Вина перед самим собой тоже может быть реальной и неизбежной.
♦Реальная вина появляется в ситуации, когда я провинился перед собой в чем-то конкретном – совершил нечто, что я мог бы и не делать. Либо не совершил того, что должен был. Неизбежная вина перед собой сложнее. Это вина за неизбежное собственное несовершенство, за неполное воплощение своих возможностей.
Все мы в той или иной степени не реализуем свое предназначение, свой потенциал, не становимся до конца самими собой, не всегда следуем своему пути. А потому мы всегда в той или иной мере виновны перед собой.
Граница между виной перед собой и перед кем-то другим тоже довольно условна.
«Однажды зимой (мне было тогда лет двадцать), возвращаясь домой поздно вечером, я стала свидетелем ограбления. Я шла вдоль хорошо освещенной дороги, и хотя людей было уже мало, машины ездили довольно активно.
Молодой парень напал на девушку буквально метрах в тридцати передо мной. Он повалил ее на землю, вырвал сумку и, вероятно, мог бы сразу убежать, но по какой-то причине, возможно, из-за недостатка опыта или у него были еще какие-то намерения, придавил ее к земле и не убегал.
Девушка, лежа на снегу, пыталась отбиваться от грабителя, громко кричала, начала звать на помощь. Когда к месту схватки подошла я, совершенно растерянная, она крикнула: «Помогите, девушка!»
Но как помочь? Ясно, что в качестве бойца я была несостоятельна.
Просить помощи у проходящих мужчин казалось безнадежным делом: пока разворачивались все эти события, мимо прошло как минимум двое мужчин, и, несмотря на мольбы девушки, никто из них не вмешался.
Помимо того что я не умела драться, плохо бегала и вообще была абсолютно неспортивной, мое положение осложнялось тем, что одета я была по-зимнему, за спиной рюкзак, а в руках две тяжелые сумки. У меня не было даже сотового телефона, чтобы позвонить в милицию.
И я не придумала ничего лучше, чем подойти к парню, похлопать его по плечу и сказать: «Отстань от нее!» Как ни странно, этот ход возымел своеобразный эффект. Парень встревожился, поднял отнятую сумку в воздух и швырнул на дорогу. Я подумала, что сумка – это дело десятое, главное – чтобы он отпустил девушку, однако она крикнула мне: «Подберите!» Тогда я бросилась за сумкой, подняла ее и побежала.
Бежала я по центру дороги между полосами, параллельно пытаясь остановить такси, проезжавшие мимо, но водители, видя странную картину – меня, одновременно голосующую и бегущую, да еще и между полосами, – не останавливались. Скорость у меня, в связи с кучей поклажи, была очень невысокая, и опомнившийся грабитель быстро меня догнал. К счастью, он только быстро вырвал у меня украденную сумку, не сделав больше ничего плохого. Ограбленная девушка тоже осталась невредимой, не считая, конечно, психологической травмы.
Действуя совершенно неразумно, я не только не помогла, но и довольно безрассудно рисковала собой. Вернувшись после происшествия домой, я вызвала милицию, но ощущала себя остро виноватой за то, что не придумала ничего лучше.
Тем не менее эти переживания продолжались недолго. В глубине души я понимала, что намного хуже было бы, если бы я вовсе не вмешалась.
Перед кем же я чувствовала себя виноватой? Перед собой или перед девушкой? В таких ситуациях нельзя дать однозначный ответ. Когда мир просит нашего участия, обращается к нам за помощью – немецкий философ Мартин Хайдеггер называл это «зовом бытия», – он «требует» от нас именно того, что мы можем ему дать.
Но и мы нуждаемся в том, чтобы отдавать миру тот огонь, который в нас горит, мы нуждаемся в воплощении своих душевных качеств, умений, талантов. И эта внутренняя необходимость – одна из самых основополагающих в жизни человека. Виктор Франкл считал, что человек обретает смысл жизни только в устремленности к чему-то большему, чем он сам.
Когда я закрываюсь от зова, когда я отвергаю его, я виновен и перед собой – ведь я лишаю себя возможности жить во всей полноте, – и перед миром, который нуждается во мне. В приведенном примере «зов бытия» исходил от конкретного человека, и поэтому было ясно, что требуется сделать. Но бывает, что его источник – даже не человечество. Тогда распознать такое послание бывает нелегко, хотя сила его требования может быть большой.
«В том мире, который я назвала бы моим, не ты „ставишь перед собой задачу“, а ее ставят перед тобой – или же ты знаешь, что она вообще стоит. Угадать эту задачу – вот где дар», — сказала в одном из своих интервью поэт Ольга Седакова.
Найти свое предназначение, понять, как жить и «куда жить», при этом учитывая неизбежные ограничения жизни, – одна из важнейших наших задач. Ее можно и нужно решать в любом возрасте, тем более что с течением времени человек неизбежно меняется. И вина может помогать, указывая нам, куда идти точно не надо.
Призвание-предназначение может быть очень разным. Для кого-то главное – это научные изыскания. Кто-то больше всего любит работать на земле. Кто-то – воспитывать детей. Кто-то сохраняет и распространяет наследие художников. Кто-то мастерит мебель.
Если человек работает над чем-то, ощущая всей душой, что делает свое дело, даже если оно не предполагает какого-то особенного вознаграждения, – это и есть его призвание.
Итак, вина лишь изредка имеет одного «адресата» – как правило, она возникает отчасти перед собой, отчасти перед миром или другим. Конечно, в роли Другого может выступать и Господь Бог. Но если вдуматься, Господь объемлет все. Ведь и мир зовет нас Его голосом, и в нас отвечает на этот призыв тоже Бог.
«Я – плохой» против «я – не плохой!»
Бывают ситуации, когда вина перед другим переживается намного острее, чем вина перед собой. Но случается и обратное.
В самом деле, если человек, стушевавшись, не смог высказать на собрании коллег свое мнение, он не навредил никому из присутствующих, но навредил себе, поскольку сдержал, не реализовал импульс, который был частью его внутренней жизни.
Если этот же человек на другом собрании не смог высказать свое мнение, которое могло изменить в лучшую сторону профессиональную судьбу талантливого коллеги, он поступил не лучшим образом в первую очередь по отношению к коллеге.
Во втором случае нужно постараться исправить ситуацию, сделав что-то полезное для товарища. В первом – стоит начать работать с застенчивостью.
К сожалению, вина, которая в большей степени переживается как вина перед собой, очень легко переходит в невротический сценарий. Дело в том, что, когда я виновен перед собой, фокус внимания неизбежно направляется на мою личность. А значит, вина перед собой – это обоюдоострый меч. С одной стороны, мне вроде бы необходимо признание вины, искупление, покаяние, с другой стороны, этот путь рискует привести меня к невротическим переживаниям. Моя боль удваивается, наслаиваясь на сопротивление этой боли. Мало того что я пострадал, сделав плохо самому себе, – я еще и виновен в этом и должен что-то с этим делать.
А что я с этим сделаю? Увы, мы зачастую не находим ничего лучше, чем начать себя уничижать. Раз сделал себе плохо – значит плохой! Мы как будто мстим сами себе. Почему так получается? Проблема виновности тесно сплетена с ощущением собственной «плохости» именно потому, что многим из нас транслировали эти послания с детства.
С ранних лет мы привыкли слышать за обвинениями не «ты виновен, давай попробуем разобраться и исправить», а «ты плохой, ты негодный». Самообвинения же, о которых мы довольно много говорили в этой книге, – это по сути копирование модели поведения тех, кто нас обвинял. Они вызывают отчаяние (я – плохой!) и сопротивление (я – не плохой!). Эта борьба уводит от реальной проблемы, не позволяет перейти к раскаянию, покаянию, искуплению, прощению. Вина сохраняется и усугубляет самообвинения, отчаяние и сопротивление. Круг замыкается.
Мы уже говорили о том, что родители, воспитатели, другие взрослые не всегда умеют правильно реагировать на детскую вину, не всегда учат ее проживать и искупать. За их обвинениями, как правило, скрывается беспомощность и ощущение собственной уязвленности. Бывает, взрослые не могут спокойно принять проступок ребенка. Или не в состоянии принять тот факт, что он не чувствует вины. Иногда они просто не знают, как поступить в этой ситуации. И пользуются теми моделями поведения, которые сами усвоили в детстве. В итоге ребенок не научается принимать свою виновность как нечто естественное в определенном смысле – ведь все ошибаются и все грешат. В этом случае к подлинной вине добавляется невротическая, и они так тесно переплетаются друг с другом, что человеку приходится пройти долгий путь взросления, прежде чем ему удастся их распутать.
Свой отпечаток накладывает и православная культура. Неподготовленный верующий читатель открывает любой древний аскетический трактат, любую книгу, написанную византийским монахом шестого века или российским подвижником девятнадцатого, и читает, например, «Самоосуждение строгое и плач о грехах избавляют от будущего суда». Конечно, он поймет это в том смысле, что чем сильнее и эмоциональнее будет себя корить, тем быстрее совершится духовное восхождение. Результат, увы, бывает прямо противоположным – отчаяние, еще более глубокое греховное падение, новый виток самобичевания.
Надо понимать, что святоотеческое «самоосуждение» – это не самокопание и не бесконечное повторение формулы «Я хуже всех». Это скорее самоанализ, по возможности спокойное, бесстрастное рассмотрение собственных ошибок в свете божественного идеала и божественной любви. Господь хочет не осудить нас, Он хочет, чтобы мы стали лучше. Никогда, даже в ситуации самого тяжелого греха, нам не стоит об этом забывать.