– Она сбежала, – такой ответ на мой вопрос дала бабушка Эбби. – Так-то вот. Конец истории. Вы проделали долгий путь сюда, чтобы услышать именно это.

На ее лице не было следов боли, когда она произносила эти слова, хотя я ожидала обратного. Я поймала себя на том, что рассматриваю ее верхнюю губу, темные волоски на ней, то, как они двигались, словно крошечные усики насекомого, когда она говорила. Эта женщина вырастила Эбби, была ее официальной опекуншей. После нескольких минут общения с ней я поняла, что она не из тех бабушек, которые открывают тебе свои объятия, вынимают сигарету изо рта, чтобы наговорить множество приятных слов и угостить печеньем. Хотя она и пригласила меня в дом. На это ее хватило.

– И вы с ней были в летнем лагере вместе? – спросила она в третий раз.

– Да, – ответила я. – Я была там. Она и словом не обмолвилась о том, что собирается сбежать. Я знаю, у нее был с собой кошелек и, похоже, сумочка, но все остальные вещи, сами знаете, она оставила там.

– Мы знаем, – подтвердила она. – Нам их вернули. Конечно, знаем.

Губы бабушки Эбби сделали последнюю затяжку и втянули дым от бычка сигареты в дряхлые старческие легкие. Она курила в помещении, окна были закрыты, и она медленно убивала всех, кто находился рядом с ней, а когда она стряхнула пепел, я уловила сходство между этой набитой пластиком комнатой и комнатами в снившемся мне доме. Дело было в воздухе. В дыме. Перистом, едком тумане цвета лаванды.

– Эта девчонка сбегала и раньше, – сказала бабушка. – Она воровала деньги из бумажника собственного дедули, когда он после обеда дремал вот в этом самом кресле. – Она показала на продавленное кресло, в котором в данный момент сидела я. Наверное, мягком на ощупь, но я не могла утверждать наверняка, потому что оно было обтянуто пластиковой пленкой.

– Нет, – возразила я. – Это не похоже на ту Эбби, которую я знала.

– Дорогуша, – ответила она, – девочка, с которой ты познакомилась в летнем лагере, дома, с нами, была совсем другой. Уверяю тебя.

Я начала осознавать, что Эбби много о чем не рассказала мне. Она совершенно упустила очень важную, мучительную часть своей истории. Когда она убегала прежде? Почему не упомянула об этом? Чего еще я не знаю?

Взгляд бабушки Эбби переметнулся к столику у дивана, и я тоже посмотрела туда. На столике стояла складная рамка с двумя фотографиями. Они состыковывались в центре, что символически объединяло оба изображения.

И, словно ее взгляд, обращенный на рамку, дал мне на то разрешение, я потянулась к ней и взяла в руки.

Слева была Эбби; я немедленно узнала ее. Это была школьная фотография, та самая, которую поместили на объявлении о ее пропаже, но я впервые видела ее в цвете. Кожа Эбби была розовой и светящейся, а зубы белоснежными. Должно быть, кто-то сказал ей «улыбочку», прежде чем сфотографировать, потому что, поднеся фотографию поближе, я увидела, как раздвинуты ее губы, как бросаются в глаза и выступают вперед зубы, словно невидимая рука приставила тяжелый, холодный предмет к ее шее, и она понимала, что нужно улыбаться как можно шире, а не то будет хуже.

Справа же была фотография женщины с маленькой девочкой на руках. Волосы девочки стянуты в хвостики. Мама Эбби и Эбби.

Эбби не рассказывала мне о том, что случилось с матерью, а теперь это было важно для меня. Потому что в этом доме ее не было. Ее не было в жизни Эбби. Ее не было здесь.

Бабушка угадала, какой вопрос вертится у меня на языке:

– Не сомневаюсь, что Эбигейл поведала вам о Колин.

– Не так уж много, – ответила я.

– Эбигейл точная ее копия, так я считаю. Колин сбежала, и девочка вбила себе в голову, что сделает то же самое.

– А сколько лет было Колин, ее маме, когда она… убежала?

– Двадцать три. Она была достаточно взрослой, чтобы понимать, что к чему.

Тогда она не была одной из них.

– Это ужасно. То есть это должно было быть ужасно для Эбби.

– Наркотики, – сказала старушка и захлопнула рамку. – Мисс Вудмен, можно мне называть вас Лорен? У вас есть мать?

Чуть помедлив, я кивнула. Конечно же, мать у меня есть.

– И она до сих пор с вами?

Я снова кивнула.

И ожидала, что она ответит: Тем лучше для вас, и тогда я смогу сказать, если осмелюсь, что это не имеет большого значения: присутствие матери не может ничего изменить, и отсутствие матери не может привести к тому, что девушка исчезнет. Будь у нее каштановые волосы, или черные, или светлые, или зеленые, или обритая наголо голова – ничто не удержит девушку здесь, в этом мире, если ей суждено иное. Неважно и то, будет она торчать целыми днями дома или каждый вечер уходить куда-то. Неважно, принимает она наркотики или не принимает. Неважно, как одевается. Разговаривает с незнакомцами или вообще ни с кем не разговаривает. Гуляет с мальчиками или с девушками или же бережет себя для «единственного». Никто не может ничего сказать заранее. Если девушке суждено исчезнуть, она исчезнет. Я была глубоко убеждена в этом.

Бабушка Эбби вынула сигарету изо рта.

– Внучка всегда стремилась быть похожей на Колин. Будем надеяться, что ей живется весело, – выдохнула она, и дым от ее последней затяжки угодил мне в лицо. Я закашлялась. И поняла, что она уже давно не сомневается в том, что именно произошло с Эбби, и потому больше месяца не сообщала о ее исчезновении.

Но я была здесь. У меня имелась на то причина. Возможно, мне лишь требовалось сообщить ей:

– Миссис Синклер. Вот что я должна вам сказать. Эбби никуда не убегала. Ее мама сделала это, но не она. С ней что-то случилось. Она пропала. Вы должны считаться с этим. Пожалуйста, поверьте мне. Пожалуйста.

Когда я произносила эти слова, мое лицо горело. Дыхание стало тяжелым и прерывистым, но она в ответ лишь отрицательно покачала головой. Затем вытянула руки, и я не сразу поняла, что она хочет забрать у меня фотографии.

– Отдайте их мне, – попросила она.

И, прежде чем сделать это, я в последний раз взглянула не на маленькую Эбби и на ее исчезнувшую мать, но на Эбби нынешнюю. На фото ей было шестнадцать, а может, только что исполнилось семнадцать. Эбби, выдавливающую из себя улыбку и демонстрирующую все свои зубы. На шее у нее что-то было, но я толком не успела разглядеть, что именно мелькает в вырезе рубашки, потому что бабушка встала и выхватила у меня из рук рамку, а затем прижала к себе.

Я не была до конца уверена, но мне показалась, что подвеска на ее шее была тем самым сгустком дыма в камне. Круглая и серая.

– Если она прислала вас сюда забрать какие-то из вещей, то забудьте об этом, – сказала бабушка. – Я не пущу вас в ее комнату.

– Она… – Я начала было отрицать это. Но мне хотелось подняться наверх; я хотела увидеть ее комнату.

– Нет, – припечатала бабушка. – Это исключено. Знаю, вы явились за теми сережками. Она считает, что вы сможете заполучить их и продать? Нет. Лорен, вам пора уходить.

Бабушка Эбби проводила меня до двери, и, выйдя из нее, я услышала:

– Если вы увидите ее, скажите, мы думаем, что она не вернется. Скажите, мы не будем ждать столько, сколько ждали ее мать.

– А как долго вы ждали ее мать? Она вернулась или нет?

– Она вернулась. Вернулась в ящике.