Чума в XVII столетии. В начале столетия пульсация реликтовых очагов чумы происходила по средним широтам. Реликтовый природные очаги чумы Русской равнины (см. очерк IV), Северо-Восточной Франции, Южной Англии и Центральной Европы стали причиной сокрушительных эпидемий чумы в Центральной России (Москва, 1602–1603), Южной Англии (Лондон, 1603, 1609), Северо-Восточной Франции (Париж, 1606–1608), Швейцарии (Базель, 1609–1611; умерло 3900 человек) и Северо-Восточной Германии. В 1613 г. чумой была поражена вся окружность Женевского озера, включая высокогорные местности, в 1615 г. от чумы серьезно пострадала Женева. В 1620-х гг. вновь запульсировали Сицилийские реликтовые очаги чумы (эпидемии чумы в Палермо, Трапани и Мессине, 1620) и реликтовые очаги чумы долин рек По и Арио (эпидемии чумы в Турине, Милане, Вероне, Падуе, Венеции, Болонье и Флоренции, 1629–1631). В 1630-е гг. в этот процесс вовлеклись Нижнерейнские реликтовые очаги — чума в Нимвегене, Лейдене и многих других городах Голландии (1635–1637). В конце 1630-х гг. чума «сдвинулась» на юг Европы. После 17-летнего перерыва «разгорелись» реликтовые Сицилийские очаги (Палермо), одновременно эпидемии чумы вспыхнули в Валенсии и Малаге (Испания, 1648–1652), а также во «многих местностях Италии».

В средине столетия стала отчетливо проявляться тенденция активизации очагов чумы юга и востока Европы, чума, как клякса, стала расползаться по всем реликтовым очагам, «очнувшимся» во времена «черной смерти». В 1647 г. от чумы пострадала историческая область Италии — Валенсия и портовый город Генуя, в котором погибло почти 60 тыс. человек. В 1653 г. с необычайной прежде интенсивностью развиваются эпидемии чумы на территории реликтового очага чумы Русской равнины — его пульсации достигают максимума для второй пандемии. Впервые со времен «черной смерти» в этот год историками зафиксированы эпидемии чумы в Турции и Венгрии. В России напомнили о себе реликтовые природные очаги чумы Северного Причерноморья и Малороссии и Великого Евразийского чумного «излома» (см. очерк IV).

В 1654 г. чума одновременно вспыхнула в Голландии (Копенгаген) и на западе Восточной Пруссии (Данциг). В Копенгагене чума сменила малярию, затем к ней присоединилась натуральная оспа.

В 1656 г. наблюдается необычайно мощная активизация очагов чумы Апеннинского полуострова. Самая смертоносная эпидемия чумы в этом столетии вспыхнула в Неаполе в 1656 г. Она унесла жизни 200 тыс., а возможно и 270 тыс. человек из 400 тыс. населения города (реликтовые очаги чумы долины реки Вольтурно). На севере Италии (от Венеции до Пьемонта) в период 1600–1650 гг. население уменьшилось на 22 %, в основном из-за чумного мора 1630 г., когда Венеция потеряла 22 % населения, Милан — 51 %, Кремон и Верона — 63 %, Мантуя — 77 %, что является рекордной цифрой (реликтовые очаги чумы долины реки По). Эпидемии чумы тех лет не затронули Рим и Тоскану. В общ ем в Италии, в первой половине XVII столетия, население уменьшилось на 14 % (1 730000 человек). Эти потери сравнимы с теми, которые наб людались в менее населенной Испании: три смертельные атаки чумы в 1596–1602, 1648–1653 и 1677–1685 гг. унесли более 140 тыс. жизней испанцев. Барселона в 1653 г. потеряла 20 тыс. жителей из 44 тыс., Севилья похоронила 110 тыс. или 120 тыс. жертв чумы. Страшная чума и России 1654–1657 гг. унесла жизни сотен тысяч людей.

В 1656 г. эпидемии чумы вспыхнули в Силезии. В 1657 г. чума распространилась по «большей части Германии», особенно пострадали Брауншвейг, Ганновер, Бремен, Эрфурт, Кольберг (реликтовые очаги чумы долин рек Рейн, Везер, Эльбы). На этот же год приходятся известия о вспышках чумы в Испании. В 1658 г. запульсировали реликтовые очаги чумы, расположенные в низовьях Рейна и в Голландии (в одном Амстердаме погибло от чумы 50 тыс. человек). В Голландии чума возобновилась в 1663–1664 гг. В 1665 г. чума «вышла» из реликтовых очагов Южной Англии и послужила причиной трагических событий, названных впоследствии «Великой Лондонской чумой» (очерк VIII).

В 1675–1684 гг. чума появилась в Европейской Турции (Балкано-Придунайскиереликтовые очаги чумы), в отдельных местностях Польши, Галиции, Венгрии, Австрии и Германии (реликтовые очаги чумы Центральной Европы) и на северном берегу Африки. Сильно пострадала от чумы Вена в 1679 г. (максимум эпидемии пришелся на сентябрь, до 150 тыс. умерших). В декабре 1679 г. чума посетила Грац (2309 умерших), летом 1681 г. она выкосила население Праги (83 тыс. умерших).

В 1679 г. чума распространилась по Силезии, Бранденбургу, Саксонии и Швабии, но в отличие от эпидемий средины столетия, границы пульсирующих реликтовых очагов «сдвинулись» на юг. Самой северной точкой ее активизации в Германии стал Брауншвейг. Любопытны и границы активизировавшихся реликтовых очагов чумы («Германское чумное пятно»). Они включают в себя обширную местность в виде неправильного эллипса с городами Дрезден (1680), Магдебург (1681), Галле (1682), Гальберштад, Брауншвейг, Эрфрут, Нордгаузен и Мюль гаузен (1682–1683). На ее территории отдельные вспышки и случаи чумы встречались до 1707 г., после чего она «исчезла» из Германии. Во второй половине XVII столетия прекратились эпидемии чумы на территориях реликтовых очагов на Британских островах, Голландии, Севе ро-Восточной и Западной Франции, долин рек Рейн, Везер, Эльбы.

Предыстория эпидемии. По данным К.Г. Васильева и А.Е. Сегала (1960), в 1643 г. в России имела место эпидемия «пострела» (сибирской язвы), к которой власти отнеслись очень серьезно — были устроены «заставы и засеки». «Всяких чинов людям, поместных и вотчинных сел и деревень крестьянам, с 5 дворов по человеку с рогатины, топоры и заступ… от Вязьмы большие дороги и малые стежки и засеки лесом и всякими крепостьми укрепить… и на заставах и на засеках и на сторо жах, в день и в ночь огни класть беспрерывно и беречь накрепко, чтобы из Вязьмы и Вяземского уезда в Калугу и в Калужский уезд, и в иные, не в которые города никто не проехал и не пришел».

Чума вернулась в 1653 г. В Вологде с посадами от «морового поветрия» вымерло «мужеского полу больших 212, да жен умерло 166, да детей 154 человек и всего умерло 532 человека». В том же году в погранич ном городе Чернухе «люди все вымерли моровым поветрием».

Однако описанные «моры» были лишь проявлением «разогрева» природных очагов чумы и прелюдией к страшной эпидемии, разразившейся в России в 1654–1657 гг.

Развитие эпидемии. Эпидемия в самой Москве разразилась в августе 1654 г… Но слухи о ее «приближении», очевидно, дошли до московского правительства раньше, ибо уже в июле по распоряжению патриарха Никона царица с семейством выехала из Москвы, вслед за ними покинул город и сам патриарх. Царь же по случаю войны с Польшей находился в это время в Смоленске.

Чуму начала столетия уже успели забыть. Жившие в это время в Москве иностранцы (Олеарий, Павел Алеппский, Герберштейн) свидетельствовали, будто «московиты» особенно растерялись перед лицом этой эпидемии, потому что «не знали моровой язвы издавна».

Олеарий писал: «Что касается Московской области и пограничных с нею, здесь вообще воздух свежий и здоровый, здесь мало слышали об эпидемических заболеваниях или моровых поветриях… Следует поэтому весьма удивляться, что в нынешнем 1654 г. во время Смоленской войны в Москве появилось поветрие и сильная чума».

Герберштейн отметил: «Воздух в России, особенно в центральных областях, здоров, так что там мало слышно о заразительных болезнях, от того, когда в 1654 г. в Смоленске появилась моровая язва, все были изумлены, никто не помнил ничего подобного».

Появившись в Москве в августе 1654 г., эпидемия быстро распространилась. Уже в сентябре князь Пронский, исполнявший в Москве должность царского наместника, доносил царю, что моровое поветрие в Москве усиливается и что «православных христиан остается немного». Спустя короткое время в самой Москве и в ее пригородах осталось только очень небольшое количество людей. Погибли или разбежались почти все стрелецкие полки. По улицам Москвы валялось множество трупов, пожираемых собаками.

Пронский в своей «челобитной» к царю Алексею Михайловичу дае т подробное описание чумы в Москве в 1654 г.: «…В нынешнем году после Симеонова дня моровое поветрие умножилось, день от дня больше прибывает; уже в Москве и слободах православных христиан малая часть остаетца, а стрельцов от шести приказов ни един приказ не остался, из тех достальных многие лежат больные, а иные разбежались, и на караулах, от них быть некому… и погребают без священников и мертвы граде и за градом лежат; псы влачими; а в убогие домы возят мертвых и ям накопать некому; ярыжные земские извощики, которые в убегех домех ямы копали и мертвых возили, и от того сами померли, а достальные, Великий Государь, всяких чинов люди… ужаснулися и за тем к мертвым приступить опасаются; а приказы, Великий Государь все заперты, дьяки подьячие все померли, и домишки наши пустые учинились. Люди же померли мало не все, а мы холопы твои тоже ожидаем себе смертоносного посещения с часу на час, и без твоего, Великий Государь, указа по переменкам с Москвы в подмосковные деревнюшки, ради тяжелого духа, чтобы всем не помереть, съезжать не смеем, и о том, Государь, вели нам свой указ учинить».

7 сентября 1654 г. Пронскому от имени царицы Марии Ильиничны царевича Алексея послан ответ: «Боярам нашим, князю Михаилу Петровичу Пронскому со товарищи. Писали вы к нам, что на Москве моровое поветрие множится гораздо и православных христиан остается малая часть, а вы себе то ж ожидаете смертного посечения… Да вам же извещал Московских тюрем дворянин Василей Сомороков, что тюремные целовальники и сторожи померли и вы о даче тюрмам сторожей и целовальников черных сотен и слобод соцким и старостам говорили, и соц-ким де и старосты вам сказали, что им в сторожи и целовальники ныне дать некого. И как к вам вся наша грамота придет, и вы б соцким и старостам говорили, чтобы они к тюрмам целовальников и сторожей дали… а вы б от морового поветрия жили в Верху (во дварце) с великим береженьем, а в наших и во всяких делех всем людем отказали, и наших и никаких дел не делали, и к нам ни о каких наших делах не писали, а которые впредь будут великие дела, и вы бы о тех делах писали Великому Государю под Смоленск».

Пронский это письмо, датированное 7 сентября, не получил, предчувствие его не обмануло — он умер 3 сентября, а его заместитель Хилков — 12 сентября. На их место как это явствует из дворцового дневника, был назначен Иван Васильевич Морозов: «того же месяца генваря … из Вязьмы послал государь к Москве, и велел ведать Москву, боярина Ивана Васильевича Морозова для того, что на Москве боярина князь Михаила Пронского не стало; а товарищи с боярином Иваном Васильевичем указал государь быть тем же, что были с боярином, с князь Михаилом Петровичем Пронским».

Положение в Москве становилось все тяжелее и тревожнее. Это грубоватыми, но четкими штрихами обрисовано в письме царицы к окольничьему Хилкову: «Писал ты к нам, что… бояре наши князь Михаиле Петрович Пронской, да князь Иван Васильевич Хилков умерли, сокольничий наш князь Федор Андреевич Хилков лежит болен, а ты себе ожидаешь смерти ж, а моровое поветрие на Москве на люди… учало быть больши прежнего, а Суздальской архиепископ Софроний умер, в монастырех и на монастырских подворьях, в Кремле, в Китае, и в Белом городе, и за городом архимандриты и игумены, и старцы, и старицы… попы и дьяконы и всякие церковные причетники померли многие… и служилые люди, дворяне и дети боярские городовые многие померли, а иные с Москвы съехали; а которые у наших дел были на Москве гости… и иные гостиные и суконные сотен торговые люди многие померли, и в таможне и на денежном дворе и у иных наших дел голов и целовальников нет, а выбрать некого, а в черных сотнях и в слободах жилецкие всякие люди померли ж многие, а осталась самая малая часть; а стрельцов шести приказов и с один приказ не остался, многие померли ж, и иные разбежались, а которые и осталось и те многие больны, а здоровых мест в городе и за городом слобод жилецких и стрелецких ничего нет, и ряды все заперти».

В городе начались грабежи: «А воровство де на Москве объявилось:

В Белом городе разграбили Филонов двор Оничкова, да Алексеев двор Луговского, да за городом разграбили Осипов двор Костяева и иные вы морочные пустые. Многие дворы грабят, а сыскивать про то воровство и воров унять некому. Да, по вашему государеву указу, для малолюдства велели запереть ворота… а у тех ворот на караулы стрельцов поста-нить некого и стоят без перемены толко человека по 3 и по 4, и те больны».

Павел Алеппский в своих заметках сообщает, будто по «точным» нычислениям «царского наместника и визирей», по спискам, число умерших в столице с начала эпидемии и до ее окончания равнялось 480 тыс. Москва, «прежде битком набитая народом, сделалась безлюдной… Собаки и свиньи пожирали мертвых и бесились, и потому никто не осмеливался ходить в одиночку, ибо, если бывало, одолеют одинокого прохожего, то загрызают его до смерти».

Все приказы в Москве закрыли. Дьяки и подъячие умерли или разбежались. Большую часть ворот также закрыли за отсутствием сторожей и стрельцов. По словам патриарха Макария, «царь послал сначала 600 стрельцов (для охраны ворот), и все они умерли; вторично послал других, и эти умерли, в 3-й раз послал, и с ними случилось то же, ибо всякий, кто входил в столицу, тотчас падал мертвым». Запах гниющих трупов заполнял весь город. Население, объятое паническим страхом, бежало из Москвы. В Москве остались лишь те из ее жителей, которые бежать не смогли, — «челядь боярская», или же те, кому некуда и не с чем было бежать — «черных сотен и слобод люди». Совершенно прекратилась торговля. «Торговые люди в лавках, ни в которых рядах, хлебники, и калашники и в харчевнях не сидят, а ряды все заперты».

С первых же дней появления большого количества заболевших чумой власти стали принимать меры по изоляции местностей, пораженных эпидемией. По приказанию царицы в Москве заперли все дворцовые ворота и двери, чтобы никто через дворец не проходил. Двери и окна в государевых палатах на Казенном Дворе и в Посольском Приказе заделали кирпичом и замазали известью, причем каменщики работали только снаружи, не входя в палаты: «…чтобы в те палаты морового духу не нанести». Те дворы в городе, где имелись случаи смерти от «морового поветрия», немедленно запирали, а у ворот ставили сторожей, которые не выпускали из них никого из оставшихся живых, и никого туда не впускали.

Деньги, отчеканенные до появления морового поветрия, царица велела отправить к царю в Смоленск, а чеканенные позже — в Спасский монастырь. Их везли под строгим конвоем и по таким дорогам, где не было морового поветрия. Обо всем происходящем в Москве она велела писать царю и посылать донесения на заставу по Троицкой большой дороге, не доезжая семь верст до Троицко-Сергиевого монастыря, где донесение переписывалось «через огонь», подлинники сжигались, а копия посылалась царю.

Уже в конце апреля на всех дорогах, ведущих в Москву, были выставлены заставы. Особенно строго следили на заставах, поставленных на Можайской дороге, ведущей из Москвы в Смоленск, осаждаемый в это время русскими войсками под предводительством царя. Не допустить заразу в русскую действующую армию стало первой заботой властей, очевидно, уже хорошо понимавших последствия повальных болезней в войсках. Для ямщиков, возивших гонцов к царю из Москвы и возвращавшихся в свои города, где не было морового поветрия, организовали трехнедельный карантин на заставах. Не менее строго следили за дорогами, которые вели в Калязин монастырь, где жили царица и царевич. Меры по их спасению от мора хватали через край. Когда они решили ехать навстречу царю в Вязьму, царица приказала заказать суда для себя и двора в таких слободах, где не было морового поветрия, а готовые суда доставили в монастырь, везя по Волге ночью и не приставая к «заповетренным» местам.

Осторожность доходила до крайностей. Когда через дорогу, ведущую в Калязин монастырь, через которую вообще было запрещено перевозить мертвые тела, по недосмотру было перевезено тело умершей от морового поветрия дворянки Гавреневой, то приказано было перевезти на это место дороги 10 саженей дров, а по сторонам дороги сложить еще по 10 саженей дров и сжечь. Оставшуюся золу вывезти, а издалека привести свежей земли для засыпки дороги». К приезду царицы и Новгород, который вообще не затронула эпидемия, из него «в шею иыперли» всех лиц, которые приехали туда во время мора из Москвы.

Заставы для населения нередко являлись не меньшим бедствием, чем сама эпидемия. В тех местах, где карантинные мероприятия проводились со всей строгостью, «рыбный привоз» и «скотный пригон» в город прекращался. Запрещалось выезжать в лес за дровами, в поле за сеном, ехать на ближайшую мельницу. Население испытывало ужасающие лишения, и на смену моровой язве приходил голод с цингой и другими болезнями. Положение ухудшилось еще и из-за того, что прежде чем «свесть заставы», «разведывалось и разыскивалось всякими сысками в уезде и в ближайших его царского величества в городах на людях морового поветрия нет ли». Такой розыск всегда сопровождался длительной волокитой. Например, при поветрии в Виленском округе в 1656 г. заставы были поставлены в мае, а в феврале 1657 г. доносили в Москву: «В Минске, и в Вильне, и в Киеве, и в уездах морового поветрия нет», но многие «помирают томною смертью с голода, а не поветрием, потому что в Вильну из поветов хлеба не ввозят». Поэтому опрашивается разрешение «велеть, где морового поветрия нет, заставы свесть». Отмечены были случаи, когда голод в обстановке карантина доводил до каннибализма: 25 февраля 1656 г. царю Алексею Михайловичу донесли об одном таком случае убийства и съедения девушки: «Ту девку женка Марфушка резала… а девка Тоска держала, а голову, государь, тое девки, отрезав и сваря, они съели…»

Первое время жителям Москвы и соседних слобод разрешалось покидать город и выезжать в подмосковные деревни или другие города. Но на их беду эпидемия охватила все подмосковные города: 1 августа случаи чумы появились в Туле, 4 августа в Торжке, 10 августа в Калуге, 15 августа в Звенигороде, 26 августа в Ржеве и Суздале, 1 сентября в Белове и Мценске, 5 сентября в Дедилове и Малоярославце, 6 сентября в Кашине. Власти посчитали, что чуму разносят москвичи, и в сентябре закрыли город.

Пожар эпидемии вспыхнул практически на всей территории реликтового природного очага чумы Русской равнины. Очаги чумы активизировались в местностях, соответствующих следующим областям: Тверской, Нижегородской, Рязанской, Владимирской, Тульской, Там бовской, Орловской, Черниговской, Ярославской и южной части Новгородской. Чума началась и в Киеве. Однако Псков и Новгород, куда, в основном, бежали москвичи, остались не пораженными чумой.

Об ужасах, сопровождавших распространение эпидемии в провинции, можно судить по рассказу патриарха Макария, застрявшего из-за морового поветрия в Коломне: «Сильная моровая язва, перейдя из Москвы, распространилась вокруг нее на дальнее расстояние, причем многие области обезлюдели. Она появилась в здешнем городе Коломне и в окрестных деревнях. То было нечто ужасающее, ибо являлось не просто моровою язвою, но внезапною смертью. Стоит, бывало, человек и вдруг моментально падает мертвым; или едет верхом или в повозке, валится навзничь бездыханным, тотчас вздувается, как пузырь, чернеет и принимает неприятны й вид. Лошади бродили по полям без хозяев, и люди мертвые лежали в повозках и некому было их хоронить».

Воевода послал из Коломны царю 16 гонцов, одного за другим, и ни один из них не доехал до места назначения: все умерли от чумы на дороге. «Собаки и свиньи бродили по домам, как некому было их выгнать и запереть двери». Город совершенно обезлюдел.

Вымерли многие деревни. «Мор, — писал Павел Алеппский, — как в столице, так и здесь (в Коломне) и во всех окружных областях на расстоянии 700 верст не прекращался, начиная с августа месяца почти до праздника Рождества, пока не опустошил города, истребив людей. Воевода составил точный перечень умерших в этом городе, их было около 10 тыс. душ. Потом бедствие стало еще тяжелее и сильнее, и смертность чрезвычайно увеличилась. Некому было хоронить умерших людей. В одну яму клали по несколько человек друг на друга, а привозили их мальчики, сидя верхом на лошади… и сваливали их в могилу в одежде… По недостатку гробов… цена на них, бывшая прежде меньше динара (рубля), стала 7 динаров, да и за эту цену их нельзя было найти, так что стали делать для богатых гробы из досок (здесь же обыкновенно хоронят в гробах, выдолбленных из одного куска дерева), а бедных зарывали просто в платье».

Пульсации очагов чумы происходили неравномерно, но субъективно новые вспышки болезни воспринимались как следствие ее «заноса» различными людьми, чьи имена даже заносились в летописи. Например, считалось, что наиболее активными переносчиками болезни в начале эпидемии были стрельцы.

Так, в Михайлове «учинилось моровое поветрие от михайловских стрельцов», которые первыми бежали из Москвы. В Печерниках «моровое поветрие учало быть от печерниковских стрельцов, которые также прибежали с Москвы». В Кострому болезнь была занесена ремесленниками и торговыми людьми-костромичами, жившими в Москве и бежавшими оттуда в свой родной город: «Как учали в домы свои прие-жать… и многих москвич и костромич родимцем своих в домы свои к себе пущали, и от того на Костроме учинилось моровое поветрие большое».

Старицкий уезд (юго-западная часть Тверской губернии) «занесли» чуму вообще только два человека — «старицкого Успенского монастыря архимандрит Леонид со старцем с Оверкием Коневским, как ехали из Москвы в монастырь». В Рыльском уезде (западная часть Курской губернии) начало «мора» связали с приездом из Москвы «посадского человека Гришки Лазарева». Он прибыл из Москвы 24 сентября 1654 г. Односельчане заметили, что он хворает «и тот Гришка из тех сел выбит на лесу умер, и было то моровое поветрие по 26 число». Несмотря на эту своеобразную «изоляцию» заболевшего, чума в Рыльском уезде быстро распространилась. Видно, Гришка тут был и не причем.

На народном бедствии нажились уцелевшие от чумы священники: «Оставшиеся в живых священники приобрели огромные богатства, ибо, не успевая погребать по одиночке, они отпевали за раз многих, и брали за них, сколько хотели. Обедня священника доходила до 3 динаров (рублей) и больше, да и за эту цену не всегда можно было иметь… Под конец уже не успевали хоронить покойников, стали копать ямы, куда и бросали их».

Бедствия населения во время «моровых поветрий» усиливались налоговой политикой государства. Казна государева должна была при любых обстоятельствах получить с населения все ей причитающееся. В 1657 г. заставный голова Герасим Кочигин доносил царю Алексею Михайловичу, что после морового поветрия в Пусторжевском и Луцком округе «пошлины собирать не на ком, чинится большой недобор». Последовало краткое Соломоново решение: «Будь чего не доберут, и то все на них (на сборщиках) допросить будет вдвое, а впередь бы они не плутовали да не отписывались». И сборщики старались… «спасая свои животы».

В ноябре эпидемия в Москве пошла на убыль, в декабре 1654 г. прекратилась совсем.

Итоги эпидемии. Когда эпидемия в Москве стала утихать, правительство направило туда «новой четверти дьяка Кузьму Мошнина» с поручением «досмотреть и расспросить… сколько живых и что померло». 6 декабря 1654 г. Мошнин прибыл в Москву и к 17 декабря уже составил «роспись живым и умершим».

Из нее следует, что почти четвертая часть всех охваченных досмотром дворов бояр, окольничьих, думных дворян и дьяков вымерла начисто. Например: «Двор Михаила Кузовлева пуст, жена и дети и люди померли; крестового дьяка Фомы Борисова двор пуст, осталась дочь; Федора Абросимова сына Ладыженского двор пуст, жена в деревне».

На дворе князя Трубецкого «осталось в живых восемь человек, а умре 270 человек», следовательно, погибло около 97 %.

Высокая смертность в Москве может быть объяснена скученностью населения, особенно на боярских дворах, где нередко проживало по нескольку сот человек. Так, во дворе князя Черкасского проживало 533 человека, у Романова — 487 человек, у Морозова — 362 человека.

Какое количество жертв унесла эта эпидемия в Москве, точно установить не удается. Принимая во внимание, что во второй половине XVIII века в Москве жило 500–600 тыс. человек (оценка иностранцев-путешественников Рентенфелье, Мейерберга и др.), К.Г. Васильев и А.Е. Сегал подсчитали, что при максимальной заболеваемости 80 % и таком же проценте смертности, от чумы в тот год должно было погибнуть около 300–350 тыс. человек. Однако, по их же оценкам, эта цифра намного меньше, так как многие жители убежали из города.

Эпидемия свирепствовала не только в Москве, но и во всей центральной части страны. Однако приводимые в официальных документах цифры смертности настолько малы, что не могут даже считаться приблизительными. По «Актам историческим» на Руси погибло тогда всего 23 250 человек, а между тем в одной Коломне умерло более 10 тыс. жителей. С.М. Соловьев (1859) указал следующие цифры смертности от этой эпидемии в различных русских городах: в Костроме умерло 3247 человек, в Нижнем Новгороде — 1836 человек, в Троицком монастыре и подмонастырных слободах — 1278, в Торжке умерло 224 и осталось всяких людей 686, в Звенигороде умерло 164 и осталось с женами и детьми всего 197, в Кашине умерло 109 и осталось 300, в уезде умерло 1539 и осталось 908, в Твери умерло 336 и осталось 388, в Туле умерло 1808 и осталось 760 мужского пола, в Переславле-Рязанском умерло 2583 и осталось 434, в Угличе умерло 319 и осталось 376, в Суздале умерло 1177 и осталось 1390, в Переславле-Залесском умерло 3627 и осталось 939 человек. Насколько точны и верны эти цифры, сказать трудно. Но если судить даже по ним, то лишь в 11 небольших городах умерло от чумы около 13 тыс. жителей. Сколько же их умерло на всей Руси? Судя по этим цифрам, смертность от чумы колебалась от 30 до 85 %. Следующие цифры позволили К.Г. Васильеву и А.Е. Сегалу приблизительно вычислить процент смертности от чумы в отдельных русских городах и уездах (табл. 7.1).

Таблица 7.1

Смертность в русских городах во время чумы 1654–1657 гг.

Название города и уезда | Умерло | Осталось в живых | % смертности

Торжок | 224 | 686 | 32

Его уезд | 217 | 2881 | 7,2

Звенигород | 164 | 197 | Около 45

Его уезд | 707 | 689 | Около 50

Кашин | 109 | 300 | 26

Его уезд | 1159 | 908 | 63

Калуга | 1836 | 777 | 70.

Переславль-3алесский | 3627 | 339 | 7

Переславль-Рязанский | 2583 | 434 | 85

Суздаль | 1177 | 1390 | 45

Тверь | 336 | 388 | 46

Тула | 1808 | 760 муж. пола | 45

Историк А. Брикнер предполагал, что более половины всего населения центральной части Московского государства погибло от морового поветрия во второй половине 1654 г.

В начале января, после взятия Смоленска, возвратился «к Москве» царь Алексей Михайлович. Однако в Москву он сразу не въехал, а «стал па Воробьевых горах и стоял тут доколе Москву очистиша и люди соб-рашеся». Незадолго до него возвратился в Москву и патриарх Никон. 11а гриарх «повеле всех псов, кои не на цепях, побить, ибо ядоша телеса мертвых человек». Это распоряжение указывает на то, что в Москве даже после окончания мора еще некоторое время оставались непохороненными трупы умерших от чумы. Москву быстро очистили от трупов, пымершие дома сломали, утварь из них сожгли. Только после этого царь въехал в Москву. Эпидемия утихла и в остальных городах России, но кое-где остались еще скрытые очаги, давшие в следующем году новую вспышку.

Всего первой волной чумной эпидемии было поражено более 35 городов и охвачена территория почти в 30 тыс. км2.

Чума в других городах России. В 1655 г. запульсировали российские очаги Великого Евразийского чумного «излома». В Астрахани 31 мая 1655 г. умер от чумы Астраханский архиепископ Пахомий. Летом моро-ное поветрие появилось в низовьях Волги. При получении известия о появлении болезни был отдан приказ, окружить «выморочные» места заставами и прекратить с ними всякое сообщение. Гонцы из Сибири, отправляемые в Москву, должны были объезжать «заморные места». Если по приезду в Москву выяснится, что они этого не сделали, им полагалась смертная казнь. Лихоимство заставной стражи также каралось смертью. Однако, несмотря на принятые меры, эпидемия вспыхнула в Казани, а затем и в Вятке — северной границе Великого Евразийского чумного «излома».

По данным С.М. Шпилевского (1878), в тот год от чумы погибло

В Казани 48 тыс. человек. Он же приводит интересные сведения о предпринятых там «противоэпидемических мероприятиях». Казанские граждане, по совету богатого московского гостя Шорина, решили принести из Седмиозерной пустыни чудотворную икону Смоленской Богородицы, чтобы молить ее о спасении города от великого бедствия. Икону принесли в Казань 30 октября 1655 г. С этого времени чума в Казани ослабла. Почти год чума в Казани не появлялась, и все это время чудотворная икона находилась в Казани.

По преданию, творцом Смоленской иконы был сам апостол и евангелист Лука. В Греции она прославилась множеством чудес. В Древнюю Русь образ попал в 1046 г.: византийский император К онстантин Порфирородны й, выдавая свою дочь, царевну Анну, за черниговского князя Всеволода Ярославича, благословил ее этой иконой в путь. Именно поэтому Смоленскую икону называют Одигитрией (Путе водительницей). После смерти князя Всеволода его сын Владимир Мономах перенес икону из Чернигова в Смоленск, так она получила свое название. Икона прославилась во время нашествия Батыя. Смоленский образ разошелся по России в огромном количестве списков.

Чудотворных и чтимых копий иконы насчитывается более 30. Поясное изображение Богоматери. На левой руке Богоматери сидящий Младенец. Образ Богоматери почти лишен движения: голова чуть повернута к Младенцу, правая рука поднята в знак молчаливого поклонения Сыну. Младенец благословляет род человеческий правой рукой, как вечный архиерей и иастыреначальник, в левой — держит свиток. Свиток — знак спасительного учения, которым Христос просвещает род человеческий. Голова Иисуса Христа изображена строго в анфас.

В июне 1656 г. чума повторилась в Казани; ежедневно от нее умирало 10–50 человек; в августе скончался митрополит Корнилий. Чудотворная икона находилась уже в Седмиозерной пустыни, но ее неоднократно приносили в Казань, православное население которого было твердо убеждено в том, что каждый раз вместе с ее прибытием в город эпидемия ослабевает. Чума все же прозимовала в городе и с новым ожесточением началась весной 1657 г. О дальнейшем развитии эпидемии в Казани нам ничего неизвестно.

По данным С.М. Шпилевского (1878), в 1657 г. чума страшно свирепствовала и в соседней с Казанской — Вятской области, и в самом городе Вятке, который тогда назывался Хлыновым. Это единственное найденное нами упоминание о чуме в Вятском крае.

Летом 1657 г. эпидемия снова возобновилась в низовьях Волги. В Москве чумы не было, но в Смоленске, вероятно, она появилась, так как сохранился указ, предписывавший гонцам из Смоленска, в Москву не доезжая, останавливаться в Дорогомиловской слободе.

Клиника чумы. О клиническом течении болезни во время эпидемии 1654–1657 гг. данные весьма отрывочны. Эккерман указал, что в Москве имела место бубонная форма чумы; По официальным донесениям было две формы болезни: «С язвами» и «без язв». К последней можно отнести как септическую, так и легочные формы чумы. Но, видимо, легочная чума в те годы уже была редкостью, либо ее вообще не было, так как летописцы не упоминают такого характерного симптома болезни, как кровохарканье.

Из донесения Троицко-Сергиевского монастыря видно, что как в самом монастыре, так и в подмонастырных слободах всего умерло от чумы 1272 человека, из них:

умерло «с язвами» — 417 человек;

умерло «без язв» — 848 человек.

В Нижнем Новгороде умерло всего 1851 человек и из них: «скорой смертью с язвами» — 947 человек; «скорой смертью без язв» — 846 человек; «протяжною болезнью без язв» — 56 человек; «протяжною болезнью с язвами» — 2 человека.

Следовательно, официальные документы того времени различали две формы болезни: «скорую» и «протяжную» (под последней понималось заболевание длительностью от 4 до 7 дней и больше). Видимо, под «протяжной болезнью без язв» параллельно чуме проходила какая-то другая болезнь, достаточно смертельная, чтобы ее тоже приняли за «язву» (малярия, сыпной тиф).

Павел Алеппский также указывал на молниеносную форму чумы: «То было нечто ужасающее, ибо являлось не просто моровою язвою, но внезапною смертью».

Противоэпидемические мероприятия. Несомненно то, что эпидемия чумы 1654–1657 гг. была главной эпидемией XVII столетия на Руси. К.Г. Васильев и Л.E. Сегал (1960) считали, что на ее примере видно, как резко изменились взгляды власти на причины эпидемий. Их уже не рассматривали фаталистически, как нечто неминуемое, ниспосланное Богом, от чего нельзя спастись. Правительство действует решительно и в масштабах всего государства. Предпринимает предохранительные меры: выявляет и изолирует больных; погребает умерших без отпевания в своих дворах; устанавливает заставы; осуществляет карантины приезжих из «заморенных мест»; обезвреживает утварь и одежду больных. Со времен царя Алексея Михайловича в России стали бдительно следить за эпидемической ситуацией в соседних государствах и принимать меры против заноса «моровых поветрий» на собственную территорию.

Так, в 1658 г. власти пошли на жестокие изоляционные меры в связи с чумой в Лифляндии. Еще более строгие и обширные профилактические мероприятия предприняты русским правительством в 1665 г., когда было получено известие о чуме в Лондоне. Страх перед этой чумой у Алексея Михайловича усилил придворный доктор, а по совместительству еще и астролог — Энгельгард. В 1664 г. после прохождения кометы, он составил астрологический прогноз на следующий год, где, по его мнению, из-за особого положения Сатурна, по отношению к Марсу, возможно появление осенью чумы. Когда чума действительно разразилась в Лондоне, царь ужаснулся и предписал такие строгие противоэпидемические меры, которые никогда раньше на Руси не предпринимались.

Алексей Михайлович собственноручно написал письмо английскому королю Карлу II, в котором объявил ему, что пока в Англии чума не прекратится, в Архангельск будет запрещено пускать англичан как с товарами, так и без них. Всякие отношения с иностранными государствами царь приказал немедленно прекратить. Даже иностранцы, прибывающие через шведскую границу в Псков и Новгород, подвергались строгому допросу и без особого разрешения самого царя не смели проезжать далее.

Константин Георгиевич Васильев (1919)

Известный отечественный ученый-эпидемиолог и историк медицины, доктор медицинских наук, профессор, участник Великой Отечественной войны. Окончил Омский медицинский институт и заочное отделение биологического факультета Педагогического института. Автор 25 монографий и более 400 научных публикаций. Среди них фундаментальная «История эпидемий в России» (1960), написанная им совместно с А.Е. Сегалом (1890–1951), «Очерки частной эпидемиологии» (1971), «Д. К. Заболотный» (1996) и «История эпидемий и борьба с ними в России в XX столетии» (2001).

Все же отдельных, очень нужных людей, допускали в Россию из-за границы, но как! Иностранцев длительно выдерживали в карантинах и проводили через ряд «очистительных процедур», запоминавшимся им надолго. Таким процедурам пришлось подвергнуться приехавшим из Англии докторам Уильсону и JI. фон Фрундеку, а также полковнику Траурнайту (1665), несмотря на их заверения, что ни у них на родине, ни по тем землям, где они проезжали, чумы не было. На описании «обеззараживания» Траурнайта остановимся более детально.

К моменту приезда в Псков доктора Фрундека и полковника Траурнайта «псковскому воеводе князю Хованскому ведомо было от иноземцев, торговых людей, что в аглинской земле, не в давнем времени было моровое поветрие». Воевода прибывших иностранцев не выпустил из Пскова и запросил Москву, как ему быть. Царь ответил: «К Москве их без указу не отпускать, и платье, в котором они из-за моря приехали, спрятать в землю, а им сделать новое, и русским людем с ними сходиться и покупать у них ничего не велено». В дальнейшем было из Москвы получено распоряжение: «Полковнику Траурнайту и доктору Ивану Людвиху и людем их велети обмытца и платье их переменить, сделать новое платье и рухлядь, что же с ними пришло из-за моря, велети им отпустить за рубеж, куда похотят, и товаров и никакой рухляди, что с ними из-за моря пришло, с ними не отпускати, и о том им заказ учини-ти с большим подкреплением, и на отпуске у них велети осмотреть, чтоб с ними отнюдь никаких заморских товаров и рухляди не было». Кроме того, велено было выдать доктору и полковнику из казны «харчевые для покупки в зачет 30 рублев, и на ефимки, что с собою привезли, ничего бы не покупали». Когда же они прибудут в Москву, было велено их «поставить за земляным городом в Ямской слободе и сказать про них в посольском приказе». Каждый шаг в этих распоряжениях продуман и свидетельствует, что эти приказы исходили от лица, считавшего чуму контагиозной болезнью и ясно представлявшего себе пути распространения контагия чумы. Кто был этим лицом, осталось неизвестным.

До 1692 г. чума не беспокоила Россию, пока она не объявилась в Астрахани и двух соседних с ней селениях.

Моровое поветрие 1692 г. 20 июля 1692 г. в Астрахани вновь началось «поветрие моровое». Эпидемия достигла максимума «за пять дней, да после Покрова дней с десять», следовательно, в конце сентября и начале октября. По данным Н.К. Щепотьева (1884), чума истребила 10 383 человека; в том числе: «астраханских жителей, которые с своими домами жили — 9093 человек, да гулящих людей, бурлаков — 1290». Постоянное население Астрахани тогда достигало 16 тыс. человек; из них от чумы погибло 56,8 %. В числе умерших были: все подьячие духовной консистории, игумен, все иеромонахи; монахи и схимники Троицкого монастыря, находящегося в Кремле. Умерли также причетники Соборной церкви, протопоп, ключари, протодиаконы, священники и диаконы. «Только осталось в Соборной церкви священников два человека, приказный дьяк, казначей, служебные старцы. В архиерейском доме при келье остались еще живы: один келейник монах Гавреил, да крестовой священник иеромонах Варсанофий был в язве и оживе».

Через 5 месяцев, 12 декабря того же года, эпидемия прекратилась. 8 февраля 1693 г. астраханский воевода, князь Петр Иванович Хованский, послал в Москву «отписку о утешении морового поветрия».

Эпидемия была представлена своему естественному течению; к прекращению ее со стороны городских властей не принято никаких мер. Сам астраханский воевода, князь Хованский, во время морового поветрия выехал «со служилыми людьми» на Болдинскую косу и прожил гам до 15 января 1693 г. Товарищ его, дворянин, Иван Волков, жил за «мерем» со служилыми людьми; другой товарищ, думный дьяк Любим Думкин, жил на учуге Увары, и в город они возвратились 15 января 1693 г. Эпидемия почти исключительно свирепствовала в Астрахани.

Во время эпидемии чумы в Астрахани, блюстителем порядка оставался только митрополит Савватий. Он поставлял в приходские церкви священников на места умерших, «посылал из монастыря Троицкого в слободы иеромонахов скудости ради священников».