Ты в мой район не ходи!

Культура кварталов-«китцев»

Одно из самых больших удивлений, поджидающих приехавшего в Берлин иностранца, состоит в том, что Берлин – это до сих пор далеко не единый город.

Если жители Москвы или Петербурга предпочитают воспринимать себя как жителей именно целого города и редко ассоциируют себя с отдельным районом, то в Берлине часто все происходит прямо наоборот. Этот трехмиллионный город до сих пор населен людьми, во многих случаях идентифицирующими себя даже не с каким-то крупным районом столицы, а со своим крошечным кварталом.

Конечно, такое положение вещей имеет много причин. Во-первых, серьезную роль играет факт разделения Берлина. Фактически, на протяжении почти полувека половина Берлина представляла собой отгороженный остров со своими законами, своей гордостью и своей особой демографической ситуацией. Например, сюда активно приезжали из Западной Германии левацки настроенные молодые люди, не желавшие служить в армии, так как на территории Западного Берлина не действовал призыв в армию ФРГ.

До сих пор многие жители Западного Берлина признаются, что ни разу не были в восточной части города, за исключением, возможно, центральных улиц вроде Фридрихштрассе или Александерплатц. Те, кто прожил всю жизнь в западной части города, воспринимают именно ее как настоящий Берлин, а все остальное – как Берлин неправильный.

Однако патриотизм жителей западной части города – далеко не единственная причина самоощущения горожан как жителей в первую очередь своего района. Дело и в других исторических особенностях развития немецкой столицы.

Прежде всего, Берлин – это очень большой по площади город, переживший к тому же стремительное расширение границ. Хотя население Берлина составляет всего чуть больше трех миллионов человек, по площади он почти такой же, как Москва – где население в несколько раз больше.

Уже поэтому Берлин отличается достаточно разреженной застройкой, а многие районы города отделены друг от друга просторными парками, больше напоминающими ухоженные леса. Например, в самом центре города расположен огромный Тиргартен – некогда охотничьи угодья прусских королей. Потом он стал парком для прогулок знати, а сегодня этот парк – самый большой общедоступный лесной массив в центре европейской столицы.

Площадь Тиргартена – около двух квадратных километров, в нем живут дикие лисы, а начинается он в нескольких метрах от здания Рейхстага, отделяя (вместе с рекой Шпрее) район Моабит от районов Митте и Шенеберга. Аналогом подобного парка был бы лес в Москве, простирающийся от Библиотеки имени Ленина до Смоленской площади, захватывая северным куском Пушкинскую площадь.

Последнее крупное расширение Берлин пережил в начале 1920-х годов, когда границы города существенно раздвинулись. Именно тогда в черту Берлина были включены нынешние окраины. В том числе и до сих пор очень зеленые, застроенные дорогими виллами или просто небольшими частными домиками в один-два этажа с обязательным садом.

Гуляя по такой окраине, где одна мощеная улочка переходит в другую, а единственным шумом является шорох шин почтового велосипеда, развозящего письма, трудно поверить, что этот район тоже входит в Берлин – наравне с оживленными центральными улицами. Между тем, и здесь тоже живут берлинцы, и порой очень влиятельные. Например, именно на такой улочке Пюклерштрассе, в районе Далем, расположена служебная вилла президента ФРГ. Узнать ее можно только по постоянно припаркованным у дома двум-трем машинам полиции. Кстати, дети президента, если они у него есть, ходят в обычную районную школу, к которой приписан данный дом.

Разделение районов Берлина друг с другом можно увидеть сегодня в мелочах. Например, когда мне понадобилось получить копию свидетельства о рождении моей дочери, мне пришлось делать это не в управлении мэрии своего района, а в управлении соседнего района. К этому району был приписан роддом, в котором моя дочь родилась. Чиновник управления моего района даже не мог отправить запрос на пересылку документов – мне пришлось ехать в соседний район самому. Более того, до сих пор управление мэрии называется формально не «Управление мэрии Берлина по такому-то району», а «Мэрия такого-то района».

Каждый район имеет своего «районного мэра (бургомистра)», способного проводить собственную политику даже в таких важных и болезненных вопросах, как вопросы интеграции мигрантов. Например, мэр района Нойкелльн с гордостью щеголяет неформальным званием «самого известного в Германии бургомистра городского округа» именно потому, что его отношение к интеграционной политике отличает его и от других окружных бургомистров, и от мэра самого Берлина.

Если такое разделение сохраняется даже на уровне органов местного самоуправления, то что говорить о местных жителях, гордящихся своей местной, а не городской, идентичностью? И здесь мы подходим к важнейшему слову для описания такой идентичности в Берлине: «китц».

Собственно, слово «китц», как и многое в Берлине, имеет славянское происхождение. «Китцами» называли в раннее Средневековье славянские поселения, расположенные неподалеку от города – самостоятельную территориальную единицу со своими правилами и обычаями и, конечно, со своим языком.

Слово «китц» долгое время было оттеснено в Берлине на задворки языкового употребления и особенно расцвело только в последние годы. Тогда, когда Берлин объединился после почти полувекового разделения и зажил новой жизнью – жизнью модной привлекательной столицы со своим особенным шармом чуть обшарпанных кварталов.

Именно тогда «китцы» зажили своей жизнью – так в Берлине стали называть неформальное деление города на мини-районы, кварталы, городские объединения жителей.

Как и в любом городе с миллионным населением, в Берлине ощущается желание жителей объединиться по неформальным признакам. Но если в Москве или Лондоне давление недавно приехавших в город жителей очень велико, а многоэтажная застройка мало способствует налаживанию неформальных связей, в Берлине с возникновением социальных сетей дело обстоит проще.

Начнем с того, что берлинская застройка, если речь не идет о глубокой восточной окраине, получившей изрядную прививку советской многоэтажной архитектуры, редко когда бывает более чем пяти-шестиэтажной. Даже в самом центре старые дома, стоящие стена к стене, до сих пор обходятся часто без лифта, имеют деревянные лестницы и обычно не выше пяти этажей.

Особенно хорошо это заметно, если забраться на высокий этаж какого-нибудь единственного дома, возвышающегося над округой. Например, на башню местной районной мэрии. Именно с нее будет хорошо видно: вся территория вокруг, на добрые пару километров, представляет собой застройку одинаковой высоты, при которой крыши словно срезаны ножом, который сравнял выступающие над общим уровнем дома.

Такая невысокая застройка, равно как и очень щедрые представления немцев о социально допустимой плотности жилья, мало способствуют возникновению избыточного демографического давления. Обычно квартира в 50–60 квадратных метров рассчитывается на одного человека. 70–80 – на двоих, а 100-метровая квартира на семью с двумя детьми воспринимается как тесноватая.

Напомним, что сегодня в Берлине живет на 1 млн человек меньше, чем до Второй мировой войны. Вдобавок к негустой заселенности города застройка старых берлинских кварталов полна внутренних двориков. Практически весь центр города да и многие окраины – это именно старые кварталы. И даже многоэтажные дома изначально располагают к социальной активности жильцов.

В результате в Берлине возникают социальные связи, которых нет во многих других городах и которые особенно мало знакомы жителям крупных российских городов. Для берлинцев совершенно нормально устраивать вечеринки для жителей подъезда. Один из жильцов развешивает объявления, в которых он приглашает всех соседей присоединиться к нему в такой-то день в такое-то время по случаю того или иного праздника. Алкоголь можно приносить с собой, а закуски выставляет хозяин.

То же самое касается и встреч во дворе. Совершенно нормальной является ситуация, когда жители дома собираются для того, чтобы вынести на улицу большой экран и смотреть футбольный матч. Или устроить совместный гриль. Или же просто скинуться и установить во дворе батут для детей. В последнем случае, правда, стоит заручиться согласием арендодателя и владельца земли: в конечном итоге, это он несет ответственность за установленные на его территории объекты.

Социальные связи между жильцами возникают и благодаря имеющейся в Берлине инфраструктуре: маленькая пивная (она же – точка по продаже сигарет и газет) на первом этаже жилого дома. Прямо на углу между двумя улицами, где много лет подряд за прилавком стоит один и тот же хозяин-турок. И это такой же важный узел социальной инфраструктуры, как церковь или блошиный рынок.

В такой атмосфере дворов-колодцев и маленьких недорогих пивных и кофеен, где за прилавком стоит твой же сосед, возникла уникальная культура берлинских «китцев». Маленьких кварталов, где все знают друг друга, где идет своя жизнь и где никто из жителей не хочет ни уезжать куда-то, ни позволять кому-то что-то здесь менять.

Часто подобные кварталы даже отличаются своими говорами: в них смешиваются старый берлинский акцент с уникальным набором акцентов мигрантов. Что очень важно – такие социальные сети очень настороженно относятся к изменениям, приходящим извне.

И здесь важно то, что берлинская культура по определению очень левая. Это значит, что здесь, скорее, будут приветствовать низкие цены и не очень чистые столы в пивной, но где можно без проблем посидеть с друзьями вечером, да даже и утром, не заботясь о том, какая на тебе надета футболка. А не мириться с тем, что помещение пивной выкупил инвестор, даже если это не инвестиционная компания, а частный владелец ресторана. Потому что, даже если это и частный владелец, все равно он в итоге сделал в бывшей пивной дорогой ремонт и подает там теперь на столах с белыми скатертями интернациональные блюда для туристов, приезжающих в Берлин поглазеть на типично берлинские улочки. А эти туристы не желают мириться с берлинской обшарпанностью. Или, на худой конец, готовы мириться, но хотят видеть ее только в качестве аттракциона за стеклом.

Сопротивление «китцев» любым изменениям в их жизни вошло в Берлине в легенду. Жители «китцев» предпочитают выходить на улицы по любому поводу. Хозяин дома решил сделать капитальный ремонт, чтобы тратить меньше денег на отопление, а заодно и повысить привлекательность дома, если через несколько лет будет его продавать. Можно быть уверенным, что все жильцы выйдут на демонстрацию. Еще бы, ведь они знают, что часть стоимости ремонта можно по закону переложить на квартирантов. А это значит, что их квартплата, которая и так уже много лет, благодаря тому же закону, держится на несколько сотен евро ниже рыночной стоимости, вырастет на несколько десятков евро в месяц.

Жители «китцев» устраивают настоящие уличные бои с полицией, если кого-то из «китца» выселяют за неуплату аренды. И немецкие социальные платформы переполняет праведный гнев, вызванный жестокостью полиции, выносящей вещи несчастного квартиранта на улицу. То, что Берлин остается одной из самых недорогих столиц Европы, борцов за справедливость мало волнует. Здесь до сих пор за 500–600 евро в месяц можно снимать однокомнатную квартиру в старом здании в самом центре города. Причем, единожды заключивши с жильцом контракт, владелец квартиры не имеет права его расторгнуть в большинстве случаев. А повышение платы возможно лишь в минимальном объеме, установленном законом.

Однако солидарность членов «китца» куда важнее, и каждый выступает однозначно на стороне выселяемого жильца. Иностранцу может показаться невероятным, за какие вещи цепляется настоящий житель берлинских «китцев». Например, во время чемпионата мира по футболу 2006 года банковская столица Германии, Франкфурт, одолжила Берлину несколько поездов для городской электрички. Это были отличные современные ярко-красные составы с электронными табло в вагонах, системами кондиционирования и бесшумным ходом.

Однажды я имел неосторожность заметить соседу по электричке, что, мол, отлично, что теперь по Берлину ездят такие поезда. Сосед – молодой человек лет двадцати пяти, в растянутой футболке и видавших виды джинсах, с не очень ухоженными волосами, скривился. Возмущенно посмотрев на меня, он ответил: «Но они же совсем не подходят городу!»

Я удивился такому ответу, но вежливо промолчал. И только потом понял, что, видимо, мэрия была солидарна с молодым противником прогресса. И пять, и восемь лет после чемпионата по Берлину продолжали бегать старинные составы без малейшего намека на кондиционирование. И это при том, что большинство берлинских железнодорожных маршрутов проходят по наземным трассам, под палящим солнцем, с отделенными друг от друга вагонами, со скрипящими дверьми. Иногда некоторые из таких дверей просто заедает, и они не открываются на остановках!

Разумеется, в нежелании берлинцев воспринимать с радостью технологические изменения вокруг себя есть и рациональное зерно. Берлин до сих пор остается очень недорогим городом. И даже не очень чистые мостовые, не очень ухоженные стены домов и не очень современные поезда в итоге все равно дают более чем привлекательное соотношение «цены и качества» жизни во многих крупных городах Европы. При этом нужно понимать, даже «не очень чистый» по немецким меркам Берлин при сравнении с Парижем, Афинами или Москвой просто блестит.

Так вот, в последние пару десятков лет берлинцы много раз убеждались в том, что приход инвесторов далеко не всегда означает улучшение ситуации в городе или квартале. Часто ввинчивание дорогого дома в некогда не очень чистый, но достаточно уютный «китц» с недорогой индийской, вьетнамской или турецкой забегаловкой на углу, маленьким киоском с пивом и сигаретами и расслабленной атмосферой приводило к тому, что цены на жилье в окрестных домах начали резко расти.

Хозяева, не имея возможности легально поднять квартплату для жильцов, просто продавали дом под капитальный ремонт. Таким образом все арендные договоры переставали действовать. Новый хозяин, проведя санацию дома, сдавал квартиры заново. Но уже по цене в два-три раза более высокой.

Разумеется, никто из старых жильцов уже не мог въехать в новый дом, и квартал за несколько лет терял большинство своих жителей. На их место приезжали выходцы из богатых Штутгарта или Мюнхена.

Конечно, такой процесс джентрификации – замены социально слабых жильцов более богатыми при повышении уровня жизни в районе – свойственен далеко не только Берлину. Часто он оказывает на город положительное влияние, снижая в джентрифицированных районах уровень преступности, способствуя приходу инвестиций, росту уровня образования, производительности труда и в целом улучшению экономической ситуации в городе.

Однако именно в Берлине джентрификация приняла в последние годы наиболее яркие и острые формы. Потому что именно в Германии сложилась крайне редкая ситуация, при которой жилье в столице оказалось значительно более дешевым, чем в любом другом крупном городе страны. И при этом жить в столице стало очень модным.

Свою нелюбовь к «понаехавшим» швабам и баварцам берлинцы выражали по-разному. Порой дело доходило до поджогов машин со штутгартскими или мюнхенскими номерами. Много раз в витрины агентств по продаже недвижимости летели камни или даже коктейли Молотова – «моллис», как их ласково называют берлинцы.

Как и любая неприязнь к «понаехавшим», берлинская нелюбовь к новым богатым соседям, меняющим привычную среду обитания, формализовалась в нескольких типах. В 2014 году берлинские дизайнеры даже выпустили серию рекламных роликов, высмеивавших такую типизацию. В коротких фильмах о своих планах по переустройству Берлина «под себя» южный инвестор, например, рассказывал, как он планирует переделать мост через Шпрее и застроить набережную дорогим жильем. А немка из богатого Штутгарта построила для себя частную детскую площадку и гоняла с нее местных мам.

Именно последний образ вызывает в Берлине, кажется, наибольшее отторжение. Для него даже придумали отдельное название: «мать-латте-маккьято». По мнению разгневанных горожан, такая женщина пытается быть очень модной и демонстративно сочетает работу и материнство. Работая в креативном секторе, она перемещается со своим ноутбуком от одного кафе с беспроводным Интернетом к другому, непрестанно разговаривая по мобильному и отправляя десятки е-мейлов. Ее грудной ребенок постоянно при ней, потому что она следует всем современным инструкциям материнства.

Разумеется, такая мать ценит Берлин за огромное количество биолавок с биотоварами. Ее кофе – исключительно из магазинов, предлагающих товары fair trade («честной торговли»). Но, поскольку она принадлежит к обеспеченному классу, она не готова терпеть вокруг себя неопрятные социальные низы. Поэтому она вместе с другими такими же мамами огораживает детскую площадку в своем доме забором. Ключи от площадки находятся под строгим контролем. Точно так же она поступает со входом во двор дома – он оказывается перекрытым.

Разумеется, этот образ достаточно карикатурен, и жители Берлина возмущаются «понаехавшими» гражданами из других регионов страны. Забывая, что именно эти новые горожане платят львиную долю налогов в городе, где от социальных отчислений бюджета в той или иной степени зависит каждый четвертый.

Также жители Берлина забывают, что именно готовность меняться и улучшать внешний вид города делает его привлекательным. А значит, притягивает новую рабочую силу, новые инвестиции, сокращает преступность и, в конечном итоге, делает жизнь в городе лучше.

Однако отторжение подобных изменений тоже можно понять. Образ Берлина меняется на глазах, и эти изменения в каком-то смысле уничтожают уникальность города. Не зря один из рекламных плакатов, критиковавших превращение Берлина в еще один Штутгарт, перефразировал лозунг американских индейцев, протестовавших против загрязнения окружающей среды:

«Только когда вы огородите забором каждый двор, построите парковку под каждым торговым центром и разрушите последнюю пивную на углу, вы поймете, что оказались в том же скучном городе, из которого когда-то бежали в Берлин».

 

«Да тут одни турки!»

Правда и вымысел о мигрантах в Берлине

«Был я в этом Берлине. Одни арабы и турки» – эту фразу в том или ином варианте я регулярно слышу от самых разных жителей России, приезжающих в немецкую столицу.

Иногда ее стараются облекать в более мягкие формы. Так, однажды мой приятель, приехавший ко мне погостить, зашел издалека, спросив:

– Слушай, а этих… приезжих… много у тебя в доме живет?

На этот вопрос я ответил честно:

– Знаешь, не без этого. Есть тут одна семья, очень странная. Муж постоянно дома, иногда только куда-то отъезжает. Говорит, что работает из дома, но черт его знает, чем он на самом деле зарабатывает. Жена нигде не работает. Двое детей. Машина перед подъездом хорошая стоит. И знаешь, муж недавно бороду отпустил. Что это значит, ума не приложу.

Приятель слушал, озабоченно кивая.

А я продолжал:

– А главное – и это самое неприятное! – эта семья у меня в квартире живет!

Приятель на секунду задумался, а потом понял мою шутку и рассмеялся, осознав весь комизм ситуации обсуждения двумя выходцами из России количества «понаехавших» в Берлин.

Тем не менее, отношение гостей из России к берлинскому (да и вообще к немецкому) миграционному вопросу раз за разом приводило меня в изумление. Турист из России, который часто не говорит ни слова по-немецки, не знает в Германии ничего (впрочем, это нормально для туриста), считает своим правом и даже долгом указывать немцам на то, кто должен, а кто не должен жить в немецкой столице.

Выходцы из Турции и арабских стран неизменно получают от туристов из Москвы и Петербурга уничижительные характеристики. Даже если эти выходцы родились в Германии, как и их родители, ходили в немецкую школу, болеют за немецкий спортивный клуб, платят в Германии налоги и говорят по-немецки. Для русского туриста они все равно остаются «ненастоящими» немцами.

Интересно, что отторжение приехавшими из России выходцев из Турции и арабских стран сохраняется у многих выходцев из России и после оседания в Германии. Не случайно во многих немецких городах мигранты из России становятся одной из важнейших социальных баз для рекрутирования сторонников праворадикальной партии НДПГ. Эта партия выступает, помимо поддержки наращивания социальных программ, еще и за этническое применение этих программ – только к этническим немцам.

Можно предположить, что выходцы из России по каким-то причинам считают себя «белыми европейцами», а выходцев из Турции – нет, несмотря на степень своей интеграции в немецкое общество. Возможно, так происходит в силу советских подходов к вопросам миграции.

Осознавая себя «более подходящими» к обществу, вчерашние жители Самары или Екатеринбурга пытаются укрепить свою убежденность в этой особенности тем, что начинают косо смотреть на таких же мигрантов. Только с другим цветом кожи.

В принципе подобная конкуренция между социальными группами достаточно понятна и может описываться в категориях внутривидовой конкуренции. Так, мигрант из России понимает, что в большинстве случаев его конкурентом за социальные блага является не уроженец Германии, а другой такой же мигрант. Потому именно на этого конкурента за кусок социального пирога и направлены его негативные эмоции.

А если такие негативные эмоции еще и можно обернуть в якобы праведный гнев по поводу «настоящих европейских ценностей, находящихся под угрозой», это обычно делается с большой готовностью.

Конечно, никто не будет отрицать, что Берлин имеет весьма серьезные проблемы с интеграцией мигрантов. Немецкая столица – один из самых многонациональных городов Европы. Во всей Германии доля жителей с «миграционным бэкраундом» составляет более 15 млн человек, или около 18 процентов. В Берлине же такая доля составляет более 25 %. Это иностранцы, граждане Германии в первом поколении, а также дети от браков, в которых хотя бы один из родителей является иностранцем или гражданином Германии в первом поколении.

Иностранцы, живущие в Берлине, распределены по районам города неравномерно. Максимальная концентрация иностранцев наблюдается в районах Кройцберг и Нойкелльн. Иностранцы здесь составляют 33 % и 18 % соответственно. Между тем нужно понимать, что концентрация иностранцев сама по себе не является проблемой ни в одном городе Германии. Например, один из самых интернациональных городов Германии, Франкфурт-на-Майне, не испытывает проблем с интеграцией, поскольку большинство мигрантов имеют работу. Проблемы интеграции в другом – в социальном успехе жителей того или иного города или района.

Несколько лет подряд школы района Нойкелльн, а также ряда других районов с высокой долей мигрантов, не сходили с первых полос немецких газет. То в одной, то в другой школе учителя отказывались выходить на работу. А в Германии отказ ребенка от обучения в школе – это нарушение не административного кодекса, а уголовного. В случае регулярных прогулов ребенка родители могут не только заплатить денежный штраф, но даже отправиться в тюрьму на срок до полугода. И поэтому закрытие школы немцы восприняли очень остро.

Разумеется, темой сразу же заинтересовались газеты – и репортажи из проблемной школы сразу же стали напоминать сводки из предапокалиптической зоны. Например, в СМИ появлялись интервью о школьниках – этнических немцах, которые оказывались единственными детьми не то что в классе, а в целой параллели, не имеющими миграционного происхождения.

Одноклассники таких детей смотрели на них свысока, издевались, и, чтобы избежать насмешек, таким детям приходилось во всем подражать мусульманским мигрантам: болеть за турецкий футбольный клуб и даже говорить по-немецки с турецким акцентом.

Разумеется, такие истории вызывали возмущение в обществе, а сами школы реагировали на них напряженно. Порой пояснялось, что в историях, стоящих за репортажами, не все так однозначно.

Тем не менее, напряженность вокруг таких школ отчетливо ощущалась. Как-то я из чистого интереса приехал к школе им. Рютли – одному из учебных заведений, особенно серьезно затронутых конфликтами. Попытался сделать фотографию пустого школьного двора. Ко мне сразу же подошел охранник и попросил ничего не фотографировать.

И дело было вовсе не в защите прав школьников на анонимность. Если бы во дворе были дети, то понятно, что снимать его было бы нельзя. Дело было в беспокойстве по поводу излишнего внимания прессы. Кстати, сама школа выглядела как маленький райский уголок: старое здание, окруженное скверами, с высокими потолками и лепниной.

Однако в таких зданиях, которые для приезжего из России выглядят совершенно идеальными школьными помещениями, уже много лет разворачивается настоящая трагедия интеграции мигрантов.

Чтобы понять, почему ситуация со школьным образованием так важна, нужно представить себе место школ в жизни немецкого общества. Несмотря на открытость, позволяющую иностранцам заниматься в Германии бизнесом, иметь доступ к социальной поддержке и пользоваться другими благами от государства, немецкое общество ставит очень жесткие барьеры на пути социального роста жителей страны. Эти барьеры выражаются, в первую очередь, в том, какой образовательный путь прошел каждый конкретный ребенок.

Школьная система Германии до сих пор очень консервативна и сложна. В целом школьное образование делится на два этапа. Начальная школа (Grundschule), обучение в которой длится от четырех до шести лет. И вторая ступень, от которой и зависит, как будет складываться карьера человека дальше. Вторая ступень при этом бывает трех типов: «основная школа» (Hauptschule), «реальная школа» (Realschule) и «гимназия» (Gymnasium).

Отбор в разные типы школ второй ступени осуществляется на основании успеваемости ребенка и внутренних тестов школы второй ступени. При этом школа второй ступени может отказать практически любому ребенку в поступлении на том основании, что он не подходит по успеваемости либо даже по дополнительным критериям. Например, некоторые школы второй ступени требуют от детей доказанного активного участия в музыкальных занятиях, театральных постановках, других внеклассных занятиях.

Именно здесь и кроется корень проблем немецкой школьной системы и ее неспособности интегрировать мигрантов в немецкое общество. Дело в том, что право поступления в университет дает только гимназия. Только после университета гражданин может рассчитывать на какую-либо мало-мальски оплачиваемую деятельность.

Поступление после реальной школы в университет теоретически возможно, но сопряжено с серьезными трудностями. А после «основной школы» поступить в вуз нельзя никак. Можно, конечно, сделать над собой усилие и пойти в «вечернюю гимназию». Там получить недостающее школьное образование и после этого поступить в университет. Но такой поступок требует недюжинной самодисциплины и ориентирования на учебу.

Фактически получается, что вся жизнь человека: его место в социальной иерархии, его шансы остаться без работы, его доходы и его зависимость от социальной системы распределения благ среди неимущих – определяется первыми четырьмя годами обучения в начальной школе. Именно тогда и решается, отправится ли он в гимназию, а дальше – в университет и в офис или же идет в «основную школу», после которой его не возьмут ни на какую мало-мальски квалифицированную работу.

Разумеется, уровень обучения школьников во многом зависит от знания ими немецкого языка. И вот тут-то возникает новая проблема: большое количество детей мигрантов на момент поступления в школу не владеют немецким или владеют им на низком уровне.

Дети мигрантов с самого рождения слышат только речь своих родителей, говорящих, например, по-арабски. Дома у них работает арабское телевидение, соседи также говорят по-арабски. Дома мигрантов в бедных районах легко узнать: они увешаны тарелками спутникового телевидения, позволяющими принимать телепрограммы с родины. Женщина в таких семьях редко работает, поэтому детей не торопятся отдавать в детский сад. Надо сказать, что мать, которая занимается детьми и хозяйством, – это социально одобряемое поведение в таких социальных слоях.

В итоге будущий первоклассник порой почти не говорит по-немецки, даже если прошел обязательный год обучения языку перед школой на базе местного детского сада.

В школе проблема переходит на следующий уровень. В районе, где мигранты составляют значительный процент населения, доля детей – выходцев из подобных семей оказывается еще выше. В том числе и потому, что среди жителей таких районов этнические немцы чаще бывают бездетными, нежели мигранты.

Многие немцы переезжают в такие районы сознательно – по причине желания окунуться в яркую атмосферу Средиземноморья в Берлине. Такие немцы часто являются представителями достаточно образованного класса, им свойственно иметь мало детей либо не иметь их вовсе.

Итак, в классах может возникнуть ситуация, когда дети мигрантов, слабо говорящие по-немецки, составляют больше половины учеников, или даже 80–90 % детей. Разумеется, даже несколько школьников с родным немецким языком, попавшие в этот класс, не смогут интегрировать большинство. Наоборот, это они, скорее всего, будут интегрированы арабоязычным или турецкоязычным большинством.

В результате класс оказывается неспособным воспринимать материал на немецком. Недоученные уроки и пробелы накапливаются, и к третьему-четвертому классу у школьников, не говорящих по-немецки, возникают сложнейшие проблемы с усвоением любого нового материала. Даже интеллектуально сильные дети формально выглядят как абсолютные двоечники.

Интерес к учебе резко падает, школьники начинают прогуливать уроки и все больше времени проводить на улице, где их ждет понятная им – и в социальном, и в языковом плане – среда.

К моменту, когда директор школы должен подписать аттестат школьника с рекомендацией о направлении в гимназию, средний школьник из проблемного района обычно имеет вполне задокументированный послужной список двоечника и прогульщика, которого не готова взять ни одна гимназия.

Более того, и сам школьник не видит причин стремиться получить образование: ведь в его окружении все знают, что лучшая карьера – это карьера члена уличной банды. Формально получающего социальное обеспечение, а неформально зарабатывающего на жизнь мелким криминалом. Так живут многие его знакомые, так живут его друзья, авторитетные для него, да и его родители не видят ничего плохого в том, чтобы получать социальное пособие и не ходить на работу.

Несколько раз, изучая ситуацию в проблемных берлинских районах, я встречался с уполномоченным мэра округа Нойкелльн по вопросам интеграции Арнольдом Менгелькохом. Приехавший в Берлин из лежащего на самом западе Германии холмистого региона Эйфель, Менгелькох поразил меня сочетанием здравого смысла и здорового цинизма. Он был увлечен идеями улучшения ситуации во вверенном ему районе.

По словам Менгелькоха, именно знание языка является единственным корнем проблем интеграции, и именно через обучение языку можно спасти тысячи детей от попадания на социальное дно и привести их к нормальной жизни.

– Посудите сами: с кого им брать пример? У нас есть классы, где 90 % детей – выходцы из семей мигрантов. И у 90 % этих детей никто в семье не работает последние годы, – говорил Менгелькох. – Фактически это означает, что детям не с кого брать пример в простых вещах: как вовремя вставать, как приходить на работу каждый день, как делать карьеру, как нести ответственность за свои поступки, как быть интегрированным в общество. Дети не видят ничего плохого в том, чтобы не иметь работы: их родители сами не работают и не видят в этом никаких проблем. Точно так же дети не видят надобности учить язык – все их друзья говорят на арабском, смотрят арабские телеканалы и подрабатывают в арабских овощных лавках.

По словам Менгелькоха, единственным вариантом решения проблемы могло быть интенсивное обучение детей языку в самых начальных классах. Для этих целей мэрия Нойкелльна нашла деньги в двух частных фондах поддержки мигрантов и перевела две школы на полный учебный день. Детям предложили после уроков бесплатно заниматься спортом, посещать занятия музыкой или танцевальные классы. Только бы они не возвращались домой и на улицу, а оставались в школе под руководством немецкоязычного учителя.

Результаты превзошли все ожидания. Уже через несколько лет успеваемость в школах резко поднялась. В результате уровень поступления в университеты практически сравнялся с показателями других школ, в которых большинство детей составляли этнические немцы. По словам Арнольда Менгелькоха, стоимость перевода одной школы на цикл обучения в полный день стоит около 200 тысяч евро в год. Это сумма, сопоставимая с содержанием одного-двух заключенных в тюрьме.

Тем не менее, даже такие расходы берлинская система образования не может себе позволить. И не в последнюю очередь по политическим соображениям. Консервативным избирателям сложно объяснить, почему школы с детьми-мигрантами должны получить больше финансирования, чем школы с преимущественно немецкими детьми.

В результате общество платит куда более высокую цену за сорвавшуюся интеграцию, но соблюдает формальные требования «равенства шансов» и ласкает слух тех, кто любит рассуждать о том, что «мигранты должны получать не больше, чем коренные немцы».

Впрочем, говоря о районах со значительной долей мигрантов, совершенно логично задать вопрос: а как возникли такие районы? Сегодняшние механизмы поддержания их существования как районов с большой долей иностранцев и низким социальным уровнем понятны. После того, как в районах возникают очаги социальной напряженности, представители среднего класса покидают их. Они заботятся о будущем своих детей, которых они не хотят отправлять в проблемные школы. Ситуация обостряется еще больше. Теперь в район заезжают только мигранты и бедняки, выбирающие максимально дешевое жилье.

Однако как все же возникла ситуация, при которой в Берлине образовались подобные анклавы?

Чтобы понять генезис Нойкелльна и Кройцберга, стоит вспомнить экономическую ситуацию начала 1960-х годов. Тогда Западная Германия находилась на пике экономического подъема. Экономический рост составлял 4–6 % ежегодно, и внутренние ресурсы роста занятости были исчерпаны. На протяжении всех 1960‑х годов уровень безработицы в ФРГ держался на уровне 1 %, что означало фактически отсутствие на рынке труда свободной рабочей силы.

Чтобы закрыть дефицит рабочих рук, поддержать динамику экономического роста и не допустить перегрева зарплатного рынка, правительство Западной Германии приняло решение заключить двусторонние договоры о предоставлении рабочей силы. Это было сделано в интересах также и властей других стран, испытывавших обратную проблему: высокую безработицу, приводившую к радикализации населения и росту протестных настроений.

В 1955 году такой договор был заключен с Италией, где падение занятости привело к росту популярности коммунистической партии. В результате сотни тысяч молодых итальянцев приехали на работу в Германию. Только в 1965 году в Германию прибыли 350 тысяч итальянцев. В 1960 году подобные договоры были заключены с Грецией и Испанией, а в 1961 году договор был заключен с властями Турции.

Особое внимание уделялось распределению рабочей силы в Западный Берлин. Это особое образование, находившееся под управлением союзнических властей, получало дополнительные налоговые и прочие льготы. Для западногерманских властей было важно, чтобы Западный Берлин был процветающим островком капитализма в центре ГДР.

Многие компании переводили в Западный Берлин свои штаб-квартиры и производства, чтобы иметь дополнительную прибыль от низких налоговых ставок. Неудивительно, что в Западном Берлине тоже требовались десятки тысяч рабочих рук – и этот дефицит точно так же планировалось покрыть, в том числе гастарбайтерами из Турции.

Забегая вперед, можно сказать, что всего из Турции в рамках этого договора прибыло более 800 тысяч человек, почти 700 тысяч из которых составляли мужчины. В немецкий язык плотно вошло новое слово: гастарбайтер (Gastarbeiter), дословно – работник-гость.

Как легко понять из такого названия, и немецкие власти, и немецкое общество предполагали, что работники прибывают лишь на время. Молодые итальянцы, греки и турки должны были внести свой вклад в возрождение немецкой промышленности, но не слишком обременять при этом немецкую социальную систему. Именно поэтому, например, для работников из Турции были установлены правила, предписывавшие желающим иметь хорошее состояние здоровья и возраст не более 40 лет для мужчин (35 лет – для желающих работать на шахтах) и 45 лет – для женщин. Неквалифицированные рабочие не должны были быть старше 30 лет.

Заявления в 1960-е годы подали более 2 млн человек. Большинство турок, решивших поехать в Германию, видимо, искренне полагали, что едут в незнакомую страну только заработать денег. Чтобы потом вернуться домой и начать новую жизнь. Купить дом, жениться, стать уважаемым человеком.

Именно поэтому гастарбайтеры выбирали для себя самое дешевое жилье из всех возможных. Район Кройцберг предоставлял для этого самые хорошие условия. Расположенный хотя и в центре города, он находился вплотную к Берлинской стене – но при этом был подключен ко всей городской инфраструктуре, включая ветку железной дороги.

Одна из частей Кройцберга – округ Кройцберг-36 – был с трех сторон окружен стеной, что делало его настоящим аппендиксом в мешке из колючей проволоки и бетона. Кроме того, жилье в Кройцберге было в плохом состоянии: часто в домах не было отопления, кроме печного. Туалеты находились, в лучшем случае, на этаже или вообще во дворе. Разумеется, именно здесь поселились сотни семей турецких гастарбайтеров, считавших каждый пфенниг и откладывавших деньги для возвращения на родину.

Реальность, однако, внесла в планы гастарбайтеров свои коррективы. Проработав в Германии по десять, пятнадцать или двадцать лет, они обнаружили, что их прежняя родина не так-то и ждет их возвращения. В Турции их не ждали ни пенсия, ни другие социальные блага. А вклады в немецкую пенсионную систему, выплаченные за годы работы в Германии, невозможно было забрать с собой домой.

Кроме того, у многих турок в Германии родились дети, для которых уже Турция была хотя и близкой, но все-таки уже чужой страной. Да и в самой Турции отношение к эмигрантам в Германию не всегда оказывалось идеальным. Часто турки рассказывают, что, когда они приезжают в Стамбул и покупают там что-то на рынке, их бывшие соотечественники, слыша немецкий выговор, пытаются назначить куда более высокую цену за товар, чем предложили бы «настоящим туркам».

В результате тысячи турецких семей остались жить там, где они жили последние десять-двадцать лет. За районом Кройцберг прочно закрепилась репутация местности, где количество вывесок на турецком языке сравнялось с количеством вывесок на немецком. Неудивительно, что именно сюда в 1980-е годы стали помещать семьи беженцев из охваченного гражданской войной Ливана.

Ливанские арабы не предполагали, что им придется жить в новой стране: из Ливана всех их выгнала война. Они оказались перед серьезным интеграционным вызовом. И детям, и взрослым пришлось с нуля учить немецкий язык. Многие в этом так и не смогли преуспеть. А травмирующие переживания затрудняли интеграцию еще больше.

В начале 2000-х годов в Кройцберг стали активно заселяться цыганские семьи из новых членов Евросоюза: Румынии и Болгарии, что снова усугубило социальную ситуацию в районе.

Сегодня в Кройцберге можно найти практически любой стиль жизни, кроме спокойного. Для мигрантов Кройцберг – комфортная территория, поскольку здесь их не будут попрекать иностранным происхождением. На территории района проживают граждане более ста стран мира. Это не сильно отличается от Нью-Йорка, который считается одним из самых интернациональных городов мира.

С другой стороны, этнические немцы, любящие альтернативный образ жизни: экологические кафе, полуподпольную контркультуру, левые идеи и немножко легких наркотиков – тоже с радостью переселяются в Кройцберг.

В кройцбергском зеленом массиве Гёрлитцер парк, разбитом в 1987 году на месте разобранного железнодорожного вокзала, почти открыто продают марихуану. Настолько открыто, что в 2013 году представители местного совета депутатов даже выступили с инициативой легализовать продажу марихуаны на территории парка, раз полиция все равно закрывает глаза на мелкий оборот этого наркотика.

Фактически единственные, кому не нравится жить в Кройцберге, – это представители среднего класса, имеющие детей. В их случае не играет никакой роли, являются ли эти люди этническими немцами или мигрантами. Как только у турецкой или арабской семьи появляются дети, и эта семья планирует для них социально успешную карьеру, ей лучше переехать из этого района.

Хотя для уже успешных взрослых Кройцберг предлагает массу возможностей: от недорогих и ярких кафе до дешевой недвижимости, в которой можно устроить стартап прямо под резными сводами, сохранившимися с XIX века. Именно поэтому в Кройцберг переселяется много иностранцев из стран первого мира: нигде в Европе больше не найдешь возможности жить так дешево, как здесь, и при этом находиться в центре столицы ведущей экономики континента.

Интересно, что переселение в Кройцберг представителей альтернативной берлинской сцены: дизайнеров, художников, владельцев кафе – далеко не всегда воспринимается местными жителями положительно. Как всегда, приход молодых и неплохо зарабатывающих горожан, имеющих свои взгляды на обустройство городской сферы, неминуемо приводит к изменению городского ландшафта. Там, где еще вчера была овощная лавочка Мустафы, сегодня возникает дизайнерская студия по созданию веб-сайтов с программистами-экспатами. Они хвастаются своим подружкам, что живут в самом хипстерском месте Европы. Но при этом безнадежно портят местным жителям условия жизни, покупая кофе по 2 евро за стаканчик там, где еще год назад продавцы были готовы отдавать его по 1 евро.

В любом случае, Кройцберг и Нойкелльн – районы Берлина, без которых невозможно представить себе лицо города. Именно здесь делается значительная часть политики города. Именно с мыслями об этих районах ведется избирательная кампания партий, желающих избираться в городской парламент. Именно поэтому окружной бургомистр Нойкелльна Хайнц Бушковски назвал свою книгу-бестселлер о проблемах интеграции мигрантов «Нойкелльн повсюду». И это название было понятно всем немцам по всей стране.

Страх возможного провала интеграции и надежда на ее успех, а также дискуссия о вопросах социальной политики, городского строительства, реформы школьного образования куда более понятны и наглядны на примерах Нойкелльна и Кройцберга, нежели на примерах более этнически однородных Галле-на-Заале или Касселя. Именно поэтому чопорный немецкий Кронберг под Франкфуртом смотрит на берлинский Кройцберг как на волшебное зеркало, в котором очевидно представлены все проблемы страны в простой и понятной форме.

 

Русский Берлин

От «Березки» до «Плэтцля»

Русского немца легко узнать по имени. Если видишь Ойгена или Вольдемара, можешь быть уверен, что это мигрант из бывшего СССР. Твоего нового знакомого могут звать Ойген Майер или Вольдемар Шмидт. Он может жить в Динслакене или Эрлангене. Он работает слесарем, водителем, руководителем отдела закупок, менеджером по IT-решениям или контролером технического состояния дорог. Однако это не важно. Важно только имя – если видишь человека с именем Ойген или Вольдемар, можешь смело спрашивать его, в каком году он приехал в Германию из Казахстана или с Урала.

В конце 2013 года в Германии вышла книга «Меня зовут Ойген». Легко догадаться, как зовут автора. Ойген. Фамилия – Литвинов. Молодой немец российского происхождения рассказывает истории тринадцати своих ровесников-Ойгенов. Каждый – переселенец.

– А вы знаете хотя бы одного Ойгена, который родился в Германии и был так назван своими родителями-немцами? – спрашивает автора корреспондент журнала Der Spiegel.

– Нет, ни одного, – говорит молодой человек.

Собственно, Ойген – от греческого εύγενής, «благородный» – это всего лишь немецкая форма того имени, что в английском звучит как Юджин, а в русском – Евгений. В Германии оно было популярно десятки и сотни лет назад. Например, песня про то, как «храбрый рыцарь принц Евгений обещал монарху в Вене, что вернет ему Белград», – это как раз о военачальнике, который на немецком зовется «Принцем Ойгеном Савойским».

Это в его честь в 1938 году назвали тяжелый крейсер, который после войны использовался американцами для испытаний применения атомных бомб по кораблям. Он пережил две учебные ядерные бомбардировки, прежде чем был затоплен.

До сих пор в Германии можно встретить Ойгенов, получивших это имя при рождении, но речь идет обычно о 80-летних дедушках. После войны это имя исчезло. Видимо, слишком ассоциировалось с милитаристской традицией. Ренессанс имя стало переживать в 1990-е. Именно тогда из России и других стран бывшего СССР в Германию хлынул поток переселенцев, которые массово стали менять свои имена на их же немецкие версии.

Собственно, возможность смены имени дается любому иностранцу, получающему немецкий паспорт. Однако далеко не все ею пользуются. В случае же с русскими немцами замена имен была почти всеобщей. И дело не только в том, что люди ощущали, что возвращаются на родину предков. Куда важнее была другая причина. У всех них в загранпаспортах, по которым они выезжали в Германию, имена были, конечно, записаны латиницей, но так, как российской (или советской) паспортистке в голову пришло.

Например, Михаил легко мог быть записан как Mihail. Но по-немецки это звучит как «Миаил», что больше напоминает какого-то апокрифического ангела смерти. Уже в Германии человек пытался переписать себя с тем же именем, но в немецкой орфографии – «Michail». Однако во многих провинциальных мэриях чиновники упирались в параграфы закона и требовали не придумывать новых имен, а записываться либо «настоящим немецким» именем, либо сохранять старое написание, по которому русский немец въехал в страну. В итоге Михаил морщился, но понимал, что мучиться всю жизнь «Миаилом» ему не хочется, и записывался Михаэлем.

Точно так же Евгений превращался в Ойгена, а Владимир – в Вольдемара (их тоже в Германии уже с полвека как не наблюдалось). Несколько больше повезло Александрам и Константинам, хотя и они выбиваются из статистического распределения.

Удивительное дело – замена имени на немецкий вариант часто рассматривалась как средство облегчения интеграции. Мол, не нужно выделяться своим именем, поэтому надо называться так же, как немцы. А получился почти стопроцентный маркер переселенца.

Переселение этнических немцев в Германию – это вообще история и радостная, и трагическая. Сегодня в Германии живет несколько сотен тысяч этнических немцев с территории бывшего СССР. Далеко не всегда из России, часто из Казахстана, куда устроивший этническую чистку Сталин выселял немцев, крымских татар, чеченцев и другие народы. Приезжают также из других стран бывшего СССР.

В начале 1990-х годов все этнические немцы, проживавшие в России порой уже на протяжении четырех-пяти поколений, получили возможность репатриироваться в Германию. Говоря формально, иностранцы немецкого этнического происхождения вообще могут приехать в Германию без проблем из любой страны мира и сразу получить немецкий паспорт. Достаточно лишь доказать, что в стране проживания тебя преследовали за то, что ты немец. И также продемонстрировать, что в твоей семье сохраняли немецкую культуру.

Например, сказать несколько фраз по-немецки. Но не на литературном выученном языке, а на диалекте, который сохранили твои родители. Или спеть старую рождественскую песню.

В таком случае считается, что эти люди не «подают заявление на вступление в гражданство», а лишь восстанавливают и так по умолчанию имеющееся у них гражданство. Именно поэтому таким переселенцам паспорт выдается практически сразу, без необходимости провести в Германии определенное количество лет.

Однако уже после обретения гражданства перед многими переселенцами возникали серьезные интеграционные проблемы. Если в Германию переезжала большая семья, то часто оказывалось, что каждое поколение интегрировалось по-своему. Например, часто отлично приживались самые старые члены семьи.

Дедушки и бабушки, родившиеся еще в 1920‑х или 1930-х годах, с детства говорили дома по-немецки и не имели особых языковых проблем. Конечно, они говорили часто на законсервировавшемся в их семье диалекте. Примерно так, как сегодня говорят по-русски в семьях русской эмиграции, проживших по полвека во Франции. Порой они владели только устным немецким, а не письменным.

Например, в одной семье моих знакомых переселенцев бабушка никогда не выходила из дома без дедушки. Потому что, хотя она отлично говорила по-немецки, читать мог только ее муж. Сама бабушка читала только по-русски и не могла прочитать расписание на остановке автобуса. Тем не менее, самое старшее поколение хорошо интегрировалось. Тем более, что в большинстве случаев они были пенсионерами, и им уже не нужно было искать работу и по-новому доказывать свою нужность обществу. Пенсию им немецкое государство платило точно так же, как и тем, кто проработал всю жизнь в Германии.

Неплохо интегрировалось и поколение внуков. Часто они приезжали маленькими детьми и сразу шли в школу, получая язык и социализацию. А вот поколение родителей, которые родились сразу после войны, когда немецкий язык был в загоне, а немцев русифицировали, говорили по-немецки уже плохо. Они получили советское образование, далеко не всегда признававшееся в Германии и нечасто дававшее возможность найти работу по специальности. И они часто терялись в новой жизни.

Не случайно сегодня в Германии в десятке самых популярных соцсетей – сайт «Одноклассники». И именно он – первая по популярности неамериканская соцсеть. Разумеется, это не коренные немцы сидят в «Одноклассниках». Хотя они тоже используют иностранную сеть, но не русскую платформу, а американский Facebook. А в «Одноклассниках» сотни тысяч переселенцев общаются со своими друзьями из бывшего СССР.

Впрочем, и у молодых немцев порой возникали сложности. Например, один мой знакомый, приехавший в Германию в шестнадцать лет, сразу после окончания российской школы, рассказывал, что у него возникла серьезная проблема. Его школьный диплом не признавался как документ, дающий право на поступление в университет, а как получить нужные бумаги, он не знал.

В какой-то момент он уже был готов плюнуть на все, возненавидеть новую страну и деклассироваться, однако ему очень повезло. Его дедушка, отлично говоривший по-немецки, разговорился в пивной со случайным знакомым, таким же пожилым господином. Пожилой господин оказался работником департамента образования, отлично понял ситуацию и пригласил молодого человека на беседу. Где объяснил ему, как именно нужно наверстать два года гимназии, необходимые для поступления в университет.

Мой знакомый, получивший в итоге отличное образование и работающий сегодня в крупной международной компании на инженерной позиции, до сих пор часто вспоминает этот случай как пример того, от каких случайностей зависит успех или неуспех интеграции мигранта. И какое огромное преимущество имеют те, чей дедушка может на хорошем немецком объясниться с ответственным за твою судьбу чиновником.

Впрочем, не у всех молодых мигрантов – русских немцев судьба сложилась так же хорошо. Порой даже в случае успешной интеграции их карьера резко отличалась от той, что ожидала их сверстников, родившихся в Германии. До сих пор одним из самых сильных показателей такого отличия молодых немцев российского происхождения от их сверстников является доля русских немцев среди профессиональных солдат бундесвера.

Интересно, что еще даже до отмены в Германии призыва и перевода армии на контрактное формирование огромное количество молодых русских немцев шли служить в армию по контракту. В бундесвере они быстро зарекомендовали себя как отличные солдаты: неприхотливые, нацеленные на карьеру. Успех в армии имел, однако, и обратную сторону: среди погибших немецких солдат в Афганистане русские немцы представлены куда шире, чем стоило бы ожидать, исходя из показателей их доли в обществе. В одном из случаев погибший солдат был сыном переселенца из России, который сам отслужил в Афганистане в составе советских войск.

Отец выжил, переехал в Германию с семьей, его сын отправился в Афганистан и погиб там. Журналистка телеканала Spiegel-TV Анна Садовникова, занимавшаяся этой темой, рассказывала мне, что видела записи, на которых солдаты бундесвера поют в Афганистане «афганские» песни на русском языке – песни, которые пели их отцы в 1980-е годы.

Разумеется, с каждым новым поколением отличия «русских» немцев от «немецких» немцев будут все больше исчезать. Уже сегодня часто почти невозможно отличить молодого немца российского происхождения от его сверстника, чьи предки никогда не покидали Германию. Но еще, по меньшей мере, полвека имя Ойген будет означать «мои предки вернулись из России».

Между тем если отвлечься от эмоциональных оценок жизни выходцев из России в Германии, возникает логичный вопрос: а сколько же таких русских немцев проживает на территории Германии?

До сих пор можно увидеть самые разные оценки размера этой социальной группы. Причин тому много. Хотя в Германии, по официальным данным, живет более 15 млн человек из 82 млн общего населения, имеющих «миграционный бэкграунд», такое определение весьма расплывчато. Оно включает в себя несколько категорий людей. Во-первых, это иностранцы: жители страны, имеющие только иностранный паспорт. Во-вторых, жители Германии, имеющие второй паспорт (это могут быть, например, дети от смешанных браков между гражданами ЕС). Наконец, в эту категорию попадают и граждане Германии, имевшие при рождении иностранный паспорт, и даже дети таких граждан.

Иными словами, если некий ребенок приехал в Германию в возрасте одного года и уже скоро получил вместе со своими родителями немецкое гражданство, а через двадцать лет заключил брак с гражданином или гражданкой Германии, то дети от такого брака все равно будут считаться «гражданами с миграционным бэкграундом».

Уже такая ситуация делает сложной оценку количества выходцев из России, поскольку мешает в один котел и людей, социализировавшихся в России и приехавших в Германию уже во взрослом (или хотя бы подростковом) возрасте, с теми, кто родился на территории Германии, но имеет родителей, приехавших из России.

Однако в случае с миграцией из России ситуация оказывается еще более запутанной. «Русскими» в Германии часто называют всех, кто приехал с территории бывшего СССР. Возможно, кроме выходцев из членов ЕС: Латвии, Литвы и Эстонии. С одной стороны, это понятно: основной язык у этих людей, действительно, часто является русским. Однако же такая размытость определений не позволяет точно определить, о ком же идет речь: об этническом немце, имеющем казахстанский паспорт, или о чеченском беженце, подающем заявление о предоставлении убежища. У этих двух людей различается абсолютно все: от знания языка до права нахождения в стране. Первый автоматически получает немецкий паспорт, второй же часто не получает даже статуса беженца и выдворяется обратно в Россию. Объединение их в единую категорию «русские» никак не способствует лучшему пониманию ситуации.

Для того, чтобы лучше понять, из каких групп состоит русскоязычная община и почему эти группы не всегда охотно общаются между собой, стоит вспомнить историю миграции из СССР и России в Германию.

Миграция из СССР в Германию, тогда еще Западную, началась еще в 1970-е годы. Именно в ФРГ прилетали выгнанные из СССР Иосиф Бродский или Владимир Войнович. Тогда же в ФРГ выезжали, хотя и в очень ограниченном потоке, этнические немцы, получавшие в исключительном порядке право на репатриацию. Однако такая эмиграция была очень ограниченной по своему объему. Практически в каждом случае ситуация с выездом была индивидуальна.

Настоящая же волна мигрантов из СССР стартовала в последний год существования Советского Союза. В 1990 году СССР разрешил массовую репатриацию этнических немцев, и в Германию разом отправились около 150 тысяч человек. В следующие два года количество выходцев из уже бывшего СССР не сокращалось.

Суммарно за 1990-е и 2000-е годы в Германию с территории бывшего СССР выехали около 1,5 млн русских немцев и членов их семей. Выезжающий этнический немец имел право взять с собой многих своих родственников-не-немцев, которые получали возможность жить в Германии так долго, как долго на ее территории оставался жить сам немец. При этом, на Россию из этих полутора миллионов пришлось чуть более 600 тысяч человек.

Второй значительной волной миграции стали выходцы из бывшего СССР еврейского происхождения. Евреям с территории бывшего Советского Союза немецкое правительство давало возможность воспользоваться так называемой программой «контингентных беженцев». Программа заключалась в том, что тот, кто мог доказать свое еврейское происхождение (то есть принадлежность к «контингенту беженцев»), мог получить статус беженца. Таким доказательством, например, могло быть свидетельство о рождении, в котором была указана национальность «еврей».

Этот статус принципиально отличался от статуса переселенцев-немцев. Если немцы автоматически получали немецкое гражданство, то евреи-беженцы могли рассчитывать только на статус беженца. А он был связан с массой ограничений. В первую очередь беженцы не могли выбирать, в какую федеральную землю и какой город им можно было ехать. Их распределяли в соответствии со статистикой проживания иностранцев.

Во-вторых, долгое время, иногда целые годы, беженцам нельзя было работать и учиться, так как этого не разрешал им их статус пребывания в стране. Они должны были проживать в специальных общежитиях, не будучи наделены даже правом снимать себе квартиру по своему вкусу. Только спустя определенное время беженцы получали право подавать заявление о получении гражданства на общих основаниях.

Согласно статистическим данным, всего в Германию с начала 1990-х годов приехали более 200 тысяч евреев, выходцев из бывшего СССР. Лишь половина из них участвует в жизни еврейских общин, доля религиозных евреев еще ниже. Именно это «размывание» еврейской общины Германии нерелигиозными евреями достаточно остро воспринимается представителями общины, уже жившими на территории Германии и не представляющими себе еврейство без следования требованиям религии.

«Как можно считать себя евреем и не соблюдать религиозные нормы?» – спрашивали выходцев из СССР местные немецкие евреи. Они не понимали, когда приехавшие объясняли, что в Советском Союзе еврейство определялось по этническому происхождению отца, а не по принадлежности человека к религиозной общине.

Наконец, третьей большой группой выходцев с территории СССР являются собственно граждане России. Их среди русскоязычной общины Германии насчитывалось в 2012 году 232 тысячи человек. Однако и здесь имеются совершенно разные социальные группы. Это, например, студенты, приехавшие получать образование в немецких вузах. Немецкие университеты дают бесплатное образование как гражданам Германии, так и иностранцам, которые продемонстрировали способность обучаться в университете (подробнее об этом в главе «Город бесплатных университетов»). Или программисты, выбравшие Германию в начале 2000-х годов как место работы. В то время ФРГ выдавала упрощенные рабочие визы программистам из Восточной Европы.

Еще одна большая группа выходцев из России – русские жены немцев, заключившие брак еще в России. Немецкая община в Москве насчитывает около 10 тысяч человек. И многие из ее представителей – холостые высококвалифицированные специалисты, проводящие в России несколько лет. Они потом возвращаются в Германию, и неудивительно, что социальная группа русских жен постоянно растет естественным образом.

Отдельная, очень небольшая, но необычная группа русскоязычного населения – выходцы из регионов Северного Кавказа. Они пытаются получить в Германии статус беженцев. В 2013 году из 40 тысяч иностранцев, прибывших в Германию с целью подать заявление на статус беженца, около 10 тыс. человек были выходцами именно из России. Причем большинство из них – из республик Северного Кавказа.

Это самая несчастная группа русскоязычных иностранцев, так как в подавляющем большинстве случаев статуса беженца они не получают. И возвращаются на родину, не достигнув ничего из своих целей. Дело в том, что в Германии, как и в других странах ЕС, действует правило, согласно которому подача заявления на статус беженца может осуществляться только в той стране Евросоюза, чью границу иностранец пересекает первой. Поскольку большинство данных граждан приезжают в Германию на автобусе или поезде, первой страной въезда в ЕС для них является обычно Польша. Поэтому Германия просто не принимает их заявлений и депортирует беженцев обратно на родину.

Такая разнородность русскоязычных жителей Германии объясняет, почему на основе русскоязычной общины не сформировалось политического лобби. Выходцы из России действительно часто предпочитают общаться в собственной среде. Но у каждого выходца она оказывается своей собственной.

Возможно, единственным фактором, который объединяет выходцев из России и стран бывшего СССР, остается пристрастие к некоторым продуктам питания, которых нет в обычных немецких супермаркетах. Именно поэтому в любом крупном немецком городе наряду с турецкой, арабской или индийской лавочкой можно найти и русский магазин. В нем обычно в изобилии продаются пряники и сушки, квашеная капуста, красная икра и другие продукты, без которых русскоязычные жители Германии редко представляют себе праздничное застолье.

Разумеется, часто в таких магазинах также можно увидеть и продукцию Латвии, Литвы и Эстонии. Благодаря единому внутреннему рынку Евросоюза пищевые товары из этих стран не нуждаются в Германии ни в дополнительном сертифицировании, ни в уплате таможенных пошлин. А вот товары из России долго и сложно импортировать. Именно поэтому кефир или творог в «русском магазине» будет чаще всего сделан в Литве или Польше. Покупатели же наперебой будут уверять, что именно этот творог имеет такой же вкус, «как наш советский творог в детстве».

В Берлине родственность двух русскоязычных общин очевидна как нельзя более: рядом с магазином KaDeWe – дорогим торговым центром, облюбованным богатыми туристами из России, вплотную друг к другу стоят два магазина. Это «Березка» с рыбой, молочной продукцией, сушками и конфетами по российскому образцу. И «Плэтцль» (т. е. «местечко») – магазин кошерной еды, ориентированный на еврейскую общину.

Впрочем, и обычные немецкие супермаркеты все чаще имеют так называемые «страновые уголки». В «азиатском уголке» продаются рис для суши, соевый соус, вьетнамская лапша. В «американском уголке» – булки для гамбургеров, кленовый сироп, маршмеллоуз. И все чаще здесь же можно найти и «русский уголок» – с гречкой, консервированной сайрой, маринованными помидорами, баклажанной икрой, сгущенным молоком и прочими приветами из детства.

 

И кабаны на улицах

По улицам Берлина бродят кабаны, лисы и другая живность. К этой простой истине человеку, переселяющемуся в Берлин, нужно привыкать несколько месяцев. И даже спустя пару лет после переезда москвичи то ли радостно, то ли испуганно вскрикивают, увидев вдруг на дороге перед машиной стадо кабанов, деловито перебегающих четырехполосную улицу к мусорным бакам ближайшего кафе.

Раз за разом, возвращаясь ночью домой, я наблюдал одинаковую картину рядом со своим домом: на газоне посреди аллеи пасся выводок диких свиней. Пара взрослых особей и куча подростков. Раз за разом я не мог побороть естественное желание выходца из бетонного мегаполиса, внезапно оказавшегося на сафари. Я тормозил, включал аварийку, опускал стекло и начинал фотографировать кабанов на мобильный телефон. Свиньи довольно хрюкали, выкапывая корешки, а в нескольких метрах стояла полицейская машина: полицейские наблюдали за кабанами, размышляя, то ли прогнать зверей сиреной, то ли оставить в покое.

Собственно, такие встречи с дикой природой в Берлине совершенно не редки. В один день берлинец, если ему повезет, легко может встретить диких лис в самом центре города. Например, между центральным вокзалом и зданием администрации канцлера Меркель – место, примерно соответствующее московскому метро «Кропоткинская» или «Арбатская». Затем увидеть куницу где-нибудь на Гогенцоллерндамм, а после – кабанов в Далеме.

Трехмиллионный Берлин – самый большой город Германии. И так же, как и другие крупные города, оказывается более комфортным местом проживания для диких зверей, чем окрестные поля и леса. Причин тому две.

Во-первых, в городе запрещена охота, но имеется масса зелени и парков. Тот же Берлин по площади почти равен Москве, и парки занимают здесь много квадратных километров. Поэтому кабаны и лисы радостно и без помех размножаются на территории города, подкармливаясь в холодные зимы из контейнеров с биоотходами. Я уже не говорю о том, как вольготно себя чувствуют в Берлине дикие кролики, построившие под некоторыми лужайками настоящие подземные города, в которых особи живут сотнями.

Во-вторых, в современной Германии биоразнообразие в городах существенно выше, чем в сельской местности. Сельскохозяйственные угодья представляют собой в нынешнем мире огромные территории, засеянные монокультурными растениями. Например, только рапсом (из него в Германии делают биодизель), или только подсолнечником, или только спаржей.

На этом бескрайнем море рапса может жить только ограниченное количество насекомых – что, в свою очередь, сокращает количество птиц. Обработка полей пестицидами и гербицидами еще сильнее бьет по биоразнообразию. В итоге сельская местность оказывается более бедной дикими животными, чем крупные города.

Впрочем, бесконтрольное размножение крупных животных в городах – это не только радость лицезрения подхрюкивающего семейства кабанов из окна квартиры или машины. По подсчетам статистиков, только в Берлине проживает от 6 до 9 тысяч кабанов. И порой эти звери приносят горожанам серьезные неудобства. И речь не только о том, что ночью водителю желательно ехать помедленнее и поосторожнее, если он не хочет поймать на радиаторную решетку некстати выбежавшую из кустов свинью. Проблема в другом.

Соседнее с моим домом кладбище повесило на ворота объявление, призывающее всегда закрывать ворота на ночь: кабаны повадились раскапывать могилы. Военное кладбище британских солдат на западе Берлина, у самого кабаньего оплота – леса Груневальд – уже было в этом году раскопано вдоль и поперек кабанами. Потому что, к сожалению, вокруг британского военного кладбища сплошного забора не поставлено.

Беспокойно чувствуют себя и хозяева собак, гуляющих по садикам у дома. Если в сад забредут кабаны и собака нападет на них (а собака, скорее всего, это сделает), у пса не будет ни малейшего шанса противостоять стопятидесятикилограммовой туше с толстой шкурой и мощными клыками.

Что и говорить о таких мелочах, как испорченный газон перед домом! Например, как-то летом кабаны повадились приходить к моему каждую ночь и за пару недель полностью перекопали огромный игровой газон, превратив его в настоящий вскопанный огород. До того случая на нем прекрасно проводили время окрестные дети.

Не знаю, что искали кабаны в земле, но смотреть на свежую пашню было невыносимо даже жильцам. И я представляю, как кусала себе локти управляющая компания, которой предстояло срочно приводить газон в порядок.

Даже у полицейских против кабанов мало шансов. Боеприпасы пистолетов немецкой полиции специально сделаны таким образом, чтобы, столкнувшись с любым препятствием, они расплющивались в огромный «блин». Так снижается опасность рикошетов. Кроме того, гарантируется, что полицейские пули не могут пробить тонкие гипсокартонные стены в квартирах и не представляют опасности для соседей в случае стрельбы в жилище преступника.

Проблема в том, что для кабана эти пули не большая опасность, чем дробина для слона. Кабан только раззадорится, получив щелчок из полицейского пистолета.

Я до сих пор помню впечатляющую фотографию из берлинской газеты: полицейский забрался на забор дома и сидит на нем, а под ним кругами ходит злой кабан, в которого служитель порядка только что выпустил всю обойму. В таких случаях полиции приходится вызывать специальных охотников, имеющих и лицензию на стрельбу в городе, и подходящие патроны.

Но кабаны – это только верхушка айсберга дикой природы, господствующей в Германии. Добрых десять процентов вопросов в билетах на экзамене по вождению в Германии составляют вопросы, касающиеся появления на дорогах оленей и косуль.

Прежде чем сесть за руль, водитель должен крепко-накрепко выучить, когда опасность появления косуль на автобане наиболее высока. Правильный ответ: это время утренних и вечерних сумерек. И что нужно делать, если увидел на поле у дороги пасущихся оленей. Правильный ответ: приготовиться к тому, что они могут рвануть через дорогу. И какое действие на оленей оказывает свет дальних фар. А он их слепит полностью и не дает сойти с дороги. А также что надо делать, если видишь, что столкновение с оленем неизбежно. В этом случае никогда не пытаться увернуться, а жать на тормоз, держать руль прямо, приготовиться к столкновению и, крепко держась за руль, идти на таран животного. Так ущерб от столкновения будет минимальным. Кроме того, машину не отбросит в сторону, что могло бы привести к ее переворачиванию и к столкновению с другими машинами.

Автомобилистам вообще достается от диких животных больше, чем другим гражданам. Взять хоть тех же куниц.

Куницы почему-то обожают забираться ночами под машины и перегрызать провода. Некоторые страховки в Германии даже предлагают застраховать отдельно ущерб от погрыза со стороны куниц.

Кстати, насчет страховок. Страхуя машину, всегда стоит поинтересоваться у компании, покрывает ли страховка ущерб от столкновения со зверями и, если да, то с какими. Потому что столкновение с домашним скотом и с дикими животными проходит по разным статьям. И иногда страховка покрывает столкновение с дикой природой, но не покроет наезд на корову или овцу.

Вообще, дикая природа в Германии находится в постоянном движении. Взять тех же уже описанных нами оленей. Долгие десятилетия олени в Западной Германии вели достаточно безбедную жизнь – их единственным врагом были охотники, а естественных врагов, волков, почти не осталось. Это привело, с одной стороны, к тому, что гессенская оленина заполонила охотничьи магазины Германии. С другой стороны, отсутствие естественных врагов позволило оленям бесконтрольно размножаться, и популяция стала страдать от болезней и других бед.

Почему же в ФРГ не было волков? Да потому что своих волков вывели, а голодные волки из Восточной Европы и с Балкан до Германии не доходили – их отсекала граница между Варшавским блоком и странами НАТО. Через границу между ГДР и ФРГ не то что волк – шпион не мог просочиться.

Когда в 1990-м году границу демонтировали, волки стали потихоньку мигрировать к жирным оленьим стадам, и сегодня первые устойчивые волчьи пары регистрируют даже под Франкфуртом. А вокруг Берлина живет и охотится несколько волчьих стай.

Другая история произошла с енотами. Согласно легенде, американского енота в Германию запустил сам рейхсмаршал авиации и главный лесничий нацистского рейха Герман Геринг. Это не совсем так: пара енотов была выпущена под немецким городом Кассель в 1934 году, однако не по указанию Геринга, а скорее по недосмотру ученых, уставших ждать в течение полугода разрешения из Берлина.

После войны на территории Германии уже жило несколько десятков пар енотов, а сейчас их поголовье доходит до 500 тысяч особей. Столицей немецких енотов остается Кассель. Именно здесь плотность енотов наиболее высока, да и сами животные вполне срослись с городской средой. По подсчетам зоологов, 43 % популяции кассельских енотов тайком спят в домах, сараях или гаражах граждан, в то время как в американском Вашингтоне на это решается только 15 % енотов.

Иными словами, что американскому еноту – чуждая территория, то немецкому – стол и дом. Есть еноты и под Берлином. Хотя все-таки не они, а кабаны и косули определяют лицо дикой природы в окрестностях немецкой столицы.

 

«Мы можем все, кроме…»

Почему в Берлине не построили аэропорт и не ходят поезда

У одной из самых экономически развитых федеральных земель Германии – Бадена-Вюртемберга – долгое время имелся свой шуточный рекламный слоган:

«Мы можем все. Только по-немецки говорить не умеем».

Жители региона, известного своими крупнейшими компаниями: Porsche, Daimler и другими, а также самой высокой продолжительностью жизни, уровнем образования и одним из самых низких уровней безработицы в стране, могли позволить себе шутить над собственным образом провинциалов с неистребимым говорком. Ведь каждому в Германии известно, что любой говор можно спрятать, только не говор швабов – жителей окрестностей Штутгарта, столицы Бадена-Вюртемберга.

У жителей Берлина все обстоит иначе.

То есть, конечно, берлинский говор тоже существует, с этим нет никаких проблем. Сказать «йут» вместо «гут» – это как раз типично берлинская ситуация. Однако этой особенностью берлинцам щеголять не приходится – в отличие от Бадена-Вюртемберга с экономикой в немецкой столице дела обстоят не очень. И речь даже не столько о почти в три раза более высокой, чем в Бадене-Вюртемберге, доле безработных. Дело в другом. Последние годы Берлин упорно попадает на первые полосы немецких газет как город, в котором что ни инфраструктурный проект, то катастрофический провал.

Неудивительно, что берлинские шутники выпустили свой рекламный плакат столицы:

«Мы можем все. Только не можем наладить городскую электричку. И попасть в бундеслигу. И достроить аэропорт». Впрочем, обо всем по порядку.

Берлину уже много лет не везет с его вроде бы лидирующим столичным статусом. Вроде бы самый большой город страны, самый привлекательный туристический центр Германии. Да и один из ведущих туристических центров Европы: по количеству ночевок туристов Берлин уступает в Европе только Парижу.

Но Берлин раз за разом демонстрировал неспособность реализовывать не только амбициозные проекты, но и поддерживать самую банальную городскую инфраструктуру. Стоило в 2011–2013 годах зимам в Берлине быть чуть более холодными, чем обычно, как городская железная дорога просто не смогла работать в обычном режиме. Поезда останавливались на станциях, железная дорога отменяла один рейс за другим, а тысячи горожан мерзли на платформах в ожидании настоящего рождественского подарка: теплого поезда на ходу. Но тщетно: поезд не приходил так же, как Санта Клаус не приходит к плохим детям.

Берлинская мэрия оправдывалась перед горожанами достаточно просто. Якобы немецкие железные дороги, в чьем управлении находятся поезда городской электрички столицы, так долго экономили на техническом обслуживании подвижного состава, что не заметили, как тормозные колодки поездов и сами каретки колес пришли в полную негодность. Выходить же на линию с такой неисправностью – запрещено, поэтому поезда и стали оставаться в депо.

Проблема, однако, заключалась в том, что заводы, поставлявшие новые тормозные колодки и каретки, не могли в сжатые сроки произвести весь накопившийся за много лет объем недозамененных деталей. В итоге поезда продолжали приходить с опозданиями, рейсы отменялись, а жители других крупных городов с радостью зубоскалили над берлинцами, оказавшимися неспособными поддержать в надлежащем виде даже собственную систему городских железных дорог. Кстати, одну из старейших в Германии – старше ее только дороги в бывшем пригороде Берлина Шенефельде и в северном Гамбурге.

На этом берлинские проблемы не закончились. Как верно заметили шутники в своем перечислении того, чего не может Берлин, проблемы в столице имелись и в футбольной сфере.

Берлинский футбольный клуб Herta BSC был основан еще в конце XIX века. Но несмотря на долгую историю, в последние годы клубу явно не везло: много лет подряд он балансировал между попаданием в высшую лигу немецкого футбола и скатыванием во вторую лигу. Для Германии, где футбол – это почти религия, а соперничество регионов здесь развито гораздо сильнее, чем в России, регулярные проигрыши столичного клуба с более чем вековой историей – это боль для берлинцев. И еще один повод для тех же мюнхенцев, чья мюнхенская «Бавария» является европейским лидером, кинуть тяжелый камень в нелюбимую столицу.

Однако хуже всего сложилась история с берлинским аэропортом. Идея построить новый, современный, большой и, главное, единственный берлинский аэропорт витала в столичном воздухе давно. Причин тому было достаточно.

В столице с населением чуть больше трех миллионов человек на начало 2000-х годов имелось сразу три аэропорта. Почти в центре города (по московским меркам, где-то в районе метро «Полянка», в пяти километрах от центра на юг) был расположен крохотный Темпельхоф. Он был построен еще нацистами и обслуживал к моменту объединения Германии в основном региональные рейсы и небольшие частные самолеты.

На северо-западе, но тоже в черте города (примерно метро «Аэропорт» в Москве, а для Берлина – семь километров от Рейхстага) имелся аэропорт Тегель. Построен он был в 1970-е годы на месте бывшей французской взлетной полосы, спешно сооруженной для снабжения блокированного советскими войсками Западного Берлина. Тегель был чудом техники и дизайнерским шедевром для своего времени и по праву был любимым аэропортом жителей Западного Берлина. Но к началу XXI века серьезно устарел.

Во-первых, к нему не было проведено ни метро, ни железной дороги. Все пассажиры должны были добираться либо на такси, либо на машинах, либо на рейсовых автобусах. Причем автобусы делают остановки почти на каждом углу, как обычные городские рейсовые маршруты.

Во-вторых, ни ленты транспортеров, ни накопители перед посадочными стойками не были рассчитаны на пассажиропоток последних лет, когда полеты в тот же Франкфурт из Берлина выполняются с частотой электрички: каждые полчаса на протяжении всего утра.

Третьим аэропортом Берлина был располагавшийся к юго-востоку от города Шенефельд. Этот аэропорт начал свою историю как взлетная полоса для отгрузки готовой продукции авиационным заводом «Юнкерс», а с приходом советских войск и установлением ГДР стал главным аэропортом Восточной Германии.

Именно отсюда, кстати, через ГДР в палестинские лагеря террористов на тренировки отправлялись члены западногерманской террористической организации RAF. Самим террористам, западным немцам, в ГДР въезд был разрешен, а местные спецслужбы закрывали глаза на их дальнейшие полеты и, конечно, не сообщали ничего западной полиции.

Сам аэропорт Шенефельд представлял собой раньше и представляет до сих пор печальное зрелище: невзрачный бетонно-стеклянный сарай в чистом поле, без малейших намеков на аэропортовую инфраструктуру: бары, кафе, рестораны, магазины и так далее здесь практически отсутствуют.

И берлинская мэрия всерьез задумалась, что делать с таким странным инфраструктурным наследием. Три небольших аэропорта не подлежали модернизации. Более того: из них совершенно невозможно было сделать один централизованный хаб, способный обслуживать дальнемагистральные самолеты и предоставлять авиакомпаниям возможность производить стыковку рейсов в Берлине, а не во Франкфурте, Амстердаме или Лондоне.

Разрешение ситуации значило бы привлечение в Берлин значительного количества денег, создание новых рабочих мест. Это могло привлечь компании, занимающиеся техническим обслуживанием самолетов. Таким образом, идея свести все аэропорты в один, на базе загородного Шенефельда, и закрыть городские Тегель и Темпельхоф была здравой. Ужасным было ее исполнение.

Начнем с того, что добрые десять лет шло согласование строительства аэропорта. Германия – страна изматывающих строительных согласований, тут сложно поставить один ветрогенератор в поле – окружающие фермеры засудят за шумовую нагрузку. А уж целый аэропорт с ожидаемым пассажиропотоком до 47 млн пассажиров в год – это вообще катастрофа.

Плюс строительство аэропорта плохо вязалось с финансовым положением Берлина, по уши сидевшего в долгах. Однако же, наконец, согласования были получены, деньги нашлись, и строительство началось.

К сожалению, начало строительства стало началом самого большого организационного провала берлинской мэрии и превратилось в зеркало типично немецких проблем забюрократизированной организации. Застройщик аэропорта – компания Flughafen Berlin Brandenburg GmbH – принадлежал федеральной земле Берлин, федеральной земле Бранденбург, а также федеральному министерству транспорта.

А значит, в ее руководстве находились исключительно чиновники и политики, которые отлично владели техникой подковерной борьбы, но слабо представляли себе строительный бизнес. При таком планировании провалы начались практически сразу же.

Сначала аэропорт планировали открыть еще осенью 2010 года. Всех желающих даже возили на экскурсии на стройку, где для обзора возвели целую наблюдательную вышку. Но экономический кризис разорил несколько компаний-подрядчиков, и открытие перенесли на июнь 2012 года.

Первый перенос не предвещал ничего нехорошего, но смотрелся оправданно. Мол, не у нас в головах кризис, а в американском Lehman Brothers. Мы не виноваты, у нас немецкий порядок, а задержка не страшна. Однако ситуация была гораздо хуже – и очень быстро превратилась в историю невероятного, эпического вранья, гомерического очковтирательства и позорнейшего провала.

В итоге открытие аэропорта переносилось не менее пяти раз, стоимость проекта возросла на несколько сотен миллионов евро, а сам аэропорт стал нарицательным именем для обозначения долгостроя.

Грандиозный провал с откладыванием открытия аэропорта случился в мае 2012 года. Аэропорт должен был получить имя бывшего канцлера ФРГ, а ранее – правящего бургомистра Западного Берлина Вилли Брандта. И за три недели до запланированного открытия аэропорта вся столица была обклеена рекламой:

«Спасибо, Тегель! Здравствуй, Вилли Брандт!» Авиакомпаниям было обещано открытие нового хаба. Компании закупили новые самолеты, наняли персонал и продали билеты.

Немецкая железная дорога Deutsche Bahn построила подземный вокзал для скоростных поездов. Планировалось, что из аэропорта будут летать также чехи и поляки, приезжающие в Берлин на поездах. Гостиницы наняли персонал. Рестораны заключили договоры об аренде аэропортовых помещений. Таксопарки инвестировали в новые машины. Компания-оператор аэропорта пригласила полсотни иностранных корреспондентов, чтобы показать им стройку и заверить, что открытие произойдет вовремя.

В числе приглашенных журналистов оказался и я, ожидавший увидеть что-то грандиозное. Грандиозное я действительно увидел. Но только не грандиозный аэропорт, а грандиозный хаос.

Гигантская стройка аэропорта выглядела как руина. Отдельные рабочие сомнамбулически что-то пилили, подвинчивали и приколачивали, но сам аэропорт выглядел полной развалиной. Это не мешало пресс-службе аэропорта обещать, что «все откроется вовремя».

Разумеется, вовремя ничего не открылось. За две недели до предполагаемой даты запуска было объявлено, что аэропорт не сдал систему пожаротушения, и поэтому (и только, дескать, поэтому!) открытие откладывается. На осень 2012 года.

То, что эта отговорка была не вполне достаточной, было ясно с самого начала. На стройке не валялся не то что конь, а даже немецкая овчарка не чесала там себе свою спину о простаивающий башенный кран. Открытие аэропорта быстро перенесли сначала на апрель 2013-го, потом на осень 2013 года. И это был уже четвертый перенос.

Каждый перенос сопровождался сообщениями о том, что строительство обойдется в большую, нежели планировалось, сумму. Это и понятно – компании-партнеры несут убытки от задержек, и их надо компенсировать.

Мэр Берлина и глава наблюдательного совета Клаус Воверайт упорно продолжал делать вид, что все в порядке, что он тут ни при чем, что имидж Берлина не пострадал и что вообще ходить по открытиям модных выставок интереснее, чем наблюдать за стройкой.

Грандиозное событие откладывалось уже как минимум до 2014-го, а то и до 2015 года! Разумеется, в 2014 году аэропорт не открылся снова, и речь пошла уже о частичном открытии терминалов в тестовом режиме – возможно, в 2017–2018 годах.

Между тем уже в 2012 году экспертам должно было быть ясно: аэропорт представлял собой одну большую катастрофу. План аэропорта менялся во время строительства так часто, что вывески аварийных выходов начинали указывать на стены! Покрытие пола пошло трещинами еще до открытия. Строители, видимо, экономили на материалах и торопились.

Но самое главное, планировщики полностью опозорились с расчетом пропускной способности аэропорта. Уже в 2012 году стало очевидно, что ни зона обработки багажа, ни залы для пассажиров не удовлетворяли требованиям берлинского пропускного узла. Аэропорт оказался мал для города – еще до своего открытия! А цена строительства этого позора выросла с предполагаемых 2,8 до 5 млрд евро.

Особенно не повезло тем подрядчикам, которые свои обязательства выполнили и закончили объекты в срок. Так, подземный вокзал, построенный немецкими железными дорогами, так и не смог быть запущен. Ведь аэропорта-то над ним не оказалось.

Однако, чтобы проложенные рельсы не заржавели, железные дороги вынуждены каждый день пускать по путям несколько пустых составов. Точно так же обстоят дела и в достроенных на территории аэропорта отелях. Чтобы канализационные трубы в них не начали гнить, каждый день каждый номер гостиницы обходят специальные сотрудники и спускают воду в каждом унитазе и открывают на некоторое время каждый кран с водой. Разумеется, параллельно еще и убираясь в номере, чтобы он не покрылся пылью.

Конечно, это стоит компаниям дополнительных денег. Не говоря о том, что их инвестиции в строительство новых отелей, кафе или вокзалов не дают запланированной прибыли.

Неудивительно, что для самих берлинцев история строительства аэропортов стала настоящим аллергеном. Именно поэтому, когда осенью 2014 года мэр Берлина Клаус Воверайт заявил о своем уходе в отставку, многие поспешили пошутить: «По крайней мере, он не стал дожидаться окончания строительства аэропорта» – мало ли, насколько еще оно может затянуться?

 

Свингер-клуб или религиозная миссия?

Собственно, так все и бывает – гуляешь по центру Берлина, отходишь несколько сотен метров от здания администрации канцлера, чуть углубляешься в массив парка Тиргартен – и на первой же лужайке натыкаешься на группу мирно загорающих на газоне обнаженных граждан. Российским аналогом было бы встретить группу обнаженных людей где-нибудь в скверике на Гоголевском бульваре.

Только в России это обязательно было бы приурочено к какому-то политическому процессу и разогнано ОМОНом, а в Берлине – наоборот, люди просто отдыхают. Деловито натираются кремами от загара, раскидывают корзины с пивом и сэндвичами, обсуждают детей, собак и рост цен на бензин. Только при этом они голые.

Отдых без одежды – или, по-немецки, Freikörperkultur («культура свободного тела», сокращенно FKK) – одно из самых традиционных и популярных немецких развлечений. Тысячи немцев регулярно скидывают с себя одежду, чтобы понежиться на солнце, не будучи стесненными плавками, шортами или купальниками.

Под FKK выделены специальные пляжи: на некоторых из них даже запрещено появляться в одежде, чтобы не шокировать голых загорающих. На других допускается смешанное появление. Но культура свободного тела порой выпрыгивает буквально из-за угла: в том же Берлине достаточно порой просто отойти на несколько метров с натоптанной дорожки в парке, чтобы попасть на поляну, где уже спокойно и по-деловому расположился пяток любителей подставить загару все части тела.

Впрочем, конечно, я несколько искажаю факты. Разумеется, изначально-то отдых без одежды был и политически, и даже религиозно окрашен. Отказ от одежды был манифестом – попыткой не только вернуться назад к природе, но и хотя бы на отдыхе полностью отказаться от социальных маркеров одежды, показывающих, к какому классу принадлежит тот или иной отдыхающий.

Первый немецкий FKK-союз был зарегистрирован в западногерманском Эссене в 1898 году, а уже два года спустя – в 1900 году – FKK-союзы появились на побережьях Северного и Балтийского морей. Несмотря на то что вначале это движение воспринималось общественностью в штыки, к концу 1920-х годов в FKK-союзы входило уже более 100 000 человек.

Для сравнения – сегодня, когда в Германии проживает почти в два раза больше человек, в еще недавно входившей в правящую коалицию Свободной демократической партии состоят лишь 63 000 членов, а в самой многочисленной партии страны, Христианско-демократическом союзе, состоят 484 000 человек. То есть сто лет назад в союзе любителей загорать голышом было столько членов, сколько состоит сегодня в важных политических партиях.

Неудивительно, что нацисты, с подозрением относившиеся ко всем добровольным союзам, не находившимся под их контролем, запретили в 1942 году купание нагишом – мало ли, до чего они там докупаются.

Неожиданный расцвет FKK-клубов произошел в ГДР. Именно здесь почему-то (обычно-то в Восточной Германии на подобную активность трудящихся смотрели с большим подозрением) идея социального равенства в обнаженности пришлась ко двору. FKK-союзы включали в себя целые производственные коллективы. Какой-нибудь цех токарей или бригада монтажниц могли регулярно выезжать на пляж в FKK-пансионат. Все дружно скидывали с себя опостылевшую гэдээровскую одежду и бежали в море, а потом так же голышом играли в настольный теннис или скакали на лошадях.

Разумеется, о разделении полов ни у кого не было и мысли – FKK-отдых по определению подразумевал смешанность и даже семейность. На пляжи выезжали не только трудовыми коллективами, но и социалистическими обнаженными семьями. Открытки с тех пляжей, репродуцирующие семейные фотографии на тему «папа-мама-я – голая семья», до сих пор активно продаются в сувенирных магазинах Берлина. И, видимо, пользуются популярностью у туристов из консервативных американских штатов.

Впрочем, гэдээровский расцвет FKK на то и был расцветом, чтобы смениться более скромной фазой. Сегодня главной проблемой клубов FKK является естественное сокращение численности членов. Прежние активисты стареют и умирают, а молодежь не торопится скидывать с себя одежды и вливаться в ряды пожилых любителей свободного отдыха.

И в самом деле, если в 60-е и 70-е годы обнаженный отдых мог считаться отважным вызовом общественному консерватизму, то сегодня удивить кого бы то ни было обнаженным телом просто невозможно. Это в 1960-е годы в Мюнхене девушку, вышедшую на центральную площадь Мариеплатц в бикини, арестовали и приговорили к нескольким дням исправительных работ в доме престарелых. Сегодня уже пожилые немки, вспоминая свою хипповую юность, удивят кого угодно неформальными нарядами.

Эпатировать общественность сейчас можно, скорее, надев на себя полностью закрытый костюм саудовской женщины. Вот тогда баварские консерваторы мгновенно вскипят. А обнаженная девушка, старушка, юноша или пожилой джентльмен никого уже не могут не только шокировать, но даже и просто удивить.

Все чаще под вывеской FKK-центров можно найти все что угодно – например, обычный скучный бордель с продажной любовью. Хотя проституция в Германии уже давно легализована и в стране действует большое количество публичных домов, в том числе настоящих мегамоллов проституции с десятками одновременно работающих сотрудниц. Но все равно порой такие центры скромно называют себя «центрами FKK».

Ну а подлинные активисты FKK, положившие жизнь на пропаганду свободного отдыха, не стесненного плавками, вынуждены грустно натираться лосьоном, сидя на траве недалеко от памятника победам прусского оружия.

Впрочем, кое-где еще идеи FKK побеждают. На отдельных пляжах Балтики можно встретить больше обнаженных купающихся, чем одетых. Именно здесь, в бывшей ГДР, имеется больше всего хардкорных фанатов FKK. Именно на таком пляже человек в плавках чувствует себя белой вороной и из приличия снимает последний лоскуток одежды – чтобы не оскорблять чувства окружающих.

После чего понимает, что такой вид загорания и отдыха имеет под собой все основания. Например, не нужно думать о том, высохли уже плавки после купания или нет.

И только случайно забредшие на пляж польские скаутши из католической программы обмена молодежью, размещенные в соседнем интернате, отважно залезают в море, одетые не просто в купальники, а в шорты и футболки.

Но, как мы уже знаем, для того, чтобы загорать или купаться голышом, совершенно не нужно ехать на Балтику или Северное море. И в самом Берлине достаточно пляжей, где купальщики, одетые в плавки или бикини, не приветствуются. Территория принадлежит немцам, желающим слиться с природой в полной обнаженности.

Такие участки пляжей есть и на знаменитом озере Ваннзее, что на юго-западе Берлина, и на Плётцензее, и на Тегелер Зее. Также участки для обнаженных купальщиков имеются в Кройцберге – на Принценштрассе. Это не считая маленьких лужаек в парках, выделенных под FKK-территории.

Впрочем, отдых голышом под солнцем – это сегодня самое что ни на есть консервативное времяпрепровождение. Берлин с его свободными нравами известен тем, что здесь достаточно очагов самой необычной сексуальной свободы.

Собственно, своими свободными нравами Берлин славился еще и сто лет назад. Например, в 1920-е годы центром роскошной жизни Берлина, но одновременно и центром продажной любви, была улица Фридрихштрассе, протянувшаяся через самый центр столицы с севера на юг.

Немецкий философ Мартин Хайдеггер писал в 1918 году своей жене: «Раньше я не верил, что возможно создание такой атмосферы экзальтированной и дистиллированной сексуальности. Но теперь я куда лучше понимаю Берлин. Образ Фридрихштрассе наложил свой отпечаток на весь город».

После Второй мировой на Фридрихштрассе уже не осталось домов терпимости. Не потому, что проституция исчезла с улиц немецкой столицы, а потому, что сама Фридрихштрассе стала пограничной улицей, по которой частично прошла Берлинская стена.

Однако это не значит, что районы красных фонарей исчезли из разделенной столицы. На западе Берлина существовали и самые дешевые точки с проститутками. Например, дурной славой пользовалась площадь перед вокзалом у зоологического сада, где собирались малолетние проститутки-наркоманки. Там и очень дорогие публичные дома.

Однажды я задал пожилому таксисту, проработавшему всю жизнь в Западном Берлине, недоуменный вопрос, как же можно было зарабатывать на жизнь таксистом в городе, со всех сторон окруженном стеной. В ответ он признался мне, что свои лучшие заказы он получал ночами:

– Молодой человек, вы просто поймите: достаточно было привезти компанию из трех-четырех мужчин к борделю, как вы получали не только плату за проезд с них, но еще и премию от распорядителя публичного дома – за каждого привезенного, – сказал мне таксист.

На востоке Берлина ситуация обстояла несколько иначе. Почти вся проституция внутри отелей была поставлена под контроль министерством госбезопасности. Всемогущая спецслужба Штази контролировала проституток во всех гостиницах, где останавливались иностранцы, и использовала их для сбора информации.

В свою очередь, девушки могли рассчитывать на то, что дневной заработок в несколько десятков западных марок вполне мог сравниться по покупательной способности с месячным окладом квалифицированного специалиста. Тем более, что марки можно было отоваривать в закрытых магазинах с дефицитной продукцией.

Сегодня Берлин является одним из центров немецкой индустрии секс-услуг. С 2000 года проституция разрешена по всей Германии. Легально работающие проститутки могут рассчитывать на социальную помощь государства и обязаны платить налоги. Запрещен лишь найм проституток сутенерами. Вместо этого владельцы крупных борделей могут предлагать индивидуально работающим проституткам снимать помещения внутри борделя и пользоваться его инфраструктурой.

Именно в Берлине располагается один из крупнейших борделей Европы – построенный специально к чемпионату мира по футболу публичный дом «Артемис» площадью в 3000 квадратных метров. Не знаю, что заставило инвесторов назвать бордель в честь греческой богини-девственницы, известной тем, что убивала мужчин, даже случайно увидевших ее обнаженной, но бизнес-идея открытия публичного дома прямо напротив берлинского Экспоцентра явно оправдала себя. Сегодня в «Артемисе» трудятся несколько сотен проституток, одновременно бордель может принять 70 проституток и около 500 гостей.

Разумеется, имеются в столице и десятки борделей поменьше, а также уличная проституция. Главными центрами уличной проституции являются районы вокруг метро «Хакишер маркт» в центре города и квартал на Курфюрстенштрассе (не путать с Курфюрстендамм!) рядом с церковью Двенадцати Апостолов. Именно здесь с наступлением сумерек, а часто и днем, можно увидеть множество девушек в характерной униформе: коротких шортиках или юбках, высоких ботфортах и с неизменной маленькой сумочкой на плече.

Хотя до 80 % проституток в Германии являются иностранками, бежавшими из своих стран по причине тяжелой экономической ситуации, в Берлине, согласно социологическим исследованиям, наблюдается и другой феномен. В 2011 году организация Studienkolleg zu Berlin провела исследование, в рамках которого опросила 3200 берлинских студенток и студентов. Треть опрошенных заявила, что рассматривает проституцию и другие сектора секс-индустрии (стриптиз, эскорт и пр.) как одну из возможностей подработки в ходе учебы. 3,7 % опрошенных признались, что уже практикуют такую работу.

Для сравнения: в Париже о работе в секторе секс-услуг, согласно тому же исследованию, задумывается 29,2 % учащихся вузов, в Киеве – 18,5 %. Речь в исследовании идет исключительно о добровольной работе в секс-индустрии.

По данным исследования, типичный возраст берлинских студентов или студенток, зарабатывающих деньги своим телом, – чуть меньше 26 лет. Таким образом, речь шла в основном о студентах старших курсов. 52,3 % студентов-проституток параллельно имели постоянного друга или подругу.

Хотя «высокая почасовая оплата» и «финансовые затруднения» стали главными двумя причинами работы в секс-индустрии, названными студентами, трудно сказать, что работа в индустрии секс-услуг является вынужденной мерой для берлинских студентов. Учеба в берлинских университетах бесплатна, студентам во время учебы полагается много льгот. Например, дешевые проездные билеты и недорогая медстраховка. Более того, около 50 % студентов, признавшихся в работе в секс-индустрии, также сказали, что получают помощь от родителей.

Впрочем, оплата в отрасли, по данным Studienkolleg zu Berlin, составляет от 50 евро в час до 300 евро в сутки, и это существенно выше средних зарплат по Берлину.

Сразу после финансовых мотивов, приведших к работе в секс-индустрии, опрошенные назвали «тягу к приключениям» и «любовь к сексу». Остальные опрошенные студенты показали высокую степень солидарности со своими однокурсниками, занимающимися проституцией: «с любопытством» к ним относятся от 50 % опрошенных, «с сочувствием» – 50 %. Это, по словам авторов исследования, были также более высокие показатели, чем в Париже или Киеве.

Но, конечно, сексуальная жизнь Берлина далеко не исчерпывается кварталами красных фонарей. Во-первых, именно в Берлине проводится самая большая в Европе промышленная ярмарка товаров секс-промышленности – Venus. Вот уже почти двадцать лет подряд на территории берлинского Экспоцентра собираются сотни компаний со всего мира, производящие вибраторы и секс-игрушки, эротическое белье и одежду для ролевых игр, а также компании, выпускающие порнофильмы. Выставка необыкновенно популярна не только среди профессионалов, заключающих здесь контракты, но и среди простых берлинцев. Именно для последних на стендах компаний работают стриптизерши, а звезды порнофильмов с радостью проводят сессии по раздаче автографов своим поклонникам.

– Мои фанаты подходят ко мне и фотографируются, а потом говорят: «Надо же, вы в жизни совсем не такая «как в кино!» – признавалась мне в интервью одна из участниц выставки – актриса, получившая в 2012 году премию лучшей порноактрисы года.

Наконец, немецкая столица имеет огромную историю свингер- и фетиш-клубов. Например, один из популярнейших фетиш-клубов Берлина – это KitKatClub, созданный по образу одноименного клуба из мюзикла «Кабаре».

Здесь собираются любители самых экстравагантных нарядов, одетые в возбуждающие костюмы и предпочитающие проводить время под техно-музыку. Для того, чтобы попасть внутрь, надо пройти придирчивый контроль со стороны охраны. Впрочем, фейс-контроль в Берлине имеется во всех стóящих клубах, вне зависимости от степени их сексуальной окрашенности.

В клубе Insomnia в районе Темпельхоф владельцы попытались создать атмосферу оргии, в которой с посетителей слетают социальные оковы. На потолок клуба транслируются откровенные фильмы, здесь регулярно проводятся тематические вечеринки. Свингерские клубы завлекают посетителей своими названиями: Swinger-Oase («Оазис свингеров»), Swingerclub-Zügellos («Необузданный свингер-клуб») и так далее.

Собственно, именно в этом лучше всего видно отношение берлинцев к сексу. Именно здесь, в немецкой столице, пожилая пара спокойно идет в свингер-клуб, потому что ей это просто нравится. Молодой человек со своей подругой заходят в огромный секс-шоп LSD на Потсдамер штрассе и спокойно и весело выбирают смазку и секс-игрушки. Точно так же вчера вечером они выбирали в супермаркете спагетти и соусы.

Отношение к сексу и к своему телу давно перестало быть в Германии – и Берлине особенно – чем-то напряженным и полным сомнений. Именно поэтому в тот же музей секса недалеко от вокзала у зоологического сада ходят в основном иностранцы: сами берлинцы в таком музее не нуждаются, секс для них такая же повседневность, как поездка на общественном транспорте или поход за молоком.

 

Берлинский говор, берлинский юмор и берлинская кухня

Где в Берлине можно попробовать немецкую кухню?

Этот вопрос мне регулярно задают все мои друзья, приезжающие в немецкую столицу. Где, мол, в Берлине можно поесть настоящей немецкой еды? Каждый раз я пытаюсь честно ответить на этот вопрос – хотя это и не так просто.

Дело в том, что туристы из России обычно представляют Германию подобием России с ее централизацией. Например, им сложно представить себе, что столица, хотя и является с отрывом крупнейшим городом страны, остается при этом одним из самых дешевых и даже бедных городов Германии.

Так сложилось: богачи живут в Мюнхене и частично во Франкфурте, деньги водятся в Штутгарте и даже в Гамбурге. А в Берлине остались безработные и небогатые чиновники. Действительно небогатые: чиновник, например, немецкого МИДа, работающий в Берлине, получает примерно в два раза меньше, чем его греческий коллега, откомандированный в Брюссель.

Именно поэтому немецкий чиновник, переведенный в штаб-квартиру Евросоюза, немедленно получает почти двукратное повышение оклада, чтобы не было стыдно перед коллегами из бедных стран юга Европы.

Точно так же сложно объяснить туристу из России, что немецкой кухни как таковой нет. Есть кухня побережья Северного моря, есть кухня гессенская, есть кухня Вюртемберга, а есть принимаемая за рубежом за немецкую баварская кухня – с ее рульками, запечеными ломтями свинины и прочими ударами по печени.

Хотя и тут все сложнее, и нюрнбергские, например, жареные колбаски являются совершенно иным блюдом, нежели баварские отварные. Потому что Нюрнберг лишь формально относится к Баварии, а на самом деле исторически это Франкония, которая баварской никогда не была, и баварский диалект здесь не понимают.

Но, конечно, это все занудные придирки, и можно исходить из того, что туристу просто надо показать ресторан с хорошей региональной кухней. А уж будут там южнонемецкие «пельмени» – маульташен – или гамбургское блюдо из свеклы и говядины – лабскаус, уже второе дело.

Но в Берлине проблема и с этим!

Начнем с того, что традиционная берлинская кухня сегодня практически вымерла. Причина проста – для берлинской кухни почти не осталось ингредиентов. Берлин – город, лежащий на бескрайних водных ресурсах. Озер, рек и ручьев здесь бесчисленное множество, а сами берлинцы гордятся, что в городе больше мостов, чем в Гамбурге и Венеции, вместе взятых. Так это или не так, сказать не могу. Но факт, что в традиционной берлинской кухне невозможно обойтись ни без десятков сортов речной рыбы, ни без раков. А вот с этим-то сегодня проблемы: все выловили.

Поэтому, когда я вижу ресторанчик с названием типа «Староберлинская харчевня», имеющий в меню только шницель да сосиски, меня начинает трясти от смеха. Я понимаю, что этот ресторан живет тем, что дурит туристов примерно так же, как дурил бы московский ресторан, предлагающий туристам фабричные пельмени из сои под видом «старинных сибирских блюд».

Разумеется, можно сделать нетривиальный ход и объявить нынешней берлинской кухней сосиску карри. Она была изобретена сразу после войны и действительно является любимым берлинцами блюдом. Подается уже мелко порезанной, густо политой смесью кетчупа и вустерского соуса, вместе с картошкой фри.

Или, кстати, турецкий кебаб или вьетнамскую лапшу – в зависимости от того, говорим мы о западном Берлине или восточном. Дело в том, что турки традиционно селились в Западном Берлине, и с кебабами все хорошо именно здесь. А вьетнамцы были гастарбайтерами в ГДР, и вьетнамская кухня лучше представлена в восточной части города.

Но те, кому хочется окунуться в ароматы именно немецкой кухни, возможно, на такой радикализм не пойдут. И вот тут-то им можно посоветовать неплохой выход. Собственно, всем своим друзьям я так и советую: пусть идут в ресторанчик «Постпредство» (Ständige Vertretung) прямо напротив вокзала Фридрихштрассе, в самом центре города.

Уже одна история ресторана – это повод его посетить. Дело в том, что ФРГ и ГДР взаимно не признавали друг друга, полагая себя и только себя настоящим немецким государством, а соседей – политическим недоразумением. Вплоть до 1960-х годов в ФРГ даже действовала внешнеполитическая «доктрина Хальштайна», подразумевавшая, что ФРГ разрывает дипотношения с любой страной, попытавшейся признать ГДР.

Разумеется, в такой ситуации открывать посольства на территории соседей было невозможно. Однако общаться было нужно, поэтому ФРГ пошла на языковой трюк и назвала свои посольства в ГДР не посольствами, а «постоянными представительствами».

На территории одного из таких постпредств и располагается сегодня одноименный ресторанчик. Кухня тут представлена отнюдь не берлинская, а рейнская, поскольку функции столицы в ФРГ выполнял Бонн. Однако я не видел еще ни одного человека, которому бы она не понравилась.

Разумеется, не все заказывают убойное рейнское блюдо Himmel und Ääd (Небо и земля) – высококалорийное сочетание горячей обжаренной кровяной колбасы с картофельным пюре, жареным луком и холодным яблочным вареньем. Однако и те, кто заказывают эту вкуснятину, и те, кто берет что-то попроще, получают вполне наглядное представление об отличной немецкой кухне. Хотя и не берлинской.

Для любителей истории по стенам здесь развешаны артефакты из полувека германских отношений. Это фотографии канцлеров, оппозиционеров, демонстрантов и гостей Германии, а к стене даже привинчено кресло депутата из старого здания бундестага.

Единственная особенность. Здесь, как и в Кельне, подают кельнское пиво Kölsch в традиционных мензурках по 0,2 литра. Но, в отличие от Кельна, при опустошении бокала (а сделать это можно в один глоток) официант не приносит новый бокал сразу же, не спрашивая, как он делал бы в Кельне, а ждет заказа. Но это можно пережить.

Впрочем, рестораны и пивные – это места, где можно встретить и массу туристов. Сами берлинцы предпочитают есть попроще и часто обедают, перехватив горячую еду прямо в уличном киоске. Здесь всех конкурентов за пояс затыкает турецкий дёнер-кебаб: мелко нарезанное мясо, пожаренное предварительно на крутящемся вертикальном гриле, а затем положенное в разрезанную вдоль плоскую булку из дрожжевого теста, в которую также щедро добавлены томаты, огурцы, листья салата и лук. Соус и специи по вкусу.

«Три раза дёнер со всем и йогуртовым соусом, и еще два со всем и чесночным соусом», – строительный рабочий привычно оттарабанивает свой заказ турку, стоящему за прилавком небольшого киоска. Очередь тихо вздыхает: заказ сразу на пять кебабов – строительная бригада где-то по соседству решила пообедать. Заказ задержит остальных покупателей на несколько минут.

Впрочем, уже скоро кебабы для рабочих упакованы, и свой заказ «один дёнер, без лука, с йогуртовым соусом» может сделать клерк, выбежавший из соседнего бюро. Я беру себе как обычно – «дёнер со всем, йогуртовый соус», добавляю к заказу порцию айрана и тоже возвращаюсь в бюро.

Собственно, именно состав дёнера и произносят клиенты по стандартной схеме, которая для чужака может выглядеть настоящей абракадаброй. «Дёнер-кебаб» – это значит, клиент заказывает булку из традиционного дрожжевого хлеба. В отличие от «дурум» – менее популярного способа заворачивания мяса в тонкий лист теста, наподобие лаваша.

«Со всем» – это значит, что клиент хочет все ингредиенты. А не, например, «без лука» – если предстоит встреча и стоит избегать резкого запаха изо рта. Обычно клиент может выбрать из трех видов соуса: йогуртового, острого или чесночного. И, если есть желание, попросить сделать все «особенно острым» – тогда блюдо будет дополнительно пересыпано перцовой смесью. В итоге и получается, например, «дёнер-кебаб со всем и йогуртовым соусом».

По всей Германии сегодня работает около 15 тысяч точек по продаже дёнеров, только в Берлине их не менее 1300. Оборот дёнерной промышленности составляет 2,5 млрд евро в год, в ней задействовано, включая поставщиков мяса, производителей оборудования и других, более 65 тысяч человек.

В Германии ежегодно проходят «дёнерные ярмарки», а шутливую поговорку турецких продавцов фастфуда «Döner macht schöner» («От дёнера становятся только краше») знает каждый немец.

При таком уровне популярности неудивительно, что с дёнером связаны и печальные страницы новейшей истории страны. Банда неонацистов, называвшая себя «Национал-социалистическим подпольем», на протяжении десяти лет убивала турок, проживающих в ФРГ. Некоторые жертвы были владельцами дёнерных лавочек, и потому поначалу серию убийств называли «дёнерными убийствами».

Однако что бы ни хотели думать нацисты, турецкое по происхождению блюдо уже давно стало частью немецкой кухни – точно так же, как пришедшие из Франции через Германию соленые огурцы стали частью кухни русской. А гамбургская котлета в булке – американским гамбургером.

Регулярно немецкие газеты задаются вопросами: «где же готовят самый вкусный дёнер?», «насколько совместим дёнер с хорошей фигурой?» и «может ли хороший дёнер стоить меньше полутора евро?»

С учетом инфляции минимальная цена хорошего дёнера растет. Помню время, когда спор шел о качестве дёнера стоимостью до 1 евро, а теперь уже чаще спор идет о дёнерах за 2,5 евро.

Студенты из Бремена германо-польского происхождения (вот уж вроде кто не имеет никакого отношения к турецкой кухне!) создали специальный освежающий напиток, который помогает быстрее избавиться от запаха, вызываемого пряным блюдом. Надеются сбывать в сезон не менее 10 тысяч бутылок напитка «Папа Тюрк» на основе чая с мятой. Надо ли говорить, что «Папа Тюрк» – это название их любимой точки по продаже кебабов?

Рейтинги дёнерных ресторанчиков и киосков публикуют крупнейшие немецкие газеты. Например, в Берлине долгие годы лидерство держит ресторан Hasir на улице Maaßenstraße, где я и сам регулярно и с удовольствием беру кебаб.

Впрочем, одному моему хорошему знакомому он, наоборот, не нравится: мол, слишком много мяса кладут, нарушая пропорцию с овощами.

Между тем все это дёнерное великолепие выросло из изобретения одного человека. В 1960 году 26-летний турок Кадир Нурман приехал в южнонемецкий город Штутгарт. В 1966 году он переехал в Западный Берлин и стал работать монтажником в типографии. В 1972 году Нурман заметил, что берлинцы все чаще покупают еду на улице, чтобы перекусить на ходу.

Неизвестно, было ли знакомо иммигранту имя Герты Хойвер – владелицы берлинского киоска по продаже сосисок, которая изобрела в 1949 году до сих пор самую популярную в столице «сосиску-карри». Но что известно, так это то, что Нурман стал изобретателем фастфуда, ставшего не менее популярным, чем произведение Герты Хойвер.

Через несколько лет злые языки начнут утверждать, что Нурман не изобрел ничего нового. Мол, еще в начале XIX века немецкий офицер Гельмут фон Мольтке (впоследствии – прославленный генерал-фельдмаршал, один из самых известных немецких стратегов) писал в дневнике, что турки подали ему на обед «очень хорошее, вкусное блюдо» под названием «кибаб», состоявшее из мелко порубленного мяса, пожаренного на вертеле и завернутого в хлеб.

Разумеется, сочетание хлеба с мясом – одно из самых древних в мире. Однако же изобретение Кадира Нурмана состояло в другом. Именно он придумал обжаривать огромный конус мяса на вертикальном вращающемся вертеле так, чтобы в любой момент можно было срезать очередную порцию полосок свежего мяса для нового покупателя. И именно он придумал порционное сочетание булки, мяса, а также овощей и соуса. Иными словами, Нурман придумал технологию продаж дёнер-кебаба как фастфуда.

На свою беду, Кадир Нурман не запатентовал изобретение. Только лишь Союз дёнерной промышленности Германии – есть и такой! – регулярно помогал ему деньгами, в качестве жеста доброй воли и в знак благодарности. Однако то, что лишило Нурмана процентов за использование патента, сильно помогло распространению дёнер-кебабов по Германии.

Уже в первые годы после открытия дёнерной лавки Нурмана в Берлине появились десятки аналогичных лавочек. Многие из них существуют до сих пор. Например, недалеко от моего дома есть одна крошечная лавочка, где дёнер-кебабы делаются уже более 30 лет. И все той же семьей!

На свой юбилей владельцы устроили праздничную скидку – продавали дёнеры всего за 1 евро. Очередь растянулась на два квартала, и теперь фотография этой очереди гордо красуется под стеклом витрины. Судя по фотографиям на стене, эта дёнерная лавочка повидала буквально все: чемпионат по футболу, объединение Германии, вывод американских войск. Видимо, переживет и другие события, Сейчас сыновьям основателя лавочки лет по сорок, а на стене можно видеть их фотографии еще детьми. И спустя много лет они отметят и полувековой, и семидесятилетний юбилей своей немецко-турецкой дёнерной.

Впрочем, разумеется, любой иностранец, приезжающий в Германию, и, в том числе, в Берлин, хочет в первую очередь попробовать знаменитые немецкие колбаски.

«Где здесь можно поесть правильных колбасок?»

О, сколько раз мне приходилось слышать этот вопрос от своих друзей, приезжающих в гости!

К великому разочарованию гостей из России, мне раз за разом приходилось терпеливо объяснять, что «немецких» колбасок не существует. То есть бывают колбаски, сделанные в Германии или по немецким рецептам, но нет какой‑то типичной «немецкой» колбаски.

Как раз наоборот. Имеются десятки вариаций совершенно разных мясных блюд, по ошибке принимаемых за границей за традиционную немецкую национальную еду. Когда я вижу в меню московских ресторанов «Немецкие колбаски с капустой и тмином», мне хочется плакать от обиды за людей, обманутых составителем меню. А ушлого повара, готовящего «немецкие» колбаски, хочется самого пустить на колбасу. Не немецкую, а московскую.

Итак, «немецких» колбасок не существует. Любой житель Германии, если ему рассказать про «немецкую» колбаску, рассмеется вам в лицо. Как, кстати, смеется над рекламой дешевых консервированных сосисок «Deutschländer». Это что-то типа колбасы «Россиянской». Производители этих сосисок заявляют, что «взяли лучшее от всех типов немецких колбас – хруст от венской, пряность от франкфуртской и нежность от говяжьей». Вот именно: для первого свойства взяли австрийскую столицу, а для последнего даже австрийского города не нашлось.

Немецкие шутники уже не первый год изгаляются над этой рекламой, делая на нее пародии, в которых сравнивают «общегерманскую» колбаску с пудингом, мясными обрезками и даже продуктом жизнедеятельности человека.

Так какие же бывают колбаски в Германии?

Начнем с того, что по-немецки «колбаса», «колбаска» и «сосиска» называются одинаково – Wurst или Würstchen. Но это могут быть самые разные вещи. Различают колбасные изделия по способу приготовления – подлежат ли они жарке или варке. Колбаски для жарки называются Bratwurst (жареные колбаски) или Rostbratwurst (жаренные на решетке колбаски).

Сосиски для варки обычно называются просто Würstchen. Здесь и дальше для удобства я буду называть то, что жарится – колбаской, а то, что варится – сосиской. Различия на этом не заканчиваются. Каждый вид колбасных изделий имеет массу подвидов, прежде всего региональных. И вот здесь-то начинается настоящее пиршество!

Практически в каждом регионе страны имеются свои собственные колбаски и сосиски, которые отличаются друг от друга размером, цветом, составом, традициями приготовления и, конечно, уровнем юридической защиты «бренда».

Возьмем, например, нюрнбергские колбаски. Это одна из вершин кулинарного искусства. Крошечные, не больше 10 см в длину, колбаски из мяса крупного помола с пряностями. Жарятся до темно-золотого аппетитного цвета с каждой стороны. В безответственных ресторанах эти крохотные колбаски наверняка вам пережарят до угля, ведь за ними нужен глаз да глаз. Подаются они с ароматной капустой, тушенной с тмином и шпеком. Заказывать их надо дюжинами или половиной дюжины, не меньше. Впрочем, последняя порция – скорее дегустационный разогрев. Лучше всего их пробовать в одном из центральных ресторанов Нюрнберга, где одноименные колбаски подают уже не первый век.

Или вот мюнхенские белые сосиски. Полная противоположность нюрнбергским колбаскам. Как и Мюнхен полная противоположность Нюрнбергу. Недаром Нюрнберг хотя формально и Бавария, но на деле – Франкония. Тут даже по-баварски не говорят. Но это мы отвлеклись.

Что такое мюнхенские белые сосиски? Во-первых, они именно белые, с редкими вкраплениями зеленых трав. Готовятся по специальной технологии, чтобы получить белый цвет. Они очень толстые, короткие, больше своей формой похожи на сардельки, в тончайшей кишке. Тонкой настолько, что мюнхенские сосиски нельзя держать в кипящей воде – мгновенно лопнут и лишатся вкуса!

Белые сосиски надо выдерживать в горячей (но не кипящей!) воде. Подавать на стол в фаянсовой емкости с горячей водой. Из котелка, где они плавают парами, сцепившись хвостиками, их вынимают, после чего аккуратно прорезают вдоль. Так, чтобы не повредить тонкую кожицу на обратной стороне сосиски. После этого быстрым движением ножа от разреза вбок снимают собственно сосиску с оставшейся кожицы и съедают, обмакнув в сладкую горчицу.

Традиция предписывает есть мюнхенские сосиски свежайшими, сделанными в тот же день. Запрещается хранить их после полудня. Разумеется, эти жесткие правила, появившиеся в период отсутствия холодильников, в современном мире мало кто соблюдает. Так же, как и правило подбрасывать после еды к потолку снятую с сосиски кожицу и смотреть, прилипла ли к она к потолку. Если прилипла – сосиска хорошая.

Я этого делать никогда не пытался, поэтому и не знаю, доводилось ли мне есть по-настоящему хорошие белые сосиски. Кстати, текущий по Германии с востока на запад Майн часто называют «экватором белых сосисок». Южнее него сосиски эти вовсю едят, а севернее – как отрезало.

Тут едят другие. Например, тюрингские жареные колбаски. Это настоящий гигант по сравнению с нюрнбергской. Да и есть ее надо совершенно иначе. Если нюрнбергские берутся дюжиной, поглощаются вилкой и ножом с тарелки и подкрепляются гарниром, то тюрингская естся одна, в булочке, а как дополнение к ней лучше всего подходит обычная горчица.

Только ни в коем случае не стоит путать тюрингскую колбаску с банальным хот-догом. Во-первых, тюрингская колбаска – это полноценный обед. Во-вторых, она куда вкуснее. В-третьих, по закону тюрингскую колбаску могут производить только в Тюрингии и нигде больше. То есть это защищенная, закрепленная за конкретной местностью торговая марка, вроде шампанского, пармезана или коньяка.

Другие немецкие регионы и города не отстают. Более того, иногда они подчеркивают свою уникальность странными путями. Вот, например, возьмем известную во всей Европе «франкфуртскую» сосиску. Тонкая и нежная, с чуть упругой кожицей, с треском лопающейся при надкусывании. Она известна повсюду – кроме Франкфурта!

Во Франкфурте ее называют «венской». А собственно «франкфуртской» называют другую сосиску – потолще и покороче. Почему так?

Потому что франкфуртский рецепт стал известен в Европе благодаря мяснику Иоганну Георгу Ланеру, переехавшему в Вену из Франкфурта. Там он изобрел свой уникальный рецепт франкфуртской сосиски, который и стал всемирно популярным.

Так что тонкие вареные сосиски – это достояние не только немецкого Франкфурта, но и австрийской Вены. Есть их особенно вкусно с холодным картофельным салатом: специальным образом отваривают картофель, режут тонкими ломтиками и заправляют йогуртовым или масляным соусом с зеленью.

Сравнительно новыми, но уже популярными колбасками славится и Берлин. Здесь горожане перекусывают «берлинской колбаской-карри». Название звучит несколько по-индийски, но ничего общего с индийской кухней тут нет. Это аутентичная берлинская еда.

Колбаску-карри придумала в 1949 году Герта Хойвер, державшая киоск с закусками в западном берлинском районе Шарлоттенбург. В послевоенные годы Герте Хойвер пришло в голову приготовить идеальный продукт для быстрого перекусывания на ходу. Она обжарила в кипящем масле колбаску с фаршем мельчайшего помола, порезала ее на крупные ломтики и залила смесью из томатной пасты, порошка карри и вустерского соуса.

По одной из версий, претендующих на каноничность, принято считать, что такой соус Герта сделала по бедности. Якобы у нее не оказалось под рукой ингредиентов, нужных для типичного соуса для стейков, который она подавала американским солдатам, захаживавшим к ней перекусить. Так это было или нет, уже установить невозможно. Но факт остается фактом – Герте удалось создать самый популярный соус для самого популярного берлинского блюда.

Получившуюся сосиску, порезанную и густо политую новым соусом, госпожа Хойвер уложила в бумажную мисочку и снабдила крошечной деревянной двузубой вилкой, чтобы можно было есть на ходу и не жалко было выбросить пустую одноразовую посуду.

Таким способом берлинские колбаски-карри продаются до сих пор. Именно поэтому немцы регулярно перекусывают такой колбаской. И делали бы это еще чаще, если бы конкуренцию колбаскам не составляли не менее вкусные турецкие кебабы, уже описанные выше.

Сегодня берлинскую колбаску-карри обычно подают с картошкой-фри и реже с булочкой. Берлинская колбаска оказалась настолько популярной, что сегодня ее можно увидеть и в других регионах Германии – например, в Рурском районе.

Однако чаще всего немецкие регионы свято хранят свои традиции и делают упор именно на тот вид колбасок или сосисок, который традиционно готовили в данном городе или регионе. Поэтому заказать в Германии «немецкую колбаску» – самое странное желание из всех возможных. Официант просто не поймет, чего вы от него хотите.

Но вернемся к особенностям Берлина. Еще одна типичная черта берлинцев – это то, как они разговаривают с вами. Даже если берлинец говорит на немецком языке, его все равно можно не понять или понять неправильно. Дело в том, что берлинцы славятся своим очень своеобразным юмором. Общаясь с жителем германской столицы, иностранцу или даже выходцу из другого региона сложно понять: всерьез ли произносится вся эта тирада, которую он слышит, или это шутка?

Еще одна проблема общения с местными жителями заключается в том, что в Берлине популярна не просто напускная холодность, а настоящая грубость. Берлинская газета Tagesspiegel, запустившая в начале 2010-х годов свою рекламную кампанию, подчеркивала «настоящие берлинские черты» читателей газеты. Одним из символов выбрали барменшу, на футболке которой было написано: «Гони чаевые, или получишь в лоб». «Берлин – это когда говорят грубее, чем имеют в виду», – резюмировала газета свой рекламный месседж, отлично понятный берлинцам, но малосимпатичный для жителей остального мира.

Между тем реальность на первый взгляд выглядит именно такой странной. На вопрос: «Вы не могли бы мне подсказать, как пройти на такую-то улицу?» – берлинец с большой вероятностью сначала резко ответит: «Нет!» А потом выдержит паузу, насладится произведенным эффектом и, конечно, поможет. Если, конечно, турист или гость из другого региона не убежит к этому времени искать помощи в другом месте.

Разумеется, с интернационализацией столицы типично берлинские особенности речи и юмора отходят. Однако до сих пор водители автобусов и таксисты, если это не выходцы из турецкой общины, не против пошутить над пассажирами, перейдя на берлинский говор и начав сыпать парадоксальными заявлениями. Но таких случаев все меньше. Берлинский юмор вытесняется интернациональным: слишком много в городе приезжих из всех концов света – от США до России.

 

Два колеса для берлинца

Любимое средство передвижения берлинца – не легковой универсал и даже не кабриолет, а обычный велосипед. Без него настоящий житель немецкой столицы не может прожить ни дня. На велосипеде ездят на работу и на отдых, за покупками и просто так, без дела. Первое, что делает иностранец, по-настоящему желающий интегрироваться в берлинский ритм жизни, – это покупает велосипед. Пусть подержанный, пусть на интернет-аукционе – но свой. И обязательно замок к нему, иначе рано или поздно украдут.

Без дела берлинцы ездить не особенно любят. Обычно передвигаются куда-то на двухколесных транспортных средствах сосредоточенно и целенаправленно: клерки едут на работу в костюмах, прищепив брюки к щиколоткам специальными светоотражающими застежками; благообразные старушки едут в булочную; почтальоны развозят газеты и письма на служебных велосипедах с притороченными к осям колес корзинами для корреспонденции. И только дети катаются на велосипедах просто так, в свое удовольствие.

Разумеется, к национальному виду транспорта серьезное отношение. По опросам, каждую весну новый велосипед собирается купить каждый третий немец. И тратит он на покупку около 625 евро. Цена кажется более чем высокой! Это при том, что хороший новый велосипед в крупных сетях продажи велосипедов (например, магазин Stadler в Берлине хвастается, что со своими 10 000 квадратных метров торговой площади и 30 000 типов товаров является самым большим в Центральной Европе) стоит около 300 евро. Дорогие модели в широкой продаже легко могут доходить до 2000–3000 евро. То есть равняться цене сильно подержанного, но все же автомобиля.

Неудивительно, что при таких расходах на велосипеды к езде на них немцы подходят и с типичной серьезностью, и с типичной стойкостью, и с типичным тотальным воодушевлением. Серьезный берлинец говорит себе: велосипед экономит время (не надо искать место для парковки), деньги (не надо платить по 1,7 евро за литр бензина) и помогает здоровью. Значит, буду ездить на велосипеде, а не на машине! Стойкий берлинец рассуждает дальше: если на улице зима, это не повод отказываться от велосипеда. В конце концов, асфальт сухой, так что надо просто докупить термобелье, замотать лицо шарфом или надеть «штурмовую маску» по типу тех, что в России носят сотрудники спецслужб, – и вперед! «Ты же русский, тебе не должно быть холодно!» – молодецки говорили мне мои приятели-немцы, когда в Берлине были морозы под минус двадцать. Немцы лихо садились на велосипеды и уезжали в ледяную ночь, сосредоточенно крутя педали. Мне же от одного вида их развевающихся курток становилось плохо. Какой там велосипед!

Наконец, склонный к тотальным решениям немец сажает на велосипед всю семью. Технические сарайчики у домов, в которых немцы хранят всякие вещи для ухода за двором или автомобилем, очень быстро превращаются в гаражи для десятков велосипедов. В моем доме, например, под велосипеды выделено подвальное помещение площадью около 80 квадратных метров, и оно полностью заставлено велосипедами!

Если ребенок еще не умеет ездить сам, то его сажают в специальное сиденье, прикрепленное к велосипеду, или же в небольшой прицеп, накрытый прозрачным пластиком от дорожных брызг и пыли. Прицеп на двух колесах едет за велосипедом взрослых, и над ним на длинной пружинной антенне развевается флаг, чтобы лучше было видно водителям автомобилей. Вполне возможно, что в прицепе сидит пара детей постарше, а самый младший ребенок закреплен в сиденье, установленном на багажнике или над передним колесом. Первые пару лет такое зрелище пугает. Особенно когда видишь, как такая мать с детьми пересекает шоссе, хоть и на зеленый свет. Потом привыкаешь и начинаешь восхищаться.

Кстати, про автомобили. Несмотря на тысячи километров велосипедных дорожек, проложенных по Германии (а в Берлине велосипедной дорожкой укомплектована почти каждая большая улица), велосипедисты все-таки регулярно выезжают на обычную проезжую часть. И вот тут-то начинается извечная борьба между автомобилистами и велосипедистами. Не зря в учебнике по правилам дорожного движения раз за разом повторяется: велосипедист коварен и быстр, его сложно заметить в ночи, он далеко не всегда соблюдает правила, и поэтому его лучше пропустить, чем столкнуться с ним и пострадать. «Велосипедист нарушает правила и не спешивается перед пешеходным переходом, хочет проехать его. Какие ваши действия?» – это реальный вопрос из билетов по теории вождения. Правильный ответ: «Наступить на свою гордость и пропустить, пусть едет».

Впрочем, за стойких водителей, наступающих на горло своей песне, велосипедистам отлично мстят немецкие полицейские. Регулярно немецкая полиция устраивает облавы на велосипедистов, штрафуя их за езду по тротуару, проезд на красный свет или за езду по встречке: ведь велосипедисту запрещено ехать по обочине автомобильной дороги против движения машин.

Кстати, если велосипедист попадется полиции в нетрезвом виде, то она обязательно проверит, есть ли у данного гражданина права на вождение автомобиля. Если есть, засчитает езду в нетрезвом виде на велосипеде как езду на автомобиле, с соответствующими последствиями. Беспокойство полиции неслучайно: только в Берлине ежегодно происходит более 6000 аварий с участием велосипедистов. В них в среднем гибнут по 10 человек в год.

К борьбе против нерадивых велосипедистов к полицейским присоединяются и жители отдельных жилых районов. Летом 2013 года в Берлине противниками агрессивного стиля вождения велосипедистов по жилым зонам были развешаны плакаты. Ненавистный велосипедист был изображен с гранатой-лимонкой вместо головы, а лозунг на плакате требовал дать отпор «боевым велосипедистам», ведь они нарушают принципы безопасного вождения.

Мэрия ответила на эту частную инициативу своими плакатами: улыбающиеся велосипедист и автомобилист протягивали друг другу жестяную банку с напитком, на которой было написано «Уважение». Слоган плаката сообщал, что уважение друг друга сделает ситуацию на дорогах гораздо спокойнее.

В одном, что касается велосипедов, немцы все-таки изменяют своей страсти к технологичной безопасности. Лишь каждый третий велосипедист Германии ездит в велосипедном шлеме. Хотя именно голова чаще всего страдает при авариях, заставить немцев носить шлемы практически невозможно. Ни уговоры министерства внутренних дел, ни даже заявления министра ввести обязанность вождения в шлеме под угрозой штрафа не могут заставить немцев массово начать их надевать.

И дело не в цене: типичный шлем стоит от 20 до 60 евро, что несопоставимо с ценой среднего велосипеда. По опросам велосипедистов, шлем воспринимается немцами как «некрасивая» вещь. А ведь езда на велосипеде должна быть не просто быстрой, экономичной и удобной, но и красивой. Ведь велосипед – это любовь и страсть немцев, а не простое средство передвижения.

 

Город чиновников и безработных?

«На часах десять утра! А у них перед каждым – по бокалу пива! Ты только подумай!»

Джонна, моя знакомая-американка, не переставала удивляться. Хотя Джонна уже несколько лет живет в Германии, она все еще никак не может привыкнуть к тому, что немецкий бизнесмен, ждущий в бизнес-зале аэропорта самолет, не прочь промочить горло пивом или вином в любое время суток. Где-то на периферии сознания я понимаю, что возмущение Джонны во многом продиктовано ее воспитанием.

«Я из очень консервативной семьи», – сказала она мне как-то, когда мы ехали по пустыне на границе Калифорнии и Невады.

«Консервативная» семья оказалась действительно консервативной: религиозные донельзя родители, воспитание в ситцевом платье и никакого алкоголя, даже на картинке.

Но даже мне, социализированному в подмосковном городке в 90-е годы, порой непонятны отношения немцев к алкоголю.

А отношения эти тесны и многосторонни. И речь не о том, что мало кто из немцев всерьез осуждает практику пропустить бокал-другой за обедом или ужином. Пиво в Германии вполне могут наливать даже на праздновании годовщины основания детского сада.

Если родители приходят на праздник с детьми, то дети получают свой яблочный сок, колу или «яблочный шорле» (смесь сока с газированной минеральной водой). А родители-то почему должны страдать без пива? Так что для немца совершенно нормально, если пиво или вино продается даже на детском празднике. Такое немыслимо не только в суперконсервативных американских штатах Юта или Невада, но даже и в России.

В любой более-менее приличной немецкой гостинице на завтраке обязательно стоит погруженная в ведерко со льдом бутылка игристого. Отдыхающим же надо как-то начинать день! Даже в эконом-классе немецкой Lufthansa пассажирам до сих пор предлагают по меньшей мере два вида вина и пиво. И это сейчас, когда все авиакомпании стараются экономить на всем, что только можно.

Продажа алкоголя разрешена в Германии с 16 лет (для некрепких напитков вплоть до вина) или с 18 лет (для напитков с высоким содержанием алкоголя – водки, виски, коньяков и так далее). Встреча профессора с группой студентов в пивной по случаю сдачи экзамена – старая традиция. Разумеется, счет оплачивает профессор, а встреча проводится в пивной, где профессора устраивали вечеринки еще в XIX веке.

Разумеется, не обходится без эксцессов. Регулярно немецкие СМИ с ужасом сообщают о моде среди подростков на «безлимитные вечеринки». Это когда посетители клуба платят лишь за вход, а в цену включено неограниченное количество любого алкоголя. То тут, то там в Германии очередной молодой немец оказывается в больнице в состоянии алкогольной комы.

Журналисты даже придумали для таких случаев название «кома-нажиралово» (Koma-Saufen). Впрочем, сложно сказать, действительно ли такие случаи характерны только для Германии или бывают и в других странах. В конце концов, немецкие газеты известны тем, что из любой национальной проблемы делают вселенскую беду.

Что действительно отмечают врачи – так это то, что подростки, стремясь получить больший эффект опьянения за меньшие деньги, все чаще экспериментируют со способами введения в организм алкоголя. И вместо традиционных, известных и русским рецептов быстрого опьянения (смешать водку с пивом и выпить в теплом виде на пустой желудок) демонстрируют куда более глубокие познания физиологии человека.

Например, девушки порой пропитывают гигиенические тампоны водкой и вводят во влагалище. Всосавшийся через слизистую алкоголь дает куда более сильный эффект. Юноши для тех же целей практикуют введение тампонов в анус. Врачи отмечают опасность таких экспериментов. Тут и ожоги слизистой, и неспособность молодого человека контролировать опьянение, и невозможность для организма сопротивляться отравлению с помощью естественной рвоты.

Впрочем, такие случаи редки. Но отлично подходят на первые полосы бульварных газет.

Чтобы остановить чрезмерное увлечение подростков алкоголем, власти вывешивают на улицах серии социальных плакатов. Типичный социальный плакат не призывает молодых людей отказаться от выпивки (да это было бы невозможным), но призывает соблюдать меру. Обычная тема плакатов – противопоставление веселой вечеринки с умеренным употреблением алкоголя с последствиями излишнего опьянения.

«Ты хочешь флиртовать с этой девушкой или захрапеть у нее на плече?» – спрашивает один плакат.

«Они перебрали, и вот последствия: первый провалит завтрашний экзамен, второй потеряет автомобильные права, а у третьей случится неожиданная беременность», – меланхолично расписывает судьбы пьяной троицы другой плакат.

Но это все темные стороны алкоголя, когда питье неумеренное, во вред здоровью. Светлая сторона тоже есть, и какая!

Не многие страны мира так комфортны для спокойного, умеренного употребления вкусных алкогольных напитков. Богатая винная карта есть в Германии практически в любом ресторане. Цены на отличное вино куда ниже, чем в соседней Франции. Для немца совершенно нормально выпить за обедом бокал вина и сесть за руль. В конце концов, все знают, что один бокал дает не больше 0,3 промилле, а это куда безопаснее, чем садиться за руль не выспавшимся или ехать по автобану, выясняя отношения с женой, сидящей на пассажирском сиденье. А раз вино пить можно – никто в здравом уме не будет злоупотреблять этим правом и перебирать.

Хотя, конечно, случаются исключения. Так, несколько лет назад только что избранная главой протестантской церкви Германии епископ Маргот Кэссманн попалась на том, что проехала на красный свет, будучи пьяной. Полицейские остановили епископа, проигнорировавшую сигнал светофора, и выяснили, что у нее в крови 1,5 промилле алкоголя. При нормальных условиях 1,5 промилле означают примерно бутылку выпитого вина.

Впрочем, Кэссманн не стала оправдываться, а сразу же ушла в отставку со всех постов, раскаявшись в содеянном. Неизвестно, перестала ли она пить вино после этого. Да и зачем бы ей переставать? Сам по себе факт употребления вина в Германии никого не возмущает, а проблемы случаются лишь у тех, кто нарушает при этом закон, например, садясь за руль пьяным.

В Берлине естественность алкоголизма, почти на бытовом уровне, ощущается, наверное, наиболее сильно по сравнению с любым другим городом Германии. Возможно, это связано с тем, что в Берлине показатель безработицы значительно выше по сравнению со всеми остальными немецкими регионами.

Если крупнейшими работодателями Берлина выступают органы власти, то крупнейшим приютом для безработных, несомненно, выступает берлинская подземка. Мало в каком поезде метро немецкой столицы можно ехать и не пересечься с ними. Типичный случай, когда на очередной станции двери вагона открываются, и в них входит очень скромный безработный, одетый достаточно опрятно, и, словно стыдясь своего присутствия в поезде, начинает предлагать пассажирам купить газету, издаваемую бездомными.

Кстати, «бездомными» берлинских бездомных называть не вполне правильно. В эту категорию попадают люди, у которых нет собственного жилья, но которые имеют, тем не менее, возможность ночевать в специальных приютах, оплачиваемых либо городом, либо частными благотворительными миссиями. Поскольку собственной крыши над головой у этих людей нет, они официально считаются бездомными, хотя и спят во вполне достойных условиях.

Вокруг бездомных существует целая индустрия фондов поддержки – как вполне серьезных, так и граничащих с мошенническими. К серьезным фондам относятся, например, немецкие «тафели» – организации, чьи активисты на добровольных основах объезжают супермаркеты и собирают продукты питания, чей срок годности вот-вот закончится. Чем более престижный супермаркет, тем меньше он готов терпеть на своих полках товары, которые уже нельзя будет продавать через неделю. Хотя технологии изготовления многих продуктов позволяют товару храниться еще много дней после окончания срока годности и оставаться пригодным для еды. Поэтому супермаркеты отдают такие продукты «тафелям», а сами экономят на утилизации.

«Тафели» отвозят эти товары в свои пункты раздачи и распределяют между безработными и бездомными. Причем отвозят на специальных машинах-холодильниках, потому что транспортировка продуктов питания даже с истекающим сроком годности на обычных машинах запрещена, ведь нарушается их технология хранения.

Сомнительные же фонды собирают многочисленные пожертвования, но тратят их совершенно непредсказуемым образом. Например, в 2012 году Берлин потряс скандал, когда выяснилось, что руководитель одного из таких фондов, занимавшихся якобы помощью бездомным, на собранные деньги покупал себе дорогие спортивные машины, в том числе Maserati.

Достаточно зайти в любую крупную станцию берлинского метро, чтобы увидеть, как выглядит повседневная жизнь берлинских бездомных. На станции «Хакишер Маркт» или на «Иннсбрукер Платц» группа бездомных со своим скарбом, сложенным в тележку из супермаркета, будет обсуждать текущие новости по-немецки, по-русски или по-турецки, прихлебывая водку из небольшой плоской бутылки. Социологи, изучающие жизнь берлинских бездомных, как-то говорили мне, что одним из центров жизни берлинских клошаров является станция «Ноллендорфплатц». Она идеально сочетает в себе несколько факторов, важных для бездомных: вентиляционные выходы с теплым воздухом, у которых можно греться; большой пассажиропоток, обеспечивающий приток милостыни; достаточное количество бутылок в урнах и круглосуточный супермаркет, в котором можно бутылки сдать. Это тоже Берлин, и он такой же живой, как и Берлин пятизвездочных гостиниц и мишленовских ресторанов.

 

Зажигательный Первомай и другие землетрясения

«Мне вот интересно, все эти люди, запарковавшие свои машины 30 апреля в Кройцберге, они тоже пойдут в страховые получать компенсации? И неужели страховые компании им что-то выплатят?» – мой приятель-журналист задумчиво потягивал кофе, слушая репортаж об ущербе, нанесенном участниками первомайской демонстрации припаркованным в городе машинам. Несколько машин демонстранты сожгли, у других выбили стекла, третьим прокололи колеса, а на каких-то просто всласть попрыгали.

Первомай в Берлине – это одна из самых масштабных городских традиций. К сожалению, это традиция не народных гуляний, дымящихся жаровен с сосисками, разливного холодного пива и улыбающихся горожан. Это традиция вывороченной брусчатки, летящих в полицию файеров, разбитых витрин и тысяч левых и праворадикальных активистов с лицами, замотанными черными платками, и с ногами, затянутыми в высокие шнурованные ботинки, удобные для драк.

Уличные столкновения на Первомай появились в Берлине не сегодня и не вчера. Еще в 1987 году, за два года до падения Берлинской стены, левые круги Берлина – тогда еще Западного, – пошли на открытый конфликт с мэрией, призвав бойкотировать перепись населения. По мнению левых активистов, проведение переписи должно было ухудшить права бедных слоев населения. В частности, стать основой проведения антиэгалитаристской жилищной политики. Кроме того, левые активисты были недовольны подготовкой к празднованию 750-летия города, выражавшейся, в частности, в удалении с улиц асоциально выглядящих горожан.

На протяжении апреля 1987 года западноберлинская полиция провела несколько акций по вытеснению леваков из захваченных ими пустующих зданий. К Первому маю ситуация обострилась до предела. Мирная первомайская демонстрация была готова в любой момент превратиться в уличные бои. Так и произошло. Примерно в четыре часа вечера 1 мая левые активисты перевернули полицейский патрульный автомобиль, который обеспечивал порядок на демонстрации. Сидевшие в автомобиле полицейские получили легкие ушибы. Вслед за этим другие активисты стали сдвигать строительную технику, стоявшую в некотором отдалении. Полиция восприняла происходящее как начало беспорядков и приняла решение разогнать митинг.

Несмотря на применение полицией дубинок и слезоточивого газа, разогнать демонстрацию быстро не удалось. Митингующие соорудили на перекрестках Скалитцер-штрассе баррикады и стали удерживать позиции. Вплоть до одиннадцати вечера полиция предпринимала попытки взять контроль над левацкими кварталами, но в конце концов вынуждена была отступить.

Немецкая городская железная дорога прекратила работу в районе улицы Скалитцер-штрассе, чтобы исключить прибытие новых агрессивных активистов и не подвергать машинистов поездов опасности. Тем не менее, пиратские радиостанции успели распространить призыв к левым активистам и призвали их поспешить к Скалитцер-штрассе, где намечается успешная драка с полицией.

Кстати, всего через два года именно сообщения городской радиостанции Западного Берлина о том, что пропускные пункты на стене работают на выпуск граждан ГДР на Запад, стали причиной того, что тысячи берлинцев устремились к погранпереходам и просто смели ничего не подозревавших гэдээровских пограничников.

Но вернемся в Первомай 1987 года. Уже через несколько часов после обращения левых радиостанций столкновения приняли совершенно новый масштаб. Левые активисты стали массово применять коктейли Молотова. Были подожжены отделения банков, супермаркеты. Бунтующей толпе удалось поджечь даже здание станции железной дороги: Гёрлитцкий вокзал. Прибывшие на место пожарные расчеты сами стали объектами нападений. В районе начались спонтанные грабежи магазинов. Лишь к вечеру 2 мая полиции, стянувшей к месту событий водометы и разградительную технику, удалось взять ситуацию под контроль. Было арестовано 47 участников беспорядков. На месте событий остались остовы десятков уничтоженных автомобилей и выгоревшие здания «капиталистических заведений»: банков и магазинов.

Однако даже эти события 1 мая 1987 года, после которых минуло уже почти тридцать лет, тоже не начались сами по себе.

Берлинский район Кройцберг, расположенный вплотную к Берлинской стене и населенный очень бедными горожанами, долгие годы являлся центром левацки настроенных немцев. Причина тут не только в революционной атмосфере бедного района города. Дело еще и в том, что в Западном Берлине изначально было куда больше леваков. Из-за особого статуса этого города молодые люди, жившие в Западном Берлине, освобождались от призыва в бундесвер. Поэтому большое количество леваков, не желавших служить в «империалистической армии», приезжали в Западный Берлин и совершенно легально не шли служить в армию. Здесь они зато пополняли ряды многочисленных местных левых и радикально-левых организаций. Не случайно немецкая левая террористическая организация RAF зародилась именно в Западном Берлине.

Разумеется, все эти сотни и даже тысячи молодых людей, увлеченных идеями честного распределения собственности, борьбы с мировым империализмом и противостояния капиталистической системе, нуждались в жилье. Для многих из них логичным решением вопроса был самозахват пустых жилых домов в бедных районах. В Берлине тогда количество жилья превышало количество арендаторов. Много старых зданий в бедных районах находились в формальной собственности своих владельцев, но не использовались ими по назначению. Слишком в плохом состоянии были эти здания, и слишком тяжело было найти хоть кого-то, кто был бы готов платить за жилье. В итоге левацкая молодежь просто заселялась в эти пустующие дома, не спросив разрешения у хозяев. Молодые люди исходили из того, что капиталист, не использующий дом по прямому назначению, теряет право на то, чтобы распоряжаться имуществом, а левым активистам дома нужны больше.

К декабрю 1980 года в Берлине таким образом было захвачено 18 многоквартирных домов, что вызвало серьезное недовольство мэрии. Поэтому когда 12 декабря 1980 года молодежь попыталась захватить новый дом – по адресу Фрэнкельуфер, 48 (соседний дом, номер 50, уже был захвачен), полиция начала противодействовать. Полицейская операция быстро привела к мобилизации всех левых активистов района. Леваки стали сооружать баррикады, в ход пошли коктейли Молотова. Полиция ответила усилением своего присутствия в кварталах, применила слезоточивый газ и водометы. В ходе столкновений один из демонстрантов был тяжело ранен наехавшим на него полицейским автомобилем.

Эскалация конфликта привела к массовым выступлениям левацки настроенных граждан по всему городу. Уже через неделю в центральном районе Моабит на демонстрацию в поддержку участников захвата домов вышли более 15 тыс. человек. Несмотря на то что незаконно заселенные дома по улице Фрэнкельуфер были освобождены полицией, захваты продолжались с завидной регулярностью. К лету 1981 года в Берлине захвачено было уже более 160 зданий.

Такой подробный разбор предыстории социальных столкновений в Берлине необходим для того, чтобы понять: у современного берлинского Первомая глубокие корни. Более того, когда сегодня дело ограничивается несколькими разбитыми витринами и парой перевернутых машин, можно сказать, что Берлин легко отделался. Еще совсем недавно на Первомай на улицах города горели факелы из десятков автомобилей, а полиция была вынуждена штурмовать баррикады.

Тем не менее, современные берлинские первомайские проблемы еще достаточно ярки и впечатляют приехавших в немецкую столицу выходцев из России, где подобных «традиций» столкновений с полицией просто нет. Ежегодный берлинский Первомай – это горячая тема для немецких СМИ. Недели за две до мирных шествий и не вполне мирных уличных столкновений немецкие газеты выходят с сообщениями о том, каким ожидается нынешний первомайский сезон и в чем будет заключаться тактика полиции. Правоохранители пробуют разные методы работы с демонстрациями, все больше склоняясь к тому, что деэскалация насилия лучше всего достигается сотрудничеством с демонстрантами и выработкой компромиссов, а не жесткими запретами.

К сожалению, пока столкновений с радикалами не удается полностью избежать. По традиции, первые конфликты приходятся на ночь с 30 апреля на 1 мая – Вальпургиеву ночь. Это время, когда, по мнению древних германцев, на горе Брокен собирались на свой праздник ведьмы и колдуны, и эта дата как нельзя лучше подходит к визуальному ряду происходящего на улицах столицы.

С наступлением сумерек в центре города и на окраинах начинают собираться активисты разных радикальных групп. К этому времени в город уже стянуты силы полиции, приехавшие со всех регионов страны. В тупиковых улочках припаркованы водометы, на проспектах стоят колонны полицейских грузовиков, набитых сотрудниками полиции в полном обмундировании – от шлемов до бронежилетов.

Только по номерам полицейских машин можно понять, из какого они региона: Гессен, Бавария, Мекленбург – Передняя Померания. Отдельно выделяются полицейские машины с номерами серии «BP» – Bundespolizei, федеральная полиция, чья задача обычно заключается в контроле миграции на границах, а также в охране вокзалов, аэропортов, органов федеральной власти, дипломатических миссий. В особо напряженные дни федеральная полиция также участвует в охране массовых мероприятий и общественного порядка.

Собственно, у полиции имеется две главные головные боли. Во-первых, нужно не допустить превращение демонстраций левых групп и партий в погром банков, машин и магазинов. Во-вторых, нужно удержать от столкновения левых и правых радикалов. Дело в том, что Первомай в Германии – праздник не только левых групп. Огромное количество правых радикалов специально собираются в Берлине и других городах, чтобы пройти по улицам со своими лозунгами. Любая демонстрация правых в Германии сразу же притягивает к себе левую контр-демонстрацию, и наоборот. В задачи полиции в таких случаях входит разводить стороны как можно дальше друг от друга и ни в коем случае не допустить, чтобы из одной толпы в другую полетели бутылки, файеры или что-нибудь посерьезнее.

Поскольку право граждан на демонстрации закреплено в Основном Законе Германии, запретить их проведение неонацистской партии (если только она сама не запрещена как угрожающая конституционному строю Германии) невозможно. Полиция может только несколько изменить маршрут шествия, чтобы добиться соблюдения норм безопасности. Правые радикалы год от года пользуются демократическими нормами, которые в своих же речах регулярно критикуют, и заказывают себе маршруты шествия через самые левые берлинские районы. В том числе те, где количество мигрантов превышает средние показатели по городу.

Разумеется, такое шествие на Первомай выглядит более чем внушительно. Группа неонацистов из 50–100 человек окружена впятеро большим отрядом полиции. Полицейские в шлемах, со щитками на руках и ногах, идут перед демонстрацией, оцепляют ее по бокам и замыкают шествие. Следом обычно едет полицейский автомобиль, а в середине этой «коробочки» под красно-белыми плакатами с боевыми лозунгами идут сторонники праворадикальной партии, время от времени выкрикивающие в мегафоны свои речевки.

Обычно на шествии присутствуют несколько десятков журналистов. Подобные демонстрации полны ярких колоритных картинок, и можно быть уверенным, что и в местной, и в национальной прессе на следующий день появятся заметки о прошедшем шествии и о реакции на него местных жителей.

Наконец, за кольцом полиции обычно собираются представители контрдемонстрации. Это могут быть жители района, протестующие против шествия неонацистов. Многие открывают окна и кричат что-то возмущенное неонацистам, а те кричат в ответ, доходя до самых эмоциональных выражений. Так же эмоционально ведут себя и специально приехавшие из других районов города и даже из других городов левые активисты. Время от времени представители обоих лагерей пытаются прорвать оцепление полиции. Чтобы не допустить этого, группы в десять-пятнадцать полицейских отсекают одних радикалов от других.

Чаще всего подобные демонстрации обходятся без серьезных последствий. Но однажды именно в районе Кройцберг я стал свидетелем одновременно и смешной, и пугающей сцены. Работая журналистом в Берлине, я поехал делать репортаж на очередной митинг сторонников праворадикальной партии НДПГ. Он, разумеется, вызвал ответную контрдемонстрацию левых активистов.

Настроение обеих сторон было напряженным, а полиции явно не хватало, чтобы уверенно разграничить стороны. Это заставляло полицейских нервничать, и к концу демонстрации полиция почти потеряла контроль над ситуацией. Правоохранители стали почти панически реагировать на попытки левых горожан, которых на месте было большинство, прорвать оцепление. В какой-то момент полицейскому показалось, что один из находящихся в толпе людей ведет себя слишком агрессивно. Невысокий крепко сложенный мужчина в черной полуспортивной-полувоенной одежде с небольшим рюкзачком за спиной, короткостриженый и с короткими усиками вступил в перепалку с левым демонстрантом.

Видимо, полицейский принял мужчину за агрессивного участника правого митинга, просочившегося через оцепление между двумя демонстрациями. Он, недолго думая, распластал мужчину по капоту стоящей рядом машины, обильно залив его лицо смесью из перцового баллончика. Стоявшие рядом журналисты сначала опешили, а потом начали истерически хохотать, не забывая снимать происходящее на фото. Дело в том, что прибывший на усиление из другого города полицейский не узнал руководителя отдела демонстраций берлинской полиции. А тот, в свою очередь, допустил серьезную ошибку, придя контролировать работу своих подчиненных в гражданской одежде, а не в форме. Полицейского начальника с красным лицом и заплывшими от перца глазами препроводили к медицинской машине и оказали первую помощь.

Разумеется, в ситуации, когда каждый год в столице страны, как по расписанию, проходят столкновения правых и левых радикалов друг с другом и с полицейскими, горожане и СМИ начинают смотреть на ситуацию философски. Медиа активно распространяют самые зрелищные картинки: перевернутые мусорные баки, разбитые стекла витрин банков или вывороченные из тротуаров куски брусчатки. Конечно, возможность более-менее безнаказанно принять участие в уличных драках (далеко не всех участников беспорядков арестовывает полиция) привлекает со всей Германии (и даже из сопредельных стран) радикалов с политическими убеждениями и без них. Однако нужно понимать, что подавляющее большинство людей выходят на улицу с мирными намерениями, и многие демонстрации проходят совершенно спокойно.

Более того, в большинстве районов города демонстрации вообще не ощущаются, поскольку все шествия сконцентрированы либо в центре столицы, либо в районах, где доля активистов очень высока. Но и там все обходится в основном мирно. Ведь для 99 % участников первомайских митингов это возможность еще раз заявить о своем желании жить в социальном государстве. А после митинга пойти посидеть в парке, выпить пива и съесть принесенные из дома бутерброды. И только полицейские до самого утра будут стоять в оцеплении, ожидая возможных нежелательных конфликтов.