Феликс Эдмундович

Если хотят что-то сказать об одинаковом и одновременно разном, то на язык сами просятся поговорки: два сапога — пара и муж и жена — одна сатана.

Сапоги служат одной цели. В этом их одинаковость. Но носят их на разные ноги. Вот вам и непохожесть.

То же насчет супругов. Различие в том, что они мужчина и женщина. А вот думать и действовать могут схоже.

Это все верно и справедливо. Но до определенных условий. Обувка может быть непарной. И тогда ни о какой одинаковости речи идти не может.

То же насчет супругов. Сегодня они муж и жена, а завтра развелись. И уже чужие люди, ничего общего.

Так что это сочетание одинаковости и различия в чем-то легко разрушаются.

Но есть в природе особая вещица, которая эти качества сохраняет ну при любых условиях.

Помнится, в детстве мне подарили замечательную игрушку — магнит.

Она была похожа на подкову. Одна ее часть изображала северный полюс и была выкрашена в синий цвет. Другая — южный и цвет имела красный. Граница цветов проходила ровно посередине магнита.

Взрослые меня предупредили, что по отдельности полюса не существуют. Во что я в силу юного возраста и отсутствия физических знаний, разумеется, не поверил. И взялся доказать взрослым их неправоту.

Не буду описывать, сколько на это было затрачено усилий. Детское здоровье, огромный энтузиазм и полное незнание физики помогли мне справиться с одной частью задачи — распилить железку.

Каково же было мое удивление, когда обнаружилась абсолютная бессмысленность моих усилий. Вместо отдельных северного и южного полюса я получил два новых магнита, на концах которых образовались все те же два полюса. Разочарование было велико!

Внутренний голос остановил меня от продолжения эксперимента. А позже, в школе мне объяснили всю глупость затеи.

Спрашивается, к чему все эти рассуждения о невозможности достичь недостижимого? Про сходство и единство?

Да потому что именно так можно представить взаимоотношения в революционной паре: Владимир Ильич — Феликс Эдмундович. Именно такие мысли приходят в голову, когда ставишь их рядом. И обоюдное сходство, и различие, и неразделимость их — как в полюсах магнита.

Они и революционеры, и марксисты, и строители нового строя. Оба сидели за свои убеждения. У обоих неясности с образованием. Оба вышли из приличных семейств.

А различие, если это можно считать различием, только в том, что один — порождал врагов и недоброжелателей, а второй — их ловил и казнил.

И разделить их невозможно!

Феликс Эдмундович, безусловно, был одним из ближайших соратников вождя. Он и пережил его ненадолго. Как верный пес он затих и угас без своего хозяина.

Да, не сложилось у него с образованием. Да, провел лучшую часть жизни в тюрьмах и ссылках.

Но какой путь! Какой славный путь он проделал! Как вырос человек!

Когда-то скромный уничтожитель мух в марксистском кружке, он превратился в руководителя мощного чекистского клана, беспощадного врага всех врагов целого государства.

И это было не все, далеко не все, чего он достиг.

Какие бы задачи не ставила перед ним партия, он все их успешно решал.

Электричество — пожалуйста! Дети и подростки — без проблем! Культура, вроде бы ЧК и культура, что может быть между ними общего? Ан, глядишь, он и тут находил свой особый подход. А чего стоит возвращение вождя в лоно революции? Ведь могли рухнуть все ее завоевания!

Умный человек после сказанного воскликнет:

— Да он настоящий универсал! Талант! Гений! Революционный Леонардо да Винчи!

Какой там да Винчи! Подымай выше!

Леонардо — человек был суетливый, разбрасывался, то одним занимался, то другим. Никакой цельности в нем не наблюдалось.

А вот глава ЧК, зная и умея разное, бил в одну точку. Сильно, наотмашь, без промаха. Все у него подчинялось одной главной цели — найти и уничтожить врага.

Леонардо да Винчи можно представить как обработанный алмаз — бриллиант, каждая грань которого, это свой особый талант.

Бриллиант — вещица красивая. На свету блестит, сверкает. Но что от него в жизни толку? Безделушка!

А вот Феликса Эдмундовича можно принять за увеличительное стекло, за лупу. И вроде бы неказистая штуковина, а чрезвычайно полезная. Через нее можно разглядеть разное мелкое, невидимое простым глазом. А сфокусировав ею солнечные лучи, можно разжечь огромный костер. И даже устроить пожар.

Если принимать Феликса Эдмундовича за лупу, то становится понятно его основное качество — умение в любом человеке выявить и установить врага.

Врагов он делил на три категории. Враги бывают явные, тайные и скрытые.

Явные враги — это те, которых можно определить с первого взгляда.

Враги тайные — это те, кто прячется, маскируется, ловчит. С их выявлением нужно повозиться.

Но самый опасный и страшный враг — это враг скрытый.

Такой враг никак себя не обнаруживает. Он ведет себя как нормальный обычный гражданин. Он учится, работает, читает газеты и регулярно посещает профсоюзные собрания.

Он не совершает противозаконных действий и поступков. Все вокруг считают его честным и порядочным человеком.

Мало того. Он и сам не считает себя врагом. У него в этом нет ни капли сомнения.

И так он может прожить весь отпущенный ему срок.

Только это ровно ничего не значит.

На самом-то деле это и есть самый коварный враг. Просто до поры до времени не сложились условия для выявления его вражеской сущности. И он себя никак не проявляет. Его не за что зацепить. Не на чем подловить и поймать.

И только железного Феликса и его могучую команду никогда не удается ни провести, ни обмануть.

Его люди умеют заглянуть в душу и обнаружить в ней тайное и скрытое. А потом вывернуть наизнанку перед всеми эту гаденькую подлую душонку, обнажить грязное нутро с давним застарелым нарывом. И вскрыть его, заставив мерзавца орать и биться, и плакать. И в брызгах соплей и слюней признаваться, признаваться, признаваться!..

Это — высший пилотаж! Труднейшая работа! Сложнейший процесс! Питомцы гнезда Феликса справлялись с этим блестяще.

А дальше — технические процедуры. Подписание бумаг, признание, раскаяние, суд. И беспощадная стальная гильотина вздымалась над головой перерожденца…

Как же он до этого дошел?..

Из детских лет маленького Феликса сохранилось немного. Родом он был из мелких польских панов — шляхтичей.

Контингентец небольшой. Но сильно гордый. Штаны — в заплатах, рубаха — рваная, на ногах — обноски. Зато гонора — как у короля. Это он впитал с молоком матери:

— Солому ешь, фасон держи!

Давно это было. Что-то утеряно, что-то не сохранилось. И очевидцев давно уже нет.

Но все-таки дошли до нашего времени кое-какие фактики о юных годах Феликса. И даже еще чуть раньше.

Якобы маменька, будучи им беременной, свалилась в подвал. Вроде бы при этом она и сама не повредилась, и ребенка сохранила.

Правда, родился он раньше срока. Связано ли это с неудачей матушки или нет — никто такой связи не искал. Но фактишко этот возьмем на заметку.

А как вам такой эпизодик?.. В первом классе маленький Феликс просидел аж два года. Тоже вроде бы прошло без последствий. Но — учтем, учтем…

И, если эти наблюдения взять вместе и сложить, то следующий факт, а точнее не факт, а целое событие, воспринимается уже как закономерность.

Речь вот о чем.

Это когда юный гимназист Феликс вместо сдачи экзаменов за выпускной класс рванул в революцию. Что им двигало — желание как можно быстрее улучшить жизнь рабочего класса или страх перед возможным фиаско на экзаменах — неизвестно.

Поговаривали, что у него с грамотой имелась проблема. Мол, он даже не все буквы свободно определял. Другие ссылались на его якобы нежелание учиться. И даже указывали на неспособность к обучению.

Только зряшные все эти злопыхания. Пустые и напрасные. Это может и не ограниченность ума вовсе, а наоборот — дальновидность. Уменье различить в туманном будущем детали и мелочи. Он, может, видел то, что другим не дано.

Революция — это рождение нового мира. И как знать, сохранятся ли в этом преображенном мире старые знания? Удержатся ли, к примеру, законы Ньютона или таблица умножения, или азбука — это еще очень и очень большой вопрос.

И зачем же за зря обременять себя лишними и ненужными знаниями?

 

Железный человек

Железным Феликса Эдмундовича прозвали еще при жизни, когда он не был памятником.

Одни полагали, из-за твердости и несгибаемости спины в результате остеохондроза. Другие шутили, что, мол, гемоглобина в крови много. А гемоглобин — это железо. Третьи намекали на испорченные зубы в металлических коронках. И все утверждали, что это народное творчество.

А это все вовсе не так. На самом деле все обстояло иначе. И у прозвища есть конкретный автор — Яков Михайлович Свердлов, глава ЦИК.

На одном из заседаний Совнаркома он почувствовал, что его неудержимо тянет к соседу, главе ЧК Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Влечет безостановочно, прямо со стулом. Заметно было, что и тот испытывает нечто подобное.

Конечно, оба состояли в одной партии, трудились на одинаковых руководящих должностях, исповедовали одни принципы и были близки по возрасту. Словом, было у них много общего. Но не до такой же степени, чтобы прямо у всех на глазах, публично стремиться друг к другу.

Якова Михайловича так повело, что качнуло.

И тут у него из кармана выпал магнит. Этим магнитом глава ЦИК извлекал гривенник, который перед заседанием завалился у него в щель в кабинете.

Магнит не упал на пол, как можно было ожидать. Он по сложной дуге полетел к главному чекисту и прилип к его френчу. При этом встречное движение партийных вожаков прекратилось.

— Да вы, я гляжу, железный человек! — пошутил Яков Михайлович.

— Это ключи от сейфов и кабинетов, — пояснил Феликс Эдмундович комиссарам и действительно вытащил из кармана связку ключей.

Только магнит остался на месте.

— А, чуть не забыл — табельное оружие!

Он достал два вальтера, браунинг, наган и длинный черный парабеллум. Но и после этого магнит не отлип.

— А-а!..

Он принялся извлекать из одежды разнообразный рабочий инструмент: пассатижи, кусачки, молоток с набором гвоздей и электропаяльник со шнуром и вилкой. Лишь после этих манипуляций магнит свалился на выложенную кучу.

— Осваиваете пролетарские навыки? — ухмыльнулся Троцкий.

— Осваиваю! — буркнул глава ЧК, выразительно сверкнув глазами в сторону Свердлова.

С этого дня Феликс Эдмундович так и стал зваться — железным.

А Яков Михайлович Свердлов вскоре стал кашлять и умер. Говорили, что от испанки. Никто и не удивился. Все знали, где Яков — там женщина.

 

Чистые руки

Врагов у революции было несметное количество. Появлялись они как грибы после дождя: не успевали выкосить одних, как возникали другие.

Феликс Эдмундович, главный страж революции, трудился без отдыха. Заметил это и пролетарский вождь.

— Что-то, батенька, у вас вид усталый? — участливо спросил он, увидав соратника в коридорах Кремля.

— Работаю, — скромно ответил тот.

— А что это у вас за бурые пятнышки на руках? — лукаво осведомился глава государства.

— Да это… так… — смутился Дзержинский, пряча руки за спину.

— Поди, ржавчинка? Слышал, вас железным человеком величают! — по-доброму улыбнулся Владимир Ильич.

— Шутят, — ответил глава ЧК.

— А зачем это у вас на голове лыжная шапочка? Лето ведь!

— Ношу… Голова мерзнет, — пояснил Дзержинский.

— Стало быть, холодная голова?

— Вроде того.

— А френч почему с левой стороны прожжен? Сердце горячее?

Тот в ответ пробормотал нечто невразумительное.

Нарком просвещения Луначарский поведал Владимиру Ильичу на ушко:

— С допроса он. С врагами беседовал.

— И что же?

— Увлекся, снял китель и нечаянно положил на него горячую папиросу.

— А шапка? Зачем шапка?

— Он на службе всегда в ней. На лицо натянет, одни прорези для глаз — его никто не узнает.

— И зачем это?

— Маскируется. Вы же знаете, сколько у нас врагов среди своих.

— Знаю. И не понимаю: что же здесь стесняться? С врагами революции нужно обращаться по всем требованиям пролетарских норм. В товарище Феликсе каждый должен видеть пример для подражания. Именно таким и должен быть настоящий чекист — холодная голова, горячее сердце и — всенепременнейше! — чистые руки… Кстати, — он обратился к главному чекисту, — возьмите у товарища Цюрупы сто килограммов хорошего хозяйственного мыла.

— Зачем?

— Пусть умоется весь ваш личный состав, товарищ Феликс Отмутузович.

 

Кожаная тужурка

Феликс Эдмундович Дзержинский в своей революционной среде слыл известным модником. Брюки он гладил, сапоги чистил ваксой, бородку стриг на конус и имел специальную расчистку для удаления угнездившихся в растительности насекомых и остатков еды.

После отсидки он непременно посещал баню, парикмахерскую и обязательно покупал новую одежду. Любил в одежде выделяться и носить то, что не было ни у кого.

Выглядел он всегда вальяжно. Вид имел ухоженный. Его даже часто принимали за переодетого жандармского офицера.

И после революции он своим привычкам красиво одеваться и отлично выглядеть не изменял.

Тем удивительнее было наблюдать его на самом известном памятнике на площади. Если кто не помнит — он стоит там в полный рост, в длинной до пят шинели.

Почему стоит — понятно. Он — страж. А стражу положено стоять. А вот почему на нем такая диковатая одежда — вызывает вопросы. Шинелька-то вроде и обычная, но какой длины — в пол, в землю.

Ходить в ней крайне неудобно — и грязнится на ходу, и в полах можно запутаться и упасть. И не ревматик, чтобы ноги постоянно в тепле держать. Да и не сморчок, не шибздик, чтобы длиной рост увеличивать.

Ну и скажите, пожалуйста, — зачем она такая?..

Как-то Феликс Эдмундович появился в Кремле в черной кожаной куртке. Обновка отливала на свету стальным блеском. Круглые черные пуговицы походили на наставленные в упор пистолетные дула.

— Превосходная вещица! — оценил обновку Владимир Ильич. — И где это, батенька, вы ее раздобыли?

— С оказией, — уклончиво ответил главный чекист, отводя глаза в сторону.

— Эксанули, небось, какого-нибудь недобитого буржуя? — сощурил глаза пролетарский вождь.

— Да я это… того…

— А вы не смущайтесь, — поддержал чекиста Лева Троцкий. — Если и сняли с кого — это ваша работа.

— Это из Турции… Привезли, — гнул свое железный человек.

— Феликс Эдмундович, — подкатила к нему молодая революционерка Лариса Рейснер, — а вас не затруднило бы?..

— Что?

— Очень хотелось бы такую. Она такая удобная.

Лариса Рейснер смело погладила грозу врагов революции по плечу.

— Могу содействовать в приобретении, — огладил бородку польщенный чекист, с удовольствием рассматривая юную соратницу.

Льву Давыдовичу это сильно не понравилось. Он сам имел виды на барышню. Хотел передать ей свой революционный опыт и научить стрелять из большого парабеллума. Чтобы воспитать в ней настоящего бойца за счастье трудового народа.

А тут этот памятник вмешался.

Поднимать бучу Троцкий не стал. Попозже он подошел к Владимиру Ильичу.

— А не замутить ли нам революцию на Туретчине?

— Зачем нам, дружочек, чужая земля?

— Там прекрасные курорты. Можно послать на отдых активных партийцев.

— Это можно делать и сейчас.

— Сейчас — нельзя. Они проникнутся тлетворным влиянием капитализма и переметнутся на сторону наших идейных врагов.

— Что вы, батенька, предлагаете?

— А что, если послать туда наших бакинских товарищей? Комиссаров? Человек двадцать шесть?

— Под каким предлогом?

— Якобы для проведения торговых операций. С деньгами.

— Что ж, батенька, дерзайте! — благословил вождь.

Лев Давыдович собрал всю бригаду, что-то долго им втолковывал. Потом раздал деньги и лично усадил на поезд.

Лариса Рейснер заполучила от главы ЧК прекрасный кожан нежного коричневого цвета. Лариса сияла. Надежда Константиновна поджимала губы и отводила глаза в сторону. Роза Землячка шептала вслед юной партийке что-то неприличное. Правда, очень тихо.

Шли слухи, что Ларисе выписали бессрочный пропуск на Лубянку. Лев Троцкий гаденько улыбался в ладошку и голосом своих чувств не выражал.

Спустя некоторое время Троцкий встречал своих турецких подельников на вокзале. Бакинские комиссары в полном составе высыпали на перрон с огромными парусиновыми баулами.

— Ну как?

— Все в порядке.

Баулы погрузили в грузовик. И уже на следующий день весь личный состав ЧК щеголял в новеньких кожаных куртках.

Лариса Рейснер рыдала навзрыд. Страж революции метался по Кремлю:

— Расстреляю всех!

Он ворвался в кабинет вождя революции злой, взбудораженный, с трясущимися губами.

— Государственный переворот? Белые в городе? — встревожился Владимир Ильич.

— Негодяй! Подлец! Мерзавец!

— Кто?

— Троцкий.

— Да что случилось?

Дзержинский путано и сбивчиво рассказал о происшедшем.

— Стоп! Стоп! Кажется, я понимаю. Тужурки похожи на вашу?

— Ну да!

— И что тут плохого? — удивился Владимир Ильич. — У чекистов будет своя униформа.

— А то… — начал было Феликс Эдмундович и смолк.

Вот после этого случая Феликс Эдмундович и стал носить свою знаменитую долгополую шинель. В этот раз повторить его уже никто не мог. Потому что ходить в такой шинели было совершенно невозможно.

Только Феликсу Эдмундовичу в этом не было нужды. Передвигался он на автомобиле. На митингах — стоял. На заседании Совнаркома и у себя на Лубянке верхнюю одежду снимал. И оставался в военном френче, хотя никогда в жизни не служил в армии.

Лариса Рейснер интерес к нему и к кожанке потеряла. И курточка, которая едва не сгубила ее неокрепшую душу, сделалась обязательным атрибутом чекистской братии.

Судьба двадцати шести бакинских комиссаров тоже известна. Она печальна. Говорили, что их расстреляли белогвардейцы. Но ходили слухи, что они пытались умыкнуть баулы с турецким товаром.

 

Феликс и дети

Казалось бы, Дзержинский и дети — ну что тут может быть общего?

Дети — они и есть дети. А Феликс Эдмундович — серьезный человек, глава чрезвычайной комиссии. Ловит и казнит врагов революции. Поле деятельности здесь немереное. Вот, говорят, поскреби русского и обязательно найдешь татарина. А Феликс Эдмундович с помощниками мог поскрести любого — и обнаружить в нем врага. Сколько людей, столько работы! Ну при чем тут дети?

А он и к этому руку приложил…

Война, революция разрушила семьи и выплеснула на улицы беспризорных ребятишек. Нетрезвые, плохо одетые, с папироской в зубах они бесцельно бродили по улицам и задирали прохожих.

Надежда Константиновна Крупская, как опытный педагог, по-своему боролась с этим явлением. Она писала толстые научные труды по этому вопросу. Беспризорники их не читали, а Владимир Ильич отмахивался от супруги:

— Некогда!

И действительно — дел было невпроворот. Привалило добра — и нужно было правильно им распорядиться: что-то оставить здесь, что-то переправить через границу. И поделить без обид.

По заведенной еще за границей привычке Владимир Ильич любил вечером перед сном прогуливаться вокруг дома. Он шел по Александровскому саду, когда его остановили трое беспризорных подростков.

— Дядя, дай закурить! — вежливо попросили они.

— Курить — вредно! — наставил их пролетарский вождь. — Одна капля никотина убивает лошадь.

— Мы не лошади, — возразили те. — Ты, дядя, не крути! Дашь или не дашь?

— У меня нет! Я не курю!

— Дай денег. Мы сами купим.

— И денег нет. Вот! — он вывернул наружу пустые карманы.

— Странный ты однако, дядя! — удивилась уличная шпана. — Дай тогда пальто.

— Зачем?

— Поносить. До понедельника.

— Не могу. Последнее пролетарское пальто. В чем я завтра выйду на субботник?

— У тебя ж еще пиджак и жилетка.

— Если я в таком виде появлюсь на субботнике, то отдельные товарищи сочтут, что я противопоставляю себя рабочему классу.

— Так ты дашь или не дашь? — удивились хулиганы.

— Могу предложить только нижнее белье. Но его надо в стирку — ношу уже две недели.

— Я свой клифт второй год таскаю!..

— А ну сымай все!..

И малолетние преступники оравой двинулись на вождя.

В Кремль Владимир Ильич прокрался тихо и незаметно, прикрывая срамное место обеими руками.

Натянув женин халат, он тотчас вызвал к себе Феликса Эдмундовича.

— Как вы относитесь к детям? — спросил он у соратника, быстро расхаживая по кабинету.

— Да как вам сказать… — задумался тот, пытаясь сообразить, как ответить.

Сказать, что любишь — могут понять неправильно. Сказать, что нет — тоже не по-пролетарски, дети — наше будущее. И он нашелся:

— Что я, извращенец какой-то!

— Замечательно! Именно такой человек и нужен сейчас нашим детям.

— Что случилось, Владимир Ильич? — забеспокоился тот.

— Преогромнейшая проблема! Чрезвычайно высокая детская беспризорность! Это уже не дети. Это источник будущей преступности — черенки, саженцы, посадочный материал.

— И что делать?

— Бороться, батенька, непременно бороться! Партия поручает вам возглавить борьбу с этим позорным явлением.

— Да я даже не знаю…

— И не нужно знать. Нужно действовать. Архиважно в кратчайшие сроки ликвидировать проблему.

— Но как?

— Как умеете.

— Можно организовать для них лагерь?

— Это мера перевоспитания взрослых людей.

— Ну, первый. Профилактический. Чтобы знали, что их ждет во взрослой жизни.

— Первый лагерь!.. А знаете, батенька, в этом есть разумное зерно. Пусть знают. Это важно. Кстати, первый — это пионер. Давай-ка назовем эти лагеря пионерскими…

— Можно.

— А детей — пионерами. Настроим для них лагерей.

— И проволоки колючей меньше пойдет.

— Почему это?

— Так дети ж! Ростом ниже, заборы — меньше.

— А вот это, батенька, неправильный подход. Не большевистский. Мы должны не лакировать действительность, а готовить детей к реальной жизни… Три метра! И никакой экономии!

— Есть!

— И, пожалуйста, часовые на вышках, овчарки по периметру!..

— Будет сделано!

— Да, если обнаружите мою одежду, верните только пальто. В костюме подкладка рваная. И обшлага отрепалась. А нижнее белье мне все равно велико. Да и дыра в кальсонах.

 

Аппассионата

Большую часть своей сознательной жизни Феликс Эдмундович провел в тюрьмах и ссылках. И это наложило свой отпечаток.

Он прекрасно умел наладить отношения с вертухаями и сокамерниками, свободно ботал по фене, знал, как отправить маляву и твердо верил в ученье Маркса, беря пример с Владимира Ильича. Еще он сам читал и писал, пел революционные песни и мог нарисовать мелом на заборе проклятие царскому режиму.

И, конечно же, главное его уменье заключалось в том, что он мог легко, навскидку определить врагов и знал сто самых разных способов борьбы с ними.

По понятным причинам культурное освоение действительности у него хромало. По культуре он был слабоват. Что отнюдь не умаляло его деловых качеств.

Как-то после заседания Совнаркома, припозднившись, глубоким вечером Владимир Ильич поделился с соратником:

— Так хочется, батенька, увидеть игру на рояле. Послушать Бетховена.

— Рояль мы найдем, — заметил Феликс Эдмундович. — И барышня есть одна. Артистка. Вера Холодная. Вот только сомневаюсь — справится ли?

— А что?

— Так баба ж! Как она на рояль заберется? Крышка-то скользкая.

— Ха! Ха! Ха! — залился смехом вождь. — Да вы, я гляжу, батенька, совсем заработались. Музыкант нужен! И не вздумайте искать Бетховена. Он давно умер.

— Да, немножко притомился, — согласился главный страж революции. — А! Есть один еврейчик. Он как раз умеет на рояле.

— А не поздновато ли? — усомнился вождь. — Все-таки два часа ночи.

— Разбудим.

— А заартачится?

— Арестуем!

— А не захочет играть?

— Расстреляем. Вместе с семьей.

— Экий вы, батенька, кровожадный. Лучше пообещайте ему что-нибудь доброе.

— Будет сделано.

Рояль оказался неподалеку, в кустах. И пианиста доставили быстро.

— Изя! — представил гостя страж революции.

— Исаак Гольденвейзер, — сдержанно поклонился тот.

— Замечательно, товарищ Исаак! Хотелось бы послушать в вашем исполнении бессмертные произведения композитора Бетховена.

Гость снова вежливо наклонил голову.

— Прошу! — Владимир Ильич жестом пригласил музыканта к инструменту.

Тот устроился на табурет, открыл крышку рояля и быстро пробежался по клавишам, проверяя настройку. И заиграл.

Владимир Ильич откинулся в кресле и закрыл глаза. Феликс Эдмундович вставил в уши тампоны, чтобы не рассеивалось внимание, и следил за пальцами пианиста. В дверях застыл чекист с расстегнутой кобурой.

— Еще, пожалуйста! — попросил вождь, когда музыкант остановил игру.

Феликс Эдмундович кивнул головой в подтверждение просьбы. И Исаак Гольденвейзер продолжил.

Владимир Ильич, не открывая глаз, чуть покачивал головой. Руки его свободно лежали на подлокотниках кресла. Он полностью отдался музыке.

Феликс Эдмундович не сводил глаз с музыканта. Часовой в дверях не шевелился.

Холодный рассвет вполз в пустые кремлевские покои. По коридору застучали шаги первых служащих.

— Достаточно! — Владимир Ильич остановил игру.

Музыкант снял руки с клавиш и осторожно закрыл крышку.

— Браво, браво! — захлопал в ладоши вождь, открывая глаза. — Спасибо, батенька, порадовали. Премного благодарен, столько чувств, эмоций, экспрессии! А, Феликс Эдмундович? — обратился он к соратнику.

— Ага! — подтвердил тот, вытаскивая из ушей тампоны.

— Скажите-ка батенька, — поинтересовался Владимир Ильич, обращаясь к музыканту, — Феликс Эдмундович ведь наверняка пообещал вам что-то хорошее?

— Пообещал, — бесцветным голосом сообщил тот.

— А что?

— Да… — начал было музыкант, но глава ЧК прервал:

— Человек все ночь работал. Надо бы ему отдохнуть.

— Верно, верно! Совершенно не возражаю. Отдыхайте, товарищ!

Сотрудники Дзержинского унесли рояль и увели музыканта. Владимир Ильич снова обратился к соратнику.

— Ну-с, батенька, рассказывайте!

— Что?

— Он так вдохновенно играл!.. Что же вы нашему артисту пообещали хорошего?

— Да как вам сказать… — задумался соратник, нагибаясь за неожиданно выпавшим из кармана электрическим шнуром с оголенным концом. — В общем, он нам сегодня не понадобиться.

И он возвратил провод на место.

 

Спасение вождя

Случались в истории революции весьма сложные моменты. Когда будущее висело на волосе. И запросто могло обрушиться. И роль Феликса Эдмундовича в противостоянии такой вероятности раскрыта еще мало. А ведь и революция могла пойти прахом, не вмешайся он лично…

Итак, революция свершилась. Партия взяла вверх. Дело жизни Владимира Ильича было выполнено. Цель — достигнута. Можно было почивать на лаврах. И уделять больше внимания личной жизни.

Был у пролетарского вождя один грешок. И звали его Инессой Арманд. Знали ли про его шалости сподвижники? Да, знали. И по-мужски относились к этому весьма снисходительно. Кто без греха?

Партийцы-то свое тоже не упускали. У Троцкого была вторая жена. Бухарин женился на молоденькой. А уж про похождения усатого кавказца слышал всякий — у него во всех ссылках обнаруживались дети.

Знала ли о проказах своего супруга Надежда Константиновна? Или не ведала? Сложный вопрос…

Но мудра, очень мудра была офицерская дочь!..

Она то ли не замечала, то ли делала вид, что не замечает, а может по женской своей хитрости не придавала происходящему никакого значения.

Ведь что русской бабе от мужа надо?.. Чтоб приносил зарплату, ночевал дома, не пил, не дрался, не буянил. Что б положение в обществе имел. И все это у нее было. Чего ж еще желать женщине в браке?..

Но как-то незаметно, исподволь поведение вождя стало соратников напрягать. Нужно рулить страной, вести, как говорится, корабль правильным курсом, а кормчий от этих задач категорически уклонялся.

Жене говорил, что у него пленум, народным комиссарам, что готовится к партконференции, а сам с Инессой уединялся где-нибудь на конспиративной квартире и расходовал революционные силы не по назначению.

На совещаниях у него внимания никакого. Свою рассеянность и не скрывал:

— Думаю о мировой революции!

А сам прикидывал, где бы с подругой пересечься.

Кто не все знал, удивлялись:

— Что это с вождем твориться? Ни советов, ни тезисов, ни наставлений. Как будем жить дальше?

Среди ближайших соратников возник ропот. Правда, тихий и негромкий. Впрямую сказать вождю боялись — вдруг включит в расходную ведомость к Феликсу Эдмундовичу?

Вот тогда он и сам забил тревогу:

— Вождь гибнет! Его от этой бабы спасать надо!

— Оторвать от ведьмы!

— Уничтожить вампиршу!

— Нам без его мыслей и идей революцию не удержать!..

Был немедленно разработан план возврата вождя в лоно марксизма. Осуществить его и поручили товарищу Дзержинскому.

Он долго о чем-то беседовал с Надеждой Константиновной, пока та, наконец, не согласилась:

— Ладно. Я помогу.

И вскоре у нее состоялся с мужем крупный разговор.

— Володя, почему ты с Инессой постоянно запираешься в комнате?

— Чтобы не отвлекали. Я лучше сосредотачиваюсь.

— Вы чем там занимаетесь?

— Моей пиской.

— Что?

— Я диктую, она пишет.

— А почему, когда я зашла, на полу валялись ее трусики?

— Это были твои трусики, Надюша.

— Мои — на мне.

— Запасные. Они выпали из шифоньера, когда я полез за носовым платком.

— Они на три размера больше моих!

— Может быть. Это наша доля с экса у одного замоскворецкого купца.

— Скажи, а почему у Инессы Арманд пятеро детей, а у нас ни одного?

— Мы — революционеры, отдаем все силы борьбе за счастье трудового народа. А у Инессы муж далек от наших идеалов. Живет для себя.

— А почему дети похожи на тебя?

— Ничего удивительного. Мы люди одной расы, генотипа, воспитания, образования. Питания, наконец. Естественно, что каждое следующее поколение похоже на предыдущее.

— На тебя, на меня, на Феликса Эдмундовича?

— Да, да, да! Совершенно верно.

— Теперь понятно, почему трое — вылитый Феликс.

— Как ты определила?

— Это же очевидно! Ручки — чистые, лобики — холодные, сердечки — горячие.

— Руки — помыли, лобики — с мороза. А как ты установила, что сердце горячее?

— По температуре. Под левой подмышкой она на один градус выше.

— Безобразие! Черт знает что! Больные, убогие дети! А Феликс! Каков Феликс!..

Владимир Ильич несколько дней не разговаривал с товарищем по партии. А на заседании Совнаркома объявил соратнику строгий выговор.

— За что? — опешил тот.

— За неправильное оформленные документы.

— Какие документы?

— Ман-да-ты! — с расстановкой ответил Владимир Ильич.

А с Инессой Арманд они поссорились и разошлись. Надежда Константиновна лично подобрала ему новую секретаршу.

Сама же Инесса вскоре умерла. От испанки.

— Как же такое могло произойти? — спросил потрясенный вождь у медицинского наркома Семашко.

— Ничего удивительного, — развел тот руками. — Блоха или вошь живет снаружи тела и легко устанавливается микроскопом. А возбудитель испанки — микроб. Он гнездиться прямо в организме и легко там прячется. Не будешь же резать живого человека!

— Живого — не будешь! — подтвердил Феликс Эдмундович, протирая платочком очки.

Вскоре они с Владимиром Ильичом помирились. И пролетарского вождя уже ничего не отвлекало от руководства страной.