Они сидели во дворе на скамье, Рахикка и Янне. Рахикка сидел во дворе потому, что ему не разрешали курить дома, Янне просто так, чтобы провести время. Рахикка, казалось, дремал, посапывание трубкой могло сойти за храп. Но Рахикка не спал. Он все время был в курсе жизни двора: знал, что старый Блумберг идет, ковыляя, по тропе вниз к берегу, а Ниссе и Бенгт околачиваются возле погреба Виртанена. Но особенно пристально прислушивался Рахикка к звукам, доносящимся сзади, к шороху и всплескам. Улла развешивала там белье для просушки.

— Пришел бы помог немного, Вилхо! — вдруг крикнула Улла.

— В чем дело?

— Да вот надо бы натянуть веревку.

— Подожди секунду…

Рахикка выколотил трубку о каблук и кратчайшим путем, по лужайке, направился к Улле. Янне следил за ним.

Веревка шла от сосны через две березы к другой сосне, в промежутках ее поддерживали ольховые шесты с рогульками на конце.

— Подержи конец веревки, Янне!

Рахикка отвязал пластиковую веревку от сосны и заново обернул ее вокруг березы. Затем снова завязал веревку на сосне, прочно установил шесты и сказал:

— Годится?

— Как не годится! Большое спасибо.

На Улле был синий рабочий халат с темным мокрым пятном на животе.

— Подай мне прищепки, Янне.

Прищепки были в зеленом пластмассовом ведре. Янне принес его и поставил у ног Уллы. Она покопалась в белье, взяла уголок простыни и сказала:

— Тут нужны три руки, не меньше.

Рахикка присел на пень набить трубку. Янне вместе с Уллой принесли корзину с бельем под веревку.

— Я, похоже, оставил свои спички там на скамейке. Сбегай принеси, Янне.

Янне побежал к скамейке. Спичек на скамейке не оказалось. Он поискал на земле и даже заглянул под лавку. Там лежала лишь бутылка из — под колы.

— Здесь нет!

Улла подошла к Рахикке. Они о чем — то разговаривали, понизив голос. Когда Янне приблизился к ним, они умолкли.

— Тогда я, наверное, потерял их, — сказал Рахикка и пошарил у себя в кармане. — Сбегал бы, купил в кофейне, а?

Рахикка дал Янне крону. Добежав до двора, Янне оглянулся. Изо рта Рахикки лилась речь. И его руки тоже разговаривали, Рахикка размахивал ими и подводил черту под словами. В душу Янне закралось сомнение: если Рахикка хочет избавиться от него, чтобы он не слышал, то покупка спичек всего лишь уловка…

— Я сперва забегу домой за шапкой! — крикнул Янне.

Он прошмыгнул в дом. Мать прятала спички в шкаф за мешочки с мукой. Он сунул коробок в карман и, выйдя во двор, крикнул:

— Я мигом обернусь!

Янне выбежал на дорогу. Рахикка уже не мог видеть его. Он обогнул первый дом, поднялся по тропинке к ореховым кустам, согнувшись, бросился к фасаду хозяйственной постройки и остановился.

Улла и Рахикка все продолжали разговаривать.

Но ему нужно было подобраться к ним ближе — гораздо ближе: здесь, у фасада, их речь слышалась далеким бормотаньем. Он крадучись обогнул угол и тесно прижался к стене. Корзина с бельем была прямо перед ним, пень, на котором сидел Рахикка, был скрыт углом постройки. Он прополз мимо клетушек — сараев Блумберга, Лемпиненов и Виртанена и притаился за последней дверью. Улла и Рахикка были в пяти — шести метрах от него.

Затаив дыхание он прислушался.

— Конечно, я иногда подумываю о возвращении в Финляндию, все об этом думают, — сказала Улла, — но это немножко страшно. А вдруг там скажут, что нет работы, давай, баба, топай в другое место. Мне уже так говорили.

— Я мог бы помочь.

Улла долго молчала. Наконец она сказала:

— Послушай, почему ты так хочешь, чтобы я уехала в Финляндию?

Послышалось сопение трубки. Янне потянул носом воздух, но запаха табачного дыма не уловил. Наверное, Рахикка посасывал пустую трубку.

Затем голос Рахикки зазвучал вновь.

— Я думаю о благе Пертти. Он должен уехать отсюда.

— Почему?

— Чтобы найти себе язык.

— Шведский разве не язык?

— Это, конечно, так, но…

С того места, где был пень, послышался звук шагов, и на стволе сосны затрепетала темная тень. Рахикка встал и теперь ходил взад и вперед.

— Видишь ли… Если бы Пертти мог… Как бы это тебе сказать…

— Говори, не стесняйся. Мне не привыкать.

— Пертти может угодить в школу для умственно отсталых.

За углом раздался вскрик, он вырвался из груди Уллы. Тотчас вслед за вскриком Улла сказала пронзительным голосом:

— О чем ты? Я, наверно, ослышалась…

— Ты услышала верно.

— Школа для умственно отсталых… У меня глаза со стыда лопнут. Что скажут люди? Нет, этого не может быть, не может быть!

— Так я слышал. Пертти страшно отстал.

— Но я все делаю для него, стараюсь разговаривать с ним по — шведски, чтобы он учился, чтобы ему было легче в школе…

— А ты по — фински должна была бы с ним говорить.

— Опять ты твердишь одно и то же. Не верю я тебе.

— Но так обстоит дело.

— Назови хоть одну причину.

Послышался вздох. И снова засопела трубка, на этот раз яростно.

— Если Пертти… Когда он… Слова составляют пары с понятиями… Я не могу это в точности объяснить…

— Так же, как ложь не обращается в правду.

— Есть различные слова…

— Слова как слова.

Когда Рахикка злился, его голос понижался, и казалось, будто он говорит из бочки. Так и теперь он говорил этим голосом как из бочки:

— Хорошо. Возьмем что — нибудь для примера. Ты знаешь, что означает слово «мягкий»?

— Сказать тебе по — шведски?

— Нет, по — фински.

— Ну, это когда человек добрый, нежный… — Улла чуть — чуть хихикнула. — И может ласкать маленького…

— Совершенно верно. И это такое, до чего нельзя дотрагиваться. Так?

— Глупый ты.

— А теперь я скажу тебе другое слово: милд. О чем оно тебе говорит?

— Это что — то по — шведски.

— Верно, «милд» — по — шведски «мягкий».

— Милд, милд! — Улла произнесла это слово тихо, а потом громко.

— Ну, а что ты думаешь, когда слышишь, что шведы говорят «милд»?

— Мягкий, конечно, добрый и нежный… и ласковый…

— Видишь, как легко ты выучила новое слово. Но вот подумай, почему это тебе далось так легко?

— Потому что ты учил меня этому.

— Нет.

— Потому что это такое удобное слово. Короткое.

— Нет, ты выучила его потому, что у тебя уже было наготове содержание этого слова по — фински. Тебе оставалось только поставить рядом с финским «мягкий» другое слово — «милд». Но если бы у тебя не было понятия о мягком, добром и нежном, что тогда?

— Тогда мне нужно развешать простыни на веревке.

— Ты и тогда могла бы научиться говорить милд, — поспешно заговорил Рахикка, — но это слово ничего бы для тебя не означало, ты повторяла бы его как попугай: милд, милд. милд. Ты могла бы осознать содержание слова только тогда, когда ты бы испытала, увидела, что «нежный», милд, — это то — то и то — то, и выглядит оно так — то и так — то, делает то — то и то — то. И все это нельзя охватить одним взглядом, как стул или стол: это понятие связано с другими. Это же относится и к чувствам. Тебе пришлось бы начать с самого начала, смотреть на чудеса мира глазами ребенка или остаться без слов.

— Ты имеешь в виду Пертти, ты говоришь о нем…

— Да, о нем.

— Что он будто бы остался без слов…

— Ну, он знает названия немногих предметов, но…

— Не стану я тебя слушать.

Улла показалась из — за угла и начала развешивать простыни. Рахикка подошел к ней. Улла исчезла за простыней. Рахикка последовал за ней. Лучи закатного солнца падали на простыню, и Янне на минуту увидел силуэты Рахикки и Уллы. Рахикка был как толстяк в кино, Улла казалась призраком с неестественно большой головой: она собрала волосы наверху, на макушке. Призрак тряс гигантской головой. Толстяк говорил и жестикулировал.

— Когда вы приехали в Швецию, Пертти был еще такой маленький. Он не умел говорить толком по — фински.

— Подвинь ко мне поближе корзину.

— Если б он хоть дома слышал финскую речь.

— Смотри — ка, как полиняла блуза.

— У бессловесного чахнет душа.

— Ах, ты волочишь простыню по земле!

Янне слышал лишь отдельные слова и обрывки фраз, а потом и их перестал слышать: Улла и Рахикка ушли дальше с корзиной. И Рахикка все говорил и говорил. Наконец они вернулись обратно к пню. Улла посетовала на свою промокшую холодную одежду и пошла через двор домой.

— Подумай все — таки над этим! — крикнул Рахикка ей вслед.

Прежде чем дверь Лемпиненов закрылась, Янне был уже у ореховых кустов. Оттуда он выбежал на дорогу и, насвистывая, поднялся во двор. Когда он подошел к Рахикке, тот сидел, свесив голову на грудь и почти закрыв глаза.

— Вот, я принес спички! — выкрикнул Янне.

— А, принес… Хорошо.

— Но они тебе, наверное, не нужны.

— Почему?

— Твоя трубка уже зажжена.

Рахикка с минуту непонимающе глядел на дым из трубки, затем по его лицу расползлась беспомощная, чуть виноватая улыбка.

Поздним вечером, когда весь двор затих в ожидании ночи, Янне услышал за стеной голос Уллы. Она спрашивала у Пертти слова.

— Милд, — сказала она. — Что означает «милд»? И что «мягкий»?

Пертти не отвечал.