Полина осталась жива и даже пришла в себя, стала узнавать окружающих. Неделя пребывания в клинике обошлась в сто девяносто тысяч рублей. Полина оказалась первой тяжелой больной, поступившей по «Скорой помощи» к моим подопечным. Полноценного отделения реанимации пока не было, так что пришлось освободить для нее целую палату. Сын вернулся раньше остальной семьи, заплатил всю сумму не глядя и поспешно забрал мать домой.

Я заходила к Вербицкой один раз, за день до выписки. Приехала в пятницу, совместив ее посещение с рабочим визитом. Моей бывшей пациенткой занимался лично главврач. При встрече он очень по-дружески начал трясти мою руку.

– Начитался ваших выписок, Елена. Прямо не оторваться, все грамотно.

Я поблагодарила и тут же поймала себя на мысли, что теперь такие похвалы только раздражают.

В палате Вербицкой было светло и жизнерадостно. Наверное, от обилия дурацких картинок с цветами, морскими пейзажами и прочей дребеденью. Несмотря ни на что, приятно было увидеть ее ожившее лицо и услышать наконец хоть медленную, но осмысленную речь. Хотя, конечно, линия графика стремительно уходила вниз, задерживаясь в короткой фазе плато уже совсем ненадолго. Она стала еще более рассеянна, целую минуту не могла вспомнить, как зовут Свету, не воспроизводила детали последних дней, проведенных дома перед больницей, и левая половина тела совсем не слушалась. Хуже стало и с правой ногой, но об этом она еще не очень догадывалась, так как не делала попыток хоть как-то сдвинуться с кровати. Подозревая себя в чем-то не совсем адекватном, она страшно стеснялась и мучилась, боясь прямо спросить меня о деталях произошедшего, и после моего ухода изводила расспросами уже изрядно уставшую от всего этого Светлану.

Дома Полине еще три недели продолжали ставить капельницы, почти каждый день к ней приходили массажист и заблудшая в бурной личной жизни Валентина. Приходила, сидела около нее, слушала путаные рассказы про Ирочку, про внучек, и уже было непонятно, о каком времени Полина рассказывает, о том, что было раньше, или о том, что происходит теперь. Быть может, она узнает про новые события по телефону? Светлана впоследствии пояснила и мне, и Валентине: трубку у Полины Алексеевны новая невестка окончательно отобрала, да и к городскому телефону подходит или сын, или невестка. Уходя из дома Вербицких, Валентина каждый раз звонила мне и плакала. Мы с ней договорились, что я приглашу ее в гости. Заставить себя пойти вместе с ней к Полине домой я не смогла. Меня преследовало тягостное чувство вины и собственной непригодности.

О чем и пошла речь за пятничным вечерним вином у Асрян. Реакцию Ирки предугадать было несложно:

– Человек, чтобы жить, прежде всего сам должен хотеть исправить вокруг все то, что его убивает. И тут никого не обманешь. А если не хочет, никакие таблетки или уколы не помогут. Ты ж сама все понимаешь.

Мы с Асрян составляли теперь в отсутствие Сашки странный семейный союз. Дети пребывали в полной гармонии, и нам тоже было хорошо. По крайней мере, рядом с Иркой оказалось гораздо легче зализывать свои плохо заживающие раны. Еще сильно беспокоили приступы тоски. Как только на город опускался сумрак, становилось душно и ничего уже больше не хотелось. В приемник я больше не ходила, Славка не звонил и писем не писал, и я вроде как была в состоянии находиться сама с собой хоть немного.

В одну из вечерних пятниц Ирка вдруг расплакалась за бутылочкой сухого. Нет, не так, как я, распустив сопли во все стороны, а очень по-асрянски, с каменным, почти улыбающимся лицом и ровным потоком слез, без всхлипываний и икания. Это случилось на моих глазах первый раз. Даже когда Стасик чуть не задохнулся, она дала волю чувствам только вместе со мной, уже в больнице.

– Лен, твой Чикатило мне периодически звонит.

Показалось, что кто-то снова сильно толкнул меня в грудь. Дыхание перехватило.

– Зачем?

– Спрашивает, нет ли у тебя сейчас ночных приходов. Умолял не обманывать. Последний раз интересно так выражался, прямо театр молодого актера. Если хочешь, я могу заткнуться.

– О чем так интересно выражался?

Ирка пошарила в одном из ящиков кухонного стола и нашла упаковку бумажных салфеток, спокойным жестом вытерла с лица слезы. Все поэтапно, методично и уверенно.

– Умолял не говорить тебе о его звонках. Похоже, действительно боится нарушить шаткое душевное равновесие, ведь, не дай бог, упадешь с балкона вниз головой. Я не сдержалась… Ты же меня знаешь: за словом в карман не полезу, так что вставила так, чтобы побольнее. Говорю: «Как там заведование, как квартирка у новой бабец? Хрен еще не защемили между дверьми?» А он прямо поразил, ты знаешь. Ответил прямо и почти честно: «Ирка, не пачкайся. Никто тут не сомневается: Слава Сухарев есть дерьмо». Попросил разрешения периодически звонить. Ты знаешь, первый раз так переживаю, вот ведь падла же. А все равно жалко. И тебя, и, как ни странно, его. Господи, ненавижу и себя тоже… Зачем тебе рассказала?! Умоляю, хоть таблетки не забывай пить перед сном.

– Не забываю. Все хорошо, не переживай.

Дома снова накатило, стало невыносимо душно, и только Катькина розовая попа в мыльной пене останавливала волну полного отчаяния.

Все хорошо, все хорошо. Ведь главное, что я здорова, я с Катькой и могу жить одна. Могу заработать денег и на себя, и на нее, у меня есть машина, и мы можем поехать на выходные куда вздумается. Мы обязательно полетим на море этим летом. И, может быть, если я не окажусь все-таки окончательным нулем на рынке продаж лекарственных средств, я смогу когда-нибудь купить квартиру.

Я лежала в потемках довольно долго и радовалась сквозь потоки соплей. Радовалась, что Катька здорова, что Вовка, похоже, теперь окончательно от нас отцепился (и хрен с этими дурацкими алиментами!), что у меня есть большая семья – Ирка, ее муж и сын – и эта маленькая уютная квартирка, которая мне так нравится. А главное, я радовалась тому, что скоро закончится зима.

Утром я проснулась с мыслью, что уже очень давно не проверяла личную почту, так что пока Катрина еще сопела, включила ноутбук. Письмо оказалось одно-единственное, трехдневной давности, как раз в продолжение вчерашнего разговора. Слава богу, после двух бутылок вина наутро в организме уже не осталось лишней жидкости, и еще хорошо, что писал Славка так же кратко, как и говорил. Для главных вещей в этом мире не нужно много слов.

Привет. Все снова и снова ищу, как дурак, повод тебя увидеть. Думал найти какую-нибудь твою вещь (ну, чтобы вернуть типа) и не нашел ничего, придурок. Кроме резинки для волос, ничего не осталось, и вообще, даже фотки какой-никакой нет. Я хотел тебе сказать: это мне надо было уходить из больницы. Мало ли Чикатил, как твоя Асрян выражается, по Питеру бродит. Мне главное теперь знать, все ли с тобой в порядке. Асрян сказала, что все хорошо. Боюсь, что врет. Извини, больше не стану тебя дергать. Просто черкани, что здорова.

Я тоже умерла. Меня нет уже много недель. Я сидела несколько минут, не шевелясь, все раздумывала и потом написала, что здорова. Еще написала, что очень благодарна ему за все. Главное, что он был со мной. Главное, что он живет где-то.

Теперь все. Теперь уже точно надо прощаться, доктор Сухарев.

Письмо отправила и опять застыла, как мумия.

По установленной схеме, продиктованной исключительно Катькой и Стасиком, покатились выходные. Мои интересы и пожелания Асрян учитывались, только если не сильно противоречили детским планам. Сам факт Катькиного бодрствования являлся сильнейшим антидепрессантом. Поход к бабушке опять был под угрозой срыва, и на этот раз я даже не пыталась сопротивляться, потому что присутствие Катьки в радиусе нескольких метров держало меня на плаву. Мы замечательно отметили очередные выходные: в нашей квартирке появилось несколько цветочных горшков с прелестными фикусами и пятнистой диффенбахией. При наличии машины даже в холода можно купить цветы и без ущерба для их здоровья привезти домой.

Утром в воскресенье мы с ребенком поняли: цветы – это еще не все, что нужно для маленького женского счастья. Около двух часов пополудни Асрян, зайдя пригласить нас на обед, обнаружила на диване маленького безродного котенка. Цена вопроса составила двести рублей на блошином рынке. Ребенка назвали Микой. Асрян застыла посреди большой комнаты, скрестив руки на груди, оценила все произошедшее быстрым профессиональным взглядом и подвела резюме:

– Жалко, что воскресенье, Сокольникова, даже не обмыть ваши обновки.

В ожидании Восьмого марта накатывала неприятная апатия. От родителей поступила очень праздничная новость: на семейном совете решено было поселить бабушку в моей комнате. Братья разбежались по съемным квартирам, и мама с папой заскучали. Старость уже почти полностью выключила из рабочего процесса бабушкины коленки, обслуживать себя ей становилось все тяжелее. Родители объявили о продаже ее комнат в коммуналке, деньги решено было поделить на три части и раздать каждому из внуков поровну. Вот тебе, как говорится, приличный первый взнос на ипотеку.

На работе блюли реноме иностранной компании и Женский день не отмечали. Однако шестого числа случился приятный сюрприз: начальник клиники, с которой я работаю, пригласил меня посетить маленький корпоративчик седьмого числа на Финском заливе, объясняя предложение нехваткой в коллективе лиц, подлежащих поздравлению.

Тут я сообразила: в ординаторской у них и правда обычно паслись одни мужчины. Да и в процедурном, на рабочем месте медсестры, я видела молодого парня. Приглашение очень обрадовало: не хотелось уснуть в преддверии праздника опухшей от слез, накрутив себя сценами из недавнего прошлого: в прошлом году Славка заказал огромный букет желтых роз прямо во время дежурства.

Как раз седьмого я должна была ехать к ним с очередным визитом, так что никто не станет искать меня на рабочем месте. Утром, заскочив в офис, я обнаружила на женских столах по маленькому букетику и сразу сообразила: кроме Кости, никто на такой жест в нашей конторе не способен. Эх, Костик, до сих пор ловлю на себе твой печальный взгляд. А вот если бы наоборот, если бы Славка был женат, а Костя – нет? Тогда, вполне возможно, я бы осталась в больнице и было бы кому позаботиться обо мне и Катьке. Но этого не могло произойти, это невозможно, не будет такого никогда. Как это Асрян один раз брякнула: «Умные женщины головой мужа выбирают. А дуры – передком».

Я провела за рабочим столом не больше десяти минут и, не дожидаясь утреннего оживления, покинула офис. Через сорок минут я бросила машину прямо на парковке клиники. Во дворе под навесом уже стояли два микроавтобуса. Большие кастрюли, ящики с бутылками и пакеты со всякой закусью наскоро выгружали из личных авто и запихивали между сиденьями. Пахнуло маринованным мясом, и тут же страшно захотелось шашлыка.

Главврач уверенно руководил потоками вещей и людей. Коллектив оказался совсем небольшой, собраться вместе и отправиться на природу не составляло труда, был бы повод.

Меня быстро запихали на заднее сиденье одного из автобусов, дабы не путалась под ногами. Буквально через десять минут сторож уже закрывал за нами ворота. На сиденье обнаружилось старое одеяло, и я завернулась в него почти с головой. Тут же в мое воображение просочились блаженные картинки пейзажей Финского залива, вкусного мяса над костром, красного вина в одноразовых пластиковых стаканчиках.

Сидели тесно, сквозь дремоту слышались скабрезные медицинские байки, хохот, прямо в автобусе начали премедикацию трофейным армянским коньяком.

Приехали мы через пару часов. Место оказалось замечательное: лес подступал прямо к воде. Женщин было всего четыре, две медсестры и два врача – все дамы уже за сорок. Меня встретили приветливо, но тратить свой отдых на болтовню с малознакомой особью женского пола, слава богу, не захотели. Я нагло сперла обнаруженное в автобусе раскладное кресло, благо их там было много, оттащила его несколько в сторону от нашего стойбища и положила сверху свою куртку. Теперь уже никто не мог позариться на мое место под солнцем. Что еще примечательно, так это то, что никто не покушался на уставшую осунувшуюся блондинку без макияжа. Старые джинсы поверх килограмма колготок, большая теплая куртка и шерстяная шапка тоже не добавляли эротики. Последующие полчаса я тупо сидела у костра, наблюдала, как суетятся мужики, и слушала разговоры. Медики везде одинаковы – что за деньги, что бесплатно. Одни и те же фразы, шутки, которые невозможно ни слушать без ужаса, ни понять без медицинского образования. Меня мучила противная раздвоенность: хотелось трепаться вместе со всеми и в то же время – встать и уйти в лес. Немного шашлыка, полстаканчика вина, и я потихоньку удалилась на свой лежачок и закопалась в теплую куртку почти с головой.

Спрятавшись ото всех, я имела возможность сделать интересные выводы: все же есть ощутимая разница между ними и нашей больничной тусовкой под названием «среда, суббота». Определить ситуацию несложно: каждый раз в благостной платной ординаторской я наблюдала как минимум пять молодых мужиков – но никто ни над кем не подтрунивал, не щипал дам за мягкое место и не пытался пошатнуть женские моральные устои. Наша больничка против этой клиники – просто «Санта-Барбара» против института благородных девиц. Скучно и непонятно. Хотя нет – все совершенно понятно. У них все всегда спокойно, размеренно и по расписанию. Даже такая «тяжесть», как Вербицкая, случилась как нечто из ряда вон выходящее. И то с предварительным предупреждением. Никто не орет в белой горячке или ломке, не стонет от перитонита, не умирает от инфаркта. Практически никогда. А где нет адреналина, там и все остальное спокойно и без истерики.

Несмотря на полное равнодушие со стороны мужской части компании, я все равно чувствовала себя прекрасно – мне было хорошо и радостно от такого прекрасного весеннего овощизма на природе. На небе чисто, температура явно больше нуля, и почти не ощущалось ветра. К двум часам народ уже разморенно валялся на лежаках, похрюкивая от выпитого и съеденного, разговоры стали тише и темы философичнее, постепенно отдаляясь от медицины. Главврач слонялся по окрестной территории, погруженный в себя, но иногда возвращался в стойбище за кусочком мяса или за добавкой вина. Часа в три он исчез надолго, появился только около четырех и присел около моего кресла со стаканчиком в руках.

– Отдохнули, Леночка?

– Я вам очень благодарна за эту поездку. А еще больше за то, что меня никто не замечает.

– Я держался почти до конца. Не дергал вас, потому что на лбу написано: не подходи – покусаю. Хотя, мне кажется, вам грустно все эти разговоры слушать.

– Я к своему неучастию в медицинских баталиях уже давно готова. Сознательно же меняла работу. Так что обижаться не на кого. Все как у всех: «дети, развод, где взять деньги – прощай, больница».

– Можете не объяснять.

– Да вы не переживайте. Я действительно теперь все это воспринимаю очень спокойно. Бессмысленно обижаться на жизнь, даже если попал в какие-то не совсем приятные обстоятельства. Я стараюсь радоваться каждый день, любой мелочи. Вот, например, как приятно, когда кто-то на тебя смотрит просто так, по-доброму. Вот как вы теперь.

– Это просто старые дядьки так заигрывают, Леночка. Только и осталось, что смотреть по-доброму.

– Теперь вы сами на комплимент набиваетесь. Ведь знаете, что до старости еще очень далеко.

– Все равно, не многие женщины так бы поступили, как вы. Взяли на себя всю ответственность и за себя, и за ребенка. И не только женщины… людям вообще свойственно потребление окружающих в свою пользу.

– А мне кажется, люди разные. Вот вы наверняка тоже в основном даете собой пользоваться.

– Скорее так. Но жизнь заставила научиться строить других.

– Лично я уверена на сто процентов в том, что я никогда не научусь руководить кем-то.

– Да вы, Леночка, просто совершенно не про это.

– Не про что?

– Не про социум.

– Вот так раз. Самый точный диагноз в мой адрес из всех предыдущих.

– Вы все же меня простите… Вы, наверное, и сами уже догадались, что Константин рассказал мне некоторые детали вашей личной жизни и увольнения. Мне очень неловко. Ладно, пойду еще поброжу.

Он легко поднялся и через секунду скрылся за деревьями. Я опять закрыла глаза и слушала смесь звуков: лес, таяние снега, треск дров и утомленные человеческие голоса – все разное, вроде несовместимое, но существующее… Глаза открылись – и показалось снова, как в давно промелькнувшем детстве: вокруг меня маленькие неустойчивые декорации, все игрушечное: и костер, и деревья, и два маленьких автобуса, и даже линия промерзшего горизонта вся бутафорская, подсвеченная чьим-то случайным хорошим настроением. А было бы плохое, так все здесь выглядело бы по-другому. Совершенно неизвестно как. Страшно захотелось стряхнуть с себя это наваждение, но как я ни пыталась открывать и закрывать глаза, оно не уходило до тех пор, пока не послышался голос главного:

– Люди, подъем, еще ехать обратно.

В Питер мы возвращались почти в тишине: народ под действием алкоголя почти не реагировал на внешние раздражители. Всем было хорошо, включая меня. Голова казалась такой пустой и легкой, что ничего не задерживалось в памяти, внимание ни на чем не сосредотачивалось.

Наконец больничные ворота. Мы вылезли из машины, и я снова почувствовала тяжесть в груди. Включаешься в реальность, и она тут же возвращается.

Наверняка Славка сегодня дежурит. И наверное, не один.

Я вызвала такси, забрала Катьку и имела еще целых два часа вечернего времени с ней наедине. Ирка носа не показывала, так как, видимо, семейство Асрян наконец-то от нас немного устало. Мы возились со школьными делами, потом с цветами и кошкой. Потом мы с Катькой пожарили омлет с вареной колбасой и съели вдвоем огромную сковородку.

Я все думала, когда же меня отпустит, когда наконец перестанет болеть, ведь так же не может быть вечно. А вдруг может, что тогда? Как через несколько лет показало время: ничего не уходит, а если вы действительно кого-то любили, просто так, любили, и все, то оно остается до конца. Может быть, даже будет место кому-то другому. Но все уже будет совершенно иначе. Наверное, Славка прав: если не сойти с ума под старость и не потерять окончательно память, то единственное сильное чувство всегда будет рядом, пока не уйдешь ты сам.

В преддверии дурацкого праздника время прошло все равно замечательно.

Как обычно, мы с Катериной легли спать вместе, Катька засыпала мгновенно, а я еще долго ворочалась, читала какую-то муть. Около десяти запел телефон. Сразу возникло нехорошее беспокойство… Звонила Светлана, с домашнего телефона Вербицких.

– Простите, Елена Андреевна. Уже поздно, но не могла раньше позвонить: тут вся семейка сегодня никак не хотела угомониться.

– Ничего, говорите. Что случилось?

– Тут совершенно невозможное творится… Вы знаете, даже не знаю, зачем вам все это вываливаю, вы ведь все равно ничем не поможете, да и никто не поможет. Хочу просто предупредить на всякий случай: такая неприятная ситуация сегодня была… если есть время, я вам могу в двух словах рассказать.

– Есть, я слушаю.

– Вы знаете, прошлый раз, спасибо вам, она вроде выкарабкалась, если так можно выразиться. Но хотя бы пришла в себя. Целую неделю почти не заговаривалась, а потом, сами понимаете, опять начала то сама с собой говорить, то опять на всех ругаться, то вдруг плакать по своей Ирочке. Требовала ей позвонить, потом вас звала. Потом вроде опять несколько дней ничего была, просто слегка заторможена. А последние сутки совсем худо. Несколько раз пришлось привязывать. Хотя что там привязывать! Ноги и левая рука уже совсем не работают, правая – так, слегка. Даже чашку не держит уже сама. Но тут так разошлась: головой мотала, выла на всю квартиру, господи прости. Пришлось жене с ребенком переехать в загородный дом на время. Сын остался, но от него толку никакого. Только злится ходит. Вы знаете, я уже, если честно, сама на грани того, чтобы уйти из этого ада, но сдерживаю себя пока: Полину жалко, да и платят хорошо. Так что решила дотерпеть до конца, как говорится.

– Я вам очень сочувствую. Я тоже за нее переживаю. Так получилось, что мы с ней сблизились больше, чем врач и больной. Хотя чем я ей помогла? На самом деле ничем…

– Никто бы не помог. Я хоть и не врач, но скажу как есть: значит, так было суждено ей, ничего не попишешь.

– Да я все это понимаю, но все равно…

– Так вот, погодите, я не за этим вам звоню. Про главное: вчера она вроде как к обеду ничего: попросила бульон и чай, потом дремала, все так тихо, потом слышу: всхлипывает. Сын как раз подъехал. Захожу к ней – она и правда в слезах. Уже вижу: опять плывет. Меня увидела и чуть не захлебнулась, рукой тянет одеяло и пытается как будто приподняться. Заговорила тут, да еще так внятно, даже страшно стало: «Ирочка, прости меня, дорогая. Я все понимаю, кто виноват во всем этом. Это моя ошибка, никто меня за нее не простит, и ты не прощай. Пусть подальше, подальше отсюда, и ты, и девочки… Это все равно не жизнь… Зачем вообще нужно такое существование». Потом что-то начала про себя непонятное бубнить, головой замотала, глаза закрыты, а потом опять громко так, вслух: «Разве это нормально? Ведь это и правда не жизнь… Кто это все придумал и зачем?.. Идиотия… невероятно… давайте еще, еще много капельниц, авось чудо случится… несите мне футбольный мячик, прямо сейчас, а еще лучше пуанты». Тут она как засмеется! У нее теперь бывает такой смех, знаете, злобный такой, противный. И опять: «Точно, пуанты несите и пачку… вся в белом, как ангел… Вот это весело будет, а… Вы же клятву Гиппократа давали, так давайте спасайте… что стоите и глазеете, Елена Андреевна?.. Черт бы вас побрал… Вы такое же, как и все остальные, недоразумение». Тут сын вошел, и то ли это ее еще больше сбило, то ли уже просто понесло. Она головой машет, смеется: «Я вот что вам, Елена Андреевна, скажу… Не были бы такой дурой, помогли бы по-настоящему… вот что… а ведь обещали, обещали мне не врать… А теперь вот, капельницы ваши дурацкие… И все знают, что ничего уже не будет, и все равно ведь продолжают… Ну что за паранойя, честное слово… Так что обманули вы меня, Елена Андреевна… именно тогда, когда правда надо помочь. А я-то думала, что вы можете в отличие от других… значит, ошиблась… ошиблась я в вас, Леночка. А это как раз про мужество – помочь уйти, когда уже невозможно и незачем». Я ее кое-как за голову взяла, влила насильно валерианы с пустырником, но она все равно еще минут десять все про то же бубнила, что вы якобы ей обещали и не пришли, ну и все такое. Сын, как истукан, стоял около кровати и все это слушал. Вообще, вы знаете, странный тип, даже на кровать не присел, мать за руку не взял. Ну, это их дело. Так вот, Полина когда немного успокоилась, он говорит вдруг: «Про что это она, вы не в курсе? Что ей Сорокина обещала, я так и не понял? Помощь в чем, уж не на тот свет ли отправиться?» Я ему, конечно, объяснила, что такого просто не может быть, потому что я все время, пока вы ее навещали, была в комнате и все слышала. Не было ничего такого. Он вроде как сам не очень-то в эти мысли о помощи, сами понимаете в чем, поверил, вроде все выслушал, а потом молча развернулся и дверью как шандарахнул! Звоню вас предупредить: не приходите сюда больше. Кто бы ни позвал, я-то точно не позвоню. Не приходите.

– Я поняла. Спасибо большое вам, Света. Держитесь. Если что надо, звоните. Я хотя бы по телефону вам помогу. Может, кого-то на дом попрошу прийти. Сама, конечно, уже не приду, сынок там и правда специфический. Спасибо.

– Да не за что. Всегда так. Не делай добра, как говорится.

– Слава богу, это не всегда так. Я вам советую вызвать простого участкового врача, причем как можно быстрее. Думаю, вам скоро простая валериана перестанет помогать, и понадобится что-нибудь покрепче, чтобы снимать эти приступы возбуждения. А то, что покрепче, – только по рецепту, сами знаете. Сколько это еще продлится, неизвестно.

– Завтра скажу об этом сыну, пусть сам решает. Спокойной ночи вам.

– Пока.

Сон как рукой сняло. Промучившись от накатившей паники, обиды и непонимания еще около часа, пошла на кухню за добавкой новых таблеток. Потом опять лежала в темноте. Почему-то она решила, где-то глубоко, на маленьком островке оставшегося здорового сознания, что именно я могу ей помочь в этом. Что только я на это и способна.

Но почему, почему, Полина Алексеевна? Почему же вы так обо мне подумали? Чем я намекнула? Вы просто уже никогда не сможете представить, как больно мне сделали. Поэтому я буду думать, что это не вы – это ваша болезнь. Вас, может быть, уже совсем не осталось, там, внутри этого еще живущего тела, а я по дурости обижаюсь, как ребенок. Какая чушь. Но если бы вы только могли ответить хотя бы на один-единственный последний вопрос, то я спросила бы именно об этом: неужели правда думаете, что я помогла бы?

– Чтобы не расстраивать твоих мозгоправов, будем считать, что ты спишь, Елена Андреевна.

Свет от торшера чуть размывал темноту, Катька сопела, отвернувшись к плотно зашторенному окну. Слова донеслись вполне отчетливо, и долго искать их источник не пришлось. Полина сидела на прикроватном стульчике, в темном спортивном костюме с накинутым на голову капюшоном. Коленки подтянула вверх и обхватила их руками. Весьма спортивная поза для почти полностью парализованной больной. Смотрела хитро и весело. Во взгляде и позе явно не хватало главного – врожденной интеллигентности и осанки настоящей питерской училки.

– А что еще я делаю? Конечно, сплю. У вас, Полина Алексеевна, другие варианты?

– Да ладно, не буду я вас, Леночка, расстраивать. Спите, конечно, спите, а что же еще?

– Вот и прекрасно. Договорились.

– Я, собственно, подумала, что надо все же разрешить так остро вставший вопрос.

– О чем, простите?

– О помощи. Об этом. Точнее, о всей этой путанице и демагогии: клятва Гиппократа, «не навреди», эвтаназия и белый халат, и прочее, и так далее. Смотрю, вы обиделись на меня, а я, наоборот, хотела вам таким образом уважение свое выказать. Потому что и правда считаю, что немногие из ваших коллег способны истину от лжи отличить и настоящую помощь от самолюбования. Разве же это не высшая похвала для врача?

– Не врачу решать, кому жить, а кому уходить. Так можно сорваться с узкой тропинки вниз.

– Да ладно, Елена Андреевна! Вы теперь кокетничаете, и совершенно бесталанно. А как же тот алкаш? Помните, мамашку с девочкой укокошил, так сказать, пошел на пьяный таран, вы ж тогда всей своей компашкой его наказать решили и наказали бы, если б медсестра не подошла, а? Отказываться будете или найдете мужество согласиться? А потом, неужели этот мерзавец и вправду свое не заслужил? Нажрался, сел за руль, и все такое?

– Я уже сказала: не нам решать, и все. Больше на эту тему говорить не буду. Уходите, Полина Алексеевна, вы и вправду теперь уже совсем не вы.

– Не расстраивайтесь так. Мужик-то и вправду был полный козел – вы ж не в курсе. Он и теперь еще воздух переводит. Кстати, его жена из-за этой скотины никак личную жизнь устроить не может. Господин Сухарев, конечно, постарался изо всех сил: с того света, так сказать, достал. А он теперь лежит, как овощ, целую комнату занимает. Ест, спит и гадит. Тетка мучается – вот и вся жизнь. И неизвестно, как долго это еще продлится. Так что порешили бы тогда сразу – всем было бы лучше. Эх, люди… Ладно, отдыхайте, Елена Андреевна. Спокойной ночи.

Свет погас. Страх сковал все тело, опять стало нечем дышать, хотелось крикнуть во все горло, но получался слабый-слабый шепот, который никто не слышал. Духота давила все сильнее, вдруг кто-то извне сильно толкнул в бедро.

– Мама, не мычи, ты мне спать не даешь.

Катька пихала меня ногой.

Господи, какое счастье: я в своей кровати, это всего лишь сон. Всего лишь мой бред, но совсем безобидный, в пределах собственной постели, без битого стекла и открытых окон. Все хорошо, все очень хорошо.

Я рванула в ванную, отдышалась и набрала горячей воды.

К утру в голове прояснилось, и я начала день с поедания большого количества бутербродов. Что же еще, кроме еды, снимет очередное потрясение? В окошко било солнце, свет проник в мое убежище и окончательно расщепил цельность сознания: материнская часть настаивала на походе в парк или еще куда-нибудь на свежий воздух, а ленивый эгоизм просил притащиться на Иркину кухню и сидеть там целый день, пить чай с конфетами, а потом разбавить сладкое селедкой под шубой или запеченной курицей. А вообще, все равно, какое меню, – ешь, не бойся, надейся на завтрашнее солнце.

Получилось посередине: няня асрянского отпрыска получила двойную оплату за внеурочный выход на работу; праздничный день как-никак. Выдворили детей в парк, а потом, как и мечталось, окопались на кухне. Стоя у плиты, Ирка выслушала спинным ухом мой монолог про события последних суток. Для вынесения вердикта она соизволила не только повернуться, но и достать глубоко запрятанную в ящик пепельницу. Мы не курили уже очень давно, так что теперь затянулись с большим удовольствием.

– Я сейчас делаю вывод, Сокольникова, что уход из больницы был большим благом. Для твоей психики это все же перегруз, любая неотложная ситуация сильно травмирует, хотя бы сегодняшний сон возьми. Чистый разговор с собственной покалеченной психикой. Так что как это ни печально, но твое увольнение оказалось необходимым событием. Хотя все равно, несмотря на этот эпизод, переживать не стоит. Явная положительная динамика: двигательный компонент ушел. А кошмары и у здоровых людей вообще-то бывают. Предлагаю начать есть блины с творогом. Все-таки праздник, можно и поесть.

На столе материализовалось огромное блюдо с дымящимися блинами. Аппетит всегда оставался прямо пропорционален степени перегрузки моей несчастной головы. Не могу сказать, что я была согласна с Иркиным заключением. В целом выводы казались правильными. Но про больницу – неправда. Это был мой воздух. А теперь я живу как земноводная жаба. Вроде дышу, но по большей части – квакаю.

Процесс ожирения сопровождался в высшей степени приятными вкусовыми ощущениями: блины продолжились бужениной с красным вином. Потом мы провели еще час в горизонтальном положении и принялись за блины с мясом. Безобразие продолжалось часов до шести.

Наконец в дверь ввалились дети, няня заползла последней в совершенно мертвом состоянии. Катька и Стас на ходу забросили в себя по паре блинов и убежали в детскую. Наблюдая за их стремлением побыстрее запихать в себя еду и заняться чем-то уже запланированным и гораздо более интересным, я позавидовала: им не надо ничего придумывать, чтобы компенсировать недостаток гормона счастья.

Нянька Наталья была наша ровесница, с тем же самым жизненным багажом рядовой россиянки. Поздравить ее с праздником желающих не оказалось, потому ей доставили большое удовольствие яства, находящиеся на кухонном столе. Смачно вздохнув в конце трапезы, она немного посидела с нами и вскоре ушла домой.

Ночь прошла спокойно. Засыпая, я подумала о Полине. Скорее всего, в данных обстоятельствах я могу и не узнать, когда она уйдет. Особенно если Света потеряет терпение и покинет дом Вербицких раньше срока. Даже не будет возможности попрощаться. Я подумала о том, что сейчас делает Славка. Наверное, занимается любовью с новой женщиной; может быть, даже так же яростно, как со мной. В ее отдельной квартире, без всяких детей, ночных кошмаров и прочего. Как же не хочется, чтобы он забыл про меня! А потом подумалось: проживи я вот так одна с Катькой еще год-два, и уже сама, наверное, не захочу кого-то пускать в свою жизнь, потому что вдвоем с дочерью намного спокойнее. Теперь мне окончательно было ясно: я могу жить совершенно одна. Не хочу, чтобы опять делали больно. И сама не хочу никого обижать. Слава богу, теперь ничего криминального ночью не происходило. И вряд ли будет происходить. По крайней мере, я сильно на это надеюсь.

В начале недели несколько дней пришлось провести в суете. Вместе с Сергеем Валентиновичем я готовила предстоящую на базе клиники конференцию для эндокринологов. Тема конференции была примитивна, как пень: продукция нашей компании есть волшебный Грааль. Народу планировалось много. Врачей из больших больниц и поликлиник заманивали горой шариковых ручек, блокнотов, календариков, а также довольно обильным фуршетом и бесплатными книгами по эндокринологии. Безусловно, на первых же страницах бесценных фолиантов оказалось много рекламы наших какашек. Впрочем, наши какашки были такими же, как все остальные. Костик, не изменяя роли моего приемного родителя, убедил начальство доверить госпоже Сорокиной самостоятельную подготовку презентации. Согласие начальства было знаком высшего доверия. На самом же деле лично мне это задание представлялось кошмарным мучением: полчаса словоблудия на тему «а король-то голый». Дабы не обидеть Костика, я довольно убедительно изобразила радость и несколько вечеров просидела перед ноутбуком в полном творческом запоре. Наконец в среду я нашла выход из положения, вспомнив про одну мою случайную знакомую – медицинского представителя другой фармконторы, с которой столкнулась в одной из больниц еще осенью. Мы вместе выпили кофе, вылив друг на друга бочку негатива по поводу нашей скотской, никому не нужной и совершенно бессмысленной работенки. Девушка оказалась не без юмора и довольно весело поведала мне, как писала подобную презентацию для врачей, накурившись марихуаны. Получилось круто, начальство похвалило, врачи даже выслушали последнюю половину лекции, углядев, вероятно, какую-то не совсем обычную манеру подачи материала. Один нюанс: это были психиатры.

Слава богу, покопавшись в телефоне, я обнаружила номер девушки Полины и даже быстро дозвонилась. Несмотря на позднее время, я нашла в ее лице сочувствие и поддержку. Через пять минут ее презентация прилетела мне на почту. Быстро пролистав картинки, я поняла: состояние автора сказалось на материале необычным образом: смысл передан с легкостью и без отвращения, краски были яркими, заголовки врезающимися в память, смысл был передан с юмором, а линия повествования несколько раз совершала остроумные повороты. Оставалось только немного поменять названия лекарств. Буквально через час я почувствовала себя успешно укравшей «Улыбку Джоконды». Аллилуйя.

Утром Костик просмотрел мой плагиат и остался доволен. Отозвался он коротко:

– Оригинально. Как-то, я бы даже сказал, нескучно получилось. Удержать внимание и остаться в памяти – это самое важное для нашего дела.

Мне стало смешно.

– Костик, а ты в курсе: есть такой слушок, что Стругацкие свой «Пикник на обочине» писали в глухой обкурке?

– Да ну, что-то не очень верится.

– А я теперь верю.

Настала великая пятница. Было решено собрать народ к трем часам, за некоторыми особо важными для конторы персонажами, включая профессора с кафедры эндокринологии моего Первого меда, отправили такси. Профессор согласился за неизвестные бонусы совершить после моей презентации небольшое алаверды. Для проведения мероприятия имелся небольшой конференц-зал, но самое важное готовили в холле: вдоль стен расположили столы для фуршета.

Я приехала вместе с Костиком за полчаса до начала и умудрилась незаметно опрокинуть для храбрости бокал шампанского. Персонал моей подопечной клиники присутствовал в полном составе. Они успели рассесться на передних местах. Народ из других учреждений потихоньку подтягивался, первым делом наполняя себе тарелку с закуской и забирая про запас пару фужеров с подноса. Профессор материализовался последним, опоздав на пятнадцать минут. Шампанское сделало свое дело: я не напряглась даже после его появления, хотя сразу вспомнила седую шевелюру и грозный взгляд на экзамене. По-моему, это был шестой курс.

Костик вышел первым для приветственного слова и кратко обрисовал всем присутствующим повестку дня. Затем настала моя очередь. Первые пять минут я все же немного заикалась, но потом расслабилась и в конце даже позволила себе несколько реплик не по своей узкой теме, а про эндокринологию вообще. Народ, слава богу, в основном не слушал, а жевал и перешептывался: многие знали друг друга и, так как работали в разных местах, имели возможность поделиться свежими сплетнями только вот на таких конференциях.

После моего выступления вышел профессор, и при его появлении аудитория немного притихла. Мыслей по поводу наших препаратов у него имелось немного, но все четко положительные.

Представление выглядело даже очень правдоподобным. Цель оказалась достигнута: все присутствовавшие вышли с ощущением, что наши пилюльки лучше других… потому что – неплохое шампанское и довольно вкусное меню.

Мы с Костиком провозились еще около часа после окончания, складывая остатки неразобранных методичек и собирая демонстрационную аппаратуру. Костик был доволен и даже стал философствовать:

– Вот видишь: если начать относиться к жизни проще, получается даже то, чего от себя совершенно не ожидаешь. Давай теперь сами по рюмашке, а потом вызовем такси за барский счет. Представляешь: здешний главврач мне шепнул перед уходом, что ему всегда было трудно воспринимать в одном теле красивую женщину и хорошего врача. Это он, кстати, про тебя. Выпил дедуська, видимо, немало, пока мы заседали.

– Ничего он не дедуська.

Костик недоуменно вытаращил глаза:

– Ты чего это встрепенулась, Сорокина? У него, между прочим, тридцать лет семейного стажа.

– Господи, Костик, да даже близко в мыслях не было. Просто он реально еще совершенно не дед. И потом, если уж с этой точки зрения – совершенно не мое.

Костик потупился и стал серьезным.

– Да я верю, верю. Конечно, не твое.

Меня страшно подмывало снять тяжкий груз с души и рассказать, что я на самом деле думаю про Костика, себя и Славку. Но это было бы несправедливо и жестоко. Из них двоих лишь один по-настоящему обо мне заботился. И это был не Слава.

Мы допили остатки красного сухого вина, сели в такси и почти заснули.

Уютное жилище встретило меня тишиной. Катерина находилась у бабушки, Асрян уехала к родителям на дачу. Мне грозили уединение и непрошеные мысли, беспокойная маета. Заснуть было тяжело, никто не отвлекал вечерним потоком шепота под одеялом, не хватало тепла детского тела. А еще… закрыла глаза, и показалось: вот сейчас откроется дверь, Славка потихоньку прокрадется к кровати и уже совсем не потихоньку начнет расстегивать старый кожаный ремень с большой железной пряжкой, стягивать джинсы, толстовку, раскидает все это в разные стороны и с тяжелым дыханием загребет огромными ручищами мое тельце под одеялом. Запах операционной уже настолько въелся в волосы, что не спасал никакой шампунь. И дальше, дальше, выше над землей, до самого конца, до той точки, когда перестаешь существовать и нет ни мыслей, ни самой себя. Есть только чувство, одно-единственное, всего одно лишь ощущение, что ты действительно жил. И Славка такой – только один.

Весна отвоевывала светлые дни. На работе наступила еще бо`льшая халява: после моего оглушительного успеха на конференции я впала в заслуженный овощизм окончательно. Положительный отчет Костика и профессор, не поленившийся позвонить начальству и сообщить о своем желании принимать участие в наших мозгопромывательных манипуляциях только в компании со знающими людьми, а точнее – со мной. Во время конференции он не удостоил меня даже взглядом, потому я крайне удивилась, узнав об этом разговоре. Никто уже не приставал с проверкой отчетов два раза в неделю и на планерках не смотрел подозрительно то на меня, то на Костика. До меня дошел слух, что в связи с большой важностью именно эндокринологических препаратов для нашей конторы рассматривается вопрос о том, чтобы снять меня с разъездов по больницам и предоставить мне возможность заниматься только презентациями.

Вива тебе, опиум, марихуана, ЛСД и прочее дерьмо из параллельного мира, во всех проявлениях.

Каждый день я ждала звонка от Светы, надеясь, что он поступит, рано или поздно. Но пока никто не звонил. Очень хотелось напроситься самой или хотя бы просто узнать, как Полина. Но я не решалась ни на то, ни на другое, интуитивно защищая от новых неприятностей свою, пока еще не совсем здоровую голову. Доктор Сорокина давно уже никого не хоронила, ворота моего кладбища проржавели и перестали открываться.

Чувства к Славке оставались прежними, время и не пыталось ничего лечить. Только некоторые воспоминания стали как будто размыты, а некоторые так и оставались яркими и нетронутыми. Положительным моментом было хотя бы то, что меня уже не преследовала наивная надежда на чудесный переворот событий, на то, что все неправильное вдруг исчезнет само собой, Славка вернется и все будет по-старому. Я все больше срасталась с реальностью, чувствуя себя в ней все комфортнее, и этому процессу способствовало еще одно обстоятельство: ночи протекали совершенно спокойно – никаких снов и блужданий.

Зато теперь Ирка неожиданно впала в грандиозный маразм, новая сверхзадача озарила ее скуку. Идея состояла в поиске нормального мужика, для кого – и так понятно. Однако самостоятельно она могла найти кандидата только среди своих пациентов, но подсовывать мне еще одного психически нестабильного субъекта она, конечно, не желала. Оставалось ждать из рейса мужа, устраивать семейные пикники и приглашать остатки Сашкиных приличных неженатых друзей, благо в морском деле еще такие водились. Асрян уже финализировала предварительный список, но сообщить мне состав она отказалась.

– Ты, Сокольникова, уже дважды продемонстрировала свою полную несостоятельность в выборе спутника жизни. Что факт, то факт. Так что не считаю необходимым позволить тебе потратить твое и так ускользающее женское время и все изгадить в третий раз. Без тебя, короче, разберемся, кто нужен, кто не нужен.

– Да ладно, Ирка, бог троицу любит.

– А классический психоанализ не любит, так что можешь сразу заткнуться.

Наверное, и правда нужно найти нормального человека, может быть, и с деньгами, и с жильем. Порядочного. Ведь все нормальные женщины именно этого и хотят. Про чувства даже думать не хотелось.

Дни становились все теплее и теплее. Все больше времени мы с Асрян проводили вне квартиры, выбираясь с детьми на Крестовский остров покататься на аттракционах, побалдеть и поесть мороженого. Такая программа значительно уменьшила количество выпиваемого за выходные спиртного.

В середине апреля Сашка вернулся из рейса. Привез кучу подарков, половина из которых предназначалась нам с Катериной: много красивых детских платьев, причем все оказались, как ни странно, по размеру, мелкие приятные вещицы для кухни и даже маленький кухонный комбайн.

С возвращением Сашки я прогнозировала перемены в нашей уже сложившейся с Асрян жизни, но через несколько дней поняла, что не предугадала ровным счетом ничего. Нам стало даже намного вольготнее, потому что воскресенья теперь оказались предоставлены нам двоим: муж уезжал куда-нибудь с обоими детьми. Мы тут же вернулись к барской привычке ходить на массажи, педикюры, маникюры и фитнес.

Очень смешное произошло довольно скоро. В одно из воскресений мы с Асрян изъявили желание поехать вместе с Сашкой и детьми. Погода стояла не очень, накрапывал дождь, так что было решено отправиться в дельфинарий. Представление оказалось феерическим.

По его окончании мы отправились в кафе тут же, в дельфинарии. Дети с Сашкой понеслись занимать столик, а мы с Асрян пошли искать туалет. Припудрив носы, мы еще минут пятнадцать простояли около театральной кассы, нашли парочку интересных детских спектаклей и купили билеты. Холл дельфинария был переполнен, мы с трудом нашли детей.

Отдельного столика не оказалось: Иркин муж сидел в компании бабушки с внучкой, но успел утащить для нас дополнительные стулья. Мы плюхнулись, начали рассказывать о предстоящем спектакле. Бабушка несколько минут улыбалась, потом резко потухла, схватила внучку и удалилась. Над причиной происшествия мы потом долго хохотали: Катька на пике эмоций несколько раз вслед за Стасом назвала Сашку папой, при этом из нашего общения можно было сделать вывод, что за столом присутствуют две разные мамы. И смешно, и грустно. И страшно жалко Катьку: с мамашей ей точно не очень повезло.

Как я ни надеялась, Ирка про свой коварный план забывать не собиралась. Она начала атаковать мужа буквально через несколько дней после возвращения. Будучи хорошим специалистом по убеждению, она быстро мотивировала, объяснив, что лучше будет не только мне, но и ему, ведь будет гораздо веселее, если наш курятник разбавится представителем мужского пола. Тем более из круга его знакомых.

Сашка вдохновился благородной идеей поиска мужа для непутевой Ленки Сокольниковой, и на майские праздники резко запланировался пикник. Место прежнее – асрянская дача. В список приглашенных входили некий судовой инженер Сергей (в разводе, детей нет, тридцать четыре года, жена загуляла, но по-порядочному оставила его в его же собственной квартире), а также Александр (тридцать пять лет, помощник капитана на небольшом торговом судне, состоявший три года в гражданском браке, распавшемся самостоятельно и без лишнего мозготрепательства). Однако с выплатой алиментов на сына. Эти новости были преподнесены без права обсуждения, и в какой-то момент я ощутила себя настоящим Хоботовым в юбке. Ну и ладно. Может, кто-то из них и ничего.

На работе время продолжало покрываться болотной тиной, особенно теперь, когда мой талант признали. Меня освободили от всего, кроме поездок в клинику, причем отчет о визите теперь можно было писать с большим опозданием. Остальное время я должна была, в моменты творческих приливов, делать презентации. Поначалу я сильно перепугалась, ни на минуту не забывая про мой наркоманский плагиат, но потом вдруг меня осенило, что Костик прав и если отнестись к этому делу с легкостью, не вдумываясь в высший философский смысл конечной цели, то все может очень даже получиться. Побольше ярких красок и юмора, а также убежденности в том, что я знаю эту часть медицины не хуже, чем те, для кого эта презентация предназначена. По крайней мере, пока еще знаю.

В итоге через пару недель я выдала свой первый самостоятельный продукт, который все равно изготовлялся с оглядкой на исходную фееричную композицию. Начальство осталось довольно, и мне тоже стало на душе хорошо. Теперь можно было надеяться на постоянный и не очень тяжелый кусок булки с красной икрой. Боязнь увольнения почти исчезла.

Перед самыми майскими праздниками мне подумалось, что время все-таки лечит, но делает это совершенно по-скотски. Бывало так, что по нескольку дней я засыпала, сильно уставшая от безделья, так и не успев восстановить в памяти увядшие образы себя и Славки. А потом вдруг появлялась какая-то маленькая деталь. Что-то, может быть, даже совершенно не имеющее значения, например, репортаж о тяжелом ДТП по тупому ящику, – и тут же накатывала волна тугой безысходности, тело горело, все внутри меня проваливалось в глубокий запутанный темный колодец, и не было никакой возможности выбраться из него. Пару раз я порывалась поехать в приемник, как бы невзначай поболтать с Люсей, но, слава богу, теперь хватало воли остановиться.

Поток времени проносился с такой же скоростью, что и раньше, но периодически казалось, что оно даже увеличивается. Стрелки часов уносили меня все дальше от этих двух лет, которые никто уже не возвратит ни мне, ни Славке.

Настала новая реальность – спокойная, прочная и однообразная. Мы одни с Катькой. Асрян сказала, что для меня это должно быть необычно. Непривычное состояние женского одиночества, совершенно незнакомого, потому что всю свою более-менее сознательную женскую жизнь я провела рядом с мужем или Славкой. Я думала, станет трудно. Но нет, ничего сложного и трагичного не было. В моем холостяцком положении оказалось много интересного: появились новые привычки, например, после засыпания Катьки закрыться на кухне, сесть на подоконник, открыть окно и закурить сигаретку. Это было здорово, совершенная свобода и одиночество. Я наблюдала за поздними прохожими, спешащими домой, за соседями, выскочившими из подъезда отнести мусор или выгулять собаку. Все они казались очень разными, но, с другой стороны, совершенно одинаковыми.

Чем ближе были майские каникулы, тем больше меня беспокоило отсутствие вестей от Полины. Если она жива, то это означало лишь одно – ее ад продолжается. Оставалось лишь надеяться, что проблески ясного сознания больше ее не беспокоят. Молиться за кого-то меня отучила моя первая погибшая гинекологическая больная, четко пояснившая своим несчастным концом, что Бога нет.

В конце концов я сама позвонила Свете и получила печальный отчет: живы, все так же немного двигается одна рука и голова, сознание с каждым днем хуже, теперь бывают периоды воя и стонов в течение нескольких часов без перерыва. Правда, под вечер иногда вполне осознанно бормочет о своей первой невестке и внучках, потом опять что-то про меня, а потом опять – то вой, то обрывки бессвязных слов. Про сына она не вспоминает и давно уже его не узнает, так же как и новую жену и внука. Зато зарплата Светы растет пропорционально усилению бесконечных страшных звуков и запаха лежачей больной, который пропитывает все вокруг, несмотря на самый тщательный уход. Болезнь и предчувствие смерти заполнили каждый уголок в доме. От этого невозможно спрятаться. Несколько раз в последний месяц приходила к ним Валентина, но Вербицкая приняла ее за меня, начав рассказывать, какие теперь у нее успехи в выздоровлении, как много она ходит по парку и гуляет с коляской младшей внучки. Валентина долго не выдерживала, снова начинала плакать и уходила.

Под конец разговора Света опять предостерегла меня:

– Елена Андреевна, только ни в коем случае к нам не приходите, даже если он сам позвонит. Я, знаете, столько насмотрелась, как у этих богатеньких крышу рвет. Я сама вам позвоню, как только… ну, вы поняли. Господи, прости, уже скорее бы отмучилась, за что такая кончина ей? Как будто за сыновние грехи платит.

– Спасибо большое, Света. Я, если честно, давно перестала размышлять, кто и за что платит.

– Ну, ждите. Надеюсь, скоро позвоню, господи, прости.

Катерина провела остатки апреля в ожидании майских праздников и поездки на дачу к Асрян. Даже несмотря на предстоящий тур женихов, мне тоже не терпелось попариться в баньке и поесть шашлычка. Я уже грезила, как мы с Иркой завалимся на низенькие кроватки в маленькой чердачной комнате, откроем окошко и потихоньку от всех, ожидая призыва к мясу, выкурим по сигаретке. Ради всего этого можно пережить и нашествие Сашкиных неженатиков.

Катька ждала праздников с нетерпением, и ее дружба с асрянским пацаном крепла каждый день. Иногда меня даже смущало, что исчезли не только разговоры о школьных подружках, но и сами подружки, а также заметно поменялись Катеринины интересы: теперь все, что возбуждало внимание Стаса, возбуждало и Катькино внимание. В их совместной жизни именно он руководил направлением деятельности, и в какой-то момент я поняла: меня это радует. Катька явно оказалась обладателем очень подходящего для женщины характера: она следовала за мужчиной.

На работе месячная норма творчества уже была готова к двадцать четвертому апреля, писалось быстро и легко. Я сильно радовалась обнаруженному полусерьезному отношению к предмету и, перестав страдать достоевщиной, строчила веселые пояснения к картинкам. Перед праздниками оставалось всего лишь съездить последний раз в мою клинику и подбить месячный отчет о нашем плодотворном сотрудничестве. Дело это было гораздо более скучное, чем веселые картинки, и я оттягивала экзекуцию до последнего. Костик знал о тайных муках госпожи Сорокиной и бескорыстно прикрывал мои слабые места. Двадцать пятого апреля с большой радостью Костик получил мои красочные композиции, но буквально через секунду снова потух.

– Лен, надо бы из клиники тоже отчет. У тебя готово? Когда там будешь?

– Планирую завтра. В пятницу точно сдам.

– Ты на прошлой неделе там была?

– Была, но, честно сказать, занималась только презентациями. Я сделаю. Ты же мне давал старые отчеты. Я их перебью – и все.

Костик посмотрел на меня совсем грустно.

– Я вчера с главным врачом созванивался. Поезжай сегодня, он уедет в четверг в Москву. Информация вся у него. Будет ждать.

– Хор.

– Съездишь – позвони.

Вконец измучив головной мозг предвкушением ночной отсидки за отчетом, я с большим трудом взяла себя в руки и поехала в клинику. Всю дорогу я читала мантры о том, что это всего лишь последнее препятствие перед прекрасными выходными, все равно что игра «Ключи от форта Бойярд»: сначала много неприятного, а потом сюрприз. Как же все по-разному! Самое тяжелое дежурство в больнице все равно приносило массу положительных эмоций, даже если падал трупом в шесть утра. А тут несколько часов писанины вгоняют с настоящую депрессию. Парадокс.

До ворот клиники доехала, постаравшись выгнать все неприятные мысли, ведь, в конце концов, прямо сейчас меня ждет довольно эротичный момент: общение с главврачом воспринималось как совершенно приятное событие, если покопаться и признаться честно.

Хорошо, что хоть рядом с кем-то живут настоящие мужчины. Хотя страшно обидно, что не повезло, и, думаю, на самом деле причина невезения во мне. Вот понять бы, в чем же дело, так, может, и не надо устраивать сватовство на даче. А вообще Асрян, наверное, права: я совершенно не в состоянии решить этот вопрос сама. Остается довериться Ирке и попытаться еще хоть на несколько лет сохранить жалкие остатки товарного вида. Не разжиреть, не спиться и не скуриться.

Главный присутствовал в клинике, как и обещал. Увидев меня в коридоре, он замахал рукой в сторону своего кабинета. Внутри царил полумрак, пахло кофе. Заваривание волшебного напитка он осуществлял самостоятельно, и, хоть я мало что понимала в этом кофе, было очень вкусно. Я похвалила его творчество, и мужик тут же расплылся в совершенно детской улыбке.

– Я вам все скинул на флэшку, за март и апрель… С вами Константин не общался?

– Мне уже стыдно перед ним, ведь завтра надо все сдать.

– Ничего, осилите… Так он больше ничего не обсуждал с вами?

– Да нет. А что, должен был?

Он встал из-за стола и начал медленно мерить шагами не слишком большой кабинетик. Мне стало не по себе, я напряглась в ожидании чего-то неприятного.

– Леночка, я вас знаю не так давно, но только с положительной стороны. Я имею в виду: как профессионала. Я, собственно, задумался, когда вы свои презентации представляли. Сразу понятно, что говорили о родных для себя самой вещах. Потом я с вашей бывшей заведующей пообщался (она дала более чем хорошие характеристики), с Константином и еще с некоторыми вашими коллегами по больнице. Я хочу вам предложить работать у нас. Мне как раз теперь в палату интенсивной терапии нужен эндокринолог. Помните, я собирался открыть интенсивку на десять коек? Реаниматолога мы уже нашли, но без эндокринолога там никак. Проблема еще в том, что наши врачи – люди грамотные, но с небольшим опытом по тяжелым осложнениям, так как они в основном после поликлиник. А у вас еще большой стаж приемного покоя. Инфаркт или пневмонию вряд ли пропустите. Так что вот такое предложение… Что думаете?

Дыхание перехватило с его первых слов, мадам Сорокина потеряла голос и сидела как истукан.

Нет, это все ерунда. Никто не возвращается. Это невозможно.

Через несколько секунд удалось выдавить из себя срывающийся шепот:

– Я… вы знаете… я, честно сказать, совсем не ожидала… простите… я очень вам благодарна – правда. Растерялась просто.

– Да вы не переживайте так, Леночка. Можете подумать несколько дней. И еще. По поводу денег… Я знаю, что вы в данный момент одна с ребенком. Конечно, вопрос финансов. Зарплата у нас около тридцати пяти, остальное – премии и дежурства. В целом доходы зависят от наших общих успехов и репутации в городе. Но последний год больных немало. Сами видите: не голодаем. Так что заработать можно.

Я молчала и никак не могла собрать себя в кучу.

– Я согласна. Отработаю положенные две недели и выйду.

– Ну и молодец, тогда после майских жду.

Он привстал, пожал мне руку и, видимо, сильно переживая, поскорее проводил меня из кабинета.

Коридор, дверь в ординаторскую, лестница, холл, машина.

В голове кружились вихри, хотелось плакать, дурацкие слезы в итоге покатились сами собой. Срочно надо было что-то делать, что-то решать, звонить Косте, мчаться в офис, писать заявление, доделывать этот тупой отчет, собрать свои скудные пожитки с рабочего стола, напиться, наконец, с Асрян прямо сегодня же. Нет, сегодня не получится. Надо все довести до конца, иначе никогда не смогу смотреть Костику в глаза.

Я ехала и подвывала в такт наплывающим приступам слез.

Это белая полоса, просто началась белая полоса. У каждого человека так бывает. Не может же всегда быть темная.

Я подъехала к школе и припарковалась, чтобы подождать Катьку. Я почти успокоилась и наконец стала обдумывать практическую сторону вопроса. Деньги я смогу там заработать – это точно, смогу жить, как раньше, снимать нашу квартиру, и если все будет хорошо с премиями и дежурствами (да даже если нет), то вернуться медпредставителем всегда смогу: стаж уже есть и устроиться будет легче. Одно только плохо: опять без машины. Но и это можно решить, взять в кредит что-нибудь недорогое.

Приехав домой, я позвонила родителям и, сбиваясь, рассказала о произошедшем. Потом сообщила Асрян и в последнюю очередь набрала номер Костика. Опять он сделал для меня больше, чем кто-либо другой. Трубку он взял сразу и не дал даже сказать «привет».

– Ну что, ты уже была в клинике?

– Костик, я не знаю, что сказать. Я вообще даже не знала, что один человек может сделать столько для другого. Я всю жизнь буду благодарна тебе.

– Ленка, я не говорю, что я не участвовал, но он сам заинтересовался. Справки начал наводить, в больницу звонил. Моисеевне твоей.

– Да, он сказал. Но ты ж опять меня поддержал, в ущерб себе.

– Господи, Лен, да наплевать на этих капиталистов. Человек через неделю найдется, не переживай. Тащи завтра отчет, пиши заявление и собирай манатки. У тебя, кстати, не было отпуска, так что формально если теперь напишешь заявление, то сразу на отпуск с последующим увольнением. То есть можно после майских не выходить.

– Костик, а кто из больницы, кроме заведки моей, с ним говорил?

Послышался тяжелый вздох, и тон его голоса резко переменился. Как будто Костик разговаривал с безнадежно больным пациентом.

– Лен, я точно не знаю, с кем еще. Сама у него и спроси.

Тут я поняла, что переборщила. Костик сделал больше, чем может сделать мужчина для реально существующей совершенно посторонней женщины. А я ему задаю такие скотские вопросы. Не все ли равно, кто еще давал мне рекомендации. Даже если и Славка. Ничего не поменялось от этого.

Ночь прошла без сна, но зато плодотворно. За год работы не было еще более тщательно и аккуратно составленной бумажки за моей подписью.

Утром, забросив Катерину, я помчалась в офис. Обнаружилось, что Костик сделал мне еще один бесценный подарок: никому не сказал, куда я ухожу, что избавило меня от удивленных взглядов и расспросов что да как. Потом все равно все вскроется, но это потом.

Я оставила заявление на столе в отделе кадров, потом зашла к Косте и хотела было броситься ему на шею, но сдержалась. На физиономии напротив читалось ясно: не стоит, Лен.

Весь день я суетливо подбирала оставшиеся мелкие хвосты, привела в порядок стол и собрала свои вещи в небольшой пакет. В бухгалтерии получила очень неплохой денежный расчет, включавший в себя еще и отпускные. Теперь был обеспечен вполне себе комфортный месяц жизни до новой врачебной зарплаты.

В тот же день пришлось сдать вместе с отчетом и ключи от машины. Однако белая полоса есть белая полоса: вечером на такси завезла протестующую Катьку родителям, проявила эгоизм и предоставила остаток дня самой себе. Мать с отцом оказались страшно рады произошедшему, и только теперь я сообразила, как много для них значил мой белый халат. И как же надо все-таки любить свое беспутное дитя, чтобы молча пережить все мои повороты на скачках. Меня пытались заставить поужинать, но планы были другие, и около подъезда уже довольно долго стояло в ожидании такси. На выходе папа огорошил меня очередной хорошей новостью:

– Слушай, машину-то, насколько я понял, отобрали?

– Конечно, сегодня ключи отдала.

– Тогда вот. Мы с мамой решили. Возьми мою «десятку». Это, конечно, не «Форд», но нам теперь не очень надо. Пацаны оба на машинах, поэтому, если что, найдем колеса. Мы уже сами мало ездим. Я совсем не могу по этим пробкам. Так что приходи завтра, сходим в гараж вечером.

– Люди, я вас люблю.

Давно их не целовала. А зря. Исправив ошибку, я направилась навстречу вечеру.

Перво-наперво выключила телефон. Потом попросила таксиста отвезти меня в один мексиканский ресторан – помнила только его название и ни разу там не была. Преодолев смущение, я уселась одна за маленький столик около окна и выбрала в меню первое подсказанное официантом блюдо. Ну и текила, конечно.

Еда была вкусная, после крепкого спиртного по телу быстро разливалось тепло, напряжение спало, и я почувствовала острое удовольствие от моего вызывающего ресторанного одиночества. Мне было хорошо. Было хорошо, потому что сидящие вокруг мужчины посматривали с интересом, хорошо оттого, что если теперь кто-то попробует со мной познакомиться, поинтересуется сначала, как меня зовут, потом, почему одна, а потом, где я учусь или уже работаю, то я скажу, что я врач. Просто врач, и все. Невозможно хорошо оттого, что теперь я, кажется, была совершенно здорова, хотя в последние годы бывали моменты, когда уже и не надеялась на выздоровление. Хорошо оттого, что последние две недели не пила ночные таблетки и впервые за много лет снились простые бессвязные человеческие сны. Хорошо оттого, что Асрян пока не в курсе, а то бы сделала мне лоботомию без наркоза. Были здоровы родители, Катька, было где и на что жить. А самое главное: в моей жизни оказался Славка и кусочек его останется всегда во мне.

Часам к одиннадцати я уже хорошенько набралась, началась зажигательная музыка, и какой-то парень, явно младше меня, пригласил танцевать, потом крепко прижал к себе и кричал что-то довольно смешное прямо в ухо. Танец кончился, и он потащил меня за свой столик. Я оказалась одна в компании трех парней. Все студенты, небрежные, веселые и не замороченные. Потом мой кавалер вызвал такси и без спроса поехал со мной до дома. Еще минут пятнадцать не выпускал из подъезда в попытках сначала прорваться ко мне в квартиру, а потом уже просто хотя бы поцеловать. Я смеялась, конечно же, оставила телефон, кое-как выпуталась из его рук и, воспользовавшись приходом не очень трезвого соседа, создавшего шум в парадной, убежала в лифт.

Я с трудом открыла входную дверь, плохо попадая ключом в замочную скважину, разбросала по прихожей сапоги и пальто, а потом зачем-то подошла к окну на кухне. Парень курил на скамейке у подъезда. Я открыла форточку и назвала номер квартиры…

Выпроводила его только под утро. Дверь закрылась, в спальне все еще было жарко. Аромат «Фаренгейта» на подушке, забытые часы… Потом еще полчаса не могла найти свое белье – нижнюю часть обнаружила висящей на любимой Катькиной диффенбахии.

Я счастлива. Я очень счастливый человек.

На майские погрузились втроем в папины «Жигули»: я, Катерина и котенок. Асрян предлагала поехать одной машиной, но мы отказались: хотелось взять все, что будет нужно на несколько дней, а также воспользоваться моментом и приноровиться к машине. Слава богу, моя бывшая контора не баловала своих сотрудников автоматической коробкой передач, посему процесс смены боевого коня прошел без особых затруднений. Качество продукции российского автопрома компенсировалось папиной аккуратностью в уходе за автомобилем. Так как выехали рано утром, Катька с животиной быстро уснули на заднем сиденье. Я потихоньку тащилась за «Шкодой» асрянского мужа, включила музыку и радовалась пустым дорогам.

Приехали в уже протопленный Иркиным папой дом. Баня дымилась. Мы быстро перетащили вещи и переодели детей, чтобы возиться около костра, изучить все лужи и побродить по берегу подтаявшего озера. После чего мы с Асрян перешли в горизонтальное положение, чем нагло продемонстрировали нежелание участвовать ни в каких делах.

Асрян впала в размышления, как только ее голова прислонилась к большой старой подушке.

– Я, честно сказать, даже не ожидала от вашего Костика такого благородства. Конечно, тут определенное стечение обстоятельств. Думаю, клинике и правда кто-то нужен был для интенсивки. Но не без участия… Рыцарь печального образа, одним словом. Потом… что твой главврач из себя представляет, женат?

– Ирка, прекрати. Не все в жизни сводится к сексу.

– Это ты мне не рассказывай. Дедушка Фрейд еще вполне себе жил, жив и будет жить. Так женат?

– Господи, да ему под полтинник! Жена, двое детей. Счастливый брак без всяких там скелетов в шкафу – такое еще, между прочим, встречается. У тебя уже у самой сознание перекошено. К тебе просто-напросто такие люди не доходят, им мозгоправы не нужны.

– Во-первых, тебе сейчас как раз было бы неплохо иметь в своем шкафу идейного женатика с хорошими материальными возможностями, но без выноса мозгов. Вполне может быть, что это все произошло безо всякой левой мысли. Кто спорит? Хотя знаешь: вот такие вот семейные как раз и в состоянии принять решение о разводе. Хронически гуляющие редко уходят из семьи. Так что учти на всякий случай. А для здоровья кто-то нужен.

– Кто-то уже почти есть.

– Поподробнее с этого места.

– Студента зацепила в кафе. Пошла одна обмывать свое трудоустройство.

– Ну мать, мало тебе половых инфекций.

– Еще ничего не было, если не считать соплей в подъезде. Ну, почти ничего…

– Тогда пусть идет к венерологу, приносит справку – и вперед. Кстати, у тебя уже, по идее, таблетки кончиться должны. Ты за рецептом ходила?

– Угу.

Я заволновалась из-за возможности раскрытия лечебного саботажа, закрыла глаза и постаралась задремать. Через пять минут послышался басистый асрянский храп.

Два дня прошли в полной экзальтации: шашлыки, баня, хорошее красное вино. Дети быстро присоседились к стае соседских отпрысков, дома почти не бывали и приходили грязные, голодные, мокрые, наскоро ели и снова уносились в неизвестном направлении. Слава богу, не было дождя – легкий ветерок, перистые тонкие облачка, и даже периодически выглядывало солнце.

Как я ни старалась укрыться от вопросов, но все присутствующие – старшее поколение Асрян, Сашкины родители и сам Сашка – активно обсуждали мое счастливое возвращение в практическую медицину, так что вопросы мне задавали. От основной темы разговор постоянно уплывал в сторону: говорили о жизненной справедливости, которая хоть иногда, но проглядывает сквозь пелену совершенного безобразия и алогичности, о божьем таланте и призвании, наконец, о высшем долге перед человечеством. На теме жизненной справедливости я вяло пыталась сопротивляться, вспоминая свою первую умершую больную в гинекологии, семью того дипломата, погибшую под колесами пьяного в доску засранца. И вообще, что вернулась в медицину – истинная нелогичность. Мне возразили рассказом про двух лягушек в сметане. Но я никакого масла не взбивала и вытащила счастливый билет совершенно случайно. Асрян после такой реплики подскочила до потолка.

– Нормальный человек должен уметь оценивать свои усилия. Я прекрасно помню, как ты между кормлениями грудью учебники штудировала, чтобы без академки выскочить. Ту же гинекологию помню. Не говоря уже о том, как ты в своей больничке смертоубойной просто жила. Все это, как говорится, в копилочку: и опыт, и знания. Все же есть некоторые положительные подвижки в общественном сознании: люди перестают вешать на окружающих расхожие клише и начинают понимать, что тощая маленькая блондинка может еще и уметь думать.

Я не стала дальше пререкаться и попробовала перейти к другой излюбленной всеми в этом доме теме – асрянские клиенты. Рисовать портреты Ирка умела с большим юмором и очень захватывающе, весьма профессионально оставляя за кадром имена и прочие намеки. Но сменить направление не получилось. Разговор опять вернулся к практической медицине, но теперь под другим углом: поднялась тема гибели государственной медицины, массового бегства врачей из ключевых больниц города. Если же упираешься и продолжаешь служить на благо человечества в ущерб семье и детям, то приходится жертвовать честью белого халата и принимать подачки от пациентов.

Почему-то теперь мне абсолютно не хотелось слушать все это. Я чувствовала себя совершенно незаслуженно поощренной, как будто получила подарок, который предназначался совершенно не мне. Потому молча лежала в кресле-качалке как ленивец и переваривала шашлыки с вином.

Второго числа вечером прикатил жених. Слава богу, только один. Другой не смог по уважительной причине. Одинокий помощник капитана Александр оказался высоким и довольно приятным парнем. Смущался он не меньше меня: во время рукопожатия сразу покрылся красными пятнами и его ладонь молниеносно стала влажной. У Славки руки никогда не потели, а ночью становились раскаленными, как песок в пустыне.

Через несколько часов после знакомства мы оба залили неловкость ситуации небольшим количеством вина, расслабились и даже прошлись вместе по деревне перед ночным поеданием шашлыков. Говорил он много смешного, в основном про моря и разные страны. Я молчала, слушала, смеялась. Все остальные глупо и неумело делали вид, что ничего не понимают, старались не смотреть в нашу сторону и разговаривали на отвлеченные темы.

Только Асрян сразу после нашего первого рукопожатия потеряла интерес к пикантной ситуации. Вечером перед сном она долго стелила детям свежие простыни, а потом с глубоким вздохом плюхнулась на наш топчанчик, сократив мое жизненное пространство до минимума.

– Завтра он уедет, не переживай. У него собеседование в Москве четвертого. На новое судно.

Отвечать я не стала.

И правда: вечером третьего числа Александр засобирался домой, мы обменялись телефонами и попрощались.

Совершенно незаметно пролетело несколько дней, проведенных в полном овощизме. Сашка свалил четвертого проходить медкомиссию перед очередным рейсом в июне. Обещал вернуться за нами восьмого, а мне уже хотелось остаться тут навсегда, без телевизора, без телефона, без всяких ненужных забот и вообще без лишних мыслей. На свежем воздухе я спала как младенец. Я проваливалась в сон, как только голова касалась подушки, причем ложиться я могла даже в девять вечера. Просыпалась не раньше девяти-десяти утра.

В какой-то из последних дней даже приснился дед. Не пришел, а именно приснился – разница между тогда и теперь была огромной: там не было меня. Все оставалось на месте: наша маленькая неуклюжая дача, старый покосившийся стул под березой и дед, покорно судьбе сложивший на коленях худые руки, однако теперь дед даже не пытался со мной разговаривать. Потому что там меня больше не было. Стало грустно: теперь уже никогда я не услышу от него ни одного нового слова.

Утром я сделала огромный, окончательный и не подлежащий сомнению вывод: моя голова в порядке.

Я в порядке.

Показалось, что я сняла со спины огромный походный рюкзак, который несла долго-предолго, а он только продолжал тяжелеть, как будто кто-то неведомый незаметно подкладывал в него массу ненужного и очень тяжелого. Интересно, когда же, в какой момент своей жизни я взвалила на себя эту чертову ношу? Наверное, тогда, когда поступила-таки в заветный медицинский, неосмотрительно наплевав на все, что творилось в моей жизни параллельно воплощению заветной мечты. Шло время, рюкзак наполнялся поспешным замужеством, потом затяжным пике по спасению Сорокина от алкоголя, и еще, и еще… Наверное, много чего лишнего. Например, Асрян положила бы в этот рюкзак и Славку. Скорее всего, и он в этом рюкзаке, но представить себе свою жизнь без последних двух лет я не могла. Теперь у меня не было никого, кроме Катрины.

Я спала, потом ела, потом гуляла с Асрян по деревне, вяло реагируя на периодически прибегавшую Катьку в ужасно грязной куртке. Котенок обитал на веранде, смиренно ходил в привезенный из города туалет, а также подавал признаки плохого самочувствия от резкого перехода с кошачьих консервов на остатки шашлыка и сливки со сметаной.

Асрян теперь со мной стало скучно, и я ощутила из-за этого совершенно неуместное чувство вины. Опять куда-то улетучился движущий момент нашего общения: исчезла наиболее значимая часть списка моих проблем, причем совершенно неожиданно и очень быстро. Хотя еще осталась одна, по мнению Ирки, на сегодня совершенно неразрешимая задача: преодоление моего одиночества.

Наверное, я не совсем адекватный представитель женской половины человечества, потому что совершенно не ощущала никакого неудобства от отсутствия постоянного мужика. Затея со сватовством явно закончилась ничем. И вроде как после спешного отъезда жениха Ирка проявила сочувствие и понимание, однако буквально через день начался повторный виток сумасшествия: Асрян никак не могла успокоиться из-за моего фригидного реагирования на заботливо предоставленный материал. Я молча игнорировала претензии. В итоге Ирка сдалась.

– Ладно, ты еще, видимо, в острой фазе. Поторопились. Но учти: на дам с приданым очередь не выстраивается.

– Ничего. Для здоровья всегда кто-нибудь найдется.

– Если опять про студента, то про справки не забудь. СПИД не спит.

– Есть, сэр. Как только объявится, позвоню и отчитаюсь.

Развивать эту тему не стала, докладывать про бурную эсэмэс-переписку с молодым поколением не намеревалась. Наблюдалось острое отсутствие желания рассказывать Асрян про личную жизнь. В то же время произошедшие в наших отношениях перемены были для меня довольно печальны: вдруг показалось, что многолетняя дружба оказалась фикцией, состоящей из тщательного обтачивания асрянских мозгопромывательных зубов о мое совершенно непоследовательное существование. Ирка заметила мое угрюмое отчуждение и наконец перед очередным заходом в баню сама подошла с бутылкой и бокалами.

– Ленка, да успокойся ты. Не хочешь с этим дурачком общаться – никто не заставляет. А вообще, у него ладони потные. Фу, ненавижу мужиков с мокрыми руками. Вегетативная импотенция – ни больше ни меньше. Не дуйся. Не видишь, что ли: я всего лишь тебе завидую. У тебя еще ведь все впереди. И уже в который раз, сволочь ты такая.

Остаток отдыха мы провели душа в душу, и даже обнаружилось, что окромя моей несовершенно устроенной жизни и головы есть еще много о чем потрепаться и от чего получить удовольствие. Примирение было мне очень важно, потому что терять никого больше не хотелось, а уж Асрян и подавно. Теперь я приняла твердое решение: пусть в моей жизни будет только прибыль в виде людей, друзей, денег, отдыха, радости, а может быть, когда-нибудь, может быть… Еще случится в жизни любовь.

Седьмого числа я проснулась около пяти утра от телефонного звонка. Дом перед рассветом немного остыл. Я завернулась в свое одеяло и вышла из комнаты в коридор. Звонок с городского номера. В трубке я услышала знакомый голос. Конечно, Света.

– Елена Андреевна, простите, ради бога. Я из вашей новой клиники звоню. Мы только что Полину привезли. Уже сутки в себя не приходила. То воет, то плачет… практически ни одного слова… Я не знаю, сколько еще протянем. Звоню, вдруг вы захотите ее увидеть, пока никого нет. Сын в командировке в Москве, вернется только завтра к обеду, а невестка вряд ли придет. Меня туда не пустили. Да и что мешаться, толку ведь никакого.

– Спасибо большое, Света. Как хорошо, что вы заранее позвонили. Мне было бы намного тяжелее, если после.

Я совершенно четко осознавала: хочу, несмотря ни на что, еще раз увидеть ее живой.

Пусть она уже неизвестно где. Наверное, это нужно больше доктору Сорокиной, чем Полине Алексеевне Вербицкой. Пока еще ее руки хранят тепло, я должна до них дотронуться, тогда мне, может быть, станет легче. Может быть, она еще хоть немного ощущает этот мир и простит меня. Ведь я так и не смогла ничего сделать.

Я наспех выхлебала чашку вчерашней простокваши, завела машину, потом вернулась в дом и разбудила Асрян. Видимо, моя физиономия оказалась совершенно скорбной, потому что Ирка даже не сумела сформулировать ни одного критического замечания.

Трасса пустовала, так что до города я добралась довольно быстро. Оставалось немного пути по спящим улицам, буквально двадцать минут. Часть головы еще явно дремала и видела сны. Из какой-то передачи про путешествия всплыла картинка прекрасных заснеженных гор, яркого солнца, веселые толпы отдыхающих на очереди к подъемнику. Полина стояла в ярко-красном костюме, прижимала к себе уже заляпанные снегом лыжи, улыбалась и махала рукой. В машине появился легкий аромат «Шанель».

В целом на дорогу ушло полтора часа. Главные ворота клиники оказались закрыты, и я бросила машину рядом. Только теперь я заметила, что напротив клиники есть небольшой скверик и даже две маленькие ажурные скамеечки. Будет приятно летом выйти и посидеть в одиночестве.

Коридоры плавали в тишине. На праздники в общих палатах больных почти не оставалось. Дежурная медсестра сообщила, что, кроме дежурного эндокринолога, никого из врачей не было до вчерашнего вечера, в два ночи позвонил главный, попросил вызвать нового реаниматолога и приготовить реанимационную палату, в три привезли Вербицкую, состояние которой оказалось совсем тяжелым: она была уже практически без давления. Медсестра смотрела на меня изучающе, но явно положительно оценила мое появление в семь утра с целью увидеть больную.

– Заодно и оцените новое рабочее место.

Наверное, и это тоже. Но гораздо приятнее встречать своих бывших пациентов на улице, или в магазине, или в метро, веселых и жизнерадостных, чем приходить вот так и сталкиваться лицом к лицу с собственным бессилием.

Я кралась как вор по пустынному коридору до реанимационной палаты. Чем ближе, тем сильнее пахло свежевыкрашенными стенами. Дверь приоткрыта, напротив палаты – комната персонала. Потянуло кофе. Помешкав секунду, я решила сначала заглянуть и поздороваться, ведь работать еще вместе долго.

За столом сидел большой лысоватый мужик лет сорока пяти, настоящий Шрек. Он оторвал взгляд от компьютера и посмотрел на меня вопросительно, вместо «здравствуйте» произнес отработанное больничное:

– Вы к Вербицкой? Посещения после часа дня.

– Я Лена Сорокина, эндокринолог. Буду с вами тут работать.

Он даже улыбался как Шрек: щеки разъезжались в стороны на большое расстояние. Он торопливо встал так, что чуть не свернул стол (комнатка явно была для него мала), протиснулся между вешалкой и шкафом для бумаг и протянул огромную лапу.

– Привет, напарник. Я так и думал, что приедешь. Саша Смолин. Из Мариинки перевелся. Хотел с десятого уже, но вот вызвали. Первая больная. Насколько я понял, твоя дамочка?

– Ну да.

– Я тут полистал: твоих выписок целая пачка. Бабуся, я смотрю, никак не хотела в этом мире задерживаться чуть дольше.

– Если бы ты видел ее пару лет назад, так в жизни бы не сказал «бабуся».

– Я ее сразу интубировал – пришлось. Честно сказать, никакую привезли уже. Кстати, мы с тобой еще неделю как минимум без медсестры. Будем звать дежурных с поста, если что. Ты вроде только с пятнадцатого должна выйти? Сказали, что ты в отпуске. Может, выйдешь хоть десятого, а то тут одному как-то грустно. Я свою анестезистку сюда тоже заблатовал, но она две недели отрабатывает. Бывшее начальство, короче, на нас обиделось, понимаешь.

– Выйду. Завтра только ребенка заберу из деревни и выйду.

– Лады. Говорят, с десятого уже будут плотно грузить больными; со «Скорой помощью» договорились, кто хочет платно госпитализироваться. А тут десять коек, сама понимаешь: не шутки. А еще же праздники. Так что, думаю, урожай будет большой. Если хорошая репутация сложится, то, блин, скоро тут нам с тобой будет весело. Я смотрел ценник на услуги: не сильно дорого. Плюс главный заключил договор со страховыми агентствами.

– Это круто, конечно, но я что-то про ночи не поняла. Мы что, с тобой тут через день дежурить будем?

Мужик заулыбался еще шире и стал теперь похож на Чеширского кота.

– Вот вы, доктор, даете! Сначала контракт подписала, а потом такие вопросы задаешь. Главный с Мариинкой договорился: будут еще трое наших дежурить. Так что нам максимум пару раз в неделю, а так и вообще одно дежурство.

– Жить можно.

– Конечно, можно. Ты зайди глянь, какие там новые прибамбасы. По крайней мере, по моей части вся аппаратура новая. Интернет безлимитный даже провели, как это называется, черт… вай-фай, о! Вербицкая твоя пока на допамине. Там по дозатору все остальное тоже идет, что по диабету, плюс для головы ноотропы. А дальше уже, как говорится, как бог даст… Но больше восьмидесяти давление все равно не держит. Так что, если есть о чем посплетничать, иди сейчас.

Новости о состоянии Полины совсем отняли у меня силу воли. Я присела на свободный стул, еще раз оглядела свою новую ординаторскую: два стола, два компа, маленький холодильник, микроволновка, чайник и крошечный диванчик.

Я-то на нем умещусь подремать, а вот Александр даже наполовину не влезет. Послезавтра принесу занавески от мамы, какое-нибудь старое покрывало, подушку и посуды какой-никакой. Еще радио. С музыкой будет веселее. Сменная обувь, зубная паста со щеткой. Слава богу, не выкинула медицинскую форму и фонендоскоп. Пара костюмов найдется точно.

– Спасибо, Саша. Пойду, схожу к ней. Обещаю выйти на работу не позже послезавтра.

– Жду, жду.

Он протиснулся обратно за стол и углубился в компьютер.

Наконец я собралась с духом и развернулась к двери.

Буквально четыре метра… дверь в палату. Легкое жужжание аппаратуры, бегущая линия сбивающегося с ритма сердца. В палате было прохладно, Полина лежала под двумя одеялами, изо рта торчала трубка искусственного дыхания, к подключичному катетеру подходило несколько капельниц сразу.

Вокруг все было такое же необжитое, как и в ординаторской. Пустой письменный стол посреди незанятых пока коек, белоснежные простыни, половина техники стояла еще не распакованной.

Я подкатила к койке Полины большое кожаное кресло на колесиках, уселась и съежилась от зябкой неуютной прохлады. Через несколько недель тут все уже будет по-другому, совсем другие запахи, пространство заполнится массой звуков и движением. Так я и сидела – молча, в тишине; переводя взгляд с ее безжизненного лица на показатели пульса и давления. Гнала столько километров – а теперь все мысли куда-то улетучились. Но зачем-то пришла все-таки… Слышит она или нет, но я должна теперь объяснить свое появление хотя бы себе самой.

Так вот. Пришла я, Полина Алексеевна, потому что имела трусость не поговорить с вами раньше о многих очень важных вещах. Тогда, когда это имело, может быть, хоть какой-то смысл. Потому что не нашла в себе главного – возможности помочь по-настоящему. Теперь можно назвать много причин: заплесневелая питерская интеллигентность, врачебная самозащита – лечить тело и не вмешиваться в душу, ограждать себя от возможной обратной реакции. Кстати, помните – моя заведующая, я вам рассказывала, с ее истеростервозом и остеохерозом, наимилейшими издевательскими улыбочками при обходах в платных палатах. Главный девиз нашего отделения – говори людям то, что они хотят услышать. А надо было наорать на вас как следует, раз вы так и не поняли, что потратили жизнь на слепые псевдоидеи о создании своего собственного мужчины мечты, и ничего за столько лет так и не увидели – ни любви, ни настоящего счастья. А самое обидное, что именно вы могли сделать эти полшага совершенно в другом направлении, только надо было немного подтолкнуть. А я не смогла. Вот теперь, Полина Алексеевна, вам даже шестидесяти нет. Сейчас катались бы на лыжах где-нибудь в Австрии, например. Поехали бы с Валентиной в Прагу. Даже могли бы влюбиться там в благородного седого художника. Он писал бы прекрасные картины и делал бы фантастических кукол. Вы стояли бы обнявшись на Карловом мосту и целовались. Я видела влюбленные парочки на Карловом мосту в передаче про путешествия. Обязательно поедем с Катькой. Этим же летом. Вот так.

Хочу, чтобы вы меня простили.

Прошло, наверное, около получаса, а показалось, что время остановилось навсегда. В палате находились две совершенно неподвижные мумии – я и Вербицкая. Картинка на мониторе временами становилась немного ровнее, давление потихоньку поднималось почти к ста.

В какой-то момент Полина застонала. Наверное, не очень глубоко загрузили седатиками. Я поднялась и стала всматриваться в лицо. Глазные яблоки время от времени двигались, и показалось, что Полина даже пытается открыть глаза. Я метнулась в ординаторскую – Саши не было. Рядом с телефоном предусмотрительно лежала бумажка с местными номерами. Я позвонила вниз на пост. Саша оказался на отделении: кто-то из больных в обычных палатах ночью украдкой начал праздновать День Победы. Рано – не поздно, как говорится, и теперь мужик валялся чуть живой в диабетической и алкогольной интоксикации. Саша попросил проверить у Вербицкой некоторые показатели и, «если уж мадам пытается вернуться к нам по-настоящему», попробовать снять с аппарата.

– Посмотри еще полчасика, если все ништяк – отключай.

Признаться ему в отсутствии специфических реанимационных навыков было стыдно. Нас теперь только двое – он и я. Теперь за спиной не было целой банды наглых мужиков со всевозможными привычками по оживлению человечества. Что ж, не раз виденное можно попробовать проделать и самой, ведь снять с аппарата искусственного дыхания не так и сложно. Да и всемогущий Шрек все равно в двухминутной доступности. Не страшно.

Я вернулась в палату. Полина лежала с полуоткрытыми глазами. На мониторе все казалось спокойным. Выждав положенные полчаса, я выдохнула и, вспоминая мягкие воздушные движения Костиных рук, без особого труда освободила ее от трубки. Теперь самые страшные первые секунды: дышит или нет? Дышит. Дышит сама.

Я стояла около изголовья, руки дрожали. Вспомнились первые дежурства в приемнике, страх и неуверенность в себе. Я считала каждый вздох и не спускала глаз с показателей на мониторе. Но все ничего: дыхание хоть и сбивалось, но было более-менее регулярным. Я выключила одну из капельниц с седативным препаратом.

После минут двадцати пристального всматривания доктор Сорокина наконец успокоилась и взяла себя в руки.

Я не какой-то там зеленый птенец. Будем считать, что я провела последний год в очередном декрете, как все нормальные женщины. Просто вышла из отпуска на работу.

По полу здорово тянуло. Я подошла к новым пластиковым окнам. Одно закрывалось неплотно. Надо сказать слесарям, чтобы починили, пока народу нет. Туманный пейзаж: канал Грибоедова, одинокие прохожие в утренней серой промозглости, небо, низкое и готовое разрешиться мелкой моросящей гадостью.

От окна тянуло весьма ощутимо. Я вернулась к кровати Вербицкой, опять залезла на стул с ногами и стала наблюдать за ее еще не совсем ровным дыханием. Периодически Полина даже открывала глаза и, казалось, пыталась сосредоточиться на реальности вокруг, но не получалось, и она снова впадала в забытье.

В какой-то момент меня стало клонить в сон, и я взяла первую попавшуюся инструкцию по эксплуатации из коробок с аппаратурой. Я полистала инструкцию, и мне стало понятно, что придется по ходу пьесы получать еще одну специальность и учиться обращаться со всеми этими новомодными реанимационными приблудами. То, что было связано с эндокринологией, оказалось более-менее знакомо. Во время чтения меня охватил небывалый энтузиазм, и тут я ужаснулась: уже почти год не держала в руках ни одной хорошей медицинской книги. Однозначно: мне повезло совершенно незаслуженно.

Вдруг послышался неразборчивый шепот, я встрепенулась и наклонилась к изголовью койки. Полина лежала с уверенно открытыми глазами и смотрела прямо на меня. Пересохшие губы едва шевелились. Я наклонилась еще ниже, чувствуя ее дыхание с тяжелым запахом ацетона.

– Вода…

Я сбегала к нам в комнату за стаканом воды. Слава богу, в запасе обнаружились трубочки для питья. Весьма предусмотрительно. Пришлось долго повозиться, прежде чем я нашла рычаг для подъема изголовья кровати. В конце концов Полина смогла самостоятельно сделать несколько глотков, что, очевидно, стоило ей больших усилий: дыхание снова сбилось. Она закрыла глаза. Полежала несколько минут неподвижно, преодолевая каждый вздох, как спринтер стометровку, собралась с силами, открыла глаза и смогла сосредоточить взгляд. Я взяла ее за руку. Даже почувствовала, как она пытается ответить мне на пожатие.

– Полина Алексеевна, узнаете меня? Я Лена Сорокина.

Сначала она утвердительно зажмурила глаза, а потом прошептала:

– Вы давно тут?

– Часа два.

– Спасибо. Со мной плохо?

– Еще минут двадцать назад было гораздо хуже.

Глаза снова закрылись сами собой, слова были едва различимы.

– Не хочу. Лучше не будет.

– Полина Алексеевна, умереть никогда не поздно. Можно отложить на завтра или даже на послезавтра. Или на год.

Она снова открыла глаза и попыталась приподнять голову. Взгляд стал мрачным и даже как будто агрессивным.

– Я тут давно. Пора.

– Полина Алексеевна, я не знаю теперь уже, хорошо это или плохо, но в настоящий момент вы пациент, хоть конкретно сегодня – не мой. А медицина, кроме как борьбы за жизнь, ничего другого предложить вам не сможет.

Лицо ее еще больше оживилось, в голосе появилась четкость и сухой жесткий звук. Она буравила меня взглядом, как будто и не находилась без сознания почти двое суток.

– Соединили все страхи в любовь к жизни и цепляетесь. Вот и вся правда. Попробуйте полежать без движения много месяцев, – сказала она.

– Многие не могут ходить от рождения. При этом выступают на параолимпийских играх.

– Неинтересно теперь. Вам не понять. Не поможете, я вижу.

Я чувствовала, как в ней нарастает раздражение, и все никак не могла сделать вывод: хорошо ли это теперь или плохо, такое оживление чувств. Мне стало совсем не жалко ее, а, наоборот, в одну секунду я разозлилась, по-настоящему разозлилась.

В конце концов, мы все умрем. И я, и Катька, и Славка. Пошли к черту эти сопли!

– Полина Алексеевна, об этом можете поговорить со своим сыном. Кому что интересно и кто чем в состоянии помочь. Мне помнится, вам многое было любопытно в этой жизни.

Выплеснув злобу, я тут же осеклась и со страхом посмотрела на показатели пульса и давления. Но разговор приводил Полину во все большее оживление, и на мое высказывание она неожиданно улыбнулась, уверенно и широко. Давление приблизилось к ста двадцати.

– Как-то с тем водилой-пьяницей вы были поувереннее в себе. Если бы не медсестра, так ваша теплая компашка присудила бы высшую меру наказания без суда и следствия. Разве не приятно быть богом? Но дело не только в вашей гордыне, Леночка.

Мне стало совершенно не по себе. Вот она, гипоксия головного мозга: личность меняется, как будто прежнего человека и не было.

Не могу припомнить точно, но я ж ей вроде всех деталей так и не рассказала…

– Где есть врач – там и кладбище, Полина Алексеевна, мы с вами это уже обсуждали. Мое не такое уж большое.

Она продолжала довольно издевательски улыбаться, шепот стал совершенно четкий.

– Ну, это пока. Однако вы и правда идете по жизни с флагом спасения человечества от всех видов страданий. Даже теперь. Хотя не первый год в бою, как говорится. Это же совершенно очевидная чушь – спасать людей от самих себя. Бессмысленно. Теперь мне, как никогда, ясно: сознательная биология – это тупик. И уж никак не вершина развития живой материи. Однозначный и совершенно не оправдавший себя эксперимент.

С каждой секундой становилось все более страшно и непонятно. Вспомнила, как заведующая неврологией показывала мне тяжелых инсультных больных. Бывало, перед самой смертью как будто приходили в себя на пару часов, казалось даже, что случилось чудо, а потом все происходило катастрофически быстро.

Господи, ну почему так жестоко ты обошелся именно с ней?

– Очень удивительно слышать от вас взывания к Господу, Леночка.

Я говорю? Нет, я всего лишь думаю… боже…

По спине потек холодный пот, сердце стучало, как отбойный молоток.

Что-то происходит. Неужели опять – старая пуля в моей дырявой голове?

– Елена Андреевна, ну прекратите уже так совершенно по-дурацки тормозить, сколько можно?

Это говорит она, говорит мне, говорит улыбаясь, глядя прямо в глаза…

Конечно. Много раз уже я видела такой вот взгляд – изучающий, безжалостный и даже немного игривый. Теперь-то я точно вспомнила. И дед, и Славка во сне, и раньше Полина, и тот несчастный бомж – все смотрели именно так. Рассматривали, любопытствовали. Помнится, как мы на втором курсе резали лягушек. Вот и теперь она смотрит именно так, как любопытный студент, разрезающий живую плоть из высшего интереса и стремления к знаниям. Полина Вербицкая лежит прикованная к больничной койке, издевательски улыбается и совершенно четко излагает свои мысли. Только, к большому сожалению, мне уже не проснуться и волшебных асрянских таблеток не наглотаться. Потому что некуда просыпаться. Все это, оказывается, тут, в реальности – вот в чем фишка.

Все они были рядом, а я-то надеялась, что просто сошла с ума. Ну и дура ты, Сокольникова.

– Долго соображаете, Леночка. Хотя, может, это и хорошо – выраженный инстинкт самосохранения.

Рано радуешься. Животное, загнанное в угол, уже больше ничего не боится.

– А что надо-то, собственно, а? Простите, вы же не представились, с кем имею честь общаться? Так понимаю, это уже не Полина Алексеевна…

– Попробуйте мыслить шире, вам же это доступно. Существовать можно не только как конкретный персонаж. Наверное, слышали про всякие интересные догадки про неопределенность с количеством измерений в этом мире. Никак не могут посчитать. Забавно, правда? Биология все же очень ограниченное поле, теперь-то вы и сами это понимаете, надеюсь. Медицина как раз дает такую возможность – осмыслить хрупкость вашего бытия, так сказать.

– А вы, наверное, сильно развлеклись за последние пару-тройку лет? Много интересного почерпнули про нас, ничтожных? Видите: хоть туго, с опозданием, но все же соображаем.

– С вами, Леночка, на самом деле было очень занимательно.

– Так, может, пора убраться, или ищете себе еще кроликов вроде меня и Вербицкой?

– Не злитесь, хотя вам это очень идет. Даже завидую иногда людской сути: столько разнообразных эмоций, переменчивых состояний сознания. Кажется даже, оно того стоит. Про кроликов, кстати, зря, потом сами поймете – я всего лишь наблюдатель. Клянусь, не вмешивался ни на секунду.

– Тогда просто: прошу от всей души убраться из моей жизни раз и навсегда. Как-нибудь сама с количеством измерений разберусь. Думаю, вы быстро найдете себе намного более интересных подопытных.

– Вот тут не соглашаюсь. Вы все же себя серьезно недооцениваете, Елена Андреевна. А как насчет смутных предчувствий? Непонятно откуда взявшихся точных диагнозов? Про поход на кладбище уже позабыли? Неужто не интересно откуда?

– У любого человека есть подсознание. Просто эта тема плохо изучена.

Теперь она громко смеялась.

– Еще долго изучать будете. Не одну тысячу лет. И то не успеете: быстрее загадите все вокруг и есть будет нечего.

– Я и не собираюсь в этом во всем копаться. Сознание, подсознание… Меня все в себе устраивает. Кроме ваших периодических посещений, конечно.

Противный смех резко прекратился, она прикрыла глаза, и голос стал тише:

– А вот неискренность вам не идет, Леночка… Кстати, за это время меня удивляли не только люди. Вы знаете, некоторые виды птиц погибают, потому что по непонятным причинам взлетают слишком высоко, туда, где мало кислорода. Что ими двигает, никто не знает. Подавляющее большинство летает ровно там, где им подсказывает инстинкт выживания.

– Сделаю вид, что не поняла намека. Еще раз попрошу исчезнуть, причем навсегда.

– Не переживайте, Леночка. Как вы понимаете, встреча в таком формате, как сегодня, больше не повторится, да и в целом намерений дальше вас беспокоить нет. Но выношу благодарность за интереснейшие наблюдения. Хотелось бы, конечно, оставить что-то на память, но вы совершенно не умеете принимать подарки.

– Как-нибудь переживу и без презентов, не утруждайтесь. Лучший подарок – ваше отсутствие.

– Тогда прощайте, Леночка. Не впадайте в гнев, это выводит человека из равновесия. Впрочем, как и любые другие сильные переживания.

Последняя фраза прозвучала откуда-то издалека, голова стала страшно тяжелой. В глазах потемнело. Я почувствовала, как проваливаюсь в темноту, глубже и глубже, мысли и чувства пропали, и наконец последняя фраза, пронесшаяся в сознании:

Обманула-таки, сволочь. Теперь все – конец. И мне, и Вербицкой.

Ну и черт с тобой, все равно не страшно, не надейся.

Непонятно, сколько прошло времени. Послышались чьи-то голоса: сначала женский, высокий, потом приятный мужской баритон, показавшийся знакомым. Кто-то тряс меня за плечо.

– Лена, просыпайся. Сейчас уже ее родственники приедут… Лена…

Я с трудом открыла глаза, голова безбожно трещала. Я обнаружила себя во вполне реальном месте, а точнее, все в той же палате, на том же кресле. Рядом стоял Саша и тревожно изучал мою физиономию. Около кровати Вербицкой суетилась постовая медсестра. Аппарат дыхания и мониторы были выключены. Трубка так и торчала у нее изо рта. Тишина.

Главное – не задавать никаких вопросов.

Сашина рука продолжала лежать на моем плече.

– Тебе чего, нехорошо, Лен? Ты какая-то совсем зеленая.

– Да что-то… не знаю… и правда не очень. Магнитная буря, не иначе. Я пойду в ординаторскую, лягу на пять минут.

Я поднялась, вокруг все плыло. Я потихоньку добралась до крошечного диванчика в нашей каморке папы Карло.

Спрашивать ничего и не надо было, так как последующие события и разговоры сами расставили все по местам. Полина умерла, не приходя в сознание, и никто и не пытался, включая меня, снять ее с аппарата. Я просидела с Вербицкой около двух часов, пока еще она была жива, а потом, как рассказал Саша, заснула. Он решил все оставшиеся на такой случай мероприятия сделать сам; убедившись, что процесс жизни уже завершен, вызвал на помощь медсестру с отделения. Вот и весь рассказ.

К обеду приехал сын. Я уже пришла в почти нормальное состояние и сидела за своим столом, настраивая компьютер. Не получалось: дрожали руки и сильно болела голова. Голос Вербицкого нарушил тишину в коридоре. Дверь распахнулась без стука.

– Елена Андреевна, добрый день.

– Здравствуйте, Александр. Примите мои соболезнования.

– Спасибо, хотя в последнее время, сами видели, мама уже была не очень… Так. Я бы на самом деле хотел побыстрее разобраться с документами и заказать машину в морг: у меня не так много времени.

– Придется немного подождать. Сейчас придет лечащий врач, реаниматолог. Он передаст вам необходимые документы.

– Долго?

– Сейчас закончит с тяжелым больным на отделении и вернется. Потерпите.

Страшно захотелось залепить сыночку громкую оплеуху. Головная боль тут же испарилась, и гневное облако затуманило воспоминания о прошедшем утре.

Он по-хозяйски развалился на диванчике, сосредоточенно выгребая из своего портфеля какие-то бумажки. За последний год господин Вербицкий сильно прибавил в весе. Прибавление в весе становится особенно заметно, когда видишь человека редко. Голова полысела, черты лица потеряли остроту и мужественность, двойной подбородок увеличивался прямо пропорционально снижению потенции. Над ремнем определялся пивной животик. Вербицкий продолжал ковыряться в портфеле, не обращая на меня никакого внимания.

Приступ безысходной ярости душил меня все сильнее и сильнее. Я разглядывала Вербицкого, словно убитую муху под увеличительным стеклом, стараясь не упустить ни одной детали, и чем больше я всматривалась, тем яснее проступали картинки. Одутловатое лицо нездорового цвета, покрытый белым налетом язык, сосуды сердца, уже прихваченные ранним атеросклерозом, переполненный газами кишечник, застойный желчный пузырь. А вот еще – темно-красное горячее пятнышко – довольно приличная язва желудка, воспаленная и немного кровоточащая. Цветные, плавно движущиеся кадры, живые и яркие. Мелкие детали становились все крупнее, отчетливее, и меня охватил невероятный восторг, как тогда, когда я решительно своровала папин бинокль и впервые увидела живую человеческую печенку. Наверное, то же самое чувство испытывали космонавты, сделав свой первый шаг на Луне. Безграничное, совершенно иное измерение, непостижимое и прекрасное в своей сложности. Как будто кто-то вложил в мои глаза непонятный секретный прибор.

Странное видение было прервано звуками телефонного звонка. Вербицкий перестал копаться в бумагах, пыхтя встал с дивана, вытащил из кармана пиджака сотовый и вышел в коридор. Испарина покрыла меня с ног до головы, голова предательски закружилась. К горлу резко подступила тошнота, я сорвалась с места и, теряя силы, пронеслась по коридору мимо Вербицкого в туалет. Тут же стошнило. Стало легче, но возвращаться в ординаторскую уже не осталось сил. Я незаметно выползла через отделение на воздух и прикрыла за собой узенькую калитку больничной ограды.

Вот оно, мое спасение, – свежий воздух и скамеечка в сквере напротив. Почти как в моей больнице – немного пространства и жизни.

Легкий весенний ветер. Утренняя серость на небе разошлась, и вторая половина дня обещала быть солнечной. Пару минут… расслабленно… Закрыть глаза и глубоко дышать. Оставалось чуть-чуть от праздничных дней, город еще не шумит. Будет легко добраться обратно за Катькой. Мало машин, мало людей, мало звуков… Никто не проносится мимо, громко разговаривая по телефону. Я почувствовала себя почти невесомой, как будто мое тело перестало притягиваться землей. Я закрыла глаза и представила – тело мое поднялось над деревьями в сквере и зависло. Не очень высоко – там, где много воздуха и дышать гораздо легче, чем на земле.

Минут через пять меня все же потревожили громкие голоса где-то рядом, и я открыла глаза. Цыганские мамы примостились на соседней скамейке, курили, ели сильно пахнущие бутерброды с мясом, шумно разговаривали и смеялись. Одна из женщин повернулась в мою сторону: видимо, наметили меня первой послеобеденной жертвой. Цыганка внимательно присмотрелась, однако через полминуты взгляд неожиданно перестал быть заинтересованным. Она отвернулась и включилась в общий громкий разговор. Мне показалось, что я уже видела ее где-то. А может быть, и нет. Я снова закрыла глаза.

Вы же обещали, господин режиссер, не беспокоить меня больше. Так давайте держите слово. Очень надеюсь, теперь вы удовлетворили свое любопытство, так что никто больше не вызовет у вас такого жаркого интереса, как доктор Сорокина или ее пациент, Полина Алексеевна Вербицкая. А за подарок – спасибо. Кому теперь сказать, что в голове что-то типа томографа или микроскопа в одном наборе, так никто не поверит. Теперь уж точно в психушку упекут, если узнают. Хотя пока еще не поняла, подарок ли это. Скорее наказание за кражу папиного бинокля, я полагаю. Одно только вызывает у меня сожаление: похоже, вы так ничего и не поняли.

Жалко…

Прощайте.