Наказание

Словно чернильное пятно расползался марксизм по несчастной России.

Как неутомимый жук-древоточец проделывает разнообразные ходы в древесной толще, разрушая ее; как весенний ручеек, из года в год протекая по одному месту, вырывает глубокий овраг; как рыжая ржа медленно и неуклонно съедает стальную твердь; как…

Метафор и гипербол не хватает, чтобы описать, как Владимир Ильич с соратниками упрямо и безостановочно разваливал царский строй.

Подобный гадеж не мог оставаться безнаказанным. Вождя пролетариев и его подельников ловили и определяли в тюрьму. Хватали и сажали. А они выходили и продолжали.

Тогда-то и решено было вырвать разложенцев строя из питательного пролетарского бульона. Коль тюрьма не привела их в чувство, велено было отправлять их куда подальше: в Сибирь, в тайгу, в село, к медведям!

Здесь хочется сделать паузу. Понять и разобраться: что происходит? В трепет вгоняют поступки самодержца. В недоумение и головные боли.

Дядя Коля! Николай Александрович! Гражданин Романов! Ты же царь всея Руси! А что творишь?..

Ну, вспомнил бы дедушку своего. Замечательный был дедушка — тоже царь, добрый, благородный. Крепостное право отменил, освободил крестьян от рабства.

И что ему за это устроили революционеры? Правильно — они его взорвали! Вот такая это публика. Разве можно такое не помнить? А он забыл. Все забыл!

Судите сами.

Да, отправил главного вождя в ссылку. Это вроде бы наказание. Только ой ли?

Отослал далеко. Но не на каторгу же. Не в кандалах, не пешком по этапу. А в кибитке, за государственные деньги.

Как вам такое путешествие? И куда?

В тихое уединенное место. Где ни шума, ни гвалта, ни городской суеты. Со свежим, не загаженным дымами заводов и фабрик, воздухом. С чистыми, не испорченными отходами, реками. Райское место! Курорт! Хоть и не южный.

А на каких условиях!

Жить не в тюремной камере, а в деревенской избе. Спать не на шконке, а на кровати с периной. Питаться не баландой с краюхой хлеба, а полноценной крестьянской едой.

И все это — не за свои кровные. Все за чужой, то бишь государственный, счет. Корова тогда стоила четыре рубля, а ссыльным на месяц выдавалось — восемь!

И вольница, вольница-то какая!

Никаких принудительных работ, никакого насильственного режима. Встал — когда захотел. Делаешь — что хочешь. Решил — собирай грибы, охоться, рыбачь, гуляй. Прискучило — пиши статьи и книги, общайся с себе подобными, двигай дальше ученье Маркса. А из всех возможных ограничений — лишь одно — нельзя покидать село, уезжать из него.

И как вам это? Наказание? Или творческая командировка?

А ведь это отнюдь не все. Ну-ка, вспомните, как Владимир Ильич якобы что-то писал в тюрьме молоком. Писал, не писал — вопрос спорный. Тут важно другое: в тюрьме, за решеткой противникам строя выдавали молоко. Настоящее коровье. Порошкового-то тогда не было. А прокисшим ничего не напишешь.

Сохранять молоко свежим — это такая морока. А тюремщики даже не для себя, для своих врагов так старались.

А возьмите такую коллизию.

Где это, скажите, видано, чтобы человеку, отсидевшему в тюрьме, политическому отщепенцу давали право свободно сдавать в университете экзамены? Да еще экстерном? Да еще и позволили после отсидки трудиться на государственной службе?

И это еще не последнее.

Человека наказали, отправили в ссылку, он — преступник. И вдруг он захотел жениться. И не на какой-нибудь расконвойной вольняшке, а на такой же, как сам: преступнице, ссыльной. Которая, к тому же, не рядом, а совсем в другом месте — в Уфе.

И что же?

Его просьбу выполняют. Даму сердца привозят. Жениться позволяют и разрешают жить вполне обычной, семейной жизнью. М-да!..

Смотришь на все это отсюда, издалека и диву даешься. Николай Александрович!

Как можно! Как можно! Творить такое!

Да еще и умудриться при всех этих делах заработать прозвище Кровавый.

Воистину невообразимы дела твои, Господи!

Да вот что бывает, когда в русских императорах оказывается человек, в котором русской-то крови одна маленькая капелюшечка. Немчура! Европеец! Чужак!

 

Женитьба

Человеку меняют обстановку, окружение, перебулгачивают всю жизнь. Есть повод задуматься — что дальше? Как жить?

И что же? Что делает наш революционный марксист в этой ситуации? Переосмысливает прошлое? Оценивает будущее? Укрепляется в своей вере? Или разочаровывается в убеждениях и идеалах?

Как бы не так!

Владимир Ильич — женится!

И на ком? На своей недавней знакомой. Почему? Зачем?

Она — убежденная социал-демократка. Товарищ по борьбе. Соратница. И почерк у нее замечательный. Но, положа руку на сердце, разве это требуется от любимой женщины? От жены?

С Надеждой Константиновной все понятно. Ей пора. Не бог весть какая красавица, без наследства. Мартов держит в невестах и дальше не идет. А время тикает — возраст, возраст… К тридцатнику подкатывает.

Она могла бы и раньше выскочить замуж — все-таки в мужской компании вращалась. Правда, вокруг были в основном пролетарии, у которых из всего имущества были только цепи. А в семейной жизни из всего металлического хороши только деньги. Да и то лучше бумажные.

И вот начало было у нее складываться с пролетарским вожаком, и тут судьба развела их в разные стороны.

Жестокий удар! Все вроде бы развалилось. Разошлись. Но она не сдалась. И вдруг получила предложение руки и сердца. Согласна? Конечно, согласна! Вот такой неожиданный поворот.

Это — она. А он? С ним-то что произошло? Чего он так разгорелся?

Ведь не на пустынный же остров его сослали. И не на северный полюс, где из женского пола усатые моржихи и белые полярные медведицы. В Сибири-то люди живут. И девки есть. Да еще какие!

Щечки — как помидоры, глаза — вишенками, грудь — словно спелые арбузы, а попка — как ствол африканского дерева баобаб: охватить захочешь — надо второго на подмогу звать. С таким огородом никакой авитаминоз не грозит!

Яша Свердлов, как увидел, аж зашелся в восторге:

— Какой контингент! Да с таким и в Европу не стыдно!

И принялся их склонять к поездке. Пока его местные мужики в чувство не привели.

Да что Яшка!..

Там покойникам на глаза медные пятаки кладут. Тяжелые. Потому что, ежели они такую красоту углядят, то сразу из гроба поднимутся.

Вот такие они — сибирячки!

Это вам не какое-то худосочное городское создание с зеленым лицом.

— Ах, маменька, я вчера читала такой чувствительный роман. Все про любовь. Накапайте мне, пожалуйста, валериановых капель для снятия беспокойства.

Вот и разберись, зачем Владимир Ильич эту кутерьму с женитьбой затеял…

А теперь представьте себе картину сибирской жизни.

Вечер. За окнами мороз. В небе светится белая луна и мерцают, будто ежатся от холода, звезды.

В жарко натопленной избе за деревянным столом расположились трое: хозяин с хозяйкой и их постоялец.

Дымится миска с пельменями. На тарелках разложена квашеная капуста, соленые огурчики, маринованные грибки. В хлебнице — духовитый ржаной хлеб домашней выпечки. Стоит глиняный жбан с квасом и лафитник с чистым, прозрачным, как слеза, самогоном.

— Глашка, — басит хозяин. — А ну сидай за стол.

— Я ужо снидала, батенька, — пищит та из-за занавески.

— Ела она, ела, — подтверждает хозяйка.

Муж хочет что-то сказать, но только машет рукой.

— А-а! Ладно… Давай-ка, Вовка, налегай на нашу едову.

— Благодарю вас, — подкладывает себе пельменей постоялец.

— А выпьем?

— Вообще-то мы, революционеры не пьем. Но у меня чертовски разболелся зуб. И прополоскать его спиртным — прекрасный способ перебороть недуг.

— Затейливо гуторишь. Так пьешь или нет?

— Пью.

— И славно.

Хозяин разливает самогон по стопкам.

— Ну, будем!

Они выпивают и некоторое время неспешно закусывают.

— Еще по одной?

— Вообще-то зуб прошел. Но для профилактики других…

— Ты не боись. Мы все твои тридцать два обмоем. Вечер-то длинный. Куда торопиться.

Они снова выпивают и едят.

— Скажи-ка, Вовка, — интересуется хозяин — сколько тебе у нас назначено?

— Три года.

— Как всем.

— Почему как всем?

— Ты ж по политике?

— Я революционер!

— Во-во! Три года — и каюк твоей революции.

— Товарищ, обоснуйте свою позицию.

— Куда уж мне!.. Это ты, Вовка, все снуешь, снуешь. Не успел появиться, а уж всех девок общупал. И на Глаху мою глаз положил.

— Папенька! — пискнула та.

— Цыть! — гаркнул на нее отец.

— Товарищ, вы не правы! — загорячился Владимир Ильич. — Да, я смотрю на вашу Глафиру и на других. Но не как на девок, а как на представителей трудового народа. У которых впереди блестящее будущее. И которым нужно оказать помощь и содействие в его достижении.

— Что у них впереди, мы знаем. Сегодня — с одной, завтра с другой, третьей.

— Архиверно! Важно в наикратчайшие сроки охватить максимально большой контингент людей.

— Складные байки баюкаешь. А вот аккурат через три года засипишь, загундосишь, и весь твой революционный пыл стухнет.

— По какой причине возможно подобное?

— Так у нас все село в сифилисе ходит.

— Как?

— А так: сядь и покак!

— Это безобразие! — воскликнул Владимир Ильич, вскакивая из-за стола. — Это провокация! Черт знает что!

— А девок портить — это что? Ты б, мил друг, кого б из своих охаживал. А то, неровен час, вся твоя революционная прыть пройдет… Да ты чего вздыбился? Садись! Ешь!

— Нет уж, батенька. Сыт по горло!

Владимир Ильич в сердцах швырнул на стол салфетку и побежал в баню. Там он долго мыл себя попеременно мылом, марганцовкой и уксусной эссенцией.

Мылом он создавал щелочную среду, эссенцией — кислотную, марганцовка служила окислителем. Такой набор средств предлагал для молодых людей в щекотливой ситуации великий русский химик Дмитрий Иванович Менделеев. Что подтверждал и марксистский доктор Семашко.

Особенно яростно он тер мочалкой места оволосения. Именно там по тогдашним представлениям гнездились бледные спирохеты — возбудители сифилиса.

Позже, глубокой ночью Владимир Ильич выводил дрожащей рукой: «Царское самодержавие использует подлейшие и гнуснейшие способы борьбы с противниками режима. Чудовищные испытания ждут людей, вступивших на путь свержения строя. На этой тернистой дороге важно иметь помощь, понимание и поддержку. Прошу вашей руки и сердца».

Ночью хозяйка долго ворочалась в постели. И не выдержала:

— Ты пошто парнишку застращал? Он весь синий ходит и трясется.

— А то! Их не пугани, они всех девок обтопчут. Задорные!

— А что за письмо ты утром получил?

— Цыть! Не твое дело. Спи!

Спустя несколько дней Надежда Константиновна вдохновенно строчила ответ: «Путь революционера полон испытаний. Важно идти по нему прямо, широким шагом, не оглядываясь по сторонам и не поддаваясь соблазнам. И хранить в себе единственный и бесценный дар — верность и преданность идеям марксизма и борьбе за счастье трудового народа. Я согласна».

По приезде в Шушенское Надежда Константиновна подарила хозяину чудесный серебряный портсигар и пять рублей на корову.

А Владимир Ильич с тех пор стал заметно лысеть. То ли с мочалкой переусердствовал, то ли великий русский химик ошибся с выбором средств.

 

Обтеска

Всякая женщина по природе своей собственница. И собственность она хочет иметь не лишь бы какую, а лучшую. В муже она порой видит не просто человека, а исходный материал, из которого можно и нужно выкроить свой идеал.

Она готова трудиться на этом поприще неустанно, чтобы как добрый папа Карло выстругать из грубого бесформенного полена замечательного длинноносого человечка.

Надежда Константиновна не была в этом вопросе исключением. Где долотом, где рубанком, а где стамеской, фигурально выражаясь, вытесывала она из своего супруга идеального мужчину.

В тюрьме Владимир Ильич научился писать молоком, которое заливал в чернильницу, из хлеба. Надежде Константиновне эта привычка лепить хлебное изделие очень досаждала.

Не то чтобы хлеба было жалко, а выглядело как-то не очень. Не тюрьма ж!

Муж сам хлеб не ел. Он пальцем выковыривал из буханки мякоть для гончарных целей. И конечно же, такую буханку уже на стол не выложишь.

У Владимира Ильича дуэль с тюремным охранником крепко въелась в память. При малейшем стуке он мгновенно съедал свое хлебное изделие.

На это и сделала ставку Надежда Константиновна.

Она уговорила хозяйку напечь разом десяток буханок. И выложить их все на видное место рядом с ведром молока. Сами женщины вышли из избы, оставив Владимира Ильича в одиночестве.

Тот набрасывал план статьи, пока еще без названия. И по одной давней привычке делать одновременно несколько дел, свободной рукой расковыривал хлеб, лепил кружку и наливал в нее молоко.

Углядев в окно готовый результат, хозяйка возвратилась в избу, громко хлопнув дверью. Владимир Ильич встрепенулся. И мгновенно проглотил свою поделку.

Хозяйка вышла. Владимир Ильич продолжил свои занятия. И снова стукнула дверь…

Где-то на пятой или шестой буханке, после очередного стука совершенно зеленый пролетарский вожак выскочил из избы и опрометью бросился к дощатому домику в конце огорода.

А вечером он крупными буквами вывел на бумаге заголовок своей новой статьи: «Лучше меньше, да лучше».

Надежда Константиновна, когда переписывала статью, выразила сомнения в этом заголовке:

— Может надо поменять на «Лучше больше, да лучше»? Это все-таки ближе к жизни.

— Мы, Надюша, должны соотносить свои действия не с реальной жизнью, а с бессмертным учением Карла Маркса, — возразил ей муж.

 

Детская болезнь

Обратила внимание наблюдательная супруга и еще на кое-что. Однажды во время интима Надежда Константиновна спросила:

— Володя, а почему у тебя немножко налево?

— Видишь ли, Надюша, — задумался Владимир Ильич, — в жизни каждого молодого человека бывают периоды…

После этих слов супруг выскочил из койки и побежал к столу.

— Что с тобой? — испугалась жена.

— Придумал заголовок для новой статьи: «Детская болезнь левизны в коммунизме». Вот напишу сегодня, а завтра устроим небольшую драчку с либералами и народниками.

— Только не переходи на рукопашную, — вздохнула Надежда Константиновна. — У тебя еще вся революция впереди.

 

Партийная кличка

Очень донимало Надежду Константиновну это мужнино… как бы поточнее выразиться: изменение имени и фамилии. Прозвище? Псевдоним? Кличка?

Прозвищем обычно выделяют качества человека: характер, внешность, манеры. Псевдоним встречается у людей публичных — писателей, поэтов, артистов. А кличка — у собак и воров. И как-то все это с революционерами не очень то и вяжется.

Хотя менять свои имена и фамилии они очень любили. По разным соображениям. Полицию, к примеру, запутать.

Та хватает революционера Иванова, а он по паспорту Петров. Его отпускают. И пока разберутся, поймают снова, он может совершить несколько революционных дел.

Или взять революционера с фамилией Бронштейн. Для финансовой или коммерческой деятельности эта фамилия очень даже подходящая. А вот для ведения пропаганды и агитации среди рабочего класса — совсем никуда. Пролетарии, узнав, кто их будет наставлять, могут очень свободно разбежаться. Зато товарищ Троцкий — это другое дело. Хотя, если честно, тоже как-то не совсем.

Или еще одна вполне жизненная ситуация: женатый революционер встретил другую. И что теперь — бежать разводится? А если эта другая — еще не последняя?

Зато если паспорт сменил, фамилия новая, в графе семейное положение — прочерк. И ему очень легко доказать любой барышне, что он холостяк. И что между ними сильное любовное чувство. Причем в первый раз.

Надежда Константиновна все эти незамысловатые мужские хитрости знала. Знакомый пролетарий вырезал ей из резинового каблука штамп. И она смело ставила его на всех бумагах мужа: «Женат».

Так вот у Владимира Ильича тоже было это свое… свой… своя… ладно, остановимся: партийная кличка. Вполне революционно. Кличка — значит, сидел. Партийная — стало быть, по политике.

Происхождение этой клички Надежду Константиновну сильно напрягало. Она, конечно же, подозревала здесь женщину. Хотя есть и другие версии.

Говорили, что это, мол, в честь сибирской реки Лены. Там и кровавый расстрел рабочих случился, и сам Владимир Ильич в Сибири сидел.

Ну, а Надежда Константиновна по этому поводу держала в голове свое. И долго не решалась спросить…

…Ночь. Тишина. Потрескивает в углу лампада. На кровати шевелится одеяло.

— Володя, ты спишь?

На печи сдвинулась ситцевая занавеска.

— Нет, Надюша, думаю.

— О ней?

— О ней. Я всегда о ней думаю.

— И какой она была?

— Почему была? Ее еще не было.

— Ты о ком?

— О революции. А ты?

— Я? Про ту, в честь которой тебя назвали.

— Ах, вот оно что! Ха! Ха! Ха!

— Почему ты смеешься?

— Потому что это полная ерунда. Чушь собачья. Происки врагов и завистников.

— Причем тут они?

— Да потому что подобная публика, наблюдая явление и будучи неспособной понять и оценить его глубинную сущность, делает ничтожнейшие поверхностные выводы.

— Объясни.

— Я, Надюша, никогда не трудился на государство.

— Ты же работал в суде.

— Да, служил. Недолго и плохо. Опаздывал, прогуливал, уходил пораньше. Всячески отлынивал от работы.

— И что?

— А мои недруги и злопыхатели, не имея широты исторического горизонта и не владея марксистскими приемами анализа сущего, углядели в этих действиях разгильдяйство, безделье и лень. Лодырь, лентяй, лень… Так и пошло.

— Но ведь они правы!

— Архиневерно!

— Почему?

— Потому что это не проявление моего отношения к работе, а выбранный лично мною способ борьбы с самодержавием.

— Не понимаю.

— Представь себе: я обогатил свою память богатством знаний, которые выработало человечество. И применять их на практике — это укреплять проклятый царский режим, продлевать его историческую агонию. Можем ли мы, революционные социал-демократы, пойти на подобное преступление?

— Нет.

— Нет, нет и нет!

— Можно было вообще не работать.

— Это чересчур легкий путь. И мы, марксисты, не должны уходить от трудностей… Что-то я разгорячился. Возьму-ка в сенях холодного пивка.

— И приходи ко мне.

— С превеликим удовольствием. Я сейчас.

— Нет, нет, Володя, не раздевайся. У меня болит голова. Лучше мы споем несколько революционных песен.

— Но хозяева спят. Ночь!

— А мы негромко, вполголоса.

 

Мамин сундучок

Когда-то мама подарила Владимиру Ильичу небольшой железный сундучок. Он складывал в него деньги от своей марксистской деятельности и там же хранил большую коленкоровую тетрадь, в которую вписывал разные сведения о кружках и кружковцах.

Сундучок он всегда возил с собой, прятал от посторонних глаз и никогда никому не показывал. Потому что в сундучке лежали не просто деньги. Там находилась заначка.

Мужская заначка — это деньги особые. Это не только возможность потратить их безотчетно и в любом имеющемся в наличии количестве.

Мужская заначка — это символ. Знак мужской независимости, умение зарабатывать. Ума, если хотите. Сообразительности, хитрости, предприимчивости. И — одновременно — мужская тайна, оберегаемая и увлекательная, как курение в подростковом возрасте.

Опытный женатый мужчина эту тайну холит и лелеет. И, конечно же, никому, никогда и ни за что не откроет. Зеленый же новичок, молодожен, в этих хитростях еще не искушен. А потому на вопрос супруги:

— Что там?

Владимир Ильич простодушно щелкнул замками.

— О! — воскликнула Надежда Константиновна и полезла внутрь двумя руками.

— Ты что?

— Хочу купить себе сапоги на шнуровке и юбку, — пояснила она.

Сапоги были действительно к месту. Надвигались холода. Но юбка? Зачем юбка?

Из вещей у Надежды Константиновны имелся великолепный универсальный плащ. Со спины в нем невозможно было определить даже пол человека. А вывернутый наизнанку подкладкой вверх он вполне мог использоваться как женское платье. Великолепная маскировочная одежда для революционной деятельности!

— Зачем тебе еще юбка? — удивился Владимир Ильич.

— Хочу! — надула губы Надежда Константиновна.

И супруг уступил.

Углядела она и толстую коленкоровую тетрадь.

— А что там?

— Там о кружках.

— Я посмотрю.

Надежда Константиновна внимательно, неторопливо пролистала тетрадь.

— Знаешь, Володя, я вижу здесь прекрасный статистический материал — сведения о заводах, продукции, объемах производства и численности персонала.

— Это помогает мне контролировать кружки и прогнозировать их развитие.

— Вижу — все в динамике. А ведь из этого может родиться замечательная марксистская работа «Развитие капитализма в России».

— Я подумаю.

— И думать нечего! Садись за письменный стол прямо завтра. А за сундучком я пригляжу. Где ключик?

— Зачем он тебе?

— Ты увлечешься работой и можешь его потерять.

— Я ношу его на цепочке на шее.

— Тем более надо отдать его мне.

— Почему?

— Русский народ в массе своей верит в бога. И на шее носит крестик. А если узнает, что у тебя там ключ, то отвернутся и от тебя и от марксизма. Этого нельзя допустить!

— Ну, хорошо, хорошо!

 

Охота

Весна в Шушенском принесла Владимиру Ильичу новое увлечение. Весной он пристрастился к охоте.

Соратники отмечали его гуманное отношение к животным. Он никогда не брал с собой ружье. Никогда не стрелял по слабым и беспомощным зверькам. Ведь так их можно только ранить. И несчастное животное будет страдать и мучиться. Душу рвет подобная картина! Да и шкура в дырках здорово теряет в цене.

На охоту он обычно отправлялся с толстой суковатой палкой. В половодье, по реке он объезжал в утлой лодчонке полузатопленные острова. На них оставались отрезанные от суши зайцы. Жалкие, мокрые, дрожащие от страха и холода, они испуганно жались подальше от человека.

Владимир Ильич осторожно брал их по одному за длинные теплые уши и тюкал своей суковатой палкой по голове. Зверьки затихали. Он бережно укладывал их в штабель на дно лодки.

Из добытого мяса Надежда Константиновна училась готовить рагу. Выделанные шкурки Владимир Ильич развешивал для просушки в лабазе.

— Будет Надюше шуба! — радовался он.

Вода постепенно спала. Река вернулась в прежнее русло. Владимир Ильич продолжал приносить домой добычу.

— И как тебе это удается? — удивлялась супруга, свежуя очередную тушку.

— Представь, Надюша, звери настолько привыкли ко мне, что подпускают на расстояние вытянутой руки.

— Чудеса!

И так продолжалось бы и дальше, если бы Надежда Константиновна не подслушала случайно разговор соседей.

— Ты бы, Ваня, во дворе капкан наладил, — пожаловалась хозяйка мужу.

— Зачем?

— Повадился какой-то хорек кроликов таскать.

Надежда Константиновна сразу смекнула, в чем дело.

Владимир Ильич вернулся с очередной охоты возбужденный.

— Представляешь, Надюша, видел настоящего дикого гуся. Подкрался близко. И, если бы не были заняты руки, у нас случился бы замечательный ужин из гуся с яблоками.

— Володя, — твердо произнесла супруга. — Охоту следует прекратить.

— Почему?

— Сезон закрыт, и ты фактически браконьерствуешь.

— Ну и что? Мы, марксисты, отрицаем все законы государства.

— Нам могут продлить срок.

— Это не беда.

— Могут оштрафовать на значительную сумму.

— Черт знает что! Это проклятое полицейское государство! А впрочем, Надюша, ты права. Надо прекратить. Ведь мы нарушаем законы природы, а не царского самодержавия.

— Ну да!

— И к тому же мне чертовски надоела каждодневная зайчатина.

 

В ссылке

Жизнь ссыльных революционеров постепенно наладилась. Каждый занялся своим привычным делом.

Кржижановский продолжал свои опыты с электричеством. Он трогал заряженными эбонитовыми палочками коровье вымя.

— Что ты творишь? — наехали на него сельские мужики.

— Стимулирую процесс увеличения надоев, — ответил тот.

И он определенно стоял на верном пути. Надои, правда, не увеличились. Зато резко вырос выход навоза.

Цюрупа подсадил местных на свой продукт.

— Это надо ж! — дивились мужики. — И бражка как у нас, и аппарат похож. Только у нас самогон, а у него — коньяк!

Яков Свердлов по-тихому шушукался с молодками. И время от времени то одна, то другая молодайка срывались в город, бережно пряча в лифчике записку от дяди Яши.

Семашко открыл врачебный кабинет. Он заводил туда баб, раздевал, клал на кушетку и ощупывал с разных сторон. Это называлось у него — поставить диагноз. Он даже выписывал настоящие рецепты, хотя аптеки в селе не было, и местные лечились отварами и настоями трав.

Мужики это не приветствовали. И даже едва не побили эскулапа. Тогда он и их привлек к лечебному процессу: сделал дырку в стене из соседней комнаты и любой желающий мог следить за процессом врачевания.

Троцкий писал и получал письма. Иногда к нему приезжали незнакомые люди, и он с ними о чем-то подолгу беседовал.

Летом в Шушенском появились цыгане. Сами они говорили, что скитаются по миру в поисках лучшей доли. И в Шушенское забрели случайно. Деревенские утверждали, что раньше здесь чужих не было. И этих привел Троцкий. Тот все отрицал.

Так это или не так, только в Шушенском образовался небольшой базар, куда цыгане завели свой товар — одежду, посуду, крестьянскую утварь.

Цыгане зачастили с обновами. На базаре вечно колготился народ. Надежда Константиновна проводила там все свободное время.

Другие тоже не отставали. Покупками увлеклось поголовно все женское население округи.

Мужики вожжами гоняли баб с базара. Те тратили на тряпки и украшения последние деньги. И не думали сдаваться. Возвращались на базар все снова и снова.

Мужики рванули к батюшке.

— Отец родной, помоги! Копили деньги на корову, а они их на фильдеперсовые чулки извели!

— Молитесь, сыны! — благословил их наместник божий на земле.

Троцкий презрительно улыбнулся.

— Темнота! Пусть привыкают, что мужики и бабы носят разное.

И о чем-то шушукался тайком с приезжими.

Ссыльные вышагивали по деревне гоголями. С воли непрерывным потоком шли отличные новости.

То там, то сям возникали все новые марксистские кружки. Число членов в них непрерывно росло. Марксизм охватил широкие массы.

В кружки потянулась совсем особая публика — разночинцы, интеллигенция.

— Интеллигенция — это мозг нации! — радовался Троцкий.

— Интеллигенция — это не мозг нации, — яростно возражал ему Владимир Ильич. — Это говно.

И ведь прав оказался мудрый революционный вожак!

Сам Владимир Ильич увлекся литературным трудом. Надежда Константиновна и радовалась, и огорчалась.

Радовалась, что пишет много. И понятно, что не бесплатно. А огорчалась, потому что ей приходилось переписывать его каракули.

Впрочем, она быстро нашла выход — отыскала среди ссыльных молодую девушку по имени Инесса Арманд и привлекла ее к сотрудничеству.

У них с Владимиром Ильичом как-то легко все сложилось. Он уже не писал сам, а диктовал. Обычно они закрывались в комнате.

— Чтобы ничего не отвлекало, — пояснял Владимир Ильич.

Верная подруга Роза Землячка скептически покачивала головой. Но сколько бы они не заглядывали в замочную скважину, всегда видели одно: Владимир Ильич расхаживал по комнате и говорил, а Инесса аккуратно писала. При этом всегда была в юбке и блузке. И причмокивала губами и высовывала язык.

— Это у нее от старания, — говорил Владимир Ильич. — В школе отличницей была.

И Надежда Константиновна ослабила контроль.

Всякого нормального человека ссылка бы, как минимум, огорчила. Но революционеры — народ особый. Им чем хуже, тем лучше.

Рассуждали они при этом так.

Ссылка — это серьезнее, чем тюрьма. И, если их наказывают сильнее, стало быть, их больше боятся. А значит крах царизма где-то рядом. И это наполняло их сердца радостью и счастьем.

Зимние вечера тянулись долго. На улице царили холод и темень. Ссыльные собирались в бане.

Они не парились, не мылись. И даже не топили, чтобы не зашли чужие. В бане, в полутьме они располагались на полках и вели бесконечные беседы о грядущих переменах.

Много спорили. О разном.

Ну, например, по какому сигналу начинать революцию.

— По звуку горна, — предложил Кржижановский.

— Его заглушат выстрелы, — возразил Владимир Ильич.

— А если побежать с криком «Ура!»? — подсказал матрос-партизан Железняк.

— Куда? — не согласился пролетарский вожак. — И с таким криком может атаковать наш противник.

— А если — по взмаху руки? — вмешался Троцкий.

— Вот! Вот! Махать! Непременно махать! — оживился Владимир Ильич.

— Много ли народа это заметит? — усомнился электрический Глеб.

— Махать, батенька, следует не с земли, а с высокой колокольни.

— А не подумают ли, что мы просто разгоняем облака? — вступил доктор Семашко.

— Махать будем не рукой!

— А чем?

— Красным пролетарским флагом! — подвел итог главный ссыльный.

Обсуждали особенности проведения революции в разных странах и даже — континентах.

Глаза азиатов природно сужены. Одни усматривали в этом преимущество: при прицеливании для стрельбы не надо тратить время на прищуривание.

Другие видели в разрезах глаз минусы. Мол, обзор в таких глазах ограничен. Враги подкрадутся сбоку и их не заметят.

Владимир Ильич оценил ситуацию по-марксистски.

— Азиатов — много. Они расположатся по кругу и свободно обеспечат наблюдение со всех сторон.

Но предметом их особого внимания было развитие представления о будущей коммунистической жизни.

 

Песнь о будущем

Будущее ссыльные рисовали так.

Возле Кремля построены большие добротные сараи. Это закрома Родины. День и ночь, изо дня в день, из года в год тянется к ним вереница обозов.

Рядом с телегами, с вожжами в руках неспешно и важно вышагивают мужики. На повозки они не садятся — перегруз. Вид у возниц сытый и довольный. В окладистых бородах нет-нет да обнаружатся крошки хлеба и кусочки колбасы — от плотного завтрака.

А в их телегах чего только нет!

Мешки с мукой, сахаром, солью. Отдельно мясные продукты. Овощи-фрукты громоздятся крутой горкой. В деревянных флягах плещется свежее молоко. Тут же — сметана, масло, сливки. Живая рыба бьется в чанах с водой. А еще конфеты, пряники, сухари.

Своим обозом везут товары промышленные: кожу, ткани, янтарно-желтые лапти всяческих размеров. Платки для баб, колечки для молодых девок, спички, мыло, свечи…

С заводов и фабрик поступают и крупные изделия: сохи, лемехи, плуги, станки, разнообразная утварь.

Легкое грузят — разгружают руками. Для тяжелого используют разные приспособы. Работа кипит, не замирает ни на минуту.

Внутри, в закромах царит полный порядок. Там трудятся, не покладая рук, приемщики-распределители. Шустрые, бойкие, в очках, чтобы не допустить недогляд, они подсказывают приезжим, какую поклажу куда сложить, записывают сколько и кем сдано и взамен выдают бумажку.

Бумажка эта — не простая. Это — обменочная бумажка. По ней мужик может отовариться в другом сарае.

К примеру, сдает он пшеницу, а ему нужны сапоги хромовые да зипун — себе, цветастый платок — для дочери и сарафан в горошек — жене. Выдают за сданное мужику нужную бумажку. И по ней, пожалуйста, получай что надо.

У приемщиков-делильщиков ответственная работа. Они должны не только все принять, разложить, произвести учет и дать правильный документ. Они должны сделать это честно, по справедливости, равновесно. Чтобы никто не ушел обиженным.

Людей туда подбирали особых. Что бы хорошо владел марксизмом. И непременно имел несколько судимостей. Лучше — в царское время.

Приемщики-раздатчики объединены в группы. Есть по промышленным товарам, есть по продовольственным. Каждая занимается своим делом.

Группы эти еще называются комиссией. А их работники — члены комиссии. Или комиссары. Поскольку они все — выходцы из народа, то их еще называют народными комиссарами.

Комиссары бывают разные. И не только по приему — раздаче. Есть комиссии, которые составляют планы на будущее. Они назначают, кому, чего и сколько изготовить. Мировая революция впереди. На нее надо копить силы. И не тратить эти силы на производство лишнего и ненужного.

Бабе положено четыре платья: одно — на лето, другое — на зиму, ночная рубашка для сна и платье на выход, по праздникам. Срок на них установили три года.

Получила — носи! А чтобы не истрепалось раньше времени — носи аккуратно. Стирай, штопай, ставь заплату. Зря не надевай. Придет срок — получишь еще набор.

И вот так во всем: одежде, обуви, еде, жилью…

Кто-то спросит:

— А как же здесь человеческая природа учитывается? Ведь слаб человек. И к воровству склонен. Не углядишь — непременно утащит. Как здесь быть?

А ведь верно. И среди комиссаров могут завестись шкурники и воры. Гниль и падаль. Негодяи и подонки.

И на них предусмотрена своя рабоче-крестьянская управа — чрезвычайная комиссия. Или сокращенно ЧК.

— Как же она со всеми справится? Уследит и усмотрит?

Запросто. Для этого существует верный и надежный способ. Полная и всеобщая грамотность — вот главный заслон от злоупотреблений.

Писать! Все будут писать. Неважно кто ты: мужик, комиссар или пролетарий. Увидел что — садись и пиши. И все равно, кто он — сосед, знакомый, сослуживец или даже родственник. Надо писать.

Один на всех. Все на одного. Каждый из каждого. В перекрестную. А ЧК разберется, кто есть, кто. И тогда в новой, преображенной стране не останется темных углов. Напрочь сгинут все людские пороки. И наступит полная абсолютная справедливость.

Так они видели будущее, в темной бане при чадящем свете лучин.

 

Светильник

Электрические опыты с коровами Кржижановский прекратил быстро. Пока навоз шел густо, местные еще терпели. Но когда вместо молока у коров потекла простокваша, мужики отделали изобретателя ухватами и удалили от живности.

Другой бы отступил, бросил свои занятия. Но Глеб Максимилианович был не из таковых.

Революционер, марксист — он не огорчился, не сдался, не упал духом. Его целиком захватила новая идея.

Днями напролет он пропадал в сарае, таскал туда разные железки, что-то паял, мастерил. Вечерами он выбирался наружу возбужденный. Посмеивался, заговорщицки подмигивал. И на все вопросы отвечал одинаково:

— Секрет!

Сам Владимир Ильич относился к деятельности соратника снисходительно. Пользы в электричестве не видел. Но и вреда тоже. А то, что человек увлечен — пусть!

Примерный марксист, в спорах всегда занимает позицию вождя. Голоса против не подает. Предан. Словом, свой. Какие к нему могут быть претензии?

А тот продолжал свою деятельность. И однажды объявил:

— Готово!

И сообщил, что вечером будет демонстрировать электрическую световую установку.

В конце дня все собрались в бане. Расселись. Кржижановский внес свой аппарат, поставил на стол. И сдернул покрывало.

Марксисты увидели два круглых железных диска, стоящих один напротив другого и соединенных общей осью. Сверху над дисками на проволоке на оси крепились два металлических шарика. Позади одного диска виднелась ручка.

— Ну! — выдохнул изобретатель. — Начали!

Он стал медленно вращать ручку, постепенно ускоряясь.

— Гасите! — загробным голосом потребовал он.

Революционеры погасили лучины.

Круг стал вращаться все быстрее. Появился шум. Что-то зажужжало, зашипело. И неожиданно между шариками вспыхнула ярко-белая искра.

Кржижановский продолжал наращивать обороты. Шум усилился. Искры стали появляться все чаще и чаще пока не слились в белую пульсирующую нить.

Вокруг шариков что-то трещало. Пахло как после грозы. Действительно стало светло. Но недалеко.

— Вот оно! — воскликнул мастер, наяривая ручкой.

— Достаточно!

— Верим, верим!

— У меня от мельтешения голова заболела, — пожаловалась Роза Землячка.

Изобретатель вошел в раж и не останавливался.

— А если дотронуться? — поинтересовался Дзержинский.

— Попробуйте! — азартно предложил тот.

Феликс Эдмундович послюнявил большой и указательный палец. И коснулся ими шариков.

Нить мгновенно потускнела и сделалась темно-коричневой. По телу будущего стража революции пробежала судорога. Лицо перекосило. Из угла рта полилась белая вспененная слюна. Глаза закатились под лоб. Железный Феликс рухнул на пол.

— Ах!

Изобретатель бросил крутить и диск остановился.

Кто-то быстро зажег лучину. Феликс Эдмундович не шевелился. Роза Землячка упала на пострадавшего, взасос впилась в его губы. И, лежа на будущем памятнике, стала совершать непристойные движения телом.

— Что ты делаешь, Роза? — попытался снять ее с Дзержинского матрос-партизан Железняк.

— Это искусственное дыхание. Не мешайте, батенька. Роза, продолжайте! — вмешался Владимир Ильич.

Дзержинский, наконец, открыл мутные глаза и увидел пыхтящую на нем соратницу. Он скривил лицо и сделал отстраняющее движение рукой. Роза слезла с пострадавшего.

— Знаете, батенька, забавная штуковина, но практической пользы никакой! — вынес вердикт вождь. — И света мало. И человека надо ставить для верчения ручки.

Феликс Эдмундович, еще лежа, нашел глазами изобретателя, слабо улыбнулся и поднял вверх обугленный большой палец. А когда окончательно пришел в себя, отвел соратника в сторону и с чувством пожал ему руку.

— Спасибо, товарищ! Замечательный аппарат!

 

Маевка

Шушенское добавило Владимиру Ильичу почета и уважения. Именно тогда соратники стали называть его пламенным революционером.

И вовсе не потому, что он носил в кармане спички, хоть сам и не курил. И не из-за того, что во время выступлений так энергично крутился в разные стороны, что если бы в руках он держал палочку, а в ногах дощечку, то он мог бы вызвать трением огонь.

В Шушенском родилась известная пролетарская традиция — сходка на природе или маевка.

И пикники, и причастность Владимира Ильича к огневым процессам — вещи между собой очень и очень связанные…

Зима в Сибири долгая. Снега выпадает в человеческий рост — по гостям особенно не походишь. За зиму ссыльные здорово угорали от лучин на своих посиделках в нетопленной бане.

Зато как потеплело, сошел снег и зазеленели земля и деревья, революционеры всем гуртом двинулись на природу. Набрали провизии, выпивки и потянулись на пикник, в лес. Благо он был рядом.

Там они облюбовали подходящую полянку, разожгли большой костер и развлекались, как умели.

Зиновьев и Каменев показывали карточные фокусы. Надежда Константиновна пела под балалайку революционные песни. Владимир Ильич подыгрывал ей на бубне. Троцкий зачитывал вслух прокламации и воззвания. Дзержинский ловил лягушек и отрезал им лапки, уверяя, что для французов это деликатес. А доктор Семашко готов был привести в чувство любого посредствам нашатыря.

Гудели до вечера. Всем было весело. Пикник удался на славу.

Когда мероприятие закончилось, костер решили потушить старым народным методом. Женщин отправили назад. А мужчины принялись за дело.

Но то ли выпивки было слишком мало, то ли костер оказался слишком большим, но мощи им не хватило. Кое-где осталось тлеть.

— Может, вернем дам? — предложил Троцкий.

Владимир Ильич к совету товарища отнесся настороженно. Он сразу почувствовал подвох.

Костер — широкий. И как бы, к примеру, Надежда Константиновна не старалась, одна нога обязательно попадет на угли. И при этом пострадают ее совсем новые сапоги на шнуровках. Владимиру Ильичу придется вступать в непредвиденные расходы.

— Нет, нет! — решительно запротестовал он.

— Как скажете, — пожал плечами соратник.

И на следующий день в тайге полыхнуло.

— Кто же это устроил? — удивился Владимир Ильич.

— Наверное, костер не дотушили. Искра!

— «Из искры возгорелось пламя!» — процитировал пролетарский вождь. — Где-то я это раньше слышал.

— Это же Одоевский, декабрист. Писал Пушкину из Сибири.

— Представляю, как они тут до нас зажигали!

Случилось это все в мае. Поэтому такие сборы на природе стали называться маевками. Со временем они сделались любимейшим занятием революционеров. Их стали устраивать не только в мае, но и в другие, подходящие для выхода, месяцы.

И выпивки на них уже брали вдосталь, с запасом. Чтобы не прибегать к помощи дам и исключить любые нежелательные последствия.

 

Слабое звено

Между марксизмом — ленинизмом и библией есть одна общая черта.

Библия, как известно, состоит из двух частей. Первая часть — Ветхий завет — это то, что было до Иисуса Христа. Вторая — Новый завет — это все после появления Христа.

И в марксизме, его основатели — Маркс и Энгельс — много начали, но не доделали, не довели до ума. И Владимиру Ильичу пришлось это учение развивать.

Основоположники теории объявили, к примеру, о будущей революции, но — где? когда? — никакой конкретики не дали.

Намекнули что, мол, призрак коммунизма уже бродит по Европе. Но Европа большая, где он гуляет, где остановится — неизвестно. К тому же, кроме основоположников теории никто этот призрак не наблюдал.

Такая ситуация Владимира Ильича угнетала. Если ты вождь, то должен все знать и предвидеть. Иначе какой ты вождь?

А Владимир Ильич до поры до времени не знал.

И еще одно беспокоило: вот начнется что-нибудь историческое, а пока подоспеешь туда, разберешься, что к чему, оно и закончится. И плоды победы пожнут другие. Поди потом доказывай, что ты это уже предугадывал.

Владимир Ильич над этим много размышлял. А не давалось…

В Шушенском стояла церковь. При ней жил поп. У него была собака. Он держал ее на цепи. А известно, что цепной пес — самый злой и свирепый.

Владимир Ильич считал себя атеистом. Когда он гулял и проходил мимо церкви, обязательно плевал в ее сторону.

Собака, видимо, принимала на свой счет и облаивала революционера. Тот, в свою очередь, обижался на нее и в ответ укорял собаку суковатой палкой. Пес ярился, заходился в лае. Но достать обидчика не мог.

Лева Троцкий часто наблюдал эту картину и посоветовал своему главному ублажить собаку — кинуть ей что-нибудь сладкое, кусок сахара, например.

Сахар в те времена был жесткий, как камень — кусковой. Его предварительно требовалось раздробить молотком или щипцами.

Владимир Ильич привык думать о высоком и на этот момент внимания не обратил. Он взял кусок сахара и бросил его собаке.

Та обнюхала, лизнула. Ей понравилось. И она куснула.

Вот тут-то и случилась беда. Сахар остался целым. А у собаки с треском и хрустом сломался зуб. От боли она вздыбилась на задние лапы, мотнула головой. И цепь внезапно лопнула.

Разъяренная собака, с оскаленным ртом, брызгая слюной, бросилась на вождя пролетариата. Тот едва успел выставить палку.

Собаку вкруговую нападала на Владимира Ильича. Он уворачивался и загораживался посохом.

Можно только гадать, что было бы дальше и в какую бы сторону двинулась мировая история — уж очень много и сил и эмоций было у собаки, — если бы неподалеку не оказался ее хозяин.

Он ухватил пса за обрывок цепи и предотвратил расправу. На шум и крики подоспел и Троцкий.

— Как же такое могло произойти? — удивился Владимир Ильич. — Цепь-то железная.

— Я знаю, — авторитетно заявил Троцкий. — В цепи оказалось слабое звено.

— Слабое звено? В цепи? — переспросил Владимир Ильич и задумался.

Собака сидела на цепи, и она порвалась. Пролетарии скованы цепями. Разрыв которых и есть революция.

И тут все сложилось.

— Да, да, да! — воскликнул Владимир Ильич. — Слабое звено! Именно так!

— Вы о чем? — недоуменно спросил Троцкий.

— Мировая цепь капитализма лопнет в слабом звене!

— И где же оно?

— Здесь, батенька. В России!

— Почему?

— Потому что здесь я!

— Убедительно! — не стал спорить Троцкий и на всякий случай отступил от Владимира Ильича, который еще продолжал отмахиваться своей тяжелой суковатой дубиной.

 

Планы на будущее

Время шло. Ссылка заканчивалась. Надежду Константиновну очень заботило будущее. И однажды она завела с мужем разговор.

— Володя, а что мы будем делать после освобождения?

— Знаешь, Надюша, я подумываю, не задержаться ли нам здесь еще на годок-другой?

— Зачем?

— Здесь прекрасные условия. Мне хорошо работается.

— Это уход от борьбы! Предательство интересов рабочего класса!

— Шучу, шучу… Поедем в Москву. Или Санкт-Петербург.

— Категорически не согласна.

— Почему?

— Надо стремиться в центр борьбы, а не отсиживаться по окраинам и задворкам.

— Что ты предлагаешь?

— Швейцария. Женева?

— Это страна банков! Там нет пролетариев!

— Это Европа. А Маркс писал, что призрак коммунизма уже бродит по ней. Поэтому мы должны быть в гуще жизни, в центре событий.

— Но почему именно Женева?

— Там все рядом: и Лондон, и Париж, и Берлин, и Копенгаген. Если где начнется — мы всюду успеем. Кстати, твоя сестра Машенька там была и ей очень понравилось.

— А что мы там будем делать?

— Что и здесь — бороться! Кружки, агитация, подготовка.

— А если денег не хватит?

— Мама подошлет.

— Она старенькая и у нее другие дети.

— Организуем свое дело.

— Я умею только писать.

— Отлично! Будешь писать в газету.

— Какую?

— Которую мы будем издавать и продавать пролетариям.

— Это же мало!

— Надо бы еще найти мецената, добровольного жертвователя.

— Своего Энгельса?

— Ну да.

— Надюша, я, кажется, знаю такого человека.

— Кто же он?

— Лева Троцкий как-то встретил в тюрьме абрека.

— Да, да, я помню. Ты рассказывал. Это тот бандит?

— Как посмотреть! Если он будет давать деньги нам, то значит, он будет фактически участвовать с нами в борьбе за светлое будущее.

— Бандит — революционер?

— Это прекрасный попутчик!

— Но он же грабитель, уголовник, разбойник с большой дороги!

— А посмотри, сколько в нем симпатичных человеческих черт.

— Где ты их разглядел?

— Смотри сама: он грабит не всех подряд. А только богатых. Это же экспроприация экспроприаторов — наш марксистский, революционный путь.

— Ну, знаешь…

— И обрати внимание: он не пропивает добытое в кабаках и трактирах, не спускает в борделях. Он раздает людям.

— Я слышала: нукерам, родне…

— Это поразительный пример марксистского распределения капиталистической прибыли. И коммунистического отношения к людям: доброта, честность, забота. Чистейшая, незамутненная душа!

— Он же рецидивист!

— Нельзя ставить клеймо на человеке! Он может стать настоящим революционером. Нужно только указать ему верный путь. И мы сделаем это.

— Как? Он не поймет. Он же только вчера спустился с гор.

— А уже знаком с Лермонтовым и с Дюма. И даже сам сочиняет стихи.

— Он втянет нас в свои уголовные дела!

— Ни-ког-да! Он просто даст нам деньги. И мы просто потратим их на революционную работу. И где же здесь уголовщина?

— И все-таки я чего-то опасаюсь.

— Учти: в революционных действиях нам понадобятся люди, умеющие стрелять и убивать. Мы же не будем это делать сами.

— Не будем. А согласится ли он?

— Уговорим. Предложим хорошие условия сейчас и перспективы в будущем.

— Хорошо, — вздохнула Надежда Константиновна, — Надо попробовать. Может, получится.

— Всенепременно получится!

— Для начала его нужно найти.