Валерия жила в одном из городов, где солнце не заглядывает в окна, где по утрам стелется дурной туман из сотен труб заводов, а воздух гарью напитался на многие века вперед. И в этой бренной суете бродяг и бизнесменов она плыла, как тень среди людей, не ведая ни великой радости, ни скорбной печали. Все будто стороной обходило, пролетая сквозь смог ее души, пустой и сумрачной. Наверное, пустой.

Валерия не думала о том, не ведая о себе почти ничего. Лишь то, что дом в людском муравейнике на этаже номер тринадцать — это ее пристанище для долгих лет. Лишь то, что школа номер N — беленый куб за черной оградой — перемалывала ее мозг одиннадцать лет, а институт M добавил еще пять. Пожалуй, все. И вроде жизнь прошла. Иль только начиналась? Кому как знать средь трубного глумления? Да не меди оркестра, а черных господ дымного града, фабрик и заводов, машин и прочих чудовищ из металла и камней. Стеклобетонный гроб мечты, что крылья обломала, лавируя сквозь узкие проходы меж высоток. Слишком широк размах крыльев, слишком мало пространства. Иль слишком сильны цепи ужаса. С тех пор, как мечта запылилась в коробке с высохшей краской и рваным холстом, приходили ночные кошмары.

«Он вновь придет, лишит весь смысл прав. И имя ему Страх», — мысли о грядущем, как осколки вечности в озере асфальта. Каждый миг последним мог бы оказаться в скопище торопящихся, в суете земной. Не до кошмаров в этой юдоли всех тревог, не до видений смутных. Все разум поглотил, все механизмом обратилось, как она сама. Иль так казалось вот уже пять лет, ушедших в небытие. Стремиться некуда — работа, транспорт, а дома только затянувшийся развод родителей и неодобрение ее глупых хобби. Не по возрасту, пора вырастать из творчества, пора забывать, как черная штриховка на листе перекрывает яркость красок после каждой новой ссоры самых родных людей.

Да, дома лишь раздоры наяву, а для видений смутных тоже сумрак и тьма. Пусть! Лучше так, чем яркий обман, что беспощадно выкидывает на растерзанье дня. Она не заслужила смотреть во сне модель счастливой жизни, согласие и покой, но вздрагивать, как от ледяной воды, под гром будильника — изволь в реальность, в серый дым. Она видела кошмары каждую ночь довольно давно, наверное, когда впервые осознала, как прошла трещина вдоль ее семьи. В детстве родители старательно делали вид, будто все хорошо, будто все счастливы — ложь от начала до конца. И стоило понять, как Валерия прокляла светлые сны, все эти выдумки. С тех пор серость и тревога следовали за ней во сне и наяву. И вскоре к ней сам явился этот гость, распорядитель черного песка. Он приходил всегда без приглашения… Он пробирался среди всех остальных нечетких очертаний ярче всего. Лишь наставала ночь, лишь сон смыкал усталые глаза, но не лечил душу целебным покоем среди забытья.

Он всегда приходит напрасно и без приглашения, имя этому гостю страх, черный человек, Король Кошмаров. Но разве так страшны иллюзии, если сравнивать с тем, что выплескивает водопадом реальность?

— Я дома, — тихо пробормотала Валерия, но мать не встретила возле дверей. Сидела, уставившись в телевизор, глотая слезы. Отец куда-то ушел на ночь глядя. Снова ссора.

Стоило задержаться на работе их уже слишком взрослой дочери — и вот. Ныне она прошла на кухню, достала йогурт, кое-как проглатывая этот ужин. Он холодным комком застревал в горле. Хотелось взреветь белугой и забыть обо всех, но она не принадлежала себе, как и все, как и каждый. Никакого смысла. Только отражение в бледном стекле балконной двери, из которой тянулась щупальцами ночь. Значит, скоро ложиться спать, чтобы снова ворочаться с бессонницей до четырех утра, а утром вставать бледной тенью. Говорят, так можно сойти с ума. Только не это доводило ее до безумия, до окутывавшей апатии и безразличия ко всем и к себе. Она хотела тепла, она выслушала бы, попыталась понять и помочь. Она прошла обратно в гостиную, где все так же неподвижно сидела мама.

— Мама? Мам? — негромко позвала Валерия, но на ее присутствие не реагировали, тогда случился взрыв гнева: — Мам! Хватит! Мне это надоело! Почему нельзя уже определиться?

Мать подняла на нее полные печали опухшие глаза, отвечая невнятно:

— Ты ничего не понимаешь… — Она небрежно отмахнулась. — Уйди! Мы сами разберемся!

— Ага, «конечно», сами. Уже лет десять это слышу. Ну? Куда он опять ушел? Что случилось?

Так приходилось интересоваться слишком часто. Потом он всегда возвращался, злой и усталый, иногда клятвенно извинялся, что-то дарил. Отец не пил, да и по любовницам вроде бы не шатался, а все же что-то навечно треснуло в их семье, будто проклял кто. Жили нормально, плазму чуть не во всю стену купили недавно, когда случилось затишье. Но кошмарные сны подсказывали, что это лишь перемирие перед новыми сражениями. Вскоре оказалось, что совместный просмотр широкоформатных фильмов — это не общие мысли, не одинаковое видение мира и схожие устремления. Это и не любовь. Впрочем, в ее существование Валерия и вовсе больше не верила. Счастье — для красивых сказочек, пусть других обманывают.

— Да не твоего это ума дело! — фыркнула мать, так небрежно, словно насекомое увидела. От такого отношения каждый раз обдавало холодом, точно случался смертельный столбняк.

— Мне уже двадцать четыре! У меня диплом психолога! Что я могу не понять?

— Умная ты слишком стала, я смотрю, — осадила намеки на разговор мать (она редко признавала чьи-то заслуги). — Просто уйди сейчас. Пожалуйста.

— Ухожу… Совсем ухожу, — пробормотала Валерия, уже не чувствуя совершенно ничего.

«Хоть навсегда», — раздалось в голове невысказанное горькое дополнение.

И она поплелась в свою комнату, где в углу за платяным шкафом так и валялся сломанный мольберт с порванным холстом. Тому минуло уже почти шесть лет — итог совместной воспитательной работы отца и матери.

Одна ругала за результаты вступительных экзаменов после школы, другой обрушил свой гнев на новый рисунок. Хоть не на нее; нет-нет, они все трое были слишком интеллигентны, чтобы бить друг друга, безупречно воспитаны. Они убивали друг друга иначе, изводили томительной пыткой, как пауки в банке. Зато в таком воспитании родители объединялись, сосредотачивая на ней совместные усилия по искоренению всего, что мешало в учебе.

Что ж… Потом поощряли за хорошие результаты, сокурсницы в свое время даже завидовали ее новому телефону или дорогим сережкам — хорошие подарки, богатые. Только как избавиться от щемящей боли в груди днем и от кошмаров ночью? И от той черной тени, что приходила все чаще и чаще, становилась у изголовья, рассматривала ее, а потом уносилась черным песком, пролетая сквозь окна, стелилась тенями. Черный человек, черный…

Она видела его через полуопущенные ресницы, принимая сначала за очередной дурной сон, но в безлунные ночи он все отчетливее проступал среди привычных очертаний унылой комнаты, такой же серой, как и все, что окружало, как и сама хозяйка этого пристанища ничтожной боли. Да что она в сравнении с тем, что творилось по миру? Разве сумрачных видений надлежит бояться? С возрастом Валерия усвоила один важный постулат: монстров не существует, зато люди по-настоящему способны навредить. Опасаться стоит людей.

«Вернулся», — вздохнула Валерия, слыша, как хлопнула дверь. Значит, отец просто в очередной раз бродил по улицам, вероятно, по аллее небольшого парка возле проспекта. Он говорил, что так успокаивается, врал, конечно. Иначе бы хоть что-то изменил за все эти годы. Уже хотелось, чтобы однажды ушел и не вернулся, бросил их. Нет же, его как магнитом тянуло!

А дальше все по-старому: снова выплескивалась очередная обида матери, сливалась гулом пронзительных воплей. И где-то к часу ночи все стихало.

Валерия только сидела на кровати, обняв подушку, уставившись в пустоту. Делать ничего не хотелось, как и жить.

Конечно, в мире творились страшные вещи, люди сотнями гибли за смутные цели олигархов и прочее, и прочее… Но хоть бы кто избавил ее от этой личной катастрофы. Вырваться куда-то, съехать на другое жилье она почему-то тоже не могла, не хватало сил и средств, как она себе объясняла. А, может, ее толстыми цепями держал этот дом на тринадцатом этаже. Как и всех остальных участников этого беспрестанного бедлама, где пожар вспыхивал от малейшей искры, от неправильно положенной на стол ложки или неверно повешенного шланга в ванной. Тут же находилась тысяча причин для очередного скандала, для припоминания всего, что было и не было совершено.

Валерия жила в вечной тревоге, какой и чей поступок снова окажется опасным рычагом да спусковым крючком. Для кого из них, из ее самых родных людей. В детстве они еще делили ее, требовали встать на чью-то сторону. Она плакала, терялась, постепенно учась уходить от их вечных во многом беспочвенных конфликтов. Сначала она искреннее переживала, просила перестать. Но с возрастом ей овладевал некий измученный цинизм, она даже делала ставки, кто из них на этот раз первым замолчит, уйдет в глухую обиду. Ох, как они умели обижаться! Потом через неопределенное время как будто извинялись друг перед другом, непостижимым образом продолжали вместе существовать в промежутках между поданными заявлениями на развод. Угрозы, обещания, добрые намерения — ничто из этого не является настоящим действием. Ничто не избавляло от тления.

«Это не брак, а гангрена», — заключила для себя Валерия. Она ненавидела уже весь свет, все это подгнивающее существование, ненавидела и себя как плод этой не-любви. И тоже не видела никакого избавления, никакого будущего.

Снова все стихло в ночи, только зимний ветер гудел из приоткрытого окна. Валерия отсчитывала секунды, просто так, чтобы успокоиться. Хоть она и говорила себе, будто давно уже абстрагировалась от всей этой канители, но каждый раз, каждая ссора прошивала ее острым ознобом, лишая сна. Ноги холодели, подкашивались от страха. Да, она жила в вечной тревоге, и то ли поддерживала, то ли добивала исступленная слабая надежда вернуться домой к спокойной обстановке. Каждый день она приходила с работы, открывая дверь, точно за ней ждало поле брани — каждый день она не ведала, как ее встретят, что случится. Для какой уж мечты здесь останется место! Ощипана реальностью, все перья пошли на крылья для разбившихся «икаров».

Валерия заставила себя натянуть пижаму, хотя тело одеревенело. Снова и снова девушка корила себя за то, что все еще так остро реагирует. «А как надо? — взрывался протест. — Как, чтоб вас всех, надо реагировать, если постоянно изводят друг друга самые родные люди? Заставляют выбрать, кто из них лучше… Оба «хороши», но я обоих люблю одинаково! Все равно! И после стольких лет! Не получается иначе».

Валерия плотно закуталась в одеяло, все так же обнимая подушку, до этого закрыв окно. Стеклопакет с чавканьем затворился, перекрыв отдаленный гул запоздалых машин, сквозняк иссяк. Теплее не становилось в прогорклой от темноты комнате.

Она слабо понимала, спит или бодрствует, в детстве ей порой и вовсе чудилось, будто она умеет спать с открытыми глазами. И именно тогда приходили странные пугающие видения, она не рассказывала о них маме, та все мерила слишком рационально. Себя только не оценивала по четким критериями рассудка. Не проявляла она сочувствия и понимания и к мелким девчачьим секретам, по ее мнению все только мешало учиться. А что думал на этот счет отец — непонятно. Они оба вроде бы желали ей добра, хотели сделать безупречной. Только что же так больно-то от такой горячей заботы?

Когда в пятнадцать лет одноклассник разбил ей сердце безответностью любви, родители только сказали: «И правильно, сейчас на это нет времени, ты должна учиться». Все правильно, все верно. Так надо, даже если с тех пор вместо трепещущего органа, распаляющего противоречивые чувства, в груди бился отчетливый механизм, размеренный метроном.

Впрочем, ее проблемы — ничтожны в сравнении со всем миром, так всегда говорили родители, когда она просила понимания и поддержки. В этом они и находили способ ободрить: приравнять всю ее жизнь к песчинке среди волн, ничтожному фрагменту мирозданья с надуманными бедами. Она и сама в это поверила вскоре.

Она не существовала, она — всего лишь неразличимое колечко дыма над заводской трубой в общем облаке. Порой ей казалось, что она невидимка, незаметный фантом, через который легко проходят люди, словно через воздух.

Они в нее не верили, поэтому она растворялась для них. Все ее достижения воспринимались как должное, зато за неудачи ругали, потому она научилась только переживать за промахи, но не радоваться победам. Лишь тень… Для чего тогда жить?

И от этих вопросов являлся незваный гость, сотканный из мрака и убитых мечтаний…

Валерия куснула губы, почти не замечая, как мрак в ее комнате переливался новыми оттенками. Она равнодушно рассматривала, как от стены отделился черный силуэт, как воздух наполнился незримыми частицами, точно песком. Но дышать вроде не мешал, только сдавил еще более пронзительным холодом, почти парализовал.

Это мерзкое чувство!

Оно возникало каждый раз после ссор родителей, перед экзаменами. Ничтожно в масштабах Вселенной, лишь невыносимо в рамках собственного тела.

Руки дрожали, а желудок стягивался узлом, отчего терялась ориентация в пространстве и времени. Может, она заснула и видела снова череду своих кошмаров. Что ж… Никакого смысла, никакой надежды на изменение: в реальности даже хуже, в кошмарах от ее воли всегда зависело ничтожно мало, а в жизни еще изволь выбирать, чтобы потом оказаться неправой.

На этот раз она отчего-то видела силуэт особенно отчетливо, наверное, потому что глаза привыкли к темноте. Высокий, под метр девяносто, он заполнял всю комнату ползущими темными протуберанцами, вскоре из них оформились очертания черных лошадей с горящими глазами, словно в дешевом фильме ужасов. Нелепость, очередной фокус усталого сознания.

А она ведь когда-то любила лошадей, но потом ей четко намекнули: «Зачем тебе конный спорт? Это не профессия, не для тебя. А если не собираешься заниматься этим профессионально, тогда вообще не стоит». И она кивнула, послушалась, слабовольная. Вот теперь и расплачивалась взглядом в пустые глазницы призрачных лошадей. Они кружили возле незваного пришельца, то обретали отчетливую форму, то рассыпались черным песком, который вился вокруг его длинных пальцев. И так почти каждую ночь последнее время. Кажется, ее избрали неплохой мишенью для сбора дани страха. Но боялось лишь тело, разум перешел за Стикс, утонул в Лете.

«Куда ни кину взгляд — лишь боль и мрак, и люди в черном облачении. Мир наш дошел до крайности, сам себя загнал в бездну ужаса. Люди боятся не леших, не вампиров. Больше всего люди боятся людей», — раздавались отчетливые и чужие мысли в голове, сумбурно и бездумно. Впрочем, если это сон, то ничего удивительного. Если бы не сковывающий ужас, от которого дрожало тело, но он не достигал измученного разума. Хватило и того, что на работе утром орала начальница, вечером очередной скандал, в метро оторвали хлястик пальто — мелочи, но подобные повторялись из дня в день, изматывали, доводя до крайней апатии. Слишком взрослая, чтобы опасаться ночных теней, уже неприлично. «Надо взрослеть Валерия, надо взрослеть», — как твердила вечно мама, когда она то показывала рисунки, то плакала от ночных кошмаров. Выходит, взросление — это умение жить вместе с кошмарами. Валерия почти научилась.

Только иногда терялась, какие из разговоров ей снились, какие происходили наяву. Какая уж разница в одинаковых нравоучениях? Все правы, если найти свою правду. Все морально, если найти подходящую мораль. Может, и кошмары для кого-то — просто еще одно явление психики. Не более того. Не знамения, не предвестники, лишь дымные тени среди городов отравленного солнца.

Впрочем, этот выглядел слишком уж материально. Ухмылялся острыми зубами, которые проступали за серой кожей узких губ. Клыки мерцали во мраке, как и прозрачные бледно-желтые глаза. Какой-то вампир с сизой кожей в черном облачении, которое сливалось неопределенностью линий с ночными тенями. Явно не человек. Значит — просто сон, потому что чудовищ не существует. Выходит, она уже разучилась различать.

«Возможно, я уже сошла с ума. Да кого это заинтересует? Они будут только орать, что их дочь оказалась неидеальной. И дальше выяснять, кто прав, кто правее!» — с досадой подумала Валерия, не шевельнувшись. На этот раз она решила, что настало время, в конце концов, спросить, кто пожаловал к ней среди вязкого морока безлунной мглы, слякотной оттепели.

— Кто ты? Зачем пришел ночью? Пора бы уже рассказать, после стольких дней, — зло бросила она, рассматривая пришельца, который перестал улыбаться, кажется, удивившись. Но в следующий миг его безбровое серое лицо с прямым острым носом подернулось печатью торжества и чувства превосходства. Он раскинул руки, отчего песок разметался замысловатыми смерчами, восклицая:

— Я — твой ужас и страх! Я — Бугимен, Король Кошмаров! А эти черные призрачные лошади — моя армия…

Кажется, он ожидал какой-то реакции на свое слегка театрализованное представление. Но Валерия устала отвечать на нездоровые сны, да еще такие странные. Что ж, монстр хотя бы не выглядел как какой-нибудь разлагающийся зомби, толпы которых порой мерещились. Король Кошмаров… За что же она заслужила такую «милость»? В ее пустой жизни хватало и других потрясений, а в конце всех одинаково ожидает только темнота. Так что бояться уже не удавалось совершенно, отчего количество призрачных лошадей непроизвольно уменьшилось. Король Кошмаров тревожно обернулся, нахмурившись.

— Вот как. Интересно, — бросила девушка иронично, зарываясь лицом в подушку. — Ко мне явилось само зло. Давно пора, странно, что только сейчас, — фыркнула безразлично Валерия. Да наплевать ей, кто пришел, хоть шейх Эмиратов, хоть НЛО! Ее жизнь распадалась кусками, отслаивалась, как краска и лак от потрескавшегося лица брошенной отсыревшей куклы. А под ними — тотальное ничто, пустота. Она удивилась, что родители не слышали громкого голоса пришельца, впрочем, потом вспомнила, что все это — просто сон. Хотя уж очень реальным оцепенением наполнялось все вокруг, разве только иней не полз по стенам от накатывавшей тьмы.

— Ты не напугана? — внезапно скривился Король Кошмаров, пытливо сощурив крупные глаза, словно исследователь, чей эксперимент не давал результатов. А ей надоело перед всем оказываться подопытной крыской: бегай-бегай по клетке, нажимай рычажки, получай то поощрение, то удары током, чтобы в конце издохнуть от смертельной инъекции неведомого препарата. Все на благо человечества, все ради науки. Только она человек, так что она решила хотя бы во сне проявить упрямство, не играть больше по чужим установленным правилам. От нее требовали страха и покорности? Снова? Только не во сне! Убить обещали? Да вроде бы нет. А если превратить в вампира — это просто сказка, отвлеченье от разодранной непониманием реальности, красивый готический миф.

Но Валерия вспоминала этого человека, это существо — он, кажется, проглядывал так или иначе во всех ее снах; во всех кошмарах, что всплывали в памяти, обрисовывалась едва заметная тень, его силуэт с торчащими кверху черными жесткими, как оперение стрелы, волосами. Не запомнить сложно, не то, что ее. С ее внешностью только в шпионы: серые глаза, русые волосы, средний рост. И сказать-то больше нечего, глянут — и забудут. Так говорил отец, считая дочь не особо красивой. Его слова ранили… Со всех сторон лишь раны, вечный расстрел слишком меткими замечаниями. Не сбежать, не забыть, даже на краю света не выбраться из темницы собственного разума. Даже смешно бояться.

Король Кошмаров тем временем хмурился. Вокруг Валерии нарастали вихри черного песка, но она только вздохнула, глядя прямо на него:

— Ты ведь приходил уже ко мне в обитель моей безысходности. Теперь можно и поговорить.

Черный песок отступил, но плотно окутывал туманом всю комнату. Король кошмаров скрестил руки, высокомерно протянул:

— Я пришел не говорить, а наслаждаться зрелищем твоего ужаса.

Бугимен вновь оскалился, отчего острые мелкие клыки ярче прежнего блеснули в непроглядной темноте. Не такое уж страшное зрелище, особенно, если не забывать, что это сон. Видала она хотя бы по телевизору, по той самой проклятой плазме, куда более жуткие картины, и не выдумок из фильмов, а простые выпуски новостей. От них все ночные кошмары представали скучноватой смазанной кинолентой, забытой в каморке монтажера.

— Приятного просмотра, — ледяным тоном отрезала Валерия, уставившись в сторону на обломки сломанного мольберта. Вот они — сгоревшие крылья мечты, останки Икара среди пены буйных волн. Сердце сжималось бесконечной тоской, злостью. Почему у кого-то все иначе? Почему кто-то имеет право и на счастье, и на любовь? А она — лишь тень из тех теней, которая однажды прекратит свой земной путь, чтобы уйти в никуда, потому что рая для утопленников вечного уныния не полагается.

— Шути, шути, пока можешь, — Бугимен насмешливо поиграл подвижными пальцами, вскидывая руки, через миг лицо его наполнилось коварством грядущей угрозы, он приближался, наступал, шипя: — Но это недолго. Страх сковывает, ты не можешь противостоять ему.

С каждым его шагом тело Валерии буквально набухало от тяжести сковывающего ужаса. Впрочем, ничего нового она не испытала. Ничего такого, что не следовало бы за ней каждый миг ее жизни, особенно, в этот день.

— Я не противостою, — помертвелыми бескровными губами шептала она. — Я испытываю страх, я внутри бездны ужаса, но мне все равно, — по щекам стекли две влажные капли, вызвав новый озноб, точно превратились в две льдинки, но все воспринималось отрешенно. — Дрожит тело, катятся слезы из глаз, это тоже тело. — Девушка отрешенно качалась из стороны в сторону. — Тело чего-то боится, а мне все равно. И все равно, что это тело не желает двигаться, скованное страхом. Пусть не двигается. Ему некуда двигаться и не за чем.

Она умолкла, точно последний луч скрывшегося среди туч зимнего солнца, искусанного, отравленного. Темные фигуры призрачных лошадей все больше таяли, отчего Бугимен ощутимо разозлился. Он кинулся вперед, нависая над Валерией, расставляя руки, точно крылья гигантской летучей мыши. Он шипел своим мягким высоким голосом:

— Думаешь, тогда я не властен над тобой?

— Отчего же? Властвуй, — отозвалась Валерия, почти тем же тоном, что недавно ее мать, которая просила уйти с глаз долой. — А я погляжу. Я слишком глубоко в омуте мыслей и памяти, чтобы как-то иначе воспринимать, происходящее со мной.

Голова и правда болела, от усталости и стресса она буквально наливалась свинцовой тяжестью, давила на открытые глаза. Или закрытые? Сон или не сон все-таки?

Однако Король Кошмаров вплотную приблизился к ней, мерцая горящими медными глазами. Он тянул к ней крючковатые пальцы, от него исходил холод, тянуло запахом пепла и ржавчины, кажется. Валерия закрывала глаза, качаясь из стороны в сторону от томящего отчаяния, которое пропитало ее душу насквозь. Все-таки сон, потому что Королю Кошмаров не удалось дотронуться до нее. Или просто они принадлежали к разным мирам.

— Что придумаешь? — вскидывая брови, поинтересовалась с сарказмом Валерия. — Озноб, заломленные пальцы? Видения, что сводят с ума? Ах да, ты отравляешь сны. Но у меня нет добрых снов. — Она только теперь заметила, что сгусток черного песка неотрывно кружится вокруг нее самой, вокруг головы, словно концентрат всех ее дурных мыслей и видений. — Кому как ни тебе знать значения снов… Что там отравлять? Может, расскажешь?

Глаза ее недобро блеснули, точно два озера неукротимого пламени боли, что сокрушает обвинениями целый мир, который не позволяет освободиться. Вроде не в цепях, вроде не в клетке, не где-то в рабстве, не в плену, а все же не свободна.

Бугимен тем временем загадочно молчал, лишь испытующе поглаживал рассыпающуюся гриву вновь обернувшегося отчетливым силуэтом коня. Король Кошмаров пристально глядел на Валерию, а она закрывала глаза, продолжая без цели и назначения:

— Во снах я всегда пытаюсь пробраться по заснеженному городу среди серых зданий в гости к каким-то родственникам, я должна идти, и не могу найти адрес, а потом вспоминаю, что эти родственники давно умерли. Они и в реальности умерли, давно… Но во сне я обязательно должна добраться до них. И еще часто метро снится, будто вагон слишком далеко от платформы, но я опаздываю и должна идти, — Валерия сглотнула холодный ком в горле, нервно прокашлялась, нейтрально удивляясь: — Тусклые сны искаженной реальности. Что это ты меня слушаешь?

Она не верила, что кому-то есть дело до глупых выдумок ее сознания. Ах да, ведь все случалось во сне, в ее голове.

— Думаю, как сделать твои сны страшнее.

— Подумай хорошо. Но я научилась наслаждаться кошмарами. Их потом очень хорошо записывать, — пожала плечами Валерия, лишь черный песок вокруг головы уплотнился.

«Если ты не хочешь стать профессиональным писателем, то нечего и писать! Как, хочешь? Нет-нет, писатель — это не профессия, не для тебя», — говорили ей родители, но короткие страшные рассказы она тайком писала до сих пор, выкладывала в группу страшных историй. Там хватало таких же «кадров», как Бугимен среди бесконечных постов про утопленников и потусторонних маньяков. Наверное, рано или поздно это должно было случиться — воплощенный ужас, персонифицированный страх явился именно к ней.

— Рано или поздно ты не выдержишь… — сдержанно сообщил Бугимен, прикрывая надменно глаза, манерно соединяя кончики пальцев.

— И? Что будет? — вкрадчиво осведомилась Валерия, отпуская подушку, расслабляя затекшие плечи. — Радости не станет? Ее нет… Как и любых эмоций.

Она все больше убеждалась, что все происходит наяву. Но ведь ей запретили считать этот мир населенным кем-то, кроме людей, этих беспощадных комаров, что выпивали планету. Впрочем, зря так о них, встречались и хорошие. А встречались хуже всех выдуманных монстров.

Однако если все только игра воображения, тогда кто же этот странный мужчина? Валерия по-настоящему испугалась, когда составила в голове картину преступления: фокусник-маньяк. Впрочем, нет, никому бы не удалось так долго и навязчиво показываться в ее снах, никто бы не просочился так филигранно через стеклопакет. Да и просто: она знала давно, что перед ней не человек. Не столь важно, что запрещали думать родители, уже ничто не важно. И тревога за свою жизнь прошла, наверное, рано и несвоевременно.

А что до Короля Кошмаров… Куда уж дальше заклейменную душу выворачивать? Куда уж ее еще пугать иллюзиями? Валерия устало откинулась на кровать, закутываясь в одеяло, как в плащ, который стелился шлейфом черного пальто Бугимена. Он же немедленно возмутился, нависая, загораживая вид на люстру, которая распростерлась гигантским пауком по потолку.

— Думаешь, я уже безоружен? — проскрежетал он. — Я превращу твою жизнь в кошмар! Раз уж со всем миром не удалось, я выберу для себя одну цель, тебя, самую интересную.

Валерия все глядела в потолок, где мерцали синие отсветы — это по безлюдному ночному проспекту пронеслась скорая, а может, полиция или пожарные. Где-то случилась беда, большая беда, чем у нее. Эти беззвучные синие отблески ночных бедствий — она нередко созерцала их в беспробудной своей бессоннице, когда время увязало в патоке электронных часов, со скрипом ковыляя до утра.

— Так ты тоже потерял свою глобальную цель? — оживилась девушка. — «Мечту».

Он нервно отступил, глаза его расшились, он неуверенно потирал руки, глядя на то, как все менее густо вьется черный песок.

— Э… Да… Были сложности, — замялся он, зло махнув рукой, открывая свой секрет: — Словом, я только из подземелья, где проклятые Хранители Снов заперли меня на несколько лет! Все из-за Луноликого… и остальных! Хотя ты не в курсе всего этого.

Валерия долго глядела на него. Так вот, в чем секрет: он — побежденное зло. И чтобы восстановить форму он пришел зачем-то к ней, думал, что найдет пищу для своих лошадей. Но среди ее отчаяния оставался только последний путь, если уж Король Кошмаров намеревался отравить ее жизнь. Хватит!

Становиться игрушкой еще и для какого-то Бугимена — выше ее сил, хватило и того, что она марионетка для родителей, автомат на работе, винтик человечества. Слишком мало тепла, вернее, полное его отсутствие. В чем же тогда смысл всего этого? Жизнь — ожидание. Если смысла нет и ждать нечего… Вывод начертался огненными буквами.

— Печально быть запертым, — отстраненно повела рукой Валерия. — Все рано или поздно терпят неудачи. Вопрос только: как вырваться из круга невезенья. Что ж… Выбирай… Я посмотрю…

Она ледяным изваянием встала с кровати, сбрасывая одеяло с плеч. Ее не заботило то, как она выглядит в поношенной пижаме. Она совершенно спокойно прошла через комнату, отводя морды призрачных лошадей, проходя сквозь них насквозь, отчего ее обдавало все новыми волнами холода. Но порой наступает порог, когда бояться уже невозможно.

С невыразимым упоением она открыла окно, точно бросая вызов всему этому миру, всему этому дыму монотонной суеты. Она не ведала, зачем живет, куда стремится. Все по привычке, все ради приличия — исхода нет. Вернее, есть — где-то там, внизу, на асфальте, через тринадцать этажей.

— Эй? Что ты делаешь? — донесся из-за спины внезапно обеспокоенный голос. — Зачем встала на подоконник? Ты не умеешь летать.

Он не понимал! Как забавно! Король Кошмаров не понимал, зачем люди становятся на подоконники. А ведь самому, наверное, только недавно хотелось выть от заточения. Как и ей. Только ее наказывали вечно без вины.

— Конечно… Было бы бессмысленно, если бы умела, — зло глянула на него Валерия, с явным злорадством превосходства: уж после смерти ему бы не удалось ее мучить, никому из них! Жаль, что люди только падают, жаль, что не умеют улететь сквозь облака прямо к луне, прочь от смрада.

— Значит, ты не выдержала все-таки мой страх. Я снова победил! Все люди устроены одинаково! — вновь торжествовал Король Кошмаров.

— Страх? Что такое страх? — оборачивалась с расширенными глазами Валерия. Она и правда больше не боялась, и черные тени за ее спиной все больше опадали, кажется, доводя до исступления побежденное зло.

— Ты ведь… хочешь выброситься наружу? — уточнил Бугимен, неопределенно рассматривая ее из мрака комнаты, точно огромный тощий кот-сфинкс.

— А тебя это тревожит? — безумно ухмылялась Валерия, ломая все барьеры. — Думаешь, я боюсь падения? Никаких эмоций… А если нет никаких чувств, нет бытия, нет любви, нет сожалений, сострадания, ничего нет… Совсем ничего! Пустота! — она восклицала в тишину улицы, но вскоре с ведьмовским спокойствием оборачивалась через плечо. — Остается только смерть. И она нестрашная, совершенно… Если нет и веры, то смерть не страшна, а жить нет смысла. Я потеряла веру… Просто так. Случайно. В суете. Суета съедает и страх, и любовь.

Она более уверенно встала на подоконник, лишь слегка держась за раму. Король Кошмаров не шевелился, но был явно сбит с толку, похоже, никто раньше не пытался избавиться от него таким способом.

Искал бы себе несломленных, не перебитых лопатой червячков. Видимо, после того, как вырвался из заточения, все еще скрывался, выбора особого не подвернулось. Или ему самому захотелось чего-то нового. Не удалось захватить мир, так решил отомстить одной ей. Как это напоминало многих ее бывших знакомых, фальшивых друзей, которые затерялись в хороводе будней. Они так часто вымещали свое плохое настроение на ней. Как же, Валерия добрая, Валерия потерпит. Но вот истончилась ее доброта, растрескалась, опала листвой.

— Страх сковывает, — прозвучал глухо голос Бугимена, он неуверенно стоял где-то в темноте, но тут же придумал новый план. — А что если… я хочу разгадать тебя прежде, чем ты прыгнешь.

— Я собираюсь умереть, — решительно отозвалась Валерия, высказала все, что так долго томило, о чем ей запрещали думать.

Но тут она глянула на улицу, вниз, в этот колодец, и слишком живо представила свое расплющенное тело на асфальте, в луже крови с размозженной головой. Не иначе Король Кошмаров постарался, насылая такие видения, отчего горло перехватило тошнотой отвращения. Валерия только болезненно горько засмеялась:

— Что ты делаешь? Опять твоя магия страха сковывает мое тело, и оно — о, жизнелюбивое зомби — отказывается прыгать?

Она дрожала, всем телом, ноги теперь подкашивались, а пальцы неуверенно скользили по оконной раме. Теперь она боялась спускаться с подоконника, точно забравшаяся на дерево кошка. Голова предательски кружилась. Оказывается, она боялась высоты. Еще немного — и она упадет, глупо и нелепо, не по своей воле, а так… от плохой координации движений.

Она инстинктивно, не глядя протянула дрожащую руку во тьму комнаты, туда, где маячило побежденное зло, которое на этот раз помешало осуществить ее план. В тот миг кто-то с силой дернул ее за запястье, буквально опрокидывая во мрак квартиры. Она практически упала обратно на разобранную кровать. Сердце бешено колотилось, она сидела, сцепив в замок руки, но отвечала непреклонно:

— Так и быть. Вот я снова на диване. Так лучше?

Она теперь злилась, наверное, на себя, на то, что все-таки поддалась воле Короля Кошмаров.

Впрочем, так ли страх всегда плох?

В этот раз, казалось, он оказался разумнее нее. Бугимен стоял напротив нее, скрестив руки, загораживая собой проем окна, а затем его неведомая сила захлопнула его, точно дверцу западни.

— Тебе стало страшно? — интересовался он. Снова его подопытная крыска реагировала не так, как следует; ждал, значит, когда она признает его превосходство над родом людским, но она лишь описала то, что с ней произошло:

— Да… Тело снова отказалось прыгать.

— Еще рано. Я так решил, — осклабился Король Кошмаров.

— У каждого здесь свои игры. Кто кого, — отвернулась Валерия, имея в виду не только участников этой микротрагедии в рамках одной холодной комнаты; но заинтересовалась, ухмыльнувшись: — Может, заключим пари?

Король Кошмаров оживился, наклоняясь поближе, заискивающе кивая:

— Пожалуй, интересно!

К тому времени уже первые лучи рассвета несмело пробивались через дым и смрад сотен туч. Сколько же тянулась эта пытка! Время потеряло стрелки и цифры, циферблат стек картиной Дали. Вдалеке уже меркла луна, отражалось гребнем зеленоватое солнце. Тучи на какое-то время рассеялись.

— Идет. До встречи, упырь, — отозвалась Валерия, когда поняла, что с наступлением рассвета Бугимен намерен уйти. На прощание он зловеще бросил:

— До скорой встречи, ненормальная. Но помни — страх всегда побеждает.

Комната очистилась от черного песка, однако Валерия точно знала, что темная субстанция ее мыслей все еще вьется над головой, просто закрылось иное зрение для ее созерцания.

«Что ж… Значит, играем, ужас и страх!» — подумала она, сжимая кулаки. А ставка в таких играх, как водится, жизнь. Или же что-то большее?