Первые две недели ноября прошли совершенно мрачно. Все казалось бесцветным: погода, разговор с родителями. После гайморита оставалась астения: как будто потайной заводной ключик выпал и где-то потерялся. Противные домашние вечера, молчание с Вовкой, ожидание суда. После ночного выступления Сорокин не уделял моей персоне особенного внимания, и это радовало. По обрывкам телефонных разговоров можно было сделать вывод: мадам Сорокина и ее отпрыск находились в активном процессе общения с силовыми органами, родственниками погибшего, адвокатом и прочими заинтересованными лицами. Мое заявление о разводе, скорее всего, оказалось отложено в дальний ящик. И слава богу, так как силы наши явно были не равны.

Родители приняли новость как естественный исход распада давно гниющей раковой опухоли, без удивления и с предложением помощи в рамках их скромных возможностей. Также в поисках поддержки я позвонила Асрян и получила пятерку за первую половину проделанной домашней работы.

В больнице, кроме доктора Сухарева, о моем заявлении никто ничего не знал. Я разговаривала со всеми на старые темы в обычном формате: все те же шутки, подтрунивания, обсуждения своих и чужих неудач и успехов. Все по-старому. Больше всего, конечно, я беспокоилась о Катьке, как она воспримет перемены. Но Асрян по телефону за какие-то десять минут смогла весьма успешно поставить мою голову на место:

– Во-первых, растить девочку рядом с алкоголиком… не будем даже развивать эту тему. Да даже и не в этом дело. Ребенок не может быть счастлив рядом с несчастной матерью. И вообще, что, твоя собственная жизнь уже ничего не значит? Потому как ты имеешь ребенка? Не делай трагедии из этой совершенно позитивной ситуации, и ребенок ничего особенного не заметит. Короче, держись – двадцатого ноября приеду. Стас в порядке, а я уже на три кэгэ отъелась, черт подери. Все, целую – роуминг.

И мы с Катькой продолжали обычную жизнь, стараясь самостоятельно решать свои транспортные, продовольственные и прочие материально-духовные потребности (Вовка оставался молчаливо-последовательным и первым делом, перестав питаться из моих рук, закончил субсидировать наш холодильник; исключая сугубо детские продукты, список которых я оставляла на кухонном столе по утрам). Клянчить было равно самоубийству и по прошествии первой недели самообеспечения я хорошенько прочувствовала необходимость строгого планирования расходов, четкого соизмерения их с доходами. Составив весьма сырое резюме, я разослала его в различные конторы по трудоустройству, а также в некоторые частные клиники, сайты которых удалось найти. Повалили предложения под общим названием «шило на мыло»: поликлиники, даже больницы, эндокринологи, терапевты, дежуранты – все то же, все с той же зарплатой. Пару раз выскочили частные забегаловки уже с интересным доходом, но на полный день и по дополнительному конкурсу. Сам факт строгого отбора меня не пугал, но сразу рисовались мои мадамы из платной палаты, фальшь, апломб и запах живых трупов сквозь дорогие духи. Нет, такие, как Полина, туда не пойдут, туда идут одни только мынжи и их кошельки. На самом деле поиск работы пугал меня не на шутку: ведь это был отдельный самостоятельный процесс. Тупое просиживание перед экраном в поисках вакансий не оставляло места оптимизму, ведь это время можно было бы потратить с гораздо большей пользой: перечитать анатомию или поискать новые статьи о диабете.

В середине ноября с недельным пропуском явилась Валентина; как всегда, с приятельницами. Дамы оказались мною удовлетворены и высланы восвояси через полчаса с небольшим. Мне не терпелось рассказать о своих переменах Валентине. Мучили опасения: она будет крайне удивлена разводом по причине отсутствия какой-либо вводной информации о моей семье за все время нашего общения. Но оказалось, ей вполне было достаточно коротких объяснений. Вопрос алкоголизма совершенно ее не волновал, ответный трепет в ее душе вызвала тема женского несчастья и новой любви, которую Валентина уже заприметила гораздо ранее.

– Поздравляю, Леночка, вы такая пара! Просто красавцы, это волшебно! Не переживайте, в вашей жизни мужчин должно быть ровно столько, сколько вы пожелаете. Я так рада, просто невероятно!

Я не удержалась и поинтересовалась Полиной, на что Валентина, как всегда, театрально махнула рукой:

– Я не была у нее уже недели три. Это просто пытка. Печаль, пустота и детские крики. Ничего тут не изменишь. Позвонит, как понадоблюсь. Боюсь только, это будет уже совсем грустный повод.

Больше ничего выяснять не стала: в тот период мне хотелось от людей только положительных эмоций. На помощь в чужом горе не оставалось ресурсов. Свидания со Славкой стали другими, почти бессловесными, очень интимными и чувственными. Про квартиру я молчала, втайне даже от себя самой проверяя его на прочность решений. И потом, любой человек имеет право отступить. Это, по крайней мере, честно. Но к середине месяца Славка, подвозя мадам Сорокину домой (в свете происходящего я теперь совершенно не считала нужным соблюдать хоть какую-нибудь конспирацию), абсолютно буднично озвучил новости на эту тему:

– Нашел мне этот пацан двушку. Пятнадцать минут на машине до больницы. Четырнадцать тысяч, ремонт неплохой. Можно потянуть в принципе. Ты уже на чемоданах?

– Ну, если честно, то нет, хотя это дело пары дней. Тут важнее, как с дочкой быть. В школу возить придется, ну и вообще…

– В школу можно утром возить, а забирать… там уже разберемся… придумаем… А по поводу переезда… ну и вообще… я предлагаю: давай вас перевезем, а моя хата все равно еще на два месяца оплачена. Все-таки Катя твоя меня даже не знает. Буду в гости для начала приходить. Что думаешь?

За секунду все стало проще и светлее, а главное, не угнетала необходимость ждать суд на одной территории с Вовкой, где каждый новый вечер становился невыносимее предыдущего. Помимо этого, еще и опасно: несмотря ни на что, пивные бутылки продолжали ежевечерне украшать кухонный пол, потому что не помещались под конец дня в мусорное ведро. Как же хотелось избавить Катьку от этих убогих натюрмортов, пока они окончательно не отравили ей сознание.

– Я постараюсь побыстрее собраться.

– Скажи заранее. Надо найти кого-то с «Газелью», что ли… Короче, поспрашиваю у пацанов, как это – замужних девушек с приданым перевозить.

Я со смехом тарабанила кулаками по его сутулым плечам. Весело.

Вечером этого же дня, воспользовавшись Вовкиным отсутствием, начала обдумывать технические детали. Прежде всего встал вопрос о коробках для вещей. Тут же вспомнила про мою приятельницу – соседку этажом выше. Оксана, счастливая домохозяйка и мать двоих детей, имела привычку хранить в предбаннике перед квартирой всякий ненужный упаковочный хлам для транспортировки чего-либо такого же ненужного на дачу. Катька была увлечена походом Симбы против родного дядюшки, и я решила не откладывать упаковочный вопрос в долгий ящик. Соседка оказалась дома, коробок обнаружилось приличное количество, и я решила, что это еще один знак того, что движение происходит в верном направлении. Однако оставался один нюанс: необходимо удовлетворить соседское любопытство в качестве платы за услугу – как-никак целый год вместе на лавочках просидели, качая коляски. Придумывать что-либо смысла не было, ведь все равно скрыть от соседей такое значительное событие, как развод, не было никакой возможности.

– Да съезжаю я, Оксан. Расходимся.

– Вот это да! А что случилось? Вовка твой вроде ничего, при должности, при заработке.

– Ну… во-первых, выпивает, уже давно и чересчур. И потом еще много чего, не расскажешь так.

– Что, у него баба?

– Да нет, не думаю, если только эпизодически. Я же говорю: сама подала заявление.

– Блин, а как же Катька? Все же отец. У них семья богатая. Мамашу его хорошо помню… вся такая… со связями тетка. Может, еще подумаешь? Можно же подшить наконец.

– Да уже много чего было на эту тему. Алкоголизм – болезнь хроническая, как говорится. Периоды ремиссий и обострений.

– Ой, ну не знаю, я бы еще поборолась. Все-таки семья, ребенок.

– Да не, я уже все. Решила. Ну так что, я возьму коробок пять-шесть?

– Бери, конечно.

Коробки оказались довольно большими, из крепкого картона, донести их собранными было проблематично. В целях конспирации я быстро сообразила их разобрать и закрыть в таком виде на балконе, дабы не попадались Вовке на глаза. Пока я складывала коробки, Оксанка стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди, и находилась, судя по всему, в глубоких размышлениях. Наконец коробки превратились в плоские листы. Я поблагодарила за помощь Оксану и уже почти захлопнула за собой дверь, как вдруг из глубины квартиры появился соседкин муж, принеся с собой как вечное дежавю сильное пивное амбре, пивной животик и раскрасневшуюся рожу.

– Оксана, иди, вытри ей зад: сидит, скулит уже минут десять.

– Иду уже.

Вот оно. Счастье.

Я развернулась и, на ходу еще раз поблагодарив, исчезла в темноте лестничной клетки.

Я успела до прихода Вовки собрать в несколько коробок летние вещи и обувь, а также кое-какую посуду и книги. Около десяти мы с Катериной завалились спать.

Бог терпел и всем велел. О как. Наверное, и дед так думает, раз не приходит уже три недели, если не больше. Неинтересно ему, что там у меня происходит. Не одобряет. Да и черт с тобой, дед. Зато комната ночью не улетает хрен знает куда, все предметы на месте. Вот так вот.

Несколько вечеров ушли на подпольные сборы. Однако в итоге я пришла к выводу: если не хочу трепать себе нервы, то придется взять отгул, провернуть все за один рабочий день, а потом оставить записку или позвонить. Иначе не выйдет. Славка поддержал мою идею.

Час икс настал в среду перед дежурством. Мы со Славкой под благовидными предлогами отпросились с работы и осуществили это.

Накануне я совершенно не спала, ворочалась всю ночь, потому что совершенно не в силах была преодолеть дикий страх, неожиданно меня охвативший. Утром на полном автопилоте закинула Катьку в школу и бегом вернулась домой. Начались истеричные сборы оставшихся вещей. Около одиннадцати я огляделась вокруг: вроде все собрано. Все, что было моим и Катькиным. Еще немного посуды, постельного белья, Катькина мебель, мой компьютер и маленький кухонный телевизор. Ничего, семья Сорокиных не обеднеет. Ну, вот и все. Я сидела на корточках посреди груды наскоро перебинтованных скотчем коробок в состоянии полной прострации.

Прощай, Вова. Удачи тебе.

Половина двенадцатого – за Катькой я не успевала и потому позвонила матери для подстраховки.

Приехал Славка с каким-то приятелем, хмурым владельцем маленькой грузовой машинки. Начался второй этап: теперь мадам Сорокина номер два стояла перед подъездом и наблюдала, как мужики очень оперативно и совершенно окончательно перерезают нити прошлой моей жизни. Погода стояла ничего, и на детской площадке заседали все мои мамашные соседки во главе с Оксанкой. Сидели неподвижно, почему-то тихо, с каким-то неприязненным волнением наблюдая за происходящим. Такой популярности мне совсем не хотелось, но ничего другого не оставалось, как только с улыбкой поздороваться и повернуться к зрителям спиной. А ведь столько времени провели вместе в мороз и дождь, перебирали новые рецепты, памперсы, детские сады… А теперь они уже почти все по второму кругу: новые коляски, как положено. Все, кроме меня. Фразы за спиной… слышен тон и понятно общее настроение, но не слышно отдельных слов. В этом наши российские бабы преуспели – правильно выбирать децибелы. Как же, отчаянная многовековая война за более-менее приличный член. Какое единение душ в порыве осуждения! Просто диву даешься. Славка в процессе погрузки заметил неодобрительные нервические взгляды в мой адрес и не преминул, сбросив очередную коробку в кузов, впиться в меня глубоким поцелуем.

– Ну все, Ленка, теперь ты просто местная звезда. Разговоров на полгода, не меньше.

– Ну, ты придурок, доктор. Теперь совсем конец моей репутации.

– А она у вас разве была?

Славка нарочито нагло расхохотался, заполнив собой все вокруг.

– Так, последняя коробка осталась. Скоро в путь, мадам.

Он исчез в темноте подъезда. На детской площадке после Славкиного выступления царила напряженная тишина; я чувствовала, как несколько пар глаз продолжают буравить мне спину.

Сидите, женщины, высиживайте свои щитовидки. Если бы не высиживали, помогли бы вещи перенести или хотя бы машину посторожили.

Неожиданно кто-то тихонько тронул меня за плечо. В секунду я приготовилась к бою, мысленно сгруппировавшись. На удивление: за спиной стояла Сабина, мать троих погодков и жена упорно преуспевающего держателя шаверм азербайджанца Рухиля. Жили они прямо под нами, выкупив еще и соседскую однушку. Пару раз я лечила ее мужа – у него был диабет.

– Лэна, ты, я смотрю, уезжаешь. Я смотрю, не одна. Я за тебя рада. Вот, возьми телефон. Надо будет свидетели в суде, мы придем.

Она покраснела.

– Ну, я про Володю, мужа твоего. Слышно же все, ты понимаешь.

Теперь уже я стояла с покрасневшей физиономией.

– Спасибо тебе большое. Если будет надо, обязательно позвоню.

Восточные люди немногословны, и Сабина, не задерживаясь больше, опять присоединилась к компании на площадке. Славка с приятелем притащили последние вещи и сели в машину в ожидании меня. Я поднялась в квартиру. Записка была приготовлена заранее. Я положила ее на кухонный стол, выключила везде свет, зашторила окна и закрыла входную дверь. Кончено.

Вова, прости за такое неожиданное бегство, но ты знаешь и так, что у нас двадцать восьмого числа суд. Жить буду недалеко. Ко мне не приходи, с Катькой общайся на своей территории, когда сочтешь нужным. Но только трезвый, учти это. Так как ты решил не давать мне наличные, купи ей на зиму вещи и кое-что в школу, список в конце. Удачи. Зла не держу, и ты не держи. Телефон тот же. Прости за все, что было не так.

Новое жилье почему-то пахло апельсинами. Процесс переезда планировался как настоящий блицкриг, но все же затянулся и закончился только около пяти вечера, когда я наспех разложила хотя бы то, что понадобится в первую очередь. Благо была кое-какая мебель, да и Славка купил с рук огромный, вполне приличный шкаф.

Славкин приятель спешно удалился, отказался от чая. Вероятно, он ощущал мои звенящие в воздухе до предела накрученные нервы. Катька в связи с дежурством была припаркована у матери, а мы уже совсем опаздывали. Я заметалась в поисках сумки и пальто, чертыхаясь и производя много шума. Славка завалил меня на непокрытый диван.

– Блин, мы же опаздываем, мужчина.

Он грубо закрыл мне рот ладонью и сделал все резко, больно и очень быстро. Сильнейший оргазм окатил меня с пяток до макушки.

– Вставай. Уже и правда совсем опоздали.

В машине он огласил резюме произошедшему:

– Ленка, я ведь толком ни с кем не жил. А тут, блин, все в одном флаконе. Интересно.

– Ты боишься?

– Ага. Особенно инсульта. Не хочу в памперсы писать. Еще мышей не люблю. Вы с ребенком, случайно, хомяков не разводите?

– Не бойся, хомяков нет. А вот собаку планируем.

– Вот это я за. Поедем вместе выбирать.

– Договорились.

Дежурство прошло как-то мимо нас обоих. Около трех ночи открыли бутылку модного коньяка и втайне от всего коллектива пропустили пару рюмочек.

На следующий день до обеда я всеми силами искала возможность улизнуть хоть на сколько-нибудь пораньше и забрать Катьку из продленки до полдника. Мы душевно посетили «Макдоналдс» и купили новый мультик про Симбу. Все было в порядке: не было ни соплей, ни больного горла, не было печали, а были только хорошие оценки, хорошие девочки в классе, вкусный гамбургер и ванильное мороженое.

– Катрина, я тебе предлагаю пожить со мной в новом месте.

– Где?

– Тут недалеко. Пара остановок. До парка аттракционов ближе, а до метро можно пешком. Еще там можно будет барбоса наконец завести. Если, конечно, обязуешься гулять.

– Поехали, поехали!!!

Она ринулась к вывеске метрополитена, но через секунду остановилась.

– Так папа же не хотел барбоса?

– А я папу с нами не взяла.

– А он не обидится?

– Ну, посмотрим. Обидится, так придет в гости. Или тебя позовет.

Катька опять потянула меня за руку в неведомое, как бабочка, не знающая страха смерти. То ли обещание барбоса подкупило наивную детскую душу, то ли папа представлял собой нечто абстрактное, натюрмортное и неживое, как пустые бутылки около мусорного ведра. Все прошлое пролетело мимо, не всколыхнув быстрым потоком легких прозрачных занавесок. Дающая надежду легкость от отсутствия воспитания, рамок, навязанных ценностей и стягивающих детское горло материнских комплексов.

Да, господа: все свое ношу с собой, стараюсь какать исключительно в унитаз.

Вечером вместе разбирали коробки. Процесс оказался очень позитивным и занимательным, особенно для ребенка. Порядок вещей и вся геометрия в старом доме были определены еще до ее рождения, а тут она получила свободу организовать, по крайней мере, свое пространство по собственному усмотрению.

Парадоксально, но теперь у нее в распоряжении оказалась целая комната, а не часть гостиной, которую приходилось делить с просмотром футбола, громкими телефонными разговорами и другими симптомами присутствия взрослых.

Мы с ней наскоро сделали уроки. Смертельно устав, Катерина заснула, не донеся голову до подушки. Я потихонечку плотно закрыла дверь в ее комнату и взялась за телефон. Половина десятого.

– Привет, мы уже спим.

– Так что, можно появиться зубной фее?

– Ну, лично для меня, скорее, постельной.

– Вот так вот узко меня воспринимаете, мадам.

– Зато честно.

– Жди тогда.

Хотелось было что-нибудь приготовить на кухне, однако, кроме детских хлопьев на завтрак и пакета молока, мы ничего не купили: быт находился пока в экстремальном состоянии переезда, причем переезда нервного, непонятно к чему ведущего. Будущее подпитывалось одной только надеждой на лучшее и массой эротики.

Расслабься. Щи варить еще успеется.

Но расслабиться не пришлось. Вовка, вероятно, как раз явился домой и обнаружил там много интересного. Сотовый телефон лежал в коридоре, почти у самой двери детской комнаты, и разрывался на части. Я поскорее схватила дребезжащий прямоугольник и заперлась в туалете.

– Ну привет, дорогая. Не ожидал. Честно, не ожидал. Думал, осознаешь. Ан нет. Ну, ничего, покувыркайся, покувыркайся теперь. Привет там своему докторишке передавай.

Я совершенно онемела и почти перестала дышать, будто резко толкнули в грудь или сильно ударили по голове. На том конце провода явно было что сказать.

– Ты думала, что ничего не всплывет? Типа Вова дурак, пусть свои проблемы разгребает. Да только Сорокиных лучше за идиотов не держать. Так что думай, что теперь в суде говорить будешь. Так что вот так. Ребенку вещи куплю, но налички точно теперь не жди. И запомни: легкой жизни у тебя не будет.

Наконец мысли пришли в порядок.

– Я так понимаю, Вова, что твоя мама, оказывается, способна два расследования сразу вести. Хваткая женщина, молодец. Если думаешь, что буду еще после всего перед тобой испытывать чувство вины, то ты и правда идиот просто-напросто. Хотя бы вспомни свою грандиозную лужу мочи. Это по поводу секса и измен. Или надеешься, что я поверю в твою девственность в процессе всех многолетних ночных похождений?! Я, может, и дура, но не настолько.

– Дура и есть, если думаешь, что Катьке с тобой будет лучше. С тобой и с твоей нищей семейкой.

– Ничего, как-нибудь вырастим. Не переживай, найдем способ ребенка защитить.

– Это мы еще посмотрим, кто ее будет растить.

– Вова, даже у вашей семейки не хватит денег на то, чтобы лишить здоровую женщину с работой и высшим медицинским образованием материнских прав. У нас, слава богу, закон на стороне матери. И потом, твой образ жизни оказался настолько громкий, что среди соседей уже появились желающие высказаться о твоих неприятных привычках прямо в суде. Так что не угрожай. Не надо воевать с врачами на таком скользком поле, а то можно случайно оказаться больным тяжелой формой шизофрении. Не забывай про Асрян, ей нетрудно попросить своих приятелей, которые тебя безуспешно лечили, поднять свои записи. У тебя и так проблем хватает, особенно теперь. Осторожно, а то как бы твоя маман не получила несколько неожиданных подарков из истории болезни безвременно ушедшего пацана. Докторишка, как ты выражаешься, ее хорошо припрятал. И ты знаешь, самое подробное место в протоколе операции как раз про механизм получения травмы. Очень занимательная история болезни. Особенно интересно покажется прокурору.

Даже сквозь телефон послышалось неуверенное раздраженное сопение.

– Поговори, поговори. Еще все впереди, поверь.

– Вова, ты все это прекрасно предвидел сам. Давай теперь общаться только по поводу Катюхи. Пока.

Я положила трубку и окончательно осознала, как все на самом деле правильно, совсем не страшно и главное – теперь есть за что себя уважать. Славка появился через полчаса: из целлофанового пакета торчала розовая картонная коробка с куклой Барби, а также копченая курица и бутылка опять же коньяка.

– Не сопьемся?

– Не. Мне, можно сказать, важное знакомство предстоит. Надо утопить в себе труса.

– Топить сегодня не придется, она же спит. Куклу спрячу, сам потом подаришь. Показать?

– Пойдем.

Мы потихоньку вошли в детскую комнату. Славка склонился над кроваткой. Стоял он молча: ничего невозможно было понять, по его лицу уловить хотя бы какую-то эмоцию или мысль. Вдруг всплыли в голове наши ночные минуты: в больнице, потом тут, на диване. Растворяясь, он отдавал всего себя. Почти все, но какая-то маленькая часть оставалась всегда закрытой, даже сквозь полное забвение, даже в те секунды, когда я уже практически переставала существовать. Нет, это усталость. Это просто бред. Это все из-за Вовки.

– Ну что, как моя принцесс?

– На пятерку. Она курицу будет есть?

– Сейчас прямо? Не обещаю. Если только ты, конечно, не заорешь ей в ухо: «Катя, привет! Я дядя Слава. Пошли курицу есть! Я принес».

Славка громко рассмеялся, так что пришлось зажать ему рот.

– Завтра поест. Пойдем на кухню. Не тревожь чуткий детский сон, а то придется лезть в шкаф.

Мы прошмыгнули на кухню и, не оставив Катьке ни кусочка мяса, через час завалились спать.

В шесть утра, кое-как продрав глаза, я вытолкала Славку из квартиры, дабы не форсировать так бездарно момент знакомства. Практически точно рассчитав время, я успела добраться на метро в школу к половине восьмого. Сама я на работу сильно не спешила. Моисеевна пребывала на больничном: недавно она перенесла сильное обострение обструктивного бронхита и теперь укатила в Кисловодск. Воспользовавшись царившей на отделении анархией, я проникла в ее кабинет для просмотра электронной почты. За последние две недели одно и то же: эндокринологи в поликлинике, дежуранты – все в пределах десяти-пятнадцати тысяч рублей с максимальными надбавками, дежурствами и прочим. Не то, не то… А, вот: частная клиника, двадцать пять тысяч… Вот уже что-то. Эндокринолог, прием, выезды на дом к постоянным клиентам за отдельную плату. С 8 до 16… ежедневно. Значит, прощай, отделение. Только дежурить можно, и то в выходные. Все равно стоило позвонить.

Трубку взяла приятная дама и, немного пообщавшись, пригласила в воскресенье прийти на собеседование. Ну что ж, утром после дежурства и сбегаю.

Я выключила компьютер и еще минут двадцать сидела в полной тишине с закрытыми глазами. Очнулась – часы на стене отметили ровно четыре.

После работы Славка подвез меня до школы.

– Ну что делать будете с принцесс?

– Сегодня бассейн, вечером доразбираем вещи и сходим в магазин за продуктами.

– Понятно. Я думаю, не стоит вас пока дергать. Надо обжиться. Может, мне прийти в воскресенье после обеда?

– Давай лучше вместе куда-нибудь сходим, а потом уже гости.

– Как скажешь. У тебя опыта больше.

– Ну да, пока что так.

На самом деле мы обе, я и Катька, находились немного не в себе: возбужденно перемещались по нашему новому жилищу, перекладывали что-то куда-то на более подходящее место, забыли про уроки и еду, вечернее купание. Очнулись мы только около десяти вечера. Я наспех пробежала по школьному дневнику и только потом сообразила, что завтра суббота и сильно напрягаться нет необходимости, так что мы наконец расслабились и проглотили все те же хлопья для завтрака. От полного бессилия я решила только лишь почистить зубы. Опять быстрый сон. Я улеглась рядом с Катькой и почти тут же отключилась.

Ведь не спрашивает о Вовке. Даже перед сном. Хотя… забыла ты, мамочка: ребенок уже давно не спрашивает о нем ни утром, ни днем, ни вечером. А может быть, теперь и я перестану просыпаться в том самом полуреальном бреду. Может, даже прекратятся так ужасно связанные с настоящей жизнью сны, и мое полусумасшествие теперь закончится. Очень может быть.

Утром через занавески пробивалось яркое солнце. Слишком много событий, все вокруг неслось с безумной скоростью, не давая возможности глубоко анализировать и хорошо обдумывать свои решения и действия. Катька отправилась на побывку к бабушке, чтобы рассказать все невероятные новости последних дней, так что в воскресенье можно было ожидать подробного расспроса.

Город накрыло волной простуды еще в конце октября. «Скорая» захлебывалась, транспортируя больных в инфекционные клиники, а теперь наступил и наш черед захлебываться. Дикий капитализм держал людей в напряжении, не давая уйти на больничный, а пожилые просто страдали по жестоким законам старения. Пошли многочисленные тяжелые пневмонии, отиты, отеки легких и тяжелые осложнения после антибиотиков и всякой другой дряни, бесконтрольно поглощаемой нашим народонаселением. Присесть было некогда, а Славка, как назло, бездельничал почти все дежурство, надоедая телефонными звонками довольно язвительного содержания:

– Так ты так и не сказала ничего о борще.

– Слава, ты что, уже на хирургии побывал? И что там вы уже раздавили? Какой борщ?!

– Елена Андреевна, я хочу знать, умеете вы варить борщ или нет.

– Слушайте, доктор, у меня тут очередь из двадцати человек. Если бы сейчас рядом находилась кастрюля с борщом, так непременно оказалась бы надета на вашу голову.

– Не-е, полегче… Беру свой вопрос обратно. Пока что.

– Так, что-то еще?

– Когда уже освободишься?

– Не знаю. Народ прет и прет. Может, к двенадцати.

– Позвони.

Мужику было смертельно скучно. Я представила себе тупое высиживание скучающих хирургов в компании операционных медсестер. Они-то всегда готовы развлечь. По крайней мере, многие там – незамужние девушки без всякого, как говорится, приданого.

Так, стоп. Вот этого мы в свою голову пускать не будем. Она у нас и так не совсем здорова. В состоянии нестойкой ремиссии. И то буквально последние пару недель. Если даже уйдет – ничего. Больно, но переживем.

Народ рассосался только к часу ночи, но ненадолго. В операционном душе случился секс, еще я успела запихать в себя оставленное сердобольной Алиной Петровной больничное пюре с котлетой, и дальше опять понеслось. На сон времени не осталось совершенно. Утром в воскресенье первым делом позвонила мама и сообщила, что Вовка явился с утра пораньше, кристально трезвый, и забрал Катьку до обеда к себе.

Спокойно, спокойно. С ней все будет хорошо.

Славка подвез меня на Петроградскую. Причины поездки я скрывать не стала, хотя в глубине души побаивалась его реакции. Но в отличие от меня у доктора Сухарева была хорошая привычка думать, прежде чем говорить:

– Ну и сходи пособеседуйся. Все спокойней, чем в нашей мясорубке. Захочешь развлечений – всегда можно дежурство взять.

Однако все оказалось не так просто: клиника прорывалась на рынок всеми возможными способами, и у них имелась своя система обязательных дежурств. В клинике была кристальная чистота, хороший запах, новая мебель, спокойный персонал. Собеседовал меня маленький рыжеволосый доктор Федор Афанасьевич. Мужичок лет сорока, представился как кандидат медицинских наук. Всю жизнь проработал в Военно-медицинской академии на кафедре эндокринологии и вот наконец решил попробовать себя в частной практике. Как я поняла, он был не просто нанятый главврач, а, видимо, один из соучредителей или, по крайней мере, очень ответственное лицо за все происходящее. Симпатичным он казался еще и потому, что не выразил никаких эмоций по поводу моего внешнего вида, соответствующего больше глуповатой блондинке, не очень достойной высокого звания врача. Скорее всего, положительно сказалось беспокойное дежурство, уже не проходящие круги под глазами и почти полное отсутствие макияжа.

– Нам нужны толковые молодые люди, а у вас еще и неплохой опыт. Только вы меня простите, Елена Андреевна, но я тоже имею определенный багаж. Судя по вашему рассказу, вы – типичный острый клиницист. Настоящая «Скорая помощь». А у нас тут, понимаете, не пациенты в общем понимании этого слова, а клиенты. Люди в основном небедные, со всеми вытекающими. Не заскучаете? Да и сами понимаете, к ним нужен особый подход.

Я хотела рассказать про свою платную палату, конечно, умолчав о том, как меня от нее тошнит, от всех ее пациентов, исключая одну-единственную Полину Алексеевну Вербицкую, и про усталость от бесконечной грязной работы. По крайней мере, именно это я приготовила заранее, но почему-то так и не использовала.

– У меня изменились личные обстоятельства. Нужна достойная зарплата. Попробую, если возьмете.

Доктор удовлетворенно выдохнул:

– Ну, тогда приглашаю вас на первый вызов. Если хотите, поехали со мной прямо сейчас.

– Конечно.

Согласилась я довольно опрометчиво, потому что ехать предстояло в Пушкин, и прибыли мы на место только через полтора часа. Частный сектор, огромные дома, высокий забор. Ворота открыла явно прислуга: сухо поздоровались и спросили документы. В доме было не прибрано: на первом этаже валялись многочисленные детские игрушки, бегала веселая девочка лет трех, а за ней, вероятно, няня. По лестнице нам навстречу спускалась хозяйка дома, с кем-то оживленно разговаривая по телефону. Красивая брюнетка лет тридцати.

– Нет, сегодня никак, мы не в кондиции. Ничего, путевку зато заставлю оплатить… Нет, наверное, в среду… наверное…

Она прошла мимо нас, как мимо неодушевленных предметов, упала вместе с телефоном на широкий кожаный диван и закинула ноги на журнальный столик. Она завершила свои переговоры, выпила сока прямо из коробки и повернулась в нашу сторону:

– А, Федор Афанасьевич… доброе утро. Он наверху. Можете подняться.

– Вчера что-то случилось? Он приходил в пятницу к нам на прием, все было в порядке.

– Не знаю, что у него вчера случилось, но я приехала вечером, а он валялся весь мокрый на полу и ничего не соображал. Едва растолкала. Попросил конфет, представляете? Я спорить не стала и дала. Потом вроде отпустило. Сказал вас вызвать. Скоро помрет.

– Ну хорошо, пойдемте.

– Идите сами, у меня дела.

Она отвернулась, дав понять, что разговор окончен. Пока мы поднимались, Федор кратко сообщил мне, что и как:

– Мужик, пятьдесят шесть лет, какой-то бизнес в питерском грузовом порту. Шесть лет как на инсулине, дозировка средняя. В основном за собой следит, но периодически срывается на алкоголь. Бывает, путает на этой почве дозы… ну, сами понимаете. Несколько месяцев назад привезли после подобных выкрутасов с гипогликемической комой. Я еще в Военно-медицинской работал. Дозу перебрал раза в три. Плохо видит к тому же: выраженная ретинопатия.

В комнате царил полумрак, хозяин лежал, замотавшись в домашний махровый халат. Огромная кровать не прибрана, несколько подушек валялись на полу. Напротив кровати стоял не менее размерный телевизор, прямо по Фрейду. Тут же очень захотелось развернуться и пойти обратно в машину.

– Привет, Федор Афанасьевич. Сахар померь. Что-то мне вчера плоховато было.

Тут же он прибавил децибелов до невероятной громкости:

– Са-а-аша! Поднимись расскажи.

Ответа не поступило.

– Саша, оглохла?! Иди сюда, я говорю.

Снизу – тишина. Прошло несколько минут, но все-таки мы услышали раздраженный женский голос:

– Я уже все рассказала. Не ори.

Ого, да тут достойное соперничество, можно сказать, взаимообразное существование без перегибов в чью-то сторону, без женских слез, щитовидок и мигреней.

Хозяин дома глубоко вздохнул и смирился с ситуацией. Разговаривал он так же, как и жена: не глядя на собеседника.

– Короче, сахар померьте.

– Владимир Сергеевич, я вынужден причинить неудобство и осмотреть вас.

– Да ладно, что смотреть… Я ж говорю: сахар надо померить, и все.

– Почему же сами утром не померили, как мы договаривались?

– Да-а-а… Это все Сашка. За ребенком не следят: глюкометр утопили в туалете.

– Ну что ж, у меня есть с собой один новый, я вам оставлю.

– Сколько?

– Пять тысяч плюс три пятьсот за вызов.

– Возьмите вон там, на тумбочке.

В процессе разговора он продолжал щелкать каналами, так что звуковой фон все время менялся, усиливая напряжение в комнате. Федор Афанасьевич взглянул на меня, я достала фонендоскоп, тонометр и осмотрела больного, померила сахар, а потом он сам повторно расписал инсулин. Мне все время хотелось сорваться с места и удрать из этого дома куда подальше. Но торопиться было нельзя.

Федор Афанасьевич невозмутимо продолжал делать все, что необходимо.

– Во сколько завтракали?

– Не ел еще.

– Владимир Сергеевич, я еще раз напишу вам необходимую диету. И все же постарайтесь, когда сами не можете себе помочь, просить кого-то проверить сахар. Иначе это все может плохо кончиться.

Мужик недовольно скривился и продолжил листать телевизионные программы, вяло реагируя на наше присутствие.

– Доктора, от вас всего лишь сахар был нужен. Померили – хорошо. И все, давайте на этом закончим. Саша, позови, чтобы ворота открыли.

Мой потенциальный начальник резко засобирался. Наскоро одевшись, мы односложно попрощались, выскочили за дверь и залезли в машину. Всю дорогу ехали молча, перед станцией метро «Московская» я попросила остановиться.

– Ну что, Елена Андреевна? Сами видите: у нас свои сложности. Но они есть везде. Я подумаю о вашей кандидатуре и позвоню.

– Спасибо большое. Буду ждать.

Я спускалась в метро с кривой улыбкой на лице. И я, и Федор Афанасьевич прекрасно понимали: звонить не стоит.

Я не смогу. Пока еще не прислуга. Пока еще поищу. Позвоню сама, если совсем припрет.

Славка выслушивал мой бурный рассказ по телефону, пока я шла от метро к матери за Катькой. В конце он сказал:

– Жизнь – штука злая. Не исключено, что эта скотина попадет с очередной комой не в платную клинику, а в нашу реанимацию. Там его быстро научат, как надо с доктором разговаривать. Короче, не ходи туда: не голодаем пока что. Кстати, может, вам с принцесс что-то нужно сегодня?

– Пока ничего. И вообще, Слава, ты и так квартиру оплатил надолго вперед, так что когда переедешь, тогда и будем вести совместный бюджет.

– Как скажешь.

Было около трех, Катька уже полчаса как вернулась к родителям. Сорокин сводил ее в кафе, вручил пакет с новой одеждой по списку, еще тетради и краски и с большой торопливостью сбагрил маме обратно. Остаток дня мы провалялись в нашем новом доме: Катька смотрела мультики, а я периодически проваливалась в тяжелую дремоту, так что к восьми часам очень некстати окончательно выспалась. В половине девятого неожиданно затрещал телефон. Оказалось, вернулась к родным пенатам Асрян, окончательно пришедшая в себя и наполненная злобным энтузиазмом.

– Сокольникова, ты просто сделала из меня круглую дуру. Я звоню на домашний: Вовка дома – представь, что я услышала в ответ. Ты где вообще теперь обитаешь?

– Немного дальше, к сожалению, но не слишком далеко.

– Так, сейчас мы с ребенком приедем с инспекцией.

– Давай. Ты не представляешь, как мне твоя инспекция нужна.

– Пожрать-то у тебя есть?

– Не особо.

– Что, хирургия не кормит?

– Хирургия заплатила за квартиру за три месяца вперед, притащила шкаф и, собственно, перевезла меня сюда физически.

– Так он что, уже там?

– Нет. Пока мы только вдвоем. Не хочу Катьку сразу грузить лишними переживаниями.

– Ну, тогда мы едем.

– Можно подумать, вас что-то могло бы остановить. Тебе ж не терпится новому насекомому диагноз поставить.

– А то.

Катька страшно обрадовалась приезду любимого друга. Мне сразу стало понятно, как важно для нее иметь те самые старые камни, вечные вещи, что будут с ней и не изменятся никогда. Асрян материализовалась громко и стремительно, обуви не сняла и вывалила содержимое огромных пакетов на кухонный стол.

– Ну что, голодающие, принимайте гостей. Мы на такси приехали, кстати.

Последняя фраза являлась индульгенцией для двух бутылок красного вина, также последовавших на стол из кульков.

Стасик пребывал с виду в абсолютном порядке, с гордостью показывал Катрине след от трахеостомии. Катька оказалась совершенно потрясена, мужской рейтинг Стасика сразу резко пошел вверх. Мы быстро запихали в детей совершенно неполезный ужин из каких-то сосисок, корейской морковки и почти двух бутылок кока-колы, проклиная себя за совершаемое преступление и малодушное желание поскорее выпроводить их из кухни. Но эгоизм пересилил. Я с огромным нетерпением ждала комментариев, и, как только двери за детьми закрылись, Асрян, не дожидаясь приглашения, разразилась бурным потоком:

– Ну что, квартира не первый класс, но приличная – надо мужику отдать должное. Даже мебель и кухня кое-какая. Ничего, на первых порах вполне сойдет. А в целом молодец, Ленка. Молодец. Я ж предварительно, прежде чем тебе на трубку звонить, после Вовки с твоей матерью пообщалась. Так что в принципе в курсе всего.

После бокала вина и всего пережитого за последние два-три месяца я не могла отказать себе в удовольствии вывалить все накопившееся на голову человеку, которому наверняка я небезразлична.

– Нет, ты всего не знаешь.

В течение получаса Асрян терпеливо выслушивала мои излияния, покуривая и особенно сильно прищуриваясь на криминальной части романа. Завершила я сообщением о телефонной стычке с Вовкой. Видимо, на этот раз история оказалась максимально похожа на вестерн, и Асрян еще несколько минут по завершении моего монолога никак не могла сформулировать свои мысли.

– Вот что я думаю. В принципе все неплохо. Развод все равно состоится, придет он двадцать восьмого или не придет – пара дополнительных заседаний, и все. Сорокин это прекрасно знает. Думаю, и Вовка, и его семейка сейчас больше не тобой, а этим убийством озабочены, поверь. Он что-то там пытался мне по телефону вякать по поводу Катьки. Идиот… ну ничего, я ему немножко объяснила, что все его записи о консультациях в сохранности. Интересно будет, если адвокат семьи умершего парня увидит эти бумажки. Представь, как он сдулся после этого. Я прямо удовольствие получила. Такой учтивый тон и благодарность за все, что я сделала для него, непутевого. Вот оно – дерьмо во всей красе. Представляю, как бы он тебя размазал, если бы не эти бумажки. Урод…

– Спасибо тебе, Ирка.

– Себе скажи спасибо, что еще не сто лет и не надо плакать на могиле своей собственной жизни. Ладно. Когда твоя хирургия к тебе переберется?

– Не знаю. В основном из-за Катьки переживаю.

– Ну, острый период еще недели две. Судя по ней, вообще непонятно, есть ли он у нее. Думаешь, она ничего там у вас не замечала, просто жила рядом, как слепая? Это тебе так кажется. Она к тебе очень привязана, понимаешь? И все твои внутренности чувствует, как барометр.

– Для какого ребенка мать – не ценность?

– Ты не понимаешь. Вот твои соседки, крутые домохозяйки, они в основной своей массе как кухонный предмет. Они даже с детьми-то, если разобраться, не так много времени проводят по-настоящему. Они как для мужа, так и для потомства зачастую просто «убери, принеси, подай». Всегда дома и всегда под рукой. А ты для нее – ценность. Тебя часто нет. Но когда вы вместе, хотя бы полчаса, вы вместе. Вот в чем дело. Вовка же с ней никогда близок не был. Ты уж меня извини, если последние иллюзии разрушаю. Так что не вижу повода нервничать. Вполне возможно, другой мужчина станет для нее гораздо ближе.

– Буду надеяться.

– Посмотрим в конце концов. Думаю, будет логично после суда вам съехаться, если ты уже окончательно про хирургию все решила.

Завитки табачного дыма медленно парили в свете тусклой кухонной лампочки, придавая пространству ощущение спокойствия. Асрян возвращала мне опору и уверенность. Так хотелось ей прямо сейчас похвастаться: меня, похоже, наконец отпустило, и нет никаких ночных потусторонних кошмаров, уплывающих комнат и пугающе реальных снов. Так хотелось поверить в это самой: уже все, я нормальная, я в себе. Но не стала, испугавшись последствий в виде похода ко всем знаменитым психиатрам Питера.

Потом расскажу, лет через двадцать.

Пролетела неделя, вся отданная обустройству моего нового жилища. Мама распотрошила карманы своих мужчин, и хотя никто из моей семьи олигархизмом не страдал, получилась круглая сумма около шестидесяти тысяч рублей. Неожиданно свалившееся богатство сильно выручило: в доме появилась стиральная машина, новый хороший холодильник и много всяких нужных мелочей. Мы с Катрин пребывали в прекрасном настроении: все вокруг было по-нашему, как мы того захотели. Перед родней стало немного стыдно, ведь все считали меня одинокой горной ланью, и я ломала голову, что же будет, когда присутствие Славки в моей жизни всплывет на поверхность. Федор Афанасьевич так и не проявился, но позвонила сотрудница из его отдела кадров, услышала мое невнятное мычание и вежливо попрощалась. С новой работой как-то не срасталось: все, что казалось мне интересным, не обещало нужного повышения достатка, а словосочетание «частные клиники» теперь пугало не на шутку. Между строк мелькали многочисленные вакансии медицинских представителей («машина, зарплата, соцпакет, карьерный рост»), и я частенько вспоминала про Костика. Последний месяц он уже не дежурил: приходилось усиленно учить английский для отправки на стажировку в Англию. По крайней мере, так обстояли дела, по словам Славки.

Нет, не смогу.

Оставалась пока мамина заначка около десяти тысяч, зарплата от пятнадцати до двадцати четырех, вместе со всеми внеплановыми подачками, и надежда на лучшее. Асрян раздраженно фыркала по этому поводу.

– Я не пойму: что, твое светило не участвует в вашем бюджете?

– Я же тебе сказала: он заплатил за жилье. Вот переедет, тогда и будет участвовать. И вообще, я не собираюсь у него на шее болтаться. Этого не будет. Я сама так решила.

– Лена, когда ты поумнеешь, тебе будет под сорок. А это, к сожалению, на нашем постсоветском пространстве уже почти приговор.

– Ну и ладно.

За текущей кутерьмой незаметно подошел день развода. Заседание было назначено на четыре часа, и я едва успевала с работы. Начав нервничать еще накануне, я стала молить Асрян, чтобы она меня сопровождала.

– Ладно, отвезу. Заодно и хорошая практика ситуационной, можно даже сказать, экстремальной психотерапии.

Мы приехали почти вовремя. Сорокин уже находился в коридоре суда. Все же, видимо, испугался ярких зарисовок про его истории болезни и решил, что свобода дороже войны с таким недостойным существом, как Лена Сокольникова. Увидев Асрян, он болезненно поморщился. Я порадовалась, что догадалась взять ее с собой.

Прошло все тихо и спокойно: милая дама пожелала нам дальнейшего счастья и процветания, а также много детей и столько же внуков. Вовка явно был не в состоянии оценить ее чувство юмора, зато мне процедура даже очень понравилась. Попрощавшись, я поблагодарила тетушку от всей души. Сорокин несколько задержался, пропустив меня вперед. Мы с Иркой, по-детски хихикая, почти бегом выскочили из здания. Все равно что поход к стоматологу: много боишься, а потом горд собой и счастлив. Ирка оценила мое самочувствие как вполне удовлетворительное и сделала логичное замечание, когда мы наконец забаррикадировались в ее машине:

– Все-таки наличие качественного секса в жизни женщины повышает ее толерантность к стрессам. На алименты подала?

– Нет.

– И почему?

– Потому что официальная зарплата у нас копейки – это раз. Во-вторых, у меня сейчас нет сил отбивать атаки семейства Сорокиных. Может, пока им не до меня, но могут и переключиться по-быстрому. А я сейчас не в том состоянии, чтобы воевать. В наличности нам отказано, будет покупать одежду, все для школы, оплачивать бассейн и остальные мелочи.

– Ты опять забыла, какие козыри у тебя на руках.

– Ирка, это сейчас козыри, ровно до решения суда по поводу того пацана. А если выкрутятся и с судьей договорятся, то потом уже трава не расти. Не хочу и не буду. Так он нас хотя бы не трогает и, насколько я поняла, видеть ребенка желает не чаще одного раза в неделю.

Ирка махнула на меня рукой и ничего не ответила. Она опаздывала на внеплановые вечерние консультации, составить мне компанию по отмечанию такого важного события не могла, но сильно выручила, подкинув нас с Катькой до дома. Мы добрались в два раза быстрее, чем на метро, и я вдруг представила себя за рулем. Никаких предпосылок к такой фантазии не было, однако у меня имелись водительские права, полученные еще на шестом курсе после очередной ссоры с Вовкой, когда я впервые купилась на обещание машины, коему так и не пришлось реализоваться.

День вновь закончился ночным явлением зубной феи, парой рюмок коньяка и моим бурным рассказом о смешной и так некстати доброжелательной тете в зале суда. Славка хохотал. Как же здорово, что он есть!