Берия присматривался к окружающим, на совещаниях у Сталина больше молчал, слушал тех, кто поднаторел в кремлевских кабинетах, видел, как отмалчивались даже приближенные к вождю. Здесь, сделал вывод Берия, говорит только вождь, а остальным суждено слушать его гениальные мысли и выводы. Сталин редко обращался к Берия, разговор с ним вел, как правило, тогда, когда в кабинете оставались вдвоем; если же находился еще кто-то, то говорили по-грузински. Постепенно Берия уяснил свое особое положение в кремлевской иерархии — пришло время действовать!
Ежов давно ждал ареста и был готов к нему; письма Сталину оставались без ответа, их наверняка и не докладывали, так делал и он в бытность наркомвнудел. Не помог и его явный подхалимаж — он дважды предлагал переименовать Москву в Сталинодар. В начале 1939 года Берия санкционировал высшую меру наказания более 400 партийным, военным, комсомольским, инженерным работникам, служащим НКВД, среди которых приближенные к Ежову лица: начальник ГУЛАГа М. Берман, его брат наркомвнудел Белоруссии Б. Берман, замнаркома внутренних дел СССР С. Жуковский…
В апреле были арестованы Ежов и его бывший заместитель Фриновский. Обоих в «воронке» отвезли в печально известную «Сухановку» — следственную тюрьму НКВД, хозяева которой отличались особой жестокостью. Фриновского, работавшего в Азербайджанской ЧК — ГПУ в начале двадцатых годов и много знавшего о Берия, расстреляли вместе с женой и сыном-школьником.
На допросе Ежов сидел с опущенными плечами, показания о злоупотреблениях властью, массовом уничтожении людей дал сразу же, отчетливо понимая, чего от него хотят; с его мнением никто считаться не будет, а если будешь упорствовать, то тяжеловесы с пустыми, бычьими глазами и огромными кулачищами быстро приведут в «соответствующее состояние». Начальство в наркомате заменено, только костоломы да вертухаи оставались на своих постах — они нужны и новой власти. С одними Ежов встречался в коридоре камер, с другими — в кабинете следователя: «боксер» молча сидел в углу и лишь изредка бросал взгляд на бывшего наркома — грозу для всех, кто оказывался здесь, на Лубянке, кто был на свободе, но чувствовал, как щупальца НКВД подбираются к нему…
— Прокуратура в наши дела старалась не вмешиваться, — отвечал на вопрос следователя Ежов. — Она «не замечала» даже грубейшие нарушения законности: несанкционированные аресты, физические воздействия при допросах. Прокуратура и в первую очередь сам Вышинский боялись ссориться с такой грозной организацией, как НКВД. Фактически никакого прокурорского надзора над судопроизводством, следствием, соблюдением законов в стране не было…
Ежова пристрелили месяц спустя после ареста — стоять у «стенки» для расстрелов он не мог — его «обработали» здешние костоломы по «высшему классу»…
Берия мог успокоиться — нет Ежова, нет Фриновского, свидетелей его темных дел в Азербайджане.
Многие из подследственных и осужденных надеялись на пересмотр своих дел, писали письма в наркомат, Верховный суд, Сталину, «всесоюзному старосте» М. И. Калинину, но маховик репрессий, раскрученный в 1937 году, вращался с той же скоростью — никто не включал тормоза; затишье в арестах было слишком кратковременным. После замены «команды Ежова» требовалось большое число новых следователей, руководителей отделов и управлений — в НКВД пришло много молодежи, часть которой, уверовав в сталинско-ежовский лозунг о врагах народа, слепо веря наставлениям и внушениям опытных, сохранившихся кадров, с усердием исполняли свои обязанности. Другая часть, увидев своими глазами «кухню» допросов и следствий, избитых и искалеченных людей — вчерашних героев труда, наркомов, директоров, военачальников, приняла увиденное близко к сердцу, не мирилась с беззаконием, пыталась сопротивляться.
Старший лейтенант госбезопасности Игорь Кедров — сын известного партийца М. С. Кедрова — вместе со своим другом лейтенантом госбезопасности В. П. Голубевым написали в 1939 году письмо в ЦК ВКП(б) о произволе и беззаконии, творившихся в НКВД. Письмо, как это часто бывает, «спустили вниз» и обоих чекистов арестовали, пытали, добиваясь признания во «вражеской деятельности», «выбивая» из них признания вины самого М. С. Кедрова. Не добившись признаний, чекистов И. Кедрова и В. Голубева вместе с матерью расстреляли без суда. Последовал арест Михаила Сергеевича Кедрова — чекиста, одного из старейших членов партии.
Ему, как «агенту царской охранки», инкриминировали подрыв устоев советской власти, связь с троцкистами, попытки «развалить» деятельность Верховного суда, Госплана РСФСР, т. е. тех учреждений, в которых работал М. С. Кедров. Жестокие побои, издевательства, изощренные истязания делали свое дело — Кедров не мог передвигаться. В письме секретарю ЦК ВКП(б) А. Андрееву Кедров М. С. писал: «Из мрачной камеры Лефортовской тюрьмы взываю к Вам о помощи. Услышьте крик ужаса, не пройдите мимо, заступитесь, помогите уничтожить кошмар допросов. Я невинно страдаю. Поверьте. Время покажет. Я не агент-провокатор царской охранки, не шпион, не член антисоветской организации, в чем меня обвиняют… И никаких других преступлений я не совершал. Я незапятнанный ничем старый большевик, честно боровшийся (без малого) сорок лет в рядах партии на благо и счастье народа… Теперь мне, 62-летнему старику, следователи угрожают еще более тяжкими, жестокими и унизительными мерами физического воздействия… Я бессилен отвратить от себя надвигающиеся новые, тяжкие удары… Я измотан вконец. Здоровье подорвано, силы и энергия иссякают… Умереть в советской тюрьме с клеймом презренного предателя и изменника Родины — что может быть страшнее для честного человека. Какой ужас!.. Это не должно случиться… И партия, и советское правительство, и нарком Л. П. Берия не допустят свершиться жестокой непоправимой несправедливости»…
В начале века, в годы повального увлечения теориями революции, Кедров усиленно штудировал марксизм, запоем читал Ленина, Плеханова, основателя анархизма Михаила Бакунина, знакомился со взглядами Сталина в партийной печати. Тогда Сталин, ведя борьбу с анархизмом, утверждал: «Краеугольный камень анархизма — личность, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения массы, коллектива. По мнению анархизма, освобождение массы невозможно до тех пор, пока не освободится личность, ввиду чего его лозунг: “Все для личности”. Краеугольным камнем марксизма является масса, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения личности». Сейчас же, размышлял Кедров в тюремной камере, подавлено все: и массы, и личность. Почему пролетариат молчит при явной несправедливости? Вспомнились высказывания Михаила Бакунина, отвергавшего диктатуру любую, включая и диктатуру пролетариата. Он предупреждал об опасности диктатуры: «…Никогда правительственный деспотизм не бывает так страшен и так силен, как когда он опирается на мнимое представительство мнимой народной воли». Неужели анархист Бакунин предвидел идущую от диктатуры пролетариата опасность? Неужели он прав — этот мятущийся душой правдолюбец, дерзко бросивший властям вызов?..
Военная коллегия Верховного суда СССР полностью оправдала М. С. Кедрова, но из тюрьмы его не выпустили. Осенью 1941 года, когда гитлеровцы, прорвав оборону, оказались под Москвой, М. С. Кедрова по указанию Берия расстреляли…
Много лет спустя, на следствии по делу Берия в 1953 году, старший сын Кедрова рассказал: «В 1921 году отец в качестве полномочного представителя ВЧК-ОГПУ находился в Баку, я был с ним. Мне известно, что отец проводил обследование АзЧК и сообщал о результатах Дзержинскому в Москву… Отец сделал вывод о том, что Берия не соответствует занимаемому им посту и не может быть на руководящей работе в органах ВЧК-ОГПУ…
В день ареста отца, 16 апреля 1939 года, я был у него дома, и он мне показал текст письма Сталину… В момент ареста отца агенты НКВД бросились сразу обшаривать столы, спрашивая, где письмо Сталину. Найдя его, они приступили к систематическому обыску».
На следствии Берия всячески отрицал свою виновность в смерти Кедрова: «Поездка Кедрова в Баку в 1921 году не была связана с заданием Дзержинского. Кедрова никто не уполномочивал проверять деятельность АзЧК, в том числе мою и Багирова. Он приезжал не по делам ЧК, а по личным вопросам».
Следствию было ясно, что расстрел Кедрова — дело рук Берия, но эту версию надо было доказать, уличить обвиняемого во лжи, в стремлении увести следствие на ложный путь, чем уже не раз пользовался Берия. Упорствуя, Берия не знал, что следствие уже располагает свидетельскими показаниями приближенных к обвиняемому лиц, и в первую очередь его давнего начальника, председателя АзЧК Багирова, впоследствии с 1933 года первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана.
«Как уполномоченный Дзержинского Кедров приезжал в Баку и производил проверку работы ЧК», — вот что показал на допросе Джафар Багиров.
Стало ясно, что главным виновником в уничтожении Кедрова был Берия. Цель этой акции все та же — замести следы своей службы в охранке мусаватистов, не допустив на стол Сталина еще одного свидетельства.
Новая должность наркома внутренних дел позволяла Берия искать и находить свидетелей его преступных дел в двадцатые годы на территории всей страны, отыскивая всех, кто хоть чуть-чуть наслышан о его прошлой деятельности. Угодливые начальники НКВД областей и республик, исполняя указания нового наркома, лезли из кожи вон, отыскивая людей по специальному списку.
Узаконенные НКВД пытки применялись к политическим заключенным особенно жестоко. Старого коммуниста, кандидата в члены Политбюро Р. Эйхе били изощренно, обливали холодной водой. Под пытками Эйхе вынудили подписать заранее подготовленные НКВД протоколы допросов с клеветой в адрес прежде всего самого Эйхе, а также других государственных и партийных деятелей.
В октябре 1939 года Эйхе писал Сталину: «Нет более горькой муки, как сидеть в тюрьме при строе, за который всегда боролся… Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя бы одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды, и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все мое “дело” — это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности. Не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев (следователи НКВД. В 1939 году арестованы и в январе 1940 года расстреляны. — А. С.), особенно первый, который пользовался тем, что у меня после побоев плохо заросли позвоночник и переломы, что причиняло мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей. Я знаю, что я погибаю из-за гнусной подлой работы врагов партии и народа».
На суде Эйхе сказал: «Показания даны под давлением следователя, который с самого начала моего ареста начал меня избивать… Главное для меня — это сказать суду, партии, Сталину о том, что я не виновен. Никогда участником заговора не был. Я умру также с верой в правильность политики партии, как верил в нее на протяжении всей своей работы».
Р. Эйхе был расстрелян в 1940 году.