"Не спрашивай, Хан".

"Я просто… Я подумал – может быть, если Ты расскажешь, тебе станет легче… Мы с сестрой всегда так делаем…" "С чего ты взял, что мне плохо? То, что случилось, должно было произойти".

"Ты говоришь так, словно пытаешься себя убедить в этом…" "Возможно, так оно и есть. Но, что бы там ни было, случившееся – воплощение мечты этой горожанки…" "Она хотела умереть?" "Нет. Жить. Но не здесь. Это оказалось выше ее – жить в реальном мире – несовершенном, холодном, стоящим на грани смерти, после того, как она увидела другой…" "Она сама призвала свою смерть?" "Да".

"Почему? Чтобы родиться вновь в другом мире, том, о котором она мечтала?" – волк понимающе кивнул головой. Да, это было в духе снежных охотников – самим решать, где жить и когда умирать.

"Чтобы тот мир жил".

Волк мотнул рыжей головой:

"Это слишком сложно для меня…"

"Не только для тебя. Для всех".

"И для тебя тоже?"

"Да…"

"Но ты понимаешь?" "Что двигало ею? Да. Но принять не могу. Хотя и больше мне ничего не остается…" "Потому что этот поступок неприемлем для тебя? " "Потому что… – он умолк на миг, качнул головой, а затем продолжал: – Одно дело жертвовать собой и совсем другое – принимать жертвы от других".

"Ты всегда был против жертвоприношений… Впрочем, мне казалось – и самопожертвования тоже".

"Для других – да".

"Ты не просто чувствуешь себя не таким, как все, но сам, осознанно проводишь эту грань: между собой и смертными, собой и небожителями…

"Потому что я – не один из них…" "Не начинай сначала! – недовольно заворчал волк. – Ты ведь сам все прекрасно понимаешь! Кем бы ты ни был раньше, теперь ты – бог. Да, пока еще в людском теле.

Но от него так просто отказаться".

"Да, – горько усмехнулся Шамаш, – достаточно просто забыть обо всем, перестать быть собой!" "Вот-вот! Ты другой не потому что не бог и не человек, а потому что и бог, и человек в большей степени, чем все остальные! Настолько, что рядом с тобой и другие изменяются, становясь… Более живыми, что ли… И вообще, для тебя важно быть полезным другим, а не использовать всех вокруг в своих целях".

"Тебя это удивляет?" "Да. Ведь господин повелевает. Таков дар владыки".

"К чему мне власть? Я никогда не стремился к ней".

"Тем, кто стремиться, она не дается".

"Ладно, хватит об этом".

"Можно и о другом. О смертных, например. Возможно, ты ошибаешься, думая, что эта горожанка совершила самопожертвование. Конечно, я не человек, но кое-что о них знаю. Дети огня не умирают ради того, чтобы жить в вечности, а живут, чтобы умереть. Это кажется странным, но… Сам подумай: их вера дает им лишь одну жизнь. И только очень немногим вторую. Остальное – смерть. Будешь делать все правильно – умрешь. Будешь творить зло – тоже умрешь. Но если в первом случае попадешь в сад благих душ, то во втором – в пещеры вечных мучений. И поэтому если ты считаешь, что выполнил свое предназначение – нужно уходить. Пока не перечеркнул все хорошее зло".

"Ты хочешь сказать, что она думала только о себе? Но не о своих детях, позаботиться о которых было ее первейшим долгом?" "Как раз наоборот".

"То есть?" "Может быть, ей было дано предупреждение. Что она не может быть рядом со своими щенками, что несет им смерть, что случайно задавит их или разорвет в порыве ярость".

"У этой женщины не было дара предвидения… – однако, задумавшись над словами волка, он продолжал несколько мгновений спустя: – Однако, войдя в храм времени, она могла увидеть в нем не только далекое будущее, но и то, что должно было случиться совсем скоро…" "Или она встретила свою смерть. Ту, которая ждала ее за барханом. И поэтому она выбирала из двух смертей ту, что была самой легкой".

"Возможно…" "Братьям-охотникам нужны боги, чтобы было кому служить, ради кого жить. А детям огня… Детям огня они нужны, чтобы было не страшно умирать. Смерть на руках божества, обещающего покой и сладкие сны – вот о чем они мечтают".

Шамаш несколько мгновений молчал, глядя на зверя, а затем негромко проговорил:

"Ты действительно понимаешь их…"

"Я думаю, что понимаю…" "Нам следовало поговорить об этом раньше. Может быть, тогда все сложилось бы иначе… – он остановился, склонив голову на грудь и скрестив руки, погружаясь в задумчивость. Но лишь на миг, спустя который вновь собрался, подчиняя воле мысли и чувства, выпрямил спину, настороженно сощурив глаза, взглянул на волка: – Ладно, оставим этот разговор. Тебя прислали за мной караванщики?" Хан наклонил рыжую голову в знак согласия.

"Что-то случилось?" – он спрашивал, хотя и так знал ответ: зверь не стал бы медлить, если бы каравану угрожала беда. Пусть золотой волк и не испытывал холодеющего ужаса перед лицом смертью, но он ценил каждое мгновение своей и чужой жизни, готовый сражаться за него до последней возможности.

"Может случиться… – волк переступил с ноги на ногу. Если только что его речи звучали уверено и твердо, то теперь они были полны сомнений. – Им так кажется".

"А тебе нет?" "Если бы к каравану приближалась беда… или он к ней, не важно… Я непременно почувствовал бы ее дух".

"Но ты ничего не чувствуешь?" "Абсолютно ничего. Тот город не выглядит опасным. Наоборот, он дружелюбен и открыт. Хотя… Если принюхаться, в нем есть какая-то тайна, запах – едва различимый, далекий и незнакомый…" "Пошли".

"Мы возвращаемся в караван?" "Да. Здесь меня больше ничто не удерживает. А там я могу быть нужен".

Но странники успели сделать лишь несколько шагов, как на их пути встала богиня врачевания. Ее лицо было печальным, в покрасневших, усталых глазах стояли слезы.

На плечи, словно в знак траура, был наброшен белый полупрозрачный платок.

– Бог солнца, – глядя не на Шамаша, а куда-то мимо, окликнула его небожительница.

Он повернулся к ней, поджал губы, превратившиеся в две тонкие блеклые линии послезакатного горизонта, затем, переступив через себя – свою грусть и боль – подошел, заговорил негромким голосом:

– Я старался ей помочь…

– Может быть, – нервно бросила та, хотя весь ее вид говорил – она так не думала.

Скорее уж наоборот. Но… Теперь-то какая разница? – Почему же все так?! – она сморщилась. – Я думала, это будет самый счастливый день для всех нас. День начала нового мира…

– Это и есть первый день.

– Это?! – она болезненно усмехнулась, на ее глаза вновь набежали слезы. – Первый день? Какой же тогда этот новый мир? Если его начало такое? Мне казалось: он должен быть похож на чудо, но теперь я сомневаюсь, а хочу ли я вообще жить в этом новом мире? В городе, еще не пробудившемся ото сна, уже звучат песни-плачи…

Новый мир, начинающийся со смерти…

– Одно рождается, другое умирает.

– Ты говоришь об этом так спокойно!

– Я привык к мысли о смерти, сам стоял перед ее лицом, заглядывал ей в глаза. И знаю: она куда милосерднее и добрее жизни.

– Милосерднее… – та вновь усмехнулась – криво, даже как-то пренебрежительно – презрительно. – Ты не часто бываешь в подземном мире.А если и бываешь, то только в светлой его части – дворце сестры да садах благих душ. Побродил бы ты по пещерам – перестал бы думать о смерти подобным образом… Да что идти так далеко?

Вот Кигаль. Она великая богиня – никто не сомневается в этом. Мудра – конечно.

Но скорее жестока, чем милосердна. Ведь она разлучает любящих, разбивает семьи, губит города… Она… Разве не при тебе она обещала заботиться о своей посвященной, защитить ее от бед? Почему же не сдержала слова?

– Не вини ее. Кигаль тут ни при чем. Если кто виноват, то только я. Если бы я не согласился провести обряд – ничего бы не случилось.

– Дело не в обряде. И вообще не в Лике. Я понимаю ее. Даже лучше чем саму себя. И уж точно лучше, чем тебя… – она горько всхлипнула, затем едва слышно обронила:-Нельзя же заставлять кого-то жить против его воли!

Он качнул головой, слыша фальшь в ее словах, не просто не скрываемую, но словно специально выставляемую напоказ.

– Что уж теперь… – уловив его взгляд, презрительно бросила та, совершенно уверенная, что все ее упреки, какими бы они ни были, справедливы. – Оставим этот разговор, – нервно дернув плечами, Нинти отвернулась в сторону, чтобы как бы случайно обронить: – Что бы я ни сказала, ничего не изменится. Того, что было, больше нет. И, как бы мне не хотелось изменить прошлое, ты мне все равно не позволишь это сделать… Ведь верно? – она с вызовом взглянула на него.

– Обращать время вспять опасно. Его полотно рвется, восстанавливать потом тяжело…

Но дело даже не в этом. Ты – воскрешающая мертвых и должна понимать лучше меня, что нельзя возвращать того, кто уже ушел.

– Ну конечно! Я так и думала! Мало того, что отвернулся, так еще и носом в грязь ткнул! На что я надеялась! Тебе ведь безразличен весь мир, за исключением твоих спутников! Ну и живи с этим безразличием! Если сможешь… А знаешь, что бы я сделала, если б ты вернул время назад? Знаешь? Не стала бы приводить тебя в этот город! Никогда! Ни за что! А Лике сказала бы, что ты отказался идти. Чтобы не думала, не надеялась!

– Тогда бы она никогда не была счастлива. Не встретив свою мечту, не исполнив предназначение…

– Ну и пусть! Подумаешь! Главное, она была бы жива! Жива – ты понимаешь! А, – она махнула рукой, повернувшись к нему спиной. – Ты все равно не поймешь!

– А, может быть, это ты не понимаешь? – прозвучавший за спиной негромкий голос заставил Нинти, вздрогнув, обернуться. Увидев Кигаль, она небрежно повела плечами.

– Да, я не понимаю, – проворчала она, – как можно быть такими бесчувственными?

Вас что, никогда не мучают угрызения совести и прочие… мелочи?

– Откуда ты знаешь, девочка?

– Иначе он, – он качнула головой в сторону Шамаша, – не отвернулся бы от умирающей, зная, что может ей помочь! А ты просто не смогла быть повелительницей смерти!

– Да уж, железный довод, – скривив губы в усмешке, небожительница хмыкнула. – А ты?

– Что я? – она недовольно нахмурилась. Ей не нравился этот поворот разговора. – Меня уж бессердечной никто не назовет!

– Ну разумеется. А быть такой страстной, как ты, лучше? Сперва делать что-то, а потом переживать, понимая, что совершила ошибку?

– Ошибку?! А, может, то, что ты называешь ошибкой, на самом деле было спасением! …И вообще, я… Я ведь всего лишь младшая богиня и никогда не претендовала на власть над мирозданием. А он…

– Подожди, девочка, не торопись. Мы сейчас говорим не о нем, а о тебе.

– Ну при чем тут я?!

– Как это при чем! – возмутилась Кигаль. – Ты притащила его город, обманула…

– Что же он за бог справедливости такой, если не смог распознать лжи?!

– Не сваливай все с больной головы на здоровую! Ты сама во всем виновата! Но не хочешь этого признавать! И потому и ищешь виновных вокруг!

– Да я…! – вспыхнув, возмутилась та, готовая броситься в бой.

– Не надо, – чувствуя, что еще несколько мгновений, и богини, как бабы-торгашки на рынке вцепятся друг другу в космы, вмешался в их разговор Шамаш, – ни к чему искать виноватых. Я готов принять всю вину на себя.

– Но ты ни в чем не виноват! – попыталась было возразить Кигаль, но бог солнца остановил ее:

– Виноват. Поскольку не забочусь о чужих так же, как о своих спутниках.

– По идее для бога все должны быть равны. Но на деле все иначе, – качнула головой повелительница смерти, – что бы там ни было, всегда останутся избранные и отверженные…

– Давайте оставим этот разговор, – попросил Шамаш. – Ни к чему он… Я должен идти.

Та вздохнула, бросила быстрый взгляд на брата, наклонила голову – с долей укоризны.

– Потерпи. Это не займет много времени.

– Что – "это"?

– Обряд похорон.

– Да! – вскинувшись, вскричала Нинти. – Пусть он увидит! Может быть, тогда поймет, каково это – терять!

– А ты думаешь, он и так не понимает? – зло глянула на нее Кигаль.

– Да! И вообще, – она вонзила острый, холодный взгляд в лицо Шамаша. – Куда тебе торопиться?

– Мои спутники по караванной тропе прислали за мной волка, – спокойно, словно не замечая вызова в ее голосе, ответил бог солнца.

– Да? – она изобразила удивление. – Им нужна твоя помощь? А зачем? Ты ведь все равно ничего изменять не станешь. Боясь, что станет лишь хуже. Все верно: тот, кто ничего не делает, не совершает ошибок…Хотя, что это я? Для своих спутников ты, несомненно, сделаешь исключение. Но даже если так, тебе некуда спешить, все равно успеешь. Ведь тебе дано поворачивать время вспять.

– Ты говоришь это так, словно не веришь, что мне подобное по силам.

– Ну, у всех есть право сомневаться… И, потом, надо еще разобраться, дар ли подобное умение или же проклятье?

– Все, что спасает жизнь – дар.

– Спасает?! И кого, интересно, это спасло? Во всяком случае, не Лику! Ведь ты не спешишь делиться этим даром с другими.

– А может это и правильно, – задумчиво пробормотала Кигаль, – то, что произошло раз, не должно повторятся дважды. Время как река – течет лишь в одном направлении. Заставь его двигаться вспять – и кто знает, какими бедами это может обернуться в будущем…

– Так или иначе, – устав от ее рассуждений, Нинти резко повернулась к богу солнца, – ты ведь не будешь отрицать, что не понимаешь произошедшего.

– Событие…

– Я говорю о людях. О Лике.

– Да.

– Тогда почему бы тебе проводить ее в последний путь? Что объяснит природу смертной лучше последнего обряда?

– Мне это не интересно!

– Вот как? – бровь богини приподнялась. – Повелителю небес надоели смертные? Если так, может, то, что солнце остывает, совсем не случайно? А действительно, как просто – позволь всем умереть, и не о ком будет беспокоиться.

– Нинтинугга…

– Подожди, Шамаш, – остановила его Кигаль. – Нинти говорит ужасные, несправедливые вещи, но… Но в одном она права: последний обряд многое объясняет. Для смертных он важнее всех остальных. И вообще, в смерти – смысл всего, существования богов. Ведь мы больше нужны людям не для жизни, для смерти.

Шамаш, у этого мира существует установившийся на самой его заре порядок вещей. В него так долго верили, что он из выдумки обратился явью. Он столь долго был составной частью мироздания, что без него все рухнет. Ты ведь знаешь легенды?

Знаешь, что они только кажутся нереальными, а на самом деле – куда реальнее, чем все снега пустыни.

– Кигаль, говори, что собиралась, и…

– Хорошо, брат, хорошо! – она беспрекословно подчинилась, не желая злоупотреблять его терпением. – Не буду отвлекаться. В конце концов, важно лишь одно: мир состоит из двух частей. Из жизни и смерти. Тот, новый мир, который все так хотят обрести, тоже должен быть двуедин. Иначе он рухнет, так и не родившись.

– Ты хочешь сказать, – Шамаш нахмурился, – что эта горожанка умерла потому…

– Что в том мире, который был ее мечтой, не было смерти. Иначе, дойдя до конца, она бы переступила через вторую черту, ту, что миновала при входе в храм времени.

И вернулась сюда, чтобы жить. Круг был бы завершен. Но этого не случилось.

– Чушь! – фыркнула Нинти, но Кигаль, не слыша ее, продолжала: – Миру нужно не только рождение, но и смерть. Только тогда он будет полным, законченным. Да, у каждого смертного своя смерть. Но мир смерти, как и мир жизни, они делят с другими…

– Ты говоришь ерунду! – презрительно скривилась Нинти. Все, что она услышала, было только словами, никак не связанными, бессмысленными, нелепыми.

– Если ты, подземная богиня не понимаешь этого… – Кигаль развела руками.- Шамаш, – она повернула голову к повелителю небес, – а ты понял…? – в ее глазах были мольба и надежды. По какой-то известной лишь ей причине это было очень важно для нее.

– Твои слова заставили меня о многом задуматься, – искренне, но при этом несколько уклончиво ответил тот.

– И все же? – продолжала настаивать Кигаль.

– Я понимаю тебя.

Это было не совсем то, что она ожидала услышать, однако…

– Спасибо, брат. И ты останешься?

Он чуть заметно качнул головой.

– Но почему? Беспокоишься о своих спутниках? Не надо. С ними все в порядке. И вообще, я… Я отправила к ним Намтара. Он предупредит, если что.

– Караванщики не случайно прислали за мной волка.

– Смертные просто хотели, чтобы ты поскорее вернулся. Они слишком боятся потерять тебя.

– Люди, которые не просят о спасении, стоя на краю смерти, не желая злоупотреблять расположением? Нет, все иначе… Да и ты не стала бы ничего предпринимать, не если б не была совершенно уверена. Там я нужен. А здесь… – он оглядел окружавший его лес печальным взглядом, вздохнул.

– Когда не стоишь на месте, а идешь по пути, каждый шаг имеет свой смысл. Идущий может не понимать этого, но все именно так. Добрая клетка, злая клетка… Как в детской игре… Только на доброй нельзя задержаться, а через злую перепрыгнуть…

Потому что даже если ты сделаешь это, прошлое нагонит тебя, когда ты будешь меньше всего этого ждать…

– Чего ты хочешь от меня? – он поднял на нее взгляд усталых, измученных глаз.

– До вечерней зари осталось совсем немного. А там… Спящая уйдет в край вечного сна. И ты станешь лучше понимать этот мир… Во всяком случае, я надеюсь…

– Кигаль… – Шамаш мотнул головой, отступая назад. – Нет! – он не хотел видеть, становиться свидетелем этого.

– Да, это не праздник. Горькое зрелище. Но если ты должен его увидеть, ты увидишь…

Брат, легче хоронить чужого, малознакомого человека, чем друга.

– Легче, тяжелее – какая разница? Миг прощания уже позади. Душа покинула тело. То, что осталось на земле – не более чем старая одежда, беспокоиться о которой нет смысла…

– Когда уходишь дальше, переоблачаешься в новый наряд. А если остаешься здесь?

Если другого нет? Если весь смысл в том, чтобы сохранить этот в нетленности до самого пробуждения? Ведь спящему нужна плоть. Даже если его сон продлится вечность.

– Это…

– Глупость? Неправда? Может быть. Но такова их вера. Вера, которой ты еще не нашел замену. Придумай что-то другое – и все станет иным. Для тех, кто будет жить в той вере. Но для умерших в прежней все равно ничего не изменится.

– Ты умеешь убеждать… – отвернувшись в сторону, сквозь стиснутые зубы процедил он, а затем, резко повернувшись, зашагал назад, к городу.

"Хозяин…" – Хан догнал его, скульнул, глядя преданно и сочувственно.

"Нам придется задержаться. Надеюсь, ненадолго… Друг, я знаю, что нам нужно торопиться, но…" "Не волнуйся. У нас есть время. И, потом, с караванщиками Шуллат. Она предупредит об опасности, защитит…" "Да. Конечно", – было видно, что ему не хотелось ни с кем и ни о чем говорить. И волк умолк.

Богини отстали от него на несколько шагов.

– Пусть увидит обряд погребения, – хмуро глядя себе под ноги, проворчала Нинти.

– Может, тогда поймет, что не только его спутники достойны сострадания.

– Зря ты с ним так…

– Как "так"? Я сказала правду – только и всего… "Мне все равно, что будет с этим миром!" – да это еще большая жестокость, чем то, что творит Нергал!

– Ты не справедлива. Он ведь спас твой город…

– Он спасал своих спутников. А город… Город – так, заодно. И вообще, ты ведь думаешь так же, как и я. Просто не решаешься сказать ему в лицо. Потому что насколько ты жестока с другими, настолько мягка с братом.

– Мне действительно он очень дорог. Но дело не в этом. Я стараюсь быть справедлива, в то время как ты ослеплена своим горем. Мне страшно даже подумать, что будет, когда ты лишишься своего Хранителя. И в этом обвинишь Шамаша? И займешь сторону Нергала, лишь бы отомстить ему?

– Сторону Нергала? Нет, – она качнула головой.

– Но кто враг Шамаша, тот друг Нергала. Разве нет?

– При чем здесь…

– Это так. И всякий раз взращивая в душе ненависть к повелителю небес, мечтая ему отомстить, заставить почувствовать ту же боль, которую чувствуешь ты, вспоминай об этом.

– Я…

– И не ищи малодушие в том, что на самом деле называется здравомыслием. Его силы столь велики, что неосознанное мановение руки, поворот головы на чей-то окрик могут уничтожить весь мир, все мироздание…

– Он и так ничего не делает! – обиженно смотрела на подругу Нинти. Ей стоило такого труда заставить бога солнца сделать шаг! И вот… – А теперь и вовсе станет держаться от всего в стороне!

– Как раз наоборот!-воскликнула Кигаль. Упрек богини врачевания задел ее душу, обидел, причинил боль.

– Как же!

– Да, Гулла!

– Я не люблю это имя! – зло процедила та сквозь зубы. – Называй меня Нинти!

– Хорошо, Нинти,-Кигаль не выразила ни взглядом, ни словом своего недовольства.

Да она, казалось, и не заметила ничего. – Позволь, я объясню тебе.

– Да уж, пожалуйста!

– Давай на мгновение забудем об этой смертной…

– Забыть?! И это говоришь мне ты? Она ведь была твоей посвященной.

– Да. А посвященные – это люди особого предзнаменования. Ее заключалось в том, чтобы обряд нового мира был совершен… Для тебя ведь он тоже важен?

– Обряд нового мира? Да!

– И, несмотря на то, что ты тут говорила Шамашу, на самом деле ты бы сделала все, чтобы он совершился.

– Зная, что из-за него умрет…

– Перестань, – поморщившись, прервала ее Кигаль, – ты – подземная богиня. И не можешь ненавидеть смерть. И не понимать ее – тоже. Более того, ты – оживляющая мертвых. Почему же ты, упрекающая Шамаша в бездействии, не вмешалась сама? Ты могла воскресить эту девочку. Раз она тебе так дорога…

– Чтобы та через миг умерла снова?!

– А если нет? Ты могла бы попытаться… Нет, подруга, дело не в ней. Ты не хочешь жить в пустоте, не хочешь исчезать вместе с прежним миром, верно?

– Как будто ты этого хочешь!

– Не хочу. Мне мало прожитых вечностей. Я мечтаю и о грядущих.

– Что-то не похоже!

– Это так, Нинти. Что бы ты ни думала. Но я должна была показать ему его ошибку.

– В чем это он, интересно, ошибся! Да что ты такое говоришь?! Ты хотя бы понимаешь, что говоришь! Он – и ошибся!

– А разве это не так? Или ты полагаешь, что он не знает об этом? Знает. Только, как мне кажется, еще не видит, в чем именно она состоит. Он ищет, не находит и это мучает его даже сильнее чувства вины.

– Да что ты! Кигаль, он – повелитель небес! Он – не ошибается!

– А как же смерть горожанки? Или ты думаешь, что он ждал чего-то подобного?

– Вот именно! Он знал, что так и будет!

– Предполагал.

– Какая разница?

– Предполагать и знать – разные вещи. Одно дело думать – "это может произойти" – и стараться не допустить подобного, и совсем другое быть уверенным: "так будет.

Потому что иначе быть не может." -Да он же даже предупреждал Лику! Нет, все он прекрасно знал! Просто хотел, чтобы смертные совершили все свои ошибки, считая, что на них они учатся!

– Без обряда не было бы будущего.

– Было! Просто оно было бы зачато позднее…

– Кто знает, что бы случилось с малышом, не получи он имя…

– Ничего бы с ним не произошло. Его бы назвали по старинке. Шамашу не было нужды выбирать между двумя жизнями.

– Об этом я и говорю!

– Что?

– Он ошибся, Нинти! Он думал… Нет, был уверен – все обойдется. Так бы и случилось, если б женщина последовала его воле.

– Но вера Лики оказалась слаба… – богиня вздохнула, опустив голову на грудь.

– Наоборот! Сильна! Ее вера была очень сильна, раз она сделала этот шаг! Как и любопытство…-Кигаль тоже вздохнула. Ее плечи поникли. – Жаль. А ведь ей было достаточно вспомнить обо мне. Позвать меня. И я остановила бы ее… Но она всегда стыдилась того, что я ее покровительница… Да что об этом теперь говорить? Все уже в прошлом…

– И, все же, ты жестока, Кигаль!

– Поверь, мне искренне жаль Лику. Но мое сочувствие не способно ничего изменить.

– Она была твоей посвященной! Ты должна была позаботиться о ней!

– Я и забочусь. Я пришла, как только она подумала обо мне. Если же кто из нас двоих жесток, так это ты. Та рана, которую ты нанесла душе Шамаша…

– Ему все равно, что происходит с чужаками!

– Это не так.

– А даже если… Ну и пусть! А моя рана? Моя потеря? И, потом, это мне, женщине, позволительно плакаться и переживать. Если же он так чувствителен, что переживает смерть каждого человека – ему не место в нашем беспощадном мире.

– Он будет чувствовать себя виноватым. Хотя, я считаю – его вины в случившемся нет. Он выполнил просьбу этой смертной. Дал ей то, о чем она мечтала.

– Но цена…

– Плата за исполнение мечты всегда высока.

– Я думаю… Может быть… Если бы он попытался, если бы вернул Лику в прошлое, но не на час, а на год… Тогда все могло бы пойти иным путем…

– Ты имеешь в виду, что он мог отнять у смертной ее мечту, стереть ее из памяти, зная, к чему та приведет?

– Ну…

– И ты, предполагающая возможность подобного, называешь жестокой меня?

– Не знаю… – она нервно дернула плечами. – Какая разница? Теперь-то не будет уже ничего! Ничего, понимаешь! Один обряд не делает будущего! А он не станет повторять его, зная цену… Считая…веря, что все повторится вновь…может повториться…

– Чтобы этого не было, Шамаш должен понять, в чем его ошибка.

– И в чем же?

– Я уже говорила – жизнь и смерть неразделимы. Где одно, там должно быть и другое.

Пусть это не кажется благом, но и не является жестокостью. Необходимость – вот что это.

– Наша ошибка в том, что мы не позвали тебя? – презрительно фыркнула -Кто, лучше меня, знает смерть?

– Ну конечно! Хочешь застолбить себе место в новом мире?

– Того мира пока еще нет. Мы говорим о пустоте.

– Но он будет! И ты знаешь об этом!

– Я сказала то, что должна была! И мне совершенно безразлично, что ты обо мне подумаешь. Главное, чтобы меня понял брат.

Нинти хотела что-то сказать, но промолчала. Да и время слов уже прошло.

Они подошли к вратам города, из которых как раз выходила похоронная процессия.

Впереди служители несли на носилках убранное цветами и листьями деревьев тело горожанки. Смерть была милосердна к ней, стерев следы старости. Спокойное безмятежное лицо было молодо и свежо. Кожа чиста. Волосы полноцветны и живы.

Воистину, казалось, что она просто спит сладким, светлым сном.

По обе руки от нее шли плакальщицы, которые многоголосицей пели длинный, монотонный заговор-прощание. Следом за носилками шли Бур и Ларс. Сопровождавшие их стражи, служители, горожане, пришедшие отдать последний долг памяти умершей, двигались на почтительном удалении позади, словно веря, что рядом с хозяевами города идут, став невидимыми, и небожители, покровительствовавшие этой семье.

Однако Шамаш не встал в процессию. Он смотрел на нее со стороны, словно специально отстранившись. Богини шли рядом с ним. Три бледные, печальные тени, растворявшиеся в набежавших на глаза слезах, терявшиеся в косых лучах утреннего солнца. Они молчали.

Когда горожане вошли в лес, Шамаш двинулся следом. И пусть он по-прежнему держался в стороне от людей, но не спускал с них взгляда ни на мгновение, внимательно следя за каждым словом заговора, каждым движением рук служителя.

Процессия медленно двигалась по направлению к границе оазиса, идя, однако не по караванной тропе, ведущей от восхода на закат солнца, а под прямым углом к ней, оставаясь по отношению к дневному светилу на том же самом месте, удаляясь лишь от стен города.

Никто не останавливался. Когда служители, несшие носилки, устали, их прямо на ходу, боясь любого, пусть даже всего лишь мгновенного промедления, меняли другие.

Одна песня сменяла другую. Плакальщики чередовались, переводя дух, но их хор не умолкал ни на миг.

Чем ближе они подходили к грани, тем грустнее становились заговоры, громче плач.

Казалось, что и все вокруг, во власти той же скорби, менялось, тускнело, живое, полноцветное уходило вслед за мертвой в край благих душ, оставляя земному миру двуцветие смерти – черная земля, черные стволы деревьев, и белый снег пустыни на горизонте.

Стало холодать. Но горожане, хоть и были одеты совсем легко, не чувствовали этого. Никакой холод, что испытывает тело, не могло сравниться с морозом, который овеивает душу, приближавшуюся к вратам мира смерти.

Шамаш качнул головой. Эти люди слишком пренебрежительно относились к своему здоровью, не думая о том, что могут простудиться. Он уже хотел окутать процессию волной тепла, согревая горожан, но Кигаль коснулась его руки, останавливая.

"Не надо, не делай этого", – говорили ее полные грусти и сочувствия глаза, в то время как и губы, и мысли молчали.

Бог солнца чуть наклонил голову в знак согласия, одновременно благодаря сестру.

Если бы не она, он мог нарушить ход обряда. Да, стремясь помочь можно навредить куда больше, чем даже задавшись целью причинить вред.

Когда все подошли к снегам пустыни, дневное светило уже склонилось к горизонту.

Вечер выпустил в мир тени, которые закружились в повисшей над землей алой дымке – мареве в медленном причудливом танце.

Шамаш огляделся вокруг с долей удивления. Наверное, впервые он потерял счет времени, даже не заметив, как пролетел день. Странно. Ведь ничего не происходило.

Движение погребальной процессии было медленным и монотонным. По идее, мгновения должны растянуться на вечность. Но все вышло иначе. Почему? Он не знал ответа.

Хозяин города остановился у черты своих владений. Он не мог переступить ее, несмотря ни на что. Пока он был жив, он должен был следовать клятве, данной камню-хранителю.

Остальные же, прежде, чем замереть, прошли еще несколько шагов. Служители поставили носилки с телом умершей вниз, на снег. Жрец опустился на колени рядом с женой, последний раз взглянул на нее, поцеловал в ледяные, скованные холодным сном, уста, затем вновь выпрямился, обошел, читая заклинания, кругом, сначала в одну сторону, затем в другую, отделяя мир смерти от края живых и одновременно отчерчивая кусочек земли жизни, на время передавая его во власть мертвым. Потом он остановился вновь, на этот раз – лицом к городу, спиной к снегам пустыни. В тот же миг плакальщики умолкли. Все всхлипы и причитания прекратились.

Воцарилась тишина, в которой было слышно лишь далекое дыхание ветра.

В руке Бура блеснул клинок. Наклонившись над Ликой, он осторожно перерезал сплетенные воедино восемь шерстяных нитей, на которых на шее человека с третьего дня его жизни и до самой смерти висел маленький золотой кругляш. Это был знак солнца – символ веры, поклонения повелителю небес как верховному божеству неба, и одновременно – знак вечности, надежда на то, что у сна будет пробуждение, не будет конца.

Этот кругляш должен был быть прибежищем души до тех пор, пока она не достигнет подземного мира, чтобы затем стать той монеткой, которую умерший, достигая своей цели, отдавал духам-перевозчикам, платя им за услуги…

На миг задержав талисман жены в руке, Бур замер, прощаясь с ней снова и теперь уже – навсегда.

Пусть он верил – что бы там ни было, они встретятся в вечном сне – но в том сне они будут другими, лишенные душ. Душам же, даже если их пути по саду пересекутся, не дано будет узнать, ощутить близость дорогого сердцу живущих человека.

Талисман был холоден, словно кусок льда и Бур что было силы стиснул пальцы. Но сколько жрец ни пытался согреть его, у него ничего не получалось. Все было бесполезно. И оставляя тщетные попытки, тяжело вздохнув, он зажмурился и, взмахнув рукой, бросил талисман за спину, в белизну пустыни. Подхваченный порывом ветра, кругляш улетел куда-то далеко, упав, провалился в снег. Талисман исчез бы в нем, сгинув без следа, если бы не внимательные глаза служителей, которые не моргая следили за его полетом. В их руках уже были широкие лопаты, которыми они приподняли полог в том самом месте, куда упал золотой кругляш, чтобы затем, уложив на образовавшееся ложе тело умершей, укрыть его снегом, словно меховым одеялом.

Едва это было сделано, плакальщики зажгли факелы, установили их кругом. Прорезая уже начавший сгущаться мрак, они будут указывать душе путь в иной мир, чтобы та, покинув уснувшее вечным сном тело, не заплутала, не превратилась в тень-бродяжку, а обрела свой новый, вечный дом.

Обряд был закончен и горожане, не оборачиваясь, заторопились назад, в оазис.

Только теперь ощутив холод, они зябко ежились, кутаясь в одежды, которые, не храня в себе тепла, были не способны согреть.

Богини двинулись было вслед за смертными, но сделав лишь несколько шагов, остановились, заметив, что повелитель небес идет совсем в другую сторону – в снега пустыни. Впереди него бежал золотой волк, словно выбирая для своего хозяина самый безопасный из множества путей.

"Шамаш!" – окликнула брата Кигаль.

"Я сделал то, о чем ты просила. Теперь я ухожу", – не оборачиваясь, бросил он через плечо.

"Брат, как бы тяжело тебе ни было, ты должен запомнить то, что увидел!" – на языке мыслей крикнула ему вдогонку Кигаль.

"Разве такое можно забыть?" – горько усмехнулся бессмертный.