1
Окончание полетов Горегляд, как всегда, обозначил серией красных ракет. Долго провожал их изогнутые рубиновые дуги усталым взглядом и, когда ракеты с хлопком рассыпались на ярко-красные шарики, облегченно вздохнул.
Наступили не столь частые в жизни командира полка минуты, когда можно закрыть глаза и спокойно посидеть. Люди знают свои места и свои обязанности, и им не следует мешать. Пусть каждый трудится, не оглядываясь и не ожидая новых распоряжений. Хуже нет — без толку дергать человека.
На столе лежала пачка сигарет и подаренная другом — пилотом гражданской авиации — импортная газовая зажигалка с миниатюрным, вделанным в прозрачный корпус портретом красивой женщины. Горегляд полюбовался ею, повертел в руках, щелкнул и прикурил сигарету. Сделав несколько затяжек, откинулся на спинку вращающегося кресла, вытянул затекшие ноги и подумал: «Ведь и не летал, сидел на одном месте, а усталость во всем теле, словно вел воздушный бой с большими перегрузками. Отчего бы, а?»
Докурив, он оценил работу всех служб обеспечения, группы руководства полетами и спустился с вышки к машине. Шофер, молоденький солдат-первогодок, разомлел от жары и, положив голову на руль, дремал плотно прикрыв глаза. Степан Тарасович пожалел шофера и будить не стал — пусть поспит, поднялись с ним рано, вот сон и сморил. Он осторожно прикрыл дверцу газика, посмотрел еще раз на спящего шофера и, застегнув куртку, направился в сторону «высотки».
Идти было приятно, под ногами стлалась густая трава, воздух свежий, жара спала, вокруг стояла редкая для аэродрома тишина.
У высотного домика, возле «стартовки» толпились молодые пилоты. Одни о чем-то говорили, яростно жестикулируя, другие отрешенно молчали, сцепив руки на ремешках целлулоидных летных планшетов.
В классе сидели его заместители, политработники, командиры эскадрилий, инженеры. Увидев входящего командира полка, офицеры задвигали стульями и дружно встали.
— Прошу садиться. Докладывает командир первой эскадрильи.
Пургин поднялся и, поглядев на часы, коротко доложил результаты полетов и план на следующий день. За ним поднялся комэск-два Сергей Редников. В конце летучки подвел итоги партийно-политической работы майор Северин.
Горегляд слушал внимательно, делал короткие заметки в записной книжке, разглядывал сидевших в классе офицеров, иногда поглядывал в окно. Оживился он, когда Северин, закончив доклад, сел на свое место. Степан Тарасович о полетах знал все, но ему хотелось услышать оценку летного дня от подчиненных, тех, кто организует всю работу в подразделениях. Он ждал от них вопросов. Поднялся замполит первой эскадрильи капитан Валерий Бут.
— Капитан Васеев предложил провести тренаж с использованием вертолета.
— Слышал. Попробуйте, если получится, будем внедрять в другие подразделения. — Степан Тарасович поднялся, посмотрел на Брызгалина, тот недовольно повел плечами. — Вам, Дмитрий Петрович, оказать помощь Васееву.
Брызгалин собирался поехать на вечернюю рыбалку — на дальнем озере лещ клевать начал. «Вечно этот выскочка выдумывает что-то, — недовольно подумал он. — То предложил класс аэродинамики в учебной базе переделать. Теперь вот тренажи по вертолету...»
Брызгалин нехотя поднялся, опершись руками о стол.
— А я думаю, товарищ командир, затея Васеева ни к чему. До него летали с радиолокационным прицелом — и ничего, научились перехватывать...
— Вам лично, — перебил его Горегляд, — такой тренаж, может быть, и не нужен, опыт у вас немалый. А вот молодежи он просто необходим.
— Все это — детская игра. В реальном полете надо летчиков учить, что мы и делаем.
— А экономия ресурса самолета и двигателя? — сказал капитан Бут. — На тренаже летчик поймет динамику перехвата, научится управлять прицелом, а в реальном полете останется только закрепить это и идти дальше!
— Далеко мы уйдем... — хмуро обронил Брызгалин. — Я, товарищ командир, считаю это предложение технически неграмотным.
— На рыбалку укатить не терпится? — Горегляд в сердцах повысил голос. — Конечно, и рыбалка и охота нужны, но только не в ущерб делу. Как-то еду с дальнего привода, смотрю, навстречу старший лейтенант Мажуга на велосипеде. Куда, спрашиваю. Спокойно отвечает: на рыбалку. А было это в три часа дня. Что, ему делать на стоянке нечего, старший инженер полка?
— Разберусь, товарищ командир, — ответил Черный.
— Как у Мажуги с выпивками?
Черный пожал плечами:
— Это лучше знает замполит эскадрильи, товарищ командир. Разве я усмотрю за каждым техником?
— Так что, товарищ Буг, с Мажугой?
— Выпивает Мажуга, товарищ командир. С ним неоднократно беседовали, но он никаких выводов пока не делает.
— Что же думают в эскадрилье по этому поводу? — Горегляд перевел взгляд на Пургина, но тот сделал вид, что взгляда не заметил. — Мнение командира эскадрильи?
— Поговорим еще раз.
— Поговорить можно, товарищ Пургин, но иногда полезно и власть употребить, чтобы речей не тратить по-пустому.
— Ясно, товарищ полковник!
— Прошу остаться заместителей командира полка и секретаря парткома.
Офицеры вышли. В классе остались Горегляд, Северин, начальник штаба Тягунов, Черный, Брызгалин, секретарь парткома Выставкин. Наступила неловкая тишина. Что задумал полковник, вроде бы все обговорено?
Степан Тарасович оперся руками о спинку стула, подтянул вверх застежку-«молнию», словно собирался на ответственное задание, где нужно быть одетым по всей форме.
— Я бы хотел продолжить начатый разговор. Первое — о дисциплине. До каких пор, товарищ Черный, вы будете относиться к дисциплине, как к чему-то второстепенному? Я на эту тему с вами говорил, а вы снова за свое. Мажуга опять пить начал, а в ИАС никакого беспокойства.
Черный поднялся и опустил взгляд.
— Видимо, товарищ Выставкин, надо подготовить партсобрание и обсудить среди коммунистов управления полка вопрос о повышении ответственности за состояние воинской дисциплины.
— Понял.
— Докладчиком буду я, если партком не возражает. Второе — о тренаже. Мне кажется, что товарищ Брызгалин, как заместитель командира полка по летной подготовке, недооценивает этот вид учебы. Вместо того чтобы самому быть инициатором в этих вопросах и поддерживать добрые начинания, он, наоборот, даже дельные предложения летчиков отметает, как говорят, с порога.
Горегляд вспомнил, как однажды он случайно услышал разговор летчиков: «...интересная мысль». «Сходи к Брызгалину», — сказал один. «К кому? Это же огнетушитель! Тушит любое дельное предложение», — ответил другой.
Горегляд улыбнулся: «Огнетушитель? Метко!»
— Позовите сюда, товарищ Черный, Васеева. Послушаем его.
Черный вышел, окликнул летчика и тут же вернулся. Вслед за ним вошел Геннадий.
— Товарищ Васеев, расскажите нам суть вашего предложения по организации тренажа с использованием вертолета, — предложил Горегляд.
Геннадий подошел к классной доске, взял мел и начал рисовать схему работы прицела при тренаже летчика по вертолету.
— На больших скоростях полета у молодых и неопытных летчиков не хватает внимания, чтобы уследить и за пилотажными приборами, и за работой двигателя, одновременно управлять самолетом и радиолокационным прицелом. Требуется немало дополнительных полетов. Зря, значит, расходуются моторесурс и топливо. В нашем звене, — Геннадий взял указку и показал схему тренажа, — опробованы тренажи на земле по вертолету. Летчики садятся в кабины истребителей, включают прицелы и производят поиск. Вертолет в это время выполняет полет в заданном секторе. Летчики на экране бортовой радиолокационной станции обнаруживают его, «захватывают» цель и производят учебный пуск ракет. Одновременно ведут тренаж четыре летчика. Количество контрольных полетов, само собой, сокращается. Таким образом, одно из самых сложных упражнений расчленяется на составляющие, а наиболее ответственный элемент отрабатывается сначала на земле. Это ускоряет усвоение обучающимися всего процесса перехвата в воздухе.
Васеев рассчитал потребности обеспечения специальной наземной техникой и расход моторесурса вертолета. Для большей убедительности сравнил расход моточасов при обучении летчиков в реальном полете пары истребителей. Горегляд одобрительно кивал лобастой головой с всклокоченными седыми волосами и мельком посматривал на Брызгалина, а тот сидел нахохлившись, что-то чертил, видимо, готовился возразить Васееву, часто вытирал наметившуюся спереди залысину платком и на командира старался не глядеть.
Когда Васеев закончил доклад, полковник спросил, есть ли вопросы. Вопросов не было. Командир поблагодарил летчика и разрешил ему выйти.
Васеев направился к двери, но его настиг хрипловатый голос Брызгалина:
— Одну минуту, товарищ капитан. Вы учли все, кроме одного — вреда, который будет нанесен экипажу вертолета при облучении его высокой частотой радиолокационного прицела.
В классе повисла тишина: замечание серьезное.
— Разрешите, товарищ полковник? — Васеев взглянул на командира полка. Тот кивнул. — Расстояние между прицелом и вертолетом...
Васеев написал цифру и начал рассчитывать по формуле степень высокочастотного облучения экипажа. Писал он торопливо, иногда называя полученные результаты вслух, и, когда вся доска оказалась исписанной, вынул из планшета логарифмическую линейку и продолжал считать на ней. Его большой лоб покрылся испариной, жестче обозначились скулы, движения стали резкими и решительными.
— Таким образом, суммарная доза облучения высокой частотой не превышает дозы, получаемой экипажем самолета-цели при обычном перехвате в воздухе, а она, как известно, так же незначительна, как, например, воздействие телевизора, и никакой биологической опасности для экипажа вертолета не представляет. Если и эти доказательства вызывают опасение, то можно проводить тренаж из кабины истребителя не по летящему вертолету, а по уголковым отражателям, установленным на двадцатиметровой мачте. К сожалению, изготовить мачту в полку сложно.
— Ясно, — сказал Горегляд, — свободны.
Выйдя на улицу, Геннадий остановился. «Почему Брызгалин против тренажа? — с сожалением подумал он. — Я многим ему обязан: он готовил меня на первый класс, помог стать инструктором. Он мой учитель, я его ученик... Может, я в чем-то не прав?»
Горегляд посмотрел вслед ушедшему Васееву — ему нравились умные, энергичные люди, работавшие с огоньком и задором, умеющие поспорить с начальством и отстоять свои взгляды. Были в полку и другие исполнители. Они не спорили, не кидались в драку, а молча выполняли все, что им поручали, как говорится, от и до. Были и третьи — равнодушные. Таких, правда, мало, но коль они есть, значит, ты, полковник, командуешь плохо.
— Я думаю, товарищи, — встал Горегляд, — все ясно. Ваше упрямство, товарищ Брызгалин, просто поражает.
— Говоришь прямо, а выходит боком, — буркнул Брызгалин, но Горегляд, казалось, не услышал.
— Мы убедились, как логичны, доказательны и, я бы сказал, последовательны предложения Васеева, а на вас и это не подействовало. Капитан Васеев — самостоятельный офицер, много работает над собой, имеет свою точку зрения, не терпит недостатков в себе и окружающих. Мне стыдно за вас, товарищ Брызгалин, вы должны быть летчикам родным отцом, а что получается на самом деле? Они сторонятся вас, избегают летать с вами, потому что после полета вы доброго слова никому никогда не скажете. Буркнете что-то под нос — и след простыл. А летчик от вас подробного разбора ждет, соучастия в его успехе или неудаче...
Горегляд медленно ходил по классу. Действительно — огнетушитель. Гасит любую искру новизны. Ему был неприятен весь этот разговор, но по-другому он поступить не мог. Его давно тревожило отношение Брызгалина к людям. Надеялся, что спохватится, подобреет, но время шло, а перемен не наступало. Сегодня не выдержал — взорвался.
Шагая по неровным половицам, он заметил, что на него смотрит Северин.
— У тебя есть что-нибудь, Юрий Михайлович?
— Да, Степан Тарасович.
Северин поднялся из-за стола, посмотрел на Брызгалина.
— Брызгалин начал утрачивать качества воспитателя. В его поведении появилось плохо скрытое безразличие к службе. Разборы полетов проводятся однообразно и скучно. Летчики не раз жаловались на его безучастие при неудачах и ошибках. Равнодушие, говорил кто-то, первый признак профессиональной непригодности. Мне представляется, что Дмитрий Петрович заражен вирусом недоброжелательности и не хочет исцеляться от давнего, застарелого недуга — тщеславия и гордыни.
Северин говорил взволнованно, испытывая некоторую неловкость оттого, что внушение приходилось делать не безусому лейтенанту, а опытному, умудренному жизнью человеку.
— А что думает партком? — обратился Горегляд к майору Выставкину, когда Северин сел на место.
Выставкин не ожидал вопроса. Брызгалин — фигура в летном деле авторитетная, в дивизии о заместителе по летной подготовке высокого мнения, и не ему, бывшему технику, вступать в схватку. Но коль командир предоставил слово, придется высказаться.
— Мы в парткоме советовались по вопросу взаимоотношений в нашем коллективе, — бойко начал Выставкин, — и пришли к единому мнению, что это с принципиальных позиций не совсем верно. Нам надо со всей решительностью бороться даже с отдельными фактами грубости и недисциплинированности. Мы еще раз постараемся вернуться к этому вопросу с принципиальных позиций.
Горегляд сморщился, словно уксуса хлебнул. «С принципиальных позиций...» Растерял, брат, ты свои «принципиальные позиции» вот и боишься высказать в глаза правду-матку. Был бы на месте Брызгалина кто-то рангом пониже, ты бы навалился на него — будь здоров!
— Я вас, товарищ Выставкин, просил высказаться о Брызгалине, а не о работе парткома.
Выставкин отвернулся под его тяжелым взглядом и едва слышно проговорил:
— Я, как и все... Конечно, грубить нехорошо.
— Можете садиться, товарищ Выставкин. Кто еще желает высказаться? — Степан Тарасович знал, что больше говорить некому — старший инженер в их взаимоотношения встревать не станет, начальник штаба еще не освоился. — Будем закругляться, товарищи. Хотелось бы предупредить подполковника Брызгалина, что, если он и впредь не изменит своего отношения к службе, и в первую очередь к людям, я вынужден буду делать оргвыводы. И последнее. Через день, как условились, каждому быть готовым доложить о возможном сокращении срока испытаний. Звонил полковник Махов, обещал прибыть лично. Вопросов нет? Свободны!
Выставкин, Тягунов, Черный вышли из класса. Брызгалин долго застегивал планшет, топтался возле стола, шумно втягивая носом воздух, исподлобья поглядывал на командира. Увидев, что Северин не уходит, вышел сам, ссутулив плечи. Ждал, что Горегляд окликнет его, остановит у порога, но тот молчал.
— Характерец! — Северин подошел к окну, посмотрел на прикуривающих Брызгалина и Выставкина. — Как ты думаешь, сделает Брызгалин выводы?
Горегляд не ответил. Какое-то время он смотрел сквозь окно в спины уходящим офицерам, потом достал сигарету, закурил и присел на угол стола. Он все еще находился под впечатлением этого трудного для него разговора; ему хотелось побыть в тишине, успокоиться. Заметив это, Северин хотел было уйти, но полковник остановил его, жестом пригласил сесть. Северин сел, вынул из лежащей на столе пачки сигарету. Горегляд протянул ему дымящийся окурок.
— Ты же, Юрий Михайлович, не куришь.
— Закуришь после таких бесед.
— Да-а... К сожалению, есть еще такие вот, как он! Равнодушен до беспредельности. Скажешь — сделает, не скажешь — пройдет мимо. А в последнее время и поручения не все выполняет. Характер у него действительно упрямый. Я ведь его давно знаю, с комэска...
Степан Тарасович подошел к исчерченной Васеевым доске, постучал согнутыми пальцами по раме.
— Васеев-то каков! Рассчитал все за несколько минут и посадил Брызгалина на мель.
— Я, Степан Тарасович, внимательно наблюдаю за Васеевым, — сказал Северин, — и вижу, что парень он головастый, можно сказать, талантливый. Образ мышления, умение выделить в работе главное — не по возрасту. Со временем, если получит академическую подготовку, вырастет в большого командира!
— Согласен, Юрий Михайлович. Тебя прошу и себе приказываю: давай поможем ему. Есть в нем летная косточка, и командирская есть. Ты не думал, почему Брызгалин к Васееву относится предвзято, с недоверием, что ли?
— Думал, — ответил Северин. — Может, завидует, а может, старое помнит.
— Что между ними произошло?
— Васеев, Сторожев и Кочкин после окончания высшего училища прибыли в соседний полк. Встретил их Брызгалин — он в то время был командиром эскадрильи. Спросил о налете, о боевых стрельбах. Видимо, остался недовольным. Вот и сказал: «А что, получше не могли прислать?» Это обидело лейтенантов, и Васеев, не долго думая, выпалил: «Лучших к лучшему, а нас... к вам».
— Вот это здорово! — улыбнулся Горегляд.
— Их потом в наш полк перевели, а чуть позже и Брызгалина.
Раздался звонок телефона. Горегляд взял трубку. Северин кивнул и вышел. Он направился по петлявшей среди зеленого кустарника тропинке в штаб, но потом свернул к площадке, на которой Васеев собирался проводить тренаж. Еще издалека увидел одинокий самолет с подключенным электропитанием, вокруг которого толпились летчики. Вспомнил, что организацию тренажа командир полка возложил на Брызгалина. Не утерпишь, чтобы не вмешаться, а как это расценит Брызгалин? Завтра же скажет, что не доверяют, дергают... Нет уж, пусть лучше делает сам, а с Васеевым поговорить можно попозже. Подозвал дежурного по стоянке и попросил передать Васееву, чтобы тот после окончания занятий зашел в штаб.
Васеев пришел в сумерки, когда Северин, решив служебные дела, засел за подготовку лекции. Выступать перед летчиками он любил и каждый раз перед тем, как выйти на трибуну, готовился основательно. Вид у капитана был усталый.
— Что вздыхаешь?
— Сорвался тренаж. — Не выдержав взгляда замполита, Васеев отвел глаза в сторону и, угнетенный неудачей, замолк; неприятно было говорить об этом человеку, который везде и во всем верил ему.
Северин выжидал, когда Васеев немного успокоится и расскажет все по порядку.
— Сначала тренаж шел хорошо, потом отказал преобразователь на агрегате аэродромного электропитания...
— А что, агрегат один? — прервал Геннадия Северин.
— Больше не дали. Пока нашли инженера эскадрильи Выдрина, пока исправили — сумерки наступили, а у экипажа вертолета большой перерыв в полетах ночью, Летают пока больше днем. Так и сорвался тренаж, — удрученно закончил Геннадий.
— Все сам, и только сам, — вздохнул Северин. — Это в воздушном бою нужна в первую очередь самостоятельность. Другое дело — организация занятий. Надо было пригласить инженеров, поговорить с командиром вертолета о характере предстоящего задания. А так что получилось? Отказал преобразователь, начали искать инженера эскадрильи. Исправили прицел — вышло стартовое время экипажа вертолета. Тебе, заместителю командира эскадрильи, задачи решать следует иначе, привлекая специалистов, детально распределяя обязанности. Ты же все хлопоты взвалил на себя. Кстати. Брызгалин был?
— Пришел, когда два летчика уже потренировались.
— Что же он делал?
— Наблюдал со стороны.
— А когда в тренаже сбой вышел?
— Походил вокруг самолета и ушел.
Северин раздосадованно чертыхнулся.
— Надо было мне все-таки наведаться! Что ты решил?
— Сегодня все тщательно спланируем, распределим обязанности. Завтра выведем не один, а два самолета. Только вот, Юрий Михайлович, нужна команда на подъем вертолета.
— Вертолет будет. Еще что?
— Спасибо. Остальные вопросы решим сами.
— Или — сам?
— Я сказал — сами.
— Хорошо.
Васеев вынул из кармана носовой платок, вытер лицо. Хотел и не мог начать неприятный разговор о человеке, который еще вчера был для него непререкаемым авторитетом в летном деле, а сегодня так равнодушно оттолкнул его.
Несколько дней назад Брызгалин летал с Васеевым и показывал пилотаж в зоне на малой высоте. Фигуры пилотажа подполковник выполнял легко и красиво. Васеев считал его мастером высокого класса, умеющим даже в самой сложной воздушной обстановке пилотировать без ошибок, изящно и точно, не теряться в замысловатых ситуациях, когда отказывал какой-нибудь прибор или резко ухудшалась погода. «Нет, надо разобраться. Может, Брызгалин прав — тренаж в самом деле не представляет интереса? Но расчеты показывают, что он в несколько раз экономичнее, проще, чем обычные тренировки. Почему Брызгалин в последнее время словно рукой на все махнул? Доложили ему об опоздании с подготовкой самолета на разведку погоды, пожал плечами: идите, мол, к инженеру; попросили молодые летчики после полетов рассказать об особенностях перехвата, сослался на занятость. Как же так? Может, возраст сказывается? Излетался, устал? — думал Геннадий. — А, была не была, все, как есть, расскажу».
Северин выслушал Васеева, молча походил по кабинету.
— Это хорошо, что ты чувствуешь себя учеником Брызгалина. Он ведь и впрямь многому тебя научил. И не только тебя. А что с ним происходит сейчас... на этот вопрос ответить не так просто. Подумаем, разберемся... Главное для тебя сейчас — наладить тренаж, помочь молодым летчикам. Не хмурься — все будет хорошо.
Проводив Васеева, Северин снова открыл конспекты. Зазвонил телефон.
— Домой не собираешься? — Голос Горегляда был глуховатым то ли от усталости, то ли от курения.
— Пока нет. Завтра лекцию читаю перед офицерами, сижу, готовлюсь.
— Ну а я поехал. Да, как прошел тренаж?
— Сейчас зайду — не телефонный разговор.
Северин положил трубку.
Кабинет Горегляда был в самом конце длинного коридора. Степан Тарасович стоял возле графика летной подготовки. Обернувшись, спросил:
— Так что же с тренажем, Юрий Михайлович?
Северин рассказал.
— Сидел, видел, как мучился Васеев, но чтобы помочь — и пальцем не пошевелил. Мог же распорядиться о привлечении к тренажу инженеров полка.
— Узнаю себя в Васееве, — вздохнул Горегляд. — Тоже все сам пытался сделать, пока шишек не набил. Это полезно для начинающего командира. А вот Брызгалин... Будем думать, Юрий Михайлович. По поводу завтрашнего тренажа дам указания и начштаба, и инженеру. Кстати, тебе инженеры на меня не жаловались?
— Нет, а что?
— Поругал их сегодня. Знаешь, как иногда бывает: испортят людям наверху настроение, а они — нам, и пошла цепная реакция порчи нервов сверху донизу. И сколько воли нужно, чтобы ее прервать, остановить. Сегодня не смог, сорвался. А настроение — штука серьезная. Она, брат, на службу ох как влияет. Плохое настроение у человека — ему и служба в тягость. Не тот боец, когда нервы взвинчены.
— Да, — согласился Северин. — Жаль только, что не все это учитывают. А за что влетело инженерам?
— Отчеты по эксплуатации некоторых новых агрегатов не представили вовремя, а завод ждет их не дождется.
— Между прочим, не первый случай. Может, обсудить вопросы исполнительности на парткоме?
— Поздно.
— Думаю, нет. Разговор пойдет не только об этом промахе, а о стиле всей нашей работы.
— Думаешь, поможет?
— Несомненно!
— Не переоцениваешь ли ты наши заседания?
— Нет! — твердо ответил Северин. — Другое дело, что результаты не сразу видны, но это не беда. Если хорошо делать дело — это проявится. Через месяц, через год, но обязательно проявится.
— Убедил, — сказал Горегляд. — Готовь заседание парткома. Пусть Выставкин ко мне зайдет, обговорим. Может, он докладчиком будет? Материал для доклада у меня есть.
— Ну и договорились!