Новогодняя ночь прошла на территории моих родителей, и каждый из ее участников мучил время по-своему. Все происходящее напоминало запутанный японский театр, где одна роль могла совершенно не пересекаться с другой. Папа и Славка утомленно дремали, Катрина бешено носилась, норовя задеть кого-нибудь горящими бенгальскими огнями. Я помогала маме со столом в меру накатившей лени и апатии. Братья со своими дамами существовали совершенно отдельно на другом краю стола и не собирались делить ни с кем темы своих разговоров. Хотя, боюсь, их разговор не был бы особенно интересен остальному собранию. Периодически маман пыталась соединить всех родственников какой-нибудь «общей» темой: предстоящее появление нового внука или внучки, Славкино почетное служение на благо народу с перспективой бурного карьерного роста, моя дурацкая работа, Катькины успехи в школе, но толком ничего не получалось. Доктор Сухарев периодически выходил в туалет, засовывая телефон в задний карман джинсов. Звуковой фон благоприятствовал конспирации: Первый канал выплескивал на россиян бездарные и очень громкие децибелы. Все прошло ровно, и около часа-двух народ уже откровенно зевал.

Проблема транспортировки домой была решена благодаря Славке, который мужественно отказался от бокала шампанского в пользу предстоящей завтра дороги в Карелию. Я же здоровья не жалела, особенно в предвкушении финальной беседы с Катькой о ее предстоящем нахождении у бабушки до десятого января, и около двух садилась в машину совершенно пьяной.

Катьку занесли в квартиру уже спящую. Так и не раздев, потихоньку положили в кровать и на цыпочках вышли из детской. Через несколько секунд случилась безумная сцена прямо на полу спальни. Славка набросился на меня, как большая голодная кошка. Последний отчаянный прыжок за ускользающей добычей. Молча и грубо, как будто и не было между нами все эти два года глубокой близости, проникающей в сознание и кровь до самой последней клеточки. Никогда я еще не ощущала такого сильного оргазма, и никогда еще я не плакала в такие минуты. Так и заснули мы на полу, успев накрыться покрывалом, стянутым с кровати. Славка бормотал что-то, и я расслышала уже сквозь сон:

– Черт, ставни забыл на окна поставить. Ленка, прошу, не бузи ночью, иначе замерзнем как суслики… Дверь не закрыли на замок… Как же ты одна…

Утром меня растолкала Катерина. Все окна были на месте. Славка спал. Мы переместились на кухню и попытались сообразить, из чего сделать завтрак, когда холодильник практически пуст. Во время завтрака я наконец набралась храбрости и сказала:

– Кать, мы со Славой должны уехать до конца каникул. Ты как, с бабушкой побудешь?

Катька перестала болтать ногами и сосредоточенно посмотрела на меня:

– А почему? Тетя Ира со Стасиком звали к ним на дачу. Ты же вроде собиралась, то есть мы же вроде хотели… А вы куда?

– Славины друзья пригласили отдохнуть, но туда, к сожалению, не берут детей. Тебе наверняка будет очень скучно. Но если ты не захочешь побыть пока у бабушки, я не поеду.

Катерина медленно жевала бутерброд.

– Мам, Слава же хороший. Вы не ссоритесь, он ведь пиво не пьет и не кричит. Он же тоже доктор. Ты поезжай, а я буду с бабушкой. Я подожду.

Она продолжала мучить невкусный проект бутерброда без масла. Обхватив тоненькими пальчиками стакан чая, она шумно прихлебывала, потом опять давилась толстым куском сыра с хлебом. Ножи в доме уже пару недель ничего не резали. Смешно: живу же, можно сказать, с мастером разделочного ремесла. В горле встал комок совершенно бесполезных слез.

Как же легко становится, господа, когда неожиданно для себя принимаешь окончательное решение. Один маленький момент, когда твой ребенок пытается запихать в себя твою несъедобную стряпню. Все решается. Все то, что не давало покоя так долго и, казалось, не имело никакого выхода. Р-р-раз – и все.

Мы поели, потом пожарили для Славки большую сковородку яиц перед дорогой. Катька минут пять ползала по валяющемуся на полу спальни большому косматому телу, оглушая пространство пронзительными призывами вставать. Я отодрала ее от потоптанного Славки и включила в детской комнате старенький телевизор, поплотнее закрыв за собой дверь. Славка кое-как соскреб себя с пола, медленно прополз в ванную, побрился и не спеша принял душ, а потом за секунду впихнул в себя все содержимое сковородки. Наконец произнес первую за все утро фразу:

– Ну че, шмотки собрала? Надо побыстрее. Нужно еще Катьку закинуть успеть. Надо было вчера оставить. Только ребенка зря мучаем.

Я наблюдала весь процесс его пробуждения из коридора. Сидела на стареньком, изрядно покоцанном кресле. Так и не переодела ночную майку. По полу страшно тянуло, и я скрючилась, обхватив замерзшие коленки руками. Минут двадцать неподвижно, как соляной столб. Совсем закоченела. Слезы текли сами собой. Лампочка над входной дверью давно перегорела, но так даже теперь комфортнее.

– Слав… Я, наверное, не поеду. Не хочу Катьку оставлять. Ты поезжай, возьми мою сумку спортивную, она больше твоего рюкзака.

Славка был настоящий хирург и никогда не терял самообладания. Он застыл посреди кухни с грязной тарелкой в руках.

– Лен, вроде же все обсудили. Ну давай возьмем, но она сама оттуда начнет проситься через два дня. Или тебе ее придется развлекать всю дорогу.

– Ты ж знаешь: она и сама может себя преспокойно развлечь. Просто мне ее жалко. Это же Новый год. А ты поезжай.

Славка подошел ближе и в полумраке маленькой прихожей начал приглядываться ко мне.

– Слушай, ну что ты трагедию устраиваешь? Хочешь, вообще никуда не поедем. Ни ты, ни я.

– Нет. Ты же знаешь, что мне искусственные жертвы не нужны. Поезжай. Я просто делаю сейчас так, как хочу. И еще. Я прошу: у тебя там будет время… Так что ты, пожалуйста, реши сам для себя очень серьезно одну вещь: куда ты хочешь потом поехать. Сюда или, может, в какое другое место. Я очень тебя прошу, потому что мне это все тяжело. Просто невыносимо тяжело, понимаешь? Я тебя не хочу ни в чем обвинять. Просто пытаюсь жить как-то дальше, с тобой или без тебя. Так что вот так. Я хочу, чтобы ты теперь меня услышал. Пожалуйста.

В тот день я мысленно благодарила Славку за то, что не унизил меня бездарным спектаклем из наскоро состряпанных оправданий и притворства. Просто доктор Сухарев в секунду стал серого цвета, превратился из рыцаря мечты в сгорбленного старенького карлика. Он присел на корточки около меня и уткнулся лицом в мои холодные коленки.

– Лен, я тебя и теперь сильно люблю.

– Я знаю, хоть ты мне вообще-то первый раз признаешься серьезно. Но есть еще много чего вокруг. Просто не хочу сейчас все неприятные для меня моменты перечислять: это унизительно. Ты сам все эти обстоятельства знаешь.

– Все равно не пори горячку. Я сделаю все, как ты просишь. Я все обдумаю. Но не ломай дров раньше времени. Ты же одна не сможешь. Или из окна выйдешь ночью, или газ ненароком на кухне включишь, или еще что-нибудь, чего мы еще не проходили.

Все-таки какие большие красивые руки. Мои коленки кажутся детскими по сравнению с ними.

– Не волнуйся. Ирка меня уже к своему супердоктору записала, прямо на праздники. Тоже, кстати, важная причина не ехать. Так что… А пока побудем немного у Ирки, немного у Костика, если получится. Можешь ехать спокойно, только мою машину оставь нам.

– Да я и не думал ее брать. Служебная ведь… Мало ли что…

– Ну вот и хорошо. Слав, только прошу тебя: не забудь о моей просьбе.

Он обвил своими ручищами мои голые ноги еще крепче, уткнулся лбом в низ живота. Сразу стало тепло. Невероятно, невыносимо хорошо. В ушах стучал знакомый отбойный молоток.

Через несколько секунд Славка резко поднялся и начал собираться, быстро скидывать вещи в свой рюкзак. Толком ничего не сложив, он еще несколько минут искал в спальне свои документы. Уже практически открыл дверь и вдруг замер на пороге, порылся в карманах и положил на столик две пятитысячные купюры.

– Это чтобы на праздники хватило. Буду возвращаться, позвоню.

Дверь тихо закрылась. Из детской доносились звуки мультфильма про бременских музыкантов, знакомые с детства, жизнеутверждающие, а главное, дающие время еще немного посидеть в темноте одной. Все тело парализовало, стопы и ладони совсем закоченели. Надо было как-то вставать, собирать себя и Катьку, позвонить Асрян, сообщить, что мы выезжаем. Потом заехать в магазин и купить подарки и продукты (благо теперь денег стало более чем достаточно), прогреть машину и хоть немного прибраться в квартире перед выездом. Ничего этого делать совершенно не хотелось. Я не могла пошевелить даже пальцем на ноге. Все чувства притупились. Вспомнилось, что такое состояние было в последний раз, когда рожала Катьку. Ни одной мысли в голове, даже простого, отдельно взятого слова. Ничего нет внутри, пустота. Наверное, и снаружи ничего уже нет. Просто нигде ничего нет – это и есть настоящая правда.

Так просидела, как каменный истукан, еще около двадцати минут, положив руки на коленки. Катька выскочила из комнаты, как только принцесса из мультика наконец решилась жить нормальной сексуальной жизнью.

– Мам, Слава что, пошел машину греть?

– Нет, он на своей машине поехал. А мы к тете Ире на моей поедем. Сначала надо в магазин, купить подарки и чего-нибудь вкусненького. Так что давай живенько собирайся.

Ребенок ожил, заметался по детской комнате в поисках всего, что ей пригодится в гостях. Я наконец-то с трудом встала с кресла и вяло начала наводить порядок перед выходом. Запала хватило только на мытье посуды. Делать уборку в квартире, где нас с Катькой в ближайшее время может и не оказаться, заставить себя не смогла. Но когда двигаешься, все же становится легче. Вот так я и совершала бессмысленное передвижение из угла в угол. Потом мы наконец уселись в машину. Мы зашли в магазин, и под чутким Катькиным руководством я накупила всякой ненужной ерунды.

Мы выскочили на Мурманское шоссе. До дачи асрянских родителей оставалось еще минут сорок. Хотелось в баню, хотелось гору пирожков с творогом, черникой, а потом и с мясом, шашлыков и красного вина и после всего просто завалиться на топчанчик около русской печи животом кверху. Голова звенела под Катькино щебетание, дорога немного отвлекала от воспоминаний об утренней сцене. Вдруг осенило: даже не позвонили Асрян. Я съехала на обочину и набрала номер.

– Ирка, ты на даче?

– Ну да, а ты где?

– Я у тебя буду минут через сорок.

Как и раньше: несколько секунд тишины и легкий вздох в трубке.

– Вы с Катькой вдвоем?

– Ну да.

– Давай быстрее, я уже в баню собиралась. И подарки ваши лежат на улице под елкой, мерзнут.

Сразу стало легче дышать, впереди появилась вполне осязаемая и достижимая буквально через полчаса цель.

Машин на трассе почти не было, и мы легко проносились мимо заснеженных сосен почти под сто двадцать в час. После прилива радости как заноза вонзилась мысль: а ведь он уже к нам не вернется, это совершенно точно, я знаю. Не вернется, потому что теперь есть не только любовь, но и сложный неустроенный быт. Не вернется, потому что этот быт находится в съемном жилье и пока не видно никаких быстро реализуемых перспектив. Не вернется, потому что этот быт еще и с чужим ребенком, пусть даже довольно симпатичным и не очень обременительным. Не вернется, потому что я теперь езжу на служебной иномарке, хотя меня совершенно никто об этой жертве не просил. Никто не просил меня бросать больницу. Остаюсь только я, только я одна, да еще с опасными ночными брожениями в голове, и получается, что в колонке напротив Елены Андреевны Сорокиной слишком много аргументов, а в моей колонке – только то, что бывает так редко между людьми: один лишь свет от ночного светильника. Одни лишь чувства. И этого слишком мало. Опять навалился приступ удушья, пришлось справляться с собой, так как на заднем сиденье болталась Катерина и доехать желательно было живыми и здоровыми.

Прибыли через час. Пыхтела старая банька, две машины во дворе – автотранспорт Асрян и ее родителей – уже превратились в большой сугроб. Собралась вся семья, включая еще свекровь и свекра. Вкусно пахло, орал телевизор. Стасик тут же набросился на Катрину и потащил ее к елке откапывать припорошенную снегом коробку с огромной куклой. Меня по-быстрому одарили дорогим «паркером», после чего мы с Катериной вытащили из багажника все то, что в полной несознанке я купила полтора часа назад. Хотя кое-что полезное там было: две бутылки хорошего коньяка.

Первые полчаса были потрачены на расспросы старшего поколения. Без лишнего энтузиазма я представила краткий отчет о своем проживании, убрав из рассказа события последних недель. Даже этот небольшой рассказ забрал много сил, и Ирка, уже вполне дорисовав все произошедшее самостоятельно, молча поднялась на второй этаж и вернулась с полотенцами.

– Так, господа, у нас с Еленой будет приватная помывка на двоих. Там сейчас все равно для остальных слишком жарко.

Париться до изнеможения и правда мы обе любили. Мы надели старые валенки и вышли на крыльцо. Снег скрипел под ногами. Хорошо, безветренно и слегка морозно.

Предбанник прогрелся более чем достаточно. Он был заботливо застелен прикольными деревенскими половиками. Дивные запахи размокших березовых веников пьянили безо всякого алкоголя. Иркина мама с покупкой дачи превратилась из интеллигентной армянской женщины в русскую огородно-деревенскую бабу. Наконец стянув с себя все, мы завалились на полки. Ирка пыхтела под тяжестью пары десятков лишних килограммов.

– Господи, как хорошо-то… Моя матушка уже вросла тут в землю с головой. Или это просто старость, когда удовольствие уже можешь получить только от деревенского овощения. Славка где?

– Уехал в Карелию. Друзья позвали.

– Тебя позвал, хотя бы для приличия?

– Собирался со мной, но там народ без детей и до десятого числа. Я не захотела Катьку бросать.

– Вещи его еще у тебя?

– Ирка, ты что, послала кого-то в моей халупе установить камеру слежения?

– Так уже забрал?

– Нет. Но я сильно попросила приехать уже определившимся.

– Ну да, так и определился. Ну и дура, господи прости. Держи карман шире. Там все ожидается просто и легко, а с тобой одни проблемы. Жалеть, конечно, будет, ночью подушку грызть. Давать надо тоже уметь. У тебя, я подозреваю, вскрылся в этом отношении запоздалый талант, особенно когда оказалась влюблена. Но жить-то днем, а не ночью. Похоже, у него именно эта, светлая сторона суток и перевесила. Вот тебе и ночная кукушка… М-да, как все противно… Так что надо подумать, где ты будешь обитать. Там оставаться одной с ребенком нельзя.

До этой фразы я молча отмокала, но на теме моей болезни не могла не возбудиться.

– Прекрати. Мы же договорились: я восьмого иду к твоему дядьке. Или тетьке, кто там есть.

– Это даже не обсуждается, особенно теперь. Ночью, кроме тебя и ребенка, никого в квартире. Надо вам пожить у меня какое-то время… Я, между прочим, серьезно.

– Нет, будем пока там. Впереди паровоза не побегу. Если уедет, значит, уедет. Поверь, Ирка, он определится. И довольно быстро. Он сделает, потому что обещал мне.

Ирка вздохнула и замолчала.

– Даже не знаю, жалеть мне или нет, что в моей жизни такого не было и не предвидится.

Я перевернулась от нарастающей жары на живот и уткнулась носом в дырку между мокрыми досками.

– Почему это ты думаешь, что не предвидится? Армянкам что, не положено?

– Потому что у меня толстая жопа. При чем тут армяне?

– Во-первых, толстую жопу можно сделать худой, а потом… все-таки я думаю, любовь может случиться с жопой любого размера. А если ты хочешь знать, как лучше, было это в жизни или нет… мне теперь кажется, что, несмотря ни на что, моя жизнь не имела бы никакого смысла, если бы в ней не было Славки. Пусть даже всего на пару лет.

– А как же Катрина, это разве не смысл?

– Не такой.

– Ты просто самка и кукушка, Сокольникова, причем еще и сумасшедшая.

– Ага.

– Хоть бы разозлилась на него ради приличия. Никакой защитной реакции. Это, кстати, плохо.

– Попробую. Вот если уйдет, начну пытаться злиться.

– Так, закрыли эту тему на ближайшие три дня. А то плачевно кончится: завтра проснемся с выбитыми окнами. Все, сейчас паримся, обжираемся, растим жопы, детей – бабкам, а к вечеру открываем коньяк. Наконец-то ты хоть один раз приличное спиртное привезла.

– Не поверишь: Славка денег дал. Десятку. Представляешь?

Ирка начала хохотать, и я вслед за ней, икая и сглатывая слезы.

Так все и прошло. До пятого числа мы ели, пили, гуляли, спали с детьми в маленькой чердачной комнатке, которая была изначально сделана как будуар для Ирки и ее мужа, а Сашка оказался загнан на кухонную тахту. Присутствие старшего поколения удачно разбавило темы общения, даже всплыли всяческие новости, которые я упустила на фоне совместного проживания со Славкой и постоянного общения с Иркой исключительно по поводу моей тяжело контуженной головы и не сложившейся жизни.

Сашкины родители, оказывается, были близко знакомы с семьей бывшего главврача моей больницы и очень подробно пересказали трагичную историю его запретной любви. В конце я почти плакала. Потом начали перебирать, как в старые времена, наших однокурсников и просто знакомых по учебе, и даже дошла очередь до Петьки. Теперь уже из рассказа Иркиных родителей выяснилось, что он переехал в Австралию, там второй раз женился на русской девушке и работает в какой-то парамедицинской сфере, как-то связан с фармацией. Прям как я.

Дети все эти дни пребывали в состоянии полного счастья. Я ловила себя на мысли: как было бы хорошо с первого раза удачно выйти замуж и родить сразу двоих детей подряд. Катькино существование оказалось бы гораздо веселее. А еще то ли по причине ежевечернего коньяка, то ли просто от хорошего воздуха и ощущения асрянской попы под одеялом, но я ни разу не обнаружила свое тело утром в неположенном месте. Ничего не снилось. Из всех причин для «отсутствия» беспокойства самым беспощадным являлось Славкино молчание. Ни одного звонка. Я тоже не звонила и не писала, пытаясь каждую минуту либо есть, либо пить, с кем-нибудь о чем-нибудь разговаривать или даже просто молча чистить картошку в компании Иркиной мамы. Я старалась не оставаться одна ни на секунду, но как только оставалась, горло сдавливал предательский ком. Хотелось выскочить за ограду участка, бежать без оглядки до изнеможения, а потом упасть в снег и выть на луну. В одиночестве становилось невыносимо больно.

Шестого числа мои джинсы, которые сразу по приезде я сменила на студенческие Иркины треники, дали явный отпор при попытке застегнуть их на талии. Ну и хрен с ним. Отчаянные потуги наблюдала Асрян. Своих мыслей по поводу инцидента она скрывать не стала:

– Не, Сокольникова, жрать прекращаем. Нужен все же товарный вид. Ведь чем черт не шутит. У Сашки на судне недавно помощник капитана развелся: жена загуляла.

– Значит, и я загуляю.

– Нет уж, надо все-таки перестать прыгать на граблях и подумать о Катьке. И потом, может, еще родишь.

– Может, и родила бы. Не знаю… А ты что, собралась второго?

– Нет. Ты же знаешь: я ленивая и себя люблю.

– Ничего ты не ленивая, ты просто трусишь. Боишься того, что можешь еще быть красивой. Боишься, а вдруг что-то или кто-то нарушит твой еврейско-армянский устойчивый социальный покой.

– Подписываюсь под каждым словом. Только если еще и я займусь преодолением себя, кто тогда будет сопли твои беспокойные утирать, Сокольникова?

– Тогда и помереть будет не западло.

Седьмого мы уехали в город вчетвером, на моей машине.

На следующий день светило из Кащенко должен был снизойти до моих промороженных мозгов. Если честно, мотивация на поход к доктору к концу нашей дачной овощной жизни резко снизилась: в памяти смягчились очертания валяющихся около подъезда бомжей и разбитых бокалов на полу кухни, опять начало казаться, что все мои сны уже в прошлом и живые привидения покинули меня. Ирка каким-то образом сразу просекла мое настроение; вероятно, по вялому выражению лица на обратном пути.

– Так, я решила завтра поехать с тобой. Прием у меня только с десятого.

– Слушай, ну ты в маразм не впадай. Я что, не в состоянии сама к врачу сходить?

– При чем тут ты? Я сама хочу послушать, что он скажет. На твоей исповеди присутствовать не собираюсь, не беспокойся. Я поговорю с ним после, тет-а-тет. Потом сможем все вместе обсудить. Или тебе такая идея не нравится?

– Нет, такая нравится. А даже если не нравится, на твое решение это никакого влияния не имеет.

– Угадала.

Чем ближе мы подъезжали к городу, тем на душе становилось беспросветнее. Я представляла себе подъезд, обшарпанные стены, потом дверь нашего жилища, скрип ключа и сумрак остывших без людей комнат. Ирка беспардонно курила прямо в машине, чуть-чуть приоткрыв окно. Иногда казалось, она ведет диалог напрямую с моей головой.

– Я думаю, надо вам все же или ко мне, или к твоим.

– Я еще собранных вещей не видела, так что пока об этом рано. Три ночи как-то переживем.

Ирке такая идея, конечно, не пришлась по вкусу, но спорить со мной она не стала.

– Сейчас тогда нас с Костиком отвезете, и возьмешь у меня немного снотворного.

Очередная сигарета.

– Ирка, кончай при детях смолить.

– Не учи… хотя нет. Вот что сделаем: пусть Катька пока до школы у меня. Ей только в радость.

– А с кем они завтра будут, пока мы у врача?

– Няньку мою вызовем. Она дома.

– Ну, давай.

Катька и правда обрадовалась такому продолжению веселья. Мне пришлось еще раз вернуться к Асрян и привезти чистые детские вещи. Такой двойной заход в мою квартиру немного сгладил ужас первой пустоты.

Вернулась окончательно я уже в полной темноте, снотворное принимать не стала, а откопала в дальнем ящике кухонного стола остатки дареной текилы. Лимона не было, и вообще не было ничего съестного, посему и жопе моей уже не грозило дальнейшее разрастание, а только глубокий, самонадеянно спокойный сон. Я действовала проверенно плохим и совершенно не действенным способом. Иркины таблетки остались в сумке.

Слава богу, утром перед походом к врачу все было на местах, включая мое тело на кровати. Не хватало только Катерины и Славки. Но про это думать теперь запрещено. Ирка заехала около девяти, а я уже с восьми сидела как сумрачный истукан в том самом старом обшарпанном кресле. Как же все-таки неприятно пахнет во всех съемных квартирах. Славка не звонил.

Праздники опустошили город, никто не хотел шевелиться вплоть до первого рабочего дня, и мы доехали очень быстро. Доктор оказался совершенно непротивным, уже в годах и даже вполне нормальным, хотя большинство психиатров ехали крышей уже лет через пяток после начала работы. Больше всего мне понравилось умение экономить время: разговаривать товарищ не стал, а начал с томографии головы и энцефалографии. Результаты были готовы только к обеду, и нам с Иркой ничего не оставалось, как продолжить деревенское обжирание в соседнем с больницей кафе. Дядька позвонил и вызвал нас обратно около трех часов, точнее, только меня. Асрян в одиночестве продолжила пиршество, купив еще одно пирожное.

Кабинет оказался простой, обстановка не была рассчитана на раскошеливание плачущих богатых дамочек. Как говорится, помещение являлось приятным отражением самого доктора, имя которого я почему-то так и не могу вспомнить. Старые темно-бордовые шторы, полумрак, кресло для пациента, обитое потертым зеленым сукном. Как только я увидела это кресло, вспомнила портрет Ленина в Смольном: там тоже стояли приятные зеленые седалища. Слава богу, доктор не планировал ничего записывать: на столе не было ни ручки, ни листка – только результаты моих обследований. Стало легко, и пришло ощущение расслабления.

– Елена Андреевна, я думаю, с вами все будет просто и с положительным результатом, учитывая, что вы доктор. Так что и сами сможете себе помочь.

– Я тоже не отказалась бы.

– Хочу сразу пояснить: у нас сейчас не прием врача-психиатра, каким меня, наверное, моя коллега представила. Я нахожусь рядом с вами в роли психотерапевта, и мы рассматриваем ситуацию как не связанную с органической патологией головного мозга, хотя бы для начала. Поэтому прежде всего я вас хочу спросить, что бы вы хотели от меня получить как от специалиста. Можете прямо теперь это сформулировать?

– Конечно, могу. Меня беспокоят сны. Хотя я не точно выразилась, это не то чтобы сны, а какие-то ночные видения. В конце концов, даже непонятно, сон это или реальность. Самое неприятное, что когда это происходит, я могу двигаться, что-то делать, с кем-то общаться. Недавно вот разбила окно в спальне, потом бутылку вина на кухне и пару бокалов. По-моему, даже выпила эту бутылку безо всякой компании. Проблема в том, что у меня маленький ребенок. Я боюсь больше за него. Сложно представить, что еще случится как-нибудь ночью, к тому же я в разводе.

– Сейчас живете одна с ребенком?

– Последний год жила в гражданском браке, но теперь есть свои сложности…

– Понятно. Об этом потом, если дойдет разговор и если будет необходимо. Я бы знаете что хотел… Не могли бы вы теперь напрячься и попробовать вспомнить, когда это началось? Может быть, даже не конкретно такие происшествия, а что-то более безобидное, но необычное и, кстати, не обязательно связанное со сном. Какие-то странности, например.

Интересный вопрос. Надо было задать его самой себе намного раньше, и, может быть, клубок непонятных видений раскрутился бы и нити оборвались навсегда.

Я постаралась рассказать подробно все-все, что я помнила, как можно более детально. Наверное, начальной точкой можно считать похороны деда. Точнее, его смерть и незапланированный поход на кладбище. Так мне показалось в самом начале рассказа. Говорила я долго, соблюдая хронологию. Потом, в самом конце, я решилась на вопрос:

– А вот у вас, доктор, не бывает такого: я помню, приехала в свой институт смотреть в списках на стене деканата, поступила я или нет. Волновалась страшно. Нашла себя. Конечно, обрадовалась несказанно. Пошла обратно к метро. Настроение сумасшедшее. Вдруг смотрю вокруг – и все показалось маленькими бумажными декорациями: и дома, и машины, и люди. И так мне стало странно, и я спросила себя: отчего никто, кроме меня, этого не замечает?

– Такое состояние бывает у людей часто. Особенно это свойственно личностям, склонным к наблюдению.

– Тогда успокоили.

Собственно, это был монолог. То ли я, накопив большую помойку в своей памяти, смогла от безысходности выложить все в нужном порядке, то ли он умел расставлять по полочкам сбивчивые и перемешанные с заблуждениями факты. Однако в конце он все же задал не очень приятный для меня вопрос:

– А вы сами что обо всем этом думаете?

– Не знаю… Братья лунатили в детстве. Я – нет. Точнее, мама говорила, что заставала меня пару раз вместе с ними. Может, все-таки что-то наследственное, что обостряется на фоне каких-то переживаний? А может, и правда это уже органика? Для меня сейчас на самом деле не это важно – мне главное быть безопасной для своего ребенка.

– Такой подход не очень продуктивен. Вам надо разобраться со всем этим именно для себя. Я все-таки сторонник теории, что женщина для полноценного материнства должна прежде всего любить себя.

– А что вы думаете?

– Первое, что думаю: на томографии и энцефалограмме нет ничего патологического. Признаков явной психиатрии точно нет. Так что это уже хорошее начало. Теперь мне надо поразмыслить и все взвесить. Сразу хочу оповестить: наш разговор я записал на диктофон. Естественно, это строго конфиденциально, но необходимо для работы. Если вы не против, то, может быть, я поговорю с вашей подругой. Она окажется полезной как сторонний наблюдатель.

– Нет, не против. Спасибо за все.

– Пока не за что.

Я оставила на столе оговоренную заранее с Асрян сумму и вышла из кабинета. Ирка уже сидела около двери. Увидев меня, она проследовала в кабинет. Теперь мне самой пришлось примоститься на длинной лавочке в ожидании.

Тишина продлилась около полутора часов. Ирка вернулась в сильной задумчивости.

Мы вышли из ворот больницы уже около половины пятого и сели прогревать машину. Ирка оставалась серьезной, и это пугало. Закурила, явно не желая первой начинать разговор. Ну и ладно, мы не гордые.

– Ну, какой диагноз вынес консилиум?

– Кончай такими словами кидаться. Диагноз. Диагноза нет, как это ни прискорбно. Но за это я его и люблю, всегда честным остается. А значит, уверен в себе, даже когда не уверен.

– Так, попрошу поподробнее с этого места.

– На самом деле сказать особенно нечего. Хотя одно предположение все же есть. Ты же сама понимаешь: психика – штука тонкая и совершенно запутанная. Бывают иногда такие сложно переплетенные невротические состояния, когда мозг, чтобы защититься, выдает очень специфические реакции. Глупо думать, что все эти реакции уже известны и описаны в литературе. Скорее всего, дело обстоит именно так. Сложный невроз, и точка. По крайней мере, никаких признаков эпилепсии или другой органики нет, и слава богу. Он выписал очень легкий транквилизатор и новое снотворное на ночь, вот рецепты. Закончится, сама к нему заедешь и заодно расскажешь о результатах. И самое важное, Ленка: без основательного курса психотерапии все равно за один раз не разобраться. Поэтому позвони ему после праздников и запишись. Он возьмет, несмотря на трехмесячную очередь. Тебе очень нужно довести это до конца, поверь. Ходи и не отлынивай.

– Отчего это такие поблажки?

– Ну, этого я не могу сказать. Или трахнуть в конце хочет, или самоутвердиться. Одно дело сопливые рассказы про изменяющих мужей и потерю смысла жизни, другое – вот с такой головоломкой справиться, как ты. Тоже честолюбие определенное.

– Про трах, я думаю, шутка.

– Конечно. Он профессионал. А по поводу опасности для Катьки… Он считает, что на фоне таблеток все равно будешь спать. Нет уверенности, что не будет дурацких снов, но вот насчет двигательной активности – это вряд ли. И я еще кое-что хотела тебе сама сказать… Только я тебя умоляю выслушать спокойно. Лучше будет, если ты пока действительно одна поживешь, без него. Только ты и ребенок. Я не против Славки, сама знаешь. Завидую тебе: любовь и все такое. Правда, честно. Но в таких вот ситуациях, как твоя, сильные положительные эмоции тоже обостряют процесс. А тем более теперь, когда они уже совсем не положительные. Тебе сейчас нужен покой. Ты и Катька, рутинная работа, школа, отдых, полноценный сон, бассейн. Я хочу тебе вот что предложить: напротив меня евреи квартирку сдают однокомнатную. Чистенькая и после ремонта. Не дороже твоей двушки. Договорюсь. Мамаша семейства как приезжает из Израиля, так у меня и пасется каждый день: слезы проливает по утраченной молодости. Так что, я думаю, решу этот вопрос.

– Подожди. Вот Славка приедет, так все и определится.

Конец дня мы провели раздельно: Ирка поехала к детям, а я бесцельно колесила по городу, убивая время, и даже зашла в пару обувных на Сенной и купила зачем-то летние босоножки со скидкой.

Вечером в квартире все так же пахло старой мебелью. Славка вернулся, и даже не десятого, а восьмого числа ближе к ночи. Приехал с цветами, спросил первым делом, где Катрина.

– У Ирки. Мы решили, что так лучше пока.

Он тут же напрягся.

– Что значит «пока»? Ты все-таки к врачу сходила?

– Сходила. Не переживай: все хорошо, уже новое лечение выписали. По крайней мере, пока эксцессов не было. Так что со мной все хорошо. Я очень не хочу, чтобы мои проблемы как-то повлияли на твое решение. Это унизительно.

– Лен, я не дурак и понимаю, что ты про меня теперь думаешь. Прекрасно знаешь, что я не по клятве Гиппократа с тобой живу, а по другим причинам. Я не ангел, но, кроме тебя, в своей жизни я еще никого не любил. Конечно, я не подарок. Но это все, что я могу теперь сказать.

Вот если бы все это числа третьего-четвертого, или даже шестого, или даже седьмого утром, то какое было бы счастье. А теперь все поменялось.

– Ты не звонил.

– По телефону бесполезно такие вопросы решать.

– Слава, я ухожу.

Я развернулась к двери нашей комнаты. Славка бросил букет на кресло в прихожей и рванул за мной.

– Ну брось это, Лен, мы с тобой много пережили, ну зачем теперь? Я не пойму: ты что, железная, что ли, или, может, кто есть? Если так, то скажи хотя бы.

– Слава, в отличие от тебя у меня никого нет. Уж извини, зарекалась эту тему не поднимать, но ты сам начал. И если честно, даже не из-за твоей новой женщины. Просто как-то в один момент увидела все наперед. Все-все, как будет.

– Так. Ну, я понимаю, Асрян постаралась. Я думал, ты умнее и осознаешь, что она тебе завидует.

– Она этого и не скрывает.

– Прекрасно. Лесби-шоу какое-то.

– Прекрати, плоские шутки тебе точно не идут.

– Лен, то, что есть между нами, дорого стоит.

– Очень дорого. Для меня это бесценно. И так будет всегда. Мне кажется, всю жизнь. Просто не всегда получается жить с тем, кого любишь. Много еще всякого вокруг. Всякие обстоятельства. Люди вокруг нас, деньги, которые надо где-то постоянно брать, твоя операционная, квартира, которой нет… мой ребенок, наконец…

Я не заметила, когда начала плакать. Слова расплывались в тумане.

– Ты пойми одно, Слав: я тебя не виню. Какой ты есть, такого я полюбила и люблю. Не извиняйся больше, я тебя очень прошу. Иди своей дорогой.

– Так… Ну ни хрена же себе… Лен, я тебе честно скажу: я такого от тебя никак не ожидал. Мне все-таки кажется, ты не все мне говоришь.

– Может, и не все.

– Так что, все-таки есть тело, решающее проблемы?

– Это было бы слишком просто.

– Это все полное дерьмо. Так не должно быть.

– Хватит, Слава. Врач сказал, что нервничать нельзя.

– Ну, раз нельзя, значит, нельзя. Я готов сделать так, чтобы ты не психовала.

– Я правда хочу остаться одна. Я не шучу.

– Не могло все так за неделю поменяться. Передай Асрян большое спасибо от меня.

– Ты забыл про главное: ведь ты не только со мной жил все это время. Еще есть Катька.

– Я старался.

– Вот это правильно: ты старался. Больше не надо, я уже решила.

– Я не пойму, ты что, правда хочешь, чтобы я сейчас собрал вещи и ушел?

– Не надо ничего собирать, я сама сейчас поеду к Асрян. Мы отсюда переедем, поближе или к Ирке, или к родителям. Тебе нет необходимости съезжать.

Он уселся на кровать, обхватив лицо руками. Волосы совсем отросли, моя розовая резинка так и осталась, заменяя положенный каждому мужчине поход к парикмахеру раз в два месяца. Интересно: неужели он с этой резинкой и с ней тоже сексом занимался?

– Лен, ты что, считаешь, что я смогу в этом доме, на этой кровати быть с кем-то другим?

– Не знаю. Наверное, нет. Я бы точно не смогла. Слава, я тебя только об одном теперь прошу: не мучай меня. Мне надо как-то пережить, и пережить так, чтобы ни я, ни Катька не пострадали. Я вообще не хочу ругаться. Не хочу тебя ни в чем обвинять. Не твоя вина, что мои чувства оказались сильнее.

– Вот это оставь мне решать, такое право все же у меня есть. Остальное, я вижу уже, ты решила без меня. Знаешь: правда было бы легче, если бы ты с кулаками набросилась или орать начала. Был бы хоть один маленький шанс. А так ни одного не оставила, Лен. Вообще не оставила. Я же не слепой.

– Я знаю, что это не в манере большинства женской половины, и многие бы просто сделали вид, что ничего не замечают, забеременели бы тайком, наконец. Так, наверное, правильно. Но не могу… душа разрывается. От одной только мысли. Не ревность, нет. Это что-то другое. Намного больнее.

– Я понял. Можешь не продолжать, Лен, я все понял. И так хреново. Из нас двоих пальцем можно ткнуть только в мою персону… Ты сейчас все же где собираешься оставаться? Я имею в виду хотя бы сегодня?

– Я поеду к ребенку.

– Уже поздно. Я могу остаться переночевать на кухне или в детской. Дергать тебя не буду.

– Нет, это просто мазохизм, а не предложение. Пробок нет, я уже через полчаса буду на месте.

Я поднялась с кровати, решив собрать хотя бы сменное белье и взять косметичку в дорогу, но Славка тут же схватил меня за руку. Накрыло волной его запаха, губы на моей шее, сбивающееся дыхание, руки, которые никогда не знали отказа, до чего бы они ни дотрагивались. И тут оказалось, что у меня больше нет никаких сил. Нет возможности даже дышать. Я лежала, не шевелясь, слезы текли сами собой, глаза закрылись. Мне представилось, что именно так чувствует себя человек, когда его кладут в гроб. Точнее, ничего не чувствует. Славка застыл.

– Лена, я умоляю тебя. Как я-то буду дальше, после всего этого, ты подумала?

Говорить я тоже уже не могла. Он отстранился, сел на край кровати и превратился в рыболовный крючок. Совсем будет горбатый к старости. Только я этого уже не увижу. Так и закончились наши целых два года. В полной тишине.

Через несколько минут я с трудом отодрала себя от кровати, покидала что-то в сумку, выложив из нее новые летние босоножки, и закрыла за собой дверь.

Кончено. А на самом деле только началось. Никогда не заживет. Иногда всякая чушь из женских романов на самом деле становится правдой. Некоторые вещи бывают только один раз.

Через час я уже лежала в обнимку с Катькой под большим пуховым одеялом. Теплая, маленькая, длинные ручки и ножки, как палочки. Какое блаженство! Хорошо, что спит, хорошо, что одни в комнате, хорошо, что поздно приехала и все разговоры перенеслись на еще свободное от работы завтра. Теперь можно спокойно глотать слезы, не сдерживаясь и не боясь тяжких приступов удушья. И уж точно ничего не приснится, и даже не из-за новых волшебных таблеток, а просто я сейчас знаю совершенно точно: ничего не случится. Голова была совершенно пустая. Даже не возникало никаких картинок нашего совместного счастья, которое было тогда, в самом начале. Как же это иногда бывает полезно – пустота. Легче забыться и упасть в никуда.

Утром около десяти разбудила эсэмэска от Славки, в которой он сообщал, что нам с Катькой нет необходимости метаться, что вещи он забрал, хозяйке отослал денег полностью за январь. Просил, чтобы я не оставалась ночевать одна. Что будет приезжать, если мне надо. Глупость какая. Но все равно спасибо.

Можно было расслабиться и до обеда еще овощиться у Асрян, а потом ближе к вечеру поехать домой. Народ кое-как поднялся только к двенадцати часам, так что завтрак в итоге превратился в обед. Катьке и Стасу накрыли в детской.

Взрослые ели на кухне. Иркин муж, понимая важность момента, быстро запихнул в себя тарелку борща и удалился из кухни. Ирка, дождавшись, когда он закроет за собой дверь, начала свое обычное общение спиной: видимо, мытье посуды или помешивание чего-то важного у плиты прочищало ее сознание и помогало делать правильные выводы.

– Так он вещи вывез, говоришь?

– Вывез.

– Эх, жалко, ты за рулем. Допили бы портвешку. Муж приволок из Лиссабона. Ну ладно… Так, с соседкой я созвонилась. Она согласна сдать. Всего одиннадцать тысяч с коммуналкой. Это просто супер, если учесть, что там не такой срач, как в вашей. Я думаю, в субботу надо все собрать, а в воскресенье Сашка найдет машину перевезти.

– Я братьев попрошу.

– Ну или так. И все, Лена, слышишь? Надо хотя бы полгода-год без переживаний прожить. Пролечиться несколько месяцев, походить к дядьке и, главное, спокойно. Все должно быть очень-очень спокойно. И вообще, я бы, конечно, хотела, чтобы у тебя в итоге появился кто-то не осложняющий жизнь, а, наоборот, хоть в чем-то помогающий. Наконец, чтобы мужчина о тебе позаботился. Пусть даже какой-нибудь женатик, но с деньгами и эмоционально устойчивый. Чтобы не в эмоциях, а в денежном эквиваленте мог оценить твою распрекрасную задницу. Да и то пока и этого не нужно. Любая лишняя эмоция сейчас – это потенциальное обострение. И больше про высший любовный смысл не будем. На работе сейчас все тихо?

– Более чем. Спасибо Костику. Перевели на работы, которые и так будут делаться без моего участия. И зарплата больше.

– Отлично. Так что в состоянии будешь на тех выходных перебраться?

– Все равно придется: квартира до конца месяца оплачена. А там я оставаться точно не хочу.

– Замечательно.

Уехали мы с Катькой около шести, кое-что купили по дороге, чтобы не умереть с голоду, еще купили какие-то мелочи для начинающейся школы.

Поиски ключей в сумке перед дверью квартиры заняли целую вечность. Руки дрожали. Рядом терлась Катька, увешанная пакетами. Видимо, со стороны мы выглядели беспомощными и жалкими, потому что поднимавшийся выше старичок не удержался и помог нам справиться с вечно застревающим замком и сумками. Дома все осталось почти как прежде, не хватало только Славкиных вещей в нашем общем шкафу. Он ничего не взял даже из того, что мы покупали вместе: холодильник, микроволновка, стиралка, телик и комп. Все оказалось на месте, кроме его самого.

Приняв таблеток на ночь, я опять совершенно без страха завалилась с Катькой в детской комнате. Она была счастлива, но все же, уже почти засыпая, озвучила висевший в воздухе вопрос:

– А что, Слава еще не приехал? Или уже на дежурстве?

– Кать, мы с ним немного поругались. Я думаю, что мы с тобой пока поживем одни. Тетя Ира предлагает переехать в квартиру напротив. Что думаешь?

– Классно! А когда поедем?

– Я думаю, за пару недель соберемся.

– А давай побыстрее.

– Я постараюсь.

– Я тебя люблю, мамуля.

Вот такая дешевая манипуляция – и вопрос снят с повестки дня. Прощай, оружие. Не вспомнит теперь ни про Вовку, которого уже как полгода не было видно, ни про Славку. Не сохранит даже образ. Как славно.

В темноте стало тоскливо, полезли мысли о том, как же нелепо влюбиться первый раз в жизни, будучи взрослой женщиной и матерью, и как теперь больно. Ведь больше ничего не осталось.

Это всего лишь один такой раз, один за всю жизнь. Какой бы Славка ни был: слабый, ненадежный, эгоистичный, неверный и талантливый, способный прочувствовать меня до самых косточек, не говоря ни слова и не спрашивая ни о чем, но это только он, и больше уже никого такого не будет. А может, так лучше. Ничего не перечеркнется, и нет начала безразличию или ненависти.

Катькина подушка уже наполовину промокла от моих слез, проливавшихся тихо, без рыданий. Я встала, пошла в спальню, упала на аккуратно застеленную кровать. Пусто. Через несколько минут вернулась в детскую.

Утром выявились некоторые плюсы нашего с Катькой одинокого существования: на сборы уходило в два раза меньше времени, не занята ванна или туалет, быстрее и легче решался вопрос завтрака.

Оставив Катьку у ворот школы, я сделала еще один вывод. Наверняка многие мамашки-разведенки остаются одинокими исключительно по собственному желанию. Имея стабильный доход, жилье и уверенность в своих силах, они уже не хотят заморачиваться приготовлением большой кастрюли борща или горы мясных отбивных, когда можно просто доесть за ребенком куриный суп с лапшой. Просто никто не хочет признаваться. Лучше вообще ничего не чувствовать, чем пережить такую боль.

Далее дни пошли размеренно и без лишних эмоций. Как ни странно, ночь закончилась и начиналось новое утро, небо не упало на землю. Вчера высший разум забрал у тебя что-то, а сегодня хитро подмигнул и дал что-то взамен. Для начала, уже довольно приличное количество спокойных ночей без галлюцинаций, практически с декабря месяца, а для продолжения невероятно позитивный первый рабочий день.

Около двенадцати я приехала в ту самую новую клинику. Главврач, тот самый совершенно ненавязчивый интеллигентный дядька, которого я имела честь узреть еще на корпоративе, оказался на месте. Когда мы остались с ним наедине, он тут же выложил все карты:

– Леночка, я вам сразу скажу: не впадайте в рабочую истерику. Ваши товары мы используем очень широко, и не только потому, что они хотя бы не хуже всего остального. У меня есть некоторые другие причины. Поэтому сильно напрягаться и таскать сюда горы шариковых ручек не надо. Приезжайте тихонько раз в неделю. У меня вся информация по закупкам хранится, я вам буду по мере необходимости все это скидывать. Вы, наверное, недавно работаете?

– Восемь месяцев.

– Ну и не напрягайтесь: такая работа точно не волк. А кем до этого были?

– Эндокринологом, в сто двадцать четвертой медсанчасти.

– Ничего себе! Это вам большой плюс. Как там Маргарита? Она дурака на отделение не взяла бы. Сто лет ее не видел, все такая же сногсшибательная в прямом и переносном?

Он оживился, явно перебирая картины боевого прошлого.

– М-да, вот как быстро мы старыми стали, просто невероятно…

– Какой же вы старый! Просто на комплимент напрашиваетесь.

– Конечно, старый. Сорок пять лет, не шутки. Вы для меня уже недосягаемое в своей прелести дитя. Видите, с трудом решаюсь даже на маленькую лесть.

– Мне очень приятно слышать от вас комплименты.

– Эх, Леночка, да одна ваша молодость уже комплимент, сама по себе. Да что это я заскрипел, как старый дед! Не обращайте внимания, у мужиков тоже климакс бывает, причем иногда похлеще, чем у дам. Вы замужем?

– Нет, в разводе.

– Вечные терзания и поиски совершенства?

– Нет, все гораздо банальнее: отсутствие алкоголизма и спокойный ребенок.

– Это существенное оправдание. А вообще, все это из пустого в порожнее. Очень мудро раньше поступали: родители родили, вырастили, познакомили и женили. Без вариантов и альтернативных источников. И никаких разводов. Семья к любви, знаете ли, весьма относительное касание имеет.

– С некоторых пор я с вами соглашусь, хотя еще полгода назад предала бы анафеме.

– Это просто взросление всего лишь… Так как мы договоримся? По пятницам около часа вас устроит?

– Конечно.

– Может даже, в этом году немного расширим с вашей конторой закупки. Мы через месяц-другой отделение интенсивной терапии открываем коек на десять, так что… Ну это потом обсудим. Можем сейчас спуститься в ординаторскую, выпить кофе. У вас как со временем?

– Я должна быть у вас сегодня до конца рабочего дня.

– Замечательно. Я летом с Туретчины хороший кофе привез и, главное, много. Пойдемте.

Кофе правда оказался вкусный. Ординаторская походила на офис какой-нибудь богатой компании: хорошая мебель, на всех столах компы, большой телевизор, много кухонной техники и всяких заморских вкусностей. Частная клиника – это хорошо.

Народу в ординаторской было немного. Главный познакомил меня с тремя докторами, но даже они оказались другими, отличались от простых больничных, как моя каморка в приемном покое от этой комнаты. Впервые за последние восемь месяцев я сильно расстроилась. Господа, не обращая особо на меня внимания, трепались про уровни сахара, про тиреотропный гормон и кетоацидоз, при этом периодически отвлекаясь на рекламу турагентства и ругая египетские отели. Сердце сжалось, кофе остыл и потерял аромат.

Через двадцать минут я попрощалась и грустно поплелась к больничной стоянке. Машины там тоже стояли все как одна заграничного производства.

Так, Сокольникова, просто возьми и порадуйся за людей. А то, что тебе не так повезло, – сама виновата. Может, надо было еще поискать, а не бросаться ради пламенной любви в омут с головой. Короче, хрен со мной – и точка. Радоваться надо, что теперь вообще не придется напрягаться, спасибо Костику. А летом – Турция, однозначно. С Катькой и Асрян. Или Болгария, на худой конец.

По дороге в школу мысли крутились вокруг переезда, срочного и так мне необходимого. После телефонных консультаций было определено: братаны быстро перевезут вещи в пятницу вечером на «Газели» какого-то приятеля. Опять незнакомый человек с маленьким грузовичком разрезает мою жизнь на части. Решено пока не ставить в известность родителей, хотя Катрин в субботу расскажет бабушке все в красках, без всяких сомнений.

Оставались несколько тоскливых вечеров. Было страшно и одиноко. Я находила спасение в постоянном общении с Катькой и двойной дозе волшебной отравы на ночь. Помогало – утром все обнаруживалось на своих местах.

Наконец наступила пятница. Все прошло быстро, без лишних нервов и переживаний. Новая квартира была гораздо светлее, приятнее и комфортнее. Мою кухонную технику и стиралку пришлось отвезти в родительский гараж, так как тут имелось все: и приличная кухня со встроенной техникой, и вся необходимая мебель. Катька была вне себя от радости, и меня тоже накрыло волной энтузиазма.

Асрян, закончив в десять внеплановую консультацию, пришла мне на помощь. Детей мы загнали спать в Иркину квартиру, а сами ползали по моему новому пристанищу, похлебывали вино, истерично ругали бытие и были совершенно так же истерично счастливы.

Около двух ночи основное показалось разобранным, так что вечер завершился огромной пиццей. Мы с хохотом обсуждали последнюю асрянскую клиентку – успешно-деловую, но совершенно фригидную тетку. Мадам искренне не понимала, как же это муж вместо работы на благо семьи может заниматься сексом с секретаршей. И это в самый разгар трудового дня, когда решаются важные денежные вопросы. Хохотали до икоты и валялись на кухонном полу. Наконец ресурсы еды и физических сил оказались исчерпаны. Асрян собрала коробку из-под пиццы в мешок. На выходе из квартиры она посмотрела на меня совершенно серьезно.

– Я все сегодня ждала, когда же ты начнешь рыдать. Слава богу, не случилось.

– Ничего, сейчас уйдешь, и начну.

– Давай-давай, а то ты же знаешь: эмоции лучше наружу, чем внутрь.

– Настоящий мозгоправ.

– Это мало кто понимает до конца. Кстати, место для машины тебе тоже отвоевала. Через одно от моего, всего шесть сотен в месяц.

– Спасибо.

– Таблетки сегодня не пей, а то вообще не проснешься.

– Гуд.

Почистить зубы я не смогла и завалилась одетая на новую кровать, слишком большую даже для пары больных ожирением. В прежней квартире было наоборот: маловато для двоих. Перед самым засыпанием в мозгу отпечатался запах свежести и недавно законченного ремонта, заставлявший предвкушать новую жизнь. Неразличимо и мимолетно. Все потому, что никто, теперь уже никто и никогда, не сможет заменить больших чутких пальцев и непослушной цыганской копны волос. Тот самый момент настоящего счастья, какое только можно себе представить. Теперь он с ней, и все продолжается: несколько раз в неделю наскоро намыливает нечесаную шевелюру, а потом, не высушив, завязывает волосы розовым цветом. Больно.

Не хочу, чтобы чужие руки дотрагивались до волос, стянутых моими воспоминаниями. Господи, или кто еще там есть, прошу… так прошу, что сил нет. Ни о чем другом больше никогда не попрошу так, как об этом. Когда перестанет болеть? Хотя бы просто знать, когда. Остальное можно как-то преодолеть и пережить самой. А это нет, невозможно, не хватает воздуха. В прошлом году была жизнь, а теперь ничего не осталось, теперь – всего лишь существование. Да и черт с ним! Жизнь любой порядочной женщины должна заканчиваться с рождением детей. Дальше уже живет только потомство. Короче, засуньте, мадам, свои страдания себе же в задницу, поделом вам. Даже странно, дед, что ты появился. Я думала, что ты-то презираешь меня больше всех.

Дед теперь не сидел на стульчике возле крыльца, а обосновался посреди грядок с клубникой, вооруженный маленькой тяпкой. Видимо, надо было прополоть, но аккуратно, не задевая корней. Дед полол и двигал за собой маленькую табуреточку, медленно, вперед и вперед, а я взгромоздилась на его законный стул. Дед периодически поглядывал на меня, улыбался и продолжал ковыряться в бабушкиных посадках.

– Вот раньше бы, Лен, вспомни: никогда бы не стал в грядках ковыряться. А теперь даже очень люблю. Земля теплая, живая.

Говорил и улыбался. Радостно и счастливо, как раньше.

– А помнишь, как ты бабку доставал, зачем все эти сельскохозяйственные издевательства? А какой потом зимой был компот и варенье! Мы теперь с мамой вообще не делаем заготовки, представляешь.

– Да уж, варенье вкусное было… Да если и не варите, разве ж это главное. Живите тем, что радость приносит. А я вот теперь только вспоминаю. Все смеюсь… Помнишь, как родителей надули с музыкалкой, вот хохма, а, Лен?

– Правда круто было.

– А потом, вспомни, когда ты в институт поступала, тоже смешно. Как мать-то дергалась. Я-то последние годы совсем плохо помню: вот как раз только до твоей свадьбы, а дальше все как-то путано… Ну, да и ладно.

Дед размеренно обрабатывал грядки. Красные ягоды висели сочными пятнами, и даже хотелось попробовать: так сильно распространялся запах спелой клубники.

– Дед… ты вроде опять, как был раньше. До того, как умер.

В ответ он только улыбнулся и продолжил работу.

– А что, ты думаешь, я ничего не поняла? Я не дура. Прекрасно все помню. Это точно был не ты последние разы. Даже взгляд и голос не твои. Так что можешь и не объяснять. Не знаю, что это было, но не ты. А теперь я тебя узнаю. Хорошо, что не бросил меня.

– Я тоже тебя люблю, Ленок. Уж не знаю, кто это тебя беспокоил вместо меня. Поэтому и не приду больше. Только хуже тебе от этого, я чувствую. Хочу, чтобы ты просто прожила счастливо. Для этого много не надо. А что сделано, так или не так, уже не жалей – черт с ним, пусть мхом зарастет.

– Как же я без тебя буду?

– Почему без меня? Ты же меня помнишь, значит, я жив.

– Это все полурелигиозные глупости, про память.

– Не… самое-то и смешное, что не глупости. Кто ж это знает до конца, что такое память.

– Все равно тоскливо.

– Ты это прекращай, что за сопли распустила! Негоже. Иди сюда лучше, ягоды вон какие.

Как легко, оказывается, тут ходить, такая легкость в ногах. Дед протянул мне пару огромных клубничин, и вопреки всякой логике они оказались невероятно сочные. Все не по правилам, откуда ягоды здесь – непонятно.

– Так что, Ленок, прощаться я с тобой не буду. Все равно не скоро, но встретимся. Но до встречи надо большую дорогу пройти. Иди, иди.

Я повернулась, не понимая, куда же надо двигаться, ведь вокруг нашего дома одни поля. Ветерок и тишина, никакой дороги нет.

– Дед, куда идти-то, тут никакой дороги.

Дед замахал тяпкой в непонятном направлении.

– Да откуда ж тут дорога?! Да и вообще, разве она есть, дорога-то, в жизни. Не слушай никого – никакой дороги нет. Это все остальные думают, что она есть, сопляки, и тебе уши промывают. Не нравится, видишь ли… Как же это чудаки всякие пытаются через поребрик перелезть. И никто ж не видит, что нет ни дороги, ни поребрика. Ни дороги, ни поребрика – ничего вообще, кроме нас с тобой теперь. Все, Ленок, не приду больше, уже хватит.

Он опять замахал своей тяпкой. Я повернулась и пошла, не сказав ни слова на прощание.

Как долго шла и куда, что видела, так и не вспомнилось утром, но, главное, спала в кровати, ничего не разрушила и не спалила.

Все, теперь надо просто каждый день пить волшебные таблетки на ночь. А то потом – пришел, понимаешь, заявил, что больше не появится. Лучше вообще бы не приходил и ничего не говорил. Главное, что теперь это был именно он.

О произошедшем я не стала рассказывать Ирке.

Впереди два выходных, сегодня еще день уйдет на квартиру. Детей решено было отправить вместе с Иркиным мужем в кино и на аттракционы. Сашке оставалось три дня до очередного рейса. То ли по причине беспредельной еврейской святости, то ли из-за предвкушения скорой свободы, но он ни словом, ни жестом не возражал против такой траты последних дней на суше.

Мы с Иркой, выпив утренний кофе, закончили уборку и раскладывание вещей. Около двух часов наши силы полностью иссякли, и мы сели в новой кухне за стол с ощущением совершенного подвига.

– Ну вот, Ленка. Это будет началом новой жизни. Старую долой.

– Ага. Долой.

Потом мы перебазировались на Иркину кухню, благо теперь это перемещение занимало не больше одной минуты. Пить больше не было здоровья. Сашка с детьми вернулся около шести и с удивлением обнаружил на плите борщ, котлеты, пюре и ни грамма спиртного.

– Девочки, если все так плохо, могу еще пожертвовать вечером: сходите куда-нибудь выпить мохито.

Мы синхронно ощутили тошнотный комок в горле.

– Не, дома посидим.

Дети есть уже не хотели, Катька буквально несколько минут повисела у меня на голове и унеслась вслед за пацаном. Через секунду дверь в детскую открылась вторично, и нам с Иркой было безапелляционно сообщено о повторной совместной ночевке. Разрешения никто не дожидался. Муж за тарелкой борща представил пошаговый отчет о дневных передвижениях. Кратко и весело. Катька пребывала в абсолютном счастье: теперь не могло быть и речи о вечернем одиночестве перед очередным заезженным мультиком. Сашка ушел в комнату, а мы заперлись на балконе покурить.

– Детям пришел кайф. Как будто их всегда и было двое. Что думаешь, Ирка?

Асрян посмотрела на меня серьезно.

– Если бы не ты, Стаса сейчас не было бы.

Она говорила совершенно спокойно, никто не требовал от меня ответного поклона. Все равно теперь неприятно вспоминать тот момент.

– Давай больше не будем про это.

– Давай не будем.

Мы докурили сигареты и разбрелись.

Я без особой цели открыла свой ноутбук. В рабочей почте висело сорок непрочитанных писем, тупых и никому не интересных. И в личной оказалось два письма. Первое от Иркиного доктора – назначение прийти наконец на первую консультацию. И еще было второе:

Буду подыхать и еще последний разок вспомню о тебе. Не звоню. Боюсь, вдруг ты трубку не возьмешь. Дурак совсем стал. Вчера ночью бредил: а что будет, если умру лет на двадцать раньше тебя? Паршиво на душе. Все надеюсь: вдруг вернешься. Вроде как сам ушел, придурок, а ведь это ты все решила. Я заслужил. Прости, больше не буду писать. Просто каждый вечер не могу заснуть: все думаю, не вышла ли ты на балкон без трусов. Соседи бы оценили. Я люблю тебя. Ленка, я уже умер.

Отвечать не стала и даже не забыла выпить таблетки. Чтобы не выйти на балкон без трусов.

Дед и правда сдержал свое слово и никогда больше не приходил. Ни он, ни кто другой. Волшебные пилюли из Кащенко оказались хороши, так что я так ни разу и не сходила на мозгоправный сеанс.