Когда Годрик вернулся, нагруженный чашками и плошками, Эмер встретила его почти враждебно.

— Ты играл со мной, — сказала она. — Даже в минуту опасности, когда я думала, что ты искренен, что нас связывают, поистине, небесные узы… Все было обманом и игрой.

— Прости меня, — сказал Годрик с сожалением, расставляя на столе посуду с ловкостью, достойной расторопной служанки.

— То же самое я слышала раньше. Я прощаю, а ты снова лжешь.

— Не лгу.

— Для меня скрывать правду и лгать — это одно и то же.

Он сел на кровать и притянул Эмер к себе:

— Но и ты скрывала правду, что шпион Саби.

— А вот об этом напоминать низко! — возмутилась она, пытаясь вырваться, но сопротивлялась только для вида.

— Я не упрекаю. Но и ты не упрекай. Я молчал, потому что заговоры и война с мятежниками — это не для женщин.

— Конечно, они — только для мужчин! А женщине полагается сидеть у прялки и притворяться дурой, делая вид, что вокруг ничего не происходит! Кстати, твою жену сегодня как только не оскорбил этот мерзкий епископ, а ты даже не пискнул против! Мог бы и заступиться.

— Ты же не восприняла его слова всерьез? — Годрик придвинул к Эмер чашку с дымящимся рагу.

— Не думай, будто я замолчу, если буду есть!

— Что ты, и не надеюсь на такое счастье, — засмеялся он.

Покончив с едой, они не промедлили заняться и кое-чем не менее приятным, причем Годрик показал своей супруге такое искусство в нежной науке, что подвергся пристрастному допросу: где и при каких обстоятельствах подобные знания были получены, а главное — с кем.

Потом они долго валялись на широкой кровати в доме тайного лорда и строили планы на будущее. Вернее, строил Годрик, а Эмер слушала. В любое другое время Годрика насторожило бы ее молчание, но сейчас он был полон азарта перед предстоящей битвой, предчувствовал победу и был… бессовестно доволен.

— Когда верну титул, мы будем всегда жить в Дареме, — говорил он, перебирая кудри Эмер, пока она лежала головой на его плече. — А в столицу станем приезжать только на турниры или по большим праздникам. И ты родишь мне пятерых сыновей, похожих на тебя — солнечно-рыжих и смелых.

— А если родятся дочери?

Годрик засмеялся с таким чувством превосходства, что Эмер ощутила жгучее желание влепить ему кулаком в переносицу.

— Хорошо, пять сыновей и одна дочка, — сказал он.

— Благодарю, разрешил, — язвительно сказала Эмер.

— Просто тебя и твоей копии достанет, чтобы сойти с ума.

Она поздно поняла, что он дразнит ее, но не смогла обидеться, слишком ей было сейчас хорошо и спокойно. Постепенно разговор сошел на нет, и оба уснули. Эмер спала крепко и без сновидений. Ей показалось, она только смежила глаза, а Годрик уже тормошил, заставляя проснуться. Солнце уже показало сверкающий край над горизонтом, и птицы за окном заливались во всю. Отчаянно зевая, Эмер встала и завернулась в плед, потому что единственное ее платье — то самое, голубого цвета, в котором она предстала на королевском суде, пропало без следа.

Годрик озаботился завтраком и притащил хлеба, масла и меда, и горячего взвара, пахнувшего яблоками и земляникой.

— Чего ради ты меня поднял в такую рань? — ворчала Эмер, приканчивая второй ломоть хлеба, щедро намазанный маслом и политый медом. — Остальные еще спят, как сурки.

— Все уже давно на ногах, — ответил Годрик, наскоро зажевывая горбушку. — Дали тебе выспаться, а то выехали бы раньше.

— Какие заботливые…

Наливая в кружку еще взвара, Эмер недовольно посматривала на мужа. Вот она — помятая после ночи любви, уставшая, с перепутавшимися кудрями, а он свеж и бодр, и одет снова с иголочки — в черный квезот, расшитый серебряной нитью.

Она постаралась растянуть завтрак подольше, но все равно пришел момент, когда в комнату вошли лорд Саби и епископ Ларгель. Они были в таких же квезотах, что и Годрик, и также были полны силы и бодрости, готовясь вершить государственные дела.

— Под видом кого я пойду в замок? — спросила Эмер. — Обрядите меня послушником? Или мальчишкой на разнос? И как мне добиться разговора с королем?

Мужчины таинственно переглянулись, и эти взгляды Эмер вовсе не понравились, а когда лорд Саби шагнул к ней, вытянув руки ладонями вперед, Эмер чуть не выскочила из кресла, в котором уютно устроилась, завернувшись в плед до подбородка.

— Что это вы задумали?!

— Просто закройте глаза и ни о чем не думайте, — посоветовал лорд Саби.

— Для вас это не составит труда, — сказал епископ лживым добрым голосом.

Годрик кашлянул, и епископ насмешки прекратил.

Лорд Саби положил ладони на лицо Эмер, и от его рук заструилось тепло, совсем как когда-то от рук Айфы, когда она убрала синяк под глазом Эмер.

— Извольте посмотреть, — произнес лорд Саби, и Годрик поднес Эмер зеркало, а Эмер послушно открыла глаза.

Прямо на нее из зеркальной поверхности смотрела Ее Величество королева Элеонора. Сходство было — один в один, только несколько темных прядей, посеребренных сединой, непокорно вились вокруг.

— Небеса святые! — не удержалась от возгласа Эмер, и обнаружила, что теперь даже голос ее звучал, как королевский. — Да вы колдун, милорд!

— Обыкновенная иллюзия, — хихикнул он. — Будь я настоящим колдуном, наш уважаемый епископ уже подал бы петицию в королевский суд.

— Странная шутка, — сказал Ларгель Азо сдержанно. — Не похоже на вас.

— Юношеский задор заразителен, — ответил лорд Саби весело. — А вы пройдитесь, миледи. Посмотрим на вас со стороны. Только старайтесь не делать резких движений, иначе иллюзия разлезется по швам, и прежний облик вернется.

Эмер встала и обнаружила, что оказалась гораздо ниже ростом. Если раньше она смотрела на Годрика почти вровень, то теперь едва достигала макушкой его плеча.

Потом Саби возложил руки на лицо Годрика, которому пришлось встать перед тайным лордом на колени, и перед изумленной Эмер предстал двойник епископа Ларгеля.

— Вот это ты зря, Годрик, — сказала она недовольно. — Не боишься, что после этого превращения меня будет тошнить всякий раз, как ты потащишь меня в альков?

— Это ненадолго, — пообещал он. — А тебе понадобится подходящее платье. Взгляни, я сам выбирал.

Епископ отодвинул ширму, закрывавшую угол, и солнце заиграло на золотом шитье любимого платья Ее Величества. Пурпурного платья. Оно лежало в кресле — из богатой парчи, с фестонами на талии и оборками по подолу. Очень красивое платье. И очень… страшное.

Кровь отхлынула от щек Эмер, когда она увидела этот роскошный наряд.

Айфа призывала тайные силы, чтобы прозреть будущее, и тогда Эмер наивно полагала, что зная, что ожидает впереди, можно избежать опасности.

Оказалось — нет.

От судьбы не убежишь.

— Отличная ловушка получится, верно? — спросил Годрик, явно ожидая одобрения. — Совсем как король-олень!

— Да, ты все отлично придумал, — сказала Эмер, еле двигая губами.

— Назначите встречу Его Величеству в Тронном зале, — продолжал наставлять ее лорд Саби. — Там есть потаенный ход, лорд Бритмар не знает о нем, потому что это я приказал его проложить. Там встанет епископ Ларгель со своими верными, мы перекроем главный вход, а Фламбар войдет вслед за вами.

— Поймаем его, как крысу в мышеловку, — поддакнул Годрик. — Даже если они вздумают пробиваться с боем, до своих не доберутся.

— А как же мы с королем? — спросила Эмер, не в силах оторвать взгляд от рокового платья. Даже насыщенный пурпурный цвет казался ей отвратительным, а золотого шитья — хищным.

— Я смогу вас защитить, — пообещал Годрик. — Ничего не бойся, я буду рядом.

— Хочется надеяться… — пробормотала Эмер.

— Вам ничего не угрожает, — заверил и лорд Саби. — Отнеситесь к этому, как к маленькому розыгрышу.

— С большими последствиями, — подхватил Годрик.

В отличие от мужчин, Эмер не разделяла их боевого настроения.

— Можно мне с тобой пошептаться? — спросила она мужа, избегая смотреть на роковое платье.

— Это не совсем вежливо… — начал он, оглядываясь на лорда Саби, но тот замахал рукой, давая позволение.

Годрик и Эмер отошли к окну и зашептались.

— Что-то важное? — спросил Годрик с таким выражением, что Эмер поняла, как нелепо будет звучать сейчас рассказ о пророчестве Айфы.

— Скажи, что ты чувствуешь? — спросила она.

— Что чувствую к тебе? — переспросил он ласково и недоуменно.

Она кивнула и загадала, что если сейчас Годрик признается в любви, то тут же расскажет ему о пророчестве скорой смерти.

— Ты моя жена. Мы связаны до самой смерти. Мы пройдем эту жизнь рука об руку, будем трудиться во славу Эстландии и родим кучу сыновей, которые совершат множество славных дел.

Эмер подавила вздох. Совсем не то она хотела услышать. Но Годрик смотрел на нее такими сияющими глазами, готовый побивать всех демонов, желающих зла Эстландии. И она поняла, что не имеет права ему отказать, а что там произойдет, в этом тронном зале — уже не имеет значения. Потому что идти рука об руку, будучи связанными брачными узами, и быть любимой — это не одно и то же.

— Почему ты просто не скажешь, что любишь меня? — спросила она напрямик. — Не надо этих высокопарных слов про служение и детей. Просто — скажи — что любишь.

— Зачем тебе? — ответил Годрик плохо скрывая нетерпение. — Вы, женщины, странные существа. Важны не слова, а дела.

— И слова тоже! Каждой женщине хочется, чтобы муж признавался ей в любви хотя бы раз в день!

— Каждый день признаваться в любви? — Годрик засмеялся. — Какие странные желанья. Кто же повторяет об одном и том же каждый день? Давай не будем болтать про эти глупости? Надо набраться перед решающей битвой сил. Будь маленьким, стойким воином. Сейчас не время болтать глупости, надо думать о будущем Эстландии.

Он снова поцеловал ее. И этим будто показал, что бессмысленный, по его мнению, разговор окончен.

— Хорошо, милорд, — сказала Эмер, чувствуя пустоту в душе и почти безразличие. — Оставим глупости. Будем думать о важном. Пусть меч и сковородка служат короне. Ради будущего Эстландии. А теперь выйдите. Мне надо переодеться.

Прежде, чем уйти, Годрик поцеловал ее прямо в губы, и лорд Саби шутливо пригрозил ем наказанием, ибо это «очень похоже на оскорбление чести Ее Величества». Когда за мужчинами закрылась дверь, Эмер медленно приблизилась к платью и встала против него, разглядывая, как врага.

— Ты мне совсем не нравишься, — сказала она платью, будто оно было живым существом и могло слышать. — Всегда ненавидела пурпур. Это мерзко, что придется умирать в пурпуре. Я бы предпочла зеленый, как холмы Вудшира.

Разумеется, платье ей не ответило, но Эмер не нуждалась в собеседнике.

— Ты — простая тряпка, — продолжала она, сбрасывая плед и оставаясь в одной рубашке. — Сгниешь, расползешься на нити — и тебе не страшно. А мне страшно. Теперь страшно. Когда собирались рубить голову, я не боялась, потому что знала, что проиграла, и что Годрик навсегда для меня потерян. Когда нет счастья в жизни — на что сама жизнь? А теперь он рядом, — она приподняла пурпурный подол и нырнула внутрь королевского наряда, — и я боюсь. Потому что слишком много оставляю в этом мире. Я еще не насладилась им так, как хотела. Сейчас я жалею, что согласилась смотреть в это проклятое зеркало! Насколько проще было бы жить, не зная, что тебе предстоит умереть. Да еще в таком мерзком платье!

С платьем она провозилась довольно долго. В корсаж были вшиты деревянные реечки, чтобы королевская спина всегда была прямой, но Эмер они только мешали — она не могла расправить плечи так, как привыкла.

— Хотя, это к лучшему, — сказала она платью, завязывая ленты на вороте. — Мы столько пережили, а он так и не признался, что любит меня. Я была откровенна до донышка, а он… Значит, не любит. И зачем тогда?

Она повернулась к зеркалу, и остановилась, как вкопанная. Потому что возле зеркала открылась потаенная дверца, и возле нее стоял Годрик в образе Ларгеля.

— Зачем ты здесь?! Что слышал? — накинулась на него Эмер, пытаясь сообразить, давно ли он здесь стоит и с какого момента был свидетелем ее беседы с платьем.

— Слышал достаточно, чтобы оценить вашу преданность, графиня Поэль, — ответил он.

— Ваше Преосвященство! — Эмер поняла, что обозналась, приняв за мужа настоящего епископа.

— Вы ожидали своего мужа? — спросил епископ. — Он там, за дверью, с лордом Саби. А я решил проверить потаенный ход и не жалею. Столько интересного, порой, узнаешь. Значит, все дело в предсказании? И вы готовитесь умереть смиренно, как божья овечка, только потому, что Фламбар — этот молодой осел — никак не догадается наврать вам ласковых слов, да побольше? Какая глупая самоотверженность.

— Не ваше дело, — ответила Эмер мрачно. — Чем читать нотации, лучше бы за собой смотрели. Разве это достойно священнослужителя и мужчины — лазать по норам, как крыса, вынюхивать и следить за чужими женами?

— Я не вынюхивал, — сказал Ларгель почти дружелюбно. — И то, как вы решили распорядиться своей жизнью — меня не касается. Скажу только, что я не верю в предсказания. Ни на мизинец не верю. Но я вам не нянька, чтобы учить. Пришел благословить вас, только и всего.

И прежде, чем она успела возразить, положил руку ей на макушку и сказал, глядя ей в глаза:

— Да защитят вас небеса, и согреет душу яркое пламя, — а потом легко коснулся указательным пальцем груди Эмер, между ключицами, нечаянно затронув золотую восточную монету на шнурке, спрятанную под рубашкой. — Всё, благословение вы получили. Теперь можете идти и умирать спокойно.

— Вы очень добры, епископ, — сказала Эмер, когда за ним закрылась дверь потаенного хода.