Кажется, каждую ночь я вновь вступала на щербатую дорожку и, приближаясь к воротам, чувствовала отчетливый привкус дыма в горле. Взбиралась по ступенькам, не обращая внимания на звонок – нет необходимости звонить в дом, который будто бы твой. И входила. Я всегда входила внутрь.

Дом стал ярче, языки пламени лизали занавески и радостно отплясывали на фоне сводчатого потолка.

Я не знала, был ли это новый пожар, причиной которого стал щелчок зажигалки Фионы Берк, или же время сплетало прошлые пожары в новые узоры, и искры огней, которые я видела раньше, становились источником нового, только готового разгореться пламени.

Однако огонь не наносил нам вреда. Мы мирились с ним, как мирились бы с особенностями любого жилища, например, как с торчащим из пола в холле наверху гвоздем, за который мы то и дело цеплялись носками и штанинами, не удосуживаясь забить его.

Теперь, когда в доме то и дело появлялась новая девушка, в нем стало тесно. Голоса разносились по коридору и на лестнице, отскакивали от стен эхом, и потому казалось, будто здесь постоянно звучат одни и те же слова.

Заселились еще две новенькие. Они захотели жить в одной комнате, раз уж появились тут вместе, и не хотели расставаться на ночь.

Я встретила их на крыльце и заметила, что они держатся за руки.

Что это за место? – спросила Юн-Ми, глядя на дверь. На ней была шляпа, прикрывавшая ее длинные волосы, и потому казалось, что вся она – лишь пара ярких карих глаз.

У стоявшей рядом с ней Моры волосы были крепко завязаны на затылке и оттягивали кожу головы назад. Она распускала волосы, только когда они оставались вдвоем. Мора что-то прошептала Юн-Ми, и та спросила от имени обеих:

Почему мы здесь?

– Вы будете тут жить, – сказала я во сне, придерживая дверь, чтобы они могли присоединиться к остальным. И, дав им пройти, захлопнула ее. И тут же озадачилась вопросом: они не выберутся отсюда, верно? Они застряли здесь навсегда. И я ничего не смогу сделать, чтобы исправить это.

По моему лицу они, должно быть, поняли, что место это проклятое. И решили, что именно я определила их участь, что я главная в этом доме и их пребывание здесь – моих рук дело. Я ожидала, что они набросятся на меня, вцепятся в предплечья и попытаются открыть дверь, чтобы вырваться на усыпанную пеплом улицу, но, похоже, они были не слишком уж огорчены случившимся, поскольку очутились по эту сторону двери вместе.

Однако одну из девушек никак не устраивало такое положение дел, поскольку оно противоречило ее планам.

Когда я увидела Мэдисон, она пыталась найти выход. В доме имелось много окон, в некоторых не было стекол, и, казалось, довольно легко выпрыгнуть из любого из них и умчаться прочь. Но никто из девушек не мог покинуть дом через окно или даже через парадную дверь. Некоторые умудрялись добраться до крыши, если ветхие ступени не рушились у них под ногами, но были не в силах спрыгнуть с нее. Что-то всегда останавливало их.

Тем не менее Мэдисон испробовала все возможные варианты. Она должна встретиться с одним человеком, твердила она. С тем самым фотографом. Ей необходимо вернуться к нему домой, они же так и не закончили фотосессию.

Мэдисон выводило из себя то, что я могла свободно входить в дом и покидать его, а она нет. И потому пыталась перекрыть мне доступ к двери. Ведь никто не хочет фотографировать меня с моей никчемной прической, уродливыми мальчишескими ботинками и лицом, которое не так уж и плохо, признала она, но ничего особенного в нем нет.

Она вытянула ноги, упершись спиной в косяк двери. Она была высокая, с длинными ногами. Одну ногу она задрала так сильно, что я не могла через нее перепрыгнуть, а другую опустила так низко, что мне было под ней не проползти. Подвинуться она отказалась.

Почему ты все время возвращаешься сюда, Лорен? – спросила она будто из простого любопытства, но по ее лицу я поняла: дело не в этом.

Она хотела, чтобы я проводила в доме все ночи, но не потому, что ей нравилось мое общество – раз уж она была вынуждена оставаться в нем, то, по ее мнению, от меня требовалось то же самое.

Однажды ночью ты вернешься сюда и не сможешь уйти, заявила она.

В ее словах прозвучала угроза и еще что-то неясное. У всех девушек, когда они смотрели на меня, читался в глазах тот же вопрос. Я ведь тоже в опасности, разве не так? А иначе с какой стати мне известно об этом месте и о них, с какой стати я нахожусь здесь, равно как и они?

Во сне волосы у Мэдисон были очень светлые, гораздо светлее, чем на фотографиях в интернете. Словно на них отражался все еще полыхающий где-то огонь или фотовспышка.

Однажды ночью ты не сможешь уйти, повторила она. И вдруг чуть опустила затекшую ногу, и я, воспользовавшись этим, перепрыгнула через ее голень и выскочила из двери. Я сбегала по ступенькам и неслась по улице, а она кричала мне вслед: Он хочет фотографировать меня. А не тебя.

Мне всегда удавалось выйти. Обрывки их фраз звучали у меня в ушах (Тебе стоило бы посмотреть на то, как я прыгаю, кричала Кендра. Или более тихий голос Айзабет: Я должна была пойти пешком. Это был всего лишь дождь. Я просто должна была пойти домой) иногда как коротенькие колыбельные, а иногда как грохот литавр.

Эти девушки были в доме и не могли выйти из него – и возможно, хотя мысль об этом причиняла мне сильную боль – это значило, что они мертвы.

Но была одна девушка, которая еще не объявлялась здесь. Я искала ее и не находила. Она вышла со мной на связь не для того, чтобы я запомнила ее историю, выслушала то, что никто не хотел слушать, ее исповедь, ее раскаяние. Причина должна была быть иной.

Она отличалась от других, правда ведь? Я могла сделать так, чтобы она не осталась в доме навсегда. У меня был шанс спасти ее.