Я возвращаюсь в кровать, закрываю глаза и пытаюсь уснуть. Не хочу никаких снов, пусть будут только темнота и тишина. Но этому желанию не суждено сбыться. Я вновь оказываюсь в другом мире.

Возвращение в воображаемую жизнь уже не вызывает прежнего шока. Непривычно другое: я все еще сижу в «Кадиллаке» на парковке у торгового центра. Кажется, это тот же день и то же время. Солнце по-прежнему висит над самым горизонтом. На мне такое же бежевое пальто и перчатки ему в тон, машина стоит на том же месте. Будто здесь не прошло и секунды. Впрочем, сны не обязаны подчиняться законам логики. Этот мир – все хорошее и плохое в нем – просто плод моего воображения.

Завожу двигатель, выезжаю с парковки и отправляюсь обратно на Спрингфилд-стрит. Ларс с детьми уже вернулись, машина стоит около дома. Захожу внутрь, зябко повожу плечами, вешаю пальто в гардероб. Кладу шляпу, перчатки и сумочку на полку.

– Мама!

Митч и Мисси виснут на мне с двух сторон, и я наклоняюсь, чтобы обнять их в ответ. Прижимаю к себе крепко-крепко, утыкаюсь лицом в белокурые макушки и вдыхаю глубокий чистый запах, идущий от их волос. В реальной жизни я никогда не обнимаю малышей. Откуда мне знать, какое это удивительное чувство? У меня почти нет знакомых с детьми. Конечно, я общаюсь с Грегом Хансеном, но это мой ученик, с ним такие нежности совершенно неуместны. Иногда я вижусь с племянниками Фриды, да и внуки Брэдли частенько заглядывают в наш магазин. Только я бы ни за что не стала обнимать их с таким пылом. Нам всем было бы ужасно неловко.

А эти двое не просто тянутся ко мне, они ждут ответной ласки. От этого открытия сердце начинает биться чуть быстрее.

В конце концов я выпускаю их из рук и спрашиваю:

– Ну как, вы хорошо повеселились?

– Замечательно! – отвечает Мисси. – Я выиграла первую игру, а папа вторую.

– А я забил страйк! – подхватывает Митч, прыгая от радости. – Сбил все кегли одним ударом!

– Какие же вы у меня молодцы! А где папа и Майкл?

– Наверху, – говорит Мисси. – Папа купает Майкла.

Купать ребенка в середине дня – это странно. Поднимаюсь по лестнице, стучу в дверь ванной:

– Это я.

– Заходи! – откликается Ларс. Он медленно и ритмично поливает Майкла водой из двух пластиковых чашек. Крохотные круглые позвонки выпирают на узкой спине, как бусины под кожей. Глаза Майкла закрыты, он улыбается и что-то мычит. Вопросительно смотрю на Ларса.

– Он начал тревожиться, – тихо отвечает Ларс на мой невысказанный вопрос, – и мы пошли домой. Ты же знаешь, теплая вода его успокаивает.

Я киваю, но не потому, что знаю об этом способе успокоения детских нервов, а потому, что сама часто так расслабляюсь. Теплая ванна помогает отогнать дурные мысли. Горячий пар, тихий плеск воды действуют умиротворяюще, с ними ничто не сравнится.

– Как провела время? – спрашивает Ларс.

– Хорошо… – Я сажусь на опущенную крышку унитаза и осматриваюсь по сторонам. Эта ванная меньше, чем у нас с Ларсом. Над умывальником висят такие же шкафчики со скошенными дверцами, только здесь они белого цвета. Стены выкрашены в небесно-голубой, на дальней стене – белые переводные картинки в виде рыбок, над ними наклеены пузырьки. Раковина, ванна и унитаз нежно-голубые, а пол покрыт блестящей белой плиткой.

Смотрю, как струйки воды скатываются по спине Майкла.

– Я ездила в магазин, – наконец говорю я. – В наш с Фридой старый магазин.

Ларс смотрит на меня.

– В магазин? – Голос звучит ровно, и я не могу понять, какое впечатление на него произвели мои слова. – Он же закрыт.

Смотрю в зеркало над раковиной. Глаза у моего отражения усталые и больные.

– Она закрыла нашу книжную лавку на Перл-стрит. У нее шесть других магазинов, да и название сменилось, теперь это «Книги и газеты Фриды Грин». Я даже не смогла с ней увидеться, приехала в торговый центр, но ее там нет. И… – Я замолкаю. Наверное, вся эта речь кажется донельзя глупой. Ларс не сводит с меня глаз.

– Катарина, это случилось много лет назад. – Он опять поворачивается к Майклу. – Ты ведь сама прекрасно знаешь. Помнишь, что случилось?

Трясу головой.

– Не помню. Прости, Ларс, я не… я не… – Прикусываю губу, глядя на свое унылое отражение. – Я очень многое забыла.

– Родная. – Он по-прежнему говорит спокойно и ласково. – Это неудивительно.

– Ох, Ларс…

Я больше не могу справляться с напряжением. По щекам против воли катятся слезы.

Ларс поднимается и подходит ко мне. Ласково гладит по плечу.

– Все хорошо, любимая. Все хорошо. Я знаю, ты до сих пор переживаешь. Даже столько лет спустя.

– Что я наделала?

Он, конечно, считает, что это риторический вопрос. Но я хочу узнать правду.

– Ты поступила так, как сочла нужным, – говорит Ларс. – Ты сделала это ради семьи, ради ребенка… – Он касается пальцами моего подбородка, заглядывает мне в глаза. – Я знаю, что ты бросила все… ради нас… ради него… – Ларс говорит едва слышно и смотрит на Майкла, который по-прежнему бубнит себе под нос какую-то песенку и играет с двумя чашками. – Я знаю, чем ты пожертвовала ради нас. И я безгранично тебе благодарен за это, Катарина, поверь.

Иду в спальню, ложусь на кровать. Если усну здесь, то снова проснусь в своем привычном мире. Там, где все просто и понятно.

Но я не могу уснуть. Закрываю глаза, а толку никакого.

Неожиданно ко мне возвращаются воспоминания.

Как тогда, в зеленой ванной и в ресторане, где мы ужинали с клиентом Ларса и его женой. Мне вдруг вспоминаются подробности, о которых я раньше ничего не знала.

Это был плановый визит к гинекологу. Я даже помню дату – 6 июля 56-го года. Начался второй триместр беременности, мы с Ларсом ждали малыша под Рождество. Я переживала, что живот уже слишком большой для моего срока. Жаловалась врачам на усталость и подавленность, говорила, что готова родить прямо сейчас, хотя оставалось еще несколько месяцев.

– Давайте еще раз послушаем сердце, – сказал доктор Сильвер. – Теперь-то точно должны услышать.

Он приложил стетоскоп к моему животу, послушал, приложил с другой стороны, снова прислушался и опять выбрал другое место. Так продолжалось минут пять, и при этом он не проронил ни слова. Наконец он встал.

– Я вернусь через минуту, миссис Андерссон, – сказал мне врач. – Хочу позвать своего коллегу, доктора Энрайта.

Я лежала на кушетке, обливаясь потом от ужаса. Сердце не бьется. Он ничего не услышал и решил, что ребенок мертв. Хочет, чтобы коллега подтвердил.

Врачи снова вошли в кабинет, и доктор Энрайт принялся прикладывать стетоскоп к моему животу со всех сторон. Они переглянулись, кивнули друг другу, потом начали совещаться, отойдя в сторону. А я расплакалась, ничего не смогла с собой поделать. Как же сообщить об этом Ларсу, как сказать, что ребенок умер? Он же от горя с ума сойдет.

Врачи одновременно обернулись. Увидев мое выражение лица, доктор Сильвер взял меня за руку:

– Миссис Андерссон, не надо плакать. У нас хорошие новости. Позвольте, я поздравлю вас первым! Мы с доктором Энрайтом абсолютно уверены, что у вас будет двойня!

Домой я возвращалась словно на крыльях. Голова шла кругом от радости. Двойня! Как же нам повезло! Мы встретили друг друга в зрелом возрасте, когда оба уже отчаялись найти спутника жизни. Ведь все могло сложиться иначе: стоило мне повесить трубку чуть раньше, и Ларса бы уже никто не спас. Мы так идеально подошли друг другу, так быстро полюбили и поженились! А теперь еще и это! Просто сказка какая-то.

Я была твердо уверена, что у меня будут мальчик и девочка.

Тогда я еще работала в книжной лавке, но в тот день позвонила Фриде и сказала, что слишком устала после осмотра и пойду домой. Разумеется, про двойню я не упоминала. Мне безумно хотелось поделиться с ней, но первым эту новость должен был узнать Ларс, а не Фрида.

Вернувшись в нашу крохотную квартирку, я замесила белое бисквитное тесто и разделила его на две части. В одну миску я добавила пару капель красного пищевого красителя, а в другую – небесно-голубого. Разлила тесто по формам. Когда коржи испеклись и остыли, я сложила их вместе и щедро смазала торт белой глазурью.

Приготовила ужин: салат из свежих овощей, свиные отбивные, фаршированные сухарями и шпинатом, картофельное пюре. После ужина я поставила на стол тортик.

– Разрежь его – и узнаешь, мальчик у нас будет или девочка.

Ларс озадаченно посмотрел на меня:

– Ты ходила к врачу или к гадалке?

Он с улыбкой взял нож. Я внимательно следила за его реакцией: Ларс отрезал кусочек и растерянно посмотрел на меня.

– Поздравляю, папочка! У нас будет двойня!

Он рассмеялся и помотал головой, не веря своим ушам.

– Замечательно!

Ларс усадил меня к себе на колени, так что большой живот оказался между нами.

– Красавица моя, и как же ты определила, что это не два мальчика? Или не две девочки?

Я улыбнулась.

– Просто знаю. Вот здесь. – Я приложила руку к сердцу, а потом прикоснулась к его груди. – И здесь.

Не помню, что сказала Фрида, когда услышала новость про двойню. Это могло бы пролить свет на наши отношения, но я не помню ее реакции. В начале беременности, когда мы с Ларсом думали, что у нас будет только один малыш, я планировала брать ребенка с собой на работу. Фрида не возражала. Я четко представляла эту картинку: мы с Фридой занимаемся привычными делами, а в углу стоит колыбелька с безмятежно спящим младенцем.

– Когда ребенок подрастет, я найму няню, – заверяла я Фриду. – Все останется по-прежнему, никаких перемен.

– Приятно слышать. – Фрида кивнула и стиснула мою руку. – Не уходи, сестренка. Не бросай меня.

– Ни за что! – твердо сказала я. – Мы что-нибудь придумаем.

– Я помогу тебе найти няню, когда придет время. У моих родителей большие связи. Нужен опытный специалист, Китти. Компетентный и надежный. Я помогу. Не беспокойся, тебе это вредно.

Я с огромной благодарностью кивнула:

– Это было бы просто здорово, Фрида. Спасибо!

Да. Я хорошо помню этот разговор.

Объявив радостную новость, доктор Сильвер предупредил, что мне нельзя сильно напрягаться, и настоял на том, чтобы я вполовину сократила рабочий день. Пришлось пообещать Фриде, что я постараюсь как можно скорее вернуться к привычному графику. Брать на работу сразу двух малышей было бы глупо, поэтому мы решили побыстрее найти няню.

На двадцать восьмой неделе врач прописал мне постельный режим, но Фрида, помня о моем обещании, почти не расстроилась. Мой режим был не слишком жестким: на улицу мне было нельзя, но по утрам я вставала с постели и перебиралась на диван. Прохаживалась по комнатам, чтобы размять ноги, сама готовила обед, если дома никого не было.

Правда, меня редко оставляли одну. Мама приходила почти каждый день. Присматривала за мной, готовила, развлекала меня. Я постоянно благодарила ее за это, а она всегда отвечала: «Перестань, милая. Любая мать на моем месте вела бы себя так же. Как давно я ждала этого момента! Наконец-то стану бабушкой!»

По вечерам Ларс возвращался домой с радостной улыбкой и осыпал меня поцелуями и цветами. Он часто приносил книги или сборники кроссвордов, чтобы я не скучала. Звонил по десять раз в день и спрашивал, как дела.

– Просто хотел услышать твой голос, – говорил он.

Аслан, мой славный Аслан, не отходил от меня ни на шаг, постоянно сидел рядом и довольно мурлыкал. Кажется, ему нравилось такое положение дел. Будь на то его воля, я бы никогда не уходила из дома и всю жизнь вынашивала детей.

Интересно, а Фрида навещала меня, пока я была в плену у дивана? Не помню. Но я уверена, что она иногда заглядывала в гости. А вот часто ли, неизвестно.

Я постоянно листала книги, выбирая имена для детей. Каждый вечер мы с Ларсом их обсуждали. Я твердо знала, какого пола будут мои дети, и отказывалась выбирать больше одного имени для мальчика и для девочки. После долгих разговоров мы остановились на Митчелле Джоне и Мелиссе Клэр. Джоном звали отца Ларса, а Мелисса получила свое второе имя в честь моей мамы. Мы решили звать их Митч и Мисси.

Я прилежно соблюдала все указания медиков, но доносила детей только до тридцать четвертой недели – чуть больше семи с половиной месяцев. Вечером 12 ноября мы с Ларсом смотрели телевизор, устроившись на диване. Внезапно я заметила, что у меня отошли воды, и почувствовала первую болезненную схватку.

– Ларс… кажется, началось, – охнула я.

– Но еще рано! – В его обычно спокойном голосе послышалась паника. – Еще слишком рано!

Я пожала плечами и даже нашла в себе силы рассмеяться:

– Ага, попробуй скажи им об этом.

В больнице нам сообщили, что потребуется кесарево сечение.

– Они не переживут естественных родов, – сердито сказал нам с Ларсом доктор Сильвер. Я попыталась убедить себя в том, что доктор не на меня сердится, но звучало это именно так.

Помню, как Ларс держал меня за руку, как неохотно выпустил мои пальцы, когда меня увозили в операционную. Помню добродушное лицо пожилого анестезиолога.

– Сосчитайте-ка от десяти до одного, милочка, – велел он. Я досчитала до шести, потом стало темно.

Очнулась я в обычной больничной палате. Низ живота горел от боли. Я поморщилась, повернула голову и снова закрыла глаза. Потом заставила себя осмотреться: рядом сидел Ларс.

– Дети… с ними все хорошо? – слабо прошептала я.

Муж устало улыбнулся:

– Все нормально. Они сейчас в отделении интенсивной терапии, потому что еще не могут дышать самостоятельно. Но это нормально, у них слишком маленькие легкие. Врачи говорят, что все прошло замечательно.

– А ведь я была права? Мальчик и девочка?

– Почти. – Ларс качает головой.

– Почти? В каком смысле?

– Любовь моя, у нас девочка. И мальчик. И еще один мальчик.

Пару мгновений я озадаченно молчу, ничего не понимая. Потом до меня начинает доходить.

– Ты хочешь сказать, что у нас… тройня?!

– Ага. Тройня. Врачи считают, что один ребенок спрятался за двумя другими, и из-за этого было слышно только два пульса. – Ларс глубоко вздыхает и берет меня за руку. – Митч и Мисси теперь с нами. Как назовем еще одного парня?

Я лежу на кровати в зеленой спальне, и все эти события встают у меня перед глазами, как будто это было вчера.

Как будто это и в самом деле было.

Думаю о Майкле, который так и остался «еще одним парнем».

Нежданным. Неожиданным.

Он оказался совсем не таким, как мы думали.