Маленков читал написанный им в больнице доклад Президиума ЦК об антипартийной и антигосударственной деятельности Берия неторопливо, изредка поглядывая на часы, на притихших, настороженно смотревших на него членов и кандидатов Президиума; он видел, как выжидательно слушали его Ворошилов, Каганович, Сабуров, Первухин, как стало матовым лицо Молотова, — никто не отвлекался, все слушали с неослабевающим вниманием. Более того, когда назвал несколько цифр и фамилий, то напряжение на лицах приобрело постоянный характер.

Об изменении повестки дня кандидаты и члены Президиума узнали только что, сидели не шелохнувшись, с напряженными лицами, изредка поглядывая на дверь, — все боялись всемогущего Лаврентия. Члены Президиума видели, как изменился Берия после смерти Сталина; он стал более развязным, циничным в обращении с окружающими, не стесняющим себя употреблением непристойных выражений, свысока взиравшим сквозь стекла пенсне на товарищей по Президиуму; он мог при встрече не подать руки, часто здоровался за руку выборочно: с Маленковым, Булганиным, Хрущевым, с другими же — отделывался легким поклоном головы; мог прервать выступавших, ничуть не стесняясь, неуважительно бросить колючую реплику.

Многое из того, что говорилось Маленковым, они знали давно, но теперь, слушая фамилии казненных, число арестованных, факты глумления, члены и кандидаты Президиума ЦК испытывали и чувство омерзения, и потребность пресечь разбойные деяния зарвавшегося Малюты Скуратова, и еще больший страх перед жестоким, гнусным Берия.

Маленков закончил чтение, вздохнул и положил последние листы поверх раскрытой папки. Наступила настороженная тишина; каждый думал об услышанном, о том, как гибли невинные люди, как выбивались показания у обреченных; никто не шевелился, не двигал стульями. Страх людской, о котором только что говорил предсовмина, вполз сюда, в сталинский кабинет, вошел в каждого человека.

Первым нарушил тревожную тишину Ворошилов, засомневавшийся в том, что все это дело рук Берия; многое, о чем говорилось, начиналось во времена Ежова.

— Послушай, Клим! — не удержался Хрущев. — Знаешь ли ты, что сделал Берия после смерти Сталина? В апреле — мае Берия вызвал всех резидентов нашей разведки в Москву. Зачем? Мы не знаем. В результате его противоправных действий, а он должен был посоветоваться с предсовмина СССР, которому подчинен, вся внешнеполитическая разведка Советского Союза полностью парализована. Вызов резидентов в Москву был произведен так спешно, что резиденты не смогли уведомить агентов об отъезде. Все это неизбежно приведет в будущем к потере ценной агентуры. Это же государственное преступление! — Хрущев достал из брюк носовой платок и вытер вспотевшее лицо. — Как вы не можете понять — случись что — всех нас перевешает, страну зальет кровью. Море крови! Миллионы людей будут брошены за колючую проволоку. Миллионы!

Последние слова Хрущева поколебали Ворошилова, и тот, обхватив голову трясущимися, бескровными руками, согласно закивал, произнеся несколько раз одно и то же слово: «Согласен». Опустив головы, молча сидели члены Президиума — они были повергнуты Хрущевым в состояние испуга и растерянности, словно вот-вот на пороге появится Берия и скомандует: «Встать! Руки за спину! Выходить по одному!»

Наступила такая тишина, что слышны были поскрипывания паркета от ног ходившей в коридоре охраны.

— Вот еще документ. — Хрущев вынул из папки сложенный вчетверо лист. — Ты, Клим, хорошо знал жену Калинина — Екатерину Ивановну. Вот что она пишет: «На автомашине меня вывезли из Кремля под предлогом осмотра мебели, но возле памятника Минину и Пожарскому в машину сел неизвестный мне человек в форме сотрудника НКВД. Я была доставлена на Лубянку, где мне объявили, что я арестована. Меня назвали шпионкой, требовали назвать тех, кто встречается с Михаилом Ивановичем, кто бывает у нас… Потом, во время следствия меня часто били, особенно старалась следователь Хорошкевич Елена. Била на глазах Берия. Берия советовал: «Бей по голове — быстрее заговорит». После истязаний меня приволокли в карцер с холодной водой».

Наступившая пауза была недолгой, дверь открылась, и в зал заседаний вошел, как всегда шумно и бесцеремонно, Берия, сухо поздоровался с присутствующими, расстегнул пиджак, вальяжно развалился в кресле и недовольно спросил, посмотрев на садившегося Микояна:

— Так, что у нас на повестке дня?

Председательствующий Маленков на какое-то время, стоя в торце стола, вопросительно смотрел на вошедших, пока Хрущев не подтолкнул его: «Веди заседание».

— Товарищи члены Президиума! Вы заслушали мой доклад. Теперь вы знаете, кто перед нами. Скажи, Лаврентий, ты в самом деле задумал заговор?

Берия сидел не сосредоточившись, слушал вполуха, начала фразы не услышал и потому не отреагировал на вопрос Маленкова.

— Не понял? О чем ты, Егор?

— Я спрашиваю: ты в самом деле организовал заговор против ЦК?

Берия сидел, словно загипнотизированный Маленковым.

— Какой заговор? О чем ты?

— Какой, спрашиваешь? — Хрущев подскочил, словно ужаленный. — Кто дал команду на выдвижение к центру дивизий МВД, а две из них уже погружены в эшелоны и направляются сюда, в Москву? Ты решил собрать завтра Президиум ЦК в Большом театре? С какой целью? Может, скажешь? Я предлагаю арестовать Берия и вывести его из Президиума и из ЦК!

Ошеломленный градом обвинений, Берия какое-то время оказался в затяжном стрессе; он побледнел, беспричинно вертел головой, словно видел присутствующих в кабинете первый раз, пытался встать, застегнув на одну пуговицу пиджак, но тут же его охватил длительный шок: он не мог ни говорить, ни действовать, ни даже подняться, чтобы выскочить из зала заседаний.

«Они знают все! — мысль обожгла мозг. — И об учениях, и о двух дивизиях! Кто-то выдал! Продали, сволочи! Большой театр… Тоже им известно…»

Просветление пришло не сразу, до него смутно доносился угрожающий голос Хрущева. Единственное, что успел сделать, на клочке бумаги написал одно слово: «Тревога!»

— Кто за то, чтобы Берия исключить из ЦК, вывести из Президиума, снять со всех постов, — прошу голосовать!

Берия смутно видел медленно поднятые руки: не все сразу начали голосовать, — но понял, что большинство сидело с поднятыми руками, а он, скованный испугом, не мог ничего поделать с собой. Первый раз в жизни он ощутил свою немощность: все эти годы он приказывал, отдавал распоряжения, видел безропотную исполнительность, наблюдал, как сломленные физически люди становились беспомощными, требовал, отчего все его существо привыкло только повелевать, а при внезапном жизненном ударе оно вконец ослабело. Подсознательно он еще надеялся на то, что верные ему люди вот-вот ворвутся в этот душный кабинет и освободят его, но шли секунды, а их не было.

Он постепенно осознал, что это конец, и, собрав последние силы, начал медленно подниматься, чтобы ринуться к двери, выскочить в коридор, крикнуть охране; боковым зрением заметил, как Маленков дважды нажал кнопку в столе; он встал, потянул к себе пухлую папку и хотел было сделать первый шаг, как тут же в открытые рывком двери одновременно вошли три пары военных во главе с маршалом Жуковым. Сознание просветлело, и он услышал, как Жуков, обращаясь к Ворошилову, чеканя каждое слово, произнес:

— Прошу решения Президиума Верховного Совета на лишение Берия воинского звания «Маршал Советского Союза», лишения депутатской неприкосновенности. Прошу также санкций Президиума Верховного Совета на арест гражданина Берия.

Охваченный испугом Ворошилов, растерянно глядя по сторонам, словно ища подмоги, долго шарил по столу, пока сидевший рядом Хрущев не подвинул ему подготовленное заранее постановление. Ворошилов взял документ в тонкой картонной обложке дрожащими руками и с виноватым видом протянул его ожидавшему с гневом в глазах, напружиненному Жукову; тот повернулся к побледневшему, с опущенными плечами Берия и громко сказал:

— Вы арестованы!

Берия на какое-то время растерялся, немо смотрел на происходящее; в последний момент хотел было схватить свою папку, протянул руку, но в то же мгновение Жуков отшвырнул папку в сторону, рывком схватил арестованного и вывернул ему руки назад.

Все это произошло так быстро, что большинство присутствующих не успели осознать случившееся, с тревогой подумав о военном перевороте. Хрущеву показалось, что в пухлой папке Берия виднелась ручка пистолета, и он тут же схватил папку и сунул ее за спину.

Жуков освободил руки Берия, вышел вперед, за ним — Москаленко, с боков арестованного тут же встали с пистолетами в руках рослые Батицкий и Юферов; Зуб и Баксов были замыкающими.

— Прошу следовать за нами! — Жуков с чувством исполненного долга, но продолжая оставаться в напряжении, шагнул к двери, оглянулся, и вся шестерка с Берия посредине покинула кабинет. Пройдя коридор, группа вошла в большую светлую комнату.

Берия с порога кинулся к стоявшему на столе телефону и, схватив трубку, принялся набирать номер.

Жуков стрелой рванулся к столу, вырвал из рук Берия трубку и закричал:

— Не сметь! Руки вверх!

Берия, освободившись от стресса, на правах хозяина неожиданно предложил:

— Садитесь, товарищи! Произошло недоразумение — вас обманули.

— Молчать! — во весь голос рявкнул Жуков. — Вы арестованы и не командуйте! Здесь я командую! Генерал Батицкий, обыщите арестованного! — приказал Жуков.

Батицкий подошел к Берия, приставил к его груди пистолет и принялся проверять карманы.

— Убери пушку! — потребовал окончательно пришедший в себя Берия, отстраняя руку Батицкого.

— Не шуми — она еще пригодится!

Берия скользнул взглядом по генералам и офицерам с наставленными на него пистолетами и, повинуясь приказу, присел на краешек стула, расположенного возле двери. Его не покидала мысль о передаче при малейшей возможности кому-то из охраны обрывка бумаги с единственным словом «Тревога!». Он беспрерывно ерзал на стуле, придвинулся ближе к двери: в эти минуты его не смущало наставленное на него оружие, ибо его спасение в этом клочке бумаги, который он держал наготове в правом кармане. Не будут же генералы все время сидеть с оружием в руках; пройдет какое-то время, люди расслабятся, и тогда можно воспользоваться одной-двумя секундами, чтобы сунуть этот клочок бумаги первому попавшемуся офицеру охраны МВД.

Заместитель министра внутренних дел Богдан Кобулов после встречи на аэродроме министра вернулся в свой кабинет, проверил с помощью оперативного дежурного ход учения, позвонил командиру одной из московских дивизий и, удостоверившись в обычном раскладе сил и войск, взял папку с бумагами и принялся читать донесения. Через четверть часа ощутил смутную тревогу: до сих пор не было ни одного звонка начальника охраны из Кремля; обычно он звонил о прибытии, на этот раз, видно, замешкался.

Кобулов набрал по «кремлевке» номер комнаты охраны Кремля, попросил к телефону Саркисова, но кто-то, незнакомый ему, ответил, что Саркисова там нет, и в трубке раздались частые гудки. Где же он может быть? Позвонил в секретариат Президиума. «Да, заседание еще продолжается», — ответил дежурный и положил трубку. Значит, они еще в Кремле.

За долгие годы службы в МВД Кобулов привык к тому, что он обязан знать обстановку на каждый час, а здесь прошло свыше двух часов и никакой информации. Он позвонил еще, переговорил с начальником кремлевского караула, уточнил местонахождение машины министра — она по-прежнему находилась в Кремле, — а значит, и Лаврентий Павлович там, в Кремле, тем более заседание Президиума ЦК продолжалось.

Среди множества бумаг увидел письмо с уголковым штампом высшей инстанции, подпись секретаря ЦК Хрущева. Так, что он пишет? Снова о ГУЛАГе, снова приложение списка на семи листах. Пусть пока побудут в лагерях, сидели по двенадцать — пятнадцать лет, посидят и еще. «Надеюсь на Ваше, Лаврентий Павлович, доброе к моей просьбе отношение». Надейся, надейся, Никита Сергеевич, до поры до времени, а пока это время еще не пришло; отказывать секретарю ЦК не надо, выпустим пару десятков и хватит, остальные пусть пока лес валят. Лес стране нужен — вон сколько строек!

Еще бумага с множеством цифр. «Освобождено из-под стражи в области 4540, из них — уголовников 2637, осужденных за мелкое воровство и нарушение правил торговли — 1703, за драки — 98… Из числа амнистированных по статьям УК РСФСР вновь совершили уголовные преступления 94… По сравнению с тем же периодом прошлого года число убийств увеличилось на 69 %…» Этого и следовало ожидать — убийца не остановится перед очередной жертвой, если жертва — помеха; ему все равно, кого пырнуть ножом: милиционера, ребенка, женщину, старика… «Что делать? — спрашивают люди. — Сидеть вечерами дома и не выходить на улицу…» Народ возмущен, волнуется… Ну и пусть волнуется. А кто волнуется больше других — того в лагерь, там приутихнет…

Кобулов размашисто расписался и отложил листы бумаги в сторону. Что еще? Донесение начальника ГУЛАГа о бунте осужденных в лагере. Так, так, что он предпринял: брандспойты, собаки, оружие. Четырнадцать убито, двадцать девять ранено. Собачки — это хорошо, эти враз усмирят, но мало собачек-то, не хватает…

Кобулов взглянул на часы — пора идти на обед. Что там в Кремле, еще заседают? Где Саркисов? Такого еще не было — надо мужику шею намылить как следует, зазнался полковник, не звонит. Он встал из-за стола, намереваясь пойти в столовую, открыл первую, внутреннюю дверь, но тут же распахнулась вторая дверь, и он увидел перед собой двух, высоченного роста, широкоплечих офицеров, бросил руку к пистолету, но тут же услышал:

— Руки вверх! Вы арестованы! — и почувствовал, как щелкнул замок наручников. — Вот ордер на арест. — Полковник с черными армейскими петлицами показал ордер и предложил следовать за ним; сзади, за спиной, слышались шаги еще двух офицеров…

Поминутно озираясь, Берия не сводил глаз с генералов и офицеров, ожидая подходящего момента; ему казалось, что после ухода маршала Жукова, приказавшего во всеуслышание стрелять при попытке арестованного к бегству, напряженность группы охраны постепенно спадет; настороженная тишина позволяла обладавшему лисьим слухом Берия слышать прохождение офицеров внутренней охраны по коридору, и каждый раз он жалел, что не выскочил и не передал сигнал тревоги своим подчиненным. Куда делся начальник охраны Саркисов? Он, подлец, должен был давно хватиться и искать его, Берия. Наверное, уже пошел на обед, предварительно хватив очередную дозу спиртного, сидит и жрет, сволочь, все, чем богата кремлевская столовая.

Куда подевался верный и надежный Богдан Кобулов? Уж он-то должен был первым при его, Берия, исчезновении забить тревогу, поднять Лефортовскую дивизию! Или тоже жрет цыплят-табака в министерской столовой?..

Что делает Серов? Где Круглов? Они обязаны каждую минуту знать местонахождение министра! Все будто сквозь землю провалились, черт бы их побрал!.. А что, если попроситься в туалет и по пути бросить под ноги охране бумагу с сигналом?

— Мне нужно в туалет! — потребовал Берия тоном, не терпящим отлагательств, посмотрел на старшего по званию генерал-полковника Москаленко. Тот отреагировал не сразу: долго думал, как вывести арестованного в коридор, — там периодически проходит внутренняя охрана, и Берия может вызвать ее к себе, а это уже начало перестрелки. Москаленко пошептался с Батицким, кивнул Зубу и Юферову.

— У вас, Юферов, есть нож?

— Есть, товарищ генерал-полковник. — Юферов, не опуская пистолета, достал из кармана перочинный нож.

— Срежьте у арестованного все пуговицы на брюках и выньте поясной ремень. А вы, Иван Григорьевич, — Москаленко обратился к полковнику Зубу, — посмотрите, где есть поблизости туалет.

Зуб вышел в коридор, осмотрелся, прошел в одну сторону, в другую, увидел понятный на всех языках мира символ, открыл дверь, бесшумно прошел по туалетной комнате, оглядел ее и так же бесшумно вышел. Возвращаясь в группу, подумал об указаниях Москаленко: «Хитер Кирилл Семенович! Теперь, чтобы Берия смог ходить, ему нужно руками поддерживать брюки». Выслушав Зуба, Москаленко кивнул Батицкому; тот поднялся вместе с Юферовым и кивнул Берия, указав на дверь. Держа обеими руками спадающие брюки, Берия двинулся вслед за Зубом и в сопровождении Батицкого и Юферова вышел в коридор.

Берия подумал об удаче; он сразу же принялся смотреть по сторонам в ожидании появления охраны, замедлил шаг, но тут же почувствовал под левой лопаткой дуло пистолета, оглянулся — на него предупреждающе смотрел гигант Батицкий с насупленными густыми бровями.

В туалет Берия вошел в сопровождении Зуба и Юферова. Батицкий, на всякий случай, остался в коридоре. Берия вошел в кабину, долго возился, несколько раз спускал воду в унитазе. Он тянул время — его не покидала надежда на освобождение близкими ему людьми.

Четверка вернулась в комнату, каждый сел на свое место, но теперь с пистолетом в руке у двери сел подполковник Юферов. Несколько раз Берия пытался завязать беседу, начиная разговор о малозначащих событиях, но его каждый раз обрывал Москаленко или Батицкий, и он снова надолго умолкал.

На прием пищи уходили поочередно; Берия, чтобы не раскрывать его местонахождение, кормили на месте.

Приближалось время смены кремлевского караула. Москаленко, Зуб и Баксов определили список офицеров ПВО, которым доверялось несение охраны Кремля. Отобрали решительных, волевых, способных быстро принимать решения в самой необычной обстановке командиров и политработников и после короткого телефонного инструктажа направили в Кремль.

Москаленко приходилось все чаще и чаще прибегать к помощи руководителей Московского военного округа; не всегда его предложения исполнялись, а обстановка требовала более активных и решительных мер. Булганин поддерживал все его предложения, но у министра хватало и других забот; не оставлял без внимания просьб Москаленко и Н. С. Хрущев. Все шло к тому, что фактически Московским гарнизоном, частью войск округа распоряжался Москаленко, не обладая реальной властью командующего округом. Тогда и созрело мнение о назначении Москаленко командующим войсками Московского военного округа. Булганин вынес это предложение Маленкову и Хрущеву. Возражений не последовало, более того, Хрущев активно поддержал кандидатуру Кирилла Семеновича, и Москаленко был назначен командующим войсками Московского военного округа. По его распоряжению ключевые позиции в Москве теперь охранялись частями ПВО и соединениями Московского военного округа; москвичи видели стоящие под арками, во дворах, реже — на улицах танки и бронетранспортеры с личным составом.

Чтобы сменить кремлевский караул, нужно было знать специальный пароль. После переговоров с генерал-полковником Серовым пароль стал известен.

Возникла еще одна трудность: новый караул от ПВО был одет в общевойсковую форму с черными петлицами, и старый караул, наряженный от МВД, разумеется, заподозрит неладное: прибывшая смена явно не из их ведомства. Москаленко переговорил с Хрущевым, высказав опасения: возможны не только сопротивление, а и перестрелка в Кремле. Никита Сергеевич вызвал Серова. После консультации решили так: Серов лично снимает охрану, уводит ее в сторону караульного помещения, а на смену тут же ставятся офицеры ПВО; сменившиеся караульные МВД усаживаются в автобусы, отправляются в казармы, где и разоружаются отобранными Серовым и Москаленко офицерами округа и ПВО.

Смена затягивалась; Берия рассчитывал на освобождение именно в это время — должны же наконец принять меры его заместители и начальники управлений. Он то и дело смотрел на часы, прислушивался, настороженно, чтобы не выдать себя, вел наблюдение за группой ареста, отмечая, что служебные и иные заботы все чаще отвлекали генералов и офицеров от несения охраны. Он подолгу сидел с закрытыми глазами, мысленно представляя себе, как развернутся события в самое ближайшее время. Не бросят же его в конце концов близкие ему люди, должны же они отбить его, вырвать из рук этих «случайных» военных…

Надежда не покидала его, и когда в наступившей на улице темноте до него донеслись едва различимые шаги людей, ждал — вот-вот войдет Кобулов или Саркисов с верными людьми. Дверь открылась. Берия вскочил, но тут же услышал окрик Батицкого:

— Сидеть!

Все встали. Жуков осмотрел группу, кивнул Москаленко.

— В машину министра!

Жуков шел замыкающим. На улице была по-летнему прохладная ночь — самое темное время суток, и Жуков, отозвав Москаленко, рассказал примерный план дальнейших действий. Заканчивая разговор, Жуков предупредил:

— При попытке к бегству стрелять без предупреждения!

В просторной машине Булганина места хватило всем; рядом с Берия сели Батицкий и Юферов с пистолетами в руках.

На улицах Москвы было безлюдно и тихо; городской транспорт стоял, жители спали, и только одиночные машины с зеленым огоньком нет-нет да и проскакивали навстречу.

Поездка была последней надеждой Берия; он верил в то, что настало самое благоприятное время его освобождения: машины с боков, машины спереди и сзади, короткая схватка, — и вся охраняющая его группа будет уничтожена. Может достаться и ему… Главное, успеть выбить пистолет из рук Батицкого: этот не остановится ни перед чем, его убрать в первую очередь.

Неожиданно машину ослепил встречный автомобиль; шофер резко затормозил, и грузный Батицкий едва удержался, чтобы не стукнуться о перегородку со стеклом, разделяющую салон на две части. Берия обрадовался, крутанул головой из стороны в сторону, но ни сзади, ни с боков машин не было…

Его поместили в одиночную камеру гарнизонной гауптвахты. Камера оказалась узкой, сухой, с табельным табуретом и убирающейся в стену койкой. Берия хмыкнул: сколько довелось видеть арестованных в камерах Лубянки, Лефортова, Бутырки. Думал ли, что и самому придется обитать в такой бетонной норе…

Первым начальником караула особого назначения (КОН) был назначен сорокатрехлетний генерал-лейтенант Павел Федорович Батицкий — в недавнем прошлом требовательный, строгий комкор с крутым, суровым характером, нередко прибегавший к разносам и «взбадриванию» подчиненных с помощью мощного баса, сотрясавшего воздух так, что дребезжали стекла в окнах, а у стоявших рядом людей долго вибрировали барабанные перепонки. Сейчас именно такой начальник и был необходим — непреклонный, не отменявший своих решений, не позволявший оспаривать его указания.

Спустя неделю арестованного скрытно перевезли в подземное помещение штаба Московского военного округа; там же, в оборудованных кабинетах, разместилась вся группа охраны, в которую по указанию министра был введен генерал-лейтенант Андрей Гетман. Теперь штаб МВО охранялся танками, бронетранспортерами, усиленными нарядами хорошо вооруженных патрулей.