— Ну же, успокойся, хватит слез! Только подумай: теперь ты будешь жить в городе. И как жить!
— Но… Но… — Рамир переполняли мысли, чувства, она захлебывалась от них, как от слезах, не в силах произнести ни слова.
— Милая, вот она, твоя избранность, — Фейр приобняла девушку. Как ей ни было больно расставаться с девушкой, она старалась не выдавать этого, улыбалась, глядя на Рамир лучистыми глазами, — тебе выпадает великая судьба — служить самому хозяину города!
— Но я хочу остаться! — наконец, сумела выговорить та.
— Девочка, такова воля богов. Ты должна принять ее, — и, все же, она прекрасно понимала, почему она никак не желала смириться с тем, о чем раньше все так страстно мечтали. Жаркий город в стократ прекраснее пустыни. Служение Хранителю — мечта и надежда души. Но… Но все это блекло, когда вспоминалось о том, какому каравану они принадлежали. Идти по дороге бога, быть с Ним рядом, видеть, принадлежать Его ближним слугам и, к тому же, имея перед глазами пример Лигрена, верить, что однажды и тебе будет дарована свобода — право служить небожителю не по принуждению, а по собственной воле — о чем еще можно мечтать? Нет, в мире нет городов и судеб, которые могли бы сравниться с этим!
— Фейр, Фейр, — девушка бросилась на грудь к мудрой женщине, поспешно зашептала: — прошу тебя, умоляю: поговори с Ним! Я должна знать, что такова Его воля, именно Его, никого другого…!
— Хорошо, моя дорогая, я постараюсь, — та не представляла себе, как она сможет выполнить это обещание, но отказать не могла. И, словно мать, ласково поцеловав светлые, шелковистые волосы Рамир, осторожно отстранилась, спеша вылезти из повозки.
Прежде всего, женщина решила отыскать лекаря, уверенная, что, несмотря на чудесное освобождение, тот не забыл своих прежних братьев и сестер по цепи и найдет способ помочь…
— Лигрен! — увидев его среди стоявших невдалеке мужчин-рабов, позвала она.
Тот сразу вскинул голову, огляделся, а затем, заметив рабыню, оставил своих собеседников и поспешно подошел к ней.
— Рамир, — только и смогла проговорить она. Сорвавшись с ресницы, по щеке потекла слеза.
— Я знаю, Фейр, — тот был печален. Он не пытался утешить женщину, понимая, что никакие слова тут не помогут. — Мне понятна твоя боль, но… — он качнул головой. — Тут ничего не изменить. Караван не должен вмешиваться в жизнь города.
— Но почему, почему?! Ведь бог несказанно выше любого смертного, будь то наделенный даром или лишенный ее, а господин Шамаш…
— Помолчи, женщина, — лекарь опасливо огляделся, боясь, что кто-то чужой подслушает их разговор, — ты не должна здесь говорить о Нем! Неужели ты забыли? Или хочешь нарушить Его волю?
— Ох, конечно, конечно, прости меня… — поспешно зашептала та, уже не считая катившихся слез, глотая их горечь. — Но, все же, скажи, почему? Почему мы должны…
— Поверь мне. Так нужно… Я не могу рассказать всего…
— Это потому что я рабыня?
— Фейр, — он с осуждением взглянул на нее, — как ты могла так подумать? Нет, конечно, нет. Если тебе будет от этого легче, то правду, настоящую правду, которая вынуждает нас поступать именно так, а не иначе, знают в караване лишь четверо. Господин Шамаш, хозяин каравана, его брат и я…
— А второй помощник?
— Нет.
— Ты… Почему ты?
— Тому виной мое прошлое. Ты ведь знаешь, я родился и прожил большую часть жизни свободным… Не спрашивай, Фейр, — почувствовав, что с губ женщины уже готов сорваться новый вопрос, остановил ее Лигрен, — не сейчас. Пока мы в этом городе, я ничего не могу тебе объяснить.
— Но потом будет поздно! — ее глаза были полны отчаянья. — Рамир нуждается в нашей помощи прямо сейчас!
— Прости, — тот качнул головой, — это не в нашей власти.
— Девочка просила меня поговорить с господином…
— Не делай этого, Фейр. Ты и представить себе не можешь, как трудно было Атену и Евсею уговорить Его ни во что не вмешиваться.
— Но…
— Он все равно не сможет помочь ей! Этой просьбой ты лишь причинишь Ему боль!…
— Рамир только хотела узнать, чью волю она должна исполнить…
— Разве она не знает и так? Это решение Хранителя города.
— Нет, дело не в этом, не в человеке… Какой бог стоит за ним, чья высшая воля?
— Госпожа Кигаль.
— Что?! - в ужасе воскликнула Фейр. — Богиня смерти?!
— Все, женщина! — лекарь протестующе поднял руки. — Я и так сказал тебе лишнее. Возвращайся к Рамир. У тебя не будем другого времени с ней проститься, — и, повернувшись, он зашагал прочь.
Рабыня же была не в силах сдвинуться с места.
— Нет, нет, нет! — повторяли ее губы в отчаянии, разум все еще продолжал искать выход, способ помочь той, которую она давно считала своей дочерью. Но всякий раз, когда выход казался уже близким, она наталкивалась, как непреодолимую каменную стену, на имя грозной богини.
Ей на глаза попалась повозка господина Шамаша, стоявшая в стороне, в тихом, погруженном в полумрак углу площади, возле самых городских стен.
Вряд ли рабыня понимала, что делает. Ее движения, несмотря на всю их быстроту и решительность, были неосознанными, мысли казались какими-то блеклыми, словно голову заполнила мутным зевотным туманом дремота. Казалось, что ею, будто бездушной куклой, управляют боги.
— Стой! — донесся до нее откуда-то издали мрачный окрик дозорного, а затем цепкие сильные пальца схватили ее за плечо. Резкая боль, пронзившая всю руку, заставила рабыню очнуться.
Зажмурившись на миг не столько от страха, сколько пытаясь прийти в себя, порвав нити, заставлявшие ее подчиняться неведомому, Фейр замерла, прислушиваясь к быстрому неровному стуку сердца. Затем женщина, наконец, решилась оглядеться. Она стояла всего лишь в нескольких шагах от повозки бога солнца.
Караванщик, преградивший ей путь, глядел на рабыню мрачно и настороженно. Его рука, отпустившая плечо женщины, уже лежала на рукояти заткнутого на пояс длинного охотничьего ножа, показывая, что дозорный, если это понадобиться, готов скорее убить рабыню, чем пропустить.
— Уходи! — хмуро процедил он сквозь зубы.
Угроза, отчетливо читавшаяся во взгляде караванщика, заставила Фейр отшатнуться. Она повернулась, побрела назад, то и дело оглядываясь, проверяя, останется ли дозорный на месте, или он оказался у повозки бога случайно и скоро уйдет. Но нет, все ее надежды рушились, разбиваясь о холодный взгляд мужчины, замершего каменным изваянием.
Но что это за голос зазвенел у Фейр в голове — низкий, глухой, говоривший на языке, известном не разуму, а лишь духу? Зажав уши ладонями, женщина остановилась, застонав от отчаяния и боли. А затем… Ей показалось, что она разобрала несколько слов.
"Иди к девочке", — повторял кто-то неведомый, то прося ее, то властно приказывая.
"Мати!" Да, дочка хозяина каравана была ее последней надеждой.
И, не долго думая, женщина бросилась к ее повозке. Лишь возле полога она остановилась в нерешительности.
Рабыня боялась, что хозяин каравана уже вернулся. Тогда ей придется лгать, объясняя причины своего прихода. Лгать или… А что если сказать правду?
И она решилась заглянуть внутрь. Фейр с облегчением вздохнула, разглядев в полутьме лишь спавшую девочку. Она поспешно забралась в повозку.
— Мати, дорогая… — пытаясь разбудить малышку, она осторожно потрясла ее за плечо.
— Что? — сонная девочка, сев на одеяла, стала отчаянно тереть глаза. — Что-то случилось? — она, наконец, разглядела в полумраке рабыню. — Тебя прислал папа?
— Нет, милая, — зашептала женщина, — прости меня, если я тебя напугала… Я хотела лишь поговорить с тобой, попросить…
Девочка замерла, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Какое-то время она настороженно глядела на рабыню, раздумывая, что ей делать.
— Рамир… — Фейр не знала, что ей говорить, как объяснить маленькой караванщице причину своих поступков, которые не могли не показаться девочке странными.
На миг она замешкалась, затем, бросив взгляд на Мати, удивленно моргнула: девочке, которая всегда чуралась рабов, не замечая их, не питая ни тени привязанности, скрепленной долгими годами общей дороги, это имя было явно знакомо.
— Что с ней? Она снова заболела? — спросила девочка, в глазах которой мелькнули тени озабоченности.
— Нет…
— Тогда в чем же дело?
— Видишь ли, маленькая хозяйка, Хранитель выбрал ее как дар каравана городу.
— И это плохо? — она никак не могла взять в толк, что так взволновало старуху. Мати всегда казалось, что рабыни мечтали именно об этом — жить в городе. Хотя… Она повела плечами, покрепче охватила ноги. Ей совсем не нравилось в этом городе, от которого веяло смертью. Может быть, рабыня тоже почувствовала это и потому не хотела в нем оставаться?
— Дорогая, ты не могла бы помочь?
— Ну… — Мати задумалась. Она не знала, что ей делать, но просто выпроводить старую женщину, спеша вновь погрузиться в сон, не могла. — Я попрошу отца…
— Сделка уже совершена. Хозяин каравана не может взять свое слово назад.
— Но как же тогда? — девочка растерялась. — Разве можно изменить то, что уже случилось?
— Нет, — голос хозяина каравана заставил рабыню, вжав голову в плечи, зашептать молитвы. Ей стоило немалого труда решиться оглянуться, бросить быстрый взгляд на погруженного в полумрак мужчину, который стоял снаружи, приподняв полог повозки. — Ничего изменить нельзя.
На лице караванщика лежала тень, делавшая его еще более мрачным. Глаза блестели отблесками пламени костров. Или это были искры с трудом сдерживаемой ярости? А голос… Он звучал тихо, даже печально, словно приговор, вынесенный хозяином каравана непослушной рабыне в своей душе, был так ужасен, что даже в сердце властного судьи рождал жалость к несчастной.
Фейр сжалась в комок, готовясь к неминуемому и ужасному наказанию, однако тут, поборов минутную растерянность, вызванную приходом отца, встрепенулась Мати.
— Пап, зачем ты продал Рамир? — девочка наморщила лоб, ее голос был плаксив. После всего, случившегося накануне, когда ее заставили сидеть совсем одну в крохотном закутке площади, вместо того, чтобы любоваться городом, она считала себя вправе быть обиженной на отца и не собиралась скрывать обиду, скорее даже наоборот, стремилась выставить свои чувства напоказ, чтобы отец все увидел и понял.
— Продал? Рамир? О чем ты, дочка? — караванщик растерялся. И лишь спустя несколько мгновений лихорадочных размышлений, наконец, понял, о чем, вернее, о ком говорила малышка. И, все же, это было так невероятно, что он решил уточнить: — Ты имеешь в виду ту рабыню, которую выбрал хозяин города? — "Вот уж никогда бы не подумал, что Мати знает рабов по имени!"
— Да! — быстро кивнула Мати. — Зачем ты сделал это, папа? Рамир не хочет оставлять караван. Она мне нравится. И я хочу, чтобы она помогала мне, именно она, а не кто-то другой!
Отец смотрел на нее, не говоря ни слова, решив сначала все как следует обдумать. Ему казалось странным не только поведение девочки, но и…
"Откуда, снежные духи, ей стало известно о случившемся, когда хозяин города приходил уже после того, как ее уложили спать?"
Ему еще только не хватало сейчас успокаивать дочь! Он так устал! После всего того, что он узнал о городе в который привел людей, охваченный круговертью таких разных чувств, впервые за столько лет не знающий, что ему делать, как вести себя, Атен нуждался хотя бы в маленьком осколке покоя в своей душе, но никак не мог найти его. Он вернулся в свою повозку, к дочери, надеясь обрести его там, в безмятежности дыхания спавшего ребенка. И вот…
Атен перевел взгляд на рабыню. А он-то гадал, что тут делала эта глупая женщина!
"Но зачем ей это? Почему она решила вдруг разбудить мою дочь и что, во имя всех богов, эта ненормальная, ей наговорила?"
Кряхтя, он тяжело забрался в повозку, пододвинулся к малышке, зло отпихнув в сторону рабыню, не только зная, что причиняет ей боль, но желая этого.
— Милая, тебе давно пора спать, — зашептал он, осторожно коснувшись длинных шелковистых волос дочери. — Уже очень поздно.
— Ну и что? — голос Мати по-прежнему был полон обиды. Девочка фыркнула, смахивая руку отца. — Утром отосплюсь. Ты все равно запрещаешь мне уходить с площади, а здесь нет ничего интересного!
— Ты обижаешься на меня за то, что я не позвал тебя, когда приходил хозяин города?
— Не-а, — качнула та головой. Зевнув, она легла поверх одеял, все так же сжавшись в комок, словно где-то рядом была опасность. — Я не хотела его видеть. Я знаю: он плохой, — а уже через миг она вновь сидела, взволнованно глядя на отца: — А Шамаш? Он видел Хранителя?
— Он был у себя в повозке… — Атену показался странным этот вопрос, но хозяин каравана не успел даже задуматься над ним — девочка, облегченно вздохнув, опустила голову на подушку:
— Хорошо! — улыбнувшись, проговорила она. — Мне бы не хотелось, чтобы он увидел такого мага.
— Почему?
— Потому что он тоже маг! Какой ты странный, пап! Неужели не понимаешь: вот для нас есть свои и чужие, правильно? И чужие не только все горожане, но и торговцы, которые не принадлежат нашему каравану. Свои — это свои, близкие, похожие…Ну, ты знаешь… А для Шамаша все люди делятся на наделенных даром и лишенных его. И маги… Это…это не просто что-то схожее, а единое, целое… Как караван. Понимаешь? Ему было бы больно видеть такого мага. Он и так чувствует себя виноватым.
— В чем?!
— Что этот человек такой… ужасный!
— Милая, мы не вправе говорить плохое о маге, — осторожно, боясь вновь обидеть такую ранимую детскую душу, проговорил Атен, поправляя одеяла. "Даже если хуже мага этого города нет и не может быть никого на свете", — мысленно добавил он. — Мати, почему ты думаешь, что он плохой?
— Я знаю, — Мати подобрала губы, наморщила лоб, глядя на отца настороженным зверьком. Весь ее вид говорил, что ей неприятен этот разговор.
Атен испугался, что Шамаш рассказал малышке все, о чем они говорили минувшим утром… Но нет, караванщик был уверен: Он не стал бы пугать девочку непонятными ей знаниями. Однако бог мог найти слова, которые объяснили бы Его любимице все, оберегая от ошибок неведенья.
— Ты говорила с Шамашем об этом городе?
— Да, — девочка кивнула. — Мне было так страшно… Не бойся, папочка, он не оставит нас в беде, поможет… Он обещал…
Из ее слов, из того, как она их произносила, караванщик понял, что если ей что-то и известно, то лишь малая, самая светлая и безопасная часть.
— Мати, — Атен пристально глядел на дочь, боясь пропустить хотя бы одно слово из ее по-детски сбивчивой речи. — Он о многом тебе рассказывает…
— Угу, — кивнула та. — Ему нравится. Шамаш говорит, что дети лучшие в мире слушатели. Вы, взрослые, так не умеете.
— Конечно, — караванщик улыбнулся. "Ведь души малышей ближе всего к иному миру. Им много легче понять небожителей." — Ладно, дочка, не будем об этом сейчас… — его взгляд скользнул по вжавшейся в угол повозки рабыне, по сумраку городской площади, чей удушающий зной, не спадавший даже ночью, проникал в душу, ложился камнем на сердце. В этом месте даже самые светлые и живительные слова казались отравленными ядом. — Спи, моя дорогая, и пусть тебе приснится светлый добрый сон.
— Ты будешь рядом? — уже закрыв глаза, зевая, сквозь дрему, спросила Мати.
— Конечно, дорогая, — наклонившись, отец поцеловал ее в лоб.
На губах караванщика легла улыбка. Но она сразу пропала, стоило взгляду мужчины упасть на рабыню. Он сдвинулся к краю повозки, не говоря ни слова, сжал сильными пальцами руку женщины, повлек за собой, вон из повозки.
Атен молчал до тех пор, пока они не оказались на городской площади. И только тогда, повернувшись к своей повозке лицом, чтобы сразу же увидеть, если малышке не удастся заснуть и вдруг вздумается выбраться наружу, он сдавленным полушепотом зашипел:
— Кто позволил тебе приходить к моей дочери, будить ее, волновать нежную душу ребенка?!
Глаза хозяина каравана сверкали отблесками костров, сливавшимися с пламенем нараставшей ярости.
Рабыня сжалась под его взглядом, не пробуя высвободить руку из жестких пальцев мужчины, не замечая за муками души боли тела.
Фейр не хотела оправдываться, просить прощение, понимая, что словами не поможет себе, слезами не разжалобит, а, наоборот, еще сильнее разозлит хозяина. Но… Но земля, к которой так хотелось припасть, готовясь к худшему, моля богов не о спасении, а лишь о том, чтобы все закончилось как можно скорее, не принимала ее душу, отталкивала прочь, вынуждая метаться раненной птицей среди бушующих ветров.
Старая женщина сама не поняла, как это случилось, почему вдруг слова сорвались с ее губ, потекли слезами из глаз.
— Прости меня, хозяин, прошу, прости! Я… Я не могла поступить иначе! Я делала это все не ради себя, а в желании помочь Рамир!
— Почему ты пришла к ребенку, который не может изменить совсем ничего? Почему не обратилась к работорговцам, к дозорным, ко мне, в конце концов?
— Я хотела поговорить с господином Шамашем, я надеялась, Он поймет, поможет, ведь Рамир… Он вылечил ее… И… Но…
— Что? — в голосе караванщика звучал даже не вопрос, а вызов, глаза пылали гневом.
— Дозорный не пустил меня к Нему! И я решила, что, может быть, маленькая хозяйка… — сильный удар, внезапно обрушившийся на нее, заставил женщину замолчать, свалил на землю.
— Как ты посмела?! Использовать расположение Шамаша к моей дочери в своих мелких, низменных целях…! - он захлебывался яростью.
— Прости меня, хозяин, — продолжала шептать рабыня разбитыми губами, глотая соленую кровь. — Рамир так плакала, просила меня…
— Ты — никто, тень, идущая за нами следом, пыль на наших ногах!
— Да, хозяин, да! Накажи меня, я достойна наказания и с радостью приму любую кару!…Но Рамир!…Помоги ей, прошу тебя! Я знаю, ее будущее решено, и, все же, может быть, возможно хоть что-нибудь сделать! Не оставляй ее в этом городе! Ты же знаешь: здесь ее ждет только смерть…
— Помочь?! Понимая, что этим обреку на верную гибель всех?! - Атен и сам не знал, откуда вдруг взялась эта ярость, он лишь чувствовал, как затуманивался рассудок, понимал, что она вот-вот выйдет из-под контроля и тогда уже ничего не сможет ее сдержать.
— Но Рамир ведь тоже человек! — Фейр знала, что каждое новое слово лишь усиливало злость хозяина, но продолжала говорить. Нет, нет! Она хотела замолчать, но что-то не позволяло ей сделать это, говорило за нее, а душа, веруя в истинность каждого сказанного слова, застыла, словно во власти божественного откровения.
Караванщик схватился за плетку, вырвал ее из-за пояса. Горячая волна ярости, обдав его с головы до ног, покрыла лоб по?том, ослепила глаза, глухо и напряженно застучала в ушах. Все вокруг погрузилось в маревую дымку, голова налилась свинцом, руки и ноги, перестав подчиняться, начали жить собственной жизнью…
Для Фейр время замедлило свой ход, потекло, слово мед из узкого горлышка кувшина.
Она видела, как исказилось лицо хозяина каравана, как его рука с плеткой стала подниматься вверх. До ее слуха донесся пронзительный вскрик рассекаемого воздуха. Женщина сжалась, пряча лицо, закрывая руками голову, и замерла, считая мгновения до удара. Вот вновь вскрикнул воздух, принимая на себя первый удар…
И все. Время остановилось. Не было боли, разрывавшей тело. Страх остался, но удивление было сильнее его. Оно заставило Фейр с опаской приподнять голову, оторвать пальцы от лица, чтобы взглянуть…
Между ней и хозяином каравана стоял, заслоняя собой женщину, бог солнца. Он возник из ниоткуда, будто призрак, сложившийся из воздуха, отблесков звезд и света костров.
Караванщик качался из стороны в сторону, как дерево на сильном ветру. Его руки были опущены, побелевшие пальцы продолжали сжимать плеть.
Прошло мгновение, еще одно… Веки Атена дрогнули. Еще миг назад слепые глаза, застывшие неподвижными пустынями, стали медленно проясняться. Они сощурились, пробиваясь сквозь владения призраков и теней, назад, в мир людей. Это возвращение было неимоверно тяжелым, как будто нечто, лишенное плоти и сути, но не силы, опутало его своими сетями, и, не желая выпускать жертву, подчинившуюся слепой воле, влекло назад, в тишину рабства и забвения.
И, все же, Атен вырвался. Разум еще плохо сознавал происходившее, стараясь не тревожить ту часть памяти, которая могла вернуть в бездну пустоты, но глаза уже начинали видеть. Медленно поднимаясь снизу вверх, они оглядывали все вокруг, с трудом узнавая окружающий мир.
Сначала он увидел свою руку, сжимавшую плеть с такой силой, что вены набухли, пальцы побелели от напряжения, потом на глаза попалось испуганное, перепачканное кровью и слезами лицо рабыни, и, наконец, перед его взглядом предстал Шамаш.
Повелитель небес стоял лицом к караванщику, глядя на него с сочувствием и грустью. Растрепавшиеся смоляные волосы острыми прядями падали на лицо, откинутый за спину плащ трепетал осколком бездны, широкие рукава рубахи были закатаны до локтей.
Темные одежды оттеняли побледневшую кожу, казавшуюся тонкой, полупрозрачной, подобно солнечному лучу, скользившему по кромке пустыни. И поэтому столь отчетливо выделялась на предплечье, тыльной стороне ладони, запястье правой руки багровая отметина.
В первый миг Атену показалось, что это отблеск костров, но, приглядевшись, он узнал грубый рубец — след, оставленный плетью. Пальцы разжались, ноги подкосились…
— Господин…! - хозяин каравана упал на колени.
Шамаш, чуть качнув головой, повернулся, наклонился к рабыне, протянул руку, помогая подняться.
— Спасибо, господин…! - проговорила та, глотая текшие по щекам слезы, в которых не осталось места ни боли, ни страху, ни ненависти. Женщине даже показалось, что благоговейный трепет, охвативший ее душу, заменил солоноватую горечь чистотой и сладостью росы, ложившейся поутру на лепестки роз. Она сложила руки перед грудью, словно в молитве.
— Возвращайся к Рамир, — тихо проговорил Шамаш. — Я скоро приду.
— Да, господин! — Фейр низко поклонилась ему и, прошептав: — Спасибо Тебе! — заспешила прочь, исполнять приказ.
Дождавшись, пока рабыня исчезнет из виду, колдун повернулся к караванщику.
Атен не останавливаясь ни на миг, шептал молитвы. Непослушными, точно их обдало ледяным дыханием метели, пальцами он достал из-за пояса острый охотничий нож, зажал его обеими руками перед грудью, готовясь…
— Безумец! — Шама выхватил у него из рук оружие смерти. — Как ты можешь думать о самоубийстве здесь, сейчас!
— Я ударил Тебя… Я не хотел, но… Это случилось… Ничего не изменить… Умереть — единственное, что мне остается, все, о чем я способен теперь думать… Я уже мертв… Нужно лишь отпечатать след сделанного шага…
— При чем здесь ты? Оглянись! Вспомни, где мы находимся! — он схватил караванщика, рывком поднял на ноги, с силой тряхнул, заставляя прийти в себя. — Ярость города наполнила тебя! Она пыталась подчинить себе твою душу! Она управляла тобой, словно кукловод марионеткой!
— Пусть так… Пусть так… — безнадежно повторяли губы караванщика. Его голова оставалась склоненной на грудь, глаза смотрели вниз. — Но того, что случилось, не изменить…
— Пока еще ничего не случилось! — голос Шамаша стал подобным грому — не тому, что шумит снаружи, а гремящему внутри, в душе. Этот голос заставил Атена не думать ни о чем, лишь слушать… И подчиняться. — Но я тебе могу сказать, что произойдет, если ты не выбросишь из головы эту безумную мысль о самоубийстве! Мысль, которая не достойна свободного человека, лишь раба, готового слепо подчиняться беде и пустоте! Так вот. Если ты убьешь себя, тем самым ты покончишь со всем караваном, со всеми теми, кого любишь, кем дорожишь, о ком обещал заботиться и кто сейчас нуждается в тебе больше, чем когда бы то ни было раньше! Неужели ты не понимаешь? Или это именно то, чего ты хочешь? Если так, держи, — правой, покрасневшей и опухшей рукой колдун протянул караванщику нож, держа его за лезвие, острием к себе. Но когда пальцы караванщика инстинктивно потянулись к рукоять, Шамаш удержал клинок.
— Только прежде убей меня, ибо пока я жив, я не позволю тебе покончить с собой и со всеми остальными!
— Почему Ты делаешь это со мной, господин! — глаза хозяина почернели от ужасной душевной муки, которой, казалось, не будет конца.
— Ты нужен живым, торговец: своей малышке, своему каравану. Ты нужен мне, ибо без тебя я потеряю все, что у меня есть в этом мире. Я потеряю себя.
Караванщик глядел на Него, не мигая, боясь пропустить то, что должно было составить смысл всей его последующей жизни.
— Это действительно так, господин? — не веря до конца, когда в такое было трудно, почти невозможно поверить, спросил хозяин каравана.
— Я никогда не лгу, Атсинен! — Шамаш впервые за все время, проведенное в караване, назвал его по имени. И это было полное, тайное имя.
— Но откуда… — караванщик растерялся. Он не мог припомнить, чтобы называл Ему… Да вообще, никто никогда не пользовался заклятыми именами! Сокращенные были куда удобнее и безопаснее…
"Все верно, — Атен быстро приходил в себя, — бог должен его знать, ведь оно как раз для Него…"
— Спасибо, господин…
Тот тяжело вздохнул. Он чуть наклонил голову, в глазах мелькнул укор. Однако колдун понимал, что не следовало нажимать на смертного, стремление к жизни в котором было еще слишком слабо и могло потухнуть от любого дуновения слова.
Его взгляд скользнул по сверкнувшему в лучах луны клинку.
— Отдай его мне, — неожиданно для собеседника, попросил он.
— Нож? Да, конечно! Возьми… — его пальцы выпустили рукоять.
— Спасибо… — Шамаш повернул клинок к огню ближайшего костра так, чтобы отблески пламени заиграли на металле, расцвечивая его покой алыми красками, тревожа дух дыханием пламени. — Ты часто повторяешь, что в моих руках судьбы всех людей, всей душой веришь в это… Что ж, пусть так и будет. Я хочу, чтобы ты запомнил: вместе с этим ножом я забираю себе право судить тебя. С этого мига я буду решать, виноват ты в моих глазах, или нет.
— Моя жизнь в Твоих руках! — в его глазах вспыхнул огонь благоговейного трепета и готовности на самопожертвование.
— В таком случае, выкинь из своей головы мысль о самоубийстве. Забудь о смерти. Помни: ты нужен живым.
— Живым… — повторил Атен. Караванщик не спускал взгляда с ножа до тех пор, пока Шамаш не заткнул его себе за пояс.
То облегчение, которое он ощутил после всех произнесенных слов, было не сравнимо ни с чем.
Караванщик не заметил, как Шамаш качнул головой. В его глазах была печаль: "Это лишь свобода раба, рабство царя, одевающего себе на пальцы кольца власти, не зная, что они — самые крепкие и нерушимые кандалы… Увы, сейчас нет иного выхода удержать его среди живых. Город. Он выбрал торговца своей первой жертвой. Он подчинится или мне, или ему… Надеюсь, потом, когда опасность минует, я смогу все исправить…»
— Пойдем, нас ждут, — негромко проговорил колдун.
— Рабыни… — на лице караванщика отразилось сомнение.
— Не сердись на этих несчастных. Они ни в чем не виноваты.
— Все дело в городе, — брови Атена сошлись на переносице, глаза глядели вокруг настороженно. Караванщик стал прежним: решительным, властным. Его разбившаяся было на части душа вновь соединилась воедино, не оставляя места пустоте. Однако грусть не покинула его сердце, боль не ушла, она просто стала другой.
Хозяин каравана, недовольно цокнув, качнул головой: — Я не должен был отдавать правителю города эту бедную девочку… Она — часть каравана и я, был обязан позаботиться о ней так же, как и обо всех остальных… Может быть, моя ответственность за нее даже большая, ведь рабыня не имеет своей судьбы. Словно ребенок она идет моей дорогой. И если придет к смерти, значит, в этом моя вина…
— Слова благородного человека. Но не предводителя, — раздался у него за спиной голос Лигрена.
Лекарь сидел возле костра, рядом с которым они как раз проходили. Отблески огня плясали на его лице, в глазах, смешивая свет и тени.
Рядом с ним на узкой, поспешно собранной из грубых досок лавке застыли Рамир и Фейр.
— Да, — взгляд Атена скользнул по рабыням, коснулся огня, а затем остановился на лекаре. — Ты прав. Вождь должен быть беспощаден. И к себе, и к тем, кого он любит. Иначе все будут обречены, — он подошел к костру, вздохнув, опустился на лавку рядом с женщинами. — Простите меня. Мне не дано вам помочь… Я знал, что это так, когда говорил те слова. Однако поверьте: в них не было лжи.
— Мы знаем, хозяин, — робко улыбнувшись, проговорила Фейр. Женщина успела смыть кровь с лица. Сумрак сделал невидимым синяки. Лишь распухшая губа, мешая говорить, напоминала о случившемся. И, все же, открытый, грустный взгляд рабыни не нес в себе упрека: — Это ты прости меня. Моя слепая настойчивость чуть было не низвергла всех нас в ужасную бездну.
— Всему виной этот город… — прошептал Атен.
— Да, — кивнула женщина. — Что же до твоих слов, — продолжала она, — знай: верный раб только и мечтает хоть раз услышать их, узнать, что в нем видят человека, а не бездушную тварь, — Фейр вновь улыбнулась, и не важно, что в ее улыбке была одна грусти.
— Теперь мне не так страшно, — Рамир прижалась к ней, словно маленький ребенок к матери. — Ведь я знаю: если у вас будет возможность, вы не оставите меня. Если ж нет… — она на миг умолкла, прикусив губу, вздохнула, продолжая: — Что же, значит, так должно быть. Я подчинюсь воле богов, надеясь, что Они оценят мою верность.
На какое-то время у костра воцарилась тишина.
Хозяин каравана заметил, как Шамаш, постояв какое-то время в стороне, сел рядом.
Лекарь поспешно подошел к Нему:
— Разреши я перевяжу Твою руку.
— Это ни к чему, — он раскатал рукава, спеша скрыть рубец.
— И все же… — продолжал настаивать Лигрен и Шамаш, видя, что в глазах повернувшегося к ним Атена начало пробуждаться беспокойство, кивнул. Он протянул руку лекарю, сам же повернулся к рабыням.
— Почему вы здесь, а не в повозке?
— Другие женщины уже легли спать, — тихо заговорила Фейр, не сводя с Шамаша полного благоговейного трепета взгляда. — Господин, Ты сказал, что придешь. Мы надеялись: Ты захочешь поговорить с нами…Лигрен упросил дозорных разрешить нам побыть пока здесь, у костра.
— Ты о чем-то хочешь меня пропросить? — спросил он Рамир.
— Нет, — качнула головой девушка. — Я знаю, что не вправе… Спасибо Тебе.
— За что ты благодаришь меня? — он глядел на нее, не скрывая сочувствия. — Ведь я ничего для тебя не сделал.
— Ты пришел. Ты видишь во мне человека. Ты показал мне прекрасную землю, уготованную благим душам. Ты исцелил меня от мыслей о смерти. Я больше не боюсь умереть, ведь я знаю, что меня ждет потом, в награду за пройденные испытания.
— Твоя душа достойна того, о чем она мечтает, — его улыбка стала теплой и лучистой, глаза засверкали, словно звезды в ночи. — Верь. И по вере твоей ты будешь вознаграждена…
— Господин, — ее губы дрогнули, — могу ли я спросить?
— Конечно, девочка. Все, о чем угодно.
— Моя судьба… Ты ведь видишь ее. Скажи: я умру в этом городе?
— Нет, — колдун смотрел ей в глаза. Его голос стал тихим, нашептывающим, словно ветер, который проникал в самое сердце, душу. — Это случится за тысячи шагов и дней отсюда. Тебе предстоит испытать еще много светлого: любовь, надежду, веру и мечту. Боги дадут тебе узнать счастье при жизни, чтобы подготовить к тому, что ожидает после смерти.
— Спасибо Тебе, господин! — ее душа успокоилась. Сомнения улеглись, словно снег в час, когда утихают ветра. — Теперь я готова на любые испытания!
— Дорогая моя, — Фейр не спускала с нее глаз, удивляясь смелости девушки, радуясь, может быть, даже большее ее, известию о том, что на этот раз никто не разлучит ее с той, ради которой она жила все эти годы, растя, как родную кровинку, — как бы мне хотелось пройти через все это вместе с тобой!
— Ничего, ничего, — теперь ее душа была достаточно сильна, чтобы поддерживать и других, — ты же слышала: я вернусь к тебе… мама, — она впервые назвала Фейр так, понимая, что это краткое слово сделает женщину счастливой, давая и ее сердцу тот свет и тепло, которые будут так необходимы в этих душных городских стенах.
— Рамир, — голос Шамаша заставил их обеих оторвать счастливые взгляды друг от друга, повернувшись к нему. — В сложившихся обстоятельствах я не много могу для тебя сделать…
— Не надо, ничего не надо! Со мной все будет хорошо, правда!
— Конечно, девочка. И все же… Так будет лучше для всех нас. Если ты, конечно, согласишься.
— Да! Ради Тебя я готова на все!
— У тебя светлая душа. Я не хочу, чтобы хозяин города искалечил ее. Тело — только оболочка. Красивое или уродливое — не так уж и важно. Раны, нанесенные ему, заживают не всегда быстро, но рано или поздно это происходит. Душа же может мучиться болью давно минувших дней вечно… Мне дано оставить твою душу здесь. В город уйдет лишь тело.
— Но… — сидевшие у костра переглянулись. Они никогда не слышали ни о чем подобном. Конечно, бог всемогущ, но в легендах даже Он не совершал ничего подобного.
— Я не нарушаю данного слова, ибо душа не принадлежит земле, и уж тем более тому, который использует ее как камни на пути к своему мертвому бессмертию.
— Воистину! Только как это возможно: отделить тело от души? — Атен повернулся к Лигрену, полагая, что если такое когда-нибудь случалось, то уж жрец должен знать, но лекарь был не менее удивлен, чем хозяин каравана, может быть, даже больше…
— Подобное не станет и нарушением линий мира, — продолжал Шамаш, — ибо, как и о магическом мосте, об этом сказано в легендах.
Мужчины наморщили лбы, силясь вспомнить, о чем Он говорил. Но все тщетно.
— Я имею ввиду не разделение тела и души, а замену душ, — проговорил колдун, отвечая на незаданный вопрос.
— Ну конечно! — воскликнул Лигрен. — Желая спасти или наказать, боги порой меняют местами души человека и животного! — он вдруг прикрыл рукой рот, огляделся вокруг: — Если хозяин города послал своих слуг, чтобы подслушать наш разговор…
— Да, — Атен вмиг помрачнел, — мы стали слишком откровенны, забывая, что находимся в самом сердце враждебного нам оазиса.
— Никто ничего не услышит, — успокоил их Шамаш. — На этой площади я защищаю не только наши мысли, но и речи… Все, кроме чувств, ибо для этого мне пришлось бы прибегнуть к более могущественным силам.
— Спасибо Тебе, — караванщики не уставали повторять эти слова, хоть и знали, что они никогда не выразят всей их признательности.
— Так что, Рамир? — Шамаш вновь повернулся к рабыне. — Я могу оставить твою душу здесь, в теле оленихи, а ее дух вложить в эту оболочку.
— Я… — девушка на миг умолкла. Сперва она была готова на все, лишь бы остаться. Это было бы так замечательно: никуда не уходить, находясь среди знакомых людей под защитой господина Шамаша! Но потом ей вдруг стало страшно… А что, если с телом что-нибудь случиться? И тогда ей придется доживать свой век в шкуре зверя? Однако, все эти сомнения и опасения не шли ни в какое сравнение с охватывавшим всю ее сущность ужасом при одной мысли о том, что ее может ждать в городе. — Я согласна. Только… Могу я попросить?
Шамаш кивнул, не сводя с нее глаз.
— Если со мной… Ну, с этим телом что-то случится… Если оно будет уничтожено… Ты не мог бы забрать мою душу в облике оленя к себе? Запряги меня в Свою повозку. Я хотела бы принадлежать только Тебе!
К ее удивлению, Шамаш рассмеялся, качая головой:
— Девочка, — тихо проговорил он, — неужели ты не понимаешь, что если мне под силу вынуть из тела душу, то уж плоть восстановить я всегда сумею, пусть даже от нее останется лишь пепел?
— Я… Прости меня, великий! — Рамир смутилась. Ее щеки покраснели. Девушке стало ужасно стыдно: она усомнилась в могуществе бога Солнца! Пусть только лишь на мгновение, но все же… — Я… Могу я выбрать…? - Рамир огляделась по сторонам. Взгляд девушки упал на молодую, сильную олениху, стоявшую чуть в стороне, дремля. — Ее зовут Ана… Она родилась на моих глазах, росла рядом со мной… Время от времени, мне поручали за ней ухаживать… Порой я говорила с ней, что-то рассказывала, делилась своими сомнениями… Иногда мне даже казалось, что мы понимаем друг друга… Мне всегда хотелось увидеть мир ее глазами… Можно это будет она?
— Конечно, — он не видел причин для возражений. — Ты хочешь, чтобы все случилось сейчас? Мы могли бы подождать до утра.
— Нет, — девушка умолкла, прикусив губу, едва поняла, что осмелилась перечить богу. — Прости меня, господин, я просто… Я просто подумала: уж лучше сейчас… И я привыкну… И она… — Рамир не сводила взгляда с оленихи. — А она не будет против?
— Нет. Не беспокойся ни о чем. Идем, — он поднялся со своего места, жестом позвал девушку за собой, направился к дремавшим животным, однако остановился, заметив, что остальные тоже встали, собираясь идти следом. — Будет лучше, если вы останетесь у костра, — проговорил он, а потом, убедившись, что его слова были услышаны, подвел девушку к оленихи.
— Коснись руками ее шеи. Пусть тепло ваших тел соединится. Не бойся. Ты ничего не почувствуешь. Успокойся, расслабься, закрой глаза. Представь себе это животное. Сильное мускулистое тело, покрытое густой теплой шкурой, крепкие ноги с острыми копытами, длинный хвост, рога, подернутые дымкой полудремы глаза… Загляни в них… Вот и все.
В первый миг Рамир не поняла: что — все? Ей казалось, что с ней ничего не произошло, что она по-прежнему стоит возле оленихи. Она собралась было сказать… Но вдруг поняла, что не в силах произнести ни слова, что с губ, несмотря на все ее старания, срываются лишь какие-то похожие на сонное бормотание старухи звуки.
Девушка открыла глаза… И первое, что она увидела, было ее собственное тело, замершее перед ней. В широко распахнутых глазах, как в зеркале, она увидела свое новое отражение.
— Не бойся, — колдун тронул олениху за шею, успокаивая, — все в порядке. Все прошло хорошо. Тебе не о чем волноваться.
Потом он повернулся к той, что стала новой Рамир, провел ладонью у нее перед глазами, стирая слова имени, выведенные богами на ее челе, перенося их на голову животного, в которое перешла душа. И, лишь сделав это, он позвал тех, кто, оставаясь у костра, с трепетом следил за всем происходившим, с трудом веря в реальность невероятного.
— Все уже произошло? — переводя взгляд с Рамир на животное и обратно, спросил Лигрен.
— Да, — кивнул Шамаш. Взяв девушку за руку, он подвел ее к лекарю: — Позаботься о ней до утра.
— Что я должен делать? — тот выглядел растерянным, однако старался как можно глубже запрятать свое удивление, призвав для этого всю свою решимость.
— Сейчас ее разум спит…
— Дух животного может попытаться убежать?
— Нет. Просто не следует оставлять ее одну.
— Конечно… — он взял девушку за руку. — Идем, Ана. Не бойся, все будет хорошо… — та слепо подчинялась человеку, который вел ее за собой. Она чувствовала его доброту. И это было все, что ей было нужно. Лигрен же время от времени поглядывал на нее, пораженный покорством, на которое не способен человек, лишь животное.
Когда он ушел, Шамаш повернулся к рабыне: — Душе Рамир тоже нужна забота, даже в большей мере, чем телу, — он бросил быстрый взгляд на хозяина каравана. — Будет лучше, если ты освободишь Фейр на время от других обязанностей.
— Разумеется, — поспешно кивнул Атен. Он все еще не пришел в себя, слишком уж невероятным казалось произошедшее на его глазах.
Шамаш передал женщине повод.
— Привяжи ее покрепче. Она скоро уснет. Во сне же инстинкты животного могут взять верх над разумом и душой человека. Очнувшись, не понимая, что происходит, она может попытаться убежать. Олень сильнее человека, страх же и отчаяние еще прибавят силы… Тебе нужно будет найти слова, чтобы успокоить ее. Если почувствуешь, что душа не слушается тебя, зови меня.
— Да, господин! Я все поняла! Я не оставлю ее ни на миг! — и, низко поклонившись, женщина увела олениху подальше от людей и животных, в угол площади, защищенный со всех сторон повозками каравана.
— Предупреди дозорных, чтобы не тревожили их.
Хозяин каравана кивнул, провожая уходивших настороженным взглядом сощуренных глаз.
— Это чудо! — хрипло прошептал он.
— Да, — кивнул тот. На его губы легла улыбка. — Воистину, ваши легенды — лучший в мире учебник магии.
— Что Ты имеешь в виду? — Атен резко повернулся к Шамашу.
— Ты правильно понял: мне никогда прежде не приходилось делать ничего подобного.
— Но… — внутри Атена все похолодело. Он начал лихорадочно размышлять, словно ища в мыслях тепло и покой. "Все дело в памяти Шамаша, — убеждал он себя. — Он не признает себя богом, значит, отвергает и все, что было Им совершено прежде, тысячелетия назад".
Но было что-то еще не позволявшее ему успокоиться, всецело уверовав в это столь легкое объяснение.
— Не беспокойся. Вторая часть обряда куда проще, ведь душа и дух будут сами стремиться назад, в свои тела. Так что, вряд ли возникнут какие-то проблемы… Торговец, не смотри на меня с укором. Я не мальчишка, который совершает незнакомые чудеса, рискуя при этом чужими жизнями и судьбами, лишь потому, что испытывает тягу ко всему новому. Да, мне пришлось пойти на риск, но он был не только осознанным, но и необходимым, когда иного способа защитить душу этой наивной девочки не существует.
— Конечно, Шамаш, — Атен поспешно кивнул. Он все еще чувствовал дрожь, которая охватила его тело в тот миг, когда караванщик понял, что бог солнца действительно никогда прежде не совершал ничего подобного… Во всяком случае, в легендах этим даром пользовалась лишь Его супруга, богиня Айя, но никогда Он сам. — Я понимаю: она не выдержала бы прикосновения духа жертвоприношения… — его плечи нервно дернулись, когда он вспомнил, что дыхание города, даже стократно ослабленное защитой, установленной небожителем, было готово подчинить себе душу его, взрослого мужчины. — А так… Даже если случится что-то, вынуждающее ее оставаться в теле животного до конца своих дней, боги будут милосердны к ней, ведь она сохранит свою душу…
— Дело не только в ней, но и в нас. Хозяину города нужен кто-то из каравана, чтобы узнать правду. Девочка бы сопротивлялась. Ее вера достаточно сильна для этого. Но очень скоро он все равно сломал бы ее, проник в память и узнал многое из того, что караван пытается скрыть в стремлении к самосохранению.
— Да… Шамаш, сила, к которой Ты прибег, чтобы защитит ее душу… Это не выдаст Тебя? — ему вдруг вновь стало страшно. Ведь если госпожа Кигаль, стоявшая за спиной хозяина города узнает, что Ее брат становится преградой на Ее пути…
Колдун быстро вскинул голову, заглянул в глаза хозяину каравана. Он не сразу ответил, когда не знал, повторить ли ему уже раз сказанное или дать иной ответ.
— Вам нечего опасаться Эрешкигаль…
— Хвала небожителям! — прошептал караванщик, наконец-то облегченно вздохнув.
Шамаш чуть наклонил голову, глядя на караванщика скорее сочувственно, чем с укором. Он сказал только половину правды. Ему бы следовало упомянуть и о второй… Однако…
"Не сейчас, — решил он. — Этот человек услышал тот ответ, который был ему нужен. Остальное касается лишь меня…"
— Торговец…
— Да, Шамаш? — встрепенулся караванщик, отодвинув в сторону все свои раздумья.
— Скажи дозорным, чтобы внимательно следили завтра за детьми. Я позабочусь о малышах. Им же останутся подростки. Этот город опасен для них.
— Я все сделаю… — хозяин каравана вновь помрачнел.
"Великие боги, — вновь и вновь повторял он. — Прошу Вас лишь об одном: не отводите чашу испытаний в сторону, ибо я знаю, что это невозможно, но поторопите оленей времени! Пусть все, что должно случится, произойдет как можно скорее. Пусть останутся позади эти дни, погружаясь в туман забвения, теряя плоть, сохраняя лишь тень — мрачную, холодную, но не несущую в себе опасность настоящему, не в силах преодолеть оков прошлого…!"