– Мама.

Я резко возвращаюсь к реальности.

– Мама!

Голос звучит все настойчивей.

Поворачиваю голову и вижу его. Странного малыша. Майкла. Пытаюсь заглянуть ему в лицо, но он отворачивается. Я только успеваю заметить, что глаза за толстыми линзами очков синие, как у Ларса, Митча и Мисси. Судя по всему, в этом мире никто не унаследовал мой карий цвет глаз. Взгляд мальчика кажется затуманенным, расфокусированным: может быть, из-за стекол очков, а может, глаза у него просто не такие яркие, как у всех остальных.

Он трясет меня за плечо. Длинные тонкие пальцы впиваются мне в руку, будто маленькие ножи. Я потираю пострадавшее место:

– Ай! Майкл, больно!

Он пропускает мои слова мимо ушей.

– Мам, я тебя звал, а ты не отвечала.

– Прости, – говорю я, хотя извиняться совсем не хочется.

Осматриваюсь. Мы сидим на скамейке около детской площадки, слева от нас виднеется маленькое озерцо. Кручу головой, пытаясь найти горы: они расположены на западе, и для Денвера это самый удобный ориентир. Потом определяю другие стороны света. Озеро находится к северу от нас. На востоке и западе видны жилые районы с рядами домов. На юге – пустое заснеженное поле, а за ним еще одно озеро, тоже совсем маленькое. Если присмотреться, можно разглядеть высокий забор из металлической сетки, огораживающий теннисные корты на противоположном берегу южного озера. Вдалеке над деревьями высится башня из красного кирпича с часами.

Кажется, мы в Вашингтон-парке. Башня с часами принадлежит зданию Южной средней школы, которую я окончила больше двадцати лет назад. Школа расположена через дорогу от южного края парка: когда я училась, мы часто бывали в парке во время уроков физкультуры, бегали по извилистым дорожкам и учились подавать мяч на теннисном корте.

Примерно пять или шесть миль отделяют нас от дома на Спрингфилд-стрит, где мы живем с Ларсом и детьми. Зато дом моих родителей на Йорк-стрит находится всего в нескольких кварталах отсюда. Фотография, которая висит в коридоре – родители вместе со мной на пикнике, – сделана в этом парке. Я уже давно сюда не приезжала, но в детстве бывала здесь постоянно, резвилась на детской площадке и плавала в озере. Оно называется озеро Смита, и окрестная детвора любила рассказывать страшные истории о подводных чудищах, живущих на дне. «Не заплывай слишком далеко, – пугали мы друг друга. – А то тебя сожрет одноглазый монстр».

С годами парк и детская площадка сильно изменились. Качели кажутся совсем новыми, пляж закрыт по решению городских властей несколько лет назад: озеро было слишком маленьким, в нем купалось много людей, вода стала мутной и грязной. Наверное, мы с друзьями были правы насчет чудищ, живущих в темных водах.

Кроме нас с Майклом, на площадке никого нет. Половина озера покрыта льдом, воздух холодный, небо затянуто тучами. Кажется, вот-вот пойдет снег. Я поднимаю голову и втягиваю холодный воздух, как собака, чующая незваного гостя.

Что мы здесь делаем? Где остальные дети?

– Майкл, – спрашиваю я, – где Митч и Мисси?

Он морщится – правда, при этом взгляд его направлен не на меня, а на качели, расположенные в нескольких метрах от нас.

– Ты прекрасно знаешь, мам. Там, где они всегда бывают днем.

– И где же это?

Теперь он улыбается. Наверное, думает, что я с ним играю.

– Ну же, ответь, – уговариваю я, – где они?

– Мам!

Он хохочет. Удивительно, но мне нравится его смех. Такой веселый и звонкий, что я совсем не к месту вспоминаю, как смеется моя мама.

– Мама, глупышка! Они же в школе!

– Ясно.

Я опираюсь руками в лайковых перчатках на зеленую скамейку.

– А ты почему не в школе?

Он снова смеется и неуклюже спрыгивает на землю.

– Ну все, хватит дурачиться, – отвечает он. – Ты же знаешь, что я не хожу в школу.

Вот как. Ох, господи!

Он вприпрыжку бежит к качелям. Забирается на них, но сидит без движения – явно не умеет раскачиваться.

– Мам, покатай!

Поднимаюсь со скамейки, подхожу к Майклу. Легонько толкаю его в спину. Не знаю, как он любит качаться – сильно или не очень, но каждый раз толкаю чуть-чуть сильнее. Он радостно хохочет. Приноровившись к темпу, который ему нравится, продолжаю в том же духе.

– У-у-ух! – весело вопит Майкл, рассекая воздух.

Я внимательно разглядываю его. На нем зеленые вельветовые штаны, клетчатая шерстяная курточка, пушистая темно-синяя вязаная кепка с ушами. Интересно, ее связала моя мама? Очки в роговой оправе с толстыми линзами плотно сидят на носу. Похоже, без них он слеп, как котенок.

Он худее, чем Митч и Мисси. Те двое пошли в меня и Ларса, плотные и коренастые. Майкл совсем как тростинка: штаны болтаются на тоненьких ногах, сквозь рукава куртки выпирают острые локти. Интересно, он такой хрупкий от рождения или просто привередлив в еде? По цвету волос и чертам лица он очень похож на Митча, вполне возможно, что они близнецы. Не знаю, каковы шансы забеременеть тройней и бывает ли так, что двое детей из трех оказываются близнецами. Честно говоря, в реальной жизни я никогда об этом не задумывалась.

Закрываю глаза и прикладываю руку к животу. Пытаюсь представить, каково носить внутри сразу трех малышей. Не получается. На ум приходят наши школьные спектакли и мисс Поттс из театрального кружка, вечно твердившая: «Почувствуйте переживания вашего героя. Станьте им». Фриде этот совет пришелся по душе, и она с энтузиазмом перевоплощалась в зловещую леди Макбет или смелую, дерзкую актрису Терри Рэндалл из пьесы «Дверь на сцену». Но у меня ничего не выходило. Кого бы я ни играла, мне никогда не удавалось забыть, что под продуманным костюмом и толстым слоем грима скрывается всем знакомая и ничем не примечательная Китти.

Точно так же я чувствую себя и сейчас, пытаясь представить, что беременна тройней. У меня бы никогда не получилось сыграть эту роль убедительно. Зрители сразу бы поняли, что у меня только подушка под юбкой. Убираю руку с живота и продолжаю раскачивать качели.

И тут мне приходит в голову блестящая мысль.

– Майкл!

– Что? – не оборачиваясь, спрашивает он.

– Когда мама вела себя как глупышка… – Я неуверенно замолкаю, зная, что ступаю по тонкому льду. Что я буду делать, если он закатит истерику? Никто не придет на помощь, мы здесь одни. Делаю глубокий вдох и продолжаю, собрав волю в кулак: – Когда мама задавала странные вопросы, тебе было интересно?

Он едва заметно пожимает плечами.

– Не знаю. – В голосе никаких эмоций.

– Можно, я… ты не возражаешь, если я задам тебе еще несколько странных вопросов?

Он снова пожимает плечами:

– Не знаю.

Наверное, сейчас мы оба рады, что не видим друг друга.

– Давай попробуем, – предлагаю я. – Ну, например: сколько тебе лет, Майкл?

Он молчит, и я, затаив дыхание, жду и надеюсь на лучшее.

– Майкл? Ты меня слышал?

– Я думаю! – кричит он. – Не видишь, я думаю?!

Качели подлетают ко мне, и я с отвращением отдергиваю руки, сбиваясь с ритма.

– Извини, – шепчу я.

Пара минут проходит в полной тишине. Успокоившись, я продолжаю раскачивать качели. Потом он звонко спрашивает:

– Мама, который час?

Смотрю на запястье: на мне изящные часики с черным бархатным ремешком, украшенные драгоценными камнями.

– Пол-одиннадцатого.

– Ровно?

– Ну… Без двадцати восьми минут одиннадцать, – смеюсь я.

– Тогда мне шесть лет, три месяца, четырнадцать дней, двенадцать часов и восемнадцать минут. Митчу шесть лет, три месяца, четырнадцать дней, двенадцать часов и пятнадцать минут. Мисси шесть лет, три месяца, четырнадцать дней, двенадцать часов и одиннадцать минут. Я самый старший! – гордо заканчивает он.

У меня нет слов.

Он слегка разворачивается ко мне и теперь смотрит на запад, а не вперед на юг.

– Мам? У тебя есть еще вопросы?

– Да. Какой сегодня день?

– Среда, двадцать седьмое февраля.

– Какой год?

Он хихикает.

– Шестьдесят третий, мам.

Шестьдесят третий. То есть во сне я перенеслась всего на несколько месяцев вперед.

Спрашиваю, чтобы сменить тему:

– А что еще мы будем делать сегодня утром? После того как погуляем в парке.

Его плечи напрягаются.

– Мам, сегодня среда.

Я жду.

– Среда! – повторяет он уже резче.

– Майкл, не забывай, это игра. Поэтому я спрашиваю еще раз: что мы делаем по средам?

– А, понял! – Он снова хихикает. – Мы ездим в магазин за продуктами, мам.

Так-так.

– А мама составляет список покупок? – спрашиваю я.

– Конечно. Все мамы записывают, что им надо купить.

Наверное, так действительно делают все мамы. А вот тридцативосьмилетние незамужние женщины не составляют списков. Когда холодильник пустеет, они просто забегают в супермаркет за продуктами и покупают первое, что им понравится и что можно по-быстрому приготовить.

– А кто у нас готовит? Альма или я?

– Иногда ты, иногда Альма, – отвечает Майкл.

– А Альма… она приходит каждый день?

Он фыркает, будто я задала совсем уж нелепый вопрос.

– Конечно, нет. Она приходит три раза в неделю. По понедельникам, средам и четвергам. Приезжает в девять утра и уезжает, когда приготовит ужин. Но иногда она приходит в пятницу, а не в четверг, и остается допоздна, если вы с папой куда-нибудь идете. Только вы никогда не уходите… пока я не лягу спать.

Хм, интересно. Я снова меняю тему:

– То есть Альма приходит после того, как папа ушел на работу, а Митч и Мисси – в школу… Завтрак готовит мама?

Трудно представить, что по утрам я готовлю сытный полезный завтрак на семью из пяти человек. В реальном мире я едва успеваю съесть яйцо с тостом и выпить сок, как тут же обнаруживаю, что опаздываю на работу. Должно быть, во сне я кормлю свою семью кукурузными хлопьями.

Но Майкл кивает:

– Да, ты. Но не на выходных. На выходных завтрак готовит папа. – Я не вижу его лица, но понимаю, что он улыбается: так иногда тепло солнечных лучей пробивается сквозь тонкую завесу облаков. – Шведские блинчики по субботам и вафли по воскресеньям.

– Ну надо же.

Я улыбаюсь, представляя себе эту картинку. Ларс в повязанном на талии фартуке выливает тесто на сковородку, а потом ловко переворачивает подрумяненный блин. Наверное, в прошлом сне тоже был выходной. Ларс хозяйничал на кухне, когда я впервые увидела Майкла.

Задаю очередной вопрос.

– Майкл, – тихо говорю я, – ты ведь очень любишь папу?

Майкл глубоко, радостно вздыхает.

– Да, очень.

А меня? Меня ты любишь, Майкл?

Но я не могу об этом спросить, потому что слишком боюсь ответа.

– Еще один глупый вопрос, Майкл. Мы часто сюда приходим?

Он подается вперед, навстречу холодному ветру.

– Раньше не ходили. А теперь ходим.

Закрываю глаза и продолжаю сосредоточенно раскачивать качели. Жду, когда сон закончится, потому что эти сны всегда заканчиваются в какой-нибудь напряженный момент. Но не в этот раз. Когда я открываю глаза, я все еще в парке, ледяной воздух пробирается под пальто, худенький Майкл раскачивается на деревянных качелях.

– Мам, уже одиннадцать? – спрашивает Майкл.

Смотрю на часы:

– Почти.

– Мы всегда едем в магазин к одиннадцати, – сообщает он.

– А, хорошо! Тогда спрыгивай, пойдем к машине.

Он мчится впереди меня к парковке, где стоит «Шевроле». Майкл забирается на переднее сиденье, я завожу двигатель.

Украдкой смотрю на него.

– Как насчет заехать к бабушке с дедушкой, раз уж оказались неподалеку?

Майкл на меня даже не смотрит, но я привыкла.

– Давай, если хочешь, – бормочет он себе под нос, глядя в пол.

Осторожно выезжаю из парка. В последний раз за рулем я сидела во сне – буквально пару минут в машине с Митчем и Мисси. Потом я ударила по тормозам, пытаясь вспомнить, где Майкл, и сон закончился. Но сегодняшний сон все длится и длится, я по-прежнему веду машину. К моему удивлению, руки и ноги сами вспоминают уроки вождения, которые давал мне отец. Это как с ездой на велосипеде. Думаю об этом и улыбаюсь, потому что в реальном мире я часто катаюсь на велосипеде, если лень идти пешком или не хочется ехать на автобусе. Интересно, а в этой выдуманной жизни у меня есть велосипед?

Я еду на восток, потом поворачиваю к югу на Йорк-стрит. Через пару кварталов мы подъезжаем к маленькому кирпичному дому, принадлежащему моим родителям.

В доме тихо. Жалюзи опущены. Кто-то расчистил тротуар, но бетонные ступеньки и дорожка, ведущая к крыльцу, остались нетронутыми. Их покрывает обледенелый снег, явно лежащий там не первый день. Каждый раз, когда я прихожу поливать цветы, в доме стоит тишина, и я успела привыкнуть – здесь стало тихо, после того как мои родители отправились в долгое путешествие. Но разве они уже не должны были вернуться?

Я хотела припарковать машину, зайти повидаться с родителями. При мысли о любимых голосах у меня на душе стало совсем легко. Я предвкушала, что вот-вот почувствую тот особый запах, который всегда царит в доме, – мне никогда не удавалось определить, на что он похож. Какая-то странная смесь печеной тыквы и сушеной лаванды, лучшего описания я так и не придумала. Хотелось увидеть, как заискрятся глаза отца, когда он заметит у крыльца нас с Майклом. Хотелось обнять маму, такую родную и теплую, уткнуться щекой в мягкую шерсть – она всегда набрасывает на плечи вязаную желтую шаль, потому что отец экономит и старается топить пореже.

Ладит ли Майкл с моими родителями? Знают ли они, как с ним разговаривать и что делать, чтобы он не расплакался? Трудно сказать наверняка, но мне кажется, что у них все прекрасно получается. Почему-то я уверена, что Майкл обожает бабушку с дедушкой, ему с ними спокойно и уютно, как с Ларсом.

Неожиданно перед глазами встает воспоминание, еще один кусочек воображаемой жизни.

Лето в самом разгаре, солнце нещадно палит, воздух горячий, а листва густая и плотная, как всегда бывает в такую погоду. Я поднимаюсь по ступенькам к дому, за мной бегут дети – все трое. Ларс выходит из машины с водительской стороны. Мы с Ларсом в белых теннисных костюмах, на плечах висят сумки с ракетками.

Входная дверь распахивается, на крыльцо выходит отец, и мы дружно расплываемся в радостных улыбках. Папа быстро спускается вниз и заключает в объятия сразу всех внуков. Они радостно липнут к нему с разных сторон.

Даже Майкл.

– Хорошие мои!

Папа отпускает их и выпрямляется, тяжело дыша.

– Когда мы с вами виделись в последний раз? Давненько это было!

Мисси хихикает:

– На прошлых выходных, дедуля!

– На прошлых выходных? – Он изображает глубокое потрясение: – Да не может этого быть, Мисси! В прошлом году, не иначе. А то и вовсе год назад.

Майкл смеется, и я замечаю, что он смотрит на моего отца, прямо в глаза.

– Дедушка, – серьезно говорит он, – ты такой шутник!

Мама тоже выходит на крыльцо, бросает взгляд на Ларса и на меня, потом на часы.

– Бегите-ка скорее, а то на игру опоздаете.

Она кладет руки на плечи Майклу и Митчу и ласково подталкивает их к дому. Папа берет за руку Мисси.

– За нас не беспокойтесь, – говорит мама, – все будет замечательно, как всегда…

– Знаю, – киваю я.

Мы с Ларсом расцеловываем всю веселую толпу, а потом идем к парку, взявшись за руки. Я удовлетворенно вздыхаю, наслаждаясь беспечными и беззаботными мгновениями.

– Что бы мы без них делали? – Я оборачиваюсь к дому. – Что бы мы делали без моих родителей?

Ларс кивает и крепче сжимает мою ладонь.

Вспоминаю об этом дне и не могу сдержать улыбку. Но почему-то мне больше не хочется заходить в родительский дом. Не сегодня. Понятия не имею, в чем дело, но сейчас я бы с радостью оказалась подальше отсюда.

– Знаешь, наверное, нам и вправду нужно поскорее в магазин, – говорю я Майклу, убирая ногу с тормоза и отъезжая от края тротуара. Майкл молчит.

Я сворачиваю налево на Луизиана-авеню и останавливаюсь перед светофором на Университетском бульваре.

– Раз уж ты так здорово отвечаешь на вопросы, Майкл, скажи-ка мне вот что: как лучше доехать до продуктового магазина?

Он показывает мне дорогу к супермаркету «Сейфвей» недалеко от дома на Спрингфилд-стрит и торгового центра «Юниверсити-Хиллз», где мы были с Митчем и Мисси. Заезжаю на парковку и ищу в сумочке список покупок. Он на самом деле там. С правой стороны листка записано меню на целую неделю. Дни недели подчеркнуты, а под ними перечислены все основные блюда, гарниры и салаты. С левой стороны я записала продукты, которые понадобятся для приготовления этих блюд, разделив их на категории: фрукты, овощи, молочное и мясо. Потом идут продукты, без которых нельзя обойтись во время завтрака или ланча: хлеб, арахисовое масло и яйца. Не переставая восхищаться собственными организаторскими способностями, веду Майкла в магазин.

Мы степенно проходимся по рядам. Все идет отлично, но вдруг меня окликают по имени:

– Катарина, это ты?

Я никогда раньше не встречала окликнувшую меня женщину – ни в реальной жизни, ни в предыдущих снах. У нее темные волосы, изящно собранные на затылке в тяжелый узел, синее пальто с черным меховым воротником, а губы и ногти броского ярко-красного цвета.

– Я тебя узнала! Какая приятная встреча. – Она улыбается Майклу. – А ты как поживаешь?

Он смотрит в пол и что-то бормочет.

Женщина вновь переводит взгляд на меня.

– Ах, прости! – говорит она громким театральным шепотом. – Я никогда не знаю, как с ним разговаривать…

– Я тебя слышу! – кричит Майкл во все горло. – Я тебя слышу, я тебя слышу! Я! Тебя! Слышу! – Он вопит, по-прежнему глядя себе под ноги. На нас начинают оборачиваться.

– Все в порядке, – говорю я, присаживаясь на корточки рядом с ним и лихорадочно вспоминаю слова Ларса. – Река… Река, река, Майкл…

– Неправильно! Ты не знаешь, как надо!

Он бросается по проходу и на повороте сшибает стенд с кукурузными хлопьями. Даже не оглянувшись, бежит к двери.

– Боже мой… – Не закончив фразы, я кидаюсь следом за ним. Черт с ней, с тележкой!

Майкл несется прямо по парковке, и с разных сторон раздается визг тормозов. Я думала, он побежит к нашей машине, но Майкл направляется в противоположную сторону. Этот ребенок поразительно быстро бегает, хотя по нему и не скажешь. С виду Майкл слабый и неуклюжий, но теперь мне кажется, что он вот-вот взлетит. Едва дыша от испуга, я запрыгиваю в машину и молюсь, чтобы его никто не сбил. Перегораживаю Майклу путь, так что он едва не налетает на бампер. Вылезаю наружу, хватаю мальчишку за руку и затаскиваю в машину. Он продолжает бессвязно вопить. Господи, скорее бы этот сон закончился! Я пристегиваю Майкла к сиденью, надеясь, что сам он с ремнем не справится. Запираю пассажирскую дверь, торопливо обегаю машину, прыгаю за руль и выезжаю с парковки.

Теперь я знаю, где мы находимся, и легко нахожу дорогу домой на Спрингфилд-стрит. Ехать совсем недалеко, но за всю свою жизнь – настоящую и воображаемую – я не испытывала такого ужаса. Крики с каждой минутой становятся все громче, и к концу поездки у меня раскалывается голова, я не слышу даже собственных мыслей. Господи, как я хочу проснуться.

Но не просыпаюсь. Заглушив двигатель, я молча жду, когда Майкл уймется. Он продолжает вопить. Бессвязно и бессловесно, только звонкий визг во всю мощь легких. Что мне делать? Попытаться затащить его в дом или оставить в машине, пока не успокоится?

Пока я размышляю над этим вопросом, из дома выходит Альма. Я высовываюсь из машины.

– Сеньора Андерссон! Estás bien? – спрашивает Альма.

На глаза мне наворачиваются слезы.

– Все хорошо, – отвечаю я, – просто замечательно.

Бросаю взгляд на Майкла.

– Скажи, как мне его успокоить? – умоляю я Альму.

Она пожимает плечами.

– Не знаю, сеньора, – резко говорит она, – вы меня не пускаете к el niño.

Не пускаю? Почему?!

– Тогда…

Я выбираюсь из машины и подхожу к ней:

– Если бы он был твоим ребенком, что бы ты делала?

Она пожимает плечами:

– Я бы сделала как сеньор Андерссон.

– Песенка про речку? Я пробовала, ему не понравилось.

– А вы… – Она обхватывает себя руками. – Abrazarlo? Обнимали его?

– Да я боюсь его пальцем тронуть!

– Сеньор Андерссон… сеньора, я знаю, вам трудно, но сеньор Андерссон его обнимает.

Трудно? Еще бы!

Она качает головой:

– Сеньора, в доме включен утюг. Por favor, можно мне идти?

– Да, иди, – киваю я Альме.

– Хотите, я llamar por teléfono сеньору Андерссону?

Я обдумываю это предложение. Попросить ее позвонить Ларсу? Готова ли я расписаться в собственной беспомощности – пусть и во сне?

– Нет, – медленно отвечаю я. – Нет, спасибо. Gracias, Альма.

Она заходит в дом.

Пошатываясь на каблуках, я обхожу вокруг машины и останавливаюсь с той стороны, где сидит Майкл. Отпираю замок, но прежде чем открыть дверь, стучу по окну:

– Майкл, милый, слышишь меня?

На стекло обрушивается град ударов, крошечные кулачки бьют с огромной силой. Я рассеянно думаю, что окошко может не выдержать. Он, конечно, худенький, но отнюдь не слабый, теперь я это понимаю. Открываю дверь и наклоняюсь вперед.

Он продолжает молотить руками, но теперь достается не окну, а мне. Я отшатываюсь, потирая плечо. Как его обнимать, если он на меня накидывается?

В конце концов я снова обхожу машину и открываю дверь с другой стороны. Быстро протягиваю руку и расстегиваю ремень, так что Майкл успевает ударить меня всего пару раз.

– Хочешь кричать – сиди здесь и кричи, сколько влезет, – говорю я ему. – Но если передумаешь, то можешь прийти к нам: ремень отстегнут, дверь открыта.

Крики за моей спиной начинают стихать, я захожу в дом, оставляя дверь нараспашку.

Альма гладит белье в гостиной, по телевизору идет сериал «Путеводный свет». Заслышав мои шаги, она поднимает голову. Мы обе не произносим ни слова.

Я направляюсь в кабинет Ларса. Подхожу к бару и наливаю себе большой бокал виски. Забираю его с собой на кухню, добавляю воды, льда и перемешиваю чистым ножом, лежащим в сушилке для посуды. Прохожу мимо Альмы и останавливаюсь перед панорамным окном, гадая, что теперь будет делать Майкл.

Ничего не происходит. Сквозь стекло слышны его приглушенные крики. Вполне возможно, его крики сейчас слышит вся округа. Но мне плевать.

– Как думаешь, сколько он может продолжать в том духе? – спрашиваю я Альму, потягивая виски.

Она пожимает плечами, опустив глаза:

– Бывало и дольше, сеньора. Sí?

Да уж, Альма. Наверняка бывало.

Поджимаю губы. От виски моя решительность начинает медленно таять. Глубоко вздыхаю:

– Я пыталась его обнять, а он меня ударил.

Альма молча кивает.

Я поворачиваюсь к ней:

– Он ведь не сбежит?

– Пока еще не сбежал. No?

– Нет. – Делаю последний глоток. – Что ж. Я не знаю, что еще предпринять. Пора звонить мужу.