Таким макаром и дотащились до конца зимы. Спасибо Асрян, почти насильно воткнувшей в мою жизнь пусть съемный, но домашний комфорт и минимальный дизайн, покой и размеренность. А также спасибо Костику, предоставившему возможность практически постоянно бездельничать и получать за это деньги. Теперь периодически приходили мысли об ипотеке. Хорошо бы было купить именно эту квартиру.

Регулярные субботние посещения Катериной моих родителей теперь оказались под угрозой полного прекращения. Пара выходных уже была пропущена. В этом изменении расписания обнаружилась большая польза, так как пока пришлось дать всего лишь краткий телефонный отчет о переезде безо всяких подробностей. Личная же встреча с мамой все равно привела бы к необходимости дать более внятные объяснения. Падение интереса к моей персоне объяснялось еще и появлением на свет второго внука, именно внука, на три недели раньше срока, но вполне здорового. Мама ежедневно пропадала теперь у брата на квартире, преисполнившись новым чувством долга и новым счастьем.

Каждый следующий день был таким же, как и предыдущий, таким же, как следующий. Главное было не оказаться вечером наедине со своими мыслями. Даже пара-тройка часов, проведенных за рулем в одиночестве, казались невыносимыми. Я все время ждала и боялась, что вдруг Сухарев позвонит или напишет. Наедине с собой становилось совсем пусто и мрачно.

Как-то раз я не заметила, как после обеда вместо возвращения в офис я приехала в больницу. Наверное, потому что была среда. Люся, как всегда, сидела на боевом посту. Она увидела меня, разулыбалась, с воплями разогнала несколько пациентов по смотровым ожидать врачей и затащила меня в сестринскую.

– Ну, Лена Андреевна, как я рада! Как живешь?

– Ничего, сняла тут с Катькой новую квартиру, очень прикольную. Ремонт хороший, хоть и малюсенькая. Подругу мою помнишь? Мальчик у нее еще подавился, трахеостому ставили.

– Помню.

– Ну вот, с ней в одном подъезде. Катька счастлива. Я теперь ее почти не вижу дома. Да и мне веселее, только бы не спиться.

Люся загоготала.

– А как ее муж-то терпит?

– Он в море по полгода.

– Хороший муж.

– Хороший, даже если бы не плавал. А ты сама как?

– Да все по-старому. Боремся. Разве ж тут что изменится когда-нибудь. Без вас скучно. Все вспоминают: и сестры, и врачи. Даже фельдшера со «Скорой помощи» спрашивают где.

– Приятно.

Мы сварили по чашке кофе. Люся никогда не распространялась про свою личную жизнь и всегда на любые вопросы о себе выдавала информацию только о работе. И молодец. Кофе был сносный. Мы сидели и блаженно его хлебали. Я не выдержала первая.

– Как там Сухарев поживает?

Люся оказалась готова к этой теме. Наверное, как только меня увидела в дверях, уже все и поняла.

– Давно вы разъехались-то?

– Сразу после Нового года.

– Я так и поняла. У них графики на февраль стояли вместе. Ее родители отремонтировали квартирку, сами свалили на дачу. По-моему, Сухарев там уже, хотя врать не буду.

– Неужели он все это треплет по углам?

– Нет. Не треплет. Ходим мы угрюмые, с операционной не вылезаем раньше восьми-девяти вечера. Говорят, к маю собирается защищаться. А к концу года заведка его уже уезжает. Так что все супер. Это все бабец его треплет, счастливая ходит. Дура полная. Пыталась с ним в операционной днем работать, но он ни в какую. Так с Пашкой и стоит. Народ на него смотрит косо, но это ненадолго, привыкнут со временем. Да пусть, Лен. Слабак и карьерист. Небось еще сопли на кулак наматывает по вечерам. А тебе нормального мужика надо.

– Ты знаешь, так тошно сейчас, что даже не могу понять, как люди любят или влюбляются.

– Да это пройдет. Время, оно, знаешь… И вообще, надо тебе снова врачом идти. В жизни обязательно должно быть что-то настоящее.

– У меня Катька есть.

– Ой, не придумывай! Это у всех есть, у кого матка не отсохла.

– Я сейчас подумываю о жилье. Так что какая тут медицина?

– Ну да… если бы не Сухарев, могла бы хоть для души у нас дежурств парочку взять.

– Не. Не хочу ни с ним, ни без него. Пусть оперирует себе. Это для него важнее всего.

Потом мы говорили про все по чуть-чуть. Моя заведующая валялась с тяжелым обострением хронического бронхита в пульмонологии и параллельно осуществляла тщетные попытки бросить курить, отчего страдало все отделение. Болела она всегда без отрыва от производства: утром спасательная капельница – и в бой, благо что соседние этажи. Зав реанимацией подцепил от какого-то наркомана туберкулез, а может, и не от него, а когда-то раньше; слава богу, закрытая форма, и он мог уже через пару месяцев выходить на работу. Сам сейчас лежит где-то в Пушкине, в санатории. Кардиологическая Светка вышла замуж за Васильчикова с моего отделения. Случилось это спонтанно: Сашку выселили из общаги, и сердобольная Светка сдала комнату внаем.

Поохали, посмеялись. Около четырех я рванула за Катькой в продленку и в машине дала себе слово больше никогда в больницу не приходить.

Той ночью первый раз за многие годы случился нормальный человеческий кошмар. Утром я проснулась в слезах. Снилось, как позвонила Люся и сообщила про какую-то дурацкую аварию. И вот заснеженное промерзшее кладбище, черный холм из свежевскопанной земли, Славкина мама, Костик с женой, какие-то еще знакомые лица из больницы, Пашка, заплаканная заведующая нейрохирургией. Белокурая девушка в черном платке прямо около гроба, вместе со Славкиной матерью в обнимку. А я прячусь, прячусь, как вор, за толстым стволом дерева, метрах в двадцати. Далеко, из-за расстояния и толпы людей не вижу его. Все они его видят, а я нет. Мне тут не место. Вот и прячусь, как будто кошелек с мелочью стащила. Жду, не чувствуя холода, жду, когда же они все разойдутся и пойдут плакать в теплое помещение. А мне не положено… для меня только свежая могила, крест… Я могу только после всех…

А если правда когда-нибудь ты умрешь, то, наверное, и для меня жизнь кончится. Не виню ни в чем, ни в слабости, ни в амбициях. Пусть все так. Ведь даже страшно подумать теперь, что тебя могло и не быть в моей жизни. Не забывай меня, пожалуйста, прошу тебя. Хочу хотя бы знать, что ты есть и что я у тебя была. Ничего не осталось, даже фотографии твоей, представляешь. Смешно… Я вот теперь, скорее всего, по-настоящему здорова… Все ушло, и почему-то именно сейчас. Хотя нет, я на самом деле понимаю, почему вдруг поправилась. Теперь я действительно нормальная, теперь я – как все. Душа не рвется. Нет ни тебя, ни больницы, ни даже Вовки… Тоже ведь надо было набраться сил, чтобы уйти. Теперь все как у всех: все спокойно. Простая питерская разведенная тетка под тридцать. А я, ты знаешь, совершенно не страдаю. Теперь стало совершенно ясно, что никого уже не буду искать. Я вполне могу жить с Катькой одна, тем более что уже не брожу по ночам. Если повезет, то, может быть, в будущем кто-то появится рядом со мной. Может, просто хороший друг, а может, даже с деньгами. Надежный, спокойный. Я не хочу больше так мучиться. Господи, когда же отпустит…

В самом конце февраля позвонила мама и довольно обиженным тоном осведомилась, не прибудет ли Катька утром в субботу. Пришлось потратить час на убеждение ребенка проведать бабушку. Убедить не получалось, так что Ирка решилась пойти на встречное преступление: отправила своего пацана до воскресенья к родителям мужа; Катьке тут уже пришлось смириться. Зато мы с Асрян имели в результате такой комбинации целый свободный день.

Полдня мы потратили на бессмысленные походы по магазинам. Купили пару симпатичных платьев для Катерины. Ирка разорилась на какие-то супердорогие французские туфли. Потом страшно нарушили диету в итальянском ресторане и решили посетить нашу бывшую старосту Наташку Пивоварову.

Асрян зависала в социальных сетях и выловила там немало фамилий из прошлого. Вернулись, оставили машину перед домом и вызвали такси.

Завалились мы к Пивоваровой около шести, естественно, с парой бутылок вина. Староста теперь считалась узнаваемой личностью в среде питерских патологоанатомов, что и неудивительно. На кафедре числилась уже почти доцентом, занималась только криминалом. В довершение имела репутацию очень сложно подкупаемой особы. Хотя в редких случаях, когда считала нужным, могла сама пойти навстречу. Кому – следствию, подсудимому или родственникам потерпевших, это она решала сама. По дому болтался племянник, ребенок двоюродной сестры, скончавшейся два года назад от передозировки героина. Своих детей и мужа не обнаружилось. Зато в квартире был хороший ремонт, перед подъездом стоял «БМВ», на рабочем столе валялась груда писанины. Годы сделали Пивоварову мягче. По крайней мере, нам она была искренне рада.

Мы продолжили нарушение диеты, заливая совесть алкоголем, который сильно расслабил. Мы с Асрян то затевали перекрестный допрос, то слушали пивоваровские сбивчивые монологи. Из разговора сделали вывод: староста за годы работы с молчаливыми подчиненными стала добрее относиться к живым.

– Ну, в том, что Ирка преуспеет в своем мозгокопании, никто и не сомневался, но ты-то, Сокольникова, блин, ты ж талант! Эх, вот идиотское государство: врачи уходят, а дураки остаются.

Поскольку тема оказалась для меня не нова, в душе ничего не всколыхнулось.

– Свои собственные стабильные деньги много что компенсируют, Натаха. Так сказать, самостоятельная женщина.

– Не верю, что ты одна.

– Последние пару месяцев точно одна, даже не сомневайся.

– Черт, Асрян, ну если такие конфеты одни, то что мне-то говорить? Вообще никаких шансов. Тем более теперь я вон, девушка с нагрузкой. Пацан все никак в себя прийти не может: то кидается на меня с криками, то плачет на коленях.

– А он что, до последнего с ней жил?

– Нет, конечно. С бабушкой последние полтора года был. Уже когда совсем плохо стало, я по блату сестрицу в Девяткино заперла. Там теперь хороший наркологический центр. Прожила там около шести месяцев. Мы уже думали: все – стойкая ремиссия. Вот каждый раз удивляюсь, девчонки, ведь мы ж медики, все понимаем про всех, а как самих коснется, так тоже начинаем то в святого духа, то просто в чудеса чудесные верить. В общем, погибла неожиданно, из-за передоза, через полтора месяца после выписки. Мы даже не успели понять, что она опять. Я думаю, сама передознулась. Устала, и все. Это ее право, в конце концов, ведь в последние два года уже и ВИЧ, и гепатиты… Я сама вскрывала… Не хотела, чтобы кто-то другой ковырялся. Что там было, страшно сказать. Ни легких, ни печени, ни мозгов. Вот так вот. А бабушка уже старенькая, тетка моя. Так что пацан у меня.

– Ну и хорошо, теперь не одна.

– Ну да, теперь не одна. Ой, давайте про живых уже. Кто про кого что слышал, выкладывайте.

В ходе дальнейшей болтовни мы быстро поняли, что последнее время совершенно выпали из пространства. Наташка знала все и про всех. Многие поразводились, многие ушли, как и я, из медицины, кто-то даже эмигрировал вслед за Петькой. Его бывшая жена нашла после развода состоятельного американского хирурга. Теперь сидит дома, не работает.

Мы веселились. Я вспомнила про свою детскую влюбленность в Петьку, а Ирка со смехом прокомментировала:

– Вот, Сокольникова, тебя бог и наказал. Не любила своего Сорокина, парень и запил.

Наташка, как ни странно, за меня вступилась:

– Ты че, Асрян?! А еще мозгоправ хренов! Да он бы другие поводы нашел еще сто раз спиться, чего говоришь-то?!

Ирка ржала.

– Наташка, как у тебя раньше было плохо с юмором, так и сейчас.

– Да вообще, разве мы меняемся, Ир? По-моему, какими были, такими и остались, и это круто. Тут как-то, знаете, встретила из параллельной группы… помните, Петькина первая любовь… бросила его из-за какого-то кошелька… черт, не помню, как ее зовут. Столкнулись в Гостинке, сели кофе выпить. Я даже удивилась, что она до меня снизошла. Потом только сообразила: она ж в патанатомии работает, в Институте Отто. Значит, в их местном морге. Наверное, решила со мной повасьваськаться на всякий непредвиденный случай. Моя фамилия у многих в горле поперек стоит. Думают, что я не в курсе, кто и как мне косточки перебирает. Правильно, пусть боятся, а то совсем оборзели: какие угодно заключения лепят за бабки, никаких границ уже не осталось.

– Да ладно, ты, смотрю, тоже не на зарплату живешь.

– Я и не говорю, что вся пушистая, но надо хотя бы самой принципы-то иметь.

Наташкин моральный облик не был так занимателен, как сюжет про Петькину бывшую.

– Так, Натаха, про деньги мы поняли. Ты от темы отклонилась.

– Да-да… Так вот: сидим, кофе пьем, о том о сем, мне тоже любопытно все-таки, что у нее да как. Она же, как и ты, Сокольникова, в примах ходила, только нос задирался на два этажа выше, чем у тебя. Говорили о том о сем, а потом чувствую, какая-то она вроде и такая же, вся довольная собой, и так же высокомерно на меня смотрит, но глаза совсем другие. Как у бабушки. Старые такие, ничего в них уже нет. Даже немного про себя заговорила: развелась со своим богатым, детей от него не родила, материально от него оторвать не смогла ничего путного, только вот успел ее в Отто устроить. Ну хоть работа. Через час мы и разошлись: она пошла в метро, а я – в город.

Около десяти мы с Асрян и Наташкой спустились во двор и еще полчаса прощались возле подъезда в ожидании такси. Ноги уже держали не очень уверенно. На пьяную голову было решено: в этом году обязательно летом соберемся всем составом, съездим на Финский залив с шашлыками, отдохнем и опять почувствуем себя незагруженными жизнью студентами. Если, конечно, получится. Наговорились так, что в машине ехали молча. Я все думала: наверное, Ирка от меня очень устала, теперь я как новый домашний питомец. Но пока что одна я оставаться не могла совсем. Сейчас хотя бы не было Сашки, и я не лезу в их вечернюю интимную жизнь. Я погоняла эти мысли, не выдержала и вывалила все Ирке на голову.

– Дура ты, Сокольникова. Ты что, мне бы не помогла?

– Да нет же, конечно бы, помогла. Только вот думаю, есть у меня столько сил, как у тебя? И страшно становится, что нет.

– Ты все-таки тупая. Любая дружба – это же взаимообразный процесс. Я тоже что-то получаю, если вдуматься. Хотя бы самоутверждаюсь за твой счет. Самоутверждение – это уже немало для толстой армянской задницы.

Мы замолчали и тут же впали в дрему.

Минут через пятнадцать мы проснулись от звонка на моем телефоне. Номер был неизвестен. Часы показывали около одиннадцати. По пьяной инерции в голове пробежала волна возмущения: вот беспардонные люди, врач, между прочим, тоже человек, хочет отдыхать, спать, есть, выпивать и вообще… не хочет разговаривать по телефону. Звонила какая-то Светлана. Через несколько секунд я сообразила, кто это.

– Елена Андреевна, прошу прощения за беспокойство. Вы меня узнали? Это Света, медсестра. Я от Вербицких. У нас тут неважные дела. Последние несколько дней Полина совершенно не в себе. Врач приходил каждый день, ставили капельницы. Никого не узнавала, все с кем-то разговаривала, то смеялась, то кричала, злилась непонятно на кого. Я спрашивала у врача: может, в больницу, но он откровенно сказал, что смысла уже нет, а симптоматическую терапию можно и дома проводить, свои стены все равно лучше. Я и не возражала. Сегодня к вечеру Полина вроде успокоилась, а потом около шести часов слышу: что-то шепчет. Поближе подошла, стала слушать, а она такое бормочет – жуть: «Скучно, скучно все, бессмысленно, Елена Андреевна. Теперь все скучно, да и раньше тоже, как рыбки в аквариуме, непонятное движение…» Потом вроде стала звать какую-то Ирочку. Я сообразила, что это бывшая невестка. А потом вроде как пришла в себя, назвала меня по имени, даже поела что-то. Потом говорит: «Светочка, позвоните Елене Андреевне. Мне очень нужно с ней поговорить… Очень нужно. Спросите, не могла бы она при возможности заехать к нам». Вот я и набралась смелости, позвонила, не смогла до утра дотерпеть.

– А где же все родственники, сын?

– Они отдыхают на Кипре вместе с нянькой. А меня попросили пока с ней пожить. Да я и не против. Сомневаюсь только: застанут ли ее, когда вернутся.

Меня как будто холодной водой окатили.

– Я приеду. Сейчас приеду.

– Как мне неудобно. Я вас побеспокоила…

– Ничего, ребенок сейчас у бабушки. Я приеду.

– Я вам оплачу, спасибо большое.

Асрян уже проснулась и смотрела на меня с подозрением и недовольством.

– Ленка, ты чего, опять в партизан играешь?

– Да нет. Просто я эту тетку давно знаю. Классная. Столько больных проходит мимо, и никого толком не запоминаешь от перегрузки. А есть такие люди, что помнишь всю жизнь, все встречи с ними в подробностях. Вот у меня это Полина. Конечно, еще и бомжа повесившегося никогда не забуду, но это другое.

– У меня, кстати, тоже одна такая тетка есть. Пришла, когда ей лет тридцать восемь было. Жена одного бывшего бандита – такая скотина мужик, господи прости. Теперь в чиновниках. Ходила регулярно. Сначала просто слезы лила, потом говорила, потом больше слушала. А потом стала еще и к адвокату аккуратно ходить, как к врачу. В сорок лет развелась, отхватила у него три квартиры, загородный дом и фитнес-центр. Одну квартиру передала адвокату в качестве оплаты. А мне после развода подарила серьги с огромными брюликами.

– Господи, Ирка, тебя только бабки волнуют. Нет чтобы твоя тетя любовь нашла в сорок лет. Или, может, ты обижаешься, что основную работу ты проделала, а почти все адвокату досталось?

– Не, не тот случай. Я ничем не рисковала, а вот адвокат мог без головы остаться. Так что оплата справедливая.

Мы доехали до дома, Ирка вылезла, а я поехала обратно в центр, к Вербицкой. Дурные предчувствия смазали все краски прошедшего дня.

Однако когда я прибыла на место, выяснилось, что Светлана с перепугу немного сгустила краски. Полина лежала в полумраке, дремала, дыхание и пульс были спокойными. В комнате стояла духота, и сразу накатила новая волна алкогольного помутнения. Я тихонько вышла, прошла на кухню и попросила у Светы кофе. Бедная тетка уже явно находилась на серьезной стадии усталости и одичания, целую неделю проведя наедине с медленно, но верно затухающим человеком.

– Простите еще раз, Елена Андреевна.

– Можно просто Лена.

– Да мне так привычнее. Вы знаете, я уже давно этим занимаюсь… Уже, конечно, насмотрелась. В основном по приличным семьям… Только по рекомендации… Не то чтобы жалуюсь теперь, но тут как-то все не по-людски: взяли и укатили куда-то. Видели ведь, что ей хуже становится. Ну да что там! Невестка, конечно, баба крутая, я вам скажу. Вы знаете, это я виновата, что ей опять стало плохо. Все время сама к телефону подхожу: и к городскому, и к ее трубке. Не даю ей трубку снимать, чтобы не нервничала. А тут неделю назад что-то замешкалась и ее сотовый оставила на тумбочке, прямо около кровати. Слышу из кухни: она с кем-то говорит. Потом разнервничалась страшно, давление опять поднялось. Я давай звонить врачу и ее подруге, Валентине. Вы ее знаете. Та приехала, все увидела своими глазами, плакала… Потом долго у меня тут сидела. Много чего рассказала, все подробно: и что Полина старшую внучку сама вырастила, пока они были тут, и про вторую беременность, уже на пару с любовницей, про то, как она потом рвалась уехать к девочкам, хоть на время, но слегла. Я сама, знаете, полночи проплакала. Ведь что за сволочи такие: неужели все мало, неужели все эти квартиры да машины с собой в гроб завернут? Не понимаю… Ой, простите, я вас заговорила совсем.

– Все нормально. Кофе вкусный.

– Да вот, приходится еще параллельно другие навыки получать. Тоже пригождается.

Послышался шум из комнаты Полины, и мы обе ринулись туда. На тумбочке около кровати горел ночник, хорошо освещая происходящее.

Я не хочу это наблюдать, раз от разу. Неукротимое угасание. Не хочу.

Лицо совсем осунулось, щеки предательски горели диабетом, запах ацетона уже пропитал всю комнату насквозь. Начиналась еще и почечная недостаточность. На наше появление реакции не было никакой: она лежала с полузакрытыми глазами, что-то бормотала, прикрыв здоровой рукой рот. Светлана стала довольно грубо теребить ее за плечо. Вербицкая приоткрыла глаза и отняла руку от лица. Взгляд ее блуждал по нашим лицам, ни на ком из нас не остановился. Там, где была она, нас не было. Света позвала ее:

– Полина Алексеевна, Лена пришла. Вы же сами просили, Полина Алексеевна.

Пьяный, затуманенный взгляд бродил по темноте. Тело теперь стало совершенно беспомощным: могла двигаться только правая рука, но и она была слабой.

Мне подумалось, что угасание есть не что иное, как просто глупая неправильная последовательность, кем-то бездарно и второпях состряпанная модель существования материи. Кто-то был не в голосе, и никому из нас теперь не избежать пронизывающего каждую клеточку тела страха. Вот дед: в орденах и парадном морском кителе, с наградным серебряным кортиком, а потом вдруг немощное высохшее тело, даже не меняющее рельефа одеяла на кровати. Сначала «Шанель», аккуратные туфли-рюмочки, благородный лоб и благородная питерская речь, а теперь ничего. Ничего не осталось.

Мне захотелось сесть рядом, скинуть алкогольный туман и запомнить все, до последней детали. Я взяла ее за руку. Шепот нарастал, и даже можно было различить отдельные слова, но вдруг она вовсе умолкла и впала в тревожное забытье. Света, смирившись с невыполнимостью своей миссии, перестала пытаться ее разбудить и плюхнулась в кресло около окна.

– М-да, зачем только вас побеспокоила, Елена Андреевна? Не знаю, дотянет ли до завтра. Кто только хоронить будет, непонятно.

– Когда они возвращаются?

– Через неделю.

– Советую сегодня же позвонить.

Света раздраженно махнула на меня рукой:

– Да, конечно, позвоню. Только не хочется. Каждый день звоню и докладываю, а толку-то? Сын трубку не берет: отдыхает, а жена одно и то же каждый день: вызывайте специалистов, деньги на карточке.

Мы просидели без движения еще минут десять-пятнадцать. Вербицкая опять зашевелилась, и послышался все тот же невнятный шепот. Вот уже и похоронили, можно сказать. Надо будет позвонить Валентине, ведь больше, наверное, и некому. Еще той самой Ирочке… Поискать номер в телефоне Полины. А ведь дышит еще, сжимает мою руку. Наверное, что-то еще ее тревожит, пугает. Может быть, ей даже невыносимо страшно, и никто, совершенно никто этого не понимает.

Значит, сидим и ждем. Вот так вот теперь, господа. Приветствую вас, офисный планктон. Браво, вы короли этой жизни теперь, и все вам доступно: и ипотека, и Турция, и новый «Форд», и хороший фитнес-клуб, а там, глядишь, со временем и хорошего любовника с деньгами можно где-нибудь подцепить. Брависсимо.

– Так, Света. Давайте-ка, просыпаемся. Принесите глюкометр, давление тоже несите – померим. И телефон мой с кухни. Сколько вам наличности оставили?

– Около сорока пяти тысяч осталось, и еще на всякий пожарный карточка есть.

– Ну вот и хорошо. Пока сахар и давление померьте. Я сейчас позвоню.

Жизнь вновь заиграла красками, потому что появилась цель. Через несколько минут: глюкоза семнадцать и три – не смертельно, давление сто шестьдесят пять на девяносто, пульс сто. Так что живем, и никто сегодня не умрет. По крайней мере, прямо тут.

Набравшись наглости, я позвонила начальнику моей подопечной клиники и после формальных и тут же принятых извинений сказала: «Как насчет экстренного больного? Родственники вполне платежеспособны».

– Сейчас позвоню моему приятелю, у него частная «Скорая помощь». Ждите, Леночка, минут через двадцать будет. Пусть родные пока там паспорт обнаружат, остальное потом. Если повезет. У меня сегодня как раз реаниматолог из Мариинки дежурит.

– Жду.

Полину растревожили несанкционированные заборы крови на сахар и измерение давления, и она опять начала бессмысленно блуждать взглядом по комнате. Шепот ее временами переходил в довольно громкую и совершенно нечленораздельную речь. Света деловито искала документы, прежние выписки из больницы и последние анализы и, будучи профессионалом, даже не пыталась собирать чемодан ночных рубашек и верхней одежды. Может, и не понадобится. Я села на край кровати и взяла Вербицкую за руку. Ужасно хотелось ее разбудить, увидеть, как она улыбнется, почувствовать запах ее духов.

– Полина Алексеевна… Полина Алексеевна. Сейчас за вами приедут, будем совершать момент истины. Вы уж не подкачайте. Вся жизнь – борьба, причем не с жизнью, как ни странно, а с самим собой.

Показалось, что мои саркастические речи пробились в затухающее сознание Полины, и я даже поймала на себе сосредоточенный взгляд, который мог быть каким угодно – злобным, отчаянным, но только не безумным. Полина прошептала:

– Глупости, как это слово… оно… глупости, глупости… с чем борьба… смешно… да ни с чем… Дети, вы все тут… все без исключения талантливы… всех боженька поцеловал, а ты все растратила, Елена Андреевна… и все не туда… ничего нет: ни любви, ничего другого… с чем бороться… одна физиология… или размножаться… уже тупо… как все остальные… глупости… все чушь… тысячелетняя история самообмана… невероятно… потому что страшно, Леночка, так страшно…

И снова понеслись нескладные частички непонятных слов, взгляд опять стал бессмысленным. Подъехала бригада, и минут через семь Полину уже погрузили в машину. Я ринулась было внутрь кабины, но остановилась. Света вместе с кипой бумаг без лишних вопросов последовала за каталкой вместо меня. Я торопливо попрощалась со Светой, даже не успев договориться о дальнейшем плане действий.

Домой. Теперь у меня есть симпатичное гнездо.