План спасения

Время шло. Заграничная жизнь текла ровно. Владимир Ильич как-то незаметно перестал ждать и готовиться к революции. И тут грянул семнадцатый год.

И начался он для Владимира Ильича чрезвычайно плохо.

Казалось бы: в России — революция, царя — свергли, у власти — новые люди.

— Свершилось! Победа! Свобода!

А только не было от этого ни радости, ни восторга. Лишь обида, разочарование и ощущение полного краха жизни.

Царя свергли — без него. Революцию совершили — другие. Власть сейчас тоже — у чужих. Спрашивается: за что боролся?

Правительство, пусть и Временное — без него. Есть, правда, еще Советы, но в них — какая ирония судьбы! — его заклятые друзья: меньшевики и эсеры.

Никто не зовет, не просит, не ждет.

Это надо ж — из искры не пламя возгорелось, а произошло наводнение.

И это еще далеко не все неприятности. Одолело безденежье. Глубокое, безнадежное и беспросветное. Меценат Морозов почил в безе. Мама отправилась в мир иной. Членские взносы иссякли — в Европе война, что и соберешь, не переправишь. Устроитель эксов Коба сидит в Туруханском крае. И литературные занятия не приносят дохода — кому нужен неудачливый пророк?

Соратникам задолжал зарплату. Они уже и от марксизма начали отходить.

Свердлов арендовал возле Эйфелевой башни место для чистки обуви. Кржижановского взяли электриком в местный ЖЭК. Семашко пошел санитаром в морг. Троцкий писал жалостливые тексты для нищих в Нотр-Дам-Де-Пари. Железняк устроился спасателем на пляже. А Дзержинский сел в тюрьму.

— Я больше ничего не умею.

А у супругов начались разногласия по денежному вопросу.

— Володя, ты каждый вечер проводишь в пивной!

— Я занимаюсь там агитационной работой.

— А на потраченные там деньги я могла бы купить замечательные баварские колбаски.

— Чем же они так привлекательны?

— Легко готовятся в горячей воде. Бульон можно использовать как первое, а сами колбаски — как второе. Если добавить гарнир.

— Покупая баварские колбаски, ты финансово поддерживаешь противников России в мировой войне.

— Ты предлагаешь отдать ужин врагу?

— Это неправильное представление. Человек вечером не должен оставаться голодным. Если ты купила и сварила колбаски, я их непременно съем.

— А я уже хотела позвать Троцкого.

— Это неверный шаг.

— Почему?

— Лева сожрет все. И еще выставит нас как немецких шпионов.

После этого разговора Владимир Ильич трижды перечитал книгу «Что делать?» и объявил жене:

— Надо ехать в Северо-Американские Соединенные Штаты.

— Зачем? — удивилась жена.

— Начнем с нуля. С организации кружков. Нас там никто не знает.

— Володя, в Америке демократия. Там все легально.

— Ну, на худой конец, я мог бы устроиться адвокатом. У меня диплом.

— Чужой язык, другие законы. А про диплом ты сам знаешь.

— Да, да! — сник супруг.

— Вот если бы у нас были деньги, там было бы хорошо.

— Но где же их взять?

— Знаешь, есть у меня на этот счет одна мыслишка.

— Ну-ка! Ну-ка! — оживился Владимир Ильич.

— А что если устроить революцию?

— Где?

— В России.

— Как?

— А вот послушай!..

И верная спутница поведала свой план.

— Здорово! — вскочил Владимир Ильич со стула и взволнованно заходил по комнате. — Превосходно!

— И абсолютно беспроигрышный вариант, — скромно подтвердила Надежда Константиновна. — Если революция и не удастся, у нас останутся деньги.

— И мы сможем спокойно уехать в Америку. Ура! Но с чего начать?

— Надо привлечь немецких товарищей — Карла Либкнехта и Розу Люксембург.

— Может пригласить их к себе на ужин?

— Нет, нет! У них здоровый аппетит, а я не люблю готовить.

— Тогда я встречусь с ними в пивной.

— А деньги?

— Это обойдется бесплатно. Не волнуйся… Что-то мне голове зябко. Наверно, вихри враждебные веют над нами.

— Это сквозняк, Володя. Я открыла форточку для проветривания комнаты, а ты забыл закрыть дверь.

 

Интернациональный договор

Своих иностранных друзей Владимир Ильич укараулил в скромном пивном баре, где социал-демократы частенько собирались для обсуждения революционных дел.

— Рот фронт! — вяло приветствовали они вождя русских пролетариев сжатым кулаком.

— А, пролетарии всех стран! — помахал им в ответ Владимир Ильич. — Присоединяйтесь!

Он жестом пригласил их к своему столику.

— Официант! — позвал он ресторанного служителя. — Пива и креветок!.. Ну, как дела?

— Да как сказать…

В последней беседе выяснилось, что дела у немецких друзей оцениваются емким коротким словом:

— Швах!

Они прочно сидели на финансовой мели: лекции их были никому не нужны, а накопленные на революцию деньги растратили по пустякам.

Вот взять Розу Люксембург — вроде бы и революционерка, и в первичности материи перед сознанием не сомневается, а баба бабой. То ей колечко приглянулось, то шубу как у Клары Цеткин захотела, а то и вовсе — подай ей нижнее белье обязательно черного цвета.

Ну почему черного-то? Блажь? Прихоть? Самодурство? А вот запала на черный цвет и все!

Хотя, с другой стороны, поставь Карла Либкнехта перед выбором: мировая революция или Роза в черном нижнем белье и непонятно, к чему бы он в этом случае склонился.

В общем, деньги незаметно разлетелись.

— И как жить дальше? — закончила свое печальное повествование Роза.

— И главное — на что? — подытожил Карл.

И они с тайной надеждой воззрились на своего революционного коллегу.

— Ваш заказ!

Официант сноровисто расставил на столе кружки с пивом и вазу с креветками.

— Скажите, камрад, а наш учитель Карл Маркс не мог бы подсказать выход из нашего положения? — нервно спросила Роза.

Владимир Ильич не спеша сделал пару глотков из кружки и утер рот рукой.

— Хорошее пиво. А вот у нас в России такое не умеют.

— Да, да, — нетерпеливо произнесла Роза. — Так что думаете?

— Насчет пива?

— Насчет Маркса.

— Маркс говорите? — задумчиво произнес Владимир Ильич, снова делая глоток.

— Да! Да!

— Маркс бы подсказал.

— Что? — хором выговорили немецкие социал-демократы.

— Он предложил бы провести маленькую победоносную революцию в одной, отдельно взятой стране.

— Где?

— В России.

— И мы можем в ней поучаствовать и заработать немного денег на еду и одежду?

— Именно так.

— А если не получится?

— Получится. Непременно получится. Вот слушайте…

И он поведал им свой замысел.

— Но нужен крупный немецкий капиталист, — завершил он свой рассказ.

— Колоссаль! — с уважением выдохнула Роза. — Какая гроссе копф!

И она выразительно посмотрела на друга.

Тот взял в руку кружку и неторопливо отхлебнул из нее.

— Карл!

— Есть у нас такой человек, — поведал наконец Карл. — Но хотелось бы понять наш личный интерес.

— Да, да! — подтвердила Роза. — Что мы будем иметь от революции в России?

— Предлагаю два процента от общей суммы.

— Геноссе, — твердо заявил Карл Либкнехт, — не два, не три, не пять и не десять. Никаких процентов.

— А что же?

— Мы хотим участвовать как партнеры: пятьдесят на пятьдесят. Доходы минус расходы.

— Что ж!.. Ведите его!.. Кстати, за стол сегодня платите вы.

— Почему? — возмутились социал-демократы.

— Большое дело начинается с маленьких уступок. Не правда ли? — хитро сощурился пролетарский вожак.

Карл хотел было возразить, но Роза положила свою руку на его.

— Карл!

— Ладно! — со вздохом согласился тот.

 

Встреча с Парвусом

Немецкие товарищи не подвели. Долгожданная встреча состоялась. И едва не закончилась конфузом.

— Парвус, — представился капиталист и сразу, с места в карьер, стал жаловаться:

— Все плохо. Очень плохо. Теряю доходы. Разоряюсь.

Владимир Ильич вопросительно взглянул на Карла Либкнехта: мол, ты кого привел? Он же пустой. Карл в ответ сделал успокаивающий жест рукой. Мол, прибедняется буржуй. Деньги у него водятся. И немалые.

— Это же превосходно, батенька! — сообщил Владимир Ильич капиталисту.

— Что же здесь хорошего? — удивился Парвус.

— Потому что вы обратились по нужному адресу. Мы вам поможем.

— Как?

— Давайте разберемся в ситуации.

— Давайте.

— Ваши основные рабочие на фронте.

— Да, воюют.

— Продукции стали выпускать меньше. Качество упало.

— Верно.

— И нет сбыта. Некому покупать — все на фронте.

— Раскладываете, как пасьянс, — уважительно заметил Парвус.

— Вождь! — подтвердил Карл Либкнехт. — Проникает в самую суть вещей. И без специальных приспособлений.

— Он вам поможет, душечка! — проворковала Роза Люксембург, поглаживая плечо будущего спасителя.

— Я верю. Но как мне поступить?

— Господин Парвус, вы немец?

— Вообще-то я еврей.

— Это неважно. По большому счету вы — германский капиталист.

— Ну да.

— А противником Германии является Россия.

— Безусловно.

— Значит, если не будет противника, не станет и войны. Трудовой народ вернется к станкам и заработает вам хорошую прибыль.

— Если Россию разгромить…

— Нет, батенька, Россию не надо громить. Ее надо сделать своим союзником.

— Как?

— Надо совершить в России революцию, чтобы к власти пришли другие люди.

— Кто?

— Я, Лева Троцкий, еще несколько человек.

— Лева еврей?

— Лева еврей.

— А вы?

— Я — вождь. А вожди национальности не имеют. Но я марксист. А основатель марксизма наш учитель и наставник Карл Маркс был, как известно, и немец, и еврей!

— Точно, — подтвердил Карл Либкнехт, — мы с его зятем…

— Было, — подтвердила Роза, — но три дня потом отходили.

— От чего?

— От споров по путям развития человечества, — вмешался Владимир Ильич. — Мы отклонились.

— Так что же нужно, чтобы осуществить этот замечательный план?

— Деньги, только деньги. Переезд, багаж, наглядная агитация… Командировочные, наконец.

— А если не получится? — засомневался Парвус. — Если революция не пройдет?

— Майн либер фройнд! Не получиться может у нас. А у вас непременно получится. И получится превосходно.

— Объясните! — потребовал Парвус.

— Мы разворачиваем на фронте агитационную работу. Обещаем после победы революции всем радостную и счастливую жизнь. Рабочим — заводы, крестьянам — землю. И солдаты, которые и есть бывшие рабочие и крестьяне, спешат участвовать в революции, чтобы получить законный кусочек своего рабоче-крестьянского счастья. Фронт при этом оголяется и ослабляется. Доблестные германские войска легко захватывают новые земли. И одерживает убедительную викторию, даже если революция и не состоится.

— Грандиозно! А если она произойдет?

— Придя к власти, мы вернем деньги с процентами.

— Замечательная концовка!

— Браво! Браво! — захлопала в ладоши Роза.

— И абсолютно беспроигрышный вариант, — подвел итог Карл Либкнехт.

— Хорошо. Предположим, я согласен. А чем вы подтвердите ваши полномочия?

— Голубчик! — укоризненно произнесла Роза.

— Нет, нет! Вы, батенька, совершенно правы, — остановил ее Владимир Ильич. — Я представляю партию. Вот бумаги: устав, учредительный договор, протокол об избрании.

— Все — оригиналы, с синими печатями, — поддержал Либкнехт.

— Вижу.

— А вот мои личные документы: паспорт, свидетельство о браке, диплом.

— Есть еще снимок в газете, — вставила Роза. — «Их разыскивает полиция».

— Роза! — осадил подругу Карл. — Вы же видите, господин Парвус, что имеете дело с культурными, интеллигентными людьми.

— А во сколько обойдется революция? — пошел на попятную капиталист.

— Это — деловой разговор, — одобрил Владимир Ильич. — Полагаю, будет достаточно…

Он нарисовал на бумаге двойку и стал быстро-быстро приписывать к ней нули.

— Я понял, — с трудом остановил его руку Парвус. — А в какой валюте?

— Американских долларах.

— Валюта нейтральной страны — это разумно. А еще вопрос можно?

— Пожалуйста.

— Скажите, а почему впереди двойка.

— Нас двое — я и партия.

Парвус наморщил лоб и вдруг весело рассмеялся.

— Так вы и при провале революции останетесь в хорошей прибыли. Вы прекрасный коммерсант!.. Согласен. Я согласен. Гут! — произнес он по-немецки.

— Абгемахт! — тоже по-немецки поставил точку Владимир Ильич. — До встречи!

 

Парвус и генштаб

Кого-то из слабонервных и неустойчивых пробьет в этом месте на слезы. Это надо ж — акула капитализма, лев империалистических джунглей, а какой патриот родины, радетель за благо отечества! Не о своем кошельке, не о личной выгоду думает, а о победе своей страны, ее величии и мощи. И ничего ему для этого вроде бы не жалко.

Только как бы ни так!

Парвус пройдоха был еще тот. Он умел извлекать прибыль из всего. И на чем заработать — на женских трусиках или на революции — ему было абсолютно все равно.

Казалось бы: революция и прибавочная стоимость — ну что между ними может быть общего? Маркс отказался бы от своего учения, заставь его выявить подобную связь.

Но Карл Маркс был теоретиком, а Парвус — крепким практиком. Он видел то, что дано было видеть не всем. И он быстро сообразил, как в данной конкретной ситуации революционную тягу к переделу действительности превратить в личную финансовую выгоду. И при этом не потратить ни единой пфенижки из своих личных капиталов.

Он не побежал в банк за займом, не стал одалживать у друзей и знакомых. И, конечно же, не стал рыться в шкафах и тумбочках, чтобы наскрести требуемую сумму.

Парвус прямым ходом направился в генштаб немецкой армии, где у него служил приятель.

— Есть идейка по поводу выигрыша первой мировой войны, — скромно объявил он знакомому армейцу.

— Да ну! — усомнился тот. — И как же?

— Требуется немного денег для создания пятой колонны в России. И, если деньги достанутся мне, обещаю не только полную победу, но и возврат пяти процентов от суммы в качестве подарка.

— А сколько нужно?

— О, сущий пустяк!

Парвус давно уже мысленно умножил заявку пролетарского вождя на пять. И озвучил ее штабному.

— Что ж, — согласился тот, — это реальная сумма. Ее можно выделить. Только вернуть надо не пять процентов, а пятьдесят.

— Это грабеж!

— Это жизненные реалии. Даже маленькое артиллерийское оружие при стрельбе имеет свой откат. А здесь — крупная стратегическая операция.

— Ладно. Десять!

— Сорок! Это война, и мы, военные, рискуем жизнью.

— Пятнадцать! И не лезьте в постели к чужим женам.

— Что вы, гражданские, смыслите в военных маневрах. Тридцать! Мы — министерство обороны и защищаем свои рубежи до последнего.

— Двадцать пять! Нам тоже отступать некуда.

— Ладно. Пусть так!

Они стукнули по рукам.

Парвус быстро прикинул в уме, кому и сколько он должен отдать, сколько останется. И на душе у него воцарился праздник.

Вечером, дома он еще раз проверил свои расчеты. Сухие, нейтральные цифры подтвердили его прикидки. И тут у него возникла еще одна приятная мысль.

В его голове зазвучала музыка. Похожий на пингвина дирижер размахивал палочками, и струнные, духовые и смычковые инструменты прилежно следовали за ним.

У Парвуса сладко сжалось сердце. Он исполнил несколько корявых танцевальных движений и хриплым посаженым голосом пропел:

— Ах, майн либер Августин, Августин, Августин…

Экономка закрыла в гостиной форточку.

— Совсем волки обнаглели. Прямо у дома воют.

 

Деньги

На очередную встречу Парвус явился уже не с пустыми руками. Он нес, крепко прижимая к телу, пузатый саквояж. Вид у него был по-прежнему понурый и похоронный.

— Деньги принесли? — сухо осведомился глава обиженных.

— Вот! — Парвус поставил на стол саквояж. — Последние сбережения! — скорбно сообщил он.

— Зато, батенька, родину спасаете, — утешил его повеселевший Владимир Ильич. — Ну-с, пересчитаем!

Он принялся раскладывать по столу запечатанные в пачках деньги. Парвус как бы невзначай спросил:

— Скажите, а правда, что вы собираетесь разрушить старый мир?

— До основания! — подтвердил Владимир Ильич.

— А затем?

— Мы наш, новый мир построим.

— Мудро! Я мог бы вам в этом помочь.

— Чем?

— Подогнать транспорт и вывезти старую, ненужную рухлядь: мебель, посуду, другое барахло.

— Куда?

— На свалку. На свалку истории.

— Нет, батенька, будем уничтожать. Пусть пролетарии отведут свою, измученную гнетом царского самодержавия, душу.

— Взамен я мог бы предложить изделия из глины и стекла. И бьется легче и звона больше.

— Хорошо. Мы подумаем, — обнадежил капиталиста Владимир Ильич.

Он и в самом деле в этот момент действительно думал. Но о другом.

Вот оно — свершилось! Деньги были в руках, в нужной валюте и в достаточном количестве. С ними можно было ехать в страну Америку и начать новую жизнь. Мечты о спокойной, обеспеченной старости обретали реальность.

А вот с революцией в России была полная неясность. Дома он не был почти двадцать лет. Что там сейчас? Пойдут ли за ним люди?

Америка выглядела предпочтительнее. Но как воспримут подобный шаг соратники? А Парвус? Америка далеко, но пароходы туда ходят регулярно. Окажется ли жизнь там спокойной?

С другой стороны, если сразу оставить заначку, то почему бы не попробовать? Не рискнуть? А вдруг получится?

— Будем думать! — твердо и определенно произнес Владимир Ильич, отвечая больше себе, чем собеседнику, и не спеша раскладывая деньги на две одинаковые кучки.

 

Дележка

Соратников по борьбе Владимир Ильич собрал у себя дома. Пообносившиеся, с голодным блеском в глазах, они толпились у дверей и тихо переговаривались.

— В залу, господа, в залу! — пригласил их Владимир Ильич, потирая руки.

— Ну что? — набросились на него соратники с вопросом.

— Революция, о которой мы говорили последние двадцать лет — на пороге!

— Где? — расширила глаза от испуга Роза Землячка, будто увидела гадину.

— В России, Роза, разумеется, в России, — пояснил вождь пролетариата.

— Ура! — без особого воодушевления закричали партийные товарищи, ожидая главного.

Они уже что-то слышали о полученных деньгах и ждали их дележа.

— Наша задача — возглавить ее и одержать победу! — провозгласил Владимир Ильич.

Аплодисментов он не услышал, соратники не выразили в ответ ни малейшего восторга.

— А может она… сама? — выразил общее настроение Троцкий. — Революция — это кровь и страдания. А среди нас много семейных.

— Правильно! Правильно! — заголосили партийцы. — Нам и здесь неплохо.

— Это неправильно! Архиневерно!

— Я не поеду, — заявил Кржижановский. — У меня интересная электрическая работа.

— А меня знает каждый парижский щеголь, — сказал Свердлов. — Я использую для щеток конский волос из Азии, и ботинки после моей чистки блестят, как зеркало.

— И у меня все в порядке, — пробасил Бухарин. — Зарабатываю спорами. Перепью на спор любого. Даже если он пьет сухое вино. А я — водку.

— Ко мне относятся с уважением все ветераны округи, — вставил Семашко. — Я в морге придаю им благостное выражение лица, когда они отправляются в последний путь.

Дзержинский передал Владимиру Ильичу бумажку. Тот быстро пробежал ее глазами.

— Так! — произнес Владимир Ильич. — Значит вы, товарищ Кржижановский, меняете лампочки еще до того, как они перегорят?

— Да. Обеспечиваю непрерывный световой процесс.

— И целые лампочки продаете потом на рынке!

— Да я…

— А вас, товарищ Яков Свердлов, действительно знают все молодые люди. Из Азии вы привозите не только конский волос, но и поставляете девиц в бордели.

— Это неправда!

Дзержинский кашлянул в кулачок.

— Ну может было один раз. Или два…

— А вы, товарищ Бухарин, разбавляете водку. И если вас поймают на этом!..

Бухарин лишь развел руками в ответ.

— Ну, а вам, товарищ Семашко, следовало бы молчать.

— Почему?

— Если бы люди узнали, на ком вы тренируете свои гинекологические навыки для проведения подпольных абортов…

Соратники понуро опустили головы.

— Надо ехать! — подвел итог Владимир Ильич. — История не даст нам другого шанса.

Лева Троцкий молча пошевелил губами, производя свои какие-то расчеты и неожиданно спросил:

— А в каком соотношении будут делиться плоды победы?

— Как обещано: фабрики — рабочим, землю — крестьянам, миру — мир.

— А нам тогда что? — удивились соратники, не обнаружив своей доли.

— Самое главное: участие в распределении прибыли.

— На всех?

— На тех, кто поедет.

— А велик ли ее объем? — снова вмешался Троцкий.

— В своей работе «Развитие капитализма в России» я уже называл конкретные цифры. С тех пор прошло время, поэтому смело умножьте их на пять.

— Сколько ж это получится на брата? — озадачились революционеры.

— Огромные деньги. — Владимир Ильич не знал точно, но решил поднять ставки. — Революция в России — это только начало, пролог мировой революции.

— И французской тоже? — быстро спросил Троцкий.

— И французской! — подтвердил Владимир Ильич.

— А кому отойдут виноградники — рабочим или крестьянам?

— Крестьянам, батенька, непременно крестьянам.

— Отлично! — просиял любознательный партиец. — У меня как раз вся семья из крестьян: папа, мама, братья, сестры.

— Это заметно, — подтвердила Роза Землячка. — От вас всегда попахивает.

— Па-апрашу!

Лева Троцкий пропустил шпильку мимо ушей. Он давно пристрастился к одной марке французского вина и мечтал купить виноградник. Но денег не хватало. А тут возникла перспектива получить его даром.

— Да здравствует мировая революция! — вскричал Троцкий. — Я — за!

— Ура! — недружно поддержали его товарищи в ожидании главного — дележа денег.

И Владимир Ильич их не подвел.

— Обещаю погасить долги по зарплате за последние два года.

Соратники выразили такую безграничную радость, что Владимир Ильич решил, что перегнул палку и счел нужным поправиться:

— Наполовину… А теперь, господа, попрошу к столу!..

 

Сборы

Вступление в новую жизнь праздновали бурно. Пена на пиве не успевала оседать. После застолья поднялся шум, гвалт, суета обычные предотъездные споры. А без споров и никак нельзя было. Все были взвинчены, возбуждены. Столько лет не были на родине!..

— Господа, а багаж брать или нет?

— Какой еще багаж?

— Я хотел бы взять велосипед.

— Зачем?

— Привык, знаете. Вечерний променад по набережной. Закат. Первые звезды… После спится как убитому.

— Насчет убить — это запросто. В любое время дня.

— Это безобразие!

— Это революция!

— Да, пожалуй, вы правы. А велосипед я могу экспроприировать на месте.

— Кстати, господа, а каков регламент поездки?

— Какой регламент! Это буря, стихия!

— Позвольте, если это командировка, то должны быть определены суточные. А если мы едем на ПМЖ, то интересно все: должность, зарплата, жилищные условия, наконец.

— А в какой валюте предполагается выдавать зарплату?

— Я предпочел бы в гульденах. Золотом.

— Господа! Вы едете в Россию. В России — рубли.

— Пока будут командировочные. А жить будем в Кремле. Комната — на одно лицо.

— А жопу, простите, куда?

— Хам!

— Дура!

— Подождите, господа. Сначала нужно туда добраться.

— Предлагаю ехать на авто с открытым верхом. В Европе чудеснейшие пейзажи.

— В Европе война! Стреляют!

— Поездом! Поездом!

— Я буду смотреть в окно.

— Взгляните на себя в зеркало.

— А что?

— Ваш нос загородит пол окна. Нельзя будет читать партийную литературу.

— На себя бы лучше посмотрел. Шляется всю ночь по притонам, а как глаза продерет — других берется учить.

— Да я если хотите…

— Хочу…

— Господа, прекратите ссориться. Надо готовиться к новой жизни.

— И надо уметь ее защитить.

— Верно! Я предлагаю взять винтовку Мосина и произвести ее сборку и разборку.

— А вдруг не соберете? Отдайте ее назад Мосину и пусть он нас охраняет.

— Я сам! Я сам! Я хочу револьвер. Прошу выдать.

— Никакого оружия. Вы спровоцируете конфликт.

— Я хочу отстреливаться.

— Я тоже.

— И я!

— Господа, револьверы есть, но всего два.

— Мне — который побольше.

— Они оба не стреляют. Мы достаточно вооружены марксистской теорией.

— Правильно! Но окна на всякий случай нужно наглухо закрыть. Ничто не должно отвлекать. Надо копить силы на революцию.

— Господа! Если в поезде, прошу предоставить мне мягкий вагон.

— Это почему?

— Меня укачивает. Я могу сделать блеманжэ.

— Тогда поедете на крыше. Там ветерок.

— Зачем же? Там высоко и можно простудиться.

— Тогда на подножке.

— Я поеду внутри.

— Хорошо! Но чтобы никакого риголетто. Подготовьте себя заранее.

— Как?

— Не обедайте и поставьте на ночь клизму.

— Господа, а поезд будет останавливаться?

— Непременно.

— И в вагон могут зайти солдаты?

— Разумеется.

— Они могут не понять.

— Что?

— Мосин с винтовкой, люди с револьверами.

— И что же?

— Мужчин расстреляют, а женщин изнасилуют.

— Всех?

— Всех.

— Я готова страдать за благо народа.

— Не надо подвигов Роза. Мы едем руководить революцией. Вагон опломбируем. Окон не будет.

— Это же товарный вагон!

— Вот именно! И на стенах напишем «Яд», чтобы к нему никто даже не приближался.

Когда садились в поезд, глазастая Роза Землячка заметила Надежде Константиновне:

— Что-то вы, милочка, поправились!

— Просто надела теплое байковое белье с начесом, — пояснила верная подруга вождя. — Вы же не забыли — в России бывает зима.

Всю дорогу Надежда Константиновна просидела возле саквояжа.

— Что там? — хитро приглядывались соратники.

— О, там только мягкие вещи, — уклончиво отвечала она.

— Знаем, знаем! — подмигивали друг другу партийцы. — Деньги вы храните в железном сундучке.

— Верно! — подтвердила Надежда Константиновна, украдкой оглаживая тайник вокруг пояса.

 

Пролетарская кепка

Многие еще помнят известное скульптурное изображение пролетарского вождя: он стоит на постаменте в полный рост, в распахнутом пальто. Правая рука у него вытянута вперед, левой он сжимает кепчонку. Одна нога отставлена назад, все тело наклонено вперед. Он — словно бегун на дальние дистанции на старте.

Здесь вроде бы все правильно и верно: человек выступает на митинге, напряжен, активно жестикулирует. И все-таки, если приглядеться, возникают резонные вопросы.

Ну, например, почему он в таком виде? На нем пальто, значит, холодно. И ветрено, потому что полы пальто развеваются. Но — оно не застегнуто и голова не покрыта. Кепчонка-то у него в руке, а не на голове. Почему?

Ведь не мальчишка на понтах, чтобы в холод без головного убора. И не похороны, чтобы в знак траура.

А зачем руку вперед вытянул? Указывает в сторону светлого будущего? Или кого-то конкретно? Или это жест опытного оратора?

А почему одна нога отставлена назад? Ведь для устойчивой позы ноги лучше бы развести в ширину?

Вон сколько этих вопросов набежало.

И тут вызревает еще один — большой, глобальный. Что означает эта композиция — художественный вымысел или жизненную правду?..

Команда большевиков прибыла в Петроград в апреле семнадцатого года в замечательном вагоне с надписью «яд». Двери вагона долго не удавалось открыть. То ли иностранные рабочие закрыли на совесть, то ли запоры проржавели в дороге.

Внутри вагона занервничали. Надежда Константиновна решила, что все: мужа сейчас схватят и арестуют. Она вытряхнула из своего саквояжа содержимое и быстро собрала тюремный набор революционера: шерстяные носки, кальсоны, зубную щетку с порошком, кружку. Сверху положила папиросы для установления дружеских связей с уголовниками.

Саквояж она передала супругу. Второпях она не заметила, что забыла выложить свою косметику.

Троцкий углядел передачу саквояжа. Про деньги он знал. И решил, что их и передает Крупская.

Вагон, наконец, удалось вскрыть, и Владимир Ильич с поклажей в руках шагнул на перрон.

Соратники по борьбе Менжинский, Крестовский, Воровский, Володарский, Луначарский, Урицкий, Ярославский и примкнувшие к ним Бонч-Бруевич и Косиор криками и хлопаньем в ладоши шумно приветствовали вождя.

— Здравствуйте, товарищи! — бодренько отозвался Владимир Ильич. — Ну-с, где броневичок, народ? Ведите!

Соратники в ответ тихо охнули. Вождь прибыл не из глухой, богом забытой Сибири, а из высокоразвитой цивилизованной Европы. И одет был соответственно: в черном габардиновом плаще, ослепительно белом кашне и с котелком на голове. Да еще и вдобавок с фельдшерской тарой.

— Подождите, — остановил его будущий нарком просвещения. — В таком виде вам к народу нельзя.

— Никак нельзя! — подтвердили остальные партийцы.

— В таком виде вы похожи не на пролетарского вождя, а на заклятого врага рабочих — буржуя.

— Что прикажете делать? — растерялся Владимир Ильич.

— Надо переодеться, — подсказал оказавшийся рядом Троцкий. — Позвольте ваш саквояжик.

— Ничего, ничего я сам.

— Вам же неудобно. Давайте! — Троцкий ловко выдернул саквояж из рук вождя. — Там у вас, поди, не апрельские тезисы?

— Тезисы у меня здесь! — Владимир Ильич постучал себя по голове. — А там… Кое-какие предметы быта.

— Тем более.

По команде будущего главы ЧК два квадратных пролетария с тупыми мордами быстро освободили Владимира Ильича от верхней одежды. Бонч-Бруевич отдал ему свое пальто. А Феликс Эдмундович сдернул с машиниста всамделишную пролетарскую кепку.

Пальто оказалось маловато, и вождь не стал его застегивать, а лишь запахнул. От кепки исходил такой мазутный дух, что Владимир Ильич побрезговал надевать ее на голову — остатки волос пришлось бы промывать керосином.

Соратникам он сослался на недостаточность размера головного убора. Впрочем, проверять это никто и не собирался. Всем было и так понятно, что у вождя и рядового пролетария головы должны быть разных величин.

Партийцы дружной толпой двинулись к броневичку.

Надежда Константиновна обнаружила пропажу косметики и поняла, что она забыла ее в саквояже. В толпе она двигалась сзади, партийцы загораживали мужа. Она его не видела и считала, что саквояж у него.

Когда же Владимир Ильич вскарабкался на броневичок, она увидела, что в руках у него ничего нет. Она испугалась — тушь, помада, пудра, румяна могут затеряться в революционной буре. И дернула мужа за штанину.

Тот уже произносил с броневика яркую, зажигательную речь и решил, что враги пытаются ему помешать. Он отлягнул ногой и продолжил.

— Володя! — снова ухватила мужа за брюки Надежда Константиновна. — Где саквояж?

Владимир Ильич услышал.

— Не волнуйся, он у Левы.

— А где он?

Сверху, с броневика Владимиру Ильичу открывался великолепный обзор местности. Он и углядел Леву Троцкого, который в толпе митингующих пробирался к выходу, прижимая к груди искомую тару.

— Вон он!

Владимир Ильич вытянул руку в направлении уходящего соратника. Митингующие оглянулись в ту сторону, предполагая, что именно там находится то самое светлое будущее, о котором только что вещал вождь.

Троцкий слов вождя не слышал, но взгляды увидел и подумал, что это кара за кражу.

Он бросил саквояж и поднял руки вверх.

— Сдаюсь!

Надежда Константиновна и Коба подбежали к Троцкому одновременно. Супруга вождя открыла саквояж, обнаружила косметику и успокоилась. А Коба, который тоже ожидал увидеть там деньги, разглядел, что там их нет. Зато карманы Троцкого топорщились.

— Что там у вас? — спросил Троцкий, указывая на карманы.

— Ничего! — быстро ответил тот.

На самом-то деле там у него были семечки. Он бросил курить и ими замещал папиросы. Правда, признаться и тем показать свою слабость он считал недостойным революционера.

Вокруг них стали собираться люди.

— А все-таки — что? — не унимался Коба.

— Товарищи, помогите нам с Надеждой Константиновной выбраться отсюда! — позвал на помощь Троцкий двух охранников-мордоворотов.

Кобе пришлось тогда отступить. Троцкий по статусу был тогда повыше. А своих нукеров у гордого кавказца под рукой не оказалось.

— Кстати, а куда вы несли саквояж? — спросила у Троцкого Надежда Константиновна.

— Хотел лично доставить вещи на явочную квартиру.

— Я так и подумала, — сообщила Надежда Константиновна.

— И что?

— На той квартире засада. Мы решили сменить адрес.

И она прижала к груди саквояж.

Пролетарских кепок Владимиру Ильичу подарили потом целый сундук. Супруга присыпали их нафталином от моли, и они сохранились до наших дней.

Много позже, в наше время в Кремле затеяли ремонт. И сундук, и кепки в нем обнаружили. Началась приватизация и головные уборы приватизировал крупный чиновник. Был он лысоват, и кепки пришлись ему по душе.

Он их стал носить. Следом за ним их надели его подчиненные. И по всей Москве пошла гулять кепочная мода. Забыли люди пословицу, что кепки-то, как и шапки, должны быть по Сеньке.

Если уж ты ее натянул — будь Сенькой. А коли не Сенька, нечего тебе и шапку на башку напяливать. Только бед и неприятностей на себя накличешь.

Кончилась эта кепочная эпопея печально. Главного чиновника сняли, его шапочных друзей поувольняли.

В общем, правильно Владимир Ильич поступил, что кепку ту не надел. Понимал, какой от нее вред может быть.

 

Вход в Советы

С броневичка Владимир Ильич зачитал свои знаменитые «Апрельские тезисы». Его слушали. Ему хлопали. А когда он слез с броневика и начал разбираться в обстановке, выяснилось, что дела у партийных большевиков — хуже некуда.

Революция произошла. Новая власть сложилась. Было этих властей две: Временное правительство и Советы депутатов.

К Временному правительству было никак не подступиться. Там заседали капиталисты. С Советами дело выглядело получше. Там в небольших количествах находились свои. Но основную массу составляли меньшевики и эсеры, эта мелкобуржуазная сволочь и мразь, которую он привык громить в своих статьях и книгах.

Только одно дело — хула и ругательство в письменном виде, на расстоянии, издалека. И совсем другая история — встреча с этим отребьем один на один, лицом к лицу. Тут можно было и схлопотать.

У партийцев уже сложился свой метод входа в чужую компанию. Они его испробовали неоднократно. Цюрупа шел с водкой, Свердлов — с барышнями, Дзержинский обеспечивал охрану. Ну, а уж сам Владимир Ильич организовал конфеты и пряники: бесплатный харч, ночлег и деньги на карманные расходы.

Только меньшевики, как бывшие союзники, все эти уловки хорошо знали. Действовать нужно было иначе.

От соратников поступали разные предложения.

Семашко хотел заразить всех советчиков кишечной болезнью, а лекарство выдавать тем, кто перейдет на сторону большевиков.

— Это среди партийцев вы единственный врач. А вообще есть и другие, — резонно возражали ему.

Свердлов брался внедрить в советы своих барышень и склонить всех к большевизму. Но предупреждал, что понадобится много времени.

— Девушки — не машины!

А действовать следовало быстро.

Цюрупа грозился напоить всех своим фирменным напитком. Впрочем, за последствия он не ручался.

Матрос-партизан Железняк просил показать ему самую высшую точку в городе.

— Зачем?

— Поставлю там пулемет и буду лично уничтожать врагов.

— А как ты отличишь своих от чужих?

— По выражению лица.

Понятно, что это тоже не проходило.

Надежда оставалась только на Кобу, который возвращался в столицу из ссылки в Туруханском крае.

Пролетарские вожди организовали встречу в людном месте, на базаре.

Владимир Ильич представлял как бы рабочего — в кепке, косоворотке, сапогах. И в очках, чтобы его не узнали по хитринке глаз.

Коба изображал лотошника, торговца хурмой. И тут они едва не прокололись.

— Почем хурма? — поинтересовался Владимир Ильич.

Но в силу особенностей речи это слово превратилось в неприличное.

— Ты что сейчас сказал? — подскочил к нему полицейский.

— Назвал как есть!

— А ты случаем не картавый? — поинтересовался служивый, вспоминал ориентировку.

— Никак нет, батенька.

— А я думал ты картавый, — поделился полицейский. — Мы тут ловим одного.

— Не этого ли? — хитро улыбнулся Владимир Ильич, доставая из кармана купюру с изображением американского президента.

— Во-во! — обрадовался служитель порядка. — Похож. Возьму для сверки в участке.

— Пожалуйста!

Полицейский исчез. Владимир Ильич издалека приступил к тяжелому и сложному разговору.

— Фрукты-то у вас как-то не очень. И бочок смят, и гнильца видна.

— Как есть!

— Ну, ладно… Партия, товарищ Коба, дает всем важное поручение, — объявил он, поворачивая плоды.

— Слушаю вас, — кивнул Коба, подставляя лоток поудобнее.

— Какие-то все неказистые.

— А вы с этого края, — он повернул лоток.

— Попробуем вот этот, — Владимир Ильич взял плод. — Итак, в Советы проникли наши злейшие враги — меньшевики.

— Я слышал.

— Меньшевики не могут быть в большинстве, — объявил Владимир Ильич, крутя выбранный фрукт. — Это исторический нонсенс! Это раковая опухоль истории, которую нужно немедленно ликвидировать!.. А фрукты у вас мытые?

— Вах! Прямо с дерева.

— Что ж, попробуем! — он надкусил и сморщился.

— И как?

— Кислый… Затем мы берем власть в свои руки.

— Ваши?

— Руки трудящихся, — уклонился от прямого ответа Владимир Ильич. — Тьфу! Невозможно!

Он выплюнул.

— Рот вяжет… И дальше дадим людям, что обещали.

— А нельзя ли порадовать людей прямо сейчас?

— Отчего же? Можно и сейчас. За каждого выброшенного из Советов меньшевика обещаю вашим нукерам подарки.

Он достал из кармана пачку американских купюр.

— Верное надежное средство!

— Надо немного подумать.

Коба спустился с гор. Но не вчера. Думать он научился, и мысль его одолела безрадостная. Он двадцать лет носил деньги, строя будущее. А оказалось, что он спускал их в сортир.

Вариантов, как поступить, было несколько.

Можно было, конечно, вернуться назад в Туруханский край. Там жена, можно пересидеть. Но царский режим рухнул и, чтобы прожить, придется работать. А это он не умел.

Можно было собрать нукеров и заняться эксами. Только получиться ли? Богатые люди убежали за границу или попрятались. С кого что брать?

Был и еще вариант: среди меньшевиков и эсеров были свои, земляки: Чхеидзе, Жордания, Церетели. Можно было примкнуть к ним.

И тут Владимир Ильич бросил на чашу весов свой последний козырь.

— Думать, батенька, нет времени… А вы знаете, какие грязные слухи распространяют про вас господа Жордания и Церетели?

Мысль любознательного человека непременно застопорится на фамилии Церетели. Кто это? Что за фигура? Не родственник ли нашему известному ваятелю Зурабу?

Да у них и кроме фамилии выявляется сходство. Тяга к гигантизму, масштабам. Один стремился к управлению огромной территорией, другой хотел прославить себя на весь мир размерами своих творений.

Нет и нет. Увы! Они всего лишь однофамильцы.

Кстати, не могу удержаться от рассказа о новых проектах нашего замечательного мастера крупных форм. О памятнике письменности. Который будет выглядеть как здоровенная перьевая ручка, какими писали в пятидесятые годы.

Установить ее предполагается на экваторе, чтобы одинаково просматривалась с южного с северного полушария. Направлена она будет острием вверх. На самом конце ее будет наколота муха.

— Муха, как символ зажима свободы слова? В чернильнице иссякли чернила и завелось это помоечное насекомое? — начнет строить гипотезы недогадливый.

Зачем же лягать создателя? Приписывать ему то, чего нет? О чем он не знал и не ведал?

— К чему же тогда муха?

— Это не простая муха. Это муха цеце.

— Но это памятник письменности!

— Вот именно! Агрессивная муха цеце еще недавно обкусывала население целых континентов. А с возникновением письменности появилась возможность выписать рецепт, с которым в любой аптеке можно купить мазь, отпугивающую этих зловредных тварей. Африка вздохнула полной черной грудью. А насекомые подались на север, где сдохли от холода и бескормицы.

— Причудлива мысль создателя!..

Но это далеко не все. Неистовый Зураб задумал еще более масштабную композицию. На медицинскую тему. Посвященную борьбе со СПИДом. Великий маэстро сооружает памятник спасения от болезни. Полсотни разнополых молодых людей в натуральную величину в обнаженном виде будут предаваться любви в разных позах и позициях.

— Это же порнография! — возмутится непосвященный — В чем здесь идея спасения?

— А вглядитесь внимательнее: все мужчины в презервативах!..

Говорят, идет подбор натуры и поиск композиции.

Но вернемся к нашему горцу. Конечно, Коба знал о слухах. А потому сразу помрачнел и ушел в себя.

Тут требуется разъяснение. Коба считал себя грузином. А Жордания и Церетели утверждали, что он — осетин. А настоящие грузины — это они. Хотя все знали, что Жордания только примазывался к великому народу. На самом же деле, он — мингрел.

Нам этих этнографических ребусов не понять. А на Кавказе иерархия была строгая. И вот так швыряться обвинениями в национальности считалось чуть ли не нанесением смертельной обиды.

Грузины — великая древняя нация, народ. А осетины и мингрелы — это народность. Вроде как пониже и пожиже.

Люди, как известно, произошли от обезьян.

Народы родились из крупных мозговитых обезьян, сплошь покрытых волосами. А народности или племена образовались из обезьян поменьше и не таких волосатых. В общем, из отбракованных.

— Хорошо, — прервал свои раздумья Коба, — я согласен восстановить статус-кво.

На губах кавказца мелькнула мимолетная улыбка.

— А хурма — говно! Гнилой продукт!

И он брезгливо вытряхнул фрукты с лотка в мусорный бак.

 

Революционный суд

И Коба не подвел. Коба достойно справился с задачей. Его бородатые нукеры, разбитые на тройки, вершили праведный суд. Суд истории.

С плачем и стонами, воплями и стенаниями, размазывая по лицу сопли и слезы, меньшевики и эсеры сдавали свои позиции в Советах. На их место приходили суровые большевистские комиссары с маузерами на боку. Они усаживались на еще теплые кресла и с интересом рассматривали фривольные картинки на стенах.

— Скажите, а почему тройки? — полюбопытствовал Владимир Ильич у Кобы.

— Один может ошибиться. Два ничего не решат, если у них разные позиции.

— А три?

— Тогда чье-то мнение обязательно получит большинство. А раз мы большевики, мнение большинства и есть большевистское мнение. То есть мнение правильное и справедливое.

— А если взять пять, семь или, к примеру, тринадцать человек? — заинтересовался пролетарский вождь.

— Это ничего не изменит. Потому что мнений может быть только два: правильное и неправильное. И потом — где взять столько нукеров?

— Архиверно! — согласился вождь. — Скажите, а по каким законам вы их судите?

— По нашим, революционным.

— Но нашей революции еще не было! Что же вы им инкриминируете?

— Предательство интересов рабочего класса.

— А как вы это определяете?

— Сами признаются. Чистосердечно.

— А как… — хотел бы продолжить тему вождь всего пролетариата, но осекся под тяжелым, немигающим взглядом своего будущего преемника. — А-а, понимаю, понимаю! — он махнул рукой. — Действуйте!

 

Подготовка к восстанию

Войти в Советы было решение, безусловно, правильное. Но недостаточное. При такой конфигурации Временное правительство оставалось на месте, а, стало быть, двоевластие сохранялось. Большевики, которые уже приготовили писчие и счетные принадлежности для установления и распределения прибавочной стоимости, остались не у дел.

Понятно, что Временное правительство следовало свергнуть и ликвидировать. Убрать конкурентов из власти. И произойти это должно в соответствии с воззрениями Маркса путем вооруженного восстания.

Тут-то и крылся подвох.

Это действие должны были произвести люди, которые умели целиться, плавно нажимать на спусковой крючок и с криками «Ура!» храбро бросаться на противника. При этом они обязаны действовать строго по указке. И не задавать лишних вопросов.

Большевистские партийцы от этого отказались сразу.

— Мы только что заняли Советы и, если займемся стрельбой, меньшевики и эсеры вернуться на свои места.

И те, кому места в Советах не хватило, тоже резонно возразили:

— Раз революция пролетарская, пусть с ружьями действуют пролетарии.

— Но вы же революционеры!

— Мы организуем процесс. Наша задача — руководить, а не лазить по баррикадам.

И пролетарии тоже как-то не зажглись.

— Наше оружие — булыжники. А с винтовками должны быть кто-то другие.

И все были при этом правы.

Революционеры — люди сугубо гражданские. Конечно, они могли сочинить прокламацию, провести митинг ли, на худой конец, ором и криками создать где-нибудь в переулке революционную ситуацию. Но, согласитесь, военным делом должны заниматься военные люди.

И Владимир Ильич решил взяться за это дело лично.

Однажды Надежда Константиновна застала его за сбором вещей в чемодан на конспиративной квартире.

— Ты далеко собрался? — шепотом спросила она, задвинув на всякий случай занавески на окнах.

— На фронт! — объявил Владимир Ильич, складывая в чемодан разные вещи: джемпер, сатиновые штаны и солнцезащитные очки. — Еду агитировать солдат. Надо брать Зимний, почту, вокзал.

— Может, мы возьмем что-нибудь сами?

— Нет! Все или ничего!

— На фронте тебя могут узнать враги!

— Надену парик, очки, приклею усы.

— Там грязно и сыро!

— Я взял галоши.

— И холодно. Ты простудишься.

— У меня есть свитер.

— Там стреляют, летят пули!

— Я буду пригибаться.

— Но солдаты — бывшие крестьяне. А ты — вождь пролетариев. Тебя могут не понять.

— Пожалуй… — остановил сборы Владимир Ильич, припомнив свои детские сельские приключения. — Что же делать?

— Пошли кого-нибудь другого. Например, Троцкого. Он и языкатый, и всегда бахвалится своим крестьянским происхождением.

— Троцкий и фронт — ты думаешь, это возможно?

— Пусть примет как партийную директиву.

— Что ж…

Владимир Ильич пригласил к себе соратника по партии и с места в карьер объявил:

— Ну-с, батенька, готовьтесь!

— К чему? — насторожился Троцкий.

— Хотим отправить вас на фронт.

— Не могу — быстро проговорил Троцкий. — У меня плоскостопие. Меня даже не призвали в первую мировую.

— Не нашли, — уточнил Владимир Ильич, едва удерживая улыбку. — Вы скрывались в Швейцарии.

— По заданию партии, — парировал коллега.

— Правильно. А сейчас партия посылает вас на фронт.

— Хорошо. Ради партии я готов на все. Даже отдать жизнь.

— Чью?

— Есть человек. Истинный пролетарий. Весь в солидоле. Без мыла пролезет в любые щели.

— Прямо какой-то форточник! Ха! Ха! Ха! — не выдержал и рассмеялся Владимир Ильич. — Ладно, батенька, не буду вас мучить. Партия отправляет вас не воевать, а проводить агитационную работу среди солдат.

— Зачем?

— Осенью назначаем революцию. Для вооруженного восстания нужны умеющие стрелять люди.

— Так зачем же ехать на фронт?

— Там солдаты. Они сидят в окопах и блиндажах.

— Там канонада и грохот пушек. Можно сорвать голос.

— Что вы предлагаете?

— Агитировать прямо здесь, на вокзалах, куда стекаются дезертиры.

— А те, что на фронте?

— Пусть удерживают позиции. Иначе немцы выиграют войну еще до того, как мы совершим революцию.

— Резонно!

— Нужно что-то пообещать бойцам.

— Светлое будущее.

— А поконкретнее? Может, после Зимнего пусть штурмуют винные склады?

— Вы превратите революцию в пьяный дебош. Мы обещаем крестьянам землю.

— А если не поверят?

— Раздайте декреты о земле.

— С вашей подписью?

— Это ошибка. Не с моей лично, а от имени партии. У нас, батенька, не забывайте — коллективная ответственность. И не ставьте точно размер земли.

— Почему?

— Чтобы не было споров.

— Я бы на обратной стороне декрета нарисовал места расположения местных магазинов и кабаков. Пусть народ повеселит душу!

— Вы б еще сюда и бордели включили!

— А что бордели?

— Ни в коем случае! Энергия масс должна быть направлена исключительно в русло революционного процесса! За работу! За работу!

С этими словами Владимир Ильич выпроводил гостя.

 

Разлив

Недолго Владимир Ильич гулял по тогдашней столице Российской империи. Он решил на время подготовки революции куда-нибудь спрятаться.

Расчет был простой — пересидеть смутное время. А дальше — как пойдет. Победит революция — он ее тут же возглавит. Потерпит поражение — он с чистой совестью, деньгами и супругой уедет в страну Америку.

Премьер Временного правительства Александр Федорович Керенский невольно подыграл ему, когда узнал, что главный большевистский смутьян уже в городе и хочет совершить еще одну революцию.

— Найти и арестовать! — приказал он жандармам. — Хватит потрясений для русского народа!

Те бросились на поиски, но партийный вождь оказался проворнее. Он спешно убрался в загородное местечко Разлив.

Надежда Константиновна еще удивилась:

— Разлив — почему такое странное название?

— Это, Надюша, наша партийная хитрость.

— Объясни.

— Если среди партийцев обнаружатся предатели и выдадут врагам мое место расположения, те бросятся искать меня по кабакам и трактирам. И непременно промахнутся. А я преспокойно буду готовить восстание.

— Что ж — неплохо придумано, — одобрила действие супруга Надежда Константиновна.

Сама она решила остаться в Питере. Ее подруга Роза Землячка подсказала, что сейчас — самое удачное время дешево купить приличную ювелирку.

Хотела поехать Инесса Арманд. Даже купила себе полотняные штаны, чтобы не кусали комары. Но не сложилось. Муж отпускал только с детьми. Владимир Ильич не согласился — дети галдят, мешают и могут легко раскрыть его инкогнито.

Уже на следующий день пролетарский вождь оказался в нужном месте. Там ему соорудили шалаш из веток.

— Вот это теперь ваш новый дом.

— Скажите, — прищурился партийный вождь, — а что если поставить этот замечательный домик не на земле, а на дереве?

— Зачем?

— Прекрасная маскировка! Люди подумают, что это большое птичье гнездо.

— У птичьих гнезд нет крыши.

— Неправда! А скворечники? Дупла?

— У нас не живут такие большие птицы.

— Пусть маленькие. Но большой стаей, коммуной.

— Чтобы забираться вверх, понадобиться лестница.

— Можно залезть, хватаясь за ветки. Зато какой обзор! Противника можно увидеть издалека.

— Ну что ж — будем строить на дереве.

— Ха! Ха! Ха! Я пошутил. Проверял, насколько крепки ваши убеждения. Читайте Маркса, Энгельса и меня. И не отрывайтесь от земли.

Ночи Владимир Ильич проводил в шалаше. Днем выбирался наружу и маскировался. За пояс он втыкал свежие березовые ветки, голову натирал зубным порошком. И в таком виде издалека походил то ли на свежесрубленный пенек с порослью, то ли на индейца племени команчи, о которых он читал в детстве.

Время Владимир Ильич проводил за сбором грибов, рыбалкой и пешими прогулками для укрепления здоровья. И каждый день, регулярно и неутомимо, он слал соратникам записки с требованием немедленно начинать революцию.

Соратники сообщали, что революцию готовят. Но запустить — никак не запускали.

Владимир Ильич нервничал…

 

Возвращение в Питер

В нашей климатической полосе на природе хорошо только летом. Или, если вы представитель местной фауны.

Осенью грибной сезон заканчивается, птицы улетают на юг, и на воде появляется тонкий ледок, из-за чего сходит на нет рыбалка. И листья с деревьев облетают. Поэтому березовые ветки нельзя уже использовать для маскировки. А лапник — кололся.

Владимир Ильич стал готовиться к отъезду из Разлива.

Вся Россия шевелилась и двигалась. По деревням бродили солдаты из крестьян, огромными шагами размечая свои будущие земельные наделы. По городам шатались безработные пролетарии. От труда они освободились и теперь ждали, кто же даст им денег на счастливую жизнь. А из подворотен трусливо выглядывали меньшевики и эсеры, прячась от усатых нукеров Кобы.

Уехали евреи. И так далеко и надолго, что даже спустя полсотни лет в песне отмечали, что лица оставшихся в городе «голубоглазые в большинстве»

Опустели городские бордели. И не из-за отсутствия клиентов. Большевистские комиссары увели барышень в кабинеты, где насильно принуждали печатать на ундервудах революционные мандаты.

Тихой порой, поздним осенним вечером Владимир Ильич возвращался в Петроград. Он ехал в простой крестьянской телеге, в армяке, в стоптанных кирзовых сапогах на босу ногу — он так и не научился мотать портянки.

Дорога утомила его, он дремал.

— Тпру! Приехали, товарищ! — громким голосом возвестил возница.

— Превосходно! — зевая и потягиваясь, произнес вождь пролетариата. — А я, братец, закемарил. Хорошо вез. А как тебя зовут-то?

— Семен, сын Михайлов.

— А фамилия?

— Дык из мужиков я. Какая у нас фамилия?

— А разбудил ты меня, дружок. Вот и будешь теперь — Буденный.

— Оно и ладно.

— Воевал?

— Георгиевский кавалер.

— Молодец! И с конем ты здорово управляешься. Слушается конь тебя.

— Дык мы с малолетства к коню приучены.

— Скажи-ка, Семен, а в армию ты не хотел бы пойти?

— Навоевался ужо. Пахать хочу. Свою землю.

— А если враги захотят у тебя ее отнять?

— Буду защищать.

— Вот! Иди в армию! Будешь командовать. Генералом станешь. Штаны с лампасами будешь носить.

— А как же землица-то? Воевать-то все время не будешь.

— Землицу другие вспашут. А воевать-то всегда будем. Кругом одни враги. А еще и мировая революция предстоит. Куда без армии! А?

— Дык я не знаю.

— Зато мы, большевики, все знаем. Приходи в Смольный. Армию тебе дадим. Конную. Хлопцев боевых. Я выпишу тебе мандат! — Владимир Ильич достал из-за пазухи мятый листок бумаги и быстро черканул на нем карандашом. — Держи! И непременно пометь себе лоб красной краской.

— Зачем?

— Что бы все знали, что ты красный командир, а не какая-то белогвардейская сволочь.

— Благодарствую! — откланялся возница, пряча мандат в шапку.

В Смольном, где заседал штаб революции, шли последние приготовления к изменению строя.

Троцкий выдавал солдатам декреты о земле и объяснял порядок их отоваривания. В определенный час нужно было поставить печати в Зимнем, на почте, вокзале и телеграфе. Иначе он будет недействителен. Роза Землячка вписывала счастливцев в толстую книгу и ставила на ладонь каждому жирный крест, чтобы не брали по второму кругу.

Матрос-партизан Железняк ершиком драил пулемет. Доктор Семашко на точильном станке настраивал медицинские инструменты. Дзержинский и Менжинский заряжали браунинги и с интересом посматривали в сторону доктора.

Берия что-то нашептывал Сталину. Тот крутил в руках карандаш, и довольная улыбка змеилась по его бугристому, изъеденному оспой лицу.

Зиновьев и Каменев с двумя незнакомцами расписывали пулю. У Каменева на руках сложился почти чистый мизер — голая пиковая восьмерка. Но на чужом ходе.

— Играем! — упрекнул соратников Владимир Ильич. — Покров прошел, а мы все готовимся.

— Это ж церковный праздник!

— Это не праздник, а примета: на Покров ложится снег.

— Ну и что?

— Если он нападает, белая гвардия легко замаскируется, а наши красные армейцы будут превосходными мишенями.

— А у меня все готово! — бойко отрапортовал Троцкий.

— Советы — наши! — поддержал его Коба.

— И жертвы нас не пугают! — проговорил Семашко, проводя ногтем по острию скальпеля.

Дзержинский и Менжинский дружно распахнули пиджаки. Было понятно, что хотя ЧК еще и не создано, его сотрудники прямо сейчас готовы крушить врагов.

— А вы? — снова обратился пролетарский вождь к преферансистам, заглядывая в карты.

— Мы… Это… Зарабатываем деньги… На революцию, — волнуясь и запинаясь, проговорил Каменев.

— Экономика определяет политику, — поддержал друга Зиновьев. — Как вы учили.

— Учил! Но только не надо буквально истолковывать мои слова. Вы просто какие-то уклонисты экономического толка.

— Ренегаты! — подтвердил Троцкий.

— Их надо немедленно осудить, — загорелась Роза Землячка. — Соберем партбюро.

— А может?.. — задумчиво проговорил Коба, и в его сухой немощной руке с хрустом переломился карандаш.

Берия осклабился. Бедный несчастный Каменев с расширенными от ужаса глазами громко воскликнул:

— Согласен! На любую работу! В низовку! Секретарем райкома! Председателем сельсовета!

Зиновьев вытянул руки по швам.

— Мы ж не для себя. Мы ж для революции. Матросы бунтуют. Хотят палить не по Зимнему, а по Смольному.

— По нам?

— Ага!

— Да расскажите по порядку! — рассердился Владимир Ильич.

И Зиновьев рассказал…

Оказалось, что матросам с крейсера «Аврора», который должен подать сигнал к началу революции, не заплатили за аренду броневика, с которого Владимир Ильич выступал в апреле. То ли не рассчитали, то ли забыли, то ли заиграли деньги.

Этот броневик моряки купили вскладчину у пехотинцев, чтобы из порта ездить в город за водкой.

Один на всех не принесет, посылать сразу несколько человек нельзя из соображений боеготовности — время, как-никак, военное. Да и водку мародеры могут отнять. А с броневиком самое оно.

И вот теперь моряки, если не погасить долг, отказываются участвовать в революции. И еще грозятся стрельнуть в противоположную сторону.

Поэтому Зиновьев и Каменев и сражаются в карты, чтобы подзаработать деньжат и расплатится с матросами.

— Непорядок, — согласился Владимир Ильич, выслушав рассказ. — Вопрос надо решать.

— Надо! — подтвердил Зиновьев.

— Только об этом и думаем! — вздохнул Каменев.

— Вот что: бросайте карты. Тут надо действовать по-другому.

— Да! Да!

Соратники дружно скинули карты на стол. Незнакомцы попытались что-то сказать. Дзержинский вытащил из-за пояса маузер и посмотрел на свет в дуло. Чужие быстро ретировались.

— Спасибо! — с чувством поблагодарил командира Каменев.

— За что? — удивился тот.

— Да мизерок-то у меня ловленный. Вся пика легла на одну руку. Паровоз!

 

Выстрел «Авроры»

Если глянуть на географическую карту Российской империи, то видно, сколько ж в ней синего цвета! Это все вода, и в каких количествах!

На севере и востоке — аж целый океан. На западе и юге — моря. А еще и реки! И куда они только не текут! И на юг, и на север, и на запад, и на восток. А еще ведь есть и озера. Например, Байкал в Сибири. Или Тропаревское — в Москве.

А там, где вода, обязательно ищи плавучее средство: шхуну, крейсер. Или — лодку, возможно — подводную.

При таком водяном изобилии вовсе не удивительно, что во многих крупных исторических событиях, присутствует обязательно и вода, и корабль. Что и имело место в одна тысяча девятьсот семнадцатом году.

Что произошло двадцать пятого октября семнадцатого года — знают все. Произошла революция. С чего все началось — тоже известно. Началось все с холостого выстрела крейсера «Аврора».

А дальше начинаются вопросы.

Почему это «Аврора» начала стрелять? Да еще по городу? Это ж не полигон на Балтийском море, не маневры, и врагов там не видать.

А коль уж пальнула, то почему холостым? Идет война, боевой корабль, на страже, защищает город, а он — холостым. Почему пушка-то разряжена?

Корабль сам по себе не стреляет. Даже если он крейсер. И матросы сами это сделать не рискнут. Все ж — боевая единица, дисциплина, подчиненность. Нужна команда.

Так кто же дал команду на выстрел? Исторического масштаба должен быть человек. Фигура! Личность! А о нем никто, нигде и ничего. Почему?..

Когда Владимир Ильич узнал про историю с недоплатой морякам, он решил лично отправиться на крейсер. То ли хотел сэкономить деньжат, то ли познакомиться с революционными бойцами. И он предложил:

— Давайте-ка я вместо денег расскажу им ихнее будущее.

— Гадать будет? — поинтересовались матросы, узнав о задумке.

— Нет, предсказывать.

— По картам или по руке?

— Диалектическим методом.

Вот на эту диковину мореманы и повелись. На возвращенные деньги можно было купить хлебного вина и быть пьяными и счастливыми целый день. Но один. И с головной болью потом.

Зато взамен денег и вина можно было узнать свою судьбу. Причем каждому. Да еще и таким особым способом — диалектическим. Кто ж от этого откажется? Тем более что у моряков накопилось много вопросов про последствия революции.

Они слышали, что после революции все будут раздавать и делить: землю — крестьянам, фабрики и заводы — рабочим. А вот что должно отойти им, морякам?

Если корабль, то как его делить на всех? Кому пушку? Кому камбуз? Гальюн?

Или взять морской участок? Как его промерять и метить? Ведь если даже поставить буйки, в шторм их снесет.

Или: может ли балтийский матрос взять кусочек Черного моря? Или Каспийского?

А еще: если вместо моря взять рекой? И там, и там ведь вода.

Словом, вопросы накопились.

В назначенный час матросы побрились, помылись, оделись в чистое и стали ждать.

Владимир Ильич отправился на встречу из дома. Перед этим он плотно поужинал. И сделал это крайне неудачно. Еду приготовила Надежда Константиновна, которая хозяйкой слыла неважнецкой и сама все сваренное ею называла мурой.

В тот вечер мура случилась из гороховой каши, квашеной капусты и кислого молока.

Естественно, возникли процессы. Пока Владимир Ильич добирался до порта, он себя не ограничивал.

— Силен ты, батя, духом! — уважительно заметил извозчик при расставании.

— А что?

— Устроил мне настоящий пир духа!

На корабле Владимира Ильича завели в кают-компанию. За дорогу его отпустило. И он как всегда азартно и с вдохновением стал описывать прелести коммунизма, рожденного революцией и пролетариатом, частью которого, безусловно, являлись матросы.

С места в карьер, легко и без раздумий ответил он на вопросы.

— Как делить корабль?

— Все будет общее. Корабль — общий. Хочешь — иди в камбуз обедать. После — стреляй из пушки. Приспичит — шагай в гальюн.

— А море?

— И оно будет общее. Для всех. Нужна вода — взял ведро и зачерпнул. Задумал поплавать — нырнул. А решил рыбки наловить — взял удочку и рыбачь.

— Вот оно как! — удивились простоте решения морские люди. — Так это и сейчас можно.

— Сейчас нельзя. Вы же на службе! Полная готовность! Революция — впереди!

Владимир Ильич, как обычно, увлекся сам, активно жестикулировал руками и энергично крутил туловищем и головой в разные стороны.

От этих гимнастических движений у него проснулось нечто, дремавшее внутри. Он долго крепился, а когда стало невмоготу, предложил:

— А не ознакомиться ли с боевой мощью вашего корабля?

— Отчего ж!

Все гурьбой высыпали на палубу. И стали наперебой объяснять гостю тактико-технические характеристики орудий.

— А как они стреляют?

— Надо дернуть за веревку.

— За эту?

Владимир Ильич ухватил веревочку и неожиданно поскользнулся. Веревочка дернулась.

И тут как бабахнуло!..

Солдаты, услышав долгожданный сигнал, ринулись на точки отоваривать декреты. В Зимнем задержались — им никто не хотел ставить печать.

А Александр Федорович Керенский, который по привычке прогуливался в женском платье, вообще хотел сбить их с верной революционной дороги.

— Ах, мальчики, вам туда! Я здесь кастелянша.

И указал рукой на Бадаевские винные склады. К счастью, тут появился с печатью припозднившийся матрос-партизан Железняк. Он вернул все в правильное русло.

Солдаты бросились по другим точкам — вокзалам, почтам, телеграфам. Гражданские, видя, что началось, дружно двинулись на штурм кабаков и винных лавок. И тоже побежали по солдатским точкам: одни сообщать родственникам и звать их на помощь, другие — уезжать на поездах с добычей.

Вот так и свершилась Великая Октябрьская…

Историки писали позже, что выстрел с «Авроры» был холостым, якобы потому что пожалели город. И только матросы с крейсера недоумевали:

— Как же пушка стрельнула, если дернули за веревку, на которой боцман кальсоны сушил?

Феликс Эдмундович им потом все объяснил.