— Прошло уже десять дней. Десять! — Лина вся извелась. У нее больше не осталось ни сил, ни слез. Глаза поблекли, словно женщина выплакала их до самого дна, в волосах нитями паутины легла седина, лоб пересекли глубокие морщины. И вообще, глядя на нее могло показаться, что минуло не десять дней, а десять лет, так сильно она постарела.

Женщина с трудом стояла на ногах и если бы не муж, поддерживавший ее за локоть и внимательно следивший за каждым неуверенным, нетвердым движением, давно бы упала.

— Постарайся не думать об этом, — Лигрен и сам понимал, что дает совет, которому невозможно следовать. Но что еще он мог? Лекарь не понимал причину этого сна, он уже начал сомневаться, а спят ли дети вообще или, может быть, их разум и душа уже перенеслись в иные миры и не желают возвращаться.

— Лина, ты убиваешь себя этими мыслями, — качнул головой Евсей.

— Скажи это лучше своему брату! Вот уж кто действительно извелся, — прошептал Лис.

Собственно, обоим помощникам следовало подумать об отдыхе, готовясь к своим дозорам. Но им было не до сна.

Сон…

— Ну почему госпожа Айя так жестока! — уткнувшись в плечо мужа, всхлипнула Лина. — Я же просила Ее: "Забери у меня все, что пожелаешь, только проведи в тот сон, который держит моих мальчиков!" Разве я прошу так о многом? Почему же Она безразлична ко всем мольбам!

— Богиня тут ни при чем, — глядя в сторону, на бескрайние снега пустыни, горевшие алым огнем под усталыми лучами закатного солнца, промолвил шедший с ними рядом Евсей.

— С чего такая уверенность?

— Брат говорил с Шамашем. Как раз перед тем, как Он ушел… — ему не нужно было больше ничего объяснять. Все поняли и так.

Никто из собеседников ни на миг не усомнился в истинности слов бога солнца. Но все же… Это странное чувство в груди… Грусть? Боль? Или, может быть, страх? Почему оно разгорались в сердце с каждым мигом все сильнее и сильнее?

— Жаль, что Его сейчас нет с нами, — прошептала Лина. — Когда Он рядом, все иначе… "Никакая беда не страшна тем, кто идет по тропе бога солнца"…

— Он ушел, потому что у Него было дело, — с укором взглянув на женщину, проговорил лекарь, — ведь Его заботам вверена вся земля и небо, а не один наш караван — ничтожнейший среди всего остального…

— Я знаю, Лигрен, и, все же… Его нет рядом… И дети спят, не просыпаясь уже десять дней…

— Господин не ушел бы, если б полагал, что им что-то угрожает.

— Может быть… — Евсей задумчиво взглянул на Лигрена.

— Что?

— В караване ведь есть снотворные средства…

— Да, — Лигрен поднял удивленный взгляд на караванщика. Ему-то казалось, что вся проблема как раз в слишком крепком сне, во всяком случае уж никак не в бессоннице. — Если тебе нужно… — начал он, но караванщик остановил его.

— Нет. Я имел в виду другое. Что это? Объясни.

— Ну, — все еще не понимая, к чему эти вопросы, он стал отвечать на них, просто чтобы какими-то словами заполнить душившую мучительными раздумьями тишину. — В основном травы. Они помогают при нервных расстройствах. И бессоннице, конечно.

— Они могут стать причиной столь долгого сна?

Лекарь несколько мгновений смотрел на Евсея, не решаясь даже моргнуть, словно вот-вот должно было случиться нечто, способное перевернуть все мироздание, а затем в его голове вдруг что-то щелкнуло. С губ сорвался вздох, рот открылся от удивления. Он и не предполагал, что ответ мог быть так близко.

— Ты думаешь, что детишки по ошибке выпили какое-то снотворное? — Это могло произойти… А понятные, земные, и не важно, что куда более реальные опасности, воспринимались много спокойнее страхов, от которых веяло загадочным духом божественности, который, сковывая человека, заставлял его чувствовать себя совершенно беспомощным. Однако… — Нет, — он с сожалением качнул головой. — Ни один даже самый крепкий травяной отвар не смог бы вызвать столь долгий и беспробудный сон… — и тут он вспомнил: — Разве что…

— "Разве что" — что? — Лис и Лина внимательно следили за их разговором. И им совсем не нравилось то, что могло ждать в конце, за последним сказанным словом, ведь речь шла не о неизвестно ком — об их собственных детях.

— Есть одно средство, способное погрузить в такой глубокий сон. Ягоды Меслам.

— Не хочешь же ты сказать, что в караване есть эта гадость? — не выдержав, воскликнула Лина.

— Ну, — лекарь замешкался с ответом. Среди снадобий караванщиков, конечно, этих ягод не было, да и быть не могло, когда с незапамятных времен существовал негласный запрет на использование плодов Меслам. В городах этот кустарник нещадно вырубался. Однако всякий раз спустя некоторое время он вырастал вновь, появляясь в самых неожиданных местах. Неприхотливый, ему было все равно, сколько света оставляют ему деревья, сколько сил дарует земля и сколько тепла магический талисман. В общем, как горожане ни боролись с ним, он выживал.

Его ягоды были сильнейшем успокоительным и снотворным средством, леча не только от беспокойства, но и отчаяния. Видимо, именно из-за этого последнего свойства их и собирали рабы. Они надеялись во власти этих плодов хотя бы на несколько ночей избавиться от жестокой судьбы, представив себя теми, кем они мечтали быть — свободными людьми, наслаждавшимися всеми прелестями счастливой городской жизни.

Так или иначе, Лигрен знал, что рабы возят с собой ягоды Меслам, нарушая тем самым закон каравана. Он понимал и другое: если он сейчас скажет правду, его друзей, недавних товарищей по несчастью, будет ждать суровое наказание. Но он не мог и солгать караванщикам, так много для него сделавшим, тем более, когда от правдивости его слов могла зависеть жизнь детей. И, выбирая из двух зол, как ему казалось, меньшее, он тихо промолвил:

— Да.

— И кому только пришло в голову…

— Мне, — остановил караванщицу лекарь, который решил взять всю вину на себя. Он был свободным, а, значит, должен был отвечать за тех, кто идет по чужой дороге. — Эта ягода может быть очень полезна в случаях, когда… когда больше ничто не может помочь и единственно, что дано врачевателю — это облегчить муки последних часов.

— Лигрен! — Лис поморщился, укоризненно качнул головой. Как воин он не мог понять и принять такого снисходительного отношения к смерти. Но дело сейчас было даже не в этом. Человек, в душе которого главным было сознание отца, продолжал: — Ты ведь лекарь! Тебе ли не знать, что эти проклятые ягоды ядовиты! Они смертельно опасны!

— Не совсем.

— Как это "не совсем"?! - возмущенно воскликнул Лис. Он содрогался от одной мысли о том, что случится, если детишки действительно наелись ягод Меслам.

— Они опасны лишь когда не знаешь меры. Одна ягода не несет в себе зла даже для ребенка. Она его надолго усыпит — только и всего, — лекарь повернулся к Евсею, который, по его мнению, был тем единственным собеседником, который сохранил способность трезво рассуждать, не отдаваясь всецело во власть чувств. — Да, все очень похоже на то, что дети находятся во власти чар Меслим.

— Лигрен, но сон все равно слишком долог, — качнул головой летописец.

— Да, — подхватила Лина. — А если дети съели не одну ягоду? Что тогда?

— Ягоды очень тщательно прячут, и…

— Но ведь малыши каким-то образом добрались до них! Они могли найти их случайно, или… Или им их дали! — вонзившийся в лекаря взгляд был холоден и мрачен. В нем горело подозрение, готовое перерасти в обвинение.

— Ты хочешь сказать, что кто-то специально подсунул ягоды Меслам детишкам? Что кто-то задумал их отравить? — подобное предположение ранило его душу, возмущало разум.

— Однако, — поддержал жену Лис, — ты должен признать, что эти эта отрава как-то попала к ним. Как — спрашиваю я себя и не нахожу другого ответа. Как? Ответь мне!

— Я не знаю…

— Ах ты не знаешь! — воскликнула Лина. — Почему бы тебе тогда не поговорить с рабами? Может, им известно больше!

— Они тут ни при чем!

— Только не убеждай меня, что ягоды принесли на своих крыльях белые птицы и спустили прямо детишкам в рот!

— Хорошо, женщина, пойдем, поговорим, — лекарь хмуро глянул на нее, видя, что Лину сейчас не переубедят даже слова бога. Лишь проверив все сама, она поймет, что реальность, а что — лишь фантазии и страхи.

И они ушли.

— Что бы там ни было, — проговорил Лис, глядя им вослед. — Мне больше нравится такая решимость, даже упрямство жены, чем безнадежно опущены руки.

— Даже если дело в этих ягодах, они виноваты лишь отчасти. Это только средство. Причина в чем-то другом, — качнул головой Евсей.

— К чему ты ведешь?

— У Меслам есть хозяин. Ведь если сон не навеян госпожой Айей, тогда…

— Что тогда? — воин глядел на него, не понимая.

— Кроме богини у сна есть еще и бог.

— Кто…! А, этот… — он не мог вспомнить имени, впрочем, это не имело никакого значения. Караванщик пренебрежительно махнул рукой: — Не важно. Он ведь и не бог даже, так, дух, вредный и враждебный, но не опасный. Что он может? Насылать кошмары — только и всего… Да, а ведь малышам снится что-то совсем другое — светлое, доброе. Так что…

— Это ничего не значит. Да и бог сна — не такой беспомощный, как тебе представляется.

Евсей вновь и вновь вспоминал легенду о Маре. В ней говорилось о повелителях сновидений — госпоже Айе и боге сна… Как же его звали? Нет, он не мог вспомнить. Да и вся легенда представлялась как в густом тумане. И, все же, главное он помнил — то чувство опасности, которым веяло от мыслей о боге сновидений.

Летописцу захотелось поскорее отыскать нужный свиток, перечесть его, прояснить воспоминания. Он корил себя за то, что не сделал этого сразу же, узнав, что детишек не могут добудиться. Ведь в ней должно было быть объяснение всему!

По вере история — всего лишь чередование событий: рождение и смерть, взлет и падение, свет и мрак. Все, что происходит сейчас, уже случалось когда-то давно. Пусть прошлое имело иное обличие, не важно, что на новом круге трагедия всего народа может предстать бедой немногих и наоборот. Главное в другом — в минувшем должен быть ответ. Если не путь выхода из тупика несчастья, то хотя бы причина, что завела туда.

Да, он должен был подумать об этом раньше! Но еще не поздно. Он успеет наверстать упущенное. И Евсей ускорил шаг, стремясь поскорее догнать скользившую по снегу в голове каравана командную повозку.

— Подожди, ты куда? — Лис бросился за ним вослед.

— Хочу взглянуть на книгу Мара. Там должен быть ответ, — бросил через плечо Евсей.

— Книга Мара? — повторил караванщик, наморщив лоб. Он силился вспомнить легенду с таким названием, но не мог. Великие боги, да он вообще никогда не слышал этого имени — Мар!

Лис, видевший свою судьбу в дороге воина, не служителя, никогда особо не вчитывался в древние тексты. Конечно, он знал имена основных богов, события важнейших легенд, но не более того, чему учат детей, приобщая к единой вере. Мальчишкой его куда больше занимали истории о войнах древнего времени, о сражениях богов, в общем, все то, где знаки хранили в себе звон мечей, победные кличи, пиры в честь победителей и все такое прочее. Сейчас же помощник с ужасом осознал, что судьба его сыновей может зависеть от летописи, в которую он в свое время не удосужился заглянуть.

"Да уж, — мелькнуло у него в голове, — боги знают, как наказать человека, ставя его в зависимость от своих недостатков!"

И, все же… Нет, он не собирался сдаваться. Ему предстояло многое наверстать, ну и что из того?

— О чем говорится в легенде Мара? — он догнал Евсея, пошел с ним рядом, не спуская с летописца пристального взгляда. Весь его вид говорил, что караванщик не отстанет до тех пор, пока не получит ответ, который бы объяснил ему все.

— Это… Это история о повелителях сна, — о, как бы ему хотелось помнить больше! Но память… И почему она изменила ему именно сейчас, когда была больше всего нужна?

— Еще одна легенда о госпоже Айе? — Лис нахмурился. Странно, ведь Евсей только что сказал, что богиня снегов не имеет никакого отношения ко сну детишек.

— Нет. Не совсем. Не только о Ней… Лис, к чему вопросы? Пойдем со мной. Найдем свиток и прочитаем его вместе. Уверен, там мы найдем ответ.

— Хорошо, если так, — проворчал воин без особой веры…

…- Рамир!

К девушке, кормившей оленей, подошла старая рабыня, остановилась рядом.

— Да? — она тотчас повернулась к позвавшей ее, думая, что, может быть, для нее нашлось еще какое-то дело.

— Дочка, — та заговорила не сразу, словно раздумывая, стоить ли задавать Рамир вопрос, с которым она пришла к ней. "Вряд ли девочка что-то знает, — в ее глазах были сомнения. — А раз так, чего еще и ее тревожить понапрасну?" И, все же, она обещала Лигрену, что поговорит со всеми. Фейр тяжело вздохнула. Нет, она не могла не сдержать данного ему слова. — У тебя ведь есть ягоды Меслам?

— Да, — Рамир взглянула на нее с удивлением, не понимая, почему та спрашивает об этой, когда ей и так все известно. Хотя, может быть, Фейр понадобились ягоды, а ее собственный запас закончился. — Я сейчас принесу… — она уже хотела двинуться к повозке, но старая рабыня остановила ее.

— Не надо, милая. Я лишь хотела спросить… Ты проверяла, все ягоды на месте?

— Какая разница? — девушка удивленно взглянула на старуху. Ей и в голову не приходило ничего подобного. Конечно, ей было бы обидно, если бы оказалось, что кто-то забрал ее ягоды. Но не более того. Она рабыня и в этом мире ей не принадлежит ничего, даже собственная жизнь, что уж говорить о вещи?

— Ты не можешь посмотреть? Рамир, здесь вот какое дело… Ты, наверно, слышала, что несколько детишек никак не могут проснуться. Минуло уже десять дней, и…

— Я слышала, — поспешно кивнула девушка, начиная ощущать в груди нараставшее беспокойство.

— Лигрен говорит, что это может быть связано с ягодами… — и тут она увидела, как побледнела молодая рабыня. Ее губы задрожали, в глазах отразился ужас. — Что с тобой? — та отшатнулась, пряча глаза. — Скажи мне! — она взяла девушку за плечи, повернула к себе лицом.

— Фейр я… — она виновато взглянула на собеседницу. Ее глаза были такими несчастными, что заглянувшей в них женщине захотелось заплакать, прижать к себе голову девушки, стремясь хоть как-то успокоить.

Рамир долго не могла совладать со своим голосом, который сперва дрожал как лист на ветру, а затем и вовсе пропал, так что девушка не могла произнести ни слова, будто онемев. Ей было страшно. Она боялась говорить правду. Вот если бы было можно просто промолчать! Ведь никто не видел, как она передавала дочке хозяина каравана эту проклятую ягоду.

"Если караванщики узнают, они убьют меня! — в ужасе думала она. — Боги накажут меня и у души не останется никакой надежды, она навеки станет узницей самых черных и страшных пещер во владениях госпожи Кигаль!»

Она хотела промолчать… Но потом подумала: а если правда нужна? Если без нее девочка никогда не проснется?

— Я дала дочери хозяина каравана ягоду. Только одну! — поспешно добавила она, а затем, со страхом глядя на Фейр, продолжала, оправдываясь: — Она попросила и я… Я не могла ей отказать! — уткнувшись лицом в грудь старой женщины она расплакалась.

— Ну-ка успокойся! — прикрикнула на нее Фейр, понимая, что, стоит ей проявить слабину и пожалеть девушку, как этим потокам слез не будет конца. А ей нужно было еще так многое разузнать.

— Я не хотела причинить ей зла! — всхлипывая, продолжала та. — Я просто не могла отказать ей в просьбе… Фейр, это ведь всего одна ягода! Она же не должна была, не могла ей повредить! — в ее глазах была мольба — просьба понять и простить.

— Пошли, девочка, — старая женщина потянула ее за собой в сторону повозки рабынь. — Будет лучше, если ты обо всем расскажешь.

— Хозяевам каравана? — Рамир побледнела, словно снег, в страхе стала упираться. — Нет, я не могу! — сорвался у нее с губ толи возглас, толи стон.

— Ты должна! — Фейр строго взглянула на нее. О, как ей хотелось успокоить девушку, стереть слезы с ее щек, унять дрожь рук. Но она обязана была быть с ней в этот миг твердой. Для ее же блага.

— Они убьют меня! — выпалила Рамир в слух ту мысль, которая, придя к ней в начале разговора, не покидала ее душу до сих пор.

— Не бойся, милая, — видя, что ее собеседница стоит на грани отчаяния, женщина вздохнула и, все же, решилась погладить ее по мягким, шелковистым волосам, успокаивая. — Не бойся, — повторила она. — Господин справедлив. Он не позволит случиться злому.

— Но Его нет в караване! — в отчаянии она всплеснула руками.

— И что же? Он — повелитель небес и видит все, происходящее вокруг.

— Да, — Рамир кивнула. — Да, - в ее глазах стала поблескивать уверенность, придавшая ей сил. — Он справедлив. И если Он хочет чтобы я все рассказала, я расскажу.

— Умница, — Фейр улыбнулась, пряча улыбку в складках морщин, окруживших словно сетью губы женщины. — Идем, дорогая.

Она повела девушку назад, к жилым повозкам, возле одной из которых стояли в окружении рабов Лигрен и Лина, внимательно слушая их.

— Лигрен… — Фейр подвела Рамир прямо к лекарю. Она спешила, понимая, сколь важно время, когда речь идет о возможном отравлении, время, которого и так было упущено слишком много.

Тот повернулся к ним. На его лицо набежала тень. Бросив лишь один быстрый взгляд на молодую рабыню, которая стояла, низко опустив голову, сжавшись, словно в ожидании удара, Лигрен понял, что все то, в чем он так долго пытался переубедить Лину, могло оказаться правдой. Принять эту мысль, согласиться, свыкнуться с ней было невыносимо трудно. И лекарь молчал, ожидая, когда рабыни произнесут слова, которые изменят все.

— Я… — Рамир быстро скользнула взглядом по лицу приемной матери. Нет, она совсем не хотела, чтобы из-за нее пострадала маленькая хозяйка — это милое, доброе создание. А что до вины… Так или иначе, она совершила проступок, за который должна была держать ответ. — Это я дала дочери хозяина каравана ягоду Меслам.

Лигрен несколько мгновений пристально смотрел на нее, не говоря ни слова. Его лицо оставалось непроницаемым и холодным, в глазах был лишь след раздумий.

— Что ты сказала? — в отличие от лекаря, которого услышанное заставило замереть, Лина, наоборот, вскинулась, выйдя из оцепенения мыслей, которые не вели никуда.

— К Мати эта злополучная ягода попала от Рамир, — видя, что девушка не в силах больше произнести ни слова, полностью вверив свое сознание ожиданию кары, которая с каждым новым мгновением казалась ей все более и более неотвратимой, ответила за нее Фейр.

В первый момент женщина решила, что неправильно расслышала, но потом, поняв, что никакой ошибки нет, захлебнулась в гневе:

— Да как ты…

— Постой, Лина, постой. Я согласен: то, что она сделала, заслуживает осуждения…

— Осуждения?! Всего лишь осуждения?!

Рамир зажмурилась. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Мысленно она молила бога солнца: пусть все случится как можно быстрее, уже сейчас. Она с радостью примет любое наказание. Только бы они ее простили, только бы она сама больше не чувствовала себя такой виноватой!

— Да задумайся ты хотя бы на миг! — воскликнул Лигрен. — Задумайся над тем, что судьбу не изменить! Она вершится вне зависимости от нас! И если так должно было случиться, то это произошло бы и без помощи рабыни! Неужели ты не чувствуешь, что за всем этим стоит воля не смертного, а небожителя? И еще. Теперь мы знаем, как ягода попала к Мати, но как она оказалась у остальных, у твоих сыновей?

— Она же и дала! — всплеснула руками Лина. К чему, когда все ясно и так, еще в чем-то разбираться?

— Хозяйка, нет! — в ужасе прошептала Рамир. — Я никогда…

— Умолкни! — оборвала ее женщина. — Какое вообще ты имеешь право вмешиваться в разговор свободных?!

— Лина, так нельзя. Даже твой страх за детей не оправдывает…

— Она преступница! Почему ты пытаешься ее защитить?

— Она несчастное создание, которое корит себя куда сильнее, чем на это способна даже ты! То, что произошло, было выше ее. Однако, она нашла в себе силы во всем признаться. Она даже готова взвалить на себя вину, которой на ней нет! Так какой, скажи на милость, какой ей смысл что-то скрывать? Она…

— Да как ты можешь верить… Хотя нет, конечно! Ведь ты сам совсем недавно был рабом!

— Это так, — внутри Лигрена все сжалось в напряженный ком нервов. Но он заставлял свой голос звучать ровно, разве что приглушенность выдавала его чувства. — А до этого я был жрецом города. Боги изменили мою судьбу. Потом Они изменили ее вновь, вернув свободу. Как Они захотят, так и будет. Будь на то Их воля, и ты однажды утром могла бы проснуться рабыней. Или все не так, женщина? Скажи мне, я не прав?

— Прав… — вынуждена была признать та.

— А если прав, послушай меня. И постарайся понять. Рамир не могла дать ягоды твоим сыновьям хотя бы потому, что ты не отпускаешь мальчиков ни на шаг от себя.

— Ну…

— И еще. Допустим, что это Мати передала детишкам ягоду Меслам, чтобы ей не было одиноко во сне. Но одна единственная ягодка, разве она настолько сильна, чтобы на десять дней усыпить шестерых ребятишек?

— Откуда мне знать!

— Зато я знаю! И знаю наверняка. Для такого ягод должно было быть уж никак не меньше чем по одной на каждого малыша.

— Шесть! — рабыни в ужасе переглянулись, только сейчас начиная понимать, о чем идет речь. — Но это невозможно! Никто никогда не дал бы девочке столько ягод, как бы она ни просила, приказывала или даже угрожала! Ведь если кто-то съест больше двух ягод его сон станет вечным!

— Но если всему виной эти проклятые ягоды, где еще дети могли взять их! — воскликнула Лина.

— Ты уверена, что сама не собирала?

— Ну разумеется! Я чту закон каравана!

— Может быть, случайно перепутала их с чем-то иным?

— Я похожа на дуру? — караванщица смерила лекаря взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Она была на грани того, чтобы взорваться от гнева. И лишь страх за детей сдерживал ее ярость, направляя весь пламень души в ином направлении.

— Лина…

— Хорошо, я повторю. Раз ты отказываешься понимать меня. Но если и после этого ты будешь продолжать в том же духе, то можешь нарваться на неприятности и я не посмотрю, что ты свободный, лекарь и вообще бывший жрец. Слушай: Н-Е-Т! Ни у меня, ни у какой другой караванщицы нет и не может быть ягод Меслам! Мы никогда в жизни не брали эту гадость в рот и не желаем слышать ни о чем подобном, поскольку этот плод связан с богом сна, признать над собой пусть даже временную, призрачную власть которого, значило бы оскорбить, бросить вызов госпоже Айе. А мы, почти всю свою жизнь проводя в снежной пустыне — Ее безраздельных владениях, не можем, не смеем совершить подобное…!

— Я никогда не задумывался над этим… — качнул головой лекарь. Сколько бы лет он ни странствовал с караваном, все равно душой он был горожанином и мыслил, чувствовал, верил совершенно иначе. Нет, ему менее всего хотелось прогневать великую богиню. Но он и подумать не мог, что Ту может разозлить такая малость! И, потом, будучи рабом, он все минувшие годы прибегал к помощи этих ягод… Хотя, надо признать, что лечил ими только рабов, для свободных ища иные средства… Или рабское положение освобождало их от кары, которую должен нести свободный?

— Ты упомянула бога сна… — задумчиво проговорил Лигрен. — Ты помнишь его имя?

— Не знаю я, как его зовут! И знать не хочу! — женщина пренебрежительно повела плечами. — Я не признаю его! Да и зачем он, когда есть госпожа Айя?

— Фейр, — лекарь неожиданно повернулся к рабыне, все еще стоявшей с ним рядом, внимательно прислушавшейся к разговору свободных. — А ты?

— Да, конечно, его зовут…

— Не надо, не произноси, — остановил ее Лигрен. — Ни к чему лишний раз испытывать судьбу. Ответ не в имени, а в том, что ты его помнишь. В отличие от караванщиков, которые могут лишь слышать и видеть этот символ, но не хранить в памяти, словно для них его просто не существует…

— Раз все так, значит, это угодно госпоже Айе! — Лина всегда знала, что караванщики и рабы — люди разных богов. И, все же… В ее сердце вкралось сомнение… — Постой, — она резко повернулась к лекарю. — К чему это, интересно знать, ты клонишь?

— Вы не признаете бога сна. Но ведь от этого он не перестает оставаться богом, пусть слабым, младшим, каким никаким, но богом, который вряд ли питает к караванщикам дружеские чувства.

— Какое мне дело до его чувств!

— Лина, так нельзя! Ведь ты говоришь о боге!

— Я говорю о духе, пытавшемся украсть у госпожи Айи Ее силы!

— И, все же…

— Да Матушка Метелица мне никогда не простит, если я стану даже думать о нем иначе!

— Давай не будем больше об этом, — поморщившись, проговорил Лигрен. Жрец, он относился ко всем, наделенным божественной природой с трепетом и подобные речи, обычные для караванщика, но крамольные для слуха служителя, были ему по меньшей мере неприятны. — Я лишь хотел сказать, что, возможно, бог сна захотел отомстить вам.

— И прибег для этого к помощи земного растения? Он настолько слаб? — усмехнулась караванщица, на миг даже забыв о том, что в сущности речь идет не о силе бога сновидений, а о судьбе ее сыновей. — Что ж, в это я поверю. Но вот только ох и ах, мои сыновья бы ни за что не приняли бы что-то из рук чужого человека. Да и как я смогла бы не заметить приход бога? Или он все же не бог?

Лигрен молчал. Единственное иное объяснение того, как в этом случае ягоды могли попасть в руки малышей, было… Дочь хозяина каравана попросила одну ягоду у Рамир — чтобы убедиться, что они есть и знать, что искать… Она могла проследить за девушкой, когда та лазила в свой тайник, или найти плоды по особому, специфическому запаху, который ни с чем не спутаешь. Но если так, выходит, Мати украла ягоды…

Руки Лигрена дрогнули, губы плотно сжались, боясь, как бы слова сами не сорвались с них. Ему не хотелось признаваться даже самому себе в том, что он мог оказаться прав. Он упрямо гнал от себя прочь эту мысль, но, не в силах найти иного объяснения, вновь и вновь возвращалась к ней, с каждым новым мигом все больше и больше убеждаясь в своей правоте.

Лекарь несколько мгновений смотрел в сторону, словно не желая даже случайно встретиться взглядом со своими собеседниками.

— Рамир, проверь, все ли ягоды на месте, — наконец, проговорил он.

Рабыня замешкалась. В ее глазах зажглось сомнение. Она хотела повторить вновь то, что прежде говорила своей приемной матери — она не знала, сколько у нее всего было ягод.

— Я… я не… — ей никак не удавалось подобрать слов, которые могли бы оправдать ее промедление. — Я не помню, сколько их у меня было.

— Тебе придется вспомнить, — в глазах лекаря, которые он обратил на девушку, была строгость, не допускавшая возражений. И, все же, сколь бы тверд и властен ни казался голос, в нем звучал не приказ, а просьба. Лигрен объяснял, ожидая осознания и помощи, а не слепого бездумного подчинения: — Необходимо знать, сколько ягод съели малыши. Если им досталось всего по одной — значит, ничего страшного, нам нужно лишь набраться терпения и дождаться, когда детишки проснуться. Но если больше — промедление станет ошибкой, ведущей к беде. Ты понимаешь, о что я говорю? — он заглянул в глаза девушке.

— Да, — ее сердце так сильно билось в груди, что, казалось, было готово выпрыгнуть наружу.

— Тогда иди.

— Лигрен, Мати еще ребенок и… — Лина поняла, какие мысли пришли лекарю в голову и почему он не захотел делиться ими с остальными. Но женщина уже понимала, что найдет Рамир, заглянув в свой тайник. Она лишь гадала, взяла ли малышка все ягоды, или отсыпала себе только часть из них. — Это ведь все началось в тот ужасный день?

— Да, — вздохнув, кивнул лекарь.

— Возвращаясь в караван, она понимала, что провинилась и ждала наказания, а тут эта болезнь ее отца. Представляю, что творилось у нее на душе… — она пыталась как могла оправдать девочку. Она не могла ни в чем винить малышку, даже если ее мальчики спят именно из-за нее.

— Может быть, девочка тут вообще ни при чем и мы зря наводим на нее напраслину, — шепнула Фейр.

— Она еще ребенок, — качнув головой Лигрен. Он не видел иного объяснения происходившему. Наверное, потому, что его и не было вовсе, — и не отвечает за свои поступки. И вообще, даже если мы правы, ею ведь двигали не собственные желания, а воля богов…

Лина тяжело вздохнула:

— Мне хочется верить, — она всхлипнула, — что ни с моими мальчиками, ни с Мати, ни с другими детьми не произойдет ничего плохого, что все они — лишь участники игры, правил которой не знают, а потому — свободны от их оков. Едва игра им надоест, они вернутся. Но ведь есть еще тот, кто затеял эту игру…

Лигрен хотел сказать… Хоть как-то утешить ее, но тут к ним подбежала Рамир. Она выглядела растерянной, испуганной. Губы девушки нервно дрожали, пальцы перебирали ленточки пояса, повторяя слова заклинания-молитвы.

— Что, Рамир, что такое? Ну, девочка, возьми себя в руки и расскажи все. Ты ведь понимаешь, как это важно. Скольких ягод не хватает?

— Ну… — та оглянулась на Фейр, прячась под защитой ее тени. — С десяток…наверно…

— Великие боги! — в ужасе прошептала Лина. — Это же… Это… Девочка, ты не могла ошибиться? Может быть, ты сама брала ягоды а потом забыла? Или…

— Не будем терять времени, — решительно проговорил Лигрен. — Фейр, приготовь побольше бодрящего настоя. Лина… Лина, — он рванул женщину за руку, выводя из того рожденного ужасом оцепенения, в которое она начала погружаться. — Лина, ты должна смочить настоем тряпицу и держать ее у лиц малышей… Надо сказать другим родителям. И Атену, — он нахмурился, не представляя, как найдет слова, которые все объяснят хозяину каравана, но при этом не лишат его рассудка от страха за дочь.

— Что ты говоришь! — глотая слезы, вскрикнула Лина. — Зачем! Уже поздно! Прошло десять дней! Если они съели по две ягоды, они не проснутся никогда!

— Не по две ягоды. Меньше… — великие боги, да кого он хотел переубедить? Какая разница, когда… Но он не мог позволить себе сдастся. И не мог разрешить опустить руки другим. Поэтому, оборвав себя, не дав закончить фразу, он твердым, властным голосом продолжал: — Ты будешь делать то, что я тебе говорю! Будешь! — "Потому что это все, что мы можем… — мысленно добавил он, чувствуя, как боль сжигает его душу… — Потому что мы одни, рядом с нами нет никого, кто бы помог, потому что…"

…- Куда мог подеваться этот свиток? — пробурчал себе под нос Евсей, в который уж раз переворачивая вверх дном сундук со старыми рукописями.

— Не мог же он просто взять и исчезнуть… — Лис не спускал взгляда с его рук, словно надеясь, что летописец, будто фокусник, сейчас вытянет пропажу из рукава.

— Если боги забрали его…

— Зачем?

— Чтобы мы не смогли найти в прошлом ответ на заданный настоящим вопрос, чтобы мы сделали все иначе, пришли не туда… Да вообще, кто мы такие, чтобы судить о причинах того или иного поступка небожителей?

— Ты давно видел рукопись?

— Последнее время у меня не было ни желания, ни причины ее искать. А что?

— Мне куда проще поверить, что свиток взял почитать кто-то из караванщиков… Мати, например.

— Мати? — несколько мгновений летописец молча глядел на воина. В его глазах удивление постепенно менялось сомнением, на смену которому, наконец, пришла глубокая тягостная задумчивость. Нет, это предположение ему совсем не нравилось. И не нравилось по большей мере потому, что в нем был свой резон…

Евсею вдруг сразу припомнилось, как накануне всего произошедшего они с Атеном застали Мати в командной повозке. Она ведь что-то там делала. И, зная, что девочку всегда интересовали легенды, можно было предположить, что, забравшись в сундук и найдя в ней нечто, историю, о которой она никогда слышала, ей захотелось все прочесть.

"Наш приход спугнул малышку. Вот она и взяла свиток с собой".

А через миг он уже думал о том, что на последовавший за этим день Мати как-то странно себя вела. Это не могло быть простым совпадением.

"Нет, это не случайность. В мире ничего не происходит просто так. Особенно в эпоху легенд…"

— Я только одного не понимаю… — начал было Евсей, но его перебил смешок Лиса:

— Счастливчик! А вот я не понимаю ничего. То есть абсолютно!

Евсей не слушал его, продолжая:

— Если рукопись взяла Мати, если она прочитала ее до конца, она должна была бежать от сна, делать все, чтобы не заснуть!

— Почему?

— Да потому что тогда она боялась бы сна! Боялась более всего на свете!

— Не понимаю. Это ведь только легенда.

— В любой легенде есть своя правда. Вспомни Керху — город госпожи Кигаль. Если бы не Шамаш, горожан бы та же судьба, что и жителей города Нинта

— Но сейчас Шамаша нет с нами и… — в глаза воина пробрался ужас, чтобы проникнуть через них в душу.

…- Шамаш! О, господин! — воздев руки к небесам, воскликнула Лина. — Вернись! Скорее вернись! Нам так нужна Твоя помощь!