Анн-Бритт позвонила по внутреннему телефону: пришла Линнея Лундстрём. София встретила девочку в приемной.

Как и с Ульрикой, София решила разрабатывать с Линнеей трехшаговую модель.

На первой стадии терапии речь шла только о стабилизации и доверии. Ключевые слова – поддержка и структурирование. София надеялась, что ни Ульрике, ни Линнее лекарства не понадобятся. Однако применения медикаментов нельзя было исключать. На второй стадии полагалось вспоминать и перерабатывать, обсуждать и вновь переживать сексуальную травму. И наконец, в последней фазе следовало отделить травматические переживания от сексуального опыта в настоящем и будущем.

Софию поразил рассказ Ульрики о незнакомце из пивной. Встреча с тем парнем оказалась для Ульрики чисто сексуальным переживанием и явно пошла на пользу девушке.

Ее много раз насиловали, она страдала от вульводинии. Встреча с незнакомцем помогла Ульрике расслабиться, и она – сознательно или бессознательно – опытным путем определила, что есть интимность и что есть сексуальность.

Потом София вспомнила реакцию Ульрики на фотографию Вигго Дюрера. Дюрер сыграл важную роль во взрослении Линнеи.

А какую роль он мог играть в жизни Ульрики?

Линнея Лундстрём села на стул для посетителей.

– Будто и не уходила. Я так больна, что мне надо ходить сюда каждый день?

София исполнилась признательности: Линнея настолько расслабилась, что даже шутит.

– Нет, это не требуется. Но для начала хорошо бы нам с тобой поближе узнать друг друга.

Первые десять минут прошли спокойно. Говорили об обычном состоянии Линнеи, физическом и психическом.

Мало-помалу София уводила разговор к теме, которая на самом деле была причиной ее встреч с Линнеей: отношение девочки к отцу.

София предпочла бы, чтобы Линнея сама затронула вопрос, как она сделала это в предыдущий раз, и вскоре ее надежды оправдались.

– Вы говорили, что надо помогать друг другу, – сказала Линнея.

– Да, это условие.

– Вы думаете, я смогу лучше понять себя, если лучше пойму его?

София помедлила с ответом.

– Может быть… Сначала я хочу убедиться, что я – тот человек, с которым ты можешь говорить откровенно.

У Линнеи сделался удивленный вид.

– А что, разве есть другие? Ну, мои приятели или вроде того? Мне было бы до смерти стыдно…

– Ну, не обязательно с кем-нибудь из приятелей, – улыбнулась София. – Но есть и другие терапевты.

– Вы разговаривали с ним. Вам можно доверять больше, чем другим, во всяком случае, так сказала Аннет.

Взглянув на Линнею, София констатировала: самое подходящее здесь слово – настойчивость. Я не имею права бросать эту девочку, подумала София.

– Понимаю… Вернемся к твоему отцу. Если ты хочешь поговорить о нем, с чего бы ты начала?

Линнея вытащила из кармана куртки смятую бумагу и положила на стол. Она словно чего-то стыдилась.

– Я кое-что скрыла от вас вчера. – Сначала Линнея колебалась, но потом подвинула лист Софии. – Это письмо, которое папа написал мне прошлой осенью. Вы ведь можете его прочесть?

София взглянула на лист бумаги. Письмо как будто читали не один раз.

Захватанный разлинованный лист из большой тетради, полностью покрытый буквами в завитушках.

– Хочешь, чтобы я прочитала это прямо сейчас?

Линнея кивнула, и София взяла письмо в руки.

Красивый, но трудночитаемый почерк. Письмо написано в самолете, попавшем в зону сильной турбулентности. В уголке значилось: «Ницца – Стокгольм, 3 апреля 2008 г.». Из того, что рассказал Карл Лундстрём, София заключила, что он был на Французской Ривьере по делам. Значит, письмо написано всего за несколько недель до того, как Карла Лундстрёма арестовали.

Сначала сплошное пустословие. Потом текст становился все более фрагментарным и бессвязным.

Талант – это терпение и страх поражений. Ты наделена тем и другим, Линнея, так что у тебя есть все предпосылки для удачи, даже если сейчас ты этого не чувствуешь.

Но для меня все уже в прошлом. Раны, подобно проказе, разъедают душу.

Нет, я должен искать тени! Здоровые и полные жизни, проходят они рядом, следуют за трепещущими и делают их дорогими, я ищу дом в доме теней.

София узнала это выражение. Во время их встречи в Худдинге Карл Лундстрём говорил о доме теней. Он объяснял, что это – метафора некого тайного, запретного места.

София взглянула на Линнею поверх листа.

Неуверенно улыбнувшись, девочка опустила взгляд в пол, и София продолжила читать.

Все написано здесь, в книге, которая у меня с собой. В ней говорится обо мне и о тебе.

В ней говорится, что то единственное, что мне нужно в жизни, было тысячи и даже миллионы раз сделано до меня, что все мои деяния освящены историей. Корень моих желаний – не в моей совести, а во взаимодействии с другими. С желаниями других.

Я просто делаю, как другие, и совесть здесь ни при чем.

И все же совесть говорит: что-то неправильно! Не понимаю! Я мог бы спросить Дельфийского оракула – пифию, женщину, которая никогда не лжет.

Благодаря ей Сократ понял: мудрый знает, что ничего не знает. Невежда думает, что знает что-то о том, с чем не знаком, и потому он невежда вдвойне – ему невдомек, что он не знает! Но я знаю, что ничего не знаю! Значит ли это, что я мудрец?

Потом шли несколько нечитаемых строк, а также большое темно-красное пятно, которое София определила как пятно от красного вина. Она снова подняла глаза на Линнею и вопросительно вскинула бровь.

– Я знаю, – сказала девочка. – Он как будто немного не в себе – он же был пьяный.

София молча стала читать дальше:

Подобно Сократу, я преступник, обвиненный в растлении юношества. Но Сократ был педерастом. Что, если обвинители были правы? Общество славит своих богов, а нас, других, обвиняют в том, что мы поклоняемся демонам.

Сократ был таким же, как я! Разве мы ошибались? Обо всем написано в этой книге! Кстати, ты знаешь, что произошло в Кристианстаде, когда ты была маленькой? О Вигго и Генриетте? О них написано в этой книге!

Вигго и Генриетта Дюрер, подумала София. Аннет Лундстрём говорила, что на разных рисунках Линнея изображала то чету Дюреров, то Вигго.

София узнала амбивалентное отношение Карла Лундстрёма к правильному и неправильному – оно уже звучало в Худдинге. Фрагменты головоломки начинали вставать на свои места. София читала дальше, хотя письмо болезненно задевало ее.

Этот великий сон. И образность. Аннет слепа, и Генриетта слепа, как подобает девочкам из Сигтуны.

Школа в Сигтуне, подумала София. Генриетта? Кто это? Она отложила письмо. Кое-что не давало ей покоя.

София поняла, что Генриетта Дюрер была одноклассницей Аннет Лундстрём. На ней тоже была маска свиньи, она хрюкала и смеялась. У нее тогда была другая фамилия, что-то обыденное – Андерссон, Юханссон? Но она была среди тех, в масках и слепых.

И она вышла замуж за Вигго Дюрера.

Это уже слишком. София ощутила, как свело желудок.

Ее мысли прервала Линнея:

– Папа сказал, вы его поняли. Я подумала – он говорил о письме с кем-нибудь вроде вас, с пифией, его словами… хотя он такой странный.

– Что ты помнишь о Вигго Дюрере? О Генриетте?

Линнея, не отвечая, сгорбилась на стуле. Взгляд сделался пустым.

– О какой книге он упоминает?

Линнея снова вздохнула:

– Не знаю… Он так много читал. Но он часто говорил о рукописи, которая называется «Подсказки пифии».

– «Подсказки пифии»?

– Да, хотя он никогда мне ее не показывал.

– А когда упоминает Кристианстад, что ты в этот момент думаешь?

– Не знаю.

Меньше чем за неделю София успела поговорить с двумя девушками, которых сломал человек с одним и тем же именем. Карл Лундстрём мертв, а его жертвы нуждаются в реабилитации.

Что есть слабость? Быть жертвой? Женщиной? Использованной?

Нет. Слабость – не обернуть все это себе на пользу.

– Я помогу тебе вспомнить, – сказала София.

Линнея посмотрела на нее:

– Правда?

– Я уверена.

София выдвинула ящик стола и достала рисунки, которые Линнея сделала, когда ей было пять, девять и десять лет.