Докладчик

Феликс Эдмундович Дзержинский быстро сделался в кружке чрезвычайно полезным человеком. Он оказался превосходным докладчиком. И благодаря ему Владимир Ильич узнал о соратниках много нового.

Первым он доложил Владимиру Ильичу про Цюрупу.

— Он вовсе никакой не гуманист. И никаких птичек не подкармливает.

— Зачем же он собирает хлебные остатки?

— Он варит из них брагу. Гонит самогон. На что и живет.

— Интересное открытие! — одобрил действие соратника Владимир Ильич. — Продолжайте, батенька, наблюдать.

А сам пригласил на разговор сборщика крошек.

— Ну-с, голубчик, рассказывайте!

— Что?

— Все! Наслышан про птичек, которых вы якобы кормите.

— Да! — не стал отпираться Цюрупа. — Гоню самогон. Это мой личный вклад в счастье трудового народа.

— Как это? — опешил пролетарский вожак.

— Ведь религия — это опиум для народа?

— Да, я так говорил.

— Но если человека не пустить в церковь, он отправится в кабак. Где напьется, подерется, разобьет посуду. И неприятности, и денежные расходы.

— А в чем ваша роль?

— Я продам ему самогон дешевле, чем в кабаке. Он все равно напьется. Но уже дома. Погоняет жену и детей и завалится спать. И вся его семья будет счастлива: папка дома, деньги целы. Это и есть трудовое народное счастье.

— Хм! А что же вы раньше скрывали?

— Боялся, что меня неправильно поймут.

— Зря, батенька, боялись. Наоборот. Вы можете очень помочь кружку.

— Как?

— Будете поставлять в кружок спиртное. И не забудьте про льготные цены.

— А?

— Не вздумайте отказываться. Мы делаем общее дело.

Следующей жертвой докладчика стал Яшка Свердлов, сын сапожника. Если яблоко от яблони падает недалеко, то Яков от профессии своего отца откатился на очень порядочное расстояние.

— А вы знаете, что за дам привел Свердлов в кружок?

— Расскажите, батенька.

— Слушайте…

И Дзержинский немедленно доложил про бедного сына сапожника.

— Что! — возмутился Владимир Ильич, выслушав соратника. — Ну-ка зовите сюда товарища!

А когда Яков Свердлов явился, пролетарский вожак обрушился на него с вопросами. Повел он издалека.

— Скажите, почему ваши барышни не носят лифчиков?

— Чтобы почувствовать себя свободным человеком, нужно дышать полной грудью. А лифчик стесняет, — уверенно ответил тот.

— А почему на них нет трусов?

— Для удобства хода. Они ведь бегают взад-вперед.

— А почему они остаются на ночь в комнатах наших товарищей?

— Люди вернулись с революционных заданий, устали…

— Вот, вот! И что?

— Вымотались. Бухнулись в койки. И заснули.

— Так что же там делают ваши барышни?

— Помогают. Снимут сапоги, разденут. Одеяло подоткнут.

— Всю ночь?

— Убраться еще надо. Товарищи-то не всегда аккуратны.

— А почему, когда я заглянул, одна была совсем голая?

— Так жарко ж. Вспотела. И разделась.

— А зачем она в таком виде скакала на столе?

— Мух на потолке сбивала. Мухи жужжат, мешают товарищам спать.

— У нас спец по мухам товарищ Дзержинский. Надо было его пригласить.

— Голый мужик! На столе! Ночью! Это ж какое-то извращение. Увольте!

И тут Владимир Ильич нанес свой главный удар.

— А вы знаете, что они пришли прямо из борделей?

Обувных дел мастер на прямой вопрос ответил не сразу. Он снял очки, подышал на них и протер несвежим носовым платком.

— Да — наконец проговорил он. — Девушки действительно раньше трудились в публичном доме.

— И как это прикажете понимать?

— Они приведены сюда не просто так.

— А для чего же?

— Для перевоспитания. Здесь, в кружке, в атмосфере марксизма должен произойти процесс перековки падших женщин, жриц любви в рабочих женщин, тружениц, матерей семейства.

— Но они же продолжают здесь свои занятия!

— Да. Это трудно сразу. Нужен переходный период.

— Хорошо. И что бы он был короче, пусть платят по двугривенному.

Свердлов пробурчал что-то невразумительное и выразительно глянул на Дзержинского. Тот сделал вид, что не замечает.

И с упорством и настойчивостью продолжал свою разоблачительную деятельность.

— А вы знаете о вчерашнем вопиющем случае? — остановил он как-то Владимира Ильича.

— Что случилось?

— Этот мерзавец Бронштейн съел две порции гречневой каши и еще попросил добавки!

— Видно, оголодал.

— Еще он позволил себе критику в ваш адрес.

— Какую?

— Якобы вы экономите на порциях гречки. И берете взамен мясо. Для себя.

— Негодяй!

— Мне еще кажется, что он сомневается в теории нашего великого наставника.

— Меня?

— Маркса.

— Отщепенец! Уклонист!

— Я могу его застрелить. У меня есть браунинг.

Кружковец вытащил из кармана пистолет.

— А вот это, батенька, не надо. Это уже уголовщина. А наше оружие — убеждение.

Дзержинский извлек из кармана перочинный нож.

— Это и есть ваше средство убеждения? — хитро прищурился вождь мирового пролетариата.

— А поглядите, какие у него зазубринки!

Кружковец раскрыл лезвие и сладострастно провел по нему ногтем.

— Затачиваете им карандаш?

— Вроде того.

— И напрасно. Инструментик-то свой спрячьте подальше. Вступаем в двадцатый век, а вы, батенька, с таким примитивом. Ступайте к товарищу Цюрупе от меня. Пусть он вам выделит двойную порцию. Вам, батенька, надо расслабится. Крайне необходимо.

Он быстро набросал на бумаге записку.

— Вот! Передайте ему!

Заразу надо вылечить немедленно. Больную ткань удалять сразу и всю. Крамолу подавлять в самом ее зародыше.

Владимир Ильич тут же отыскал отступника.

— Что же вы, милостивый государь, себе позволяете? — строго потребовал он ответа от отщепенца Бронштейна.

— А что? — состроил он невинное лицо.

— Подвергаете сомнению учение нашего вождя и учителя!

— Вас?

— Карла Маркса.

— Нет, нет! Я только против привилегий и вождизма.

— И каких же?

— Всем дали пустую гречневую кашу. А сами ели ее с мясом.

— Кусок маленький. На всех бы не хватило.

— И жарили его на сливочном масле. С луком и специями.

— Да!

— И делали это демонстративно, у всех на виду.

— Правильно!

— И почему?

— Да потому что пролетариям нужно было на простом и наглядном примере показать различие между нынешним строем и коммунизмом. Что ждет трудящихся в случае их победы.

— А еще вы ели сладкое сгущенное молоко. А остальных потчевали простоквашей. Я видел, видел!

— Простокваша крепит.

— И что?

— Солдаты революции должны быть крепки и телом и духом.

— А сгущенка?

— Я постоянно думаю о революции. Мыслительные процессы сопровождаются большим расходом глюкозы, которую я восполняю употреблением сладкого.

— Я бы тоже думал о революции, если бы ел мясо и сгущенку.

— А вот это — извращенье, голый натурализм, отход от идей борьбы за счастье трудящихся в пользу собственного ненасытного желудка.

— Я тоже хочу мясо! — заскулил матрос — партизан Железняк.

— Но вы же, батенька, морской волк! — укорил его Владимир Ильич.

— Волчара! — поддержал Дзержинский.

— Поэтому мне и надо.

— Морские волки питаются рыбой и водорослями, — наставительно заметил Владимир Ильич.

— Так дайте рыбу!

— Нельзя.

— Почему?

— В рыбе фосфор. Будите светиться и провалите все конспиративные явки.

— И с морскими водорослями в Казани проблема, — добавил Дзержинский.

— Кстати, товарищ Феликс, купите для нашего моремана пучок укропа.

— Зачем?

— Пусть товарищ матрос жует. А то от него всегда несет перегаром… А вам, товарищ Бронштейн, предлагаю обдумать свое поведение. И лишаю вас права просить прибавки на всю неделю.

 

Ревизионист

В Леве Бронштейне поначалу никто ни марксиста, ни революционера не видел. Ну, ходит человек в кружок, и ходит. Сидит, слушает. Гривенник свой исправно приносит.

А он присматривался, приглядывался и однажды огорошил Владимира Ильича:

— Денежки-то у вас остаются!

— Коплю на революцию, — подтвердил Владимир Ильич. — Ожидаются значительные расходы: флаги, транспаранты, листовки.

— Оружие, — подсказал матрос-партизан.

— И оружие.

— Много спиртного, — вставил Цюрупа.

— Зачем?

— Чтобы в пролетарских криках «Ура!» было больше энтузиазма.

— Книжки записные понадобятся, — вмешался Дзержинский. — Карандаши, ручки, чернила.

— Для каких целей?

— Для записей. Кто как вел себя во время революции. Чтобы отличить друзей и сторонников от врагов.

— А еще лекарства, бинты в случае ранений, — подал голос Семашко.

— Видите, — наставительно сказал Бронштейн, — какие намечаются траты. А обеспечит ли их доходная часть?

— Что вы предлагаете?

— Надо все посчитать. Нужна коммунистическая пролетарская ревизия!

— Вы эти свои еврейские штучки бросьте, — посоветовал вождь. — Пророк Моисей сорок лет водил ваш народ по пустыне. И никто не спрашивал его: куда идем? Зачем? Почему?

— Он водил по пустыне, а не за нос! — выкрикнул оппонент. — А вы, вы…

— Что вы пытаетесь этим сказать?

— Свободные деньги нужно не держать под матрасом, а пускать в оборот.

— Какой?

— Построить, к примеру, завод.

— Водочный! — загорелся Цюрупа. — Я бы мог его возглавить. Очень доходное дело.

— И этим мы могли бы убить сразу двух зайцев. Заработать деньги на революцию. И, не дожидаясь ее прихода, ввести на заводе элементы коммунизма.

— Какие это?

— Допустить рабочих до участия в прибыли.

— Да они пустят все на зарплату! Это порочный путь. И потом: где здесь Маркс и Энгельс?

— Можно часть прибыли пустить на сувениры: открытки, посуда, трикотажные изделия. На них можно поместить портреты наших бородатых наставников и цитаты из их произведений. Рабочие будут знать, кому они обязаны благоденствием и процветанием.

— Это не наш путь, батенька! — вскричал Владимир Ильич. — Мы, марксисты, могильщики капиталистического строя. А вы хотите нас, революционеров, превратить во всамделишных капиталистов. А как же революция?

— А может она и не нужна? Революция — это стрельба, кровь, жертвы. А я предлагаю путь мирных перемен. Без бурь, катаклизмов и потрясений.

— Да вы настоящий ревизионист, батенька! Пролетариат не простит нам подобного предательства!

— Зря упрямитесь. Собственность можно оформить на подставных лиц. Пролетарии ничего не узнают.

— Нет, нет и нет! Не позволим!

— Не дадим! Направим деньги в фонд революции!

— А как же рабочие? Что им?

— Ощущение причастности к большому и важному делу!

Бронштейн развел руками и прекратил спор. Его даже хотели исключить из кружка. Если бы однажды его финансовые идеи не пришли марксистам на помощь.

 

Большой совет

Новый подход к деятельности кружка заметно двинул марксизм вперед. Число революционеров в кружке непрерывно росло. Их голоса день ото дня становились звонче и громче, аппетит улучшался. И на лицах заиграло выражение сытости, довольства и уверенности в завтрашнем дне.

Расширенное учебой сознание пролетариев породило удивительные результаты. Рабочие твердо вступали на революционный путь. Они не собирали булыжники для грядущих битв, не искали подручный материал для баррикад и вообще не рвались немедленно совершить революцию.

Они бросали работу, семью и оседали в кружке. В предвкушении обещанного им светлого будущего.

Занятия они не посещали, мотивируя глубоким знанием марксизма и верой в него, а появлялись непосредственно к застолью. Да еще и требовали революционных льгот — бесплатной водки и денег на карманные расходы.

Затратная часть быстро росла. Кружку грозил финансовый крах, марксизму — тишина и забвение.

Владимир Ильич попытался поднять входную плату с гривенника на пятиалтынный. Тут возроптали пролетарии:

— Почему такое неравенство? — возмутились они. — Мы отдаем последнее, а бездельники и дармоеды проходят бесплатно.

— Это ошибочное мнение, — вступился за своих вождь гегемонов. — Революционеры вовсе не бездельники и дармоеды. Они — приводные ремни революционного процесса.

— А кто же мы? — опешили пролетарии.

— Вы — двигатель революции.

— В чем же разница?

— Они готовят революцию, а вы будете ее совершать. Но сейчас вы работаете и получаете деньги. А они трудятся на вашу победу задаром. А ведь им надо еще и одеться, и обуться, и курить недорогие папиросы.

Пристыженные пролетарии умолкли. Взгляды их продолжали выражать недовольство. Владимир Ильич созвал соратников на большой совет.

Все устроились за длинным узким столом, посередине которого стоял графин с водой и стакан.

Расселись спокойно. Только Свердлов с Железняком устроили бузу.

— Что у вас? — недовольно спросил Владимир Ильич.

— Не дает мне сесть, — пожаловался матрос.

— В чем дело, товарищ Свердлов?

— Я предлагаю ему место с края, а он хочет на председательское, к центру.

— Почему, товарищ Железняк?

— Там же вода, — указал матрос на графин. — А я моряк. Душа просит.

— Врет он! — убежденно заявил Свердлов. — В начальники метит. Кто у графина — тот главный.

— Да я тебе за революцию!..

Матрос полез с кулаками на хлипкого сына сапожного мастера.

— Тише, товарищи! — урезонил спорщиков вождь. — Товарищ Железняк может устроиться и с краю.

— А?

— Налейте ему в стакан воды и передайте. У нас в повестке наиважнейшие вопросы.

Матрос, недовольно бурча, отправился на место. Инцидент был исчерпан. Революционеры приступили к обсуждению главной проблемы.

— Я мог бы поставлять вместо водки коньяк, — первым предложил вариант выхода Цюрупа.

— А что это дает?

— Коньяк — благородный напиток для состоятельных людей. Это привлечет пролетариев.

— А не дороговато ли обойдется? — засомневался Владимир Ильич.

— Я ж его сам приготовлю. Разбавлю самогон шоколадом.

— А если распознают подделку?

— Кто? Пролетарии? Да они сроду такого не пробовали. Слетятся как мухи на мед!

— Что ж — можно попробовать.

— Я хотел бы развернуть производство на явочной квартире.

— Опасаетесь конкурентов?

— Ищу пути удешевления производственного процесса. И к тому же сохранится секрет изготовления.

— Ладно. Кто еще?

— Я мог бы привести несколько человек, — сообщил Свердлов. — Только женщин.

— Бляндинок давай! — выкрикнул со своего места хулиганистый матрос-партизан Железняк. — Бурнетки надоели!

— Товарищ, блондинки, брюнетки — для революции все равно.

— Для революции может и все равно, а для меня — нет, — вполголоса пробормотал матрос.

— Есть одна задумка, — кашлянул Зиновьев.

— И не требует больших вложений, — поддержал Каменев.

— Ну-ка, ну-ка!

— Сейчас мы по вашему совету играем в шахматы, — начал Зиновьев.

— Но партия длинная, много не заработаешь, — добавил Каменев.

— Предлагаете вернуться к картам?

— Да нет.

— Так что же?

— Рулетку надо открыть! — выпалил Зиновьев.

— Да, да! — закивал головой Каменев. — Шарик крутиться, в дырочку падает. Честная игра, никакого мухлежа.

— Выпивка, девочки, рулетка! Да это не марксистский кружек, а какой-то притон получается! — возмутился Владимир Ильич.

— А может с пролетариями надо просто поговорить? — задумчиво произнес Дзержинский, поигрывая щипцами для удаления зубов.

— Как?

— Хорошо поговорить. Убедительно.

— Немедленно верните мой инструмент! — взвизгнул доктор Семашко.

— Нет, нет, батенька! Отдайте! — испугался Владимир Ильич. — Никакого принуждения. Только по согласию.

— А что если вообще отменить плату за вход? — неожиданно заявил Лев Бронштейн.

— Да это же разорение!

— Отменить денежную часть. Пусть несут продукцию со своих заводов.

— Это же воровство!

— Это приближение революции. И возможность убить сразу трех зайцев.

— Поясните, батенька.

— Во-первых, если с завода что-то унесут, он будет работать хуже и ослабеет. А с ним — вся промышленность. И весь нынешний строй. Что ускорит приход революции.

— Интересная мысль!

— Во-вторых, прибыль от продажи унесенного получит не капиталист, а мы, марксисты. И употребим ее на борьбу с прогнившим царизмом.

— Архиинтересно! А где третий заяц?

— Своими действиями мы вовлечем рабочих непосредственно в революционную борьбу.

— Здорово!

— Голова!

— Ай да Лева-еврей!

— Стоп, стоп, стоп! — успокоил соратников Владимир Ильич. — А что мы будем делать с этой самой продукцией?

— Я мог бы ее продавать и вкладывать деньги в кружок, — скромно предложил Лева.

— Что ж — попробуем! — подвел итог пролетарский вождь. — Кстати, тут у нас еще вопрос с товарищем Железняком. Я давно замечаю его стремление к лидерству.

— Рвется в командиры!

— А давайте сделаем его начальником караула. С правом на ношения оружия.

— Правильно! Правильно! — загомонили соратники. — И достойно, и мешать не будет.

— Я согласен, — расплылся в довольной улыбке матрос-партизан.

 

Матросские будни

Едва матроса Железняка определили в караульные начальники, как поведение его сильно изменилось.

Откуда-то со свалки он приволок старый и ржавый пулемет «Максим» с кривым дулом и все свободное время посвятил восстановлению разбитого оружейного агрегата. Он его вычистил, выкрасил, смазал солидолом колеса. А искривленный ствол аккуратно выправил деревянной киянкой.

Он приделал к пулемету длинную ручку и катал по конспиративной квартире, словно выгуливал на поводке любимую собачку. Когда же садился, то ставил пулемет у ноги справа прицелом вперед, словно сторожевого пса.

В случае тревоги он научился мгновенно разбирать его и определять в мешок, который с помощью каркаса внутри походил на обычный мешок с картошкой.

И это еще было не все.

На занятиях он вел себя беспокойно.

Он прятал руки под стол и ритмично двигал ими, раскачиваясь всем корпусом. Время от времени он затихал, откидывался назад, и на лице у него появлялась блудливая улыбка.

Лева обратил на это внимание вождя.

— Получаете удовольствие? — осведомился марксистский вожак у активного матроса.

— Ага! — подтвердил тот. — Полирую!

— Что-то вы, батенька, раненько. Революция-то еще впереди.

— А я к ней и готовлюсь.

— Как?

— А вот!

Матрос-партизан распахнул пиджак, и все увидели, что вместо брючного ремня талию обнимает пулеметная лента с торчащими головками боевых патронов, отполированных до зеркального блеска.

— Чтобы точнее стрелять, — пояснил он.

Матрос-партизан потер о бархотку очередной патрон и вставил его в обойму за поясом.

 

Красный сатин

Помнится, распевали мы в юном возрасте забавную пионерскую песенку:

И действительно — так и было. Пионерский галстук, если кто не застал, имел цвет флага — красный.

Галстук был треугольным. У него имелось два острых конца — они как бы символизировали пионерию и комсомол. И тупой — он обозначал как бы партию.

Если кто-то углядит в подобной схеме намек — напрасные хлопоты. Зря стараетесь. Тупой угол применительно к партии вовсе не намекает на тупость партийных рядов.

Тупой — это в смысле широкий, большой. А острые углы — это углы маленькие. Понятно, что большой — это больше маленького. А стало быть, партия, которая соотносится с тупым углом — это партия крупная, значительная. А пионерия и комсомол — углы острые — пониже и пожиже.

Общая же связанность всех углов в одном галстуке означает единство, неразрывность и общность людей, сплоченных этими организациями. При главенстве партии тупого конца.

Вот казалось бы: обыкновенная косынка, бабы головы покрывают, а обвяжи ею шею, привлеки марксизм — и каким глубоким смыслом все наполняется!

Галстук цвета флага — это понятно и объяснимо. А почему флаг красного цвета? На это говорили, что, мол, потому что кровь красная.

И вот тут появляется целый ворох вопросов.

Если флаг цвета крови, то крови чьей?

Крови врагов? Мы хотим показать свою безжалостность и беспощадность? Что готовы все вокруг залить ради достижения своих идеалов кровью врагов? Не слишком ли много чести врагам? Да и перебор с кровожадностью.

Или наоборот. Пожертвовать своей кровью, что бы добиться своей цели? Мы, мол, если надо, за ценой не постоим?

И тоже как-то не очень. Людей бы беречь надо. А не пускать в расход по случаю и без.

Так все-таки, почему наш флаг стал красным?..

Инициативу Бронштейна рабочие приняли на ура.

Одно дело отдать гривенник — денежка хоть и небольшая, а своя. И уже в кармане лежала. И совсем другое — унести что-то с работы. И чужое, и там его много.

И пролетарии понесли все подряд.

Лева удачно торговал и менял принесенное на живые деньги. Пролетарии радовались экономии. Довольны были все.

Поскольку процесс этот активно приближал к будущей счастливой жизни, которая звалась коммунизмом, то и назвали его созвучно — скоммуниздить.

Пролетарии коммуниздили все, что плохо лежит. Бронштейн превращал это в деньги. Марксистская жизнь в кружке цвела и пахла. Однажды мануфактурная работница принесла тюк красного сатина. Бронштейн, как обычно, хотел забрать его себе. Но Владимир Ильич не позволил.

— Пойдет на нужды трудовой революции! — решительно заявил он. — Сделаем повязки, по которым будем различать своих.

— Но революция еще неизвестно когда произойдет.

— Ничего. Пусть пока полежит.

— А что если пустить его на шторы в конспиративную квартиру? — предложил Свердлов. — Всегда под рукой, на виду. И моль не сожрет.

— Это — хорошая мысль! — одобрил Владимир Ильич. — И никто не подглядит в окно, чем мы занимаемся.

— Да! Да! — дружно поддержали соратники.

И так и сделали.

Барышни Свердлова скроили занавески. Рукастые пролетарии соорудили карнизы. Шторы повесили. В вечернее время окна светились ровным багровым цветом.

И это привело к неожиданным результатам. Народ ломанулся в кружок.

— Марксистские идеи проникают в широкие массы! — радовался Владимир Ильич. — Мы на правильном пути!

При этих словах Лева Бронштейн хмыкнул и отвернулся. Остальные заулыбались в ладошки. Феликс Эдмундович тихонечко пояснил вождю:

— Дело в гривеннике за вход.

— Не понимаю.

— Нашу конспиративную квартиру с красными шторами приняли за подпольный бордель. Причем очень дешевый.

— А знаете, батенька, в этом что-то есть.

— Что?

— Пролетариев привлекает красный цвет. А это — цвет крови, без которой революция невозможна. Поэтому красный цвет мы можем сделать одним из символов нашей борьбы. Например, флага.

— Здорово! Правильно! Замечательно! — поддержали соратники.

— А девочек добавьте! — шепнул Владимир Ильич Свердлову. — Нагрузка увеличилась. Им тяжело.

— Сделаем! — пообещал разом повеселевший сын сапожника.