Колдуна в деревне никто не любил, а пару раз даже попытались проломить ему голову топором, но, убедившись, что человек этот совсем дремучий и законам физики не подчиняется, на него плюнули и с тех пор старались не замечать. Звали его очень просто — Самойлов, но вместе с этим и очень редко, потому что звать колдуна было некуда. Болезни он лечить или не умел, или не хотел, а может и просто не понимал, зачем это нужно. Также не было замечено никакого влияния с его стороны ни на урожай, ни на удои молока. Родов он не принимал принципиально и приворотных зелий не готовил.

Жил колдун в заброшенном здании хлебного магазина — так как хлеб в деревню перестали привозить еще двадцать лет назад, то и магазин оказался никому не нужной недвижимостью, поэтому когда колдун сшиб с двери насквозь проржавленный замок и сделал это место замкнутой средой своего обитания, никто возражать не стал. В кратковременный период охоты на колдуна там, конечно, регулярно били стекла, но колдун забил окна досками, а после все улеглось само собой.

Появился колдун в деревне довольно необычно. Его привезли на черной волге двое в штатском, вежливо вытащили его за подмышки из машины, аккуратно поставили на пыльную дорогу и, недоверчиво перекрестившись, сразу же уехали в неизвестном направлении. Постояв на дороге минут двадцать как бы в прострации, колдун решил сменить позу и сел на землю. Деревенские сразу же поняли, что с ним что-то не так, потому что просидел он на дороге ровно двое суток, пока об него не разбился насмерть пьяный тракторист, который каким-то образом не заметил сидящего колдуна и врезался в него на полной скорости. Правда, “полная скорость” была не так уж и велика, но тракторист, сильно стукнувшись обо что-то в кабине, получил разрыв своей проспиртованной печени и за ночь дал дуба. Родственники покойного стали обстреливать колдуна из охотничьих ружей и только это заставило его покинуть облюбованное место на дороге. Между прочим, именно на этом месте через полгода сломала ногу баба Тоня, “случайно” споткнувшись. По этому поводу между дедами-близнецами Иваном Спиридоновичем и Павлом Спиридоновичем произошел замечательный диалог:

— Знаем мы эти “случайно”, — сказал Иван Спиридонович.

— А ты не ходи, где не просют, — ответил, следуя какой-то своей логике, Павел Спиридонович.

Когда же последний враг колдуна при попытке поджечь его обитель внезапно сошел с ума, оба Спиридоновича ничего не сказали и лишь многозначительно переглянулись.

Про непонятного Самойлова даже напечатали заметку в “Сельских ведомостях” (автором была баба Тоня, которая подписалась изящным псевдонимом Кристина Агатти), но все сочли это за обычную утку и никакой реакции не последовало. Со временем же всем стало ясно, что колдун Самойлов — существо относительно безобидное, как оголенный провод, ты его не трогай и он не причинит тебе хлопот, поэтому его старались не только не замечать, но даже и не говорить о нем. Со своей стороны Самойлов также не предпринимал никаких попыток контакта. Только однажды он пришел к избе Спиридоновичей, на крыльце которой те имели обыкновение сидеть, и зачем-то купил у них мешок угля. Тогда только они узнали, что колдуна зовут Самойловым и что он рак по гороскопу, что те двое в штатском, которые его привезли, были мудаками и что в деревне колдуну вполне нравится — никто не тестирует его на предмет реакции на лазерное, радиоактивное и другие излучения, что колдун окончил железнодорожный техникум в Воронеже и что у Павла Спиридоновича почки ни к черту не годятся. После этого колдун снова заперся у себя в магазине и не выходил оттуда несколько лет.

Далее в наше повествование вторгается очень беспокойная и замечательная особа по имени Павитра, урожденная Ольга. Когда была мода получать через интернет ошевскую саньясу, она написала запрос и ее окрестили Ма Прем Павитрой, что значит Божественная Чистота. Насчет чистоты я не знаю — лично у меня сложилось впечатление, что она слегка помешана на тантрическом сексе и питает склонность к дешевым психологическим эффектам. Но, по крайней мере, манипулировать людьми она умела в совершенстве. Когда я с ней познакомился, она с мужем организовывала у нас в Мухосранске буддийскую общину Дзогчен. С мужем они выглядели очень впечатляюще — он был очень маленький, с виду — лет пятнадцать (на самом деле — около тридцати), а она — большая, толстая, как раз на том рубеже, где стирается граница между “толстая” и “жирная”, однако при всем при этом у нее были чистое лицо и живые глаза и двигалась она для своей комплекции неестественно энергично, словно жир только прибавлял ей сил. Ее муж был выходцем из какого-то буддийского монастыря в Крыму, где его научили всевозможным чудесам концентрации, свидетелем которых я был лично. Нарушив монашеский обет, он не устоял перед соблазном и женился на Павитре. Их гуру был какой-то Напхай Торбу Ринпоче, и чувствовалось, что с ними действительно пребывает мистическое буддийское благословение — даже номер их квартиры был — честное слово! — 108. Короче говоря, я запомнил Павитру вот почему. Когда я пришел к ней с мужем в дом первый раз, она прямо с порога попросила вынести меня мусорное ведро. Я вынес, что тут такого. Но на следующий день ситуация повторилась. Правда, я уже разулся, когда она меня попросила вынести это чертово ведро, и сказал: “А я уже разулся!”, на что получил любезный ответ: “Так обуйся”. Я вынес ведро, но там на дне остался какой-то ошметок газеты, при виде которого Павитра укоризненно покачала головой и предложила мне попробовать еще раз. Вскипев, я понял, что такой духовный человек, как я, попросту не имеет права затевать истерику из-за какого-то ведра, тем более, что народу собралось предостаточно. Когда я вынес ведро повторно и с глупой улыбкой объяснил одной подруге, что вот, мол, пожинаю плоды дурной кармы, она ласково улыбнулась и возразила: “Да нет, тебя просто поимели!”. В общем, это был не последний раз, когда мне пришлось выносить это ведро. Потом мы стали заниматься всякими штуками с психикой, доводя себя до сущего безобразия, в результате чего я вдруг перестал принимать что-либо на свой счет. Павитра время от времени пыталась на меня наезжать, но, убедившись, что нечто произошло, прижала меня грудью к стене и без обиняков спросила: “Так ты уже не обижаешься на меня?”. После этого я некоторое время чувствовал огромную благодарность за ее материнскую заботу обо мне. Позже ее муж рассказывал, что когда Павитра приезжала к нему в монастырь, она всем там давала просраться, и ее даже не хотели оттуда отпускать — монахи оказались людьми понимающими и сразу смекнули, что Павитра — живое воплощение матери Кали.

Но наша история произошла несколькими годами ранее, когда Павитра была еще просто Олей, весила на пяток килограммов меньше и знать не знала никакого мужа-буддиста. В то время в Мухосранске свирепствовала секта совершенно непонятного чувака по имени Саша Ежов, в результате чего многим срывало крышу и они начинали совершать асоциальные поступки. Их вдруг прорубало, что все это туфта и что надо делать только то, что хочется, а хотелось им вещей странных и неукладывающихся в головы членов их семей. Впрочем, какая может быть голова у члена — только головка, а в головку мало что уместится. Перво-наперво, Оля влюбилась в Ежова, но тот уже был женат, поэтому на этом фронте ей ничего не светило. Тогда она решила использовать все шансы на пребывание рядом с ним, а для этого приходилось принимать участие во всех нечеловеческих практиках, которые устраивал Ежов и которых чуралась даже его собственная жена. Когда у Оли стало плохо с головой в результате этих практик, Ежов откровенно послал ее на хуй, чтобы она пришла в себя хоть немного. Но внять его совету она не могла и вместо этого договорилась с группой йогов-энтузиастов поехать на лето в одну глухую деревеньку в полуторатысячах километров от Мухосранска, чтобы провести там темный ритрит. Железнодорожная ветка проходила на весьма солидном расстоянии от пункта назначения — туда нужно было добираться на гипотетических попутках, которые там сроду не ходили. Оле, которая задержалась в городе по делам, пришлось добираться в одиночку. То ли по причине своей съезжающей крыши, то ли просто по случайности, она перепутала и станцию, и направление, в результате чего окончательно и безнадежно заблудилась. Позже она любила рассказывать, как, пробираясь через лес, она нещадно вытаптывала гектары галлюциногенных грибов и телепатически общалась с зайцами. Как бы то ни было, ближайший населенный пункт, который она ошибочно приняла за конечную цель своего путешествия, оказался той самой деревней, где уже несколько лет жил в развалинах хлебного магазина колдун Самойлов и писала газетные заметки Кристина Агатти, урожденная баба Тоня.

В тот день вся деревня отмечала священный языческий праздник в честь бога Первача. Это означало, что целую неделю накануне во всех домах гнали самогон, а сегодня ужирались им до состояния неорганических существ. Во всей деревне было только два трезвенника-язвенника — Иван Спиридонович и Павел Спиридонович, и Оля, бегло осмотрев окрестную ноосферу, также в этом убедилась. У нее были некоторые затруднения с тем, чтобы расспросить о своих товарищах, потому что ей не приходило в голову, как их обозначить, чтобы старцы поняли, о чем идет речь. На вопрос, не появлялось ли в деревне каких-нибудь “странных” людей в последнее время, оба близнеца синхронно простерли свои длани со скрюченными указательными пальцами в сторону одинокой берлоги Самойлова.

Когда Оля вошла в хлебный магазин, Самойлова она заметила не сразу — он сидел, вытянув ноги, на кафельном полу между стойкой продавца и хлебными полками, и только потом Оле пришло в голову, что он находится в этом положении не первый год. На мертвеца он похож не был, потому что кожа у него была румяная и теплая на ощупь, хотя дышал колдун совершенно незаметно. Очень долго они молча сидели друг против друга, но в конце концов Оля догадалась, что так может продолжаться до бесконечности.

— Вы кто? — вежливо спросила она ломающимся голосом, нисколько не надеясь получить какой-либо ответ. Она скорее разговаривала сама с собою, но ради приличия обратилась к колдуну, который хотя и находился в непонятке, но все-таки был единственным одушевленным предметом в помещении.

— Самойлов, — неожиданно ответил колдун. При мысли, что все это время он прекрасно воспринимал происходящее, Оле стало нехорошо.

— В каком смысле? — решилась уточнить она.

— Транссферный передатчик, — отрекомендовался Самойлов точнее. — Связующее звено между так называемыми сферами сознания.

— Типа телефона? — догадалась Оля.

— Скорее, типа Самойлова, — возразил Самойлов. — Связующее звено. Между. Так называемыми. Сферами. Сознания. Промежуток. Зодиакальная модификация — Рак. Так понятно? Хорошо. Я понял — непонятно.

Оля благодарно кивнула головой.

— Тогда перейдем к делу, — принял решение Самойлов. — Какое у тебя дело? Хорошо. Я понял — никакого. Нет, так совсем невозможно, у тебя не голова, а мусорное ведро. Убери это совсем. Так понятно? Чтобы больше этого не было. Хорошо. Я понял — непонятно. Тогда перейдем к решению проблемы. Какая у тебя проблема? Хорошо. Я понял — дезориентация в пространстве, времени и сознании. Это не проблема, так понятно? Это — три проблемы. Следует решать что-то одно, а потом переходить к следующей задаче. Какую проблему ты хочешь решать? Хорошо. Я понял — не знаешь. Исходя из того, что дезориентация сознания является исходной проблемой, а дезориентация во времени и пространстве — производными от нее, принимаю на себя ответственность самостоятельно выбрать алгоритм решения задачи. Начнем с дезориентации сознания — это логично.

Слушая этот монолог, Оля остервенело щипала себя за руку. Ей стало ясно, что Самойлов — это просто еще один глюк, и в подтверждение ее догадки колдун вдруг оставил свою статичную позу под прилавком и, решительно вскочив на ноги, стал мерить шагами пространство магазина.

— Догадка верная лишь отчасти! — назидательно изрек он. — Если глюк, то не твой и не более, чем ты сама. Однако это все лирика. Чем я намерен сегодня с тобой заняться. Знаешь ты это или нет, но существует издревле такая традиция, которая называется Дзогчен. Суть этой традиции предельно проста. Человеческий ум там рассматривается в качестве обыкновенного мусорного ведра. Практика дзогчен — это практика естественного ума или изначального состояния, а в изначальном состоянии мусорное ведро лишено мусора. Так понятно? Хорошо. Итак, то, что сейчас происходит, в традиции Дзогчен принято обозначать как “непосредственное введение”. Проще говоря, мы будем очищать твой ум, как это делают с мусорным ведром. А как это делают с мусорным ведром?

— Его переворачивают, — догадалась Оля.

— Действительно, — согласился колдун. — Но не приходило ли тебе в голову, что мусорное ведро является чистым даже тогда, когда оно с горой наполнено помоями? Хорошо. Я понял — не приходило. Тогда скажи мне, из чего делают обыкновенно мусорные ведра?

— Да мало ли… Из пластмассы, например.

— Когда ты наполняешь пластмассовое мусорное ведро всяким говном, становится ли оно от этого менее пластмассовым, смешиваясь с помоями, или пластмасса остается пластмассой, а говно — говном, потому что они изначально не имеют ничего общего?

— А вот у Кришнамурти написано, — возразила грамотная Оля, — что сознание равно своему содержанию.

— Это не у Кришнамурти написано, — холодно ответил Самойлов, — это у тебя в голове пропечатано, но мы же договорились, что твоя голова — это мусорное ведро. А все, что находится в мусорном ведре, мы договорились выбрасывать. Так понятно?

— Но ум и мысль субстанционально тождественны! — чуть не плача, закричала Оля. — Природа ума не может быть дуальной, потому что… потому что…

— Только природа ума и является дуальной, девочка, — ласково погрозил ей пальцем Самойлов. — Если бы не эта природа ума, у нас бы не было проблемы, которую мы сейчас решаем, а проблема эта и есть твой ум! Ты пойми, что дуальность и недуальность — это всего лишь рабочие концепции, с помощью которых мы пытаемся так или иначе очистить наше мусорное ведро. В действительности ни одна из этих концепций не соответствует истине, потому что истине соответствуют обе эти концепции одновременно. Если ты можешь не опираться на концепции и войти в реальный ум без их помощи, тебе больше не нужно ни о чем думать. Как сказала одна монахиня — ни говна, ни ведра. Или как сказал бодхисаттва Авалокитешвара — ушедшее, ушедшее за пределы ухода и ушедшее за пределы этих пределов, сознание да пребудет! Так понятно?

— Ну, не очень… если честно, — призналась Оля.

— Да не будь ты такой тупой сукой!.. — вдруг заорал Самойлов.

— Не ори на меня, мудак! — взвилась Оля.

— А ты не тормози!

— Да пошел ты на хуй, понял?

— А ты меня на понял не бери! Дура ебанутая! Если ты даже праджняпарамиту не понимаешь, как с тобой вообще можно разговаривать?!

— Хули ты пиздишь? Не хочешь — не разговаривай, больно надо… Промежуток, блядь, транс… трансформер хуев…

То, что произошло дальше, лично у меня вызывает, по меньшей мере, сомнение, однако я готов поверить, что колдун обиделся на эти слова. По олиной легенде, которую она всем рассказывает, Самойлов с криком: “Это я-то трансформер?!” неожиданно преобразился в какое-то непонятное чудовище и, прыгнув на Олю, одним махом отгрыз ей башку. Когда я задал ей вопрос, каким образом она вернула себе голову, она в своей обычной манере просто ответила:

— А я и не вернула. С тех пор так и хожу — без головы.

— Но я-то вижу совсем другое, — ехидно возразил я ей.

— А это тебя глючит, — объяснила она. — что совсем неудивительно, ведь у тебя не голова, а мусорное ведро.

Я так и не нашелся, что ей на это ответить. Что совсем неудивительно.