18
Утро было пронизывающе-холодное. Солнце с трудом выбиралось из черных облаков. Тротуары были мокрые после ночного дождя. Фургон Зверя отказывался заводиться.
Мы завели его, толкая сзади, руки срывались с влажного корпуса, а ноги скользили на мокром асфальте.
Автобус долго дергался на трех цилиндрах, зло фыркая бензином. Зверь вскочил в кабину, скорчился за рулем и издал приказ: забираем мой лихой «пежо» в Тенста. За преступниками не угонишься на автобусе, которому нужны костыли.
Было еще рано. Вокруг мусоровозов орали чайки. Разносчики газет бросали свои машины где попало, забегая в очередной подъезд. Красные линейные автобусы проносились по пустым улицам, как снаряды.
Я сидел, держа в руках «Утреннюю газету», и щурился, отгоняя усталость.
Эдвин Мозес выиграл золотую медаль в Риме. Том Уэйтс выпустил новую пластинку. Все больше раскупается презервативов. «Вольво» котируется по 387 крон, «Утренняя газета» — по 168. Сидел молча и читал.
— Что происходит в мире?
Зверь наладил в автобусе вонючее тепло.
— С бюджетным дефицитом?.. — спросил я.
Зверь кивнул. Дефицит бюджета США — это был один из его любимых предметов. Он, аргентинец, задолжал загранице больше, чем когда-нибудь сможет заплатить, в то время как янки проживали прибыли, вывозимые из его страны.
— Ну, теперь Рейган справится с ним! — сказал я. — С бюджетным дефицитом.
Зверь живо обернулся ко мне:
— Как? Venga! Как?
— У него целый комитет этим занимается, — сказал я. — Комитет предлагает закон, чтоб все пиццы в США, которые делаются на настоящем сырье, получали знак качества. Тогда американцы будут покупать настоящие сырные пиццы, хотя и дороже, вместо тех, что им подсовывают подешевле, ну тех, что делают с помощью субсидий и не из настоящего сыра!
— Huevon!
Я помахал «Утренней газетой»:
— Это правда! Тут так написано! Американская казна может сэкономить двадцать шесть миллионов долларов в год, если на пиццах будет знак качества. Это рейганомика!
— А дефицит бюджета? — Зверь упорно добивался истины.
Я тщательно просмотрел газету.
— Двести сорок миллиардов долларов, как они считают.
Он ничего больше не сказал, пока мы не сменили машину в Тенста.
Было без двух минут шесть, когда я свернул с автострады и поехал к карусели у аэропорта Арланда.
— О'кей, — сказал я. — Что будем делать дальше?
— Надо быть готов к неожиданностям, — назидательно произнес Зверь. — Нельзя терять баланса.
— Ну, ну, — сказал я. — И как?
— Пример: когда я в последний раз брал банк, в Буэнос-Айрес, мы перемахнули прилавок с пистолетами и кричим: «Руки к затылок! Руки к затылок!» Но одна кассирша бамс на пол, спина вниз. Я ей ору: «Чертова кукла! Это грабеж, а не гулянка в фирма!» Но она визжит, что ее не впервой воруют и что ей всегда велели валить на пол! И что она, черт раздери, не попустит, чтоб ее воровали аматеры, которые не знают в этом толку!
— Ага, — сказал я, — и тут вы вместо грабежа устроили гулянку?
— Нет, — сказал Зверь. — Нельзя терять баланса. Решение было одно: крикнуть, чтоб все валили на пол. Тогда все поняли, что грабеж всамдельный.
Зверь спал всю дорогу от Тенста. Теперь он был бодр и свеж и болтал чепуху насчет площадки для длительной стоянки, и заправочной станции, и всех возможных мест вокруг аэропорта, где можно спрятаться.
— Сделаем точно, как сказал Тарн, — решил я. — Если он звонит в три часа ночи, то у него есть веские причины.
Мы были уже у карусели. Я проехал ее насквозь, свернул на первую дорогу вправо, к грузовым складам, и начал высматривать место, где встать. По старой привычке я, прежде чем затормозить, глянул в зеркало заднего вида.
На другой стороне карусели стоял и ждал чего-то большой черный лимузин. Он стоял на обочине с погашенными фарами.
— Зверь! — сказал я. — Посмотри назад.
Он глянул в зеркало, а потом быстро обернулся.
— Они! — пророкотал его глубокий голос.
Это был большой черный «БМВ». И стоял он удобно, с обзором всех подъездов.
— Они нас увидят, если мы тут встанем, — сказал я.
И газанул дальше, к съезду на дорожку у грузовых складов.
Тут я свернул и ехал, пока нас не скрыл лес. Лихо развернулся прямо на дороге и покатил назад. Остановился так, чтобы не быть в поле зрения черного «БМВ».
— Садись за руль! — рявкнул я Зверю. — Я проберусь на опушку. Когда что-то случится, я махну. Тогда подъедешь и заберешь меня!
Я схватил «никон» с зеркальным телевиком. Для него уже было достаточно светло. Выскочил из машины и приказал сам себе — в рощице не бежать, а то запыхаешься и поймать что-нибудь в объектив будет нелегко.
Остановился я, когда смог увидеть черный автомобиль. Он стоял под большим дорожным знаком. Но теперь на обочине за каруселью стояли две черные машины!
Две машины?
Я оперся камерой на подходящую ветку и сделал несколько снимков. Теперь надо было только ждать. Для чего им понадобились две машины? Второй черный автомобиль был «вольво».
Шли минуты. Ничего не происходило. Скоро я начал дрожать в своей тонкой куртке. Я обернулся. «Пежо» подъехал ближе, так что Зверь меня видел.
Четверть седьмого.
Порыв ветра стряхнул капли с деревьев вокруг меня. По затылку потекло. Рука, держащая аппарат, постепенно становилась лиловой.
Предосеннее утро в Швеции. Симфония циститов и бронхитов.
Наконец-то полседьмого.
Обе черные машины все еще стояли на месте. Иногда на «БМВ» включали дворники. Но света не зажигали, так что мотор не заводился.
Хотя — вот! — под машинами появились серые струи газа из выхлопных труб. Завели моторы, не зажигая света. Но почему они завели моторы? Я вытянул шею.
Вон он! Едет! Броневик! Большой сине-серый фургон, без надписей, как Тарн и сказал. Он шел от международного крыла аэропорта, уверенно устремляясь к карусели.
Черная «вольво» скользнула на карусель. Броневик замедлил ход, повернул и оказался на шоссе за ней. «БМВ» последовал за броневиком, замыкая караван.
Моя камера щелкнула несколько раз. И я, как заяц, кинулся сквозь кусты. Зверь увидел меня. Он двинулся с места, а я перелетел через канаву, устремляясь в полуоткрытую дверь.
— К городу, — сказал я. — За ними, быстро, черт дери!
Зверь газанул. Три автомобиля уже исчезли, устремляясь к въезду на автостраду. И тут сразу на шоссе появилось несколько машин: три-четыре шли от города, две-три от аэропорта. Зверь рванул и нахально въехал на карусель, не обращая внимания на кулаки, которыми нам грозили из обгоняемых нами машин, и стал набирать скорость, чтобы догнать броневик с его сопровождением. Далеко они не уехали. Только лишь несколько сот метров по сужавшейся тут дороге. Пришлось замедлить ход, чтобы не подойти подозрительно близко, а у трех этих машин вдруг вспыхнули тормозные фонари.
— Ага! — крикнул Зверь, затормозил и свернул на обочину. Он остановился в пятидесяти метрах от каравана.
Броневик стоял неподвижно. Он врезался в «вольво».
— Они остановили броневик, — сказал Зверь. — Нарочно тормознули так, чтоб столкнуться.
Я вылез из «пежо», оперся камерой на открытую дверь и начал снимать. Зверь комментировал изнутри:
— Ловкий парень. Делает вид, что это обычная авария. Хочет выманить охранников из броневика.
Один из пассажиров «вольво» стоял возле броневика и пытался убедить охрану выйти наружу. На нем была большая черная шляпа, широкий воротник кожаной куртки был поднят. И все равно его легко было узнать. Здоровый, белокурый культурист. Это был Гугге.
Он дал охранникам не более пятнадцати секунд на размышление. Повернулся вдруг и подошел к задней двери броневика, указывая на нее пальцем. У него не было больше времени церемониться. Из второго черного автомобиля выскочил человек в темно-коричневой кожанке. На голове у него был черный колпак, а в руках какой-то пакет. Он остановился у задней двери броневика и прижал к ней пакет.
— Plastico! — закричал Зверь из «пежо».
Какая-то взрывчатка. Мой аппарат работал без остановки.
Черный «БМВ» резко попятился, но только метров на десять. Он приблизился к нам, так что я забеспокоился и приготовился вскочить в «пежо», чтобы удрать.
Но три грабителя не обращали на нас внимания. Им плевать было и на то, что другие машины, любопытствуя, замедляли ход. Они ждали взрыва. Он грохнул раньше, чем я думал.
Сначала я ощутил порыв горячего ветра в лицо, а в открытую дверь, на которую я опирался, словно чем-то ударило. Задние двери броневика порхнули в воздух. А на дороге взлетело облако пыли.
— Muy artistico! — с энтузиазмом заорал Зверь.
Аппарат щелкал.
— Охранники!
Глубокий голос Зверя был спокоен:
— Ничего страшного. Может, они... э-э... insensibilizados... усыплены!
Двое в колпаках прыгнули в броневик. Один из них был здоровяк Гугге. Шляпу он сменил. В руках у них были сумки, а один держал нечто вроде переносной бормашины без провода. Пыль клубилась вовсю.
Пленка у меня кончилась. Я взял другой заряженный аппарат. Одна из передних дверей броневика открылась. На дорогу вывалился охранник.
Он оступился, грохнулся в канаву, поднялся. Я поймал его в фокус поточнее, когда он плюхнулся на край канавы, явно не в себе.
Двое замаскированных работали яростно, набивая сумки содержимым ящиков и отделений броневика. Помощник Гугге бил ногой в дверцу какого-то шкафа. Черный «БМВ», с третьим грабителем, подъехал ближе.
— Они скоро уедут, — сказал Зверь.
— Поедем за ними!
Большой белый форд медленно проехал мимо нас и направился к карусели. Кто-то помахал через заднее окно. Ухмыляющееся лицо под широкополой шляпой. Тарн.
— Вот черт, — сказал я.
Больше я ни о чем подумать не успел. Охранник в канаве поднялся. Подошел к броневику и помог товарищу, который шатался, вылезти наружу. Я снял все — и как они, шатаясь, шагнули в канаву, и как уселись, обнимая друг друга.
Внезапно черный автомобиль просигналил.
Оба грабителя в броневике сунули несколько последних мешочков в свои сумки. Спустили добычу на дорогу. Им потребовалось всего несколько секунд, чтобы влезть в черный «БМВ» вместе с сумками. Мигая указателями поворота, он вывернул на шоссе и набрал скорость.
Я кинулся в машину.
— Follow that car!
Зверь стартовал осторожно. Он отпустил их метров на сто.
— Ближе, — тявкнул я. — Нам надо видеть, поедут ли они по автостраде.
Теперь уже возле броневика затормозило и остановилось много машин: как интересно, вроде групповое столкновение!
Черный «БМВ» перед нами шел не торопясь. Он был слишком далеко, чтобы я мог увидеть — сняли ли грабители с себя колпаки. У выезда на автостраду они поехали прямо.
— Умно, — прокомментировал Зверь. — Автострада для бегства не самый лучший путь.
— Пошел ты к черту, — отозвался я. — Они едут в полицейский участок в Мэрста — заявить, что на них наехали!
Гнался Зверь за ними мастерски.
Черный автомобиль мягко брал подъемы, мягко съезжал с бугров, послушно тормозил, когда знак предписывал ограничить скорость, без спешки проследовал мимо полицейского участка в Мэрста, где еще никто не проснулся.
— На Сигтуну, — сказал я.
За нами ехало много машин, большого белого форда видно не было.
Зверь шел за черным «БМВ». По скорости это была чисто воскресная прогулка — осторожно и медленно, чтобы не помять пироги в корзинке для пикника.
Я перезарядил камеры и поднял глаза только раз, когда кто-то, тащившийся за нами, потерял терпение и обогнал нас. Теперь за нами шел черный «порше».
«Порше». Черный «порше» самого беспощадного сорта.
Зверь ехал, мурлыкая что-то себе под нос. Потом запел громче, радостно и во весь голос.
Они были слишком далеко, чтобы я мог разглядеть номер. Я поднял камеру и, наведя телевик на заднее стекло машины, попытался что-нибудь сквозь него разглядеть. Но слишком трясло.
— Зверь, — сказал я.
— Pоr montanas у praderas, donde hacemos la revolution...— Ему нравились ограбления.
— Слушай, — сказал я. — Притормози немного. Я хочу взглянуть, что за машина идет за нами.
Зверь сделал это хитро. Он затормозил после горки, «порше» вылетел на нее и был вынужден сбросить скорость совсем близко от нас. Старый знакомый. Номер DXS-898. Я видел его перед бунгало Юлле Боммера в Таллькруген.
— Хорошо, — сказал я. — А теперь давай за теми сволочами. «Порше» никуда не денется.
Зверь набрал скорость. Нам повезло: мы как раз успели заметить, что большой «БМВ» сворачивает на боковую дорогу за каким-то сараем.
— Ага, — сказал Зверь, притормаживая.
— Давай за сволочами, — снова сказал я.
Дорога была проселочная, узкая, одна колея, начинавшаяся там, где кончалась полоса асфальта, по которой мы съехали с шоссе. «БМВ» уже исчез в лесу.
— Погоди, — сказал я. — Давай-ка заедем за сарай.
«Пежо» уже стоял в укрытии, когда «порше» сбросил скорость, чтобы свернуть за нами. Я как раз успел подойти к узкой дороге. «Порше» остановился, стекло в окне возле водителя скользнуло вниз.
Я узнал его еще до того, как разглядел, — по запаху духов. Это был Густав Далль. Глаза у него были красные с похмелья, но сам он был гладкий и начищенный, как серебряное блюдо.
— Так ли это необходимо? — было первое, что он сказал.
Вонь духов нагло перебивала легкий аромат мокрого от дождя леса.
— Нет, — сказал я. — Но наверняка полезно.
— Я деловой человек, — вытолкнул он из себя. — Мы можем перевести это на деловую основу.
Я ждал.
— Вы получите полмиллиона крон, если развернетесь и уедете отсюда.
Ну и пиджак у него был, просто мечта. Мягкий твид тонкой выработки, серо-стального цвета с почти незаметными полосками кроваво-красного и беловатого. Я протянул руку в окно «порше» и пощупал ткань.
— Своими сволочными делами ты занимайся где-нибудь в другом месте, — сказал я. — А у меня есть дела поважнее.
Густав Далль презрительно улыбнулся. Он повернул ключ в замке зажигания, мотор остановился.
— У каждого человека есть своя цена, — сказал он. — Полмиллиона крон каждому из вас! Это хорошая цена.
Он был конченый человек. Он был целиком и полностью конченый человек, но он этого не понимал.
— А сколько стоил Юлиус Боммер? — спросил я.
Он облизал губы.
— Не думай так, — сказал он.
Я похлопал его мягкое твидовое плечо.
— Сволочь ты этакая, — сказал я. — Именно так я и думаю. Я хочу увидеть тебя перед судом и в тюрьме. У каждого человека есть цена. Я хочу, чтоб ты получил в точности столько, сколько ты стоишь.
Густав Далль смотрел мне в лицо невидящими глазами. Рука протянулась, он завел мотор. Я отступил в сторону, он врубил задний ход. «Порше» выскочил на дорогу. Он снова глянул на меня, переводя рычаг на первую скорость. Я помахал ему и улыбнулся, а «порше» рванул с диким ускорением и исчез.
Зверь все слышал.
— Полмиллиона крон, — засмеялся он. — Вон сколько я стою!
— Это столько стоит преступник, что сидит в тебе, — отрезал я.
Он захлебывался смехом, когда я сел в машину.
— Давай езжай, — сказал я. — Теперь мы до них доберемся.
Зверь энергично крутил руль, выводя машину на дорогу по скользкой от дождя траве. Он газанул, и мы влетели в лес.
Все мое внимание и силы уходили на то, чтобы удержаться на сиденье. Но в какой-то момент я оглянулся и поймал картинку: на дороге, с которой мы съехали, стоит машина. Большая. Белая. Вроде форд. Наверняка Тарн.
— Вот дьявол, — ругнулся я.
Береза — самое красивое дерево в мире.
Я не произнес этого вслух, ибо тогда бы мне сразу повесили на шею какой-нибудь куст, благодетельствующий пампасы своими плодами.
Мы протряслись через смешанный лес, где березовые стволы отсвечивали под лучами утреннего солнца. Кое-где листва уже начала окрашиваться по-осеннему. Зверь осторожно крутил баранку, пробираясь между камнями и пнями на еле заметной дороге.
— Все это, — сказал я, — весь этот лес — только ради лисичек!
— Que?
— Единственное, на что он годится. Десятками километров, по всей Швеции. Бесконечные, влажные, холодные леса, что годятся только для одного: лисички собирать.
— Que?
— Ну да, — сказал я, — десятки километров, и ни одного кофейного автомата.
Зверь пожал плечами. С юмором у него было так себе.
— Остановись и выключи мотор.
Мы спустили стекла и прислушались. Синица поблизости. Вороны чуть подальше. Холодный утренний ветер. Больше ничего.
Зверь завел мотор. Поехали дальше. Еще всего лишь несколько сот метров, и он сказал:
— Смотри, вон там!
Увидеть это смог даже такой следопыт, как я, рядовой охотник — до ночных клубов.
Свежие следы соскальзывавших вбок колес говорили о том, что тяжелая машина только что свернула на неширокую дорожку, которая вела к какой-то летней идиллии под названием Бьоркбакка — так было написано на указателе.
— Давай дальше, — сказал я. — Проедем мимо. Остановимся, лишь когда они не смогут нас услышать.
Сотни метров оказалось достаточно. Дорога выходила к полю и упиралась в легкие воротца. Мы нашли укромное местечко за кустами для «пежо».
— Vamos. — Зверь осклабился и потянулся.
Он открыл моряцкий мешок, пока я рылся в своих фотоаппаратах. Я зарядил маленькую «лейку» и насадил на нее быстро снимающийся объектив. Сунул в карман несколько пленок.
— Готов? — спросил я Зверя.
Ну конечно же, Зверь был готов. Он был готов к новому вторжению в Нормандию. В одной руке он держал обрезанный дробовик, в другой — трехфутовый machete. За спиной был засунут нож, а через плечо висело bola, аргентинское кожаное лассо с шарами.
— Mamma mia, — сказал я.
Он белозубо улыбнулся.
— Дай сюда дробомет, — сказал я.
Он послушно протянул мне пушку, заряженную солью. Скорее всего он меня обманул и дробовик взял, чтобы поторговаться со мной.
Мы пошли сперва по дороге, а потом поднимаясь на бугор, до Бьоркбакка вряд ли было далеко. Частные дороги — дорогое удовольствие. Зверь шел впереди. Он шагал широко, беззвучно по мху, избегая наступать на сухие ветки и отдельные камни. Я шел, пыхтя, за ним.
Вдруг Зверь остановился и подозвал меня жестом, указывая на что-то между стволами деревьев. Вот она, идиллия.
Банальная идиллия. Красный домик с белыми углами, красный нужник в таком же стиле и еще маленькое строеньице — дальше в кустах. Даже автомобили были под стать этой шведской буколике. Черный «БМВ» и серая «вольво», которые стояли наготове с открытыми дверцами.
Идиллия, как многое другое в Швеции. Но с небольшим отклонением.
— Тут по меньшей мере пятьдесят миллионов крон, — шепнул я Зверю.
Он предостерегающе поднял руку.
Из дома вышел человек. Он был рыжий, одет в джинсы и белую рубашку. Мик, ирландец. Он обошел «вольво», крикнул что-то тем, что были в доме. Ему эта идиллия не нравилась. Было ясно видно, что ему хочется поскорее отсюда смыться.
С дороги, по которой мы прикатили, донесся звук работающего мотора — кто-то ехал. У Мика в руке появился автоматический пистолет, большой армейский браунинг.
— Hurry up!— донесло ветром его крик. Мы стояли неподвижно, а он смотрел прямо на нас. Потом он повернулся, не заметив нас за стволами, и вошел в дом, держа пистолет в руке.
Я беззвучно перевел дух и выругался:
— Этот чертов Тарн!
Зверь уже добрался до угла дома. Он махнул мне рукой. Пригибаясь, я пошел к нему. Двор был покрыт гравием, у дома этого хрусткого гравия было особенно много. Зверь покрутил головой, оскалил зубы и погрозил кулаком. Я ступил на гравий.
Мик откроет стрельбу. Мик наверняка откроет стрельбу. Можно справиться с ним только одним способом. Дверь распахнута, быстро за эту дверь и — ждать.
Еще шаг по гравию. По-моему, звук был подобен грозовым раскатам. Теперь я был так напуган, что ничего не оставалось, как шагнуть сразу два раза. И вот я стою за открытой дверью, прижавшись к стене.
Зверь кивнул и улыбнулся. Легкая у тебя нога — явно думал он. Я осклабился ему в ответ. Холодный пот лился по мне ручьями.
В доме разговаривали. Гугге и Мик, по-английски.
Вдруг послышались тяжелые шаги — кто-то шел к двери, грохоча по деревянному полу. Прямо ко мне. Все это происходило как-то слишком быстро.
Из-за двери вышел ирландец, направляясь к «вольво». В опущенной вниз правой руке он держал пистолет. Я сделал большой шаг, ступил на гравий, схватил обрезанный дробовик обеими руками и врезал ему выше локтя. Кость хрустнула — я сломал ему руку.
Он закричал, поворачиваясь ко мне. Но рука висела, парализованная, а пистолет упал на землю.
Уголком глаза я заметил, что Зверь проскочил за мной.
Кто-то крикнул в доме.
Я еще раз замахнулся ружьем, целя ирландцу в лицо. Мое личико все еще болело, я почувствовал это, когда оно сморщилось в жестокой усмешке. Он отшатнулся, схватился за парализованную руку. Этого мне хватило, чтобы нагнуться за пистолетом и выпрямиться, держа его в руке.
— Live or die,— прошипел я ему в лицо. — Выбирай сам.
Это он понял и без перевода.
Когда Гугге появился в дверях, я стоял наготове, с оружием в обеих руках. Джек из Техаса не смог бы сделать это лучше. Гугге уставился на пистолет, разинув рот. Тут к его шее прикоснулось мачете, острое как бритва. От Зверя уж никуда не денется.
Я прижал палец к губам:
— Тс-с!
Но ирландец не послушался. Он быстро повернулся и побежал к машине.
Я брякнулся на колени, на гравий, проверил тяжелый браунинг — заряжен ли и снят ли с предохранителя. Затем тщательно прицелился и выстрелил ему туда, куда мужчина меньше всего хочет, чтоб ему стреляли.
Пуля опрокинула его на землю.
Я подбежал к двери и крикнул:
— Ролле, выходи. Руки над головой!
Спокойный голос отозвался:
— Выхожу. Здесь оружия больше нет.
— Выходи медленно. Руки повыше.
Зверь пнул Гугге ногой и свалил его на землю. Кончик мачете он держал вплотную к его спине.
Ролле, загорелый и уверенный, улыбался, выходя из дверей. Он взглянул на ирландца, на Гугге, на Зверя и на меня.
— Кто из вас повесил Юлиуса Боммера? — спросил я.
Ролле показал кивком и опустил руки.
— Эти двое, — сказал он.
Я наставил пистолет ему прямо в лицо.
— Но ты там был, после?
Он улыбнулся, глядя в землю:
— Мы были в доме одновременно, ты и я.
Я промолчал. Зверь опустился на колени возле ирландца.
— Мне надо было забрать дискету. На ней — весь наш план.
— Значит, это ты ехал на «порше» Густава?
Он кивнул, улыбаясь своей вежливой улыбкой.
— Что ты понимаешь в компьютерах?
— Ни хрена не понимаю.
Ролле медленно поднял руки и развел их в стороны.
— А теперь я пойду к машине, — сказал он любезно, — и уеду отсюда.
Он взглянул на меня, прежде чем повернуться. Потом опустил взгляд и двинулся к «вольво».
— Тебе придется стрелять, чтобы меня остановить, — сказал он.
Я опустил тяжелый пистолет.
— Не к той машине, — сказал я.
Ролле обернулся и взглянул на меня, посмеиваясь.
— О, прости, я забыл, — сказал он. — Деньги!
Я прошел с ним до черного «БМВ» и обыскал машину. Ни оружия, ни денег. Пусто.
— Мы ее одолжили на долговременной стоянке, — сказал он с улыбкой.
Зверь подошел, ступая по гравию. Я передал ему тяжелый пистолет. Он поставил его на предохранитель и сунул за ремень.
Ролле улыбнулся ему, садясь в «БМВ». Он спешил. Машина покатилась вниз по склону еще даже до того, как заработал мотор.
Я повернулся к Зверю.
— Ну, что с ним?
— Ты в такое местечко ему пульнул! Жить-то он будет. Но до самый свой смерть будет петь фальцетом.
19
Мы разорвали простыню и забинтовали окровавленного ирландца.
Он с ненавистью глазел на меня, но не говорил ни слова. Светлые глаза горели злобой. Гугге мы связали по рукам и ногам.
— Это не я, — попробовал он оправдаться.
— Слушай, — сказал я, — этот ирландский садист никогда бы не справился с Юлле в одиночку.
Он замолчал. Но снова пустился в разглагольствования, когда пришлось отвечать на вопросы.
В доме можно было ходить по щиколотку в деньгах. Люк в овощной погреб под кухней был открыт. Там стояли мешки с деньгами от первого ограбления броневика, в Фарсте. Сегодняшняя добыча была погружена в «вольво».
Они собирались ехать в Хельсингборг. В Йончёпинге ждал специально оборудованный фургон. В нем они хотели спрятать деньги. Гугге охотно во всем признавался, детали так и перли из него.
План был простой и эффективный, незамысловатый, без выдумок.
Он не имел никакого понятия, кто жил в Бьоркбакка. Они просто выбрали этот дом среди прочих, вломились внутрь и обосновались там еще до ограбления у аэропорта. Телефона в доме не было.
— Я съезжу за помощью, — сказал я Зверю.
Солнце согрело поляну. В лесу пахло дымом — какой-то дачник жег мусор. Запахи осени. «Лейка» болталась у меня на груди. Я пытался вспомнить, а успел ли я что-нибудь снять.
В «вольво» было жарко. Как раз когда я садился за руль, послышался звук мотора. Я выскочил и побежал через поросший лесом бугор вниз к дороге.
Это был белый форд. Тарн, Янне и Кнаппен. Казачий патруль охотников за новостями.
— Эй, стойте, эй! — Я бежал, крича на ходу. Они увидели меня и затормозили, хотя и без особого энтузиазма.
Тут я зацепился ногой за сук. Перевернулся в воздухе и грохнулся на задницу аккурат перед белым фордом.
Кнаппен глядел, ухмыляясь, из окна.
— Слушай, сделай это еще раз, а? Я не успел щелкнуть, когда ты кувыркался.
Я ругался, вставая и отряхиваясь. За Кнаппеном ухмылялся Тарн, зажигая сигарету.
— Вы не могли бы на следующем круге бросить открытку для полиции? — сказал я. — Нам не помешала бы «скорая помощь» и несколько смазливых медсестер, да еще инспектор, который бы вел запись своих вопросов, да и ответов.
Тарн быстро спросил:
— Вы их взяли?
— Мы их взяли, — сказал я. — Поехали к нам, в гости. Может, и кофе сварим.
Янне уже разговаривал по радио. Небось теперь проснутся и в полицейском участке в Мэрста?
— Первый поворот налево, — сказал я. — Красная дача с белыми углами.
Тарн сделал знак — садись с нами. Он открыл дверь, и я влез на заднее сиденье.
— О'кей, — сказал я. — Так кто тебя сориентировал?
— Сначала скажу тебе нечто другое, — буркнул он, насупясь. — Густав Далль разбился.
Я сидел совсем недвижно.
— Знаешь, что я думаю? — сказал Тарн. — Я думаю, что тебе надо было бы это дело вести аккуратнее.
Он глубоко затянулся сигаретой и прищурился, глядя на меня.
— Я думаю, это ты лишил его жизни.
Потом выпустил дым и добавил:
— Ты шествуешь, словно ангел смерти.
Янне стоял возле белого форда. Он беспрерывно говорил по радио. Кнаппен сновал вокруг и фотографировал. Гугге помогли сесть, но руки у него были связаны за спиной. Ирландец лежал на гравии. Глаза его были зажмурены, он дышал со свистом. Видно, на него уже накатила боль.
— Значит, так, — сказал Тарн. — Он кинулся к «вольво». Ты думал, что у него там оружие. Поэтому ты выстрелил, так?
Я медленно покачал головой.
— Тарн, — сказал я, — этот сволочной садист убил Юлле. И он же изнасиловал дочку Юлле. Так что я взял и отстрелил ему яйца. Сзади.
Мы стояли молча, глядя на ирландца.
— Этого я не слышал, — сказал Тарн.
Запах дыма щекотал ноздри. Ветер улегся, издали доносился птичий щебет.
— Ты и раньше стрелял в людей, — сказал Тарн.
— Я раньше застрелил одного человека. Тогда я спасал свою жизнь. Это было необходимо.
— Один раз — это ни разу, — сказал Тарн. — А вот два раза — уже привычка.
Зверь вернулся от «пежо». Он убрал свой арсенал, засунул его в мешок. Но большой армейский браунинг ирландца торчал у него за поясом.
— Так вот, насчет Густава Далля, — сказал Тарн. — Это было самоубийство. Он слетел с автострады у Русерсберга, где она постепенно уходит влево. У полиции есть свидетели, которые утверждают, что «порше» делал более двухсот.
Это, должно быть, случилось всего через несколько минут после моего с ним разговора.
— Так кто же тебя сориентировал? — спросил я. — Кто тебе звонил ночью?
Тарн снял шляпу и причесал волосы пальцами, как гребенкой. На поляне начинало теплеть.
— Это было совсем не так, как ты думаешь. — Похоже, усталый Тарн проспал ночь, не раздеваясь. — Звонил твой добрый друг, Карл Юнас Бертцер. Он ничего не знал, но в этой отрасли разбирается. И высчитал, что это должен быть валютный автомобиль. Он не ориентировал. Он чертовски здорово все угадал.
— Бертцер много знал. Это ты его надоумил, а? Ты ему сообщил все, что узнал?
Тарн мял пальцами шляпу и молчал.
— Ты все время у меня на пятках сидел, — зло сказал я.
Он холодно посмотрел на меня:
— По большей части я шел впереди тебя.
— Ответь мне тогда на один вопрос: кому звонил Юлле? Когда ознакомился с дискетой.
— Твоему доброму другу, Бертцеру.
— Ты уверен?
Тарн кивнул:
— Бертцер сам об этом рассказал. Он сказал также, что сделал ошибку: позвонил в «Сентинел». Но позвонил не владельцу, Густаву Даллю. И не директору-распорядителю Янне Нуккеру. Он позвонил своему старому другу и оруженосцу — шефу по безопасности Роланду Ханссону. — Тарн огляделся: — Кстати, а где он?
Я пожал плечами.
— Я его отпустил. Не хотел стрелять в еще одного.
Мы постояли молча. Где-то далеко завыли сирены. Я устало зажмурился, подставив лицо теплым лучам солнца.
Очень не хотелось оставаться здесь. Хотелось уехать отсюда. Впереди была лишь унылая развязка. Длинные объяснения с людьми, которые не принимают простых фактов, потому что простые факты могут показать, какие эти люди дураки. Длинные цепи лжи держатся на незнании других людей.
— Так кто же убил Юлле Боммера? — спросил Тарн. — Ты? Ведь ты действовал так неуклюже. Бертцер? Ведь он был слишком любопытен. Роланд Ханссон? Ведь он испугался. Или Густав Далль? Ведь он не мог позволить, чтобы у него на пути встал такой незначительный человек, как Юлле.
Я плюнул в сторону светлоглазого ирландца, лежавшего на гравии.
— Вот кто убил Юлле Боммера, — сказал я.
— А кто его туда доставил?
— Ролле Ханссон, — сказал я. — Ролле Ханссон все спланировал. Ему нужен был специалист по броневикам, а в ИРА их много.
Сирены звучали все ближе. Почему они так торопятся? Ведь все уже кончено, пришло к завершению, осталось в прошлом. А какие-то неуклюжие легавые упирают палец в кнопку и выдрючиваются вовсю.
— Может, лучше дать легавым успокоительное? — сказал я.
Тарн меня не слышал.
— Зачем ты все это натворил? Зачем ты действовал так чертовски жестко?
Зверь обтер ирландцу лицо и дал ему воды. Кнаппен их фотографировал. Янне, улыбаясь, похлопывал по денежным мешкам в багажнике «вольво».
— Да наплюй ты на них! — крикнул я ему. — Ты и так немало загреб — ведь «Утренняя газета» котируется по сто шестьдесят восемь крон.
Потом я повернулся к Тарну.
— А затем, что я хотел знать истину, — сказал я.
— Истину? — Тарн захохотал. — Полную истину? Точный анализ всех относящихся к этому фактов, на все сто процентов?
— Ну!
— Никакой истины не существует. Есть только различные толкования того, что произошло. То толкование, которое подходит самым сильным и влиятельным, становится в конце концов общепринятым. Всегда в конце концов.
Он достал из кармана пачку сигарет. Движения были сердитые, порывистые.
— Тарн, успокойся.
— Знаешь, что такое истина в «Утренней газете»? — Он наставил на меня сигарету. — Так вот, это все, что подтверждает предрассудки читателей. Все, что дает этим чертям утешение. Все, что убаюкивает их, внушая ощущение безопасности. Все, что обеспечивает им алиби в ситуации, когда они пальцем о палец не ударили, чтобы как-то улучшить эту самую ситуацию. Вот это и есть истина в «Утренней газете». Это называется объективной журналистикой, беспристрастной, нейтральной, деловой журналистикой.
— Успокойся, — снова сказал я.
Но я знал, что именно его злит. Завтра я буду читать в «Утренней газете» то, что он напишет, читать и смеяться. Это его и злит.
— Тетушкина журналистика! — уже кричал он, перекрывая сирены. — Низкая интеллектуальная, но высокая каудальная мобильность!
— Что такое каудальная?
— Это из латыни, — отрезал Тарн. — Кауда означает хвост.
Они подъехали и поднялись на бугор — впереди полицейские, за ними «скорая» из аэропорта. Полицейская машина ехала по гравию медленно и остановилась, уступая место «скорой помощи». Двое полицейских вылезли из автомобиля.
Оба в черных кожаных куртках, в черных перчатках. На лицах профессиональное выражение — мрачная серьезность и полное отсутствие интереса к чему бы то ни было. Они думают, что это внушает уважение.
Пистолеты свои они держали наготове.
— Боже милостивый, — сказал я.
Зверь громко рассмеялся. Зубы вызывающе сверкали в черной бороде. Кнаппен ухмыльнулся и поднял камеру.
Тарн направился к обоим полицейским. Он указал на ирландца:
— Этот человек ранен...
— Стой! Не двигаться!
На Тарна нацелились два пистолета. Он растерянно остановился и медленно поднял руки.
— Но я журналист из «Утренней газеты»...
— Насрать нам на это, будь ты хоть сам Бог-отец. Не двигаться!
Это крикнул старший из полицейских, тот, у которого на кожаной куртке больше знаков различия. Высокого роста, с широким лицом, тонкими губами и маленькими глазками.
«Скорая помощь» остановилась. Два одетых в белое парня не решались выйти наружу.
— Не смешите людей, — сказал Тарн. — Забирайте двух задержанных грабителей. Того, что лежит, надо отправить в больницу.
Большой полицейский подошел вплотную к Тарну. Свой пистолет он держал дулом вверх.
— Заткнись, — негромко сказал он. — Никакие журналисты-сволочи тут командовать не будут. — И вдруг улыбнулся: — Кстати, от тебя пахнет алкоголем.
Тарн подобрал губы. Я видел, что Кнаппен все еще снимает.
Большой полицейский медленно обернулся.
— Так, — сказал он, осознавая ситуацию. И указал пистолетом на Зверя: — А что тут делает этот?
Я уже не мог сдерживаться.
— Ты хочешь сказать — этот черномазый?
Зверь захохотал, широко и весело.
Внезапно второй полицейский вскрикнул:
— Он вооружен!
Оба пистолета уставились на Зверя. Большой полицейский рухнул на корточки. Второй укрылся за автомобилем.
— Не двигайся, Зверь! — сказал я. — Стой совершенно спокойно. Эти бабы начнут стрелять, если ты хотя бы моргнешь.
Большой полицейский повернул голову и посмотрел на меня долгим взглядом. Зверь пожал плечами, улыбаясь, и медленно поднял руки вверх.
— Ты, заткнись, — сказал мне большой полицейский.
— Это не тебе решать, — сказал я.
Он неуклюже поднялся и направился к Зверю. Обошел вокруг него, протянул руку и вытащил большой браунинг. Не торопясь, засунул его в карман, а потом и свое оружие в кобуру. А затем вытащил дубинку и замахнулся.
— Зверь! — закричал я. Но и камеру успел поднять.
У большого полицейского не было ни малейшего шанса. Дубинка рассекла воздух. Зверь пригнулся, расставив ноги, ухватил его за штанину у щиколотки.
Полицейский грохнулся о землю так, что у него перехватило дыхание.
Я обежал полицейскую машину и встал перед вторым.
— А ну, убери пистолет, — сказал я. — Спрячь его, быстро!
Тарн в развевающемся плаще промелькнул позади меня. Он втиснулся между Зверем и большим полицейским.
— Кончай свои штучки, — сказал он блюстителю порядка. — Немедленно. Или вылетишь из полиции, не позднее чем через полгода, я тебе это обещаю.
Кнаппен снимал сразу несколькими аппаратами. Я осклабился и тоже снял всю эту сцену. На дороге послышались новые сирены.
— Наконец-то, — сказал Янне. — Теперь, может, явится настоящая полиция.
Дождь выплескивался из водосточных труб старого дома Джоан Боммер. Я глядел на это, сидя у окна на кухне, полусонный от усталости и виски, что стояло передо мной.
Зверь улыбался — в улыбке участвовали и белые зубы, и его живые глаза. Он улыбался все время, когда в кухне была Кристина Боммер. Выглядел он как пират — пластырь у одного глаза, свежие синяки и нахальная улыбка.
— Ну и судьба! — спокойно сказала Джоан Боммер. — Погибнуть от руки какого-то помешавшегося на убийствах ирландца.
Она сидела прямо и аккуратно на своем хрупком стуле. Дым ее сигареты, колеблясь, уходил к потолку.
— Такое могло бы случиться у меня дома, на Энглси, в Англии. — Она чуть улыбнулась. — Но не в Таллькруген.
Кристина Боммер раздраженно грохотала чашками и тарелками, убирая со стола.
— Я считаю, что вы все равно должны заявить в полицию, — громко сказала она.
Она была так непохожа на свою невозмутимую, добрую маму. Я пощупал пальцами свои губы — они распухли, но уже по-новому.
— Понимаешь, нам накостыляли по дороге в полицейский участок, — сказал я. — Мы бы, может, и написали заявление, если бы Тарн нас поддержал. А он говорил, что так нам, мол, и надо.
Зверь пожал плечами, по-прежнему улыбаясь. Его глаза сияли жизнью и радостью.
— Не играет никакой рояли, — заявил он.
— Слушай, хватит этих выдумок, — предупредил я. — Люди говорят «роли».
Джоан Боммер вздохнула. Она медленно погладила свои седые волосы, неторопливо поправила какой-то локон. До слез все же было явно недалеко.
— Ну, нам пора уходить, — сказал я.
Она вежливо улыбнулась:
— Уже поздно. Вы можете сегодня переночевать здесь.
Кристина Боммер у мойки загрохотала посудой, как злая непогода с громом и молнией.
— Но, darling...
— Мама, ты же слышала, они хотят уходить!
Я поднялся.
Зверь осторожно соскользнул со стула, озадаченный и удивленный. Я поклонился Джоан Боммер, а Зверь легонько поцеловал ее в обе щеки. Мы вышли из кухни на веранду, где дождь колотил по железной крыше.
Кристина Боммер вышла вслед за нами, с кухонным полотенцем в руках. Она прикрыла дверь и яростно обернулась ко мне.
— Я тебе не давала никаких полномочий вершить какое-то там самовольное правосудие! — рявкнула она.
Я пригнулся и поджал больные губы, чтобы не отвечать ничего.
— Ты сделал этого несчастного человека инвалидом! Ты искалечил его жизнь! Ты его кастрировал и самодовольно считаешь, что действовал правильно!
Полотенце взлетело к ее лицу — она вытирала слезы, катившиеся по красным от злости щекам.
— Так вот знай, — громко и с расстановкой сказала она. — Я тебе никаких полномочий не давала. Я в такие игры не играю. Помни об этом, когда будешь хвастаться своей ловкостью.
Зверь смотрел на меня, разинув рот. Он просто не знал, что делать. Таким я видел его впервые.
— Ты такое же животное, как и они, — она почти кричала. — Как и тот, и полицейские, про которых ты думаешь, что с ними борешься. Ты такой же — бесчувственный, холодный и ограниченный.
Она заплакала, уткнув лицо в полотенце. Зверь посмотрел на меня.
— Так уж получилось, — сказал я. — Такая уж у меня получилась жизнь.
Но она меня не слышала. Она плакала вовсю.
— Важно не то, кто ты такой, — сказал я. — Важно — на чьей ты стороне.
Она мотнула головой, рыдая от бессилия. Не обо мне она плакала. Она плакала о своем отце. Умереть можно очень по-разному, но результат всегда один. Но такая смерть, как у Юлле, — это мерзость, ведь такая смерть показывает, как ничтожно мало стоит жизнь человека.
Зверь поморщился с неудовольствием.
— Consolala, — сказал я ему.
Да, это утешение ей сейчас было необходимо.
Закрывая за собой дверь и выходя под дождь, я видел, как он обнимает ее, гладит волосы, что-то говорит.
Я медленно пошел к машине. Дождь был холодный, и мои волосы быстро намокли, я чувствовал, как вода течет за воротник, но только тряс головой и зажмуривался.
Ждать Зверя пришлось долго. Он прибежал, делая большие прыжки через лужи.
Мы ехали домой, в Старый город. «Пежо» довольно мурлыкал, рассекая холодный влажный воздух ночи. Дворники хлопотливо проясняли темную сцену города, открывавшуюся перед нами.
— Ты в нее влю′блен, — сказал Зверь.
— Влюблён, — сказал я.
Он не ответил. Сидел рядом со мной, глядя перед собой на дорогу.
— Ты тоже, — сказал я.
На автостраде мы ехали прямо по глубоким лужам. Руль порой дергался в руках Зверя, но он мягко гасил эти рывки.
— Приятно было бы жить вместе с какой-нибудь женщиной, — сказал я. — Женщиной, которая умеет смеяться и ругаться, ссориться, и любить, и драться. Женщиной, которая ведет себя честно, все время. Женщиной, которой посмеет довериться даже такой маленький напуганный человек, как я. Женщиной, похожей на Кристину Боммер.
Я увидел, что он улыбнулся в темноте.
— Но она меня не выносит, — добавил я.
Мы ехали молча почти до самого моста у Сканстулль. «Глобус»начинал обретать форму.
— Так что я несчастен в любви, — сказал я.
Это прозвучало так глупо, что мы оба фыркнули. В любви нельзя быть несчастным. Любовь получают и любовь дают. Несчастье постигает тех, кто хочет только иметь, и тех, кто только берет.
— Я думаю, — сказал я, — что она достойна того из нас, кто красивее, благороднее, надежнее, моложе и добрее. То есть ей нужен ты.
Он опять улыбнулся. Он долго улыбался, не говоря ничего, пока мы не въехали в тоннель на Сёдермальм.
— Послушай... — начал он, — как ты думаешь... мог бы ты... когда она с нами... мог бы ты называть меня Рикардо? А не Зверем?
Я кивнул и вздохнул.
— Зверь, старый ты guerrillero.Я буду называть тебя Гориллой!
Мы поставили машину на Риддархольмен и побежали сквозь дождь к Стура-Нюгатан. На полдороге, в подъезде Верховного суда на Мункбрун, мы передохнули, промокшие до нитки.
— Послушай, Зверь, — сказал я, стряхивая капли с волос, — а где мы раздобудем деньги для твоей сестры?