Была суббота. Мать и отец еще только пили утренний кофе, когда в дверь постучали. Оба вздрогнули, мать взглянула на часы.

— Кто это в такое время?

Мать была уже одета, отец был в исподнем. Он сорвал со спинки стула шерстяную рубашку, скользнул в маленькую комнату и захлопнул за собой дверь. Мать взглянула на себя в зеркало, пригладила пальцами встрепанные волосы. Затем подошла к двери и остановилась перед ней.

— Войдите.

Дверь раскрылась, и через порог переступила Улла. Хотя еще не было восьми часов, она уже успела причесаться и подвести синей краской веки. Лицо матери еще сохраняло следы сна: утром оно всегда казалось больше, чем вечером.

— Надеюсь, я не помешаю…

— Ничего.

Если бы Улла знала мать так же хорошо, как Янне, она бы быстро ушла к себе домой. Голос матери был холоден как лед. Но Улла не замечала этого, она лишь улыбнулась, как улыбаются гости, шагнула к столу и сказала:

— Какие милые у тебя чашки.

Мать нарочито громко вздохнула.

— Выпьешь чашку кофе?

— Я, собственно, пришла по делу, но раз у тебя уже готово…

Улла села на место отца. В щели неплотно прикрытой двери маленькой комнаты мелькнуло его лицо. Хотя оно появилось на секунду или две, Янне успел заметить на нем тень грозы. И в голосе отца тоже звучал гром, когда он проревел:

— Янне!

Янне подошел к двери.

— Принеси мне брюки, — проворчал отец через дверь. — Они, наверное… Ну, словом, посмотри сам, где они.

Янне нашел брюки на швейной машине. Он скатал их в сверток и сунул в щель в выжидательно протянутую руку отца.

Когда отец две или три минуты спустя вышел из маленькой комнаты, его лицо расплывалось в широкой улыбке.

— А, это ты, Улла, — приветливым голосом сказал он.

Но за спиной Уллы отец строил матери мрачные гримасы.

Потом они пили кофе и разговаривали о погоде и фабричных делах. Мать рассказывала о каком — то Ква́рнстреме Те́лмане, который взял пособие на лечение, хотя не был болен. Вчера мать видела, как этот Телман с каким — то бородачом отправился на такси в город.

Поохав некоторое время по поводу того, какую жизнь ведет Телман, Улла вдруг сказала без всякого перехода:

— Ну уж нашего — то Пертти никто не будет учить финскому языку…

Мать взглянула на отца. Тот смотрел на крошки от булки рядом со своей чашкой. Потом скатал из крошек шарик и сконфузился, не зная, куда его девать.

— Вы, наверное, знаете…

В начале недели Рахикка рассказал, что в школу два раза в неделю будет приходить финский учитель преподавать финский язык. Янне тоже слышал об этом и каждый день ждал прихода учителя. Однажды — это было в среду или в четверг — он уже подумал, что финский учитель прибыл, приняв за него человека, который все утро ходил по школьным коридорам. Но этот человек был всего — навсего трубопроводчиком; днем Янне видел, как он в комбинезоне чинил протекающую трубу.

Отец сунул хлебный шарик в рот и хотел что — то сказать, но мать опередила его.

— Мы слышали.

— Ну, и что вы об этом думаете?

— Наверное, это хорошо.

— Куда там хорошо, — фыркнула Улла. — Что хорошего вы в этом увидели?

Улла сидела, полураскрыв рот, и была немного похожа на Пертти, во всяком случае веки у нее были такие же припухлые. И ее взгляд так же бесцельно блуждал по столу, переходя с хлебницы на куски хлеба, масленку, куски колбасы и сыра… Янне хотелось сказать ей: «Ты должна смотреть людям в глаза».

— Ну, а если бы пришлось опять уехать в Финляндию? — сказала мать.

— А вы собираетесь уехать? — полюбопытствовала Улла.

Сердце Янне подпрыгнуло. Он пристально глядел в глаза матери, когда она сказала:

— Как знать… И потом, было бы ужасно, если б Янне забыл родной язык.

— Тут есть еще и другое, — сказал отец.

— Что другое? — спросила Улла.

— Что — то такое… Я точно не помню…

— Говорят, что чужой язык легче изучать, если хорошо владеешь своим, — сказала мать с несколько надменным видом.

Улла засмеялась.

— Они пробуют кормить переселенцев всякими небылицами. И Рахикка тоже. По — моему, он просто хочет поважничать. Бог знает, чего он добивается своими разговорами. Но, по правде — то говоря, научиться шведскому языку можно только среди шведов. Если бы вокруг меня не были все время финны, я бы уже умела хорошо говорить по — шведски.

— Может быть, — сказала мать.

— Это точно.

Улла вызывающе посмотрела по очереди на отца и на мать, задев при этом взглядом и Янне.

Отец поднялся и сказал, что идет в маленькую комнату за трубкой и табаком. Но ему, вероятно, пришлось искать их; во всяком случае, в кухню он больше не вернулся.

Мать налила Улле еще кофе, и все наливала и наливала, хотя из кофейника шла уже одна только гуща.

— Будь добра, — сказала она.

— Так что давайте мы не разрешим нашим мальчикам ходить на такие уроки, — сказала Улла. — Это запутало бы их.

— Над этим надо подумать.

— Чего тут думать?

— А разве посещение этих уроков не будет обязательным? Ведь на другие — то уроки нельзя так просто взять да не прийти.

— Ах, какая ты еще наивная, — фыркнула Улла. — Посещение будет добровольное.

— Это правда?

— Правда — правда. Я еще многому должна тебя поучить. Ведь ты знаешь, что я в Швеции уже пять лет. Знаешь ведь?

Мать принялась споласкивать кофейник и кивала головой не то раковине, не то стене; вероятно, она не хотела показать Улле затаенную в глазах злость. Но Улла не увидела бы глаз матери, даже если б та повернулась. Улла смотрела в сахарницу, на ложку, и перемешивала сахар с кофейной гущей.

— Знаешь? — снова спросила Улла.

— Знаю, знаю…

— Ну, тогда ты, может быть, согласишься со мной. Этот же вздор они мололи на последнем месте, где я работала. Но я сказала им: нет. А когда я говорю нет, значит, нет. И ничего они со мной не могли поделать — и здесь не смогут. Наш Пертти будет изучать только шведский, и точка. И я надеюсь, что и ваш Янне поступит так же. Разве нет?

— Там посмотрим.

Мать начала убирать посуду со стола и оставила перед Уллой только чашку с кофейной гущей. Улла отпила из чашки. Затем она, прищурив глаза, проследила за тем, что делает мать, и сказала совсем другим, раскатистым голосом:

— Ах, так, теперь я начинаю понимать…

— Ты не обижайся, но…

Однако Улла больше не слушала. Цокая туфлями, она прошла к двери и через дверь в прихожую. Когда цоканье переместилось за стену, мать подсела к Янне, коснулась его руки и сказала:

— Конечно, ты можешь ходить на эти уроки.

— Непременно! — крикнул отец из маленькой комнаты.

Позже днем Янне рассказал Рахикке о приходе Уллы. Рахикка слушал молча и лишь все сильнее сопел трубкой. Когда Янне кончил, Рахикка вскочил и поспешно направился через двор к Лемпиненам.

Что говорилось у Лемпиненов, Янне не мог слышать со двора. Но разговор был ожесточенный, это было видно по разгоряченному, раскрасневшемуся лицу Рахикки, когда он вернулся десять или пятнадцать минут спустя. Трубка свисала у него изо рта кверху дном, а его дыхание напомнило Янне одну из машин у отца на заводе: ее вентили так же сипели и вздыхали.

Но выкурив одну трубку, Рахикка уже настолько взял себя в руки, что Янне осмелился спросить у него:

— Ну что, будет Пертти ходить на уроки?

— Он должен ходить, — ответил Рахикка.