Открываю глаза и пытаюсь понять, где я. В комнате темно, кровать узкая и высокая. Окна затянуты шторами. Я укрыта мягким флисовым пледом.
А потом я чувствую запах – печеная тыква с сушеной лавандой, его я узнаю где угодно. Я дома. Не у себя в квартире, а у родителей. Я лежу в своей детской, в доме на Йорк-стрит.
Отбрасываю плед и пробираюсь к окну, чтобы раздвинуть шторы. На улице еще темно, в тумане ничего не видно. То ли солнце еще не встало, то ли день будет совсем пасмурным. Невозможно понять, который час, в комнате нет часов. Надо напомнить маме, пусть поставит здесь будильник.
Несколько лет назад, когда я переехала от родителей, мама убрала из комнаты все мои вещи. Сняла со стен школьные плакаты и киноафиши: Кларк Гейбл и Вивьен Ли из «Унесенных ветром», Дина Дурбин из фильма «Все началось с Евы», Уильям Холден и Марта Скотт из «Нашего городка». Мама перекрасила бирюзовые стены в сдержанный бежевый тон, заменила мой старый желто-розовый лоскутный плед и яркие занавески на приглушенно-синее флисовое покрывало и такого же цвета шторы. На стенах теперь висят репродукции французских импрессионистов: балерины Дега, кафе Ренуара. «Отличная вышла гостевая», – заявила мама, закончив ремонт. Не помню, чтобы в этой спальне хоть раз ночевали гости, но получилось и впрямь чудесно.
Разглядываю свой наряд: большая белая ночная рубашка с высоким горлом и кружевным воротником. Мамина, конечно. Что случилось? Неужели я так напилась, что родители побоялись отправлять меня домой одну? Господи, стыдно-то как.
На туалетном столике мама предусмотрительно оставила стакан воды, я его тут же выпиваю. Голова слегка гудит. Открываю дверь и тихонько выхожу в коридор.
Дверь в спальню родителей закрыта. С трудом подавляю желание влететь в комнату и забраться к ним в кровать, будто мне снова шесть лет. Дети в таком возрасте часто прибегают в спальню к родителям, во всяком случае, так делал мой сын в воображаемом мире.
А потом меня вновь накрывает ужас, который я там испытала. Всхлипываю – слабо, едва слышно. Замираю на месте прямо посреди темного коридора и обхватываю себя за плечи, чтобы согреться.
Мама говорила, что с предыдущим рейсом из Гонолулу случилась «настоящая трагедия», так что в словах Ларса была доля правды. Самолет, летевший над океаном, рухнул во время бури – хотя в реальном мире я эту новость не слышала. Мне безумно жаль всех погибших и тех, кто в этой катастрофе потерял близких. Но я испытываю огромное облегчение оттого, что родители летели другим рейсом.
Пытаюсь представить свою жизнь – настоящую жизнь – без родителей. Такое может произойти с кем угодно: самолеты падают, люди гибнут. Внезапная смерть от болезни или несчастного случая может настигнуть любого. И родителей, и Фриду, и всех, кого я люблю. Но на этот раз обошлось. Мама и папа живы.
Тихонько пробираюсь по темному коридору на кухню. Ерунда это все. Больше я не вернусь в выдуманный мир. Не знаю, как мне это удастся, но в одном я уверена: ноги моей там не будет. Я просто не могу опять погрузиться в этот сон, решаю я. И наливаю воду в кофеварку.
Если я вновь окажусь там, то, боюсь, уже никогда не смогу вернуться обратно. И это самое страшное.
Разумеется, родителям нельзя ничего рассказывать. Ни один нормальный человек не хочет услышать новость о собственной смерти. Готовлю завтрак и жду, пока они проснутся. Накануне я успела съездить на рынок и купить продуктов, чтобы в первый день после приезда у родителей было все, что нужно для завтрака: апельсиновый сок, хлеб, сливки, яйца. Кофейный аромат добирается до спальни, и мама с папой выходят на кухню, прямо в домашних халатах.
– Китти! – Мама внимательно смотрит на меня. – Ты вообще спала? У тебя такие мешки под глазами.
Она наливает себе кофе.
– Извини, что не отвезли тебя домой, – продолжает она. – Мы просто подумали…
– Все нормально, – смущенно перебиваю я. – Извините.
– За что извинить? – Папа садится за стол, а мама наливает сливки в старенький фарфоровый молочник с розочками – без него в этом доме не обходится ни один завтрак. Ставит перед папой сливки и кофе. – Брось, с кем не бывает! – Отец кладет в чашку сахар, добавляет сливки. А потом чихает, громко и резко, будто это не человек чихнул, а гавкнула большая собака вроде лабрадора или дога. Звук привычный, но я все равно вздрагиваю. В другой жизни – если меня опять затянет в выдуманный мир, несмотря на все усилия, – я уже никогда этого не услышу.
Папа достает носовой платок и шумно сморкается.
– Мы просто не хотели оставлять тебя одну, вот и привезли сюда. – Он снова прячет платок в карман.
Я сажусь рядом, запускаю пальцы в волосы.
– Мне все равно ужасно стыдно.
– Солнышко! – Отец кладет руку мне на плечо. – Это же мы. Ты прекрасно знаешь, что можешь нас не стесняться.
После завтрака родители отвозят меня домой. Небо по-прежнему затянуто тучами, но воздух для первой половины ноября еще теплый. Родители ждут на крыльце, пока я привожу себя в порядок. Ничего не поделаешь, сегодня я выгляжу как ходячий труп, и никакая косметика тут не поможет.
Переодевшись и замазав мешки под глазами, выхожу на улицу; родители провожают меня до магазина, чтобы повидаться с Фридой. Облака так и не рассеялись, изредка накрапывает дождь. Дверь в магазин, как обычно, открыта нараспашку, и между стеллажей гуляют сквозняки.
– Ну, вот уже и осень заканчивается, скоро придется все наглухо закрывать, – объявляет Фрида вместо приветствия. Мы с ней переглядываемся: вполне возможно, это наша последняя осень на привычном месте. Если мы все-таки откроем магазин в торговом центре, то там будут раздвижные застекленные двери. Их, конечно, тоже можно оставлять нараспашку, но вместо разбитого тротуара будет видна только новенькая блестящая галерея.
Фрида выходит из-за прилавка, чтобы расцеловать моих родителей.
– Ты чудесно выглядишь, милая, – сообщает Фриде мама, рассмотрев ее поближе. Я морщусь: мое отражение в зеркале сегодня чудесным не назовешь даже с большой натяжкой.
– Вы с Томом тоже. – Фрида убирает выбившуюся прядку за ухо и поворачивается к моему отцу. – Том, признавайтесь: вы нашли на Гавайях источник вечной молодости?
Ничего не могу с собой поделать – мне больно слышать слова Фриды. Сразу по нескольким причинам: во-первых, потому, что родители после Гавайев и вправду выглядят моложе. Зимы в Колорадо суровые, людям в возрасте тяжело переносить такую погоду – и хотя я не считаю маму с папой пожилыми, время их все равно не щадит. Было бы куда лучше, если бы они жили где-нибудь в теплых краях, как дядя с тетей.
А во-вторых, в мире моих снов все это – Гавайи, их удивительное путешествие, да и вся привычная жизнь – стерто в прах, раздавлено страшным горем.
Как раздавлена я сама.
Обменявшись любезностями с Фридой, родители уходят. С неба вот-вот обрушится настоящая буря, и они хотят поскорее добраться домой. Да и кроме того, говорит мама, дома их ждут нераспакованные сумки и горы грязной одежды.
Когда мы остаемся вдвоем, я поворачиваюсь к Фриде.
– Мне нужно тебе кое-что рассказать. Ты решишь, что я совсем свихнулась.
Она смеется.
– Погоди, сначала сварим кофе.
Когда кофе готов, мы устраиваемся за прилавком друг напротив друга. Фрида закуривает ментоловую сигарету, глубоко затягивается. Выпускает дым в сторону, снова поворачивается ко мне. Она в хорошем расположении духа, глаза озорно поблескивают. Обычно я заражаюсь ее настроем: если Фрида ходит мрачная, то я тоже всем недовольна, если она радуется, я радуюсь вместе с ней. Но сегодня мне не до веселья.
– Со мной в последнее время происходит что-то странное, – начинаю я. – Иногда мне снится совсем другая жизнь. То есть я – это по-прежнему я, да и время то же самое, всего на пару месяцев позже, чем сейчас. Начало марта, кажется. И… – Я сбиваюсь. Не могу подобрать слов, чтобы объяснить это безумие.
Фрида потягивает кофе, стряхивает пепел с сигареты.
– Такие сны всем снятся. Вот мне прошлой ночью приснилось, что я была актрисой и пела на Бродвее. Эх, если бы ты только слышала! Я так душещипательно исполнила «Скоро будет дождь» из мюзикла «Фантастикс»!
Я улыбаюсь.
– Нет, это немного другие сны. Понимаешь, Фрида, в них все такое настоящее! Трудно объяснить. Моя жизнь вполне могла сложиться как в этих снах, если бы восемь лет назад судьба распорядилась иначе.
Она качает головой:
– Прости, дорогая. Не понимаю, к чему ты ведешь.
И я объясняю. С самого начала. Про Ларса и телефонный разговор, который в мире снов закончился на минуту позже, и я успела спасти ему жизнь. Когда рассказываю об этом, вся история кажется слащавой и сентиментальной. Хотя кому я вру, так оно и есть.
За время моего бесконечного монолога Фрида успевает докурить вторую сигарету. Она смотрит на меня с ласковой усмешкой.
– Должно быть, это тот самый погибший принц.
– О чем ты? – Я хмурюсь.
– Забыла, что ли? – Она крутит в руках пустую кофейную чашку. – Мы с тобой как-то обсуждали, где же носит наших прекрасных принцев. Ты тогда отпустила удачную шутку. Цитирую: «У меня есть только одно разумное объяснение: он попросту умер, не успев меня встретить».
Хм-м, я действительно помню этот разговор. Мы сидели в каком-то баре в центре города, кажется, отмечали пятисотую проданную книгу или что-то в этом роде.
– Неужели я такое сказала?
– Ага, слово в слово. – Фрида задумчиво ощупывает кофейную чашку. – Ну, и какой у твоей сказки конец?
Пожимаю плечами:
– Все как полагается: мы полюбили друг друга и поженились. Довольно быстро, и года не прошло. Потом я забеременела. Мы думали, что будет двойня, а родились тройняшки.
Фрида звонко хохочет:
– Господи, ну и история! Ты, наверное, растолстела, как корова!
– Я и так толстая, – с улыбкой говорю я.
Фрида качает головой:
– Ты не толстая, Китти. – Она наливает себе еще кофе и тянется ко мне с кофейником. – Просто природа щедро тебя одарила.
Я только отмахиваюсь, подставляю чашку и жду, пока она сядет обратно.
– В общем, рассказываю дальше… Сначала в этих снах все казалось идеальным. У меня был идеальный муж. Я жила в идеальном доме. Дети тоже были идеальные – ну, почти, это отдельная история. Но чем больше времени я там провожу, тем страшнее…
Снова замолкаю. Не знаю, как рассказать ей про Майкла и про чувство вины, которое гложет меня из-за его болезни: даже здесь, в реальном мире, я чувствую на своих плечах тяжелый груз. Как рассказать о нашей размолвке? Как объяснить, что в мире снов мы даже не разговариваем друг с другом?
И я совсем не могу говорить о родителях. Просто язык не поворачивается.
– Чем дальше, тем быстрее все рушится, – завершаю я свой рассказ. Фрида берет меня за руку.
– Ох, милая, не принимай близко к сердцу, это просто сон. – Она смотрит в окно, потом поворачивается ко мне. – Сейчас всем приходится несладко, неизвестность давит на нервы. Никто не знал, чем кончится эта история с Кубой, и непонятно, что станет с нашим магазином. А твоя жизнь во сне… Китти, ты просто сбегаешь туда от реальности. Она ненастоящая.
– Но там все кажется настоящим! Совсем, совсем настоящим! И когда я там… мне страшно… – Я трясу головой и отворачиваюсь. – мне страшно, что однажды я усну и навсегда останусь в том мире. Больше никогда не вернусь сюда.
Ну вот. Я все-таки это сказала.
Фрида подходит к окну, манит меня за собой.
– Дотронься-ка. – Она прижимает руку к стеклу. Я послушно повторяю ее движение. – Нагрелось, чувствуешь? Чувствуешь, как припекает?
Она права. На улице выглянуло солнце. И когда только погода успела поменяться? С утра все небо было затянуто тучами, день обещал быть пасмурным, но сейчас опять светит яркое солнце – и оконное стекло нагрелось под его лучами.
Я киваю.
Фрида берет меня за руку и подводит к стеллажу. Прикладывает мою ладонь к новой книге: твердая глянцевая обложка, ровный, еще не обтрепанный обрез.
– Ну как, настоящая?
Я вновь киваю.
Она ведет меня к дверям, мы выходим на улицу. Мимо проезжает грузовик, обдавая нас облаком выхлопов.
– Вот только не говори, что не чуешь этой вони, – продолжает Фрида. – Или взять кофе. Вкусно ведь было? Помнишь, как родители обнимали тебя на прощание? Чувствуешь, как чулки холодят кожу, клипсы давят на мочки? Чувствуешь?
Вздыхаю:
– Да все я чувствую, Фрида. Дело не в этом. В другой жизни я тоже чувствую все как наяву.
Она качает головой:
– Нет, Китти, просто у тебя слишком живое воображение. Это хорошо, признак развитого интеллекта. Но тот мир… он ненастоящий, настоящий мир здесь! – Она ласково заглядывает мне в глаза. Обводит руками улицу и магазинчик, потом обнимает меня. – Твой дом здесь.