Принцип деления работы
Теперь мы должны показать принцип деления работы. Поскольку, как уже было отмечено, работа носит отчасти исторический характер, то и деление до значительной степени подчинено историческому, т. е. хронологическому принципу. Однако роль хронологии в работе не является определяющей, потому что, хотя мы и заняты историей, история, которую мы рассматриваем, есть история самой философской идеи, при этом не в ее случайной форме, а в ее необходимости. Идея же вообще, а тем более в себе определенная философская идея, есть нечто само по себе превосходящее историю. История есть сфера конечных явлений, и даже любая особенная идея есть внутренняя истина этих явлений, философская же идея подобно христианскому богу находится уже вообще вне истории — она есть логически в себе определенная абсолютная мысль. Но поскольку здесь мы имеем дело с уникальным случаем, когда философская идея становится судьбой, движущей силой самой истории, то необходимая определенность философской идеи оказывается всецело определяющей само время, саму историю. Идея, в принципе, всегда определяла историю, однако всеобщая определенность идеи никогда не совпадала с историей. Определением истории всегда до этого была особенная, частичная определенность идеи. Так, например, судьбой античной истории была идея в определенности непосредственности, которая, хотя также является необходимой, но отнюдь не высшей определенностью идеи, а только ее самым низшим моментом. Идея в силу своей собственной неразвитости не могла положить себя в истории всеми своими определениями, а делала это только теми моментами, которые уже были развиты. Именно поэтому идея и не могла подчинить себе всю историю. История как случайность, скрывала неразвитые определения идеи глубоко внутри себя. Теперь же, когда идеей истории стала сама философская идея, как уже развившая всю свою необходимую определенность, то и определенность, расчлененность истории оказалась совпадающей с определенностью и расчлененностью идеи в ее высшем пункте — в определении понятия как абсолютной идеи. Иными словами, весь хронологический материал, выступающий предметом нашей работы, оказывается подчиненным и расчлененным внутренней необходимостью философской идеи в ее высшем философском определении, чего до этого в истории никогда не было. Значит, для того, чтобы выяснить принцип деления работы, мы должны выяснить, каковой же является необходимая определенность философской идеи в самой логике, в моменте понятия абсолютная идея.
Абсолютная идея есть последнее и высшее логическое определение философской идеи в моменте понятия. Прежде чем идея доходит до себя как до абсолютной, идея полагает свою определенность в бытии и сущности. Пройдя ступени бытия и сущности, идея оказывается уже в определении понятия. Но и оказавшись в сфере понятия, идея не сразу дает себе определенность абсолютной идеи, а полагает себя сначала как субъективность (субъективное понятие), затем как объективность (объект) и только потом в качестве истины двух первых определений дает себе форму идеи, высшим пунктом которой и становится абсолютная идея1.
Прежде чем идея даст себе свою окончательную абсолютную форму, она выступает сначала как непосредственная идея (идея жизни) и как рефлектированная в себя идея (идея познания). Единством этих двух моментов и выступает абсолютная идея.
Абсолютная идея есть, таким образом, результат процесса познания, который в свою очередь имеет свои субъективный и объективный моменты: теоретическую деятельность идеи и волю, практическую деятельность. Момент воления при этом выступает только тогда, когда теоретическая, субъективная идея дает себе форму необходимости: «Необходимость как таковая есть в себе соотносящее себя с собой понятие. Субъективная идея в себе, таким образом, пришла к в-себе и для–себя определенному, к не–данному и потому имманентному ей как субъекту. Она переходит к идее воления».
Абсолютная идея есть, таким образом, единство своего субъективного и объективного моментов или единство теоретической и практической идеи Будучи понятием, умозаключением, абсолютная идея умозаключает себя через эти два момента. Первый момент — теоретическая идея или идея в моменте субъективности — есть еще непосредственное и потому случайное бытие абсолютной идеи. В этом моменте абсолютная идея уже имеется, но ей не хватает своей собственной абсолютной формы. Абсолютная идея как таковая в себе необходима, а в первом моменте ее необходимость положена как случайное. Наряду с развитой до необходимости философской идеей утверждаются также необходимость религиозной идеи, идеи опыта и др. Абсолютная идея поэтому не может оставаться в этом случайном состоянии. Ее собственная природа требует для своей полноты, для своей истины снять эту случайность непосредственности, субъективности. Теоретическая идея поэтому опосредует себя практической идеей. Достоинством этого второго момента является то, что характер непосредственности, случайности субъективности здесь уже отчасти преодолен — идея имеет форму практического разума. Идея уже не только субъективна, но принадлежит объективности социальной жизни — истории. Очевидно, что это уже более серьезное бытие идеи. Одно дело, когда идея была только в головах незначительной группки философов, и совсем другое, когда она завладевает ареной истории, верша судьбы государств с их семейной, промышленной и политической жизнью. Тут уже становится не до шуток. Но очевидно, что и в этом втором моменте идея также все еще неабсолютна, несовершенна. Если ее необходимость стала более ощутимой, стала объективной, то все равно, объективность — это еще не высшая необходимость, это не сама абсолютная идея. Если первому субъективному моменту не хватало объективности, то теперь, когда идея ушла в практику, в объект, стала опосредовать себя историей, то теперь ей не хватает самой субъективности! Значит, теперь уже идея ставит перед собой требование снова дать себе момент субъективности, но уже не непосредственной субъективности, случайной субъективности, а такой, которая бы стала выходом из самой объективности, снятием объективности. Вот тут–то и появляется теперь собственная форма абсолютной идеи как таковой, которая до этого была только в форме случайной субъективности, а потом все еще обремененной случайностью объективности. Теперь уже налицо сама абсолютная идея, как идея познания и воления того, что неразвито имелось в первом и во втором моментах. Только это и есть абсолютная идея. Ничего иного она в себе не содержит. Она есть абсолютная истина и, как говорит Гегель, при этом вся истина.
Другое определение абсолютной идеи, которое ей можно дать, состоит в том, что абсолютная идея есть метод. Но это не субъективный метод, который прилагается внешним образом к какому–либо из вне присоединяющемуся к мышлению предмету, а это есть метод вселенной. Это есть метод бога, которым он познает себя и по которому он построил вселенную. Абсолютная идея как метод есть: непосредственность бытия; отрицание этой непосредственности и впадение в раздвоение, выступающее как положенность; и, наконец, единство первых двух моментов — понятие как абсолютное понятие — мысль бога о себе самом, но реализующая это знание через человека.
Соответственно этой определенности философской идеи делится вся работа.
Общее деление работы
Необходимыми моментами работы, подчиненными разумному принципу, являются две главы, введение и заключение. Предисловия и послесловие носят характер внешнего отношения.
ПЕРВАЯ ГЛАВА. ИСТОРИЯ РУССКО-СОВЕТСКОЙ ФИЛОСОФИИ КАК ИСТОРИЯ УСВОЕНИЯ ФИЛОСОФСКОЙ ИДЕИ В ЕЕ НЕОБХОДИМОСТИ
Первая глава, взятая во всем ее объеме, рассматривает движение идеи именно в ее субъективности, в ее теоретичности как историю русско–советской философии.
ВТОРАЯ ГЛАВА. ФИЛОСОФИЯ РУССКО- СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ
Вторая глава рассматривает уже развитие объективности, которая есть объективность самой идеи — это есть философия русско–советской истории.
Третьей же главы, которая должна соответствовать самому моменту абсолютности, быть не может, ибо это есть сам процесс познания, метод, мысль, дух, и он присутствует только в мысли пишущего эти две главы и в мышлении тех, кто, может быть, наберется терпения не только прочесть, но и попытаться, вопреки всем несовершенствам, понять изложенное. Отчасти же этот абсолютный момент в качестве метода есть суть данных пояснений, излагаемых в этом введении.
Таково общее деление книги, которое, как мы надеемся, подчинено необходимости самого понятия, самой абсолютной идеи.
Деление первой главы
Теперь, если мы возьмем первую главу, то в себе самой она также расчленена согласно моментам абсолютной идеи: теоретическому, практическому и их единству (или субъективному, объективному, абсолютному). Но это расчленение уже совершено внутри самого субъективного момента, внутри самой теоретической идеи — истории русско- советской философии.
1.1. Философская идея в моменте субъективности (религиозно–эстетическое восприятие Гегеля)
Здесь мы рассмотрим, как в самой истории русской мысли (теории) философская идея, выраженная в своей необходимости Гегелем, появляется сначала как нечто совсем субъективное. Мы увидим, как религиозная и эстетическая мысль России, хотя и воспринимает ее близко к сердцу, тем не менее считает ее чем–то случайным, преходящим. Русская мысль в этом моменте не может удержать идею именно из–за того, что сама идея не имеет в себе самой своего объективного момента. Но, как мы увидим, идея чрезвычайно быстро уйдет в развитие своей объективности. Этот уход идеи с почвы субъективности в объективную область в русской культуре ярко прочерчен именами Бакунина, Белинского и Герцена.
1.2. Философская идея в моменте объективности (отношение к философии Гегеля в рамках политической идеологии)
В этом втором разделе первой главы мы рассмотрим философскую идею в тот момент, когда она станет достоянием политической, практической идеологии. И, разумеется, первый, субъективный момент тут сразу же утратится. Идея уйдет в вульгарную внешность объективности, станет варварским утилитарным рассудком. Таков, однако, момент рефлексии, проявившийся для русской истории как невыносимое страдание. Хронологически этот период приходится на коммунистическую эпоху.
1.3. Философская идея в моменте абсолютности (разумное, научно–философское отношение к философии Гегеля)
Третий раздел первой главы должен показать, как объективная положенность идеи в коммунистической истории приводит к тому, что из недр самой объективности рождается новая субъективность, уже не случайная субъективность религиозного и эстетического сознания, а абсолютная, в себе необходимая, как из себя изошедшая и в себя возвратившаяся абсолютно–идеалистическая, философско–разумная субъективность. Этот период русско–советской философии приходится на восьмидесятые годы двадцатого века.
Деление второй главы
Внутреннее деление второй главы не имеет ярко выраженного необходимого расчленения, и поэтому здесь нужно только указать причины этого.
Вторая глава — органическое продолжение первой в том отношении, что использует тот абсолютно–идеалистический метод, достижение которого было установлено в последнем разделе первой главы и который является объективным фактором всего развития русско–советской культуры.
Поскольку абсолютно–идеалистический метод уже был реализован в материале всемирной истории самим Гегелем, то данная глава в целом должна быть продолжением и дальнейшим развитием философии истории Гегеля. Разумный характер этой главы поэтому состоит только в том, что она есть необходимый момент (набросок момента) общей философии всемирной истории, созданной Гегелем. Вторая глава поэтому посвящена более всего выяснению того принципа, согласно которому период русско–советской истории может быть поставлен в органическую связь с философией истории Гегеля. Выяснение этого принципа есть в то же время выяснение общего принципа разумного деления всей всемирной истории, который Гегелем не был ни формулирован, ни осуществлен. Первый раздел второй главы поэтому заканчивается формулировкой этого принципа. Второй и третий разделы являются опытом приложения этого принципа к событиям русско–советской истории, которые ставятся в необходимую связь с общим определением разума во всемирной истории.