Вопреки предсказаниям Годрика, Эмер не уехала ни на пятый день, ни на десятый. Более того, она настояла, чтобы золотые, которые она привезла, были потрачены на постройку кузницы, ведь расходы предстояли немалые. Нужно было купить камни и дерево на постройку, и получить разрешение на добычу руды. Продали и жеребца, и дорогую сбрую, и на вырученные деньги купили повозку для угля и тяжеловоза.

Но все это не прибавило доброго к ней отношения Бодеруны. Она терпеть не могла невестку, и бранилась с ней при любом удобном случае. Стоило Эмер не так расставить нехитрую кухонную утварь, принести из колодца воды с песком, порезаться, готовя обед, как Бодеруна разражалась упреками, мольбами к небесам послать ей в помощницы дом умелицу, а не криворукую избалованную леди, и донимала Годрика, вопрошая, когда он удалит из ее дома приблудную женщину.

Отец Годрика — Хуфрин, был гораздо спокойнее, и после того первого разговора не досаждал Эмер советами вернуться к привычной жизни. Он же приструнивал Бодеруну, когда она слишком расходилась. При мужчинах Эмер с трудом сдерживалась, чтобы не нагрубить в ответ вздорной вилланке, а наедине нет-нет, да и отвечала колкостями. Мира между ними не было, и вскоре Годрик предложил Эмер не оставаться дома, пока он занят кузницей, а уходить с ним. Эмер согласилась с радостью. Работа на свежем воздухе была приятнее, чем возня в темной кухне, возле дымного очага. И хотя Годрик всячески уберегал ее от тяжелой работы, она настояла, что может трудиться ничуть не меньше, чем он.

Она равила повозкой с отменным мастерством и сама грузила мешки, покупая уголь у углежогов. Она даже научилась торговаться и неудержимо хвасталась, когда удавалось сберечь пару медяков, а то и серебряную монету.

Не пришло и трех недель, как Годрик выковал первый гвоздь, покропил его святой водой и торжественно вбил в центральный столб, в знак того, что кузня начала работу.

Хотя, работали они и до этого. Даже из соседних деревень приходили вилланы, а случалось, что и рыцари, чтобы подковать коня, выправить погнувшееся колесо, прикупить замок с ключом или десяток гвоздей. Годрик хотел взять помощника, чтобы раздувал мехи, но Эмер воспротивилась так яро, что переубедить ее не было возможности.

Дни напролет проводила в кузне — красная, с блестящим от пота носом, в домотканом сером платье, которое было ей коротко. Теперь она походила на настоящую вилланку, и даже волосы повязывала платком, как они.

Примеряла она руку и к молоту, хотя Годрик этому противился. Но все чаще он показывал и рассказывал Эмер о свойствах металла, учил направлять удар и поворачивать клещи, и она слушала жадно, с интересом, задавая тысячу вопросов, чем смешила его и втайне — радовала.

В остальном же он остался верен себе — спали они раздельно, и он пресекал любое поползновение Эмер, когда она, словно бы невзначай, прижималась к нему грудью или клала руку на бедро, желая соблазнить к супружеским отношениям. Эмер обижалась, ругалась и проклинала, но ссоры быстро затухали, когда требовалась работа в кузнице.

Середина лета, которую Эмер всегда любила всем сердцем, прошла мимо них. Некогда было купаться, бродить по лесам в поисках заветных семи цветов для исполнения желаний, не было даже времени, чтобы поплясать с вилланами у священных камней — все занимала работа, а на праздниках они открывали торговую лавку, предлагая товары из металла.

Но Эмер не чувствовала себя обделенной. То, о чем она мечтала — свершилось. Годрик превратился в обыкновенного человека, умеющего и радоваться, и добродушно шутить. Как будто вместе с богатыми одеждами сбросил спесь и внешнюю холодность. И к Эмер он относился предупредительно и нежно, как никогда не относился раньше, и противился, чтобы она тратила на его семью деньги, что привезла, говоря, что они понадобятся ей для отъезда. Разумеется, жена его не слушала. Да и Бодеруна в этом случае очень яростно встала на ее сторону, утверждая, что грех не воспользоваться чистосердечной помощью. Она же свела на рынок коня Эмер, и она же позаботилась, чтобы невестка выдавала монету ежедневно, чтобы покупать свежий хлеб, к которому привык Годрик, и рыбу. Но пришло время, когда денежные запасы иссякли.

— У меня осталось несколько золотых, — сказала однажды Эмер, раздувая меха, — но их лучше приберечь на черный день, пока не встанем на ноги твердо. Заказов у тебя сейчас не очень много. С голоду не умрем, но мало ли, что случается.

— Я и забыл, какая хозяйственная и экономная у меня жена, — засмеялся Годрик. — Перво-наперво купим тебе приличное платье, а то в этом ты похожа на девчонку на выданье, а не на степенную замужнюю даму.

Платье, которое ссудила невестке Бодеруна, и в самом деле было слишком коротко, открывая ноги почти до середины лодыжек, и в новом наряде Эмер выставляла напоказ всем желающим свои красно-черные чулки, что было пристойно только для очень молоденьких девушек.

— Да уж, дама! — фыркнула она, ни на секунду не замедляя работу. — Сейчас я нечто среднее между вилланом и пугалом.

Годрик бросил молот и подошел к ней, взяв за руку и заставив отпустить меха. Эмер смотрела во все глаза, ожидая продолжения.

— Ты — самая красивая женщина на свете, — сказал Годрик, целуя ее перемазанное сажей лицо. Он был не чище, но Эмер почувствовала себя безумно, глупо счастливой.

— Эй, кузнец! — раздалось снаружи. — Моему коню нужны две подковы, да поживей!

— Вот и платье приехало! — Годрик ласково потрепал Эмер по щеке и поспешил наружу, а она снова занялась мехами, улыбаясь от уха до уха.

Она была так поглощена своей радостью, что не сразу услышала, что снаружи происходит что-то, что ей вовсе не понравилось, и что было непривычным уху.

Хохот в три глотки — вот чего не могло быть возле кузницы. И голоса, выкрикивавшие «виллан» и «медвежий башмак» были очень знакомы. Эмер повисла на ремнях мехов, слушая и не веря ушам, а потом выскочила из кузни, как горошина из лопнувшего стручка.

Перед ней на трех великолепных жеребцах красовались разнаряженные в пух и прах давние знакомцы — сэр Ламорак и сэр Шаттле. Был с ними и третий — такой же молодой, дерзкий и нарядный. А перед ними стоял Годрик, над которым они потешались в свое удовольствие, кто кого превзойдет в остроумных оскорблениях.

— Почему ты примолк, кузнец? — спросил сэр Ламорак, наклоняясь в седле, чтобы взглянуть Годрику в лицо. — Или не слышал? Две монет за две подковы, если успеешь раньше, чем я прочитаю балладу о медвежьем башмаке!

— Что стоишь? — подначивал сэр Шаттле. — Две монеты — это целое состояние для такого босяка, как ты. Поспеши, пока мы добрые.

И они опять залились жеребячьим хохотом.

— Что здесь происходит? — спросила Эмер гневно, выходя вперед.

Она даже не подумала, что лицо ее раскраснелось и перемазано сажей, а нарядом она напоминает нищенку с большой дороги. Ее появление поразило доблестных рыцарей — они замолчали и лишь таращили глаза, не зная, что ответить и как себя повести.

Заговорил Годрик.

— Ты зря вышла, — сказал он. — Благородные господа желают подковать коней, тебе не надо вмешиваться. Иди.

Но Эмер уже невозможно было остановить.

— Благородные господа?! — воскликнула она, и голос ее зазвенел. — Где они — эти благородные господа? — и она заоглядывалась, отыскивая тех, про кого говорил Годрик, нарочито не замечая юных рыцарей. — Не вижу никаких благородных господ. Или ты об этих молокососах, что явились поглумиться над чужим несчастьем? — она словно только сейчас увидела сэра Ламорака и сэра Шаттле с сотоварищем.

— Эмер, — сказал Годрик, пытаясь ее угомонить, и беря за локоть, чтобы отправить в кузницу.

— Подожди, сначала я все им выскажу, — она вырвалась и уперла руки в бока, почище Бодеруны. — Может, вы и надо мной посмеетесь? Над графиней Поэль, которая презрела прежнюю беззаботную жизнь, чтобы остаться верной клятве? Так смейтесь! Смейтесь! Надорвите животы, сопляки, которые отреклись от уз дружбы так же быстро, как жабы сбрасывают кожу! Похохочите над верностью, поиздевайтесь над честью, потому что вам не известно, что это такое.

Она перевела дыханье, тяжело дыша.

Рыцари молчали. Похоже, им стало стыдно, потому что сэр Ламорак начал усиленно поправлять стремя, а сэр Шаттле опустил голову, разглядывая седельную луку. Третий благородный господин поспешил отвести коня в сторону.

— Хотите поменять подковы вашим коням — спешьтесь и подождите молча, — сказала Эмер совсем другим тоном. — А если с подковами все хорошо — уезжайте, по милости яркого пламени. Благородные, — последнее слово она произнесла с презрением. — Потому что оскорбителей графиня Поэль, жена кузнеца из Заячьих Хвостов, отлупит так, что мало не покажется.

Они развернули коней и погнали их вскачь, как будто за ними погоней мчался отряд демонов из преисподней.

Годрик и Эмер смотрели вслед бывшим друзьям. Годрик обнял Эмер за талию, она положила голову ему на плечо.

— Несколькими словами ты обратила в бегство храбрых рыцарей, — сказал Годрик. — Защитила и дом, и мужа. Может, в тебе возродился дух леди Бельфлёер? Мне бы этого не хотелось. Не очень приятно быть женатым на духе собственной прабабке. Есть в этом что-то греховное, не находишь?

— Нахожу, что ты болтун, — сказала Эмер. — Иди и работай. Твоей жене необходимо новое платье, сам сказал. И ответь мне: откуда они узнали, что ты здесь? Не Сибба же проболтался?

— Сплетни при дворе расходятся очень быстро. Думаю, это не последняя встреча с прошлым. Как бы не приехали и другие гости.

Он оказался прав, и спустя дней пять или шесть, когда Эмер выметала сор из кузни, она остановилась на пороге, как вкопанная, внезапно увидев, кто ждет на великолепном вороном коне во дворе.

Тилвин. Тилвин в красивом парчовом плаще, расшитом золотом, в кожаных сапогах с отворотами. На голове у него была шляпа с вороньими перьями, а меч был в новеньких ножнах с тиснением и золотыми колечками.

— Похоже, это к тебе, — сказал Годрик. Он стоял на пороге кузни, перекатываясь с пятки на носок, и глядел на Тилвина очень уж задумчиво.

— Здравствуй, Эмер! — сказал Тилвин, не обращая внимания на Годрика. — Можно мне поговорить с тобой?

Эмер нервно оглянулась на мужа, но его лицо не выражало ни гнева, ни недовольства — вообще ничего.

— После того, что случилось, я не желаю разговаривать с тобой, — сказала она.

— Ты рассержена на меня, понимаю, — заговорил Тилвин своим обычным мягким и сдержанным тоном. — Но и ты пойми. Я полюбил, я подумал, что небезразличен тебе, потерял голову. За это можно наказать, но не надо ненавидеть. Разве ты не можешь простить одну мою ошибку? В память о дружбе, что была меж нами?

Потупившись, Эмер кусала губы. Она видела от него столько добра. Действительно, неужели один-единственный промах заставит позабыть о том хорошем, что он для нее сделал?

— Годрику ты все прощала, — подлил масла в огонь Тилвин, словно почувствовав ее смятение.

— Хорошо, — она передернула плечами и повернулась к мужу. — Можно с ним поговорить?

— Зачем спрашиваешь разрешения? Хочешь — поговори.

— Я ненадолго…

Он вернулся в кузницу, показывая, что ему безразлично.

Эмер подошла, пряча руки под передник, чтобы Тилвин не увидел, какими израненными и черными стали ее пальцы, и смотрела исподлобья.

— Отойдем в сторону, — предложил Тилвин. — Чтобы нам никто не помешал.

Он спешился и повел жеребца в поводу. Привязал под буковым деревом коня и снял перчатки, задумчиво дергая за каждый палец.

— Откуда тебе известно, что Годрик здесь? — спросила она. — Или ты оказался здесь случайно? Неужели Эстландия — такая маленькая страна, что нас не могут оставить в покое?

— Нет, не случайно. Узнал от сэра Ламорака, он рассказал, что они приезжали сюда проведать старого друга.

— Проведать! — фыркнула Эмер. — Ты тоже приехал… проведать?

— Я приехал к тебе, — сказал он значительно и расстегнул плащ, бросая его поперек седла.

Квезот на Тилвине тоже был богатый, и показался Эмер знакомым.

Она пригляделась внимательнее и возмущенно вскрикнула:

— Это же квезот Годрика!

Тилвин приосанился:

— Да, теперь красивые одежды ему ни к чему. Тебе нравится?

Но Эмер будто его не слышала:

— Как ты мог надеть квезот Годрика?! Снимай, немедленно! — и она даже вцепилась в рукав, принуждая поскорее разоблачиться.

Тилвин растерянно и поспешно расстегнул ремень и снял верхнюю одежду. Эмер забрала квезот, комкая и прижимая к груди, а потом снова ахнула:

— И котта Годрика! Снимай сейчас же!

Только когда Тилвин послушно начал стягивать котту, девушка опомнилась.

— Оставь, — она бросила квезот ему под ноги. — Конечно, все это ему не нужно. Это Отсрюд отдала тебе одежду брата?

— Не брата, — поправил он ее, поднимая квезот, и Эмер поняла, что не ошиблась.

— Маленькая дурочка, — сказала она в сердцах. — Так о чем ты хотел поговорить?

— Почему бы тебе не вернуться со мной?

Эмер снова оглянулась — слышит ли Годрик, но он вернулся в кузницу, словно его и не интересовало, что его жена осталась наедине с человеком, который готов был за нее драться.

— Вернуться куда? — спросила она резко. — К королеве, от которой я убежала?

— Нет, в Дарем.

Эмер вскинула брови.

— В Дарем? Да ты бредишь. В качестве кого я туда вернусь? Теперь я даже не бывшая хозяйка.

— Вернешься моей женой.

Опять он за свое! Притопнув в досаде, Эмер постаралась свести опасный разговор на шутку:

— Я жена кузнеца, где уж мне мечтать стать женой начальника стражи. Прости, я пойду, Годрик ждет…

Но он проворно схватил ее за руку, останавливая.

— Ты вернешься не женой начальника стражи, а хозяйкой Дарема.

— Отпусти-ка меня, прежде всего, — потребовала Эмер, и он послушно разжал пальцы, давая ей свободу. — И объясни, что значат твои слова. Хозяйка Дарема — леди Фледа. Или Острюд, если леди Фледа занемогла.

Она заинтересовалась, и Тилвин улыбнулся, что его речи подействовали.

— В Дареме нет хозяйки, — сказал он. — Зато там есть хозяин. И он сейчас одинок.

Оттянув ворот котты, Тилвин достал из-за пазухи нечто, висящее на золотой цепочке, и Эмер поняла, что это — прежде, чем увидела.

— Печать Фламбаров! Откуда она у тебя?

— Теперь она моя по праву, — сказал Тилвин, любуясь, как играет солнце на отполированных гранях сердоликовой печати. — Теперь Дарем и кузнечные деревни принадлежат мне. Так решила королева.

— Ее Величество отдала тебе Дарем?! — Эмер не верила собственным ушам, но печать в руках Тилвина была вернее всех доказательств. — Ты женился на Острюд?

Он спрятал печать и покачал головой:

— Как я могу жениться на ком-то, кроме тебя? Ты все еще не веришь, что моя любовь к тебе неизменна, как скалы Дувра? Мир рухнет, а они будут стоять.

— А куда подевалась Острюд? — пресекла она его любовные песни. — Ты нравился ей. Даже слишком. Как она смогла отдать тебе Дарем, если не посредством женитьбы?

— Острюд ушла в монастырь.

Если бы с неба спустились вестники, объятые ярким пламенем, Эмер была бы меньше изумлена.

— В монастырь? Острюдка? Разве это возможно?

— Что может быть невозможного, когда душу позвали небеса?

— Но только не ее душу… — пробормотала Эмер. — А почему ты не зовешь вернуться Годрика?

— А зачем мне его звать? — холодно спросил Тилвин.

— Но ведь все это принадлежит ему.

— Сыну вилланки?

— Пусть он и сын вилланки, но вы росли, как братья. Ты мог хотя бы поделиться с ним, разве не догадываешься, как он бедствует?

— Он это заслужил, — Тилвин окинул презрительным взглядом кузницу. — Забыла, как он обращался со мной? А с тобой? Он всегда считал меня худородным. Пусть теперь на собственной шкуре почувствует, каково это.

Эмер замолчала. Ей было не по себе. Что-то подтачивало сердце, что-то холодило, как сквозняк. Слова Тилвина вызвали тревогу. Но почему? И вдруг все стало ясным, как июньское небо.

— Как интересно ты сказал, а я ведь только сейчас поняла. Твоя любовь, как скалы Дувра? Неизменна? — спросила она.

— Именно так. Ты видишь в этом что-то смешное?

— А твоя верность лорду Саби так же неизменна? — Эмер впилась в него взглядом.

Она не ошиблась. Тилвин опустил ресницы, и на губах его появилась странная полуулыбка. Он ничего не ответил, не возразил, и для Эмер это было подтверждением ее догадок.

— Ты — шпион тайного лорда, — сказала она. — Ты лично получил от него указания следить за Годриком, и ты проследил — узнал, что Годрик общается с Кютерейей, которая связана с мятежниками. Может, ты и убил ее? За то, что вызнала слишком много?

— Нет, к этой смерти я не причастен, — быстро возразил он. — Но тебе-то откуда это известно?

— Птичка нашептала, — отрезала Эмер.

— Тебе рассказал Годрик, — Тилвин нахмурился. — Дурак пустоголовый. Этим он подставил тебя под удар. Но я и правда люблю тебя, что бы ты об этом не думала. И сегодня я забуду все, что ты сказала. Только остерегись говорить подобное кому-нибудь другому. Шпионы милорда повсюду.

— Может и Бодеруна — шпион милорда?

— Эта вилланка? — Тилвин усмехнулся. — Да какой из нее шпион? Глупая, жадная, необразованная. И сын весь в мать, — было видно, что разговор ему надоел, и он вернулся к делу. — Так ты поедешь со мной? Я знаю, Дарем тебе нравится. Мы будем править там вместе. И будем так счастливы, что нам позавидуют короли.

Он протянул руку, приглашая следовать за ним. Эмер долго смотрела в эту руку — широкую, крепкую, с мозолями от рукояти меча. Когда-то эта рука казалась ей самой надежной, самой верной.

— Я не пойду с тобой, Тилвин Тюдда. Будь счастлив без меня. А Эмер из Роренброка не нуждается ни в тебе, ни в Дареме, чтобы быть счастливой. Она уже счастлива.

— Ты заговорила, как королева, — сказал он, медленно убирая руку. — Откуда столько гордости у жены деревенского кузнеца?

— А откуда столько подлости у благородного рыцаря?

Ее слова ужалили его, хотя он постарался это скрыть.

— Все, что я делал, — сказал он, натягивая дорожные перчатки, — было сделано ради тебя.

— Лжешь. Ты продался лорду Саби еще до того, как узнал меня.

— Я служил ему, — поправил ее Тилвин. — Но после того как узнал тебя, все изменилось. Жаль, что не понимаешь. Я буду молить небеса, чтобы ты осознала свое заблуждение.

— Хвала яркому пламени, наконец-то я осознала, что должна делать, — ответила ему Эмер, пока он садился в седло.

— Осознала, что должна жить в этом убожестве? — он сделал широкий жест в сторону кузни. — Ты — дочь Роренброков, в чьих жилах течет и королевская кровь?

— Должна быть рядом со своим мужем и в горе, и в радости. Я клялась в этом перед алтарем яркого пламени.

— Твои клятвы не имеют силы после того, как он оскорблял тебя многократно и унижал! — воскликнул Тилвин, на секунду теряя невозмутимость.

— Он очень переменился. Я чувствую, что дорога ему.

— Ты дорога, пока он тратит твои деньги. Разве он сам построил эту кузню? Это сделано на твои золотые.

— Как хорошо ты обо всем осведомлен, шпион лорда Саби, — сказала Эмер.

— Не поедешь? — перебил ее Тилвин.

— Я останусь со своим мужем, пока смерть не разлучит.

— Смерть? — он резко дернул поводья, заставляя коня завертеться волчком. — Ну что ж. Возможно, мне недолго придется ждать, — и ударил жеребца пятками, посылая вперед.

Эмер смотрела вслед, раздумывая, были ли последние слова угрозой.

Она повернулась, чтобы зайти в кузницу, где ждал Годрик, и увидела его отца. Хуфрин стоял поодаль и, наверняка, слышал весь их разговор с Тилвином от первого до последнего слова.

— Опять станете говорить, что я совершила ошибку? — спросила Эмер с вызовом.

Но он сказал нечто иное и совершенно непонятное:

— Это я ошибся.