршалом Левенвольдом. Тому надлежало ехать в качестве парламентера к первому кабинет-министру Остерману, находившемуся дома по причине болезни.

Остерман заявил, что кабинет и двор должны думать о наследнике престола. Им, по мнению графа, должен быть Иван Антонович, а регентшей при нем – мать, Анна Леопольдовна. По малолетству императора и молодости герцогини управлять страной будет совет из вельмож, одним из которых может стать и герцог Бирон.

Против Ивана Антоновича никто не возражал, тем более что Анна Иоанновна обещала при всех во время крещения младенца сделать его наследником. А вот все остальные идеи Остермана у многих вызывали сомнение. Опасались не столько самой Анны Леопольдовны как регентши, сколько ее родственников мужского пола. Общее мнение о них выразил фельдмаршал Бурхард Христофор Миних:

«Отец ее, герцог мекленбургский, поссорит Россию с императорским римским двором, а о характере его известно, что за человек. Если сюда приедет, то всем головы перерубит. А муж принцессы принц Антон был со мною в двух кампаниях: только я еще не знаю, рыба он или мясо».

Все склонились к тому, что регентом при новом императоре должен быть герцог Бирон, который единственный сможет обеспечить преемственность власти и политического курса России и не позволит мекленбургским и брауншвейгским авантюристам втянуть ее в европейские военные конфликты.

Оставалось самое трудное – донести эту мысль до умирающей императрицы, чтобы она издала соответствующее распоряжение. Начали с составления манифеста о наследнике. Его больная подписала, а министры скрепили своими подписями как свидетели. Когда вельможи покидали спальню Анны Иоанновны, фельдмаршал Миних задержался и решился сообщить ей общее мнение. Но Анна ничего не ответила, так как не расслышала его слов. После она спросила у Бирона, что хотел сказать Миних, но фаворит смутился и ответил, что и сам ничего не слышал.

Все оставшиеся девять дней агонии императрицы Бирон и его окружение пребывали в мучительных сомнениях, что делать. Бестужевым было сочинено несколько бумаг о назначении герцога Курляндского регентом, но императрица почему-то их так и не подписала, хотя все они попадали в ее спальню. Снова, как и в предыдущих аналогичных случаях, стали подумывать о подделке завещания. Но изготавливать фальшивку не пришлось, 16 октября императрица наконец-то подписала указ о назначении Бирона регентом при наследнике Иване Антоновиче.

17 октября 1740 года после десяти лет царствования императрица Анна Иоанновна скончалась. Причиной смерти сорокасемилетней царицы, по мнению придворных медиков, стали подагра и каменная болезнь, вызванные чрезмерным питанием и малоподвижным образом жизни.

Новым императором стал ее внучатый племянник Иван Антонович. В государстве Романовых приход к власти малолетних царей был делом привычным. Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Федор Алексеевич и Иван Алексеевич, Петр I и Петр II садились на трон подростками. Но никогда еще на царство не венчался двухмесячный младенец.

Уже сам этот факт мог породить смуту в обществе и народе, а тут дело усугублялось еще и борьбой за возможность править от его имени огромной империей по крайней мере ближайшие 17 лет. Над домом Романовых нависла незримая тень новой беды.

 

Император Иван VI Антонович (02.08.1740-04.07.1764)

Годы правления – 1740-1741

Правление императора Ивана Антоновича – самое короткое в истории России. Весь тот единственный год, когда он считался государем, Иван не просидел на троне, а пролежал в своей младенческой колыбели. В отличие от своих предшественников и преемников на императорском престоле, он просто не успел ощутить себя царем и получить хоть какую-нибудь радость от своего высокого положения. Несчастный младенец, жизнь которого оказалась погублена императорским венцом, даже не мог подозревать, какие страсти кипят вокруг его персоны, какие клубки интриг свиваются при его дворе и какие указы и распоряжения издаются от его имени.

На другой день после смерти императрицы Анны Иоанновны, 18 октября, было распечатано и оглашено ее завещание, по которому Иван Антонович объявлялся императором, а регентом до достижения им 17-летнего возраста назначался герцог Эрнст Иоганн Бирон. Им обоим должны были присягать – и присягнули – все воинские и гражданские чины империи.

По завещанию Анны Бирон наделялся неограниченными полномочиями. Он мог свободно распоряжаться финансами и политическими делами, заключать международные договоры, командовать армией и флотом и даже распоряжаться судьбой самого брауншвейгского семейства – ближайших родственников императора. 19 октября император Иван Антонович «издал» указ, которым Бирону даровался исключительный титул: «Его высочество регент Российской империи, герцог курляндский, лифляндский и семигальский». И только четыре дня спустя догадались распорядиться, чтобы родного отца императора, принца Антона Ульриха, титуловали «его императорским высочеством».

Многие придворные обратили внимание и на некоторую «странность» завещания покойной императрицы. В случае, если бы Иван Антонович скончался, не оставив после себя потомства, престол должен был достаться старшему из детей мужского пола «от того же брака» Анны Леопольдовны. Это распоряжение фактически лишало принцессу Анну не только права на развод с нелюбимым мужем Антоном Ульрихом, но и возможности повторного брака, если бы он умер раньше нее. Ее дети, рожденные от другого мужчины, ни при каких обстоятельствах не могли наследовать императорский престол. Но в то же время герцог Бирон мог оставаться регентом и при других несовершеннолетних государях из брауншвейгского семейства. Но возражать против этого порядка вещей, установленного не без участия опытного царедворца Остермана и самого Бирона, никто тогда не посмел. Из уст в уста передавалось, что перед самой смертью императрица Анна успела прошептать своему фавориту последнее напутствие: «Небось».

Но для утверждения власти регента одного покровительства покойной государыни было явно недостаточно. И в первые же дни своего правления Бирон постарался завоевать признание подданных милостями и справедливыми решениями. Были изданы манифесты о строгом соблюдении законов и праведном суде, объявлена амнистия заключенным, за исключением воров, разбойников, убийц и казнокрадов; снижена подушная подать на 1740 год. Регент проявил отеческую заботу о солдатах и офицерах. Часовым в зимнее время велено было выдавать шубы, чтобы они не мучились от холода (со времен Петра I военные должны были нести караул в легкой форме европейского образца). Законодательно была ограничена роскошь, погоня за которой разоряла дворянство при Анне Иоанновне. Отныне запрещалось носить платье из ткани, стоимость которой превышала 4 рубля за аршин.

Но все ухищрения Бирона были напрасны. Дворянство возмущалось тем, что в течение ближайших 17 лет, а возможно и дольше, Россией будет управлять иноземец-временщик, вознесшийся так высоко только благодаря «позорной связи» с бывшей императрицей. При дворе и в гвардии зрели заговоры. Они потихоньку подогревались принцессой Анной Леопольдовной, чья власть и свобода были ограничены курляндским герцогом. Не был доволен своим положением и принц Антон Ульрих, также всячески притесняемый Бироном, стремящимся лишить отца императора последних властных полномочий и рычагов влияния на гвардию и двор. Не без их участия стали распространяться слухи, что завещание Анны Иоанновны – не настоящее и подпись на нем сделана не ее рукой.

Бирон подозревал, что принц и принцесса Брауншвейгские только и ждут удобного случая, чтобы лишить его регентства, и начал действовать сам. Больше всего на свете он желал, чтобы родители императора-младенца покинули Россию. При них он неоднократно говорил, что хочет пригласить в Петербург молодого голштинского принца Петра – внука Петра I, племянника царевны Елизаветы. Этот юноша также имел права на русский престол и был серьезным конкурентом брауншвейгцев. Одновременно Бирон распускал слухи, будто Анна Леопольдовна и ее супруг ненавидят Россию и русских. Анна называет своих новых подданных «канальями», а Антон Ульрих грозится, что, когда станет регентом, всех генералов и министров арестует и утопит в Неве. Однако в виду абсурдности этих слухов верили в них очень немногие.

В отношениях с родителями императора Бирону приходилось балансировать между оказанием им явного почета и угрозами и притеснениями. 23 октября от имени Ивана Антоновича он издал указ о выплате Анне и Антону годового содержания по 200 тысяч на каждого (сумма, огромная даже для ближайших родственников императора; царевна Елизавета, например, получала только 50 тысяч рублей в год). Но в тот же день герцог заставил брауншвейгского принца публично, в присутствии сенаторов и министров, отказаться от притязаний на регентство и своей подписью засвидетельствовать подлинность завещания Анны Иоанновны. Несколько дней спустя он принудил Антона Ульриха отказаться от всех занимаемых им военных постов и военных чинов под предлогом необходимости выполнять отцовский долг и неотлучно находиться при младенце-императоре. Бирон имел основания опасаться влияния Антона в войсках: тот, будучи подполковником Семеновского гвардейского полка и полковником кирасирского Брауншвейгского полка, пользовался некоторой популярностью у гвардейских офицеров. 1 ноября в Военную коллегию поступил указ регента, написанный от имени императора, что с принца слагаются все его военные чины и звания. Антон Ульрих фактически был превращен в частное лицо, связанное с высшей властью в России только узами крови. Придворные стали называть Бирона за глаза «новым Борисом Годуновым», намекая на возможную в дальнейшем полную узурпацию трона.

Но Бирону не пришлось долго наслаждаться этой победой. Воюя с брауншвейгским семейством, регент упустил из виду гораздо более серьезных врагов. Его тайными недоброжелателями были другие влиятельные при дворе немцы – Миних и Остерман. Граф Остерман на время взял паузу в интригах, он сказался больным и затворился у себя дома, чтобы поразмышлять над возможными вариантами развития событий. Фельдмаршал Миних же оказался более решительным. Сначала он поддерживал Бирона, но герцог словно забыл, что многим ему обязан, и не торопился с наградами и привилегиями. Миних был умен, наблюдателен и прекрасно видел, что среди офицеров и солдат придворных полков ширится недовольство регентом. Гвардейцы были возмущены самоуправством Бирона и тем, что он хотел реформировать гвардию, запретить дворянам служить в ней рядовыми и отправить их младшими офицерами в армейские подразделения в провинцию, а в гвардейские полки набрать солдат из низших слоев населения. Почему бы в этих условиях не возглавить бунтовщиков, а заодно вернуть брауншвейгской чете отнятую у них герцогом власть? За такую услугу потом можно было требовать любой благодарности.

Миних сделал ставку на Анну Леопольдовну, превосходившую своего супруга силой характера. Вскоре представился и удобный случай переговорить с принцессой с глазу на глаз. Анне Леопольдовне понадобился новый паж в свиту, и она захотела выбрать его из числа воспитанников кадетского корпуса. Миних, будучи шефом кадетов, лично представил ей четверых лучших учеников.

Встреча состоялась 7 ноября. Когда после краткой беседы юноши были отпущены, Анна попросила Миниха задержаться и стала ему жаловаться на свое положение. Она сказала, что от верных людей слышала, будто регент готовит их отъезд из России. Видимо, уехать придется, но ей хотелось бы взять с собой и сына-императора, потому что она как мать не может расстаться с младенцем и бросить его на произвол судьбы. Миних в ответ пообещал сделать все, чтобы защитить ее от тирании Бирона.

На следующее утро фельдмаршал вновь неожиданно явился в покои принцессы и предложил ей устроить переворот и арестовать регента. Анна Леопольдовна сначала сделала вид, что испугалась, и начала отказываться, утверждая, что не может рисковать жизнью Миниха и судьбой его семьи ради решения собственных проблем. Но потом принцесса позволила фельдмаршалу себя уговорить. Они решили все сделать втайне, не привлекая к заговору никаких других лиц. Медлить было нельзя не только из боязни, что их затея будет раскрыта, но и потому, что скоро Преображенский полк, которым командовал Миних, должен был сдать свою вахту по охране дворцов императора и регента другому подразделению. Необходимо было срочно воспользоваться благоприятным моментом, пока заговорщики на законных основаниях контролировали все входы и выходы из покоев Бирона.

В тот же день Миних вместе с Левенвольдом обедал у Бирона. Герцог, как будто предчувствуя беду, был задумчив, и на лице его отражалось беспокойство. Миних, напротив, выказал завидное самообладание. Когда Левенвольд вдруг неожиданно спросил, не приходилось ли фельдмаршалу во время военных походов предпринимать неожиданные ночные вылазки, то он лишь на секунду смутился и тут же ответил, что не припоминает такого, но никогда не откажется воспользоваться благоприятным случаем. Ни его короткому замешательству, ни двусмысленности ответа в тот момент никто не придал значения.

В одиннадцать часов вечера Миних покинул дом Бирона и тут же стал отдавать распоряжения относительно «чрезвычайного ночного предприятия». В два часа пополуночи фельдмаршал вызвал к себе адъютанта, подполковника Манштейна. Вместе они отправились в Зимний дворец. Через гардеробную комнату Миних с адъютантом прошли в личные покои принцессы Анны Леопольдовны и разбудили ее фаворитку, фрейлину Юлию Менгден, так как только она имела круглосуточный доступ в спальни принца и принцессы.

К Миниху вышла только Анна Леопольдовна. Она была настроена решительно. Поговорив с ней несколько минут, Миних вызвал находившихся во дворце караульных офицеров. Анна объявила гвардейцам, что устала терпеть обиды и притеснения от регента и решила его арестовать, поручив это дело Миниху. Офицеры поклялись во всем слушаться своего фельдмаршала и помочь ему выполнить приказ принцессы. Анна допустила их всех к руке, а потом каждого поцеловала, скрепив клятву этим дружеским жестом. Солдаты-гвардейцы, которым офицеры повторили все услышанное в покоях принцессы, тоже выразили готовность участвовать в перевороте. Сорок человек Миних оставил для охраны императора и его родителей, а восемьдесят повел с собой в Летний дворец, к Бирону.

Дальнейшее развитие событий напоминает не слишком складно написанный авантюрный роман, когда у героев все выходит как бы само собой. Но, оказывается, так иногда бывает и в жизни. Мних остановил свой отряд в двухстах шагах от дворца, так как опасался, что караул может устроить шум и предупредить герцога. Но Манштейну удалось удивительно легко и быстро договориться с караульными офицерами, те даже предложили заговорщикам свою помощь. Миних дал своему адъютанту офицера и двадцать солдат и велел арестовать Бирона. Манштейн со своим маленьким отрядом беспрепятственно проник в личные покои герцога: караульные пропускали его, думая, что он идет к регенту с каким-то важным сообщением. И тут возникла неожиданная сложность: Манштейн никогда не был в спальне Бирона и не знал точно, какая из дверей ведет туда. Будить слуг он не решился, чтобы не поднимать лишнего шума. Наудачу адъютант толкнул одну из запертых на ключ двустворчатых дверей, шпингалеты которой по странной случайности забыли защелкнуть, и оказался в герцогской спальне. Дальше разыгралась безобразная сцена.

Бирон и его жена крепко спали и проснулись только оттого, что Манштейн грубо откинул полог кровати и начал громко говорить. Бироны разом вскочили и закричали: «Караул!». На это Манштейн язвительно заметил, что привел с собой много караульных. Герцог попытался оказать сопротивление и начал драться с солдатами. Но силы были неравны, гвардейцы сильно избили регента, разорвали на нем рубашку, так что он остался почти совсем голым. Когда его окончательно скрутили, то заткнули ему рот носовым платком, а руки связали офицерским шарфом, потом завернули в одеяло и вынесли в караульню. Здесь сыскали для него солдатскую шинель, чтобы прикрыть наготу, и в таком виде повезли в Зимний дворец. Жена Бирона хотела бежать вслед мужу в одной ночной рубашке, но за воротами ее схватил один из солдат и привел к Манштейну с вопросом, как быть с супругой регента. Манштейн велел отвести ее обратно во дворец, но солдату было лень это делать, и он толкнул несчастную полураздетую женщину в лежащую во дворе кучу снега (ноябрь в тот год выдался холодным и снежным). Там ее увидел некий гвардейский капитан, кое-как одел, проводил во дворец и просил во избежание неприятностей не покидать своих покоев.

В ту же ночь были арестованы брат регента, Густав Бирон, и верный клеврет герцога Бестужев. Оба даже не сразу поняли, что произошло. В шесть утра Миних доложил Анне Леопольдовне, что задуманное благополучно свершилось. В Зимний дворец был приглашен Остерман, которому сообщили о произошедших переменах. Всесильный вельможа на этот раз вынужден был смириться с первенствующей ролью Миниха.

Вернувшись домой, Миних вместе с сыном тут же составил список наград и новых назначений при дворе. Принцесса Анна объявлялась новой правительницей вместо Бирона и награждалась высшим в императорской России орденом Андрея Первозванного, принц Антон получал высший военный чин генералиссимуса, о котором давно мечтал, сам Миних назначался первым министром. Не знали только, как отметить Остермана, чтобы и власти ему не дать, и не обидеть. Тут вспомнили, что граф давно поговаривал о чине великого адмирала, на который рассчитывал за свою заботу о флоте. Этим почетным, но не играющим никакой роли званием и решили его наградить. Проект отвезли на подпись принцессе Анне Леопольдовне, и она все одобрила.

Нужно было решить, что делать с Бироном и его семьей. Все же бывший регент обладал большим авторитетом, поэтому никто единолично не мог определить его участь. В Зимнем дворце собрались Анна Леопольдовна, царевна Елизавета Петровна, Миних и Остерман. На этом «малом совете» постановили отправить Биронов в Александро-Невский монастырь, а на другой день перевезти их в Шлиссельбургскую крепость.

Началось многомесячное дело Бирона. Чего только не ставилось в вину герцогу: и «захват» регентства, и небрежение здоровьем бывшей императрицы, и желание удалить царскую фамилию из России, и притеснение русских, и даже то, что он смел принимать от Анны Иоанновны личные подарки. По совокупности всех этих по большей части абсурдных обвинений 18 апреля 1741 года Бирон был приговорен к смертной казни, но помилован правительницей Анной Леопольдовной. Из Шлиссельбурга герцога отправили в Пелым, где он под строгим надзором содержался в доме, специально построенном для этого по проекту самого Миниха.

Судьба Бирона снова стала меняться в лучшую сторону только после того, как власть вновь перешла к младшей ветви дома Романовых. Елизавета Петровна перевела его на вольное поселение в Ярославль. Император Петр III пригласил Бирона на жительство в Петербург и вернул ему ордена и почетные чины. Екатерина II восстановила герцога на курляндском троне, добившись согласия на это польского короля. Бирон вернулся в родную Митаву, но не нашел там согласия с местным дворянством. Он проводил слишком откровенную пророссийскую политику, вместе с тем пытался ограничить привилегии дворян и облегчить положение крепостных крестьян, покровительствовал евреям. Через несколько лет Бирон устал бороться с курляндским рыцарством и в 1769 году отказался от власти в пользу своего сына Петра, которого когда-то прочил в женихи Анне Леопольдовне. Умер Бирон 17 декабря 1772 года в возрасте 82 лет в Митаве, намного пережив не только свою любовницу – императрицу Анну Иоанновну, но и всех, кто лишил его власти, держал в заключении и ссылке. Он был похоронен с почетом, облаченным в андреевскую орденскую мантию, в герцогском склепе.

Но Анна Леопольдовна, осуществившая переворот и лишившая Бирона власти над Россией, конечно, не могла предполагать, что судьба опально герцога сложится гораздо более благополучно, чем ее собственная. Она торжествовала победу и готовилась насладиться ее плодами.

9 ноября 1740 года Анна Леопольдовна объявила себя правительницей при малолетнем сыне-императоре, и никто против этого возражать не стал. Состоялась и раздача запланированных Минихом наград, чинов и должностей. Многим придворным были прощены долги и выплачены премиальные суммы из казны. Все, казалось, были довольны. Но все же при дворе находились скептики, которые полагали, что этот переворот вряд ли окажется последним. Если на такое решилась принцесса Анна, решатся и другие.

Анне Леопольдовне хотелось править, но делать этого она совершенно не умела. Трудно было найти человека, менее способного быть регентом. Принцесса была от природы застенчива, нелюдима, на ее лице застыло выражение вечной угрюмости. В юности мать, герцогиня Екатерина Ивановна, не раз бранила ее за необщительность. К тому же Анна была молода и не обладала необходимым опытом в государственных делах. Несмотря на воспитание, полученное при немецком и русском дворах, принцесса выросла неряхой, проявлявшей почти полное небрежение к своей внешности. В отличие от других дам семейства Романовых, она не стремилась к блестящим забавам и шикарным развлечениям, которые могло предоставить ее новое положение правительницы. Она предпочитала весь день проводить в своих личных покоях неодетой, непричесанной, повязав растрепанные волосы платком. Ее лучшей подругой и наперсницей была привезенная из Германии фрейлина Юлия Менгден. Именно этой девице, полностью разделявшей взгляды и образ жизни своей госпожи, были подарены отнятые у Бирона и его сына семь кафтанов, шитые серебряным позументом. Практичная Юлия собственноручно отпорола украшения от одежды и отдала их на переплавку. Из этого серебра получилось четыре шандала для свечей, шесть тарелок и две шкатулки. Кроме этого подруга-регентша неоднократно дарила Менгден значительные денежные суммы и даже презентовала ей принадлежавшую ранее казне мызу Обер-Пален недалеко от Дерпта (ныне город Тарту в Эстонии).

Вот как описывал характер и образ жизни Анны Леопольдовны автор книги «Царство женщин» К. Валишевский:

«Из всех современников и близких к ней людей один только сын фельдмаршала (Миниха. – Л. С.) приписывал ей умственные, сердечные качества и преданность делам. Другие же рисуют ее ограниченной в умственном отношении и ленивой в физическом, целый день проводящей в постели за чтением романов. Лишь воображение ее развилось рано, вследствие чтения. Она, однако, была очень набожна, ставила образа во все углы своих комнат, следила, чтобы везде были зажжены лампады; а впоследствии, в заточении, предавалась благочестивым занятиям, в сообществе двух певчих и пономаря… Не любя показываться публично, она уменьшила елико возможно придворные выходы, редко являлась на приемах и отпустила большую часть служащих, в таком изобилии окружавших ее тетку. Во дворце скоро водворились пустота и безмолвие. Регентши почти не было заметно, она не любила одеваться и проводила обыкновенно время до обеда с Юлией Менгден».

Затворничество Анны Леопольдовны устраивало Миниха. Он в качестве первого министра мог управлять страной от ее имени. Но у него не было опоры в правительстве. Да и отношения с Анной начали постепенно портиться. Миних слыл отважным воякой и способным командиром, но при этом был тяжелым и скучным человеком, ему не хватало лоска и природной ловкости, которыми был в полной мере наделен его конкурент Остерман.

Граф Остерман, в свою очередь, понимал, что не может рассчитывать на близость к Анне Леопольдовне, которая все еще продолжала испытывать чувство благодарности к Миниху и была не готова к смене фаворитов. Он сделал ставку на ее мужа, принца Антона Ульриха. Отношения между супругами были весьма прохладными, и в связи с этим двор разделился надвое: на сторонников принца и принцессы. Остерману с принцем Антоном постепенно удалось отобрать у Миниха часть его гражданских политических полномочий, оставив за ним только командование сухопутными войсками и снабжение армии. А тут еще в процессе рассмотрения дела Бирона вскрылись новые обстоятельства участия Миниха в возведении его в регенты.

У фельдмаршала не выдержали нервы, и он совершил опрометчивый поступок – попросил отставки, тайно надеясь, что она не будет принята и его начнут уговаривать остаться, а он потребует для себя гарантий и новых привилегий. Но Остерман сумел повернуть дело так, что Анна Леопольдовна подписала указ об отставке своего первого министра, и Миних в одночасье оказался не у дел.

Миниха не просто уволили, его оскорбили. Указ об отставке фельдмаршала принц Антон приказал читать на всех площадях столицы под барабанный бой. Когда Анна Леопольдовна узнала об этом, то послала бывшему вельможе свои извинения за бестактность мужа. Императорская семья не знала, что теперь делать с Минихом. Его боялись оставлять в столице, но и за границу или в провинцию послать тоже боялись. Миних был человеком решительным, а в войсках его уважали как храброго и справедливого военачальника. Некоторые при дворе предлагали сослать его, как и прочих опальных временщиков, в Сибирь, но этого не допустила Юлия Менгден, брат которой был женат на сестре фельдмаршала. Миних остался в столице, что создавало во дворце нервозную обстановку. На всякий случай была удвоена дворцовая стража, а принц и принцесса каждую ночь ночевали в новых комнатах, чтобы их нельзя было захватить так же быстро, как Бирона. Так продолжалось до тех пор, пока Миних не переехал подальше от Зимнего дворца – на другой берег Невы.

После падения Миниха могущество Остермана стало почти неограниченным. Некоторые иностранные послы даже писали своим правительствам, что при молодых и неопытных принце и принцессе Брауншвейгских граф стал теперь «настоящим царем всероссийским». Но положение этого «технического государя» все же оставалось непрочным: ему как немцу русские вельможи не доверяли и не желали вполне подчиняться его воле. А тут на политическом горизонте замаячил еще и новый фаворит, которого современники уже сравнивали с Бироном.

Мы уже не раз упоминали о том, что Анна Леопольдовна никогда не любила своего супруга – принца Антона Ульриха. Еще до свадьбы с ним она была страстно влюблена в польско-саксонского посланника, графа Линара, молодого, образованного, изящного, щегольски одетого и блиставшего безупречными манерами, которые он усвоил на службе при Дрезденском дворе, не уступавшем тогда Версальскому. Из-за этой интрижки в 1735 году по требованию императрицы Анны Иоанновны красавец-граф был отозван своим правительством на родину. В 1741 году он вновь появился в России и уже не считал нужным скрывать своих нежных отношений с Анной Леопольдовной. Для придания ему официального статуса при дворе Линар был объявлен женихом фрейлины Менгден и награжден орденом Андрея Первозванного. Он должен был получить отставку у своего короля в Дрездене и поступить на русскую службу в чине обер-камергера. В Саксонию он увез 35 тысяч рублей, якобы полученных от своей невесты, чтобы положить их в дрезденский банк.

Линар был умен, имел обширные связи в Европе и опыт в дипломатических делах. Такой фаворит был опасен и для Остермана, и для принца Антона, который в одночасье мог лишиться не только жены, но и всего остального. Поэтому отвергнутый супруг и пока еще первый сановник государства стали искать союзников в борьбе с Анной Леопольдовной и ее друзьями. Все эти придворные страсти и интриги не могли служить укреплению и без того непрочного престола младенца-императора Ивана Антоновича. К тому же в пылу борьбы у трона правители государства упустили открывавшиеся для России возможности расширения ее влияния на международные дела. В Европе разгорался конфликт вокруг наследства последнего австрийского императора, в котором Российская империя могла бы выступить в качестве арбитра и резко повысить свой политический авторитет. Но брауншвейгскому семейству и Остерману было не до этого. Все их политические потуги на международной арене оказались несвоевременными и неудачными. Внутри страны росло возмущение бестолковым правлением наследников императрицы Анны Иоанновны. Особенно недовольна была гвардия, оказавшаяся отодвинутой на задний план и давно уже не получавшая ни наград, ни привилегий. Гвардейские офицеры все чаще стали поглядывать в сторону вошедшей в зрелые лета тридцатилетней царевны Елизаветы Петровны. Императорская семья и Остерман замечали рост ее популярности, но что с этим делать, не знали.

Царевна (цесаревна) Елизавета Петровна – дочь Петра Великого – уже задолго до этого неожиданно оказалась лишним человеком в императорской семье. Ее детские годы можно назвать вполне счастливыми. Отец больше выделял старшую сестру Елизаветы – царевну Анну, но и вторую дочку не забывал, был с ней ласков и щедр, любил кружить ее в танце на придворных балах, гладить по головке и трепать за щечку. Сестры также были очень близки между собой, разница в возрасте между ними не составляла и двух лет. Анна производила впечатление ребенка более серьезного и умного, зато Елизавета была необыкновенно очаровательной: с хорошеньким личиком, стройной грациозной фигуркой, веселым нравом и острым, но не злым язычком. В семье все называли ее ласково-насмешливо – Лизетка, и не мыслили без ее участия никаких домашних развлечений. Как и многие среди молодых Романовых, всяким необходимым для светской барышни и особы императорского дома наукам и искусствам училась Елизавета легко, но без особого прилежания. Никто при жизни отца не рассматривал Лизетку в качестве возможной претендентки на престол, да и сама она об этом не задумывалась – в жизни дочери императора так много удовольствий, что на размышления о чем-то серьезном просто не остается времени.

Безоблачное счастье закончилось со смертью Петра. В глазах матери, императрицы Екатерины I, Анна и Елизавета из любимых дочерей быстро превратились в нежелательных конкуренток в борьбе за трон. Екатерина предприняла все возможное, чтобы отдать обеих замуж за границу. Это было не так просто, так как обе царевны родились до заключения официального брака между их отцом и матерью. Анну удалось пристроить за герцога Шлезвиг-Гольштейн-Готторпского, а с Елизаветой ничего не вышло. Женихи отказывались от нее один за другим, а потом и она сама научилась отказывать тем, брак с которыми ущемлял ее собственную гордость. И после кончины матери ей осталось одно – попытаться сохранить свое положение потихоньку стареющей царевны при дворах своих родственников, один за другим сменяющихся на троне.

При юном императоре Петре II жизнь Елизаветы была вполне сносной. Ей удалось подружиться с племянником и даже стать ему необходимой. Царевна имела доступ ко многим важным делам и обладала немалым влиянием при дворе. К тому же император был и самым близким ее родственником – племянником. Сестра Анна вскоре после отъезда в Германию умерла, а ее сын Карл Петр Ульрих – другой племянник Елизаветы, был еще слишком мал и находился далеко.

Гораздо хуже стало ей в царствование Анны Иоанновны. Елизавете пришлось смирить свою гордость и изо всех сил стараться не перечить двоюродной сестре-императрице. Та, будучи вообще человеком мнительным, держалась по отношению к ней настороженно, но особо не притесняла. Анна хорошо помнила, что отец Елизаветы – Петр Великий – обошелся с ее семьей весьма милостиво, и ее замужество, сопровождавшееся фактической ссылкой в Курляндию, было наименьшим из зол, которое могло с ней приключиться при не столь благосклонном отношении императора. Анна ограничивалась постоянным наблюдением за жизнью и связями своей кузины. Во дворец Елизаветы в качестве агента императрицы и фельдмаршала Миниха был внедрен урядник Щегловитый, исполнявший обязанности домоправителя. Для слежки за царевной нанимали специальных извозчиков, которые тайно следовали за ее экипажем во время прогулок по городу и выездов в пригороды. Главное, с точки зрения Анны Иоанновны, было не допустить сговора Елизаветы с ее маленьким племянником – голштинским герцогом Петром, про которого императрица неоднократно говаривала в раздражении: «Чертушка в Голштинии еще живет».

К счастью, Елизавете удалось найти общий язык с фаворитом императрицы Бироном. Они оба нуждались друг в друге, так ощущали всю непрочность собственного положения при императорском дворе и больше ни на кого не могли опереться внутри царской семьи. Бирон следил за тем, чтобы Елизавета не нуждалась материально и могла поддерживать привычный образ жизни с выездами на охоту и устройством домашних праздников при ее малом дворе.

Елизавета изменилась внешне. Она сохранила прежнюю миловидность черт, но заметно пополнела. Правда, многие современники говорили, что полнота придает ее фигуре значительность, а приобретенная с годами величественная осанка только усиливала это впечатление. Остались в прошлом живость и веселость. Но лицо царевны часто освещала доброжелательная улыбка, сразу располагавшая к ней собеседников. Елизавета не могла не знать, что находится под постоянным наблюдением. Многие вельможи вежливо сторонились ее, чтобы не испортить репутацию близостью с опальной дочерью Петра Великого. И сама Елизавета старалась лишний раз не компрометировать хорошо знакомых ей людей. Она вела скромный и довольно уединенный образ жизни в окружении немногочисленных придворных и личных слуг.

Нельзя сказать, чтобы Елизавета была полной затворницей. Периодически в Петербурге появлялись слухи о ее очередных поклонниках и фаворитах. В этом не было ничего особенного. Уже со 2-й половины XVII века царский двор и семья Романовых сквозь пальцы смотрели на то, что незамужние взрослые царевны позволяют себе любовные связи и даже тайные браки с придворными и знатью. Некоторые из них не брезговали и приближенными ко двору простолюдинами. Один из них – придворный певчий Разумовский, стал по-настоящему дорог сердцу одинокой царевны Елизаветы, и впоследствии эта амурная связь принесла ему и его потомкам графский титул.

Алексей Григорьевич Разумовский (1709–1771) родился в семье простого украинского казака и оказался при дворе благодаря своему природному таланту – выразительному голосу и хорошему музыкальному слуху. Он был замечен в 1731 году среди певчих на клиросе в маленькой церкви черниговского села Чемар, куда заехали посланцы царевны Елизаветы, любившей церковное хоровое пение и везде искавшей певцов для своего хора. Разумовский был красив мягкой южной красотой, он не обладал особенными политическими способностями и амбициями, отличался некоторой леностью и не претендовал на власть, в отличие от того же Бирона. Вскоре он стал камер-пажем Елизаветы, заменив своего предшественника Шубина, попавшего в немилость. После государственного переворота и восшествия Елизаветы Петровны на императорский престол Разумовский удостоился генеральского и камергерского чинов. В 1756 году императрица пожаловала своему любовнику чин генерал-фельдмаршала и подарила Аничков дворец в Петербурге. Близость Алексея Разумовского к царице помогла сделать блестящую карьеру его талантливому брату Кириллу. Получив образование за границей, Кирилл Григорьевич Разумовский много путешествовал по Европе и стал одним из культурнейших людей своего времени. По возвращении в Россию он возглавлял Академию наук, а потом стал гетманом на Украине.

Алексей Григорьевич Разумовский был счастлив своими отношениями с Елизаветой и не мешал другим делать придворные карьеры. Поговаривали, что у него только один недостаток – он бывал «непокоен во хмелю». Но этим грехом при русском дворе никого нельзя было ни удивить, ни шокировать, поэтому все, включая саму Елизавету, относились к нему снисходительно. Разумовский был во всем согласен со своей возлюбленной, всегда покорен ее воле, чем заслужил особое доверие царевны. Некоторые источники утверждают, что Разумовский был не просто любовником Елизаветы, но и ее морганатическим супругом (якобы они тайно обвенчались). Свою верность и преданность царевне, а потом и императрице, он не раз доказывал словом и делом.

В число близких Елизавете людей входили и сыновья бывших сподвижников ее отца: братья Александр Иванович и Петр Иванович Шуваловы, Михаил Ларионович Воронцов. Они служили царевне так же верно, как их отцы когда-то служили Петру Великому. Возможно, их дружба была не вполне бескорыстной: не получив ничего от существующей власти, они надеялись сделать карьеру в случае возвышения своей покровительницы. Но по крайней мере Елизавета могла на них положиться и надеяться, что их советы послужат ей во благо.

Но самым преданным другом опальной царевны оказался ее личный врач Иоганн Герман Лесток. Этот немец приехал в Россию еще в царствование Петра, но оказался в сибирской ссылке по доносу о «неосторожном обращении» с дочерью одного из придворных слуг. Лесток был возвращен из Сибири Екатериной I, после чего его приблизила к себе молоденькая Елизавета, видимо, почувствовав в нем надежного и благодарного человека. Медик обладал целым набором полезных качеств: энергией, веселым нравом, умением вести беседу и заводить нужные связи. Лесток ловко и без труда собирал необходимую Елизавете информацию, всегда был в курсе всех придворных слухов, сплетен и секретов. Лесток дружил со многими иноземцами при дворе Анны Иоанновны, но всегда соблюдал интересы царевны. Когда Миних обещал врачу всякие блага за приватные доносы на Елизавету, тот сумел вежливо, но категорично отказаться от такой сомнительной чести.

После смерти Анны Иоанновны Елизавета смогла вздохнуть свободнее. Новые правители – брауншвейгцы были слишком заняты борьбой друг с другом, чтобы обращать серьезное внимание на царевну. Но одновременно ей перестали давать деньги, чтобы лишить возможности поддерживать материально своих сторонников. Елизавету стали жалеть в обществе. В то время как ее двоюродная племянница Анна Леопольдовна интриговала против собственного мужа Антона Ульриха и их семейные скандалы все чаще становились достоянием всего света, опальная царевна служила образцом достойного поведения. Печальная и величавая, она изредка являлась на официальные торжества и постепенно из жертвы обстоятельств превращалась в глазах современников в символ несправедливо отвергнутой государыни – «матушку Елизавету».

Особенно популярна царевна Елизавета Петровна была в гвардии. Ходили слухи, что при свержении Бирона многие гвардейцы думали, что императрицей станет Елизавета, и были, мягко говоря, удивлены провозглашением регентшей Анны Леопольдовны. Любовь гвардейских офицеров и солдат к собственной персоне царевна старательно и умело поддерживала. Она никогда не отказывала, когда женатые гвардейцы просили ее крестить их новорожденных детей, а потом устанавливала со своими кумовьями почти родственные отношения. Елизавета часто ночевала в принадлежавшем ей Смольном, или Смоляном, дворе, находившемся рядом с казармами, и здесь принимала гвардейских солдат и офицеров. Злые языки при императорском дворе судачили, что у царевны бывают ассамблеи для нижних чинов Преображенского полка. Принца Антона с Остерманом сильно волновала дружба Елизаветы с гвардейцами, но Анна Леопольдовна, увлеченная устройством своих любовных дел, отмахивалась от слухов об этом, как от надоедливых мух, считая все это блажью старой девы.

Политические перспективы дочери Петра Великого наконец всерьез заинтересовали и иностранных послов: французского, английского и шведского. Правительства этих стран были недовольны, что Россия при Анне Леопольдовне все еще пыталась по старой памяти лезть в европейские дела. Почему-то за границей считали, что Елизавета вернет страну к допетровской старине с ее неспешной внутренней жизнью и равнодушием к внешним вопросам, напрямую ее не касающимся. Иноземные послы стали предпринимать усилия для того, чтобы склонить царевну к государственному перевороту. Швеция даже начала против России войну, одной из целей которой было якобы желание возвести на престол тринадцатилетнего герцога Голштинского Карла Петра Ульриха.

Сама же Елизавета все время колебалась. Она то давала обещания своим иностранным союзникам, то брала их назад. У нее не было верного и решительного человека, который мог бы возглавить поход гвардии на штурм спален Анны Леопольдовны и ее супруга. Правда, прислуга в Зимнем дворце болтала, что однажды к царевне приходил отставной фельдмаршал Миних и клялся, что для нее готов повторить тот же маневр, которым обеспечил передачу власти ее двоюродной племяннице, но Елизавета отказалась от его услуг, заявив, что сама решит, что ей делать. Но для самостоятельных действий у Елизаветы Петровны не хватало ни энергии, ни воли. Тридцатидвухлетняя, не по возрасту располневшая и обленившаяся от вынужденного безделья царевна меньше всего представляла себя в роли амазонки в шлеме, мчащейся во главе вооруженного отряда к Зимнему дворцу свергать с престола свою дальнюю родню.

Но само брауншвейгское семейство спровоцировало Елизавету и ее окружение на решительные действия. В июле 1741 года верные царевне гвардейцы были взбудоражены слухами, что ее хотят выдать замуж за принца Людовика, родного брата Антона Ульриха. Людовика Брауншвейгского прочили на вакантный тогда престол герцога Курляндии. Анна Леопольдовна этим браком хотела убить двух зайцев сразу. С одной стороны, она повторила бы трюк, ранее проделанный Петром Великим с ее тетушкой Анной Ивановной: замужество автоматически удалило бы Елизавету из России в Курляндию и по крайней мере на ближайшее время лишило бы царевну возможности претендовать на императорскую корону. С другой – связала бы Елизавету Петровну со своей семьей двойными узами родства и могла апеллировать как к совести самой царевны, так и к общественному мнению, в случае покушений с ее стороны на престол, занятый Иваном Антоновичем, который оказывался в таком случае в двойной роли – племянника и двоюродного внука претендентки. Но матримониальные планы правительницы потерпели неудачу. Елизавета заявила, что вообще никогда не собирается выходить замуж. Анна Леопольдовна, тогда только что родившая дочь Екатерину и не покидавшая по этому случаю своей спальни, пыталась надавить на двоюродную тетку через придворных, но те дружно отказывались принимать участие в столь деликатном деле.

Столь же неудачно закончился и проект с выдачей Елизаветы замуж за французского принца Конти. Якобы с таким предложением к ней обращалась супруга придворного живописца Каравакка. Но когда об этом стал расспрашивать саму Елизавету французский посол маркиз Иоахим Жан Шетарди де ля Тротти, царевна ответила, что это пустой слух. Рассматривать другие варианты после решительного отказа принцу Людовику Брауншвейгскому и заявлений, что она никогда замуж не выйдет, было бы крайне неосторожно и оскорбительно по отношению к Анне Иоанновне и Антону Ульриху.

Тогда Елизавете стали намекать, что в качестве незамужней девицы (тайный брак с Разумовским был не в счет) она при дворе не нужна, и ее могут постричь в монахини, вспомнив старую традицию царской семьи. В ответ царевна активизировала свои секретные сношения с иностранными послами и агентами европейских правительств. Часть из этих контактов была прослежена соглядатаями Анны Леопольдовны. Скандал в семействе Романовых стал неизбежным. Для выяснения отношений был нужен только повод.

Таковым стало появление шведского манифеста, намеренно оставленного солдатами в одной из финских деревень. В манифесте говорилось, что шведы воюют с Россией не из соображений собственной выгоды, а во имя восстановления справедливости, освобождения русских от засилья иноземцев и возведения на трон государя русской крови. Остерман и принц Антон всполошились. Документ был явно инспирирован друзьями Елизаветы Петровны. По столице давно уже ходили слухи, что вместо младенца Ивана престол скоро займет его двоюродный дядюшка из Голштинии – родной внук Петра Великого, которому до совершеннолетия оставалось всего три года, и в России снова появится самостоятельный император, без всяких регентов и регентш. В противном случае трон может достаться даже не детям Антона Ульриха, а детям Анны Леопольдовны, рожденными от ее любовной связи с Линаром, и страной будут управлять уже не сами Романовы, а их бастарды.

Остерман и принц Антон приняли срочные меры, чтобы текст манифеста не распространялся в народе. Они обо всем доложили правительнице. Анна Леопольдовна сначала, как всегда, хотела отмахнуться, но потом решила все же вызвать Елизавету Петровну на откровенный разговор.

В понедельник 23 ноября в Зимнем дворце был один из обычных куртагов (приемов). Маркиз Шетарди обратил внимание на то, что Анна Леопольдовна выглядела мрачнее обычного и все ходила кругами по залу. Потом удалилась в уединенную комнату и вызвала туда Елизавету. Через некоторое время царевна вышла, на лице ее читались следы сильного волнения.

Анна Леопольдовна потребовала от Елизаветы прекратить встречи с Шетарди, которого хотела выслать из страны. Царевна ответила, что Остерман как первый министр должен приказать французскому послу не видеться с ней, так как сама она не смеет заявлять такие вещи уважаемому иностранцу. Раздосадованная тем, что ей перечат, правительница стала говорить с Елизаветой повелительным тоном, та тоже повысила голос. Анна заявила, что ей стало известно о сношениях царевны с неприятельской армией и политических интригах ее лекаря Лестока. Елизавета Петровна все отрицала. Анна Леопольдовна пообещала при наличии доказательств арестовать Лестока и подвергнуть его допросу. Обе дамы были крайне раздражены и недовольны результатами разговора.

Это была первая серьезная стычка Елизаветы с правительницей. Она открыла царевне всю опасность ее положения. Если арестуют Лестока и станут его пытать, трудно сказать, сможет ли он сохранить их общие секреты, а тогда монастырь и ссылка будут неминуемы. Елизавета решила действовать. Она еще не знала, что на последние размышления ей осталось меньше суток.

На другой день, 24 ноября, в первом часу дня в казармы всех гвардейских полков поступило правительственное распоряжение готовиться к скорому походу в Финляндию против шведов. Но в окружении Елизаветы Петровны сразу поняли, что это только предлог. На самом деле гвардию хотят увести подальше от столицы, чтобы оставить царевну без всякой поддержки. Воронцов, Разумовский, Шувалов и Лесток приступили к Елизавете и стали настаивать, чтобы она немедленно с помощью гвардейцев произвела государственный переворот, иначе вскоре с ней может случиться все что угодно.

Елизавета колебалась. Она никогда не была отчаянной авантюристкой. Но ее попытки представить своим соратникам всю опасность этой затеи ни к чему не привели, они стояли на своем. Воронцов, чтобы укрепить дух царевны, сказал, что такое дело, требующее немалой отваги, может осуществить только она, связанная кровными узами с Петром Великим. Лесток, боявшийся скорого ареста, требовал немедленно послать за гренадерами и вести их на Зимний дворец. Много позже придворный лейб-медик утверждал, что именно ему удалось окончательно убедить Елизавету. На двух игральных картах из лежавшей на столе колоды он нарисовал две картинки. Одна из них изображала царевну в монастыре, где ей обрезают волосы и превращают в монашку, а другая – ее же на троне в императорской короне и окружении ликующей толпы. Лесток предложил Елизавете выбрать одну из двух карт и на этом закончить препирательства. Она решительно выбрала вторую и выразила готовность возглавить отряд гвардейцев.

Наконец послали за гренадерскими офицерами. Те явились к царевне ночью, между 11 и 12 часами, и сами предложили ей немедленно осуществить переворот, так как уже наутро их могут отправить в поход, и тогда они уже ничем ей не помогут. Елизавета спросила, может ли она положиться на них, и гренадеры поклялись ей в верности и преданности до конца, как бы ни сложились обстоятельства. Царевна заплакала и велела оставить ее одну. Встав на колени, она молилась перед иконой. Существует легенда, что в это время она поклялась себе и Богу никогда не подписывать смертных приговоров. После молитвы Елизавета вышла к офицерам с крестом в руках и привела их к присяге. Царевна пообещала в скором времени лично явиться в казармы и повести солдат во дворец.

Часы в покоях Елизаветы Петровны уже давно пробили полночь. Наступило 25 ноября. Во втором часу ночи царевна надела гвардейскую защитную кирасу (род металлического жилета) поверх своего повседневного платья, взяла с собой Воронцова, Лестока и старого учителя музыки Шварца и на санях отправилась в казарму Преображенского полка. Несмотря на то что вся эта компания выглядела совсем не героически, солдаты встретили ее восторженно. Они кричали: «Матушка! Мы готовы, мы их всех перебьем». Но Елизавета никого убивать без нужды не собиралась и постаралась умерить их неумеренное усердие. Когда все успокоились, царевна велела разломать все барабаны, чтобы кто-нибудь намеренно или случайно не спугнул противника барабанным боем. Елизавета и гвардейцы еще раз поклялись на кресте, стоя на коленях, во взаимной верности и решимости совершить задуманное и отправились в Зимний дворец.

Елизавета Петровна ехала на санях, окруженная пешими гренадерами. По дороге заговорщики решили, как и во время операции, проведенной Минихом против Бирона, арестовать всех приверженцев Анны Леопольдовны. К каждому из них отправили по небольшому отряду солдат во главе с офицером. В конце Невского проспекта, во избежание лишнего шума, Елизавета должна была выйти из саней и пойти пешком, но полнота мешала ей быстро двигаться. Гренадеры взяли царевну на руки и донесли ее до Зимнего дворца.

Во дворце Елизавета быстро обратила караульных в своих сторонников. Никто не оказал ей сопротивления, кроме одного унтер-офицера, немедленно арестованного гвардейцами. Беспрепятственно царевна попала в комнату, где спали Анна Леопольдовна и фрейлина Юлия Менгден. Подойдя к кровати правительницы, Елизавета громко сказала: «Сестрица, пора вставать!». Проснувшись, Анна Леопольдовна сначала сильно удивилась, а рассмотрев позади царевны гренадеров, стала умолять не причинять зла ее детям-младенцам и фрейлине Менгден. Елизавета обещала быть милосердной. Свергнутая правительница и ее дети были немедленно перевезены во дворец царевны. Очевидцы потом описывали трогательную сцену: Елизавета взяла на руки только что свергнутого годовалого императора Ивана Антоновича и поцеловала его со словами: «Бедное дитя! Ты вовсе невинно; твои родители виноваты». Но разобраться, кто виноват, решили позже, сейчас же нужно было немедленно готовить документы для объявления о переходе власти к новой императрице.

К 8 часам утра 25 ноября 1741 года были готовы манифест, форма присяги и форма титулов. Елизавета надела через плечо голубую ленту ордена Андрея Первозванного, который уже традиционно получали при восшествии на престол российские императоры. Новоиспеченная императрица объявила себя полковником трех гвардейских пехотных, конногвардейского и кирасирского полков. Торжеству Елизаветы не мог помешать даже сильный мороз. После принятия поздравлений высших чинов государства она в одном платье и накинутой на плечи легкой шубке вышла на балкон, а потом прошла между рядами выстроившейся перед ее старым дворцом гвардии.

В третьем часу дня Елизавета переехала в императорский Зимний дворец, а затем отправилась на торжественный молебен. По дороге в церковь ее окружили преображенские гренадеры, совершавшие вместе с ней переворот, и стали просить стать почетным капитаном их роты. Императрица милостиво согласилась. Гвардейцы были в восторге и славили государыню.

Столица гуляла всю ночь. На улицах раздавали бесплатное вино и угощение. Гвардейцы разводили костры, возле которых грелись все желающие. В толпе то и дело раздавались возгласы: «Здравствуй, наша матушка, Елизавета Петровна!» Многие радовались, что закончилось время регентов и фаворитов, а на престоле оказалась дочь Великого Петра. Казалось, что уже на следующее утро все забыли про только что свергнутого императора Ивана Антоновича. Но Елизавета не могла о нем не думать. С бывшим императором, его родителями и сестрой надо было что-то делать. Как же Елизавета выполняла данное своей двоюродной племяннице обещание быть милостивой к ней и ее детям?

Сначала императрица и вправду хотела быть образцом милосердия. Брауншвейгское семейство планировали отпустить за границу, к их немецким родственникам, но вскоре решили, что это было бы небезопасно для новой власти. Анну Леопольдовну и Антона Ульриха вместе с детьми отправили в крепость Динамюнде, находившуюся возле Риги.

Но держать их недалеко от границы снова сочли неразумным. В начале 1744 года семью бывшего императора перевезли в Раненбург Воронежской губернии, где до этого уже содержались свергнутые временщики. Летом того же года императрица распорядилась перевести брауншвейгцев в Соловецкий монастырь. Подросшего Ивана Антоновича следовало забрать у родителей и содержать отдельно, скрыв его под именем Григория. Это было сделано. Но Анну Леопольдовну с принцем Антоном до Соловков не довезли, помешала весенняя распутица. Их оставили в 100 верстах от Белого моря в Холмогорах. Здесь они жили долгое время.

Ежегодно ссыльному семейству выдавали 6 тысяч рублей, продовольствие и вино. Конечно, они уже не могли позволить себе той роскоши, к которой привыкли в Петербурге, но даже многие знатные дворяне империи не располагали такой суммой, и жизнь брауншвейгцев была вполне сносной. Ссылка примирила и сблизила супругов, лишив их предмета семейных раздоров – власти. Анна Леопольдовна почти ежегодно исправно рожала детей: в 1743 году – Елизавету, в 1745 – Петра, в 1746 – Алексея. Это, особенно рождение мальчиков, раздражало Елизавету Петровну, так как потомки брауншвейгской фамилии все еще имели права на наследование престола, по указу императрицы Анны Иоанновны. Но что она могла поделать?

Утрата власти, высылка из Петербурга и частые роды подорвали здоровье Анны Леопольдовны. Бывшая правительница стала часто болеть, а климат побережья Белого моря не способствовал выздоровлению. Особенно тяжело сказался на ней последний моральный удар, нанесенной Елизаветой Петровной: императрица велела провести обыск среди личных вещей Анны, которую подозревала в краже драгоценностей из своего дворца перед отъездом в ссылку. После такого унижения Анна Леопольдовна слегла и скончалась 7 марта 1746 года.

Сначала как бывшую регентшу и члена царской семьи ее хотели похоронить в Петропавловской крепости. Тело Анны в бочкообразном футляре, набитом льдом, повезли в Петербург. На подъезде к столице сопровождавший его поручик получил приказ: доставить груз в Александро-Невскую лавру. Там Анну Леопольдовну и похоронили 18 марта 1746 года. Чести быть упокоенной в Петропавловском соборе рядом с Петром Великим, Екатериной I, Петром II и Анной Иоанновной она так и не удостоилась.

Императрица Елизавета Петровна строго следила за тем, чтобы у нее и ее племянника, молодого герцога Голштинского, не было ни живых, ни мертвых конкурентов. Главным предметом беспокойства оставался бывший император Иван Антонович, который продолжал жить и здравствовать, несмотря на суровые условия ссылки. Четырехлетним малышом он был отделен от родителей, но содержался в тех же Холмогорах, что и они. Вероятно, отец и мать имели какую-то возможность узнавать о здоровье и жизни сына. Так продолжалось до 1756 года.

Но вот мальчику исполнилось 16 лет, и он, по понятиям того времени, стал совершеннолетним. Власти больше не могли настаивать на его недееспособности, Иван стал для них по-настоящему опасен. Если бы кто-то захотел разыграть его карту, вполне мог произойти очередной государственный переворот под лозунгом «восстановления законной власти свергнутого императора». Ивана Антоновича нужно было упрятать подальше и понадежнее.

В начале 1756 года его быстро и скрытно перевезли в Шлиссельбургскую крепость. Из текста распоряжения о переводе Ивана в Шлиссельбург видно, что принц Антон Ульрих и братья и сестры бывшего императора были извещены о том, что его увозят, но им было строго приказано хранить это в тайне.

Как жил Иван Антонович в крепости и что с ним там происходило, судить сложно. Существует два рода известий на сей счет. Лица, окружавшие и охранявшие бывшего императора, начиная с его ссылки под Ригу и заканчивая отправкой в Шлиссельбург, считали его вполне обыкновенным ребенком и не замечали в нем каких-либо странностей и отклонений. В крепости он был изолирован от других заключенных и караульной команды. К нему приставили двух персональных стражников: бывшего сержанта Ингерманландского полка Луку Матвеевича Чекина и прапорщика того же полка Данилу Петровича Власьева. В их донесениях в Петербург, в Тайную канцелярию, сказано, что Иван был либо умалишенным, либо умственно недоразвитым с детства. Его лицо выглядело очень бледным и застывшим, как у покойника, он заикался, плохо говорил, часто рыдал и кричал по ночам, постоянно грыз ногти. Вел себя бывший император крайне агрессивно, набрасывался на охранников, ел мыло и крыс, за которыми охотился ночью, облачившись в матросскую шинель, разводил в своей камере пауков и также употреблял их в пищу. Часто на Ивана Антоновича нападала сильная слабость, и тогда он круглые сутки проводил в постели.

Эти известия считались достоверными, и именно они распространялись среди придворных и в народе. Но при этом историков всегда настораживал тот факт, что глава Тайной канцелярии Никита Панин дал коменданту Шлиссельбургской крепости распоряжение никого не пускать к секретному узнику, даже тюремного врача. Если Иван Антонович серьезно заболеет, то оставить это на волю Божью, а когда надежды на выздоровление уже не будет, позвать ему священника. То есть о состоянии физического и душевного здоровья бывшего императора должны были судить два бравых вояки. Свои обязанности, в том числе и «медицинские», они, видимо, исполняли исправно, за что в 1762 году получили повышение в чинах: Власьев стал капитаном, а Чекин – поручиком.

18 марта 1762 года Ивана Антоновича, которому в то время был уже 21 год, посетил его троюродный дядя – новый император Петр III. Императора сопровождали тайный советник датского двора Ассебург, полицмейстер Петербурга барон Корф, обер-шталмейстер Нарышкин, барон Штернберг и секретарь Волков. Ассебург и Корф беседовали с заключенным, и ни они, ни другие присутствовавшие при этом лица не заметили в Иване ни косноязычия, ни признаков сумасшествия или умственной неполноценности, ни других особенных странностей. Можно предположить, что человек, с годовалого возраста пребывавший в ссылке и тюремной камере, выглядел – да и был – не вполне адекватной личностью, но это объяснялось одиночеством и отсутствием возможностей свободного передвижения и общения и серьезным отклонением от нормы не являлось.

То, что Иван Антонович был почти здоров умственно и физически, делало его вдвойне опасным. Император Петр III не принял на его счет никакого нового решения, оставив все как есть. Но устроившая очередной переворот и занявшая его место императрица Екатерина II оказалась в уязвимом положении. Иностранка, не связанная с домом Романовых кровными узами, узурпаторша престола, она не могла жить и править спокойно, пока в Шлиссельбурге томился законный претендент на трон.

Кто был инициатором физического устранения Ивана Антоновича, мы теперь уже не узнаем. Но в ближайшем окружении Екатерины II и в Тайной канцелярии эта идея была принята и воплощена в жизнь. Охранникам Ивана была дана инструкция на тот случай, если кто-либо без распоряжения императрицы попытается забрать его из крепости. Арестанта следовало умертвить, но никому в руки живым не отдавать. Вероятно, Тайной канцелярии уже было известно, что такие горячие головы, желающие освободить бывшего императора и вместе с ним прорваться к власти, в России есть. Несчастный Иван Антонович просил облегчить его положение, разрешить ему немного свободы и клялся ни на что не претендовать; он не знал, что вокруг него уже закручивается смертельная спираль политической интриги, главным фигурантом которой станет неизвестный ему поручик Мирович.

Василий Яковлевич Мирович принадлежал к старинному польско-украинскому дворянскому роду. После присоединения Украины к России Мировичи оказались на русской службе. Во время Северной войны со Швецией полковник Федор Мирович – дед Василия вместе с гетманом Мазепой перешел на сторону Карла XII. Сам он после поражения шведов под Полтавой успел скрыться в Польше, а его семья, жена и двое сыновей, сначала жила у своего родственника полковника Павла Полуботка в Чернигове, а потом вместе с ним переехала в Петербург. Полуботок вскоре оказался в опале и был посажен в крепость. Семья Мировичей осталась без средств к существованию. Выросшим братьям Петру и Якову Мировичам удалось найти скромную службу при дворе царевны Елизаветы Петровны. Но здесь молодые люди совершили непростительную ошибку – стали переписываться со своим беглым отцом, а Яков даже ездил к нему в Польшу вопреки императорскому запрещению. В 1732 году братья попали в Тайную канцелярию и были наказаны ссылкой в Сибирь с лишением всех имущественных прав.

Василий Мирович как внук государственного изменника вынужден был начать военную службу с самого ничтожного офицерского чина – подпоручика Смоленского пехотного полка, причем без особой надежды на карьерный рост. О его знатном происхождении никто не знал, да это и не имело значения: в русской армии старшие офицеры одинаково пренебрежительно относились к подпоручикам и из дворян, и из низших слоев общества. У молодого человека не было даже денег, чтобы поддерживать принятый в офицерских кругах образ жизни, а его сестры оказались без приданого и не могли рассчитывать на скорое и успешное замужество.

Мирович обращался к властям с просьбой вернуть ему с сестрами хотя бы малую часть земельных владений деда и получил отказ, попросил назначить сестрам пенсию – и в этом было отказано. В молодом офицере копились раздражение и обида на несправедливое устройство жизни. Подсказка, что делать, появилась неожиданно. Июньский переворот 1762 года, приведший к власти Екатерину II, показал, что престол можно взять силой, а офицеры, поддержавшие заговор, получили за это все, о чем раньше не могли даже мечтать.

Мирович решил освободить из Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича и сделать его императором, возвратив престол в руки законного представителя дома Романовых. Он открылся только одному человеку – своему другу, поручику Великолуцкого пехотного полка Аполлону Ушакову. Молодые люди договорились действовать вместе до конца, каков бы он ни был. На всякий случай 13 мая 1764 года они отслужили по себе в Казанском соборе Петербурга панихиду как по умершим.

План освобождения Ивана Антоновича был разработан ими в деталях. Через неделю императорский двор вместе с государыней должен был покинуть столицу и отправиться в путешествие по Прибалтике. В это же время Мирович со своими солдатами должен будет нести очередной караул в Шлиссельбургской крепости. Туда на лодке приплывет Ушаков под видом придворного курьера и привезет заготовленный заранее манифест от имени императора Ивана Антоновича. Манифест зачитают солдатам, те встанут на сторону Ивана, освободят его и отвезут по воде в Петербург в летние казармы артиллерийского полка. Артиллеристы захватят Зимний дворец и посадят Ивана Антоновича на трон.

Как это часто бывает, в жизни все сложилось совсем не так, как представляли два друга в своих героических мечтах. По странному стечению обстоятельств, Ушаков был отправлен 25 мая на лодке с поручением Военной коллегии и большой суммой денег к генералу М. Н. Волконскому. По дороге он утонул. Мировичу пришлось действовать в одиночку.

5 июля Никита Панин, живший со своим воспитанником, великим князем Павлом Петровичем – наследником престола, в Царском Селе, получил от коменданта Шлиссельбургской крепости Бередникова удивительное донесение. Во втором часу ночи Бередников был разбужен странным шумом, доносившимся со двора крепости. Там солдаты поручика Мировича строились в боевой порядок и заряжали ружья боевыми пулями. Когда комендант спросил, для чего это делается, Мирович ударил его прикладом по голове и приказал солдатам схватить как злодея, содержащего под караулом государя императора. Бередникова скрутили и в таком состоянии держали до пятого часа утра.

За эти три часа в крепости произошло много диковинного. Мирович с солдатами вели бой с караульной командой Власьева и Пекина. Было выпущено много пуль, но, как ни странно, никто при этом серьезно не пострадал. Мирович приказал выкатить во двор пушку. После этого караульные сдались. Но когда заговорщики ворвались в камеру Ивана Антоновича, то увидели заключенного лежащим на полу камеры бездыханным. Рядом с телом стояли Власьев и Пекин, в точности исполнившие инструкцию Тайной канцелярии. Солдаты хотели их убить, но Мирович запретил им это делать, так как Ивана Антоновича было уже не вернуть, а офицеры, охранявшие его, всего лишь выполняли чужой приказ. Василий Мирович благородно заявил, что он один во всем виноват, и позволил себя арестовать.

Екатерина II получила известие о происшедшем 9 июля, когда находилась в Риге. Свой ответ Панину она начала следующей фразой: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшие в Шлюссельбурге; руководство Божие чудное и неиспытанное есть!» Далее императрица повелевала похоронить убиенного Ивана Антоновича в крепости быстро и без всякого шума. Так же быстро она приказала провести расследование, но особенно ничего при этом не скрывать, так как свидетелями происшествия были около 200 солдат и офицеров, нельзя же им всем заткнуть рот.

Разбирательство произвели в спешном порядке с соблюдением всех предосторожностей, чтобы не допустить утечки лишней информации. Мировича приговорили к смертной казни, и тут же привели ее в исполнение.

Казалось бы, после трагической смерти Ивана Антоновича можно было надеяться на милосердие императрицы к остальным членам брауншвейгского семейства. Но царской милости не последовало. Принц Антон Ульрих неоднократно обращался к Екатерине II с просьбами отпустить его с детьми за границу, заклинал ее кровавыми ранами Христа и сам клялся именем Бога и всех святых, что не будет претендовать на власть. Ответа на эти письма не было. 32 года Антон Брауншвейгский провел в ссылке под строгим и неусыпным надзором. В последние годы жизни он ослеп, тяжело болел. 4 мая 1776 года он скончался и был похоронен в скромном гробу, обитом черным сукном с серебряным позументом (в таких хоронили небогатых дворян и офицеров низших чинов), на кладбище одной из холмогорских приходских церквей.

К 1780 году стало понятно, что вконец запуганные и замученные унижением и тяжелой жизнью в ссылке дети принца Антона не представляют никакой опасности для трона. Им разрешили уехать в Данию под покровительство тетки со стороны отца, вдовствующей королевы Марии Юлианы. Перед датским королевским двором было поставлено условие: поселить брауншвейгцев в провинции Ютландия, в небольшом городке Горзенсе, подальше от европейских столиц и большой политики.

Непонятно, правда, о каком участии в политике «молодых» брауншвейгцев вообще могла идти речь. Всю свою жизнь они провели в ссылке, в глухомани, на самом краю России, не видели ни больших городов, ни придворной жизни, были дики и застенчивы сверх всякой меры. Принцесса Екатерина только родилась в Петербурге и сразу попала в опалу вместе со своими родителями. В 1780 году ей было 38 лет. В детстве она упала с лестницы, сильно ушиблась и страдала страшными головными болями, глухотой и косноязычием. Вторая из сестер, тридцатишестилетняя Елизавета, постоянно болела и чахла. Их тридцатипятилетний брат Петр был калекой с рождения: его грудь и спину «украшали» маленькие горбы, а правый бок и левая нога были кривыми, он с трудом ходил, опираясь на костыль. Только младший, тридцатичетырехлетний Алексей не страдал никакими видимыми изъянами и увечьями, но был очень тих и робел в присутствии посторонних людей.

27 июня 1780 года принцев и принцесс Брауншвейгских на лодке доставили из Холмогор в Новодвинскую крепость. Их провожал ярославский и вологодский генерал-губернатор А. П. Мельгунов. Здесь их посадили на военный фрегат «Полярная звезда», который 30 июня высадил всех четверых на пристани датской столицы. А осенью они уже поселились в предназначенной для них усадьбе в провинции.

Екатерина, видимо, ощущала свою вину перед несчастными, которые, строго говоря, не представляли для нее никакой особенной угрозы, но были вынуждены провести лучшие годы своей жизни на положении ссыльных под суровым надзором властей. Каждому из принцев и принцесс она положила весьма приличный по тем временам ежегодный пенсион по 32 тысячи рублей, так что в Дании им уже не пришлось терпеть никакой материальной нужды. Но и русский государственный бюджет не слишком пострадал от этой ноши. Елизавета умерла через два года после переезда, Петр – через семь, а Алексей – через восемь лет. Довольно продолжительная жизнь была суждена только старшей – Екатерине.

В датской провинции глухая болезненная женщина страдала от одиночества. В царствование Александра I она попросила императора разрешить ей вернуться в Россию и постричься в монастырь, но ответа так и не получила. Екатерина умерла в Дании в 1807 году. Никто из «молодых» представителей брауншвейгцев в брак не вступал и детей не имел. Со смертью Екатерины окончательно оборвалась линия царя Ивана Алексеевича. Эта ветвь Романовых больше не беспокоила наследников Петра Великого.

Младшие потомки Ивана Алексеевича оказались жертвами большой политической игры, главным призом в которой была императорская власть. Самая трагическая судьба выпала на долю императора Ивана Антоновича, который только и успел, что полежать в колыбели возле трона. Его страдания и страшная гибель в возрасте 24 лет навсегда остались темным местом в истории императорского дома Романовых. Но, к сожалению, он был не первым и не последним среди «русских» принцев, заплативших своей жизнью за право прикоснуться к престолу и за властные амбиции других членов императорской семьи. Трон, свободу и всякую возможность нормального человеческого существования у Ивана Антоновича отняла его двоюродная бабушка Елизавета Петровна. Она, в свою очередь, была поставлена перед драматическим выбором – она или невинный младенец, которого она, наверное, по-своему даже любила и жалела, но именем которого хотели воспользоваться, чтобы постричь ее в монахини.