Отъезд
Если в ясный солнечный день с высокого берега долго смотреть в морскую даль, то можно увидеть, что там, далеко-далеко граница воды и неба стирается. Ее нельзя ни определить, ни установить, а можно лишь вообразить и домыслить.
Если из нашей серой российской действительности попытаться взглянуть на далекую заграничную жизнь, то в ней, как в морском пейзаже, линия, делящая плохое и хорошее, совсем не видна. И по нашей доброй традиции считать, что хорошо там, где нас нет, эта далекая чужая жизнь кажется бесконечным праздником, сказкой и карнавалом.
Заграница! Ах, заграница! Ах, дольче вита — сладкая жизнь! Кому в грезах, мечтах и ярких сновидениях не являлся этот необыкновенный мираж. Этот странный чужой мир. Где все так не похоже на нас. Где все культурно, интеллигентно, без мата.
— Разрешите! Позвольте! Будьте любезны!
Где вместо баб и мужиков — дамы и господа. Где женщины носят перчатки, не когда холодно или копать, а для гламура. Где мужчины не одевают телогрейки даже зимой. И ездят поголовно в автомобилях, сзади, ткнув рукой в спину водителю:
— Трогай, дружок!
Если смотреть вдаль, большое кажется маленьким. Мелкое теряется вовсе. И никому не видно ни грязных клошаров из зловонных клоак, ни голодных гарсонов на холодных мансардах, ни печальных гризеток, бродящих по площади Согласия в тщетной надежде добыть несколько экю на маникюр и педикюр.
Революционеры готовились к отъезду.
И вот наступил этот день, этот час, это время…
На вокзальном перроне царила обычная предотъездная суета. Толпа людей. Слезы, объятия, поцелуи. Слова прощания и напутствия. Басовитые выкрики носильщиков:
— Поберегись!
Владимир Ильич снимал с тележки большой чемодан.
— Что это у вас там? — полюбопытствовала Роза Землячка.
— Заячьи шкурки. Хочу Надюше пошить шубу.
— Да там, пожалуй, хватит и на две! — остро стрельнув глазками, заметила Роза.
— А вот это вы напрасно! — нахмурился вождь.
— Напрасно — о чем? — состроила Роза невинное лицо.
— Намекаете на товарища Инессу Арманд.
— Я?
— Да, да! Вы! Товарищ Арманд — соратник по борьбе.
— Это все знают, — подтвердила Роза.
— У нас общая цель.
— Безусловно!
— Мы стоим на одних позициях.
— Конечно, конечно! — согласилась Роза.
Чувствовалось, что общая цель ей понятна, а вот про борьбу и позиции ее хотелось расспросить поподробнее.
— Володя, я здесь! — выкрикнула из окна Надежда Константиновна.
— Позвольте!
Владимир Ильич рукой отстранил соратницу и внес чемодан в вагон.
Белесый дым густыми бакенбардами окутал стальную морду паровоза. Хриплый гудок возвестил о готовности к движению. Лязгнули сцепкой вагоны. Поезд медленно тронулся. И покатил, покатил, покатил, все ускоряясь и набирая ход…
За окном потянулись однообразные сельские пейзажи: поля, леса, перелески. Приземистые крестьянские избы, телеги, скот. Деревенская ребятня, махающая руками вслед бегущему поезду.
Вагон покачивало. Стучали на стыках рельсов колеса. Верстовые столбы отсчитывали пройденный путь. Смеркалось.
Супруги расположились в уютном купе. Надежда Константиновна разбирала постель. Владимир Ильич думал.
Разные мысли теснились в его большой лобастой голове. Бесконечные вопросы одолевали его революционное сознание.
Как вести марксистские кружки на далекой чужбине? Учить ли иностранных пролетариев на русском, используя переводчика? Или применять язык жестов?
А сколько брать за вход и в какой валюте? Впрочем, понятно, что в местной. Ну откуда у них возьмутся российские деньги?
Царей у них нет, значит, кого свергать? Против кого бороться? Удастся ли Свердлову втянуть девушек из тамошних борделей в марксистские кружки? Или везти своих барышень? Вопросы, вопросы…
— Ты, наверно, думаешь о революции? — спросила Надежда Константиновна, поправляя рукой бюст.
— Да, да! — оживился супруг.
Он вспомнил, что в круглых чашечках лифчика жена умело разместила ювелирные украшения. На верхней полке стоял мамин железный сундучок, в котором под ворохом белья лежали революционные деньги. В соседнем купе ехала его молодая секретарша Инесса Арманд. Ему сделалось хорошо и покойно.
— Едем, Надюша!
— Едем!
А рядом в плацкартном вагоне соратники рвали руками белую вареную курицу и пили чай — ужинали. И привычно спорили. На сей раз — кому спать на нижней полке.
Матрос-партизан Железняк доказывал, что у него много оружия и верхняя полка под ним не выдержит. Роза Землячка упирала на то, что она женщина.
Итог подвел Троцкий.
— На нижней полке спать буду я, — сообщил он, облизывая жирные от курицы пальцы.
— Почему это?
— Я выпил восемь стаканов чая.
— И что?
— Ночью я буду часто бегать. А с верхней полки могу не успеть, — пояснил он.
— Что нас ждет впереди… — выразил кто-то общую мучащую всех мысль, и споры затихли.
Заморские страдания
Некоторые считают, что революционная жизнь за границей у Владимира Ильича сверкала и блестела, как новогодняя елка. Или как прогулочный пароход на водной глади ночью.
Презентации плавно перетекали в фуршеты и сменялись журфиксами. Под прожаренное седло молодого ягненка велись умные философские беседы о будущем.
И жизнь, какая житуха-то!..
На работу в присутственные места ходить не надо. С утра понежился в постели. Совершил пару гимнастических упражнений. Испил кофею. Возбудился на проказы голубей, обгадивших подоконник. И — накропал гневную статейку в осуждение царского режима.
Потом — обед с пивом. Легкая невесомая дрема после еды. Вечерние посиделки с соратниками. Променад на сон грядущий. И — отбой.
И — ни волнений, ни тревог, ни забот.
Прискучило на одном месте — отправился путешествовать. Как бы по делам. То съезд в Лондоне, то конференция в Праге, то слет в Париже.
Лондон — это пабы и кэбы. Прага — это одна тысяча сортов пива. А Париж!.. Ах, Париж!.. Шерше ля фам, шерше! И они шершели. Еще как шершели! Нет слов описать это и поведать.
Все это так. Жизнь за границей действительно прекрасна. Но при наличии денег.
Коба слал. Но нерегулярно. Мама помогала молодым. Как могла. Шло из кружков. Но не лилось, а капало. А ведь были еще и соратники. И привезенные сбережения понемногу таяли.
А вот иностранные пролетарии очень огорчали.
Казалось бы — живут при империализме, высшей стадии капитализма, кануне коммунизма — светлого и радостного будущего всего человечества. И оно — это будущее — рядом, в одном шаге.
Только вот этот самый единственный шаг они не делали. Не было у них ни понимания, ни осознания своей великой роли в мировой истории.
Вроде бы должны дергать, теребить революционеров: где собираться? Как доставать оружие? Патроны? Во что одеться — в свое или дадут? Выпить можно? До или после? Словом, выспросить кучу разных вещей, нацеленных на победу революции.
И для этого они должны бегом бежать в марксистские кружки и требовать:
— Расскажите, что делать?
А революционеры должны им, даже не зная языка, на пальцах и картинках разъяснить, что же делать.
Ан нет. Ничего подобного не происходило. Никто в кружки не спешил. Рабочие сбивались в группы, но исключительно в пивных. И вели беседы там не о грядущих переменах, а о своем — мелком, житейском.
И будущее свое они видели вполне определенно: та же работа, и те же пивные посиделки вечерами. И это их вполне устраивало.
Зато революционеров это сильно нервировало. Нет кружков, значит, нет дохода, нет бесплатного харча, выпивки и жилья. Как жить? Тем более что никто ни на какую работу не рвался:
— Мы не можем свой революционный задор тратить на повседневную текучку.
Обида жгла революционеров. Они сидели по тюрьмам и ссылкам, страдали и мучились, терпели лишения и гонения. А люди, за счастье которых они вели эту борьбу и копейки не давали, чтобы им помочь.
Надо было что-то решать, и Владимир Ильич вспомнил про газету.
Газета
Американская пословица гласит: без паблисити нет просперити. Без известности нет процветания. В общем, если тебя никто не знает, то какой ты, спрашивается, вождь? Самозванец!
Вождя должны знать все. А как это возможно, к примеру, для пролетариев из Нижнедыринска, если вождь обретается в Париже? Телевидения — нет, радио и телефон — в зачаточном состоянии. Можно, конечно, написать письмо. Но куда? Кому?
Остается только газета.
За газету к тому же можно взять маленькую денежку. Тут взял, там взял — вот и доход. То есть от газеты со всех сторон выгода.
Потому за границей русские марксисты сразу же взялись за издание газеты.
Название ее, помня свой сибирский опыт, Владимир Ильич предложил лично:
— Давайте назовем ее «Искрой»
— Почему «Искрой»? — удивились соратники.
— Потому что из искры возгорается пламя.
— Тогда может лучше назвать ее «Спичка»? Или «Огниво»? — предложил Троцкий. — Для разжигания огня это надежнее. И ближе к жизни.
— Логично, — одобрили соратники. — Спички и огниво можно безбоязненно носить прямо в кармане. А для искры потребуется специальная металлическая коробочка.
— Архиневерно! — возразил Владимир Ильич. — И абсолютно оторвано от реальности.
— Почему?
— У нас в России печное отопление.
— Это так.
— Если каждый пролетарий начнет растапливать печь нашей газетой, он сразу же убедится в нашей революционной правде — из «Искры» возгорится пламя. И повернется в нашу сторону.
— Здорово! — воскликнули потрясенные его доводами соратники.
— Я мог бы ее редактировать, — скромно предложил себя в печатные начальники Троцкий.
— Нет, нет! — возразили ему марксисты. — Пусть им будет автор столь замечательного названия.
— Я согласен, — подтвердил Владимир Ильич.
— Хорошо, — не стал спорить Троцкий. — Тогда я займусь вопросами доставки.
— Это пожалуйста, — одобрили остальные.
Владимир Ильич быстро освоил новое дело. Он стал заполнять газетное пространство своими статьями. Подключил и супругу. Их имена не сходили с языка у марксистов. Как и предполагалось, газета несла хоть и не большой, зато постоянный доход.
Троцкий организовал целую курьерскую службу по доставке почты в Россию. И регулярно сдавал Владимиру Ильичу выручку, которую он прятал в мамин сундучок.
Довольны были все. И особенно Троцкий, который ходил веселый и даже распевал песни.
Это внушало тревогу. И предчувствия Владимира Ильича вскоре оправдались…
Грач — птица темная
Перевозка партийной литературы в Россию до поры до времени шла четко и бесперебойно. Пока не случилось страшного события — убили одного из лучших экспортеров — Николая Баумана.
По внешнему облику он был черняв, за что получил соответствующую кличку — Грач.
В честь него назвали и улицу, и станцию метро, и даже целый район в Москве.
Казалось бы — за что? За какие заслуги? Почему такая честь? Перевозчик-то он был не один.
А потому, что трудился он по-особому — бесплатно.
И деньги, вырученные от продажи, все до копейки сдавал.
Тут появляются вопросы: он что — такой убежденный марксист был? Или сильно на будущее заложился? А может пролетарский вождь его внутреннюю сущность не постиг?..
Жил Грач в России. У соседей по дому слыл человеком обеспеченным. И одевался хорошо, и барышень к себе недешевых приводил. Считалось, что он работает ревизором на железной дороге, чем и объяснялись его частые отлучки.
И было бы все шито-крыто, и продолжалось дальше, если бы однажды, выпив, он не проговорился о своих занятиях соседу. Похвалился, что марксист, возит подпольную литературу, и сейчас имеет неплохо, а после революции непременно станет министром печати, связи и всего железнодорожного сообщения.
Сосед Баумана, человек мелкий и завистливый, трудился на ниве канализации и ничего замечательного ни в его настоящей, ни в будущей жизни не ожидалось.
Зря Грач так раскрыл душу. Хоть и соседу.
Тот по доброй российской традиции решил революционера сдать, а его дело перехватить самому. Тем более что выглядело оно простым и доходным.
Он донес на Баумана в полицию. И того задержали прямо на вокзале с рюкзачком.
— Ну, что у тебя в сумке? — грозно спросил его пристав в околотке.
— «Манифест коммунистической партии», — не стал отпираться книгоноша. — Чтение для молодежи.
— Ну-ка, показывай свой «Манифест…», — потребовал полицейский чин.
— Пожалуйста!
Бауман аккуратно и не спеша развязал рюкзачок и передал верхнюю книжку правонарушителю.
— Так, так!.. «Манифест коммунистической партии», — по слогам прочитал пристав. — А ну-ка, ну-ка!
Он открыл книгу и тут же поперхнулся и закашлялся. Слюнявя палец, он осторожно перелистал несколько страниц и сделался красным как кумачовый, революционный стяг.
— Конфискуется! — объявил он, кладя руку на книжку.
— А остальное? — осведомился марксист.
— А с остальным — убирайся вон!
— Понял.
Грач стал неторопливо завязывать рюкзачок.
— Иван! — позвал пристав помощника. — Веди сюда Лукерью из КПЗ. Хочу с ней побеседовать. А ты, чернявый, проваливай быстрее! И больше мне на глаза не попадайся!
Несчастный сантехник, не дождавшись нужных результатов, мало того, увидавший соседа на свободе, разъярился, рассвирепел и побежал жаловаться вышестоящему полицейскому начальству.
Пристава вызвали в управление.
— Рассказывай!
— Что?
— Все! Революционера задерживал?
— Так точно!
— Литературу запрещенную у него отбирал?
— Отбирал.
— Всю?
— Одну штуку.
— Почему одну?
— Это не имеет отношения к революции. Это «Манифест коммунистической партии».
— Что? Так ты читал?
— Просматривал.
— Один?
— С одной.
— Распространял?
— Только показывал. Она неграмотная, из деревни.
— Ты может еще и на себя примеривал?
— Было дело.
— Тебе может еще и понравилось?
— Не все. Некоторые положения нам, ветеранам недоступны.
— Какие такие еще положения?
— А вот: на страницах семь, четырнадцать и двадцать восемь.
Пристав развернул книгу на указанных страницах и передал начальству.
— Что это? — рявкнуло начальство.
— «Манифест…» — обреченно произнес пристав и услышал в ответ громовые раскаты хохота.
— Ха! Ха! Ха! Это же «Камасутра»!
— Не могу знать.
— Эх ты, темнота! Ладно, ступай. А это оставь у меня, — он придвинул книжку к себе.
Вспотевший пристав пулей вылетел из кабинета. Встретив сантехника, он тут же арестовал его и десять суток держал в одиночной камере.
Озверевший пролетарий после освобождения три дня бегал по улице с гаечным ключом и орал:
— Где он? Убью гада!
Революционный демократ в это время находился в командировке. Когда он вернулся, сантехник караулил его возле дома. И шибанул обрезком трубы по голове.
Три дня он прятался в канализационном колодце, а ночью, забрав из дома все деньги, отправился за границу.
Из рассказов Баумана сантехник запомнил название страны — Швейцария — и города — Женева, — где располагалось гнездовье марксистов.
Как он до него добрался — неизвестно. Но добрался.
На месте он живо и красочно описал Владимиру Ильичу, как царское самодержавие безжалостно расправилось с революционером. И выразил желание немедленно заступить на место невинно убиенного.
Владимир Ильич почти поверил словам проходимца. А вот Надежда Константиновна с ее женским чутьем засомневалась. Уж слишком много подробностей, как у очевидца. Или участника.
— А какую вы предпочитаете оплату? — устроила она экзамен сантехнику — По весу, по экземплярам, или жалование?
— Мне все равно, — обрадовался тот, посчитав, что его дело выгорело. — Мне как товарищу Бауману.
— Что? — подскочил на стуле Владимир Ильич. — Да вы, батенька, сбрендили!
— Товарищ Бауман развозил литературу бесплатно, — строго заметила Надежда Константиновна.
— Вранье! За деньги! Он говорил!
— А вот мы вас и раскусили! — вступил Владимир Ильич. — Вы — провокатор! Вон отсюда!
Он указал сантехнику на дверь и тот кубарем вылетел из большевистского штаба.
Правда, в Россию он больше не вернулся. Остался служить в Женеве по своей родной канализационной части. И вот тут ему здорово повезло.
У нас трубы клали узкие и ржавые. Они постоянно забивались и нуждались в прочистке. А за границей трубы использовали широкие и новые. И журчало в них без остановок и задержек. Работы меньше, а деньги те же.
А Владимир Ильич поручил Дзержинскому разобраться, что же происходит в курьерской службе…
Открытие Дзержинского
Феликс Эдмундович не подвел. С его помощью вскрылись совершенно невероятные вещи.
Хитроумцем оказался не один Грач, который в обложки «Манифеста» заправлял «Камасутру». Все перевозчики оказались с воображением.
Некоторые действовали по мелочи. Везли, к примеру, багаж в плацкартном вагоне, а билеты для отчета предоставляли купейные. Или: тащили груз в рюкзаках сами, а в документах фигурировали и извозчик, и носильщик.
Другие пошли и дальше.
Согласитесь, глупо ехать в одну сторону загруженным как верблюд, а назад возвращаться порожняком, с пустыми руками. И они стали прихватывать из России кое-какой товарец: водку, матрешки, балалайки. Кто-то вообще играл по-крупному: икорка, драгоценные камни, золотишко в россыпи.
Да и в Россию с печатной продукцией умудрялись провозить мелочевку: косметику, ювелирку, нижнее женское белье.
В общем, борьба за счастье трудового народа сулила не только прекрасные перспективы в будущем, но и приносила хорошие барыши в настоящем.
А верховодил всем этим безобразием Лева Троцкий.
— Что это такое! — возмутился Владимир Ильич. — Вместо развития марксистского движения развели коммерцию!
— Маскируемся под купцов! — оправдывались отщепенцы.
— Разогнать всех к чертовой матери!
И Владимир Ильич предложил отстранить Троцкого от работы, а на его место определить товарища Луначарского, который продолжал удачно просвещать соратников и в торговых делишках замечен не был.
Троцкий возражать не стал, легко согласился. И тут же под предлогом заботы о вожде предложил вывести его из главных редакторов. Мол, вождь должен заниматься теоретическими вопросами, стратегией, а на газетную текучку можно поставить кого попроще.
— Кого вы предлагаете? — подал голос Свердлов.
— Товарища Мартова, — быстро ответил Троцкий.
Ход был сильный. Владимир Ильич уходить со своего поста никак не собирался. Но и спорить ему было не с руки.
Мартов считался бывшим женихом Надежды Константиновны. И, если противиться этому назначению, то это могло бы выглядеть как месть или унижение бывшего соперника. Как-то по-мещански, по-обывательски. Недостойно марксиста.
И Владимир Ильич промолчал. И его чинно и благородно, под белые ручки вывели из редакции.
Он из-за этого не очень-то расстроился. Писать он умел сам, газетным бизнесом владел, команда осталась. И Владимир Ильич быстро организовал новую газету под названием «Вперед».
А вот не пошло! Прожила эта газета недолго. Две марксистские газеты на одну Россию — это, наверное, чересчур. А может недруги чинили препятствия. Или денег не хватило.
Лева Троцкий предположил, что дело в названии. Уж очень оно неудачное. В самом деле, слово «вперед» вроде бы указывает направление. Как бы задает вектор движению рабочего класса.
Но куда? В какую сторону? Как бы рабочий ни повернулся, везде у него оказывается перед. Причем каждый раз свой. Спрашивается: куда двигаться? Где гнездиться болото капитализма? В каком месте располагается коммунизм? Где цель? Где ориентиры? Полная неопределенность и дезориентация пролетария.
Лева Троцкий пошел дальше. Он пошутил. Мол, если от этого слова, оторвать первую букву и сделать ее предлогом, тогда направление движения определиться четко. И появиться смысл этого действия — создание поколений для светлого будущего. Но тогда содержание газеты надо решительно менять.
Поэтому «Вперед» — умерла. А позднее родилась «Правда». Это когда «Искра» совсем затухла. Но это было значительно позже.
Материя
Владимир Ильич целиком погрузился в литературную работу.
Основным занятием в его заграничной жизни были раздумья и размышления. Мыслительный процесс протекал у него непрерывно. И результаты рождались порой в самой неожиданной форме и обстановке.
Летней порой он обычно располагался в кресле-качалке в маленьком саду их с женой съемного дома и думал. Пушистые облака бесшумно скользили по голубому небу. В кустах щебетали птицы. Легкий ветерок кружил голову запахом роз.
В один из таких дней он уютно устроился в кресле-качалке и размышлял.
Всякому явлению, действию, предмету соответствует его название, слово, понятие, которое отражает его суть. Определить — значит, подвести узкое понятие под более широкое.
Зяблик — понятие узкое, конкретное. Орел, ворона, сокол — тоже. А понятие широкое и обобщенное, включающее их всех — птица.
Зайца, лису и слона тоже можно соединить в одно понятие — животное. А если к животным приплюсовать еще и леса, и горы, и реки, то можно достичь еще более высокой степени обобщения — природа. А что же представляет из себя самое широкое, предельно общее понятие? Которое включает в себя абсолютно все. Существует ли оно? И каковы признаки этого понятия? Основные и главные черты?
Над этом и задумался пролетарский вождь.
Надежда Константиновна в это время жарила на кухне морковные котлеты. Они у нее не удавались: при переворачивании корочка приставала к дну сковородки, котлеты теряли форму и разваливались.
Это занятие ей быстро надоело. Она выбросила неудавшуюся еду в помойное ведро и решила известным женским способом преодолеть возникшую досаду и раздражение.
— Володя, — позвала она мужа, — а не сходить ли нам в магазин?
— Зачем, Надюша?
— Хочу купить себе материал на зимнее пальто.
— Так ведь еще июнь!
— Пальто еще надо пошить!
— А мне обязательно с тобой?
— А как же! Ты сможешь оценить это со стороны.
— Хорошо! — не стал перечить жене Владимир Ильич, без удовольствия поднимаясь из кресла.
Супруги долго бродили по магазинам. Надежде Константиновне все не нравилось и не нравилось. Наконец в одном месте ей приглянулся ворсистый драп. Сам — серый, а ворсинки — белые и черные. А на приклад она присмотрела черную саржу.
— Как тебе материя? — поинтересовалась Надежда Константиновна у мужа.
— Материя! — встрепенулся тот. — Да, да, это материя!
— И что скажешь?
— Что? — Владимир Ильич задумчиво помял драп руками. — Материя это, Наденька, объективная реальность.
— А подробнее? — недовольно попросила супруга.
— Могу, — Владимир Ильич нахмурил лоб, и глаза его затуманились. — Материя, Надюша, это объективная реальность, данная нам в ощущениях, которая отражается этими ощущениями, существуя вне их и независимо от них.
— Скажи, Володя, а деньги ты с собой взял? — попыталась вернуть супруга в реальность Надежда Константиновна.
— Знаешь, нет. Подожди, я запишу.
— Ладно, пойдем отсюда.
В тот день супруги так ничего и не купили.
Владимир Ильич пассаж про материю записал и вставил позже в свой большой труд «Материализм и эмпириокритицизм»
Педагогический талант
За границей Надежда Константиновна неожиданно обнаружила у себя педагогический талант. И это очень здорово помогло ей в будущем.
Молодые годы революционеры провели в борьбе за счастье трудового народа. Учиться было некогда. Обзаводиться профессией — тоже. Революционер — он и есть революционер. Зато после победы революции эта проблема встала в полный рост.
Для должности нужно было заполнить анкету. В ней графа — специальность. И что в ней прикажете писать?
Напишешь, как есть — революционер, попадешь к Феликсу на Лубянку. Поставишь прочерк — хорошую должность не жди. Выкручивались, как могли. Дзержинский записался охранником, Цюрупа — снабженцем, Свердлов — кадровиком. Один Семашко вышагивал гоголем.
А Надежда Константиновна твердо и уверенно вывела: педагог. И имела на то законные основания.
За границей Владимир Ильич с супругой поселился в Швейцарии. Очень удобно — центр Европы, до разных стран недалеко. Если где начнется, они быстро успеют. К тому же и климат подходящий, и домик сняли приличный — очень уютный, с участком.
Владимир Ильич развивал марксистское учение. Надежда Константиновна пристрастилась к выращиванию роз.
В соседях у них, через забор жила буржуазная семья: муж, жена и двое мальчишек — подростков.
Эти шалопаи тайком покуривали на своем участке, а, чтобы не оставлять следов, перебрасывали окурки на чужую территорию. Да так ловко, что иной раз они попадали прямо на розы, которые заботливо пестовала супруга вождя.
Вообразите себе картину: человек, уже не юный, прошедший тюрьмы и ссылки, медленно, осторожно сгибает поясницу и наклоняется. Он зажмуривает глаза в предвкушении наслаждения чудесным ароматом и тянется, тянется крупным угреватым носом к цветочной розетке.
И тут ему в нос шибает крепкий запах горелого табака. Какой удар! Какое разочарование!
Надежда Константиновна и увещевала маленьких негодяев устно, и возвращала окурки назад. И даже написала в газету «Искра» обличительную статью и подкинула несколько экземпляров соседям.
Но те или не читали, или не знали русского языка, только ничего не менялось.
Тогда Надежда Константиновна попросила матроса-партизана Железняка покараулить розы. Она за это пообещала ему настоящую капитанскую фуражку. И он согласился.
Матрос немедленно заступил на вахту в боевой караульной позе: грудь перевязана пулеметными лентами, на поясе две гранаты и маузер, у правой ноги дулом вперед и вверх — верный друг «Максим». Правда, заряженный холостыми.
Матрос-партизан в караульном деле слыл докой. Он умел спать сидя, стоя и даже освоил высший пилотаж — спать на посту стоя и с широко открытыми глазами. Что он немедленно и сделал.
Сопливые куряки вернулись на свое обычное место. Поначалу они сильно испугались вооруженного сторожа, но видя его неподвижную позу, решили, что это чучело.
Они осмелели, закурили и стали развлекаться — швырять через низенький заборчик горелые спички, целя в патроны и гранаты, в надежде заставить их сработать. Матрос на их действия никак не реагировал. И взрывного эффекта добиться не удавалось.
Один из братьев, раздосадованный промахами, метнул в часового горящий окурок. Да так точно, что угодил прямо за пазуху.
И тут матрос-партизан очнулся.
Он заорал:
— Полундра!
Со страшным лицом, дико вращая глазами, он припал к пулемету и дал очередь вкруговую.
Мальчишки ничком упали на землю и закрыли головы руками. Матрос корчился в конвульсиях и палил в разные стороны.
Выбежавшая из дома Надежда Константиновна увидела дымящую тельняшку матроса и сразу разобралась в чем дело. Она оттянула майку, окурок выпал. Матрос затих.
— Вас ис дас? Вас ис лос? — выскочили на улицу родители маленьких негодяев.
— Дас ист фейерверк! — объяснила им Надежда Константиновна. — Нихт раухен, майне херен! Нихт!
И она величественно удалилась в дом.
— Что там за стук? Что случилось? — встретил ее вопросом супруг.
— Это дятел. Володя. Больше он тебя не будет отвлекать. Работай! — она легонько подтолкнула его к письменному столу.
Детишки с тех пор перестали бросать окурки в розы. И вообще перестали курить. А когда выросли, то не употребляли спиртные напитки и обделяли своим вниманием хорошеньких барышень. Вот так у них сложилось.
А матросу-партизану Надежда Константиновна, как и обещала, сделала достойный подарок.
Фуражка
За викторию над малолетками хулиганами Надежда Константиновна подарила матросу-партизану Железняку морскую фуражку. Не бескозырку рядового состава, не пилотку боцмана, а настоящую капитанскую: кипельно-белую, с золотистыми жгутами на околыше, серебристым якорьком, блестящим черным козырьком и таким же ремешком на круглых пуговицах, чтобы в любой шторм уверенно держалась бы на командирской голове. Чудо-фуражка!
Матрос-партизан чувствовал себя в ней наисчастливейшим человеком и не снимал ее даже в бане.
Троцкий поглядывал на него с любопытством, чему-то улыбался и хмыкал. А потом подсказал адресок, где собираются мореманы в таких же фуражках. Спасибо ему за это!
Матрос немедленно отправился на встречу.
В клубе ему все сразу легло на душу: и сами просоленные и продубленные ветрами морские волки в родных фуражках, и обстановка — выпивка без края, спокойная медленная музыка и таинственный полумрак.
Ему наливали, угощали, дружески похлопывали по спине и обнимали за талию. Он словно попал в компанию близких друзей после долгой разлуки.
Не хватало только барышень, что при таком мужском составе и обилии выпивки было довольно странновато. Впрочем, это никому не мешало.
Один мореман подмигнул матросу и чмокнул губами. Мол, как бы насчет поболтать, понял его матрос. В ответ он тоже почмокал губами и пожал плечами. Что должно было означать: я не против потрепаться на морские темы, но по-иностранному не умею.
Тот махнул рукой. Ерунда, мол, это. Свои люди — разберемся. И потянул его в боковую комнату. Наверно, для показа сувениров из далеких заморских стран.
Железняк кивнул головой и последовал за ним.
К комнате моряк неожиданно стал раздеваться. При этом улыбка не сходила с его лица. Он жестом предложил матросу: что, мол, стоишь столбом, давай за мной. Тот понял это как возможный обмен формой и стянул тельняшку.
Но когда иностранный капитан снял свои трусы и схватился за ширинку брюк матроса, у того открылись глаза. И до него дошло.
Он оглянулся. Оконные ставни были закрыты наглухо. Дверь затворена. И выход вроде бы и не просматривался.
Но моряку ли боятся шторма!
Он отшвырнул противника в сторону, и ногой вышиб дверь. Там гомонила толпа возбужденных лже-капитанов. Она перекрывала путь.
Только матроса уже было не остановить.
Плечом вперед, как абордажным тараном, как острым носом трехпалубного швертбота, как ледоколом во льдах и торосах, он проложил себе дорогу к свободе.
Его пытались задержать. Хватали за руки. Дергали за остатки одежды. Но матрос-партизан Железняк с голой грудью, с расстегнутой ширинкой и страшным красным лицом был неудержим.
И он прорвался, и ушел. Но не трусливо, позорно, прячась и прогибаясь, а в полный рост, с мощью и достоинством, что, согласитесь, при таком неравенстве сил было великой морской победой.
— Сходили? — участливо справился у него Троцкий, когда они встретились на очередном пленуме.
— Сходил, — сквозь зубы процедил матрос-партизан, внимательно вглядываясь в соратника: знает или нет?
— Ну и как?
— Очень весело! — отчеканил матрос и отвернулся.
А фуражку он больше не носил. И вообще убрал ее в дальний угол.
Создание интернационала
Долгое время Владимиру Ильичу никак не удавалось выйти на зарубежных коллег. Объявлений в газете они о себе не давали, о кружках никто слыхом не слыхивал. Владимир Ильич постепенно уверовал, что он и есть единственный пролетарский вождь в мировом масштабе.
И все-таки эта встреча произошла.
Вечера революционеры обычно проводили в барах, где поили местных пролетариев пивом и склоняли к революции. Пролетарии халяву принимали охотно, а на иные действия не велись.
В один из таких вечеров, когда соратники гурьбой вывалились из бара, у входа их остановила группа прилично одетых разнополых молодых людей.
— В чем дело, господа? — осведомился Владимир Ильич на иностранном языке.
— Да, в чем? — по-русски повторил вопрос матрос-партизан Железняк, принимая угрожающую позу: вполоборота к противнику, руки полусогнуты, кулаки сжаты и на лице — свирепое выражение.
После исторической встречи с морсоставом он искал случая подраться с местными. Да все не выходило.
Местные ему очень не нравились. Они его раздражали.
— Что это вы, батенька, все хмурый да пасмурный? — спросил его как-то старший товарищ.
— Народишко поганый, — пожаловался матрос. — Херами со всех сторон обкладывает. Чуть что — хер да хер!
— Ха! Ха! Ха! — расхохотался вождь. — Вы, батенька, неправы. Совсем неправы. Хер — это по-ихнему господин. Вежливая форма общения.
— А-а!..
Своего старшего товарища матрос уважал, но в данном вопросе верил не до конца. А тут такой случай: и своих в достатке, и выглядят чужаки хиловато, да и бабы у них.
— Ну, что? — ощерился матрос, корча еще более страшную и свирепую физиономию.
Те что-то пробурчали.
— Хотят поговорить, — перевел Владимир Ильич.
— Сейчас и поговорим, — удовлетворенно произнес забияка, засучивая рукава.
— Постойте, голубчик! — осадил его Владимир Ильич. — Собственно говоря, вы кто такие, господа?
— Мы марксисты!
— И мы марксисты.
— Мы здесь живем. А откуда вы взялись?
— Сами мы не местные. Мы из страны России.
— Вот и убирайтесь к себе.
— Почему, господа? Мы же делаем одно общее дело.
— Какое же?
— Развиваем учение нашего вождя и учителя Карла Маркса.
— Оно уже и без вас развито. Хотите на чужом горбу въехать в рай?
— Что?
— Мы уже давно в Европе окучиваем марксистскую ниву…
— У нас капитализм уже дошел до ручки. До высшей стадии — империализма.
— Мы ждем, он вот-вот рухнет и настанет коммунизм…
— А тут вы!..
— Хотите украсть плоды нашего труда!..
— Это ошибка, господа, заблуждение.
— В чем же?
— Я разработал теорию слабого звена. И это слабое звено — Россия. Потому что капитализм там только зарождается. Он хил и немощен. Его легко свалить.
— Вывернулся! — со злостью произнесла одна из дам и ткнула зонтиком Владимиру Ильичу в пах. Феликс Эдмундович подставил свой.
— Так что же вы тогда здесь делаете? — спросил молодой человек с бородой.
— А вспомните главный лозунг нашего учителя: пролетарии всех стран, соединяйтесь.
— И что?
— Для подобного сбора нужно решить множество практических вопросов: место встречи, повестка дня, условия проживания. Страна, наконец. А еще — паспорта, визы, сувениры. На каком языке вести протокол.
— Вы же не пролетарии!
— Да. Мы их представители. Поэтому предлагаю объединиться в интересах всеобщей мировой революции. Вместо ссор и выяснения отношений организовать международный коммунистический интернационал.
— Коминтерн.
— Без вас разберемся, товарищ Троцкий.
— Я что? Я ничего!
— Да здравствует коммунистический интернационал!
— Такое событие надо отметить.
— В бар! В бар!
— Нет, господа, в ресторан. В хороший ресторан.
— Ура!
По дороге в ресторан матрос-партизан Железняк плотоядно оглядывал иностранных барышень. Роза Землячка кривила губы и щипала ветреного матроса.
После нескольких тостов за столиками началось пролетарское братание. Матрос навалился на Розу Люксембург и что-то вдохновенно шептал ей на ухо. Та благосклонно улыбалась. Землячка нервно стучала вилкой об тарелку.
Карл Либкнехт, мужик с бородой, пнул матроса кулаком в бок. Тот не стал ссорится. И переключился на Клару Цеткин. А когда Роза Землячка ушла в дамскую комнату, матрос с подругой куда-то исчезли.
Все веселились и радовались. Только Троцкий был зол и мрачен.
— Где вы достанете столько золотых украшений? — прошипел он на ухо вождю.
— Коба как раз сделал налет на ювелирный магазин.
— Это общее достояние и никто не давал вам права им распоряжаться.
— Если вы заметили, батенька, я только обещаю. А обещать — не жениться.
— Что вы намерены делать?
— Что-нибудь придумаем.
К концу застолья вернулись Железняк с Кларой Цеткин. Та сияла.
— Что — да? — сделала удивленное лицо Роза Люксембург.
Сияющая Клара смущенно кивнула головой.
— Поздравляю! Наконец-то! — бросилась обнимать подругу Роза Люксембург. — Это настоящий праздник!
— Не понимаю, — пробурчал Троцкий. — Что за праздник. Обыкновенный день. Восьмое марта.
— Мерзавец! — прошипела Роза Землячка и опорожнила разом стакан водки.
Борьба
Отъезд из России, перемена места — все это — увы! — не уберегло от происков врагов. Они действовали гадко, неожиданно, самым непредсказуемым образом.
Как-то Владимир Ильич с супругой отдыхали на Женевском озере. Мирное, тихое место. Надежда Константиновна кушала на берегу бутерброды с колбасой и сыром. Владимир Ильич плавал на спине.
И — надо ж такому случиться! — на него сбросила пролетавшая мимо птичка. Да как точно — прямо в лоб!
Другой бы и внимания на это не обратил, ополоснул водой и забыл. Но Владимир Ильич этого делать не стал. Он сразу понял, чьи это нападки. Дело не в птичке, дело в принципе. И поэтому не стал смывать доказательства.
Осторожно, не меняя позиции и не создавая брызг, он подплыл к берегу.
— Вот, гляди, — объявил он супруге, — что творят, мерзавцы!
Он указал на подсыхающую метку.
— Володя, на тебя какнула обыкновенная птичка. Не придавай большого значения, — попыталась успокоить его Надежда Константиновна.
— Нет, нет и нет! Я это не оставлю. Эти подонки, ренегаты, негодяи хотят обгадить меня с ног до головы!
— Кто — они?
— Так называемые друзья народа. Политические проститутки! Им неймется. Они пытаются воздействовать любым способом.
— Володя, ты не прав. Дай я протру тебе лоб.
— Ни! За! Что! Им не удастся замарать меня. Завтра предъявлю им доказательства их гнусного деяния!
— А может — не надо? Представь себе — вождь мирового пролетариата предстанет перед соратниками в обгаженном виде.
— Что же делать? Этот жест не должен остаться безответным.
— Напиши статью. Раскритикуй их в пух и прах. Ты это прекрасно умеешь делать.
— Да, да, да! Ты, безусловно, права. Я напишу. Непременно напишу. У меня и заголовок готов: «Кто такие друзья-народа и как они воюют против социал-демократов».
— Замечательно! И как тонко ты намекнул на действия своих недругов словом «как»!
Секрет сундучка
Сундучок и за границей продолжал служить революционной кассой, и благодаря ему удалось выявить новые тенденции в пролетарской борьбе за счастье трудящихся.
Из покинутой России поступали отличные вести. Число кружков постоянно росло. Число членов в них непрерывно увеличивалось.
Судя по количеству кружков, сундучок должен был трещать от денег, крышка не должна закрываться. А в щели одна за другой вылезать различного достоинства купюры.
Только ничего подобного не наблюдалось. Купюры едва прикрывали дно сундучка, и крышка его закрывалась вполне свободно. Надежда Константиновна по-прежнему имела туда свободный доступ.
— Надюша, угомонись, пожалуйста! — увещевал Владимир Ильич жену, в походах в магазины которой он и видел причину оскудения.
— Я вовсе не злоупотребляю! — разводила та руками.
И вскоре выяснилось, что так оно и есть.
Как-то Надежда Константиновна углядела на витрине великолепную шляпку: зеленый велюр, синяя атласная лента по кругу, разноцветное павлинье перо и восхитительный красный цветок сбоку.
Денег в сундучке не хватило. Она залезла в едовые. Супруг заметил изменение порции.
— В чем дело, Надюша?
Та по-женски перевела на свое.
— Володя, а не кажется тебе странным?
— Что?
— Число охваченных марксизмом растет, а на содержимом сундучка это мало отражается.
— Может ты, Надюша, переусердствовала с покупками?
— Я? — оскорбилась супруга. — Да у меня всего четыре чемодана!
И она в очередной раз оказалась права.
Владимир Ильич лично проследил приход денег.
Налицо был явный парадокс. Число кружков увеличивалось. А денежные доходы от кружков падали. С ситуацией надо было разбираться.
Владимир Ильич собрал соратников. Он описал происходящее. И попросил всех высказаться.
Соратники заговорили, перебивая друг друга. Обнаружилось, что все происходящее для них вовсе не новость. К кружковцам у них накопилось немало претензий.
— У меня шесть аппаратов без остановки работают, — пожаловался Цюрупа, — а они за раз все выхлестывают.
— Моих барышень совсем замордовали, — поддержал соратника Свердлов. — Они такой эксплуатации не выдерживают. Капитализм какой-то. Грозятся, что назад уйдут. Там легче.
— А товар? Вы бы посмотрели — что несут? — подхватил Троцкий. — Хлам и рухлядь! Ни продать, ни заложить! Никакого навара!
— А что же вы молчали?
— Так думали — деньга идет! — наперебой высказались революционеры.
— Понятно! — подвел итог Владимир Ильич. — Какие будут предложения?
— Гнать надо всех в три шеи! — возбудился матрос-партизан.
— Нельзя, — охладил его Троцкий. — Дохода не будет.
— Может ввести норму потребления? — предложил Цюрупа.
— Так придется следить за каждым, — заметил Дзержинский.
— Здесь есть мысль! — одобрил Владимир Ильич. — Контроль! Контроль и учет! Непременно так!
— А кого в контролеры? — подал голос Семашко.
— Рабочих и крестьян! Пусть тайно наблюдают и записывают увиденное.
— Верно! Верно! — поддержали все.
— Надо подобрать достойных людей, — подытожил Владимир Ильич. — Это будет наша рабоче-крестьянская инспекция.
— Рабкрин, — подсказал Троцкий.
— Что?
— Сокращенно от рабоче-крестьянской инспекции, — пояснил тот.
— Не надо примазываться к чужой работе, — осек его Владимир Ильич. — Мы и без вас решим, как сократить.
Троцкий промолчал.
Савва Морозов
Финансовая помощь революционерам пришла неожиданно и откуда не ждали.
Владимир Ильич часто сетовал супруге:
— Эх, Энгельса своего нам не хватает!
Вообще-то они сильно надеялись на Кобу, но от того посылки приходили редко и нерегулярно.
А вот у Маркса финансовых проблем не было. Его друг и напарник Фридрих Энгельс владел заводом, имел прибавочную стоимость, которой и делился с товарищем.
Прелюбопытнейшая у них сложилась парочка!..
Оба они были основоположниками марксизма. Оба верили в свою революционную теорию преобразования мира. Оба призывали к революции.
А представьте, что бы было, если бы она свершилась прямо при их жизни. Не стало бы ни капитализма, ни капиталистов. У Энгельса отняли бы завод, и он остался бы без средств к существованию.
И Маркс со своей многочисленной родней лишился бы куска хлеба. Ведь он умел только писать. И делал это так медленно, что гонорара, например, за «Капитал» ему хватало только на сигары, которые он выкуривал, как он сам признавался, во время написания.
Спрашивается, зачем же развивать подобную теорию? Зачем рубить сук, на котором так удобно пристроился?
Мотивы садо-мазо слышатся в этой революционной симфонии.
Если бы основоположники марксизма парились в одной бане, то Карл Маркс, безусловно, хлестал бы друга веником. А Фридрих Энгельс все бы подставлялся, подставлялся…
Пока Владимир Ильич разрабатывал модель революции в отдельно взятой стране, Надежда Константиновна неуклонно искала: писала письма, вела переговоры.
И однажды она привела в дом незнакомого мужчину.
— Знакомься, Володя! — сказала она. — Савва Морозов.
— Очень приятно, товарищ Морозов, — проговорил Владимир Ильич.
— Вообще-то я не товарищ, — смутился тот.
— Это известный капиталист. Владелец мануфактур, — со значением сообщила Надежда Константиновна. — Как Энгельс.
— Хм! А я, батенька, журналист!
Владимир Ильич слегка сощурился, заложил большие пальцы рук за жилетку и покачался — взад-вперед — на носках и пятках. Любой бы догадался, что перед ним никакой не журналист, а фигура поважнее и позначительнее.
— И что же вас, батенька, привело в центр борьбы рабочего класса? — благодушно осведомился Владимир Ильич.
— Хочу в ней поучаствовать. Лично!
— И каким же образом?
— Действуя по вашей теории слабого звена.
— Ну-ка, ну-ка! — поощрил его Владимир Ильич.
— Мы вступили в империализм — высшую стадию капитализма, канун революции.
— Верно!
— И старый мир будет рваться в слабом звене.
— Архиверно!
— А страна эта — Россия!
— Правильно!
— Но и в стране может быть свое слабое звено.
— Предположим.
— Мои мануфактуры и есть это слабое звено!
— В чем же их слабость? Нет прибыли? Задавили конкуренты?
— Прибыль хороша. И конкурентов близко не видно.
— Так в чем же дело?
— Рабочих жалко. Эксплуатирую их бессовестным образом.
— Прибавьте зарплату. Сократите рабочий день.
— Не могу. Разорюсь.
— И что же вы решили сделать?
— Хочу отдать мануфактуру рабочим. Ввести их прямо в коммунизм. Как завещал Маркс. Без бурь, революций и потрясений.
— Это поразительно неверно. Это политическая близорукость.
— Почему? — опешил Морозов.
— Это же элементарно, батенька. Получив в свои руки средства производства, рабочие перестанут быть рабочими. Они превратятся в капиталистов, перестанут трудиться, уповая на прибыль. Их пролетарское сознание начнет смердеть и разлагаться. И мы вместо приближения светлого будущего всего человечества, будем его отодвигать, превращать в несбыточную мечту.
— Я думал о счастье рабочего человека, — растерялся Морозов.
— И заблуждались, глубоко заблуждались.
— Так ведь сам Маркс говорил о рабочем классе.
— Верно. О классе! А не об отдельном рабочем.
— В чем же разница?
— Отдельный рабочий может быть эгоистичен, меркантилен, ориентирован на личное потребление. Как говорится, в любом стаде может быть паршивая овца. А рабочий класс — это передовой отряд общества, двигатель истории.
— Как же помочь рабочему классу?
— Выразителем интересов рабочего класса выступает течение марксизм. И представитель его перед вами.
Владимир Ильич побарабанил пальцами по жилетке и снова покачался на носках.
— Как же мне следует поступить? — озадачился мануфактурщик.
— Очень просто. Продолжайте работать. А прибыль на улучшение жизни рабочего класса приносите сюда.
— Вам?
— В центр борьбы, представляемый мной. Помогите рабочим!
Савва Морозов ушел весьма обескураженный и озабоченный. А Владимир Ильич радостно сообщил Надежде Константиновне:
— Кажется, у нас появился свой Фридрих.
Что произошло с Саввой Морозовым — загадка. Может, совесть заела. Может, крышу по пьянке снесло. А может, решил прикупить себе немножко марксистов. На манер домашнего зверинца. Как бы то ни было, но деньги — и немалые! — он стал давать регулярно.
Кончилось это печально. Как-то в Лондоне, передавая очередную порцию денег, Морозов поинтересовался:
— А что будет с капиталистами, когда победит пролетарская революция?
— Они будут уничтожены.
— Убиты?
— Уничтожены как класс. Не физически, а диалектически. По закону отрицание отрицания. Когда уничтожение означает не разрушение, а создание предпосылок для развития.
— Как это?
— Из зерна вырастает растение. Растение и есть отрицание или уничтожение зерна. Из растения, в свою очередь, формируется колос. Который является уже отрицанием или уничтожением растения. Мы снова получаем исходный продукт — зерно. Но в уже большем количестве. Это и есть отрицание отрицания.
— А что же буду делать лично я?
— Продолжите руководить заводом. У вас будет жалование, премии, профсоюзные путевки в дом отдыха. Примем вас в марксисты, наконец.
— Спасибо. Премного благодарен.
К сожалению, такая перспектива не увлекла матерого капиталиста. Хотя деньги он давал. Но вскоре покончил самоубийством. Видно, с головой у него было все-таки не совсем. Но это было намного позже.
Пролетарии всех стран…
Марксизм и Владимир Ильич всегда казались неразделимы. Он это ученье дополнял, развивал, внедрял в широкие пролетарские мысли. Приспосабливал для всего мира вообще и для России в частности. Убеждал других в его правоте и справедливости.
Вроде бы — какие тут могут быть вопросы?
И все-таки шевелится какой-то червячок сомнения: а верил ли он в него сам? Был ли так убежден лично в его непогрешимости? Или просто видел в нем источник дохода?..
В эмиграции Владимир Ильич иногда заглядывал в казино — отвлечься. Играл он обычно по мелочи — так, супруге на бижутерию и косметику. Или себе на пиво.
Как-то собрались у него приличные деньги — Коба прислал, Морозов отвалил, сам получил гонорар за книгу, и он решил сыграть по-крупному. Дело шло к осени — нужен был на макинтош. И супруга просила шубу из енота. Заяц тут был не в моде.
И надо же — не сложилось. Проигрался в пух и прах. И с оставшейся полусотней франков отправился в ближайшую пивную — запивать горе.
А там как раз коротали время его иностранные коллеги: немцы Карл Либкнехт со своей подругой Розой Люксембург и француз Поль Лафарг, зять Карла Маркса.
— О, привет! Почему такой грустный? — набросились на него соратники по борьбе.
— Да вот, знаете — пролетел! — развел руками пролетарский вожак. — Заглянул на минутку в казино…
— Бывает! — выразили ему сочувствие товарищи, когда он поведал им свою историю.
— У нас тоже денежные неприятности, — сообщила Роза Люксембург.
— Да, да! — подтвердил Карл Либкнехт.
Они рассказали, что зарабатывают чтением лекций про торжество коммунизма и сбором денег на мировую революцию.
Последнее время — полный обвал: народу собирается мало, дохода нет. Они уже проели заначку и не могут уехать в Париж, где хотели бы продолжить свою просветительную деятельность.
— Выходит и вы пролетели? — покачал головой Владимир Ильич.
— Выходит!
— Так ведь и я тоже! — подал голос Поль Лафарг. — Крупно финансово пострадал.
— А вы как умудрились? — удивился Владимир Ильич. — Вам, я знаю, Энгельс хорошо оставил.
— На бирже! — отозвался французский зять. — Вложил в один картель, а он схлопнулся. Только полтыщи франков и уцелело.
— И у нас сотня, — сообщили немецкие товарищи.
— И полсотни у меня — подвел итог Владимир Ильич. — Немного!
— Да! — дружно выдохнули все и замолчали.
И тут Владимир Ильич неожиданно оживился и вскочил из-за стола, едва не опрокинув кружку с пивом.
— Подождите! А картина-то вырисовывается архиинтересная!
— Вы о чем?
— Ведь мы все пролетели?
— Ну да!
— Выходит мы — пролетарии?
— Вроде того.
— И еще из разных стран?
— Верно.
— И как в подобных ситуациях советовал поступать наш учитель Карл Маркс?
— Просветите, коллега.
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
— Как же применить данный призыв к нашему конкретному случаю?
— Архипросто! Надо сложить все ваши деньги и отдать мне.
— Зачем?
— Я отправлюсь в казино и возмещу все ваши потери.
— Продуем последнее! — занервничала Роза Люксембург.
— А почему бы не проверить в жизни учение Маркса? — вступился Карл Либкнехт.
— Попробуем! Я — за! Папа не мог ошибаться! — поддержал мужское сообщество Поль Лафарг.
— Возражаю! — заявила Роза Люксембург, пряча сумочку за спину.
— Решение большинства — закон для меньшинства! — строго заявил Владимир Ильич. — Давайте ваш ридикюль.
Тщательно пересчитав деньги, Владимир Ильич двинулся в казино.
Назад он вернулся счастливый и довольный.
— Ну как? — набросились на него соратники.
— Ученье Маркса живет и побеждает! Подставляйте карманы.
И он вывалил на стол кучу денег.
— Официант! Пива, креветок и соленых баранок!
— Ура! — хором возрадовались марксисты.
Деньги они поделили по-братски. Хватило всем.
Роза с Карлом приобрели билеты в Париж. Роза еще заначила на кофточку из крепдешина. Лафарг положил свою часть на депозит в банк. Проценты, конечно, скромные. Зато надежнее.
Владимир Ильич купил себе макинтош, и двуцветные ботинки. И еще выделил и супруге и на шубу, и на сарафан в цветочек, и даже хватило на серебряное колечко с камнем изумруд.
А вечером он записал в своем дневнике: «Ученье Маркса всесильно, потому что оно верно».
Разночинцы
А тем временем постепенно, потихонечку от рабкриновцев стали поступать сведения о работе кружков.
С университетом Владимир Ильич расстался давно. С тех пор общаться ему приходилось только с революционерами и пролетариями. Он и забыл, что есть люди, которые думают головой. И тут перед ним обнаружилась суровая, неприглядная правда.
Руководители кружков не врали — людей в них действительно прибавилось. Но только прирост шел за счет разночинцев. А эта публика оказалась совершенно особой — мерзкой и гадкой.
Картина предстала ужасная.
Разночинцы, люди с образованием и мозгами, в кружки забрели случайно. И очень быстро там освоились и прижились.
Они смекнули, что за гривенник можно выпить, и закусить, и еще и развлечься. Где еще найдешь такую халяву? И они крепко осели в кружках.
Они не вылезали из-за обеденных столов. За одноразовую плату норовили харчеваться дважды и трижды. Стали проводить в кружки родственников и друзей, отмечать праздники и дни рождения. И даже гуляли свадьбу.
Марксизм уверенно катился в финансовую попасть. И Троцкий не уставал напоминать об этом. Революция и будущее человечества оказались под угрозой. Умникам не место было в революционной жизни. Нужно было немедленно решать и принимать меры: и нейтрализовать Троцкого, и придумать, что делать с кружками.
Когда у Владимира Ильича появилась полная ясность с этими вопросами, он собрал соратников вместе.
Соратники снова собрались вместе.
— Я говорил! Я предупреждал! — бушевал Владимир Ильич на встрече. — Интеллигенция — это говно!
— Да, такой марксизм нам не нужен! — поддержал вождя Троцкий.
— Прошу внести предложения! — объявил Владимир Ильич, который уже видел путь решения проблемы.
— Гнать этих сволочей в три шеи! — подал голос от двери Дзержинский.
— А что это вы, товарищ Феликс, стоите? — спросил Владимир Ильич. — Давайте-ка к нам за стол.
— Ничего, я постою.
— Он всегда на страже! — поведал матрос-партизан.
— Геморрой у него, — шепнул на ухо вождю доктор Семашко.
— Так лечите!
— Лечу! Он со свечой стоит.
— Ладно… Мысль товарища Феликса интересная. Но не выплеснем ли мы с водой и ребенка?
— Нет, Владимир Ильич, — заверил его матрос-партизан. — Мы ребеночка придержим, если что. А этих гадов всех стрелять надо! Из пулемета! Очередями!
— Это уголовщина.
— А мы холостыми. Испугаются и не придут.
— Так мы всех разгоним. С чего доход будем иметь?
— Может в спиртное добавить крысиного яда? — задумчиво проговорил марксистский доктор.
— Отравить?
— Небольшие дозы. Чтобы пронесло. А своим дать противоядие.
— Не позволю! — выкрикнул Цюрупа. — У моего напитка достойная репутация.
— Видите?.. И среди этого народца, кстати, тоже могут быть свои доктора… Кто еще?
— Можно отвлечь их игрой, — внесли предложение Зиновьев и Каменев.
— В карты?
— Есть новая игра. Берутся три наперстка и маленький шарик…
— Втянутся и отойдут от марксизма.
— А если отменить банкет? — произнес Троцкий.
— Тогда народ не заманишь на занятие!
— Никто не придет!
— А я, знаете, согласен! — неожиданно поддержал соратника Владимир Ильич. — Не только отменить банкеты, но полностью распустить кружки.
— Как это? Как это?
— С чего мы будем иметь марксистский доход?
— А куда я буду сбывать свой коньяк?
— А девочки? Мои девочки? Они все вернуться в профессию.
— Это гибель революционного движения!
— Это архинеправильное представление!
— Почему?
— Вместо отдельных разрозненных кружков мы организуем крепкую революционную партию!
— А на что жить?
— Каждый член партии будет сдавать членские взносы.
— А если откажутся?
— Введем жесткую дисциплину!
— Мы же боремся за свободного человека!
— Человек свободен добывать деньги.
— В чем же будет интерес пролетариев?
— Выгоды в будущем.
— Как это?
— Кто-нибудь был на ипподроме?
— Ну я, — сказал Железняк.
— Помните, как там? Ставите деньги на лошадь. И, если она приходит первой, срываете куш. После революции кружковцы смогут занять важные государственные посты.
— А мы? — жалобно спросил Семашко. — Что будет с нами сейчас? У нас же нет никаких доходов.
— Выгоду будем получать от членских взносов. У каждого революционера будет оклад.
— Это что-то церковное?
— Это жалованье… Кстати, за тюремный срок предлагаю двойной оклад. А за ссылку — тройной.
— Ура! — поддержал вождя матрос-партизан.
Остальные тоже крикнули. Но неуверенно.
— И твоим девкам найдется работа, — хлопнул по плечу Железняк расстроенного Свердлова.
— Будут собирать взносы. С каждого члена. Ха-ха-ха! — по-конски заржал хулиганистый матрос.
Расходились все без улыбок. Троцкий что-то бормотал. Тихо и неразборчиво.