Хатха-ежику было не больше шестнадцати лет, когда он впервые пережил свою непосредственную связь с Богом. Он даже паспорт получить не успел. Бог внятно объяснил хатха-ежику, что они с ним представляют собой единое целое и чтобы хатха-ежик больше не морочил себе голову всякой ерундой.
“Ты под ерундой что имеешь в виду?” — на всякий случай спросил хатха-ежик и Бог ответил: “Да все, что угодно!”
Этот случай весьма расстроил хатха-ежика, потому что у него были на этот счет свои планы, выстроенные с такой тщательностью и аккуратностью, что любо-дорого посмотреть. Помимо всего прочего, он планировал практиковать практики и медитировать медитации лет этак до тридцати, чтобы потом неожиданно просветлеть и прожить остаток жизни, стуча палкой по горбам тупых, но преданных учеников. Теперь же он просто-напросто растерялся. Ему всего шестнадцать лет, а уже финиш.
“Что же мне теперь делать-то?!” — озадаченно думал хатха-ежик, почесывая свою лысую кришнаитскую репу. Просветление оказалось настолько бесполезной штуковиной, что было очень сложно придумать, куда его можно приткнуть. Друзьям и родным о случившемся хатха-ежик предпочел не распространяться, чтобы не было проблем. Учиться запредельной мудрости к нему никто не шел, а учить народ по собственной инициативе ему как-то в голову не приходило, потому что он не мог себе представить, кому это может быть нужно. Хатха-ежик видел, что все его бывшие кореша-медитаторы и остальные знакомые бхагаваты занимаются эзотерической петрушкой только потому, что лишь такой вид социальной занятости вносит разнообразие в их субботы и воскресенья, и если людям это интересно, то по какой причине я должен отрывать их от этих делов? Со своей стороны хатха-ежику наскучила его родная секта и он обломался ходить на сатсанги, наивно полагая, что таким образом ему удастся просто слинять с духовного пути. Но через две недели пара встревоженных судьбой заблудшей овцы братьев завалила с прасадом к нему на хату и брат, который был постарше, без обиняков спросил хатха-ежика: “А ты знаешь, что Господь Кришна любит тебя, не смотря ни на что?” и на этот вопрос хатха-ежику пришлось смущенно ответить: “Идите вы на хер со своим Господом, мужики. Я вернусь в вашу тусовку только при условии, если вы мне от армии поможете закосить”. Братья задумчиво проглотили ими же принесенный прасад и один из них даже подумал, не собираются ли их шантажировать, но хатха-ежику было сказано следующее: “А ты помнишь, как Господь Кришна повелел Арджуне идти и сражаться?” — и хатха-ежик понял, что лучше ему пойти в армию, чем петь бхаджаны с тормозами.
В армии хатха-ежик не столько служил, сколько удивлялся. Самое первое, что его удивило, была крепость его черепной коробки, об которую гнулись алюминиевые фляги и ломались табуретки. Первые полгода службы состояние легкого сотрясения мозга не покидало хатха-ежика и постепенно он даже привык. Все, кто его видел, начинали догадываться, что он наркоман. А однажды его командир роты во время разговора с начальником караула о том, что “в армии такой бардак только потому, что всем все по хуй”, внезапно обернулся к хатха-ежику и спросил: “Ну, признайся, Ежов, тебе же все по хуй здесь, правда?”, на что хатха-ежик честно ответил: “Конечно товарищ капитан, мне все это по хуй”, после чего товарищ капитан сначала побледнел, потом покраснел, а потом обращаясь к старшему тревожному, процедил сквозь зубы: “Надеюсь, сержант, вы знаете, что делать с этим солдатом?” и старший тревожный, ответив так точно тов. капитан, после ухода капитана лениво прокомментировал случившееся: “Молодец, Ежов, так его и надо, потому что он — никто”, а хатха-ежик подумал, что это довольно странно, как такое говно, как их командир роты, может быть никем? “А я тогда кто?!” — изумился хатха-ежик.
Вернувшись из армии, он не стал искать работу, а стал собирать пустые бутылки, потому что оказалось, что вырученных денег хватает не только на хлеб, но и на масло. Он подружился с местными бомжами, которые вначале отпиздили его за то, что он собирает бутылки на чужой территории, но потом стали дружно уважать за невиданный доселе уровень похуизма, о котором хатха-ежик шепотом говорил: “Вообще-то, это просветление, только вы никому не говорите, ага?” В бомжах ему больше всего нравилось то, что они могут морочить себе все, что угодно, но только не голову.
Таким образом, хатха-ежик стал совершенно бесполезен для общества. Это могло продолжаться сколько угодно, если бы однажды он не встретил девушку по имени Инесса, которая работала на стройке маляром-штукатуром и была там весьма популярна под псевдонимом Толстая Мышь. Им не понадобилось времени для того, чтобы понять, что они являются двумя половинками одной души. Перво-наперво Инесса сообщила хатха-ежику все, что она думает о таком дегенерате, как он, а хатха-ежик заверил ее в ответ, что ему абсолютно по барабану, что она думает и думает ли она вообще, так как барышни ее нежного возраста редко обладают подобными способностями.
Когда Инесса узнала, что хатха-ежик, помимо всего прочего, еще и просветленный, она стала доставать его, чтобы он организовал свою секту, и не отъебалась, пока он не дал ей честное пионерское, что так и сделает, но не сейчас, конечно, а недельки через две, а лучше — через месяц или, что вообще уже хорошо, через полгода или год.
На первую лекцию хатха-ежика пришло довольно много народу с пухнущими от всякой дури мозгами, потому что на афишах, которые Инесса расклеила по всему их мухосранску, крупными буквами было начертано: “ХУЙ ВАМ, А НЕ ПРОСВЕТЛЕНИЕ!!!” Хатха-ежик в новых тапках вышел на сцену бывшего клуба юных техников и, поглядев на потолок, решил, что все-таки нужно что-нибудь сказать, а то неудобно получится.
“Вы, наверное, все ебанутые, — сказал он наконец, — иначе я никак не могу объяснить тот факт, что вы сюда пришли. Скорее всего, вам чего-то нужно, а что — вы и сами не знаете, потому что, если бы знали, то пошли бы туда, где это дают, а не сюда. Лично у меня ничего нет. Есть только десять рублей, которые я получил за бутылки, собранные сегодня утром, но их я вам не отдам. Наоборот, это я намерен качать из вас бабки, потому что Инесса уболтала меня сколотить свою секту. Дело в том, что я просветленный, а Инесса настолько ебанутая, что у нее в голове не укладывается, как это так — просветленный и без секты?! Короче, сейчас она пройдет по рядам и всем вам раздаст бланки, которые вы должны заполнить, чтобы стать членами нашей секты. Стоимость одного бланка пятнадцать рублей. Желающие накопить больше благих заслуг, ведущих к просветлению уже в этой жизни, могут купить сразу два бланка или три, а поскольку дело это добровольное…”
“А если я куплю ВСЕ бланки?” — раздался жлобский голос из зала
“Лично вам, — ответил хатха-ежик, — я посоветовал бы устранить из своего лексикона все эти если бы да кабы. Сначала купите, а потом увидите, что будет”
“А можно узнать, — спросил другой голос, — какие практики мы будем делать для достижения просветления? То есть — что мы будем делать?”
“Ничего! — хатха-ежик удивленно вытаращился на вопрошающего. — Я же с вас бабки беру! А вы еще хотите, чтобы вас заставляли что-то практиковать?!”
“Мы ничего не будем делать и на нас просто так снизойдет просветление?!” — изумленно уточнили из зала.
“Да ебал я вас в рот с вашим просветлением! — рассердился хатха-ежик. — Мне-то откуда об этом знать?”
После этих слов большая половина присутствующих получила просветление автоматически и, нужно сказать, сатори оказало на сангху тяжелое впечатление. Они стали лихорадочно покупать бланки, стараясь брать не меньше трех штук, и хатха-ежик немного успокоился.
“Секта, — почти ласково сказал он, — ничего общего с просветлением не имеет и иметь не может даже теоретически, о чем мы довольно внятно намекнули в тексте афиши, благодаря которой все вы здесь сегодня так замечательно колбаситесь. Главная задача любой секты — не позволить ее просветленному основателю опуститься до зарабатывания себе на жизнь собственным трудом…”
После этих слов просветление накрыло с головой и вторую половину собравшихся, поэтому через несколько минут все сидели, сжимая в руках по три-четыре заветных бланка.
“Вы должны вписать сюда свое полное Ф.И.О., - рассказывал хатха-ежик, — и полный домашний адрес с индексом и телефоном, если таковой имеется, что бы мы с Инессой могли собирать вас каждый раз, когда у нас закончатся деньги и будут нужны новые. А чтобы вам не приходилось все время заполнять бланки, мы будем продавать вам те, которые вы заполняете сейчас, это сэкономит нам массу времени, вы согласны?”
“Можно я задам вопрос? — единственный из всех собравшихся человек, не получивший просветления, поднялся со своего места. — Какова вероятность того, что мое смутное ощущение, будто вы дурите нас и издеваетесь над нами, соответствует истине?”
Хатха-ежик взял в руку табуретку, на которой только что сидел, и, потрясая ею в воздухе, спросил, какова вероятность того, что черепная коробка вопрошающего не проломится при контакте с этой табуреткой?
После этих слов просветление получил не только вопрошающий, но даже и Инесса, что заставило ее прервать на пару секунд пересчитывание собранного бабла.
Уходить не хотел никто — у всех в глазах стояли слезы от переполнявшей их нежности к друг другу и преданности к хатха-ежику, поэтому ему пришлось взяться за табуретку снова и вскоре вся тусовка бросилась к выходу.
“Помните! — напутствовал их хатха-ежик на прощанье. — В следующий раз живым отсюда не выйдет никто!”
Когда помещение опустело, он подошел к Инессе, поправил ей прическу, чмокнул в нос и спросил: “Ну, что, теперь-то твоя душенька довольна?” — а затем, глядя в ее бездонные голубые глаза, подумал так громко и отчетливо, что услышала даже она: “Чего ни сделаешь ради любимой женщины!”