Она была здесь.

Эбби Синклер ходила по этой самой тропинке, я чувствовала это. Перед своим исчезновением она провела в этом месте несколько летних недель. Поднимала флаг на этом шесте и выгребала из карманов мелочь, чтобы купить леденцы в этом буфете.

Чем дальше мы шли, тем яснее становилась мне ее жизнь в лагере. Я впитывала в себя то, что она видела, что чувствовала, чем дышала. Я понимала, как-то абстрактно, что Джеми идет за мной, но не оглядывалась на него и ничего не объясняла.

Я ощущала, каким душным был воздух в летних домиках – из-за москитных сеток. У меня на коже появилась испарина – влажность, донимавшая жителей долины летом, проникала сквозь одежду. Я продолжала прислушиваться к шуму деревьев, помня о том, как из темноты на меня набросилось эхо. Несколько всплесков на поверхности озера; стук вилок по тарелкам в столовой; звук, с каким в самое сердце жертвы была нанесена рана пущенной из лука стрелой.

Мы продолжали идти. Казалось, мы оба молчим, но Джеми вполне мог что-то говорить, хотя я его не слышала и не отвечала.

Мы нашли столовую, и Клуб искусств и ремесел, и спортивное поле. Видели место, где жгли костры. Там был большой круг из камней, и я представила, как девочки собирались здесь в теплые вечера – здесь, на открытом месте, где сосны расступаются и над головой появляется распростертое по небу покрывало из звезд.

Ничего в данный момент не горело, и запах, который, как мне показалось, я уловила в лесу, улетучился. Я смахнула с камня снег, села и стала смотреть вверх. Ночь уже наступила, и на небе показались звезды. Неровный горный хребет вдали был виден нечетко, слегка мерцал и совсем не походил на горы. Я постаралась взглянуть на все это глазами Эбби. Она была не здешняя. Не привыкшая к этим местам. Может, наше небо казалось ей не таким, каким она видела его там, откуда была родом. Тут – вдали от магазинов и уличного света – было намного темнее. А в темноте, в отсутствие дорожного движения и соседей, может случиться практически все что угодно.

Джеми прочистил горло. Он был совсем рядом со мной, а я забыла об этом. Опять.

– Что мы… мы что-то ищем? – спросил он.

Он занимал себя тем, что бросал камешки. Иногда камешек попадал в дерево – и я чувствовала звук их соприкосновения, или же ударялся о переплетения веток, но чаще всего просто улетал в небо.

Я встала. Она хотела, чтобы я продолжала все осматривать.

– Мы исследуем это место, – сказала я Джеми. – Просто смотрим, что здесь есть.

– Эй, Лорен, иди ко мне! – Он пытался схватить меня то за руку, то за бедро, то за другую часть тела, чтобы притянуть к себе. Но в темноте все время промахивался, и я проскользнула мимо него, отошла от костровой ямы и направилась к холму. Холм шел вниз, благодаря чему скорость моего передвижения увеличилась, и я побежала.

Я бежала по дорожкам между спящими домиками, пытаясь высмотреть что-нибудь сквозь занавешенные окна, и увидела москитные сетки и накомарники, которые вряд ли могли служить препятствиями для насекомых. Ступеньки, ведущие к дверям домиков, были основательно занесены снегом. Но я нашла следы и других животных – оленей и енотов, птиц – и следы более крупные, они, должно быть, принадлежали сове, большей частью прячущейся на деревьях. Никто из людей, казалось, не бывал здесь зимой – до меня.

В лагере было всего пять спальных домиков. Мне пришлось три раза подбираться к ним с фонариком, чтобы найти нужный.

Домик № 3. Домик Эбби.

Но поначалу я этого не знала.

На зиму мебель оставляли в домиках. С матрасов на кроватях были сняты простыни, желтые комковатые подушки ждали нового летнего заезда девочек.

Именно Джеми помог мне узнать, на какой кровати спала Эбигейл. Он вошел вслед за мной в домик и сказал:

– Эй, посмотри на стены.

Именно так я обнаружила, что девочки из «Леди-оф-Пайнз» любили вырезать свои имена или инициалы и даты пребывания в лагере на стенах из грубо отесанных бревен над кроватями, стоявшими вдоль стен в два длинных ряда. И за много лет подобных надписей накопилось столько, что получилась летопись вроде тех, что пишут заключенные на стенах камер.

Я обошла домик в надежде обнаружить наиболее поздние записи.

У меня было предчувствие, что я найду ее, и я нашла. Эбби не просто вырезала свое имя на деревянной стене у кровати, на которой спала, не позаботившись о том, чтобы указать год, который провела здесь, как это сделали другие девочки. Надпись, выведенная ею, оказалась зацепкой:

ЭББИ СИНКЛЕР

♥

ЛЮК КАСТРО

НАВСЕГДА

Джеми, опередив меня, сказал:

– Странно. Помнишь этого Люка из нашей школы? Да он просто козел.

Я знала, кого он имеет в виду – парня, который окончил школу год или два тому назад. Он играл в каких-то командах или же просто тусовался с ребятами-спортсменами, точно не помню.

– А может, нет… – И, не успев договорить фразы, я уже точно знала: это действительно тот самый Люк. Это его имя стояло рядом с именем Эбби. Навсегда.

Не думаю, что Джеми заметил, что я задержалась у ее кровати дольше, чем у других, как мой палец прошелся по неровным очертаниям сердечка, которое Эбби вырезала на мягкой занозистой древесине на том самом месте, рядом с которым оказывалась ее голова, когда она спала. Он понятия не имел, что я пыталась представить, как она вырезала его и чем. Пыталась воссоздать воспоминания, которые не были моими, как бы мне того ни хотелось.

Я услышала, как на другом конце домика он бормочет что-то себе под нос – нет, ему, должно быть, кто-то позвонил, и он разговаривал по телефону. Он повернулся ко мне спиной и говорил тихо, словно не хотел, чтобы я знала, кто является его собеседником.

Нас никто не видел, и именно тогда началось это.

Я встала. И пошла на негнущихся ногах в глубь домика, где стояли несколько пустых шкафчиков и имелась темная душевая. Я продолжала идти к ней. И больше не слышала, как Джеми разговаривает по телефону. Уши уловили нечто другое: ритмичное шлеп-шлеп-шлеп, звучавшее где-то на уровне пола. Я остановилась, озадаченная. Шлепанье прекратилось. Я снова пошла, и снова что-то тихонько зашлепало.

Звук исходил от моих собственных ног – легкий звук шагов по выложенному плиткой полу душевой. Я легко представила, что вместо грубых ботинок в стиле «милитари» на мне легкие летние шлепанцы. Примерно такие я видела на ногах у Эбби, когда она сидела в моем фургоне.

Стоя в душевой, я почувствовала, что мне больше не холодно. Более того, здесь было душно, и захотелось расстегнуть все пуговицы на шерстяном пальто, чтобы вдохнуть полной грудью. Я распахнула пальто. Стянула с шеи толстый шарф и позволила ему упасть.

В душевой оказалось всего одно окно, очень маленькое, в него можно было просунуть только руку, но я подошла к нему и открыла пошире, чтобы впустить воздух. Из окошка был виден лес за домиком, но не покрытые снегом ветви, не обремененные им сосны, не белое поблескивающее в зимней темноте снежное одеяло. Вопреки моим ожиданиям, то, что я увидела, было зеленым.

Невозможной зеленью лета.

Я быстро отвернулась, сползла по облицованной плиткой стене – спина ощутила теплую влагу – и села на полу душевой рядом со сливом.

– Я пришла, – сказала я громко, давая словам возможность отразиться эхом от стен и долететь до того, кто слушает меня.

Я почувствовала дыхание Эбби совсем рядом, словно она прислонилась к стене рядом со мной и ее голое, искусанное насекомыми плечо оказалось в нескольких миллиметрах от моего.

И мне открылась ее история, истинная и будоражащая.

Тем летом, что она была здесь, Эбби спала в этой кровати в третьем домике, где я увидела ее имя и имя Люка. Ее койка была придвинута к самой дальней стене и стояла под последним в ряду окном. Спала она, свернувшись клубочком. Подушка в пластиковом мешке, все еще лежащая на кровати, была той подушкой, которую она зажимала между коленями.

Я узнавала все больше и больше. Например, что, когда Эбби в конце июля покинула лагерь, ни одна новенькая девушка не заняла ее кровати. Хотя в третьем домике после исчезновения Эбби не стало вожатой, им пришлось смириться с этим – было слишком поздно брать кого-то на ее место. Девочкам в лагере просто сказали, что она уехала. Главная вожатая третьего домика забрала аккуратно сложенные вещи Эбби из шкафчика и упаковала в цветастый чемодан, хранившийся у нее под кроватью, чтобы вернуть семье, которая, казалось, совсем не удивилась тому, что девушка убежала. Никто из вожатых не счел нужным поведать детям, что она убежала в ночи в одной только спортивной одежде. Не оставив записки, объясняющей, почему она это сделала.

Но девочки из третьего домика все равно подозревали о чем-то ином. Они старались не произносить ее имени и держались подальше от вещей, к которым она прикасалась. Никто не воспользовался освободившимся шкафчиком или «тропическим» шампунем, который она оставила в душевой. Кровать Эбби стояла в самом лучшем месте в домике – более уединенном, чем места посередине, но никто не захотел спать на ней, словно она было проклята.

Я поняла, что встала и пошла, только услышав тихое шлепанье собственных ног по полу.

Кровать была точно такой же, какой я оставила ее, но на заплесневелой подушке внутри пластикового пакета я увидела то, чего прежде не заметила. Я вытянула руку и расстегнула «молнию» на пакете. Мои пальцы забрали это с покрытой пятнами подушки и вытащили наружу. Она висела передо мной.

Одна-единственная прядь волос.

С головы Эбби.

Я знала это, как знала и другие вещи. Волосы никак не могли быть моими – они были темно-русыми и курчавыми. Мои же волосы покрашены в черный цвет, и они безнадежно прямые.

Что-то заставило меня понюхать их, какое-то брезгливое любопытство. Я знала, чем они пахнут, прежде чем успела поднести к носу, – это был чуть слышный, но едкий запах дыма, словно прядь подержали над зажигалкой, а потом подожгли. Все имеющее отношение к Эбби, казалось, пахло точно так же.

Я покинула домик и вернулась на основную территорию лагеря, чувствуя горячие лучи солнца у себя на плечах. Собрала свои волосы и завязала их в узел. Небо было ярко-голубым, с пушистыми, плывущими куда-то облаками. С расположенного поблизости озера доносился девчачий визг и плеск воды.

Ее следы можно было обнаружить повсюду. Эбби писала в этом лесу. Топтала цветы. Вот здесь она остановилась и яростно почесала то место, куда укусил комар. И на месте укуса выступила кровь.

Тот участок леса, где она впервые увидела Люка, был скрыт от глаз соснами, но я нашла его, потому что ветви тут оказались реже, а земля уходила вниз, и у меня создалось впечатление, будто я уже видела все это на какой-то картинке. Или, скорее, ее память больше не принадлежала только ей. Теперь это была и моя память.

Он ехал на мотоцикле, рев которого раздавался среди деревьев и походил на звуки бензопилы, и потому казалось, будто в лесу идет сражение. Никто из девочек из отряда Эбби, собирающих цветы, не мог понять, что это за шум и откуда он доносится, до тех пор, пока наверху не показался истошно визжащий, несущийся на бешеной для леса скорости мотоцикл. Он переехал выступающие из-под земли корни деревьев и резко затормозил на поляне, так что его переднее колесо оказалось в нескольких дюймах от пальцев ног одной из девочек.

– Это частное владение. – Тебе сюда нельзя.

– А я здесь живу, – ответил Люк Кастро. И тут я вспомнила. Люк Кастро из нашей школы действительно жил где-то поблизости – я была уверена в этом.

Из-за света то ли солнца, то ли ее воспоминаний мне было трудно смотреть ему в лицо, но это был он, тот самый парень из нашей школы.

Он разглядывал Эбби, стоящую перед ним в майке без рукавов. Он смотрел на нее, только на нее, хотя вокруг было много девушек, потому что она была старше других, потому что собрала много цветов или же просто потому, что на ней была самая обтягивающая майка.

– Я живу у холма, вон там, – сказал он.

И показал куда-то на деревья, но никто из девочек не понял, о каком месте он говорит и в каком направлении оно находится. Ближе к Пайнклиффу или дальше от Пайнклиффа? Рядом с железной дорогой или в другой стороне от нее? Вожатые еще не научили их определять направление по солнцу и пользоваться компасом. И Эбби следовало бы наверстать упущенное. Но ей было до лампочки.

Эбби приехала сюда, чтобы стать крутой вожатой. В своем заявлении она написала, что любит детей. Но на самом-то деле она их не любила; просто ей был нужен предлог для того, чтобы убраться на лето из Джерси. Она понятия не имела, как сильно возненавидит обитательниц лагеря после недельного пребывания в нем – после всех этих воплей в мегафоны; каши-размазни, которую она ела или пыталась есть; после солнечных ожогов, полученных в результате гребли на каноэ. Ей хотелось, чтобы девочки удалились в лес и там сами развлекали себя с помощью веточек и сосновых шишек или чего-то там еще, а она ненадолго осталась бы наедине с этим незнакомцем.

Но девчонки требовали от Люка покинуть территорию лагеря, и он подчинился, бросив на Эбби прощальный взгляд.

Девочки не могли знать, о чем он и Эбби сказали друг другу с помощью глаз. Привет! – Привет! Что это за соплячки? – О боже, не спрашивай. – И что ты здесь с ними делаешь? – Сама не знаю, мне тааааааак скучно. – Да? – Да. – Так, может, потусуемся как-нибудь вечером?

Люк Кастро укатил прочь, мотор мотоцикла долго ревел среди деревьев – словно парень был готов в любой момент развернуться, прорваться сквозь кусты, раздробить чьи-то пальцы и вообще устроить кровавую расправу. Но он не вернулся, по крайней мере в тот день.

Эбби помнила лишь, как она спросила, едва выговаривая слова: «Кто это был?» И не имела ни малейшего понятия о том, что довольно скоро выяснит это. Она это выяснит. Обязательно выяснит.