Всадник без головы

Марксисты полагали, что революция — это вроде отрезания куска хлеба от буханки. Чикнули ножом и — пожалуйста: справа — ломоть, слева — буханка. С одной стороны — старое, с другой — новое. И граница проходит ровно по линии отреза.

Ан нет! В жизни получилось все не так. Если продолжать сравнивать с хлебом, то его не резали, а ломали. И делали это весьма неаккуратно. В результате в новом осталось старое. Или старое проникло в новое, не поймешь…

Большевики взяли власть в свои руки, а бандитские налеты на магазины и трактиры не прекратились.

Всадники на лошадях, с повязками на лицах грабили, избивали и уносились прочь. На месте не оставалось никаких следов, кроме конских выделений.

Чекисты с ног сбились. Хватали разных, задерживали, но все не тех.

— Как дела с поимкой преступной банды? — спросил Владимир Ильич у главы ЧК.

— Плохо, — честно признался тот.

— Позвольте, батенька, но вы уже докладывали о задержании преступников.

— Схватили. Да не тех.

— Вы же говорили, что они признались!

— Признались. И у них оказалось алиби: один находился на работе, другого соседи видели возле дома. А третий вообще только приехал из Тамбова.

— Где же они сейчас?

— Мы их найдем! Мы их непременно поймаем! — уклончиво ответил главный чекист, потрясая в воздухе кулаком.

— Может это авангард немецких войск прорвался в город? — предположил Владимир Ильич.

— Нет, — уверенно заявил Дзержинский. — До фронта далеко. Да и коней немцы не любят.

— Может Семен Буденный своих конников тренирует?

— Он на юге со своим воинством сражается.

— Ну, а есть на месте хоть какие-нибудь следы, улики, вещественные доказательства?

— Ничего! Ни документов, ни фотографий, ни записок! Один конский кал.

— Скажите-ка Феликс Эдмундович, а не приходилось ли вам в детстве читать роман Майна Рида «Всадник без головы»?

— Вы же знаете… Я с юных лет… С младых ногтей… Весь в революции…

— Да, да, батенька, помню. Все помню. Вы все по тюрьмам да по ссылкам.

— Читать было некогда.

— Тогда я вам расскажу сам. Сюжет-то несложный: человеку отрубают голову и сажают на коня. А перед этим он поменялся одеждой с товарищем. Головы нет, лошадь убегает. Всадника все принимают за того самого товарища.

— Сложная история. А кто враг? Лошадь?

— Здесь нет врагов, батенька. Всадника ошибочно определяют по одежде.

— А как надо?

— По ло-ша-ди!

— Не понимаю.

— Зная лошадь, можно установить хозяина.

— А как найти лошадь?

— По калу, батенька, по оставленному конскому калу. Помнится, он называется навоз. И он как раз присутствует на месте происшествия.

— Как же это практически осуществить?

— Раздайте образцы личному составу. Пусть опросят извозчиков, обойдут конюшни!

— Это же огромная работа!

— Ничего, батенька, страшного. У нас не калмыцкая степь с дикими табунами. Это город. Действуйте!

Не прошло и нескольких дней, как сияющий глава ЧК ворвался в кабинет начальника.

— Нашли! Нашли! Мы их нашли!

— Кто же это?

— Наш Коба со своими нукерами!

— Немедленно ко мне! — распорядился кремлевский вождь.

Едва недоумевающий Коба перешагнул порог кабинета, вождь коршуном набросился на него.

— Что же это вы, батенька, творите?

— А что? — удивился тот.

— Я про ваши разбойные нападения.

— Пополняю партийную кассу.

— Зачем? Если нужны деньги, можно взять их в банке.

— Так банк взять труднее!

— Ха! Ха! Ха! Банк теперь наш. И все в России теперь наше.

— И что же? Выходит, мои нукеры останутся без работы?

— Не волнуйтесь, товарищ Коба. У нас много врагов и от них надо защищать народное достояние.

— Ваше?

— Партийное. Впрочем. Это одно и то же.

 

Гроверные шайбы

Пчелке, муравьишке, какой иной мелкой бесполезной козявке в жизни легко. Они только народились, только появились на свет, а у них все в будущем ясно и понятно. Все расписано: и что делать, и как, и зачем.

Человеку посложнее. Вроде бы он и с мозгом рождается, но без всяких жизненных целей, навыков и ориентиров. Свободно только ест, пьет и испражняется. Всему остальному его приходится учить. Дело долгое, кропотливое. Но известное.

А вот с новым обществом — коммунизмом — одна большая загадка. Никто ничего не знает, спросить не у кого, что делать — сплошной туман.

Думали ведь как: совершили революцию, взяли власть в мозолистые пролетарские руки. А дальше все должно покатить. Как санки зимой с горочки. Или река — от истока до устья. Легко, непринужденно, само собой.

Ан нетушки! Не покатило!

Ведь по Марксу что выходило. Капитализм — это почти коммунизм. Только при капитализме прибыль от работы получает капиталист. А при коммунизме — она делится на всех. И переход от одного строя к другому известен — революция.

И вот революция произошла, строй сменили. Партийцы уже приготовились к дележу этой самой прибыли: запаслись счетами, надели нарукавники, чтобы пиджак не протирался, распределили своих людей по разным комитетам. А делить нечего.

Хозяйство все стоит. В стране разруха. Выходит, коммунизм еще надо строить. А как? И когда?

Почтальон носит письма. Шофер водит машину. Металлург варит сталь. Это понятно. Люди работают.

Спрашивается: брать ли это в зачет построения коммунизма? Если да, то почему они за это получают деньги? А если нет, то когда его строить — до работы или после? А если вместо — надо ли за это платить? И как платить: сдельно или повременно? А если будут лениться, расстреливать сразу или сначала сажать в тюрьму?

Вопросы, вопросы…

Ясно, что коммунизм — это в будущем. А что делать с настоящим? Заводы и фабрики стоят. Поезда не ходят. В магазинах пусто. В домах холодно. Никто работать не хочет. Все требуют:

— Где праздник жизни?

Мол, мы по Марксу двигались. И Маркс обещал. Из провинции поперли несознательные. Шлялись по Кремлю и любопытничали:

— Где все общее?

— Зачем вам оно?

— Хотим взять свою долю.

Владимир Ильич их урезонил:

— Общее на стадии оформления. Начинайте с обобщения жен.

Посетителей это на время отвлекло. Но потом они вернулись назад.

— Как нам взять свое?

И тут пролетарский вождь раскрыл секрет:

— У нас каждый кузнец своего счастья!

— И что делать?

— Иди накуй!

Это, конечно, устранило особо докучливых. Но на время. И главную задачу — подъема производства — никак не решило. Народные комиссары до дыр штаны протерли на заседаниях, обсуждая вопросы.

Феликс Эдмундович предложил вернуть пролетариям цепи. Они, мол, к ним привыкли. Но не тяжелые, чугунные, а легкие — из алюминия.

— И носиться будут лучше, и гибкости больше. И можно сделать их подлиннее, чтобы люди чувствовали настоящую свободу.

— Не получится, — возразили Зиновьев и Каменев. — После смены пролетарий отправится домой и цепи придется отстегивать.

— Если всех собрать в одно место и дать мне большой рупор, я мог бы сагитировать людей на работу, — сообщил Троцкий.

— Вы, батенька, всегда ищете легкие пути: дать, собрать… А кто будет держать ваш большой рупор?

— Есть одна идея, — задумчиво произнес товарищ Сталин. — Наши неудачи — это саботаж и происки врагов. Надо их найти и расстрелять.

Комиссары призадумались. Мысль верная, но кто враги? Если рабочие, то кто после их расстрела встанет к станку? А если руководители?.. Не самих же себя к стенке ставить?

И вот в одно из таких заседаний в зал ворвался начальник караула — матрос — партизан Железняк.

— Владимир Ильич, к вам ходоки.

— Ходоки? Ко мне? Гнать их в три шеи!

— Так ведь они хотят…

— Знаю. Знаю, чего они хотят. Я ведь и сам в молодости знатным ходоком был. Вот помню один раз в Париже…

— Они хотят Михельсона поднять.

— Мы ж его расстреляли, — удивился Дзержинский.

— Они хотят его завод запустить. Сами.

— Сами? Как это — сами? Ну-ка зовите их сюда!

В залу робко протиснулись трое пролетариев.

— Здравствуйте, товарищи рабочие! — приветствовал их кремлевский лидер.

— Здравствуйте! — вразнобой ответили те.

— Ну-с, что вас сюда привело?

— Хотим завод Михельсона взять.

— То есть как это — взять?

— Вы же сами обещали: заводы — рабочим.

— Обещал. А что вы с ним собираетесь делать?

— Наладим выпуск продукции.

— Какой?

— Раньше на нем выпускали болты и гайки.

— А мы хотим расширить ассортимент.

— Как это?

— Добавить шурупы, винты-саморезы.

— И еще — гроверные шайбы.

— А зачем, простите, они нужны?

— Они идут вместо контргаек.

— И дешевле.

— И держат лучше.

— Вот! — обернулся к соратникам Владимир Ильич. — На что способен свободный человек. Шурупы-саморезы! Гроверные шайбы! А мы тут головы ломаем.

— Замечательно! — вмешался Троцкий. — А как вы будете определять выпуск своей продукции?

— Пробные партии. Будем изучать спрос.

— А вот это — неправильно! — нахмурился Владимир Ильич.

— Почему?

— Хозяйство у нас плановое. И подсчетами — кому сколько надо — занимаются наркоматы.

— Там у каждого сотрудника по трое счетов! — похвалился Троцкий.

— Зачем столько?

— На одних откладывают кому и сколько надо. На других — сколько какой завод выпускает. А на третьих — сводят баланс. Так мы исключаем пустое растранжиривание материальных средств и людских ресурсов.

— А если все будут действовать как вы, то наркоматы придется ликвидировать. И расставаться с людьми.

— Кстати, а если продукция не пойдет, что будет с сотрудниками? Их уволят?

— Переучим на другую специальность.

— Мы сейчас осваиваем выпуск гвоздей без шляпок.

— Что же получается: человек всю жизнь делал болты, стал специалистом, профессионалом. А вы ему — все с нуля?

— Гвозди без шляпок — это какое-то извращение!

— Скажите, товарищи рабочие, а что на заводе: все так думают? — поинтересовался Владимир Ильич.

— Нет, только мы.

— А остальные?

— Просто хотят работать и зарабатывать деньги.

— Понимаю, понимаю… Скажите, а вам-то зачем это надо?

— Так интересно ведь.

— И денег хотим поднять.

— Чтобы женки дома сидели и детей воспитывали.

— Видите, Феликс Эдмундович, — повернулся к соратнику Владимир Ильич. — Вот что хочет народ — заработать денег!

— Идут на поводу женок, — покачал головой соратник. — Вижу. Только мы им этого не позволим.

— Почему?

— Заработав много денег, они перейдут в разряд наших врагов, капиталистов. А с ними у нас разговор короткий.

Главный страж революции выбросил вперед руку со сжатым кулаком и согнул-разогнул указательный палец.

— Пуф!

— Да мы… того… — сбились с голоса работяги. — Мы пойдем.

И они попятились к выходу.

— Выжигать! Каленым железом! Не дадим возродиться проклятому строю! — вскричал Владимир Ильич, едва пролетарии покинули залу.

— А что? — заметил Троцкий. — Гвозди без шляпок — это любопытно. И держать будут, и ничего не видно.

— Это и есть ваше истинное лицо! — возбудился на эти слова пролетарский вожак. — Это отступление от линии партии, уклонизм, милостивый государь!.. Феликс Эдмундович, позаботьтесь о людях, которые только что ушли.

— Есть!

И тут в разговор вмешался доселе молчавший Сталин.

— А что если им дать возможность запустить завод?

— Зачем?

— Когда заработает — вернуть его народу. А эксплуататоров — к стенке.

— Интересная мысль! — прищурился Владимир Ильич. — И придумано здорово. Это будет новая экономическая политика.

— Сокращенно — НЭП, — подсказал Троцкий.

— Я и сам знаю, как сократить. И не надо, товарищ Троцкий, примазываться к чужой славе.

— Да я…

— Все, товарищи. Цели определены, задачи поставлены. С завтрашнего дня начинаем НЭП.

 

Крестьянский вопрос

С пролетариями у марксистов худо-бедно срослось. А вот крестьяне в революцию ну никак не вписывались.

Вроде бы и угнетаемый класс, и союзники пролетариата — и как себя некрасиво повели!

Начали правильно: помещиков прогнали, усадьбы их сожгли, а дальше сбились с пути.

Пролетарии совершили революцию, оголодали и ждали от крестьян продовольствия для подкрепления сил. Товарищ Цюрупа настроил складов, разделил их на отсеки: картофель, капуста, сало. Надпись сделал заметную: закрома родины. Людей со счетами расставил для учета и распределения.

Все для тебя, крестьянин! Вези, выгружай!

А только крестьяне ничего не повезли. Такой вот фортель выкинули! Это надо ж — им еще и землю не дали, а они уже своих благодетелей забыли.

Тут уж любому понятно: дай им землю, они полностью от пролетариев отвернутся. Сами и землю обработают, сами урожай вырастят, и сами же его продадут. Все сами!

А где же здесь место партии? Где поле деятельности для распределительных бригад?

Своя родня тоже поддала жару.

— Володя, ты же вождь! — издалека повела она.

— Не отрицаю.

— Тебе хорошо.

— Чем же?

— Ты почти как царь — что захочешь, то и получишь.

— Вас я тоже пристроил на хлебные должности.

— Так на них надо работать!

— А вы как хотели?

— А вспомни нашу покойную маму. Она только читала произведения Тургенева. А ей все несли.

— Было такое.

— А все потому, что у нее была земля.

— Верно.

— А если ты раздашь землю, то мы обречены до старости трудиться.

— И некогда будет читать романы наших замечательных соотечественников. Культура умрет!

— А дети? Это же наше будущее! А что их ждет кроме бесконечной работы?

— Что вы предлагаете?

— Не отдавай крестьянам землю. Придумай что-нибудь.

— Придумаю, — пообещал Владимир Ильич.

Думать стали всем Совнаркомом. Задача-то непростая. Как выйти из положения?

И вроде бы отдавать надо — обещали. А отдашь — лишишь себя главного революционного завоевания: права делить прибыль на благо народа.

Да и обидно: в стране диктатура пролетариата, а крестьяне ведут себя как хозяева. И землю требуют, и продукты сами не несут.

Насчет недоноса Дзержинский сразу предложил выход и даже показал. Сгибанием и разгибанием указательного пальца. Но если всех расстрелять, кто землю пахать будет?

Троцкий лично выезжал в деревню с агитацией. Красиво говорил — со всех окрестных сел народ сбегался. Хлопали, просили повторить. Думали, артист городской приехал. А толку не было.

И лишь когда товарищ Сталин посадил на грузовичок вооруженных рабочих, кое-что удалось сдвинуть с места.

Последнюю меру признали эффективной, но временной. Пролетарии должны стоять у станков, заниматься своим делом, а не воевать.

И все-таки выход нашелся. Хотя и случайно.

После очередного заседания народные комиссары отдыхали в Тайницком саду. Пили пиво под вяленых лещей, разговаривали, пели.

Вдруг Бухарин вскочил с места и, дико вращая глазами, завопил:

— Вижу! Вижу!

И вытянул вперед руку.

— Опять набухался! — огорчились партийцы.

— Возьми рассольчика! Мокни голову в бочку! — послышались советы.

Нарком Семашко поспешил к коллеге со шприцем.

— Сейчас мы их прогоним!

— Вон они!

Бухарин не опускал руку. И тут все увидели, что из кустов действительно глядят четыре глаза. Потом оттуда раздались голоса:

— Который главный-то?

— Лысенький, со скулами.

— Ну, Петруха, с богом!

И на лужайку, перед вспотевшими от застолья вождями выскочили двое в лаптях, армяках, кушаках, с треухами в руках.

— Кто? Кто такие? — всполошились за столом.

— Крестьяне мы! — бухнулись те на колени. — Мужики!

Феликс Эдмундович щелкнул пальцами, и из кремлевской стены выступили вооруженные люди в кирпичной раскраске.

— Подождите! — остановил их Владимир Ильич. — Это ж мужики! Настоящие русские мужики. Из деревни.

— А, мужики! — с облегчением вздохнули комиссары. — Вот они какие!

— А я знал, знал! Я их по запаху определил!

— Да, говном пахнет.

— Это особое говно. Называется навоз. Идет на удобрения.

— Откуда вы знаете такие подробности, товарищ Троцкий.

— У меня ж дача. Я с крестьянами знаком. Умею даже с ними говорить…Ну что — землю вспахали?

— Дык только урожай собрали.

— А как озимые? Взошли?

— Еще не сеяли.

— Зря затягиваете. Поздно посеете — зимой убирать придется.

— Дык зимой не убирают.

— Ну да! Верно! Я с Австралией спутал. Там все наоборот. У нас — зима, у них — лето. Мы сгребаем снег, а они — урожай. Буржуазная страна.

— Ох, ну и Левка! Опять вывернулся!

— А, собственно говоря, зачем вы пожаловали?

— Дык мы это… хотим…

— А какой у вас гумус? — не унимался Троцкий.

— У меня — вот! — показал на руке старший. — А у Петрухи поменьше. Не вырос еще.

— Ха! Ха! Ха! Я интересуюсь, какая у вас почва?

— Они на марксистской почве, — строго заметил Владимир Ильич.

— Не. У нас чернозем. С-под Ельца мы. Воронежской губернии.

— А виноград у вас там растет?

— Дык не сажаем.

— Зря, зря! Из винограда получается замечательное вино. Примем резолюцию, выпустим декрет — и сажайте на здоровье.

— Дык холодно ж!

— Пустяки. Для нас, партийцев, нет трудностей и преград.

— Куда это вас, товарищ Троцкий, занесло? — вмешался вождь пролетариата. — Он у нас неисправимый романтик. Верит в чудеса.

— В наше славное коммунистическое завтра!

— Ну, ладно, ладно… Послушайте, что же привело к нам тружеников села… Садитесь, товарищи… Товарищ Цюрупа, организуйте гостям пива!

— Я мухой!

— Ну-с, рассказывайте.

— Да землицы б нам.

— А разве не дали? — Владимир Ильич обернулся к Троцкому.

— Дали, дали.

— Або мало — по шесть соток на семью.

— Стоп! А сколько лошадок в вашем хозяйстве?

— Одна.

— Много на одной-то лошаденке вспашете?

— Дык мы б с утра до ночи.

— От зари до зари.

— А не надо. Зачем? Надорветесь и умрете. Мы не для того революцию совершали.

— Что же делать?

— А вот скажите, зачем вам земля?

— Семью кормить.

— Урожай собирать.

— А остальное как: соль, спички? Детям — букварь? Жене — отрез на платье?

— Дык купим в магазине.

— А деньги откуда?

— Лишку урожая продадим.

— Значит, были бы деньги, на них и все можно купить: и булку хлеба, и кусок мяса, и шмат сала?

— Ага.

— Так зачем же вам земля, если деньги можно и без нее заработать?

— Как?

— За вашу же сельскую работу. Будете и пахать, и сеять, и убирать. И получать за это заработную плату. И обрабатывать землю станете не на своей хилой лошаденке, а на железном коне — тракторе. В нем разом сто лошадок вмещается.

— Откуда ж он возьмется?

— Вскладчину купите. И земли будет не ваш маленький клочок, а большое поле.

— Чье ж оно будет?

— Общее. Сразу всех. Народное.

— Дык оно может и так. Но урожай еще и собрать надо, и продать выгодно.

— Разделитесь! Один — на тракторе, другой — на складе, третий — на перевозке, четвертый — торгует. Будете как пролетарии на заводе — работать гуртом, скопом.

— Коллективом, — подсказал Сталин.

— Коллективным хозяйством, — уточнил Владимир Ильич.

— Колхозом, — снова вставил Сталин.

— Кто ж будет работать хорошо, если не на себя?

— Заставим! Победивший пролетариат не позволит себе ходить с голодным брюхом!

— Верно, товарищ Сталин.

— И не будет этих жесточайших форм эксплуатации.

— Это вы о чем?

— Об эксплуатации человеком лошади. От зари до зари! Да это ж хуже каторги!

— Да, Да! Верно! И зваться наши сельские товарищи будут не крестьяне, а колхозники.

— Выходит, земли нам не будет… И куда ж нам теперь податься?

— Допивайте пиво и ступайте работать! Феликс Эдмундович, выдайте товарищам лопаты и пусть вскапывают газоны в Александровском саду. Мы еще проверим настоящие ли это крестьяне или белогвардейская контра.

Когда все расходились, Владимир Ильич шепнул Сталину:

— А здорово вы, батенька, насчет этих колхозников придумали.

— А что?

— Если крестьян не будет, то и землю никому отдавать не надо. Колхозникам-то мы ничего не обещали.

 

Равенство

Споры в большевистской среде не утихали и после революции. Особенно много спорили по поводу равенства. Как сделать людей равными? Ведь без равенства невозможно ни братство, ни счастье.

Семашко предлагал пойти хирургическим путем. Но предупреждал, что хирургов может не хватить. Дзержинский ему возражал. Мол, хватит. Мол, сотрудники ЧК могут достойно исполнить обязанности хирургов. Но тут уж Владимир Ильич не согласился.

— Если сотрудники ЧК отвлекутся от основной работы, кто останется охранять революцию?

Коба делал упор на одинаковую одежду. А чтобы мужчина и женщина могли найти друг друга и продолжить человеческий род, людей обозначать номерами. Четные — девочки, нечетные — мальчики.

Только население большое, числа окажутся длинными, может случиться путаница.

А меньшевики же считали, что равенство — это обман, и оно вообще недостижимо.

Казалось бы — все, тупик, безвыходное положение. Людей завлекли, наобещали и обманули. Но надо знать партийцев. Они без устали искали. И нашли…

Народные комиссары питались в Кремле в столовой самообслуживания. Все добровольно становились с подносами в очередь и двигались от хлеба и салатов до первых блюд к кассе.

Без очереди разрешалось только Владимиру Ильичу, что и понятно: не простой человек — вождь, страной верховодит, свободного времени совсем нет.

Еще без очереди всегда пролезал Коба. Спать он ложился поздно, спал долго, и к обеду у него возбуждался сильный аппетит.

По природе своей он был хамоват и нагловат, себя не ограничивал и пер без очереди прямо от кассы.

Партийцы эксы помнили, в глаза укорить его никто не решался. Терпели. Пока Троцкий не наябедничал начальнику караула — матросу-партизану Железняку.

Тот возмутился, народного комиссара поддержал и выставил у кассы бойца с винтовкой с задачей никого без очереди не пропускать.

Железняк, конечно, имел в виду усатого кавказца. А солдатик попался молодой, неопытный, руководство в лицо не знал. И задачу исполнил буквально — останавливал всех подряд.

И надо ж такому случится: Коба в тот день проспал дольше обычного, а на кассу по своей всегдашней привычке уверенно двинулся Владимир Ильич.

— Стой! — перекрыл ему дорогу часовой. — Назад! Не велено!

— Ты что, дружочек! — петушком наскочил на него Владимир Ильич. — Революция в опасности!

— А ну вставай взад! — клацнул затвором винтовки часовой.

— Черт знает что! — возмутился Владимир Ильич. — У меня и денег-то нет!

— Я заплачу! — крикнул из хвоста очереди Троцкий. — Становитесь за мной!

Владимиру Ильичу пришлось подчиниться.

Троцкий не скрывал своего удовольствия, что оказался впереди пролетарского вождя. Впрочем, тот не обратил на это ни малейшего внимания. Он о чем-то глубоко задумался. И, еще не подойдя к кассе, где-то в районе вторых блюд, он хлопнул себя алюминиевой ложкой по лбу и звонко вскрикнул:

— Есть!

После обеда он срочно собрал Совнарком и объявил о своем открытии соратникам:

— Решение по равенству людей найдено. Вопрос снят. Если каждый будет стоять в очереди, это и будет наше настоящее пролетарское равенство. Не равенство одинаковости, а равенство возможностей.

— А по каким директивам нам действовать? — подал голос Бухарин.

— Я подготовлю.

И уже через два дня был написан труд «Очередные задачи Советской власти». И очереди, усилиями партийцев, стали выстраиваться по всей стране, в самых отдаленных ее уголках.

 

ГОЭЛРО

Долгое время Владимир Ильич к электричеству относился с прохладцей. Ну не видел в нем никакой практической пользы.

Да, заряженные эбонитовые палочки могут сильно шибануть, если ими коснутся оголенной части тела. Но как оружие малопригодно: и действуют только в ближайшем бою, и требуют перезарядки.

И с освещением та же история. Нужен свет — возьми керосиновую лампу, залей ее топливом. И не нужно ни столбов, ни проводов, ни лампочек. И ручку динамо-машины крутить никому не надо.

Кржижановский как-то вступил с ним в спор. Мол, руками ничего крутить не будем. Используем силу пара, как в паровозе.

— Так это же топка, уголь, грязь, дым, — возразил ему Владимир Ильич.

— А от керосина вонь и возможность пожара, — парировал электрический мастер.

— Зато им еще можно уничтожить клопов, — не сдавался пролетарский вождь.

— При ярком электрическом свете их можно легко обнаружить и убить руками.

— Нет, нет и нет! Мы строим коммунизм и не можем отвлекаться на утопические затеи.

И тут совершенно неожиданно на помощь изобретателю пришли народные комиссары — Дзержинский и Троцкий.

— Топку с углем можно расположить на удалении, — заявил глава ЧК. — И чада не будет.

— А провода можно прибить к потолку, чтобы не спотыкаться о них в комнате, — вставил свое Кржижановский.

— И за границей это очень развито, — поддержал своих Троцкий.

— Запад нам не указ!

— Ну хотя бы в Кремль! — нудел железный Феликс.

— Насчет Кремля — поддерживаю, — снова подал голос Троцкий. — Иной раз нужно срочно подписать директиву, а нельзя — стемнело.

— И вы же сами говорили, что мы строим светлое будущее человечества, — привел сильный аргумент Кржижановский. — А с керосиновыми лампами нам света не хватит.

— Ладно, — согласился наконец Владимир Ильич. — Уговорили. Но, чур, только для Кремля.

Вечером он поинтересовался у супруги:

— Не понимаю, Надюша.

— Что?

— Глеб — это понятно. И Феликс давно радеет за электричество. Но почему так усердствовал Троцкий?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Он привез в Москву пять вагонов электрических ламп. А продать не может.

— Зачем же он их брал?

— Решил, что на товар, которого нет в продаже, можно делать любую наценку.

— Но у него еще нет электричества!

— А это он забыл учесть.

Как бы то ни было, соратники уговорили Владимира Ильича. И построили Шатурскую станцию.

И ведь очень стоящая оказалась вещь!

Где-то далеко горят печи, дымят трубы, кочегары шуруют в топках. А в Кремле — тихо, чисто, светло. Кнопочку придавил — загорелось. Еще раз — погасло. Удобно, приятно, не пахнет.

Не успели в Кремле порадоваться новинке, как стали возникать неприятности. Лампочки стали светить тускло, вполнакала. Думали — диверсия. Искали врагов. Пока Кржижановский не шепнул на ухо вождю:

— Дзержинский сделал себе отвод на Лубянку и много электричества забирает для своих опытов.

Владимир Ильич незамедлительно вызвал главу ЧК.

— Ну-с, батенька, рассказывайте, что происходит?

— А что? — изобразил удивление Феликс Эдмундович.

— Я про электричество. В чем дело?

— В обилии врагов. Чтобы их установить приходится задействовать даже подвалы, где всегда темно, и работать ночью. А направив яркий свет в лицо человека, мы легко вскрываем его вражескую сущность.

— А без электричества никак не получится?

— Очень затягивает процесс. А без уничтожения всех врагов нам коммунизм не построить.

— Не построить, — согласился Владимир Ильич. — Что ж — скажу товарищу Глебу, чтобы прибавил огонька.

— Да, да! — закивал главный чекист.

— Кстати, а что это у вас за шнур торчит из кармана, батенька?

— А, это электропаяльник.

— Паяете им срок? Ха! Ха! Ха! — задорно рассмеялся Владимир Ильич. — Ладно. Ступайте, трудитесь.

Ночью Владимир Ильич долго ворочался в постели.

— Что с тобой, Володя? — спросила супруга.

— Я, наконец, уяснил, что такое коммунизм.

— И что же?

— Это не только Советская власть. Но и полная электрификация всей страны.

— Может добавить еще и химизация народного хозяйства?

— Нет, нет! Мы не должны поощрять производство самогоноварения. Это искусство принадлежит народу. А право делать водку — государству. И не надо путать эти занятия.

Наутро Владимир Ильич уже набросал план ГОЭЛРО — план всеобщей электрификации всей страны.

 

Важное место

Самый почетный пост в кремлевском карауле находился у кабинета вождя. Пост, безусловно, ответственный, но спокойный — лишних посетителей отсекали уже на входе в Кремль.

Среди часовых там выделялся один боец по имени Васька. Сам он был из деревни, но быстро освоился, отрастил усы и от скуки и безделья стал по-своему, по-солдатски развлекаться.

Всякую проходящую мимо дамочку он щипал за мягкое место. Те взвизгивали, боец вытягивался во фрунт, делал равнодушное лицо, будто он тут не при чем. И лишь озорно поигрывал глазами.

Солдатика это забава веселила, да и барышням, особенно которые из деревни, тоже нравилось — военный мужчина, такой бравый, усатый уделяет внимание. Кавалер легко и быстро заводил знакомства с женским полом.

Однажды Владимир Ильич с соратниками после заседания Совнаркома направился в столовую. Троцкий вел под руку симпатичную революционную барышню Ларису Рейснер и что-то шептал ей на ушко. Та поощрительно кивала головой.

Когда компания проходила мимо, солдатик не удержался и совершил в отношении Ларисы свой привычный маневр. Та ойкнула и сбила шаг.

— Ты что это, дружочек, вытворяешь? — удивился пролетарский вождь.

Тот не растерялся.

— Проверяю наличие отсутствия запрещенных предметов.

— И поэтому щипаешь?

— Осмотр методом ощупа. Меня так и зовут все — Васька Щипай.

— Смотрите, товарищ Троцкий, каков экземпляр! — заметил соратнику Владимир Ильич. — И боек, и голосист, и статен!

— И что?

— А вы жалуетесь на нехватку командных кадров. Забирайте его с собой на южный фронт. И дайте возможность проявить себя.

— Да, да, Лев Давыдович, давайте возьмем его с собой, — кокетливо попросила Лариса Рейснер, оценивающе поглядывая на часового.

Троцкий действительно собирался на Южный фронт. Вроде бы с инспекцией. На самом деле он искал наилучший маршрут для переправки денег и ценностей за границу. Считалось, что на подготовку всемирной революции. Ларису он брал с собой в качестве секретаря и помощницы.

— Воевал? — спросил бойца Троцкий.

— Так точно!

— На коне скакать умеешь?

— С детства!

Часовой забавно пошевелил усами и, чуть отвернувшись, подмигнул барышне. Та обещающе улыбнулась. Троцкий заметил этот перегляд.

— Не пойдет.

— Почему?

— Он конник. С лошадью в бронепоезд не влезет.

— Жаль!.. Такая фактура! Может, ему еще что-то предложим?

— Надо отправить его в Сибирь. Дать коня, шашку и пусть громит Колчака.

— Дайте ему армию, — снова вступила Лариса. — Такой смелый, с усами. Душка!..

— Армию — много.

— Ну, Лев Давыдович!

— Хорошо. Дадим дивизию. Плавать умеешь?

— Нет. Зачем мне это?

— А если в Турции грянет революция и потребуется срочно переплыть Черное море?

— Так есть корабль.

— Корабль заметят и потопят. Так что, дружок, воюй, а в свободное время учись плавать. На реке Урал.

— Ему бы надо инструктора.

— Пошлем в помощь товарища Фурманова.

— Он вроде бы тоже не плавает.

— Зато комиссар. Владеет словом. Будут учиться вместе.

— Надо бы товарищу Василию придумать благозвучный псевдоним, — снова вмешалась Лариса. Что это — Щипай?

— Может, лучше Чапай?

— Чапаев. Так благозвучнее.

— Я согласен.

— Пойдемте, товарищи, кушать. А то харчо стынет. А мы с вами, Лариса, махнем завтра в сторону Ростова, — обратился Троцкий к своей спутнице. — Я покажу вам свой большой маузер и научу им пользоваться.

Народный комиссар приобнял революционную барышню. Та успела оглянуться на солдатика и сложила губы сердечком.

 

Фантазеры

Всякое новое порождает любопытство. И в преображенную Россию потянулись разные люди. Среди них оказался английский писатель — фантаст Герберт Уэльс. Истощившись в поисках сюжетов у себя на родине, он отправился в далекую неизвестную страну в надежде получить свежий творческий импульс.

Страна поразила его. Разруха и запустение царили в ней. Заводские трубы, из которых не шел дым, закрытые магазины, замершие паровозы на перегонах. И темень. Черная, густая непроглядная ночная темь. Рука мастера сама вывела заголовок статьи «Россия во мгле».

Конечно же, об этом узнали и доложили. В Кремле гостя встретили доброжелательно. Дзержинский его обнял, магнитом определяя наличие оружия. И Семашко тоже обнял, быстро сделав соскоб на наличие болезнетворных бактерий.

Бонч-Бруевич тоже пытался обнять. Сталин его оттянул. А то начнет целоваться, и неизвестно, как на это отреагирует гость.

Кржижановский по-своему озаботился о приезжем. Он убрал в номере фантаста выключатель. Чтобы свет горел и днем и ночью и Уэллс мог лично убедиться, что с электричеством в стране все в порядке. Нечего клеветать на Советскую власть!

Он даже для страховки поставил в соседнем номере динамо-машину и поручил двум ответственным партийцам крутить ее без остановки, чтобы подача электричества шла без сбоев и отключений.

Владимир Ильич под локоток завел гостя к себе в кабинет:

— Садитесь, батенька, располагайтесь! Водка? Коньяк? Виски?

— Чай.

— Отлично! Пусть чай!

Хозяин усадил гостя в кресло. Принесли чай.

— Какие колоритные персонажи! — обратил внимание писатель на картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». — Как живые!

— Верно, батенька! — подтвердил вождь. — Совсем живые.

Он-то знал, что глаза и уши казаков на картине шевелились не потому, что их так нарисовал художник, а потому что с другой стороны находились Дзержинский, Менжинский, Воровский. И примкнувший к ним Косиор.

— А вы пейте, пейте!

— Спасибо.

Пока гость пил чай пролетарский вождь с жаром разъяснял фантасту преимущества коммунистического завтра перед капиталистическим сегодня.

Но одно дело просвещать малограмотного рабочего, и совсем иное — культурного человека, англичанина, к тому же писателя по фантастической части.

Тот выразил сомнение в планах.

— Пожалуй, без помощи Европы вам не обойтись.

— Почему? — удивился Владимир Ильич.

— Поезда не ходят. Заводы стоят.

— Стоят! И это превосходно.

— Чем же?

— Их не разворовали, не разрушили. Они стоят на месте.

— Они же должны работать.

— Будут.

— Как?

— На электричестве.

— Откуда оно возьмется?

— А реки? У нас же громадное количество рек. Перегородим их плотинами и заставим работать на Советскую власть.

— Как же вы туда доставите оборудование? Поезда-то не ходят?

— Поставим на крышу вагонов огромные белые паруса — хитро сощурился вождь.

— А если встречный ветер, будете перемещаться галсами? — поддержал игру гость.

— Вы плохо представляете себе, батенька, созидательные силы освобожденного от цепей и оков пролетариата.

— А, да-да! Я понял. Картина Репина «Бурлаки на Волге». Люди тянут состав. А впереди идет секретарь и читает свежий номер газеты «Правда».

— Ха! Ха! Ха! — рассмеялся Владимир Ильич. — Это вы верно подметили.

— А вы большой шутник!.. Хорошо. Паровоз можно запустить дровами. Оборудование купите. А как вы преодолеете свое бездорожье?

— Крестьянская повозка пройдет везде.

— А холод? У вас же страшный холод.

— Только зимой.

— А темень? У вас же нет света.

— Установим на Уральских горах систему зеркал. Направим одну часть на север, а другую — в разные стороны.

— А что на севере?

— Там день — полгода. Устроим отменную иллюминацию.

— Вас же со всех сторон окружают враги!

— У нас есть секретное оружие.

— Какое?

— Пророем каналы, повернем реки вспять. И обрушим на наших противников весь Северный Ледовитый океан с водой, айсбергами и белыми полярными медведями.

— Как же вы намерены осуществить столь грандиозные задачи?

— Под руководством нашей славной коммунистической партии!

— Ага! — хором подтвердили запорожцы со стены.

— Я всегда считал себя фантастом. Но самый большой в мире фантаст — это вы!

— Нет, батенька. Мы — реалисты. И сумеем воплотить все, что наметили.

На вокзал Герберта Уэллса отвезли на большой черной машине. Вернувшись домой, он все-таки дописал свою статью «Россия во мгле». И погрузился в большую работу.

Он не стал сочинять продолжение ни о войне землян с марсианами, ни о вечном хлебе. Он стал писать о будущем, в котором все людское сообщество разделится на две группы — элоев и морлоков.

Дни элоев протекали в безделье и праздности. Они рвали цветы, плели из них венки. Играли на музыкальных инструментах и читали друг другу стихотворения.

Жизнь их казалась яркой и безоблачной в лучах сияющего на голубом небосводе солнца. День проходил, солнце пряталось за горизонт. Элои ложились спать. А в наступившей темноте на земле наступала совсем другая жизнь.

Из страшных темных подземелий на землю вылезали другие представители человечества — ночные люди, морлоки.

Они были некрасивы, неказисты, уродливы. Они оставляли на земле приготовленную ими еду для элоев, постиранную и заштопанную одежду, начищенные сапоги. Они чинили жилье и убирали сухие увядшие венки.

Выполнив свою работу, они взимали с элоев кровавую безжалостную дань. Они утаскивали в свое мрачное убежище дневных людей, которых убивали и сжирали.

— Бертик, кто сумел возбудить в тебе столь ужасную фантазию? — спросила прочитавшая книгу супруга.

— Россия, мамочка, Россия!

— Как?

— Я ничего не придумал. Я только описал возможное коммунистическое завтра.

— Элои, у которых жизнь вечный праздник, — это понятно. Но откуда взялись эти мерзкие твари — морлоки?

— Оттуда же, мамочка, оттуда! Там на каждом углу висят дурацкие лозунги: «Партия — наш рулевой!»

— И что?

— С будущим рулевых — все ясно. А я еще подумал: что будет с теми, кто сидит на веслах?

 

Неугомоны

Теплыми летними вечерами после работы народные комиссары собирались в Тайницком саду. Они рассаживались за простыми деревянными столами на строганых деревянных лавках. Они отдыхали.

Цюрупа организовывал пиво и все, что к нему полагалось. Яков Свердлов обеспечивал молоденькими подавальщицами. За Луначарским оставалась культурная программа.

Бывшие революционеры не спеша потягивали пиво и разделывали нежных розовых креветок и красных клешнястых раков. Они обстукивали жесткую воблу о спинки лавок и сочно обсасывали соленые янтарные спинки, нагнетая тягу к пенному напитку.

А за высокой кремлевской стеной люди, слыша стук, уважительно замечали друг другу:

— Наши-то, поди, все коммунизм мастерят!

— Неугомоны!

Барышни сноровисто меняли грязную посуду на чистую, уносили остатки еды и приветливо улыбались, когда маршалы трудового фронта пощипывали их за бедра. Было хорошо…

Не пил только нарком продовольствия Цюрупа. Он свою долю передавал в детские дома. Он вообще постоянно кому-то что-то передавал. Возле места его службы взад-вперед днем и ночью сновали грузовики.

Потом начинали песни.

— Вечерний звон… — заводил тучный Луначарский.

— Дон, дон! — хором подпевали ему коллеги.

— Вечерний звон…

— Дон, дон!

— Как много дум…

— Дон, дон!

— Наводит он…

— Дон, дон!..

Слитно и уверенно звучали голоса. Сила и мощь ощущалась в подпевках. И чувствовалось, что много, ой как много еще наворотят совсем недавно вышедшие из тюрем государственные мужи. И сколько сил и здоровья они отдадут, чтобы никогда не вернуться на узкие нары, к вонючей параше и злым вертухаям.

Потом переходили к своим, революционным.

— Вышли мы все из народа… — зычно запевал нарком просвещения.

Остальные тоном ниже продолжали:

— Дети семьи трудовой…

А Луначарский речитативом на их голоса накладывал свое:

— И больше никогда туда не вернемся.

Он истово крестился. И соратники осеняли себя крестным знамением.

В песнопениях не участвовали только двое: пролетарский вождь и страж революции. Они и на отдыхе продолжали трудиться, решать важные государственные дела.

Подчиненные главного чекиста без устали подносили ему бумаги со списками. Он их быстро просматривал, ставил визу: «Прошу разрешить!» И передавал начальнику.

Тот, тоже недолго раздумывая, ставил резолюцию: «В расход!». Курьер рысью уносил подписанную бумагу, чтобы тотчас же вернутся с новой.

— Скажите-ка, батенька, — справился как-то Владимир Ильич у своего сподвижника, — а как вам удается так быстро распознать врага?

— А вам?

— Я вам доверяю.

— А я — своим сотрудникам. Если человек попал в список — он непременно враг.

— Так вы даже их фамилии не успеваете прочитать.

— Если я буду тратить время на чтение, то когда мне ловить врагов?

— Экий вы, батенька, деловой… Скажите, а не слишком ли много людей вы направляете туда? — он показал рукой в сторону курьера.

— Никак нет. Я выполняю главную задачу революции — создаю людям лучшее будущее.

— Ну-ка поясните.

— Прибыль, согласно Карлу Марксу, делится на всех.

— На всех.

— Значит, если людей будет меньше, каждому достанется больше. Жизнь его улучшится. И это именно то направление, куда нас ведет партия.

— Так-то оно так… — неожиданно задумался Владимир Ильич. — Ладно, давайте вашу бумагу.

И вот тут произошел исторический сбой. То ли он слегка перебрал с пивом, то ли глава ЧК его с настроя увел, только резолюцию он наложил неразборчивую.

Сотрудники железного Феликса головы сломали, пытаясь разобраться. И в лупу смотрели и по буквам читали. И поступили, как увидели: «В пароход!»

Людей из очередного списка погрузили в пароход и отправили в страну Финляндию. А они, как только там оказались, сразу побежали в генштаб к финским генералам и принесли ему план укреплений от соседей. И даже сами брались воплотить этот план.

За авторством они не гнались и потому эти укрепления получили название «Линия Маннергейма».

Только ни Феликс Эдмундович, ни Владимир Ильич об этом так никогда и не узнали.