Диплом

Кого-то тюрьма испугала. Кого-то взбодрила. Владимир Ильич свою марксистскую деятельность не прекратил.

Постепенно он стал выходить на ведущие роли в революционном движении. Он становился тертым марксистским калачом. Он и в тюрьме отсидел, и статьи писал, и имел свой кружок.

Не всем это нравилось. Злопыхатели и завистники били по слабому месту:

— Может ли недоучка наставлять других?

И ведь так оно и было. Университет Владимир Ильич то ли бросил, то ли его выгнали. Он целиком отдался революционной борьбе. Да и глупо учиться, если уже учишь других.

А недруги при каждом удобном случае норовили уколоть, уесть каверзными вопросами.

— Как вы относитесь к Гегелю?

— Никак. Я — Ульянов! — гордо отвечал вождь.

— А как вам представители Милетской школы? — вопрошал будущий меньшевик Мартов.

— Наши казанские круче! — не лез за словом в карман пролетарский лидер.

— А что такое, по-вашему, вещь в себе? — спрашивал очередной умник.

— Матрешка! — мгновенно отвечал Владимир Ильич.

И слышал в ответ взрывы гомерического хохота.

Мама тоже донимала:

— Вова, так нельзя. Куда сейчас без высшего?

Дзержинский, который не вылезал из-за решетки, предложил засчитывать в образование тюремный стаж. Три года — гимназия, пять — высшее, а за десять сразу давать профессора. Себя он сразу причислил к академикам.

Идея вроде бы и неплохая, только ее не поддержали — как отсечь уголовников?

Сам Владимир Ильич нашел выход. Однажды он в кружке показал сподвижникам синюю картонную книжицу.

— Что это? — спросили его.

— Представьте: диплом об окончании высшего учебного заведения.

— Чей? — хором осведомились будущие отщепенцы — Дан и Мартов.

— Мой!

— Не кулинарный ли техникум одолели? — съехидничал Дан.

— Санкт-Петербургский университет, между прочим, — скромно объявил Владимир Ильич. — Юриспруденция. Сдал экстерном.

Неверующие хотели еще что-то спросить, но соратники захлопали в ладоши:

— Молодец! Зачтено!

— Настоящий! — уважительно заметил Дзержинский, поколупав ногтем синюю обложку. — А можно я тоже сдам? На юриста?

— Никак нет, батенька, — строго осадил его соратник. — Стражу революции юриспруденция не нужна.

Кружковцы легко приняли аттестат Владимира Ильича. Не спорили, не возражали. А зря. Давайте-ка призовем на помощь науку математику.

Учеба в высшем заведении длится пять лет. Студент за это время сдает девять сессий — по две в год, минус последние полгода — диплом.

Возьмем на каждую сессию четыре экзамена и четыре зачета. Стало быть, за свою студенческую жизнь молодой человек должен сдать тридцать шесть экзаменов и столько же зачетов.

Допустим, какой-то предмет студент учит целый год и экзамен по нему сдает два раза. Пусть такие предметы все. То бишь получится, что этих предметов — восемнадцать. И, если за каждый предмет сдавать экзамен один раз, то и экзаменов будет в два раза меньше — восемнадцать.

И — не забыли? — еще тридцать шесть зачетов. Зачеты это не экзамены, это попроще. Есть среди них и малозначительные. Отбросим половину. Останется восемнадцать зачетов.

Итог выглядит так: чтобы заполучить высшее образование экстерном, нужно сдать почти два десятка экзаменов и столько же зачетов. Не слабо!

А дальше ну никак не уйти от вопросов. Как он смог? У него и кружок, и революционная деятельность, и тюремная отсидка, и не одна. Как и каким образом он сумел все знания освоить? Как донес преподавателям? И как его — врага строя — вообще допустили до сдачи?

Вопросы, вопросы… Что-то не вяжется…

Недавно провожал приятеля на черноморский курорт. Он ехал поездом с Курского вокзала. В подземном переходе нам предложили диплом врача — хирурга. За совсем смешную цену.

— Возьмите, — уговаривал нас продавец. — Можете кого-нибудь зарезать. И без всяких последствий.

— Как это?

— Скажете, что врачебная ошибка. Такое бывает.

— Анестезиолог подвел, — подсказал приятель.

— Верно! — обрадовался продавец. — Могу устроить даже красный диплом. Но чуть дороже.

— А у меня уже есть высшее, — сообщил приятель.

— Будет второе. Это такой понт!

Москва — она вся в понтах. Если бы понты светились, то город ночью сиял бы как новогодняя елка без всякого электричества.

— Пойдем! — потянул я друга. — Если ты купишь диплом, тебе не хватит денег на курортные развлечения.

Я еще подумал: к чему этот второй диплом? У нас хорошая, интересная работа. Родственники, знакомые, репутация. Все знают, чем мы занимаемся на службе и что делаем дома. И как бы это выглядело, если бы мы, специалисты по цветным металлам, начали б хвастаться дипломом врача. Да еще хирурга.

И тут мне в голову пришла одна мысль…

Громадным усилием воли и напряжением всего организма мне удалось ее погасить и забыть.

 

Государева служба

Получение диплома изменило жизнь Владимира Ильича. Неожиданно для многих он устроился на государственную службу — помощником судьи.

— Испугался посадок, — шептали завистники.

На самом деле так и выглядело. Кружок он не бросил, но заметно охладел к нему и появлялся лишь за деньгами.

Соратники терялись в догадках. Что все это значит? И что будет дальше? И мало кто обратил внимание, что после выхода из тюрьмы Владимир Ильич побывал на родине, в Симбирске.

Мама, конечно, постарела, но оставалась по-прежнему бодрой и энергичной.

Сын вручил ей деньги.

— Вот, купи младшим что-нибудь сладенького.

— Спасибо, Вова, — обрадовалась Мария Александровна.

Она поняла все правильно: дело не в деньгах — она не бедствовала, — дело в подарке. В том, что сын стал взрослым человеком, самостоятельно зарабатывает. И зарабатывает прилично, раз выделяет на подарки. И вообще: он на правильном пути.

— А я хочу тебе тоже кое-что подарить!

Она вышла в другую комнату и возвратилась с небольшим сундучком, обитым железом.

— Ты можешь теперь хранить свои сбережения в надежном тайном месте, — сказала она, передавая сундучок. — А ключик повесь на цепочку и носи на шее.

— Спасибо, мама!

Владимир Ильич с чувством поцеловал родительницу в щеку.

— И еще: я бы посоветовала тебе потрудиться на государственном поприще.

— Зачем, мама? Ведь государство, как аппарат насилия и принуждения, мы, марксисты, непременно уничтожим.

— А если люди продолжат грабить, воровать, убивать? Как их наказывать?

— По закону.

— Правильно. А за его исполнением должны следить специальные службы: полиция, прокуратура, суд.

— Пожалуй, ты права.

— И учти: сразу везде хорошо не сделаешь. Если в одном месте будет хорошо, туда побегут из других мест, где плохо. А на всех хорошего не хватит.

— И что это значит?

— Свое надо защищать. Нужна и граница, и армия.

— Выходит, и после революции государство сохранится?

— Обязательно! И, если ты хочешь им руководить, иди на государственную службу и посмотри, как это все устроено и работает.

— Я подумаю, мама, — пообещал сын.

— Вот и спасибо. Хочешь, я принесу тебе кусочек вкусной домашней брынзы?

— Это же еврейская еда!

— Здесь тебя никто не увидит.

Мама ласково погладила по кудрявой голове своего революционного отпрыска.

И он последовал ее совету.

Государственная служба не глянулась ему сразу.

Прятаться и маскироваться было не нужно. Но платили немного. Клиенты несли. Но деньгами редко. В основном продуктами — куренком, яйцами, шматком сала. Или материалом — сатином, сукном.

Работать зато приходилось как проклятому — с девяти до шести. После обеда спать не давали. И, если опоздаешь или уйдешь пораньше — ругались.

Выслушивать приходилось чужое, а не говорить самому. И это чужое требовалось записывать. Даже когда не хотелось.

В общем, не работа, а бесконечная гребля на галерах.

Да и сама судебная система прогнила насквозь. В ней царили несправедливость и беззаконие.

Муж избил жену. Она заявила. Он изверг, рукоприкладчик. Его нужно расстрелять или впаять пожизненный срок, чтобы другим было неповадно.

А судья его отпускал:

— Ну, сорвался мужик. У него семеро по лавкам. Посади — семья по миру пойдет.

Или поймали воришку — малолетку. Спер с лотка сразу аж четыре пирожка с ливерной колбасой.

— Господин судья, — горячился в совещательной комнате Владимир Ильич. — Он же профессионал. Он же двумя руками хватал. Нужно изолировать его от общества.

А судья выносит условный срок:

— Он же от бедности, с голодухи. Определи его в тюрьму, он же с ворами и бандитами споется. Законченным разбойником из тюрьмы выйдет!

Отвращение к судебному делу у Владимира Ильича все накапливалось, накапливалось. В один прекрасный день он посчитал, сколько заработал на службе, сравнил с кружковскими доходами. И глубоко задумался.

Марксистский кружок не только давал веру в светлое будущее, но и приносил побольше денег в настоящем. Правда, постоянно угрожал тюрьмой. А деньги хороши не сами по себе, а полученными от них удовольствиями.

Посему необходимо было отделить деньги из кружка от самого кружка. И когда такое решение нашлось, Владимир Ильич немедленно ушел из суда.

 

Революционный веник

Пока Владимир Ильич занимался государственной деятельностью, дела в кружке заметно ухудшились. Обнаружилось, что пролетариев стали растаскивать по другим кружкам. Все понимали, пролетарии — это сила. И каждый норовил этой силой воспользоваться.

Когда Владимир Ильич вернулся в свой кружок, лица его соратников были похожи на октябрьское небо — хмурое и пасмурное. И глаза их горели голодным блеском.

— Что будем делать? — выразил общее настроение матрос-партизан Железняк.

И все выжидающе посмотрели на вождя.

И он их не подвел. Он показал себя в полной марксистской красе.

— Товарищ Бонч-Бруевич, дайте мне, пожалуйста, веник.

— Вот! — передал тот веник.

Владимир Ильич водрузил веник на стол.

— Это наше будущее!

— Пойдем в дворники? Будем убирать за гужевым транспортом? Откроем баню с девочками? — наперебой строили догадки революционеры.

Владимир Ильич победно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Нет!

А когда версии истощились, он торжественно объявил:

— Смотрите! Веник состоит из прутьев, каждый из них легко сломать. А связанные вместе, они обретают особую прочность и крепость.

— Да! — радостно подтвердил Бонч-Бруевич. — Я знаю. Я пробовал.

— А, понял! — закричал матрос-партизан Железняк. — Мы пролетариев свяжем, чтобы они никуда не разбежались. И поведем их по верному пути.

— Вроде тройки? С бубенчиками? Ха! Ха! Ха! — рассмеялся Владимир Ильич.

— Как же можно использовать идею веника? — спросил Троцкий.

— Представляете, что отдельный прутик — это марксистский кружок. А веник — это много прутиков. Много марксистских кружков. В разных городах. В разных местах. Отдельный кружок слаб, его легко разрушить, посадив, к примеру, руководство. А если кружков много, то остальные продолжат работу.

— Всех не пересадишь! — выкрикнул матрос-партизан Железняк.

— Тише! — поморщился Троцкий. — Объединяющая сила здесь — марксистское ученье?

— Архиверно!

— Но как практически реализовать эту идею?

— Да, как? — выразительно посмотрели на вождя соратники.

— Просто! В ряде городов уже действуют рабочие кружки. И наша задача — перестроить их на марксистские рельсы.

— Как?

— В каждый кружок высаживаем десант: руководителя — из числа проверенных товарищей, сотрудниц товарищ Якова, людей товарища Цюрупы со своими аппаратами, и подчиненных товарища Феликса — стоять на стреме.

— И что?

— Меняем условия для кружков. Пролетариям предлагаем дешевый коньяк, двухсменные встречи, бесплатный ночлег и возможность расплачиваться приносимым с работы. Местным активистам установим повышенное жалование.

— А нам?

— Остальную прибыль.

— Я не согласен! — объявил Цюрупа.

— Почему?

— Если я открою технологию изготовления моих фирменных напитков, они начнут варить их сами, без меня.

— Это легко поправимо. Ваши напитки можно готовить в одном месте, а в кружки только доставлять.

— Гужевым транспортом! — поддержал Троцкий. — В одну сторону их загрузят коньяком, а обратно пойдут с пролетарским товаром.

— Отлично!

— И никаких холостых пробегов. Если расставить везде своих пролетарских людей, может получиться хорошая торговая сеть.

— Вот видите!

— А как делить выручку? — подал голос Бонч-Бруевич.

— Половина останется в кружке, а половина пойдет нам, — снисходительно пояснил Троцкий.

— Нет, нет! — вмешался Владимир Ильич. — Самостоятельность непременно приведет к искажению марксистского ученья.

— Как же быть?

— Деньги должны поступать к нам, в центр. А взамен кружки получат методические материалы и сигналы о начале революции.

— Как же они будут жить?

— Мы отсюда, их центра будем направлять им необходимое количество средств. Это централизм. А поскольку деньги будем давать мы, народ, по-гречески — демос, то главный и основополагающий принцип нашей деятельности будет демократический централизм.

— Ура! — радостно поддержали своего вернувшегося верховода сподвижники.