Все могло бы быть хорошо.
Все могло бы быть так хорошо.
Виктория не знает, правильно ли она пришла. Она совсем запуталась и решает обойти квартал, чтобы собраться с мыслями.
Фамилию она узнала заранее, и теперь ей известно, что нужная ей семья живет в Хеллерупе – одном из самых лучших, застроенных частными виллами пригородов Копенгагена. Муж – генеральный директор фирмы по производству игрушек, живет с женой на аллее Дунцфельт.
Виктория достает плеер и запускает кассету. Недавно вышедший сборник Joy Division. Когда она идет по аллее, звучит «Инкубация», музыка однообразно грохочет в наушниках.
Инкубация. Вынашиваешь, высиживаешь. А птенцов отнимают.
Она стала машиной по высиживанию яиц.
Она знает только, что хочет увидеть свою дочь. Но что потом?
Да пошло оно все к чертям, думает Виктория, сворачивая налево, на параллельную улицу, обсаженную деревьями.
Садится на распределительный ящик возле урны, закуривает и решает сидеть здесь, пока не кончится кассета.
She’s Lost Control, Dead Souls, Love Will Tear Us Apart.
Кассета автоматически переходит на вторую сторону, приложение: No Love Lost, Failures…
Мимо проходят люди, и она думает: чего они глазеют?
Рядом тормозит большой черный автомобиль. Одетый в костюм мужчина с бородкой опускает стекло и спрашивает, не подбросить ли ее куда-нибудь.
– Аллея Дунцфельт, – говорит она, не снимая наушников.
– Det er her. – Он самоуверенно улыбается. – Hvad laver du lytter til?
– Челля Лённо.
Мужчина смеется.
Отвернувшись, она пинает тяжелыми ботинками распределительный ящик.
– Пошел в жопу, røvhul херов.
Виктория показывает ему средний палец, и он медленно трогает машину. Увидев, что он останавливается метрах в десяти, она вскакивает с ящика и шагает прочь. Бросает взгляд через плечо. Когда он открывает дверцу, Виктория пускается бежать.
Она не оборачивается, пока не добегает до улицы, с которой пришла, а обернувшись, видит, что приставала уехал.
Вернувшись к дому, Виктория видит латунную табличку на каменной стене возле калитки и понимает, что нашла все правильно.
Господин и фру Сильверберг и их дочь Мадлен.
Так вот, значит, как ее зовут.
Она улыбается. Забавно. Виктория и Мадлен, как шведские принцессы.
Дом просто колоссальных размеров, безупречно ухоженный сад, лужайка с пышной травой – как площадка для гольфа.
За каменной оградой – высокие кусты сирени и три могучих дуба.
Калитка заперта на электронный замок. В одном углу ограды растет низкое, но крепкое дерево.
Оглядевшись, Виктория убеждается, что ее никто не видит, перелезает через ограду и спрыгивает с той стороны. На нижнем этаже дома горит свет, но на двух других – темно. Она замечает, что балконная дверь на втором этаже открыта.
Водосточная труба заменяет лестницу, и вскоре Виктория приоткрывает дверь.
Кабинет, полный книжных полок, на полу – большой ковер.
Она снимает ботинки и на цыпочках прокрадывается в просторную прихожую. Справа две двери, слева – три, одна открыта. В дальнем конце холла – лестница, соединяющая этажи. Снизу доносится звук работающего телевизора: футбольный матч.
Виктория заглядывает в открытую дверь. Еще один кабинет: письменный стол, две большие полки, полные игрушек. Деревянные и фарфоровые куколки, реалистичные модели автомобилей и самолетов, на полу – три кукольные коляски. На прочие комнаты она не обращает внимания – никто не оставит грудного ребенка за закрытой дверью.
Виктория крадется к лестнице и начинает спускаться вниз. Лестница изгибается подковой, и Виктория останавливается посредине – отсюда ей видно большую комнату с каменными плитами пола и дальней дверью, вероятно, входной.
На потолке висит гигантская хрустальная люстра, у стены слева стоит коляска с поднятым верхом.
Виктория реагирует инстинктивно. Здесь и сейчас не существует последствий, ничего не существует.
Виктория спускается, отставляет ботинки на нижней ступеньке. Она больше не думает, заметят ее или нет. Звук телевизора настолько громкий, что она слышит слова комментатора: «Полуфинал, Италия – Советский Союз, ноль-ноль, Некарштадион, Штутгарт».
Рядом с коляской открыты обе створки большой застекленной двери. В комнате господин и госпожа Сильверберг смотрят телевизор. Ее малышка лежит в коляске.
Инкубация. Машина по высиживанию яиц.
Она не хищник, она просто забирает свое.
Виктория подходит к коляске и склоняется над ребенком. Лицо малышки спокойно, но Виктория не узнает ее. В больнице Ольборга девочка выглядела совсем по-другому. Волосы потемнели, личико похудело, губы стали уже. Сейчас она похожа на херувима.
Девочка спит, а на Некарштадионе в Штутгарте все еще ноль-ноль.
Виктория стягивает тонкое одеяльце. На ее девочке голубая пижамка, ручки согнуты, кулачки над плечами.
Виктория берет ее на руки. Звук телевизора становится громче, и Виктория чувствует себя более уверенно. Девочка не проснулась, и к плечу Виктории прижимается теплое.
«Протасов, Алейников и Литовченко. И снова Литовченко».
Звук становится громче, из комнаты доносятся ругательства.
На Некарштадионе в Штутгарте – один-ноль в пользу Советского Союза.
Виктория держит дитя перед собой. Девочка стала глаже и бледнее. Голова походит на яйцо.
Внезапно перед Викторией вырастает Пер-Ула Сильверберг, и несколько секунд оба молча смотрят друг на друга.
Виктория не верит своим глазам.
Это Швед.
Очки, коротко стриженные светлые волосы. Рубашка «яппи», как у какого-нибудь банкира. Раньше Виктория видела его только в перемазанной дерьмом рабочей одежде, а в очках – никогда.
Виктория видит в них свое отражение. В Шведовых очках ее дитя покоится у нее на плече.
Швед выглядит совершенным идиотом – безвольное белое лицо ничего не выражает.
– Давай, Советский Союз, давай! – произносит Виктория, покачивая ребенка. Краски возвращаются на лицо Шведа.
– Черт возьми! Какого ты здесь делаешь?
Виктория поворачивается к нему спиной, Швед делает шаг и тянет руки к ребенку.
Инкубация. Время между заражением и началом болезни. Но также и время вынашивания. Ожидание момента, когда придет пора снести яйцо. Как может одно и то же слово описывать ожидание момента, когда родится ребенок, и ожидание момента, когда разразится болезнь? Разве это одно и то же?
Из-за угрожающего выпада Шведа Виктория выпускает девочку из рук.
Головка ребенка тяжелее, чем остальное тело. Виктория видит, как девочка, кувырнувшись в воздухе, падает на каменный пол.
Голова – как яйцо, которое предстоит высиживать.
Рубашка «яппи» дергается вперед, назад. К ней присоединяются черное платье и радиотелефон. Жена Шведа в панике. Виктория бессильно хохочет – никому больше до нее нет дела.
«Литовченко, один-ноль», — напоминает телевизор.
Несколько повторных показов.
– Давай, Советский Союз! – повторяет Виктория, сползая по стене.
Этот ребенок – чужак, и она решает не думать больше о нем.
Отныне это просто яйцо в голубой пижаме.