– Атен, там служители пришли…

– Вот еще напасть! – даже не взглянув на Евсея, проворчал хозяин каравана.

– Они говорят какую-то ерунду. Я понял лишь – им что-то от нас надо.

– Идиот! Старый кретин!

– Брат… – Евсей поджал губы. Он не чувствовал за собой никакой вины и уж тем более не совершил ничего достойного подобной брани. Помощник, наверное, вспыхнул бы от гнева, если бы говорил не с хозяином каравана, вообще сдержанным на слова, а уж на ругательства – тем более. Единственное, что приходило ему на ум, было: "Он устал. Страшно устал. На него словно снежный ком свалилось столько забот… И плюс к тому – беспокойство за дочь, которая чуть не убежала из каравана, лишь бы не входить в этот город. Обычно отходчивая, на этот раз Мати до сих пор дуется на всех вокруг и, в первую очередь, на отца за то, что ее вынудили подчиниться воле большинства… А если прибавить ко всему этому еще и ту ответственность, равной которой не лежало на плечах ни одного смертного со времен легендарного Гамеша. Ведь он – хозяин каравана, который избрал себе в спутники сам повелитель небес…" – Тебе надо отдохнуть…

– Да какой тут может быть отдых! Мало мне было проблем, нет же! – резко взмахнув рукой, он со свистом рассек ею воздух, словно рубя мечом. – Мне следовало приклеить язык, скрепить намертво зубы, зашить губы, а я вместо того, чтобы держать рот на замке, как все остальные, неизвестно с чего разоткровенничался с хозяевами города!

– Что случилось? – воин насторожился. Ему было впервой видеть друга таким рассерженным. И на кого – на самого себя!

– Мне польстило, что Хранитель стал говорить со мной в храме, да еще и о делах города! Мне показалось, что он действительно искренен со мной и нуждается в ответной искренности… нет, даже помощи! И я решил помочь! Словно я не обычный караванщик, а второй Гамеш!

– Ты – не обычный караванщик.

– Да. И сейчас я жалею, что это так! Иначе все было бы проще… Ничего бы вообще не было! – он успокоился, однако, вместо того, чтобы прийти в нормальное состояние, ударился из одной крайности в другую – кулаки разжались, руки безвольно повисли, плечи опустились…

– Ты сказал ему, что мы – спутники бога солнца? – Евсею не были нужны никакие другие объяснения или подсказки, чтобы понять, в чем дело. – Атен, не кори себя.

Горожане все равно бы узнали. Я слышал, у хозяина этого города есть дар чтения мыслей…

– Наши мысли не прочтет ни один маг. Шамаш хранит нас.

– Даже если так, не случилось ничего страшного. Ведь то, о чем ты рассказал, уже давно не секрет… И уж точно это не то знание, которое способно навредить каравану. Скорее наоборот. Ведь бог солнца почитается в городе не меньше, чем в снегах пустыни, а, может и еще больше…

– Я и не говорю, что нам угрожает беда! Хотя, кто знает… Просто мне лучше было дышать в воротник! Есть же в этом городе что-то, почему его так невзлюбила Мати.

Ладно, пойдем. Посмотрим, что это там за служители и что им надо.

– Не раньше, чем ты придешь в себя.

– Со мной все в порядке.

– Нет. Может быть, ты и не замечаешь этого, но уж поверь мне на слово – ты выглядишь, ведешь себя совсем не так, как обычно.

– Сейчас – не обычное время, мы не в обычной ситуации.И вообще, – не выдержав, вскричал Атен, вновь взмахнув руками. – Не забывай: сейчас мы – не тот богатый караван, который выходил из предыдущего оазиса! И мне приходится думать не о преумножении богатств, а о выживании. А это куда труднее. Надеюсь, мне не нужно объяснять это тебе?

– Ничего, выкарабкаемся как-нибудь. Справиться с подобной бедой под силу даже обычному каравану, а мы…

– Что – "мы"? Обратимся за помощью к Шамашу? Откажемся от одного раз принятого решения, как уже отказались от другого? И что тогда будет стоить наше слово, слово, которое меняют, словно ленту в косе девчонки? Будто мы не мужчины, а малые дети!

– Атен, жизнь есть жизнь. Бывают обстоятельства…

– Такого не должно быть. Это не правильно.

– Ладно, что говорить об этом? Конечно, мы будем полагаться лишь на собственные силы…

– Зная, что в случае чего, Шамаш нам поможет сам, что Его не придется просить об этом? Но Он может вернуться через целую вечность!

– Нет. Он никогда прежде не покидал караван надолго.

– С чего ты взял, что так будет всегда? Ведь Он избирает себе спутников не навсегда.

– Ты говоришь так, словно избранных до нас было много, а не один-единственный царь-основатель.

– Кто знает?

– Мы. Мы знаем. Ибо если б все было иначе, до нас дошли б легенды…

– Не обязательно.

– Как это "необязательно"! – возмутился Атен. – Что же тогда достойно легенд, если не странствия повелителя небес по тропам земли снегов?

– Я имел в виду другое. Может быть, легенды и есть. Просто мы ничего не знаем об их существовании. Мы их не читали. Как не читали до поры до времени Черные легенды.

– Нет, Черные легенды – это другое дело. Они – запретные, потому что…

– Или, – не дав ему закончить, продолжал Евсей, – эти легенды могли погибнуть, затеряться в бездне времени, уснуть вместе с замершем городом или потерявшимся в снегах пустыни караваном.

– Шамаш не позволил бы подобному случиться!

– Он был болен, Атен. Не забывай. Он жил иным миром – страной бреда, заботясь лишь о нем.

– Но госпожа Айя…

– Что – "госпожа Айя"?

– Она не дала бы пропасть памяти о Ее супруге!

– Да. Если бы ценила людскую память.

– Тогда госпожа Гештинанна…

– Конечно, в Ее архивах хранятся все легенды, сочиненные когда либо на земле. Но никто из живых не читал их, когда эти рукописи предназначены не для наших глаз.

– М-да… – Атен, задумавшись, склонил голову на грудь, вздохнул, поджал губы. – Тебе, должно быть, страшно думать об этом, ведь и с написанными тобой легендами может произойти что-то подобное.

– Может, – кивнул Евсей. – И я совсем не хочу, чтобы так случилось. С тех пор, как я стал записывать легенды, я живу лишь ими. Мне нужно, чтобы их читали, как голодному нужен кусок хлеба. Это… Это – моя пища, понимаешь?

– Не беспокойся. Шамаш выздоровел и не допустит, чтобы память умерла вместе с нами.

– Атен, я говорю о другом… – нахмурился летописец. – О том, что одной единственной рукописи – оригинала, странствующей с нашим караваном мало…

– Ты думаешь, пришла пора сделать копии?

– В этом нет ничего такого. Помнится мне, мы оставляли одну такую в городе смерти…

– Это – другое дело. Тогда мы следовали воле Шамаша, а сейчас – собственным желаниям… Ладно, что ты предлагаешь?

– Ри уже подготовил один такой список, и… Брат, если эти горожане все знают, может быть, предложить им… Ну, не настаивая, просто… они могли бы оставить список у себя… Если бы захотели… Легенды должны жить не только в нашем караване.

– Да… Так будет правильно… Странно, что мы не подумали об этом прежде…

– С прошлой легендарной эпохи прошла целая вечность. Никто из живущих просто не знает, как обращаться с подобными рукописями. Вот я называю себя летописцем, а ведь меня никто не учил этому ремеслу. Я просто записываю то, что считаю важным, делаю это так, как мне кажется верным. Но я могу ошибаться, не правильно понимая, что важно и что верно.

– Легенды священны. Они – больше, чем история, но сама наша вера… Не сомневайся, брат, если бы ты ошибся хоть в каком-то сущем пустяке, хоть в одном-единственном слове, боги б уже поправили тебя… Уж что-что, а лжелегенды нашему миру не нужны.

– Да. Как и лжелетописцы, о появлении которых предупреждали древние рукописи.

– Это не имеет к тебе никакого отношения.

– Да. Я знаю, что я не один из них, потому что мое право записывать легенды признали сами боги. И ты знаешь. Ну, еще наши караванщики. И все. А попади рукописи в руки кого-то другого, что тот подумает?

– Истина не в словах, а в вере.

– Вот именно! Но для того, чтобы понять это, нужно обрести веру! Иначе стремление к благу обернется злом.

– Кстати, – вдруг вспомнил он, – а горожане не подходили к тебе с этим вопросом?

– Каким?

– О легендах. Я ведь, говоря хозяевам города, что мы – спутники Шамаша, упомянул и о том, что у нас в караване есть летописец.

– Здорово! Не спросив меня! А если бы мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то из чужаков знал эту правду обо мне?

– Разве ты только что сам не говорил обратное?

– Говорил. Но именно – только что. До этого ты ведь не мог знать…

– Ну, может быть, я прочел твои мысли…

– У тебя есть дар предвидения, но не чтения мыслей. Эта способность дается только Хранителям, и то не всем.

– Хранителям… – зажегшаяся было на губах караванщика улыбка растаяла. – Вот мы и вернулись к тому, с чего начали… – погрустнев, проговорил он. – Ладно, пошли, послушаем, что скажут служители. Интересно, зачем они к нам пожаловали.

– Выразить почтение, – теперь Евсей не сомневался. – Так уже бывало. Всякий раз, когда горожане узнавали, кто Шамаш.

– Почтение! – хмыкнул в усы Атен. – Нет, – мотнул он головой. – Мы спутники повелителя небес, а не младшего среди небожителей. Если бы эти люди хотели выразить свое почтение, то пришли бы хозяева города, а не их слуги…

– Думаешь, они сомневаются в искренности твоих слов? Но ведь никто в целом мироздании не дерзнул бы даже помыслить, не то что произнести подобную ложь!

– Не знаю… Слуг посылают, когда хотят о чем-то попросить, делая так, чтобы бремя обета легло на другие, менее гордые и значительные плечи.

– Чтобы горожане просили о чем-то караванщиков?! Да такого в вечности не бывало никогда!

– Возможно, началась другая вечность. И, потом, мы ведь не простые караванщики, а спутники бога солнца.

– Да, это другое дело, – вынужден был признать летописец.

– В надежде, что мы передадим их просьбу небожителю, посодействуем…-продолжал хозяин каравана.

– Да, верно…

Тем временем, они подошли к командной повозке, возле которой столпились те из караванщиков, которые не были заняты у торговых рядов.

– Вон они, – Евсей махнул рукой в сторону толпы.

Но Атен и так уже заметил нескольких горожан в длинных хламидах служителей.

– Идем, – он решительно направился к ним.

Заметив приход хозяев, караванщики расступились, пропуская их к чужакам. Однако никто не спешил уходить. Они остались с плохо скрываемым любопытством ждать, что скажут служители, словно предчувствуя, что речь зайдет не о вопросах, обсуждаемых за задернутым пологом, а о том, что говорят открыто, делясь и советуясь со всеми.

– Удачной торговли, хозяин каравана, – приветствовал Атена тот из служителей, которому было поручено говорить.

– Вечного служения, – чуть склонив голову, ответил караванщик. Его глаза чуть сощурились, поблескивая из-под нахмуренных бровей.

Приветствие – не просто начало разговора, но главная его часть, из которой можно понять почти все – кем тебя видят собеседники, как относятся, даже зачем пришли.

Атен скрыл свое удивление от чужаков, однако себе он вынужден был признаться, что не просто удивлен – ошарашен. Служители вели себя, словно не знали правды о караване. В глазах горожан они были обычными торговцами – не более того.

– Мы пришли, – тем временем продолжал служитель, – чтобы спросить, не согласитесь ли вы принять участие в некоем обряде, который проводится сейчас в городе.

– В обряде? Каком еще обряде? – Атен насторожился.

– О, ничего такого. Это наша традиция, когда город делится своим богатством с гостями.

– И в чем же заключается обряд? – как только горожанин упомянул о дележе богатства, глаза торговца вспыхнули, в сердце зажглась надежда – "Может, и нам что перепадет. Было бы очень кстати…" -Женщины тянут жребий. И все, кому выпадает черный, получают по драгоценному камню.

– Как плата за неудачу? – караванщик усмехнулся в усы. Он слышал что-то о камнях судьбы, но понимал в них не больше, чем в земледелии.

– Ты забыл: в городе считается добрым знаком черный жребий, не белый, – проговорил Евсей. – Черный – знак плодородия, тепла, а белый…

– Снегов пустыни, земли холода и смерти, – закивал Атен, поняв свою ошибку. – Да, мы так долго странствуем среди снегов, что для нас они – жизнь… – глядя на служителя, проговорил он. – Прости, что перебил тебя. Продолжай, пожалуйста.

– Собственно… Я сказал все. Если ты позволишь, мы начнем…

Евсей придвинулся к уху брата, зашептал:

– Нет никакого такого обычая. Они придумали его.

– Специально для нас, – так же шепотом ответил Атен. – Хозяева города – мудрецы.

Узнали, небось, о нашей беде, и решили таким образом помочь…

– Если мы примем помощь, то и им будет легче просить…

– Ну да! Тогда уж мы точно не сможем отказаться!

– А мы собирались?

– Отказываться? Нет. Эти горожане – славные ребята и заслуживают нашего участия… – он повернулся к служителю: – Прости, нам было нужно кое-что обсудить…

– Я поминаю, – тот вежливо улыбнулся. – Так что вы решили?

Атен взглянул на стоявших вокруг караванщиков, спрашивая их мнения.

– Почему бы нет? – заговорили торговцы. – Это было бы очень кстати… – они осторожничали, боясь спугнуть то, что считали удачей. Все думали об одном и том же – чем больше выпадет добрых жребиев, тем значительнее пополнится казну каравана и, кто знает, может быть, не придется экономить. И вообще…

– Мы готовы, – хозяин каравана развел руками, показывая, что не видит причины для отказа.

– Если так, не мог бы ты послать кого-нибудь за остальными женщинами, теми, что на городской площади. Мы пошли сразу к тебе, чтобы получить согласие, и не хотели бы возвращаться назад, когда в обряде, как и в любом пути, не следует поворачиваться спиной к тому, что было впереди.

– Хорошо… В этом вашем обряде… В нем участвуют только матери семей, или все прошедшие испытание?

– Вообще все, караванщик. И девочки, и девушки, и женщины… И рабыни тоже.

– Вот даже как… – бровь торговца приподнялась. Он был удивлен.

– Тебя это останавливает?

– Да нет… Собственно… Хорошо. Если вы так хотите… Вал, – позвал он дозорного, – ступай на площадь, верни караванщиц и рабынь сюда… Да, возьми с собой кого-нибудь, пусть они заменят женщин в торговле.

– А Мати?

– Что Мати? – Атен глядел на дозорного в упор и во взгляде его поблескивали недобрые огоньки.

Вал всего-то хотел узнать, нужно ли ему привести и девушку. Раз уж в обряде должны участвовать все. Но промолчал. В конце концов, у Атена могут быть свои причины оставить дочь в стороне от всего происходившего в городе.

– Да так, ничего… – пробормотал он.

– Прости меня, караванщик, что вмешиваюсь, – почувствовав некоторую заминку, проговорил служитель. – Но у этого обряда есть непреложное правило. В нем должны участвовать все.

Хозяин каравана хмуро глянул на чужака, однако возражать не стал.

– Ладно, – пробормотал он, – найди ее, Вал. Она должна быть где-то в городе.

– Я все сделаю. Не беспокойся, – и воин поспешил прочь.

– Дождемся их? – хозяин каравана вопросительно взглянул на служителя. – На это потребуется время -Нет, будет лучше начать. Мы бы хотели завершить обряд к полудню.

– Как вам будет удобно.

– Тогда… – горожанин огляделся. Рядом стояло несколько женщин, с интересом следивших за разговором. – Этот обряд… – видя, что в их глазах, когда настала пора перейти от слов к делам, вошла осторожная нерешительность, проговорил он. – В нем нет ничего страшного или трудного. У меня в руках мешок с камнями судьбы.

Не бойтесь: там нет ничего, кроме них – ни змей, ни жуков. Вам нужно вытянуть один камень – только и всего.

– И если он будет черным? – спросила одна из караванщиц – полноватая женщина с открытым круглым лицом и внимательными темными глазами.

– То мой помощник заменит его на драгоценный.

– Ну, – та сделала шаг вперед, выходя из толпы. В ее глазах, движениях не было ни тени страха или хотя бы опасения. И, все же, прежде чем погрузить руку в мешок, она помедлила немного, обернулась к другим женщинам, которые, перебросившись парой быстрых слов со своими мужьями, если те были рядом, начали собираться за ее спиной. – Так я буду первой? – спросила она подруг.

– Конечно, Лина. Это твое право. По главенству.

– Мой муж – помощник хозяина каравана, – повернувшись к служителю, ни с того ни с сего начала объяснять та. Может быть, причиной ее откровения было то, что жители этого города представлялись ей удивительно доброжелательными и откровенными, а за добро хочется платить тем же, а, может, что-то другое…

– А так как я, – продолжал, улыбнувшись ей, Атен, соглашаясь с выбранным женщиной тоном разговора, – вдовец, то она – первая среди наших женщин.

Служитель чуть наклонил голову в знак уважения. Ему было понятно стремление первых среди равных идти впереди. Особенно когда речь шла о жребии. Плох тот хозяин, который не готов вести за собой.

– Ну, да пребудет со мной повелитель небес, – она погрузила руку в мешок, провела руками по камешкам, казавшимся на ощупь одинаково теплыми, чуть шероховатыми, так похожими друг на друга, что, казалось, они все были совершенно одинаковыми.

"ладно, решила она, – когда хочешь многого – не получаешь ничего. А если не думаешь ни о чем – может, и повезет…" – и она вытянула первый попавшийся камень. – Черный, – взглянув на ладонь, она сама удивилась. Хотя, надо признать, это было приятным удивлением.

Она протянула камень служителю. Тот, вновь улыбнувшись ей, искренне радуясь удаче смелой женщины, забрал жребий, спеша вернуть его обратно в мешок, а потом сделал знак своему помощнику, который вручил караванщице алмаз – капельку воду, подобную сладкой слезинке радости, в глубине которой поблескивал теплый искристый огонек. Лина, поблагодарив горожанина легким наклоном головы, лишь скользнула глазами по камню, поспешив отдать его Атену – он принадлежал не ей, а всему каравану и должен был, пойдя в общую казну, помочь всем выжить.

– Щедро, – сразу оценив стоимость оказавшегося в его руках алмаза, проговорил хозяин каравана. – Спасибо.

– Не благодари нас, торговец. Не за что. Мы лишь делаем то, что нам приказано, исполняя обряд города.

Бровь Атена удивленно приподнялась. Люди редко скрывают свою благотворительность, предпочитая, чтобы другие знали об этом, были признательны и в мгновение, когда понадобится ответный жест, вспомнили и не поскупились. Но… Он пожал плечами. В конце концов, это дело горожан. Пусть ведут себя так, как хотят. Что бы там ни было, караванщики не забудут о помощи, о которой не просили, но в которой так нуждались. Потому что не смогут и не захотят забыть.

– Я напишу об этом, – склонившись к уху брата, прошептал Евсей. – Пусть и другие узнают, какими добрыми могут быть люди. Что мир держится на них, а не на злодеях.

Хотя и, надо признать, историю творят, увы, как раз последние.

Тем временем к служителю подошла еще одна караванщица. Ей тоже выпал черный камень. И следующей. И следующей… Прошло еще несколько мгновений – и ладонь Атена оказалась полна драгоценных камней, причем не маленьких и бракованных, а крупных, отборных, хорошо граненных, каждый из которых имел значительную цену, а все вместе они были целым состоянием. – Нам везет.

– Да, караванщик.

– Если так пойдет и дальше… Не хотите остановиться? Не боитесь разориться?

– Наш город богат, – вежливо ответил служитель. – И, потом, в мире людей есть только одна настоящая ценность – жизнь. Все остальное – тлен, прах. Даже если мы лишимся всех драгоценных камней, всего золота, что у нас есть, мы не потеряем ничего.

– Достойный ответ, – одобрительно кивнул Евсей. По его лицу, морщинке, пересекшей переносицу, внимательному взгляду было видно, что он старательно запоминает все происходящее вокруг, все услышанное, чтобы потом записать, не изменив ни слова, не меняя местами порядок вещей и событий.

Тем временем возникла небольшая заминки. Все караванщицы, остававшиеся у повозок, уже вытянули свой жребий, те же, кто был у торговых рядов, еще не успели подойти.

И Атен решил воспользоваться этим, чтобы переброситься с служителем парой слов.

– Хороший у вас город.

– Спасибо, караванщик.

– И люди вы хорошие…

А потом его взгляд упал на мешочек в руках служителя.

– Можно? – он протянул руку, собираясь вытянуть камень.

– Нет! – резко остановил его горожанин, отшатнувшись в сторону. – Сейчас они – только для женщин!

– Прости, – смутился хозяин каравана, – я не хотел нарушать ваш обряд. Я просто хотел взглянуть на камень. Мы долго странствуем по снегам пустыни, но никогда не видели ничего подобного.

– В легендах, – заговорил Евсей, стремясь как можно точнее направить разговор, чтобы он вывел именно туда, куда ему было нужно, – упоминаются камни жребия. Они даются городу вместе со священным талисманом, связанные с ним навеки. Но в легендах жребий всегда воспринимался как нечто вынужденное, овеянное страхом. У вас же все иначе. Расскажи, когда вы обрели этот обряд и как все произошло.

Служитель задумался, замешкался, словно решая, что сказать и говорить ли вообще.

– Мы бросаем жребий третий год, – спустя какое-то время все же ответил он.

– О, так это новый обряд? – Евсей оживился. – Три года… – он остановился, мысленно прикидывая, вспоминая. – Это же… – замолчав, не договорив фразы до конца, он повернулся к брату.

Атен чуть наклонил голову. Он понял, о чем тот подумал, когда и ему самому пришла в голову та же мысль: три года – как раз столько времени прошло с тех пор, как на землю из стран бреда вернулся Шамаш. Может быть, все действительно не случайно. И город, и караван… Они не просто встретились в снегах пустыни, пересеклись их судьбы. И не случайно.

– Простите меня, но я не в праве рассказывать еще что-то об обряде, когда все, что священно, не терпит лишних слов и разговоров, так что…

– Мы понимаем, – те кивнули. Да, есть вещи, о которых служители говорят только с подобными себе, не стремясь делиться с посторонними, тем более чужаками.

Удивительно, что тот вообще стал с ними говорить о том, что не престало обсуждать с какими-то там караванщиками.

Видно, Хранитель все же кое-что рассказал служителю о том, кем были гости города.

Или просто велел быть с ними повежливее, не объясняя причины и не вдаваясь в подробности, тем более, что это и не требовалось. Да и нужен был весь этот разговор лишь затем, чтобы заполнить время ожидания.

А тут как раз появились караванщицы, которые были на городской площади и еще не тянули жребий. Рабыни встали в сторонке, сжавшись в кучку, с нескрываемым страхом поглядывая на горожан, боясь, что те пришли за кем-то из них, стремясь изменить судьбу, с которой никто из шедших дорогой этого каравана расстаться не стремился. Что же до свободных караванщиц, они бросились к своим подругам, спеша взволнованным шепотом узнать, что произошло, почему их звали и что делают у повозок служители. Те, не скрывая радости, поспешно рассказывали им, то и дело указывая движением головы на стоявшего рядом с хозяевами каравана служителя.

Наконец, выведав все и поняв, что от них требуется, караванщицы приблизились к горожанам, и Рани проговорила, обращаясь к Атену:

– Ты звал нас. Мы пришли.

– Вы готовы принять участие в обряде горожан? – спросил тот.

– Да, – оглянувшись на притихших девушек, державшихся за ее спиной, словно прячась от кого-то, она подмигнула им, подбадривая, а затем повернулась к служителю: – Нам объяснили, что мы должны делать. Можно? – она потянулась к мешочку.

– Конечно. Спасибо, – казалось, он был благодарен ей. За понимание, за то, что не пришлось упрашивать. И вообще – что все шло так гладко, своим чередом, без особых затяжек, позволяя закончить обряд до полудня.

"Скоро, – думал он, – скоро все останется позади. Во всяком случае, до следующего новолуния… – служитель оглядел застывших перед ним странниц – за исключением той, что стояла впереди – молодые женщины, совсем недавно обретшие свои семьи… или, может быть, еще нет. Он слышал – в караване не особенно торопились с замужеством, в отличие от города, где задержавшаяся в девах до 18 лет уже считалась старой девой. – Они еще только начинают жить, – ему всегда было особенно жаль молодых. Конечно, никому не хочется умирать, но старики… старики что – они уже пожили свое, им есть что вспоминать во сне. И на земле есть кому их помянуть добрым словом… Нет, ему совсем не хотелось, чтобы все это коснулось кого-нибудь из них. – Господин Намтар, сделай так, чтобы жребий смерти пал на кого-нибудь другого… – он взглянул в сторону, на рабынь, среди которых были и молодые, и уже в возрасте… – Хотя бы на одну из них. Их век так горек, что лучше уж конец. Мы заплатим каравану. Много больше, чем стоит рабыня.

И все будут счастливы…" Он словно ребенок солнечному лучу радовался каждому черному камню, вытягиваемому караванщицами, с трудом сдерживая свои чувства, тая их от чужих глаз. И, все же, улыбка не сходила с его губ, когда он забирал из их рук жребий.

С каждым новым мгновением он все больше и больше успокаивался и уже мысленно благодарил бога судьбы за то, что Тот внял его мольбам.

Вот, рядом с ним остались лишь две девушки, одна из которых уже вытянула свою судьбу. Казалось, все, все осталось позади.

И тут к ним подошел тот самый воин-торговец, которого хозяин каравана отправлял за странницами снегов. Он вел за собой светловолосую девушку, которая, мрачнее тучи, двигалась с неохотой, упираясь. Ее искривленные обидой губы были упрямо поджаты, брови нахмурены.

– Мати! – сорвавшись с места, рванулся к ней хозяин каравана.

– Что! – скользнув по нему настороженно-злым взглядом, гневно бросила та. Она говорила с отцом без хотя бы намека на почтение, которого достоин любой взрослый.

– Горожане просили, чтобы мы…

– Нет! – вскрикнув, та зажала руки. – Я не хочу ничего слышать! Мне нет дела до них!

– Милая… – попытался было заговорить с ней служитель, стараясь вложить в свой голос весь покой, который был в его душе.

Но девушка лишь гневно взглянув на чужака, процедила сквозь сжатые губы:

– Я тебе не милая!

– Прости, – он был сама благожелательность, не обращал внимания на нескрываемую грубость. – Прости меня. Я не хотел тебя обидеть.

– Я не обижаюсь! Вот еще! – фыркнула та.

Пусть дочь хозяина каравана продолжала глядеть на служителя диким зверем, он сделал первый шаг к своей цели: девушка заговорила с ним. Теперь оставалось убедить ее выслушать то, что он собирался ей сказать.

– Мы…

– Я не хочу! – прервал его резкий возглас караванщицы. – Не хочу ни с кем говорить! Хватит! Наговорилась!

– Мати! – с укором взглянул на нее отец, но в этот миг дочь явно была не способна ничто понимать, ничто слышать.

– Оставьте меня все в покое! – она хотела броситься бежать, прочь, но отец не позволил ей, удержал, схватив за плечи.

– Постой. Послушай меня! Эти горожане совершают обряд жребия. Мы согласились участвовать в нем…

– Папа! Как ты мог! – взмахнула руками девушка. Ее лицо исказилось обидой, нахлынувшей всю душу словно снежный ком. Из глаз хлынули слезы.

– Мати…

– Я…Я… Ты предал меня! Уже второй раз! Все вы предали!

– Мати… – Атен виновато взглянул на служителя. Его растерянный взгляд говорил:

"Прости. На нее что-то нашло…" -Ну что тебе! – проговорила та, размазывая ладонью по лицу слезы, оставляя грязные разводы. -Хочешь, чтобы я тоже вытянула этот жребий? – ее голос зазвучал резко, даже как-то… истерично, что ли.

– Дочка, в этом ведь нет ничего опасного, – стремясь успокоить ее, начал объяснять тот. – Самое плохое, что может случиться, это тебе не достанется драгоценного камня, который горожане дают всем, вытянувшим добрый жребий. Но до сих пор всем везло…

– А мне не повезет! – глянув на него из-под насупленных бровей, проговорила та.

Было видно, что она не испытывала ни тени сомнения, что так оно и будет.

– Ну и ничего страшного! Подумаешь! – заговорил с ней Евсей. – Смотри, – он взял с ладони брата один из тех камней, которые тот еще не успел пристроить в карман.

– Он стоит целого состояния. А у нас их уже четыре дюжины. Или даже больше того.

Я давно сбился со счету. Это значит, что с караваном будет все в порядке, что мы сможем купить повозки, даже не только грузовые,но и жилые, и…

– Я так и знала! – Мати не говорила, она кричала. – Эти камни, они вам дороже меня!

– Служитель, – летописцу было больно смотреть на племянницу. Он не мог видеть ее такой, это было выше его сил. – Нельзя ли сделать исключение?

– Раз девочка так не хочет этого… – поддержал брата Атен. Он смотрел на горожанина, не просто ожидая ответа, но надеясь на определенный.

Оба караванщика знали, что обряд – такое действо, которое если начинается, то не завершится, пока не дойдет до конца, до своей цели. И если целью этого обряда было помочь странникам снегов оправиться после несчастья потери, приключившейся с ними на подступах к города, то она уже была достигнута. Конечно, каждый торговец был подвержен приступам жадности, которая не дает остановиться на пути к прибыли. Но эта страсть ведь не главное. А раз так…

– Нет, – качнул головой служитель. – Простите.

Атен заглянул в глаза дочери, которая, перестав вырываться, стояла, глядя куда-то в сторону из-под выбившихся из косы прядей, которые прикрыли лицо словно тени.

– А если… – он на миг задумался, поджал губы, а затем продолжал: – Если бы мы вернули все, все эти камни… Тогда…

– Атен! – Евсей качнул головой, осуждая брата.

– Я понимаю, – тот огляделся вокруг, скользнул взглядом по притихшим караванщикам, которые не понимали, что в этот миг двигало их хозяином, когда вокруг не было видно и тени опасности, которая могла бы заставить его остановиться и даже повернуть назад. Однако же ни шепотом, ни каким восклицанием не выразили своего недовольства.-Я понимаю, – повторил мужчина, – что эти драгоценности принадлежат всему каравану. И что я не могу внести в казну стоимость всех этих камней, у меня просто нет таких средств. Но…

– Ты не понимаешь! – прервал его летописец. – В обряде нельзя останавливаться!

Пути же назад и вовсе нет!

– Прости, караванщик, но это действительно так.

– Пока тот не дойдет до цели – да! Но потом… Нет смысла вести его и дальше. А этот обряд…

– Караванщик, ты говоришь так, словно тебе известна его цель.

– А это не так? – воззрился на служителя Атен.

Тот качнул головой.

– Но мне казалось, вы хотите… Ладно, – Атен качнул головой. Он умолк, не продолжая, не видя смысла говорить того, что было заведомо неверным. – И в чем же состоит эта цель?

– Прости, но я не могу этого сказать.

– Странно! – удивился летописец. – А я всегда считал, что как раз цель обряда должны знать все, участвующие в нем. Иначе все бессмысленно.

– Этот обряд другой… Поверь мне, караванщик, так будет лучше. Все равно теперь уже поздно что-либо изменять.

– Но…

– Оставь, Евсей, – Атен положил руку на плечо брату, останавливая его. – Этот человек знает, что делает… Дочка, – потянул он за руку девушку. – Давай же, вытяни жребий. Пусть все останется, наконец, позади. И твоя душ успокоиться.

Поверь мне, так всегда бывает – оставаясь позади, страх теряет смысл и угасает навсегда. Милая… – он был готов уговаривать ее, убеждать, даже упрашивать. Но ему не пришлось.

Девушка не стала больше ни спорить, ни канючить, ни плакать, согласилась даже быстрее, чем можно было ожидать.

– Хорошо, – девушка подняла глаза на отца. В ее взгляде была тоска. Она словно говорила: "Я старалась изменить судьбу. Но ты не позволил мне. Что ж, раз ты этого хочешь…" Мати подошла к служителю, который не спускал с нее глаз.

Эта девушка… Она не могла не привлекать к себе внимания. Это было удивительное создание – одухотворенное лицо, зажженные удивительным, скорее небесным, чем земным пламенем синие глаза, чувственные губы… И такая юная… Сколько ей? Лет пятнадцать? Может быть, даже меньше… Она не выглядела взрослой. И вообще…

"Я буду молиться за нее, – подумал он. – Как молился бы за собственную сестру, если бы она у меня была. Господин Намтар, Ты был благосклонен к нам всю ночь и все утро. Не отворачивайся же и во свете солнца! Не допусти, чтобы совершилось несправедливое. Эта девочка должна жить. Возьми другую. Вон ту рабыню. Я в жизни не видел никого, кто был бы наделен хотя бы половиной ее красоты. Конечно, рядом с богиней краса смертной меркнет, но…" -н о с другой стороны, он ведь был человеком. И жребий тянули люди. И он совершенно искренне полагал, что предлагает небожителям наилучшую жертву.

– Не бойся, все будет хорошо, – тепло улыбнувшись девушке, проговорил он, стремясь поддержать ее.

Та лишь поджала губы:

– Нет, не будет, – в ее глазах была грусть – не пустая, необъяснимая, которую время от времени испытывает любая юная душа, но полная сознания, что так все и будет. Не просто веры – убежденности.

– А… – он хотел спросить – почему она так уверена? Однако он не успел – девушка, спеша поскорее прекратить если не ход событий, то хотя бы разговор, погрузила руку в мешок.

В отличие от других, хватавших первый попавшийся камешек, она медлила, выбирала, ощупывала каждый, прислушиваясь, пробуя понять, что в них особенного, чем они отличаются друг от друга.

Мати чувствовала, что стоит в шаге от судьбы, которую она уже видела в своем сне.

И, все же, теперь, как тогда, она не хотела сдаваться, надеясь, что в последний момент ей удастся перепрыгнуть с опасной тропы на другую, спокойную и тихую.

Один камень, другой, третий… Они все были одинаково теплыми, подрагивавшими, словно вторя биению сердца. И ей казалось – камни предупреждают ее: "Не бери нас.

Мы – не твои. Мы не принадлежим тебе". А затем ее рука вдруг натолкнулась на что-то холодное, словно кусочек льда, от которого веяло ветрами пустыни – такими родными и дорогими ее сердцу. Странно, Мати ведь знала, что должна поступать не так, как ей хотелось, а совсем наоборот, чтобы избежать своей судьбы, но в тот миг, когда она коснулась ледышки, вдруг обо всем позабыла, схватила ее, сжала в кулаке что было силы, боясь выпустить, потерять, радуясь в душе, крича на языке мыслей: "Это мое! Мое!" Вытянув руку, она медленно разжала пальцы, боясь ошибиться в своем предчувствии, взглянула на ладонь, в тот же миг облегченно вздохнула:

– Белый!

Ей сразу стало легко на сердце и беззаботно. Все страхи, сомнения остались в прошлом. Белый камень – конечно же, это хороший жребий. Ведь белый – цвет снежной пустыни, символ мира, в котором она жила, в то время, как мрак подземного края, вне сомнений, должен был быть черным, лишенным света.

– Все… – прошептала она, затем – повернула к отцу лицо, на котором впервые с того времени, как караван вошел в город, на ее губах зажглась улыбка. – Теперь я могу идти?

– Ступай, дочка, ступай… Так будет лучше, – добавил он, но Мати уже успела отбежать от него достаточно далеко, чтобы не слышать этих слов. – Пусть идет, – повернулся он к служителю.

– Не расстраивайся…

– Да о чем ты говоришь! Ну подумаешь, не будет у нас еще одного драгоценного камня, нам и всего остального, что дал город, хватит за глаза. Так что… Ой, она ведь тебе камень не вернула! Сейчас, я…

– Не надо. Пусть пока останется у нее. Потом вернет. Это теперь не к спеху, – он вдруг как-то сразу помрачнел, погрустнел…

Служитель чувствовал себя прескверно. Он не думал, что все случится так, надеялся совсем на другой исход. Поэтому и не говорил правду, полагая: какой смысл пугать тех, кого страх не должен коснуться? Но теперь… Теперь получалось, что он не только обманулся, но и обманул их. И как теперь все исправить? Как сделать так, чтобы его услышали, услышав, поняли, а поняв…

– Ну что, – Атен стукнул себя руками по бокам. Он оживился, успокоившись. – Можно продолжать.

– Обряд завершен, – качнул головой служитель. Не смея взглянуть на хозяина каравана, боясь, что тот прочтет в его глазах то, что он еще не готов произнести, он смотрел себе под ноги, бездумно перебирая руками узелки на своем поясе.

Ему хотелось прочесть молитву. Обычно это всегда успокаивало его. Но сейчас…

Служитель почему-то был уверен, что боги не услышат его, не пошлют тишину. Не исполнил же господин Намтар его страстную просьбу пощадить девушку. Почему? Не захотел? Или просто прошло время просьб?

Солнце подошло к зениту…

– Это потому что выпал белый камень? – как ни в чем не бывало, спросил торговец во власти святого неведения. – Что ж, разумно, – продолжал безмятежно рассуждать он, – вести обряд до первой неудачи. Нам повезло, что он так долго не выпадал, – ему было невдомек, что все отнюдь не позади, что главное еще только предстоит.

– Было бы лучше, чтобы это случилось еще позже, – глядя в ту сторону, куда ушла девушка, словно ища следы ее ног, оставленные на земле, или тень среди деревьев, прошептал служитель.

– Да, – легко согласился Атен, хотя, в сущности, соглашался со своими мыслями, а совсем не с тем, о чем шла речь, поскольку не понимал этого. – В мире нет торговца, который отказался бы получить прибыль от такого легкого занятия, фактически не за что. Нам повезло оказаться в вашем городе.

Служитель повернулся к нему, посмотрел как-то странно… Но Атен не придал этому взгляду значения. Ведь все складывалось просто замечательно.

– Ладно, торговец, – наклонив голову, будто в знак почтения, проговорил горожанин, – обряд закончен. Мне пора идти. Спасибо, что не обошел стороной нашу просьбу…

– Тебе спасибо. Ведь мы получили много больше, чем…

– Ты не знаешь… – служитель смотрел на него с сочувствием. И, все же, как ему того ни хотелось, он был не в силах сказать всей правды. Начав с обмана… Нет, не лжи – полу правды – он вынужден был и дальше продолжать путь по тому же пути.

– Не понимаешь: обряд – он выше смертных, выше драгоценных камней. Он – само общение с богом, определение судьбы. И то, что мы получаем с его помощью – несказанно большее, чем отдаем.

– Наверно… – Атену было не понять этого, когда то, чего другие добивались с таким трудом и такими тратами, ему давалось как-то само собой. – Прости, я всего лишь караванщик…

– Да, конечно.

– Только служитель поймет служителя, – прошептал Евсей.

– Верно, – горожанин перевел взгляд с хозяина каравана на его помощника.

– Так говорят, когда хотят прекратить ненужные расспросы, – то, что сказал летописец, в снегах воспринималось исключительно как поговорка, содержащая в себе тень обиды на того, кто не желает объяснить сказанное, убежденный, что собеседник все равно не поймет… Хотя, конечно, если задуматься, в городе, наверное, эта фраза имела и другое, непосредственное значение.

– Видят боги, я не хотел обидеть вас, – удивительно, но служитель словно оправдывался перед караванщиками, – просто мне тяжело в кратком разговоре объяснить то, пониманию чего меня учили долгие годы… Мне пора идти. Обряд завершен. Меня ждут другие дела,-как-то сразу вдруг заторопился он.

Хозяева каравана потом еще долго смотрели вслед удалявшейся процессии, просто смотрели, не пытаясь понять, даже не задумываясь над тем, что произошло.

Атен улыбался сам себе. По телу разливалось приятное дурманящее тепло – мысль о той удаче, которая нежданно-негаданно свалилась на караван. Ее приход был даже внезапнее приближения недавней беды. И куда приятнее. Много приятнее.

И все же…

Довольная улыбка вдруг сошла с его губ. Караванщик нахмурился, недовольный собой.

Он вдруг вспомнил разговор с хозяевами города. О том, что этот оазис совсем не так счастлив и безоблачно спокоен, как хотели показать гостям его жители. Если Хранитель говорил правду, а у Атена не было причин сомневаться в этом, горожанам нужна помощь… Помощь, которую способны оказать не люди, а лишь боги…

"Мы просто обязаны отплатить им добром за добро", – твердо решил он.

– Мы обязаны… – начал он вслух.

– Сделать что-то для них? – Евсей сразу же понял его.

– Да.

– Но они ни о чем не просили…

– Мы тоже. Однако они помогли нам.

– Да, – с некоторой неохотой признал Евсей. Ему не нравилась эта мысль. Делиться удачей с чужаками… А что если это выйдет боком им самим? Собственно, разве не с этого все началось? Они помогли жителю этого города, оказавшемуся среди снегов.

Он спас близнецов, вынуждая войти в город, который караван хотел обойти стороной…

А, может быть, если бы не его появление, с караваном вовсе б ничего не приключилось. В чем истинный порядок вещей? Был ли он нарушен или все вершится так, как должно быть, совершая ошибки и исправляя их? – Как все это сложно! – наморщив лоб, пробормотал он.

– Помочь? – Атену так не казалось. Чем дольше он думал об этом, тем больше ему казалось: просить за себя – мука, за другого – пустяк. Особенно если ты никому ничего не обещал. Получится помочь – и слава богам, нет – что же, значит, на то воля небожителей.

– Нет, понять.

– Да что тут понимать! Горожане – славные люди. Это было видно с того самого мгновения, как мы перешагнули грань оазиса. Благожелательные, открытые, щедрые.

Они совершили невозможное – растопили в нас все то недоверие, настороженность, даже враждебность, которые властвовали нашими душами совсем недавно. И, знаешь…

Даже если они помогали нам не так уж и бескорыстно, это не важно. Наоборот – даже хорошо. Ведь в мироздании нет идеальных людей. А для нас главное понимание.

Понимаешь, что движет другим – спокоен, что бы это ни было. Нет – беспокоишься, ищешь ответ.

– Значит, ты считаешь…

– Да, – твердо сказал тот. Караванщик не сомневался, что поступает правильно и никогда не пожалеет о принятом решении.

– Ты даже не спрашиваешь, согласен я с тобой или нет, – усмехнулся Евсей.

– Ты недоволен?

– Нет. Просто каждый поступок что-то да значит. Когда спрашивают другого об его мнении, в глубине души, даже, возможно, не отдавая себе до конца в том отчета, сомневаются в правильности. А нет – значит, нет. Это хорошо. Особенно когда речь идет о тебе, готовом поставить под сомнение все, что угодно: что снег холодный или небо недосягаемо…

– Ты не видел золотого волка?

– Зачем?

– Уходя, Он сказал: если понадобится помощь…

– Да, помню. Что ж… Посмотри в Его повозке. Думаю, священный зверь там. Снежные охотники не любят городов.

– Не удивительно. Они их не знают.

– Только бы волк послушался меня…

– А почему он не должен? – удивленно вскинул бровь Евсей.

– Кто я ему, чтобы он выполнял мои команды?

– Но так велел его хозяин.

– М-да… – Атен медленно сдвинулся с места.- Ладно, пойду. Чем скорее я найду волка, тем быстрее узнаю… Вот если бы здесь была Мати… – караванщик не сомневался, что Хан послушался бы ее. Но вряд ли ему сейчас следовало ждать помощи от дочери. Она не станет ничего делать, не зная, зачем это, а узнав причину, и вовсе и пальцем не пошевелит, скорее даже, постарается помешать ему, испытывая непонятную, необъяснимую ненависть к горожанам.

Как и предполагал Евсей, волк был в повозке Шамаша.

Хан лежал, забившись в дальний угол. Приближение хозяина каравана, запах которого он знал с детских лет, не встревожило зверя. Он оставался спокоен, лишь чуть приподнял голову, взглянул на забравшегося в повозку человека, словно спрашивая:

"Зачем ты пришел?" -Ханиш… – Атен не знал, понимает ли его священный зверь, но очень надеялся на это. И поэтому продолжал, объясняя, а не просто давая команду словно собаке. – Шамаш говорил, что мы можем послать тебя за Ним.

Волк, заинтересованный, наклонил голову на бок. В его рыжих глазах был вопрос: "Зачем?"? который затем сменился настороженностью: "Рядом беда?" Он закрутил головой, словно стремясь отыскать источник угрозы, но ничего не видел. Дух воздуха был успокаивающе обычным.

– С караваном все в порядке, – поняв его, проговорил Атен.

"Тогда в чем же дело?" Мурашки пробежали по спине караванщика, когда он осознал вдруг, что не только Хан чувствует, о чем говорит с ним человек, но и он сам понимает речь священного зверя.

Во взгляде волка было внимание, тело напряглось, готовое, получив ответ, сорваться с места. Весь его вид выказывал готовность исполнить то, чего от него ждали, и единственное, что останавливало его, желание разобраться в происходящем, чтобы знать, как будет лучше всего поступить.

– Ты… Ты помнишь о пожаре, произошедшем некоторое время назад? Мы тогда еще потеряли три повозки?

Зверь кивнул клинообразной головой. Да, он помнил. И что дальше?

– Нам пришлось бы очень потратиться, чтобы возместить потери, и… Было бы очень нелегко.

"Ты ждешь от хозяина помощи в этом?" – глаза волка округлились, передавая его удивление, когда зверь не мог представить себе, что есть иная необходимость вмешиваться в течение судьбы, кроме как когда речь идет о жизни и смерти.

– Нет, конечно нет, – поспешил ответить на его немой вопрос хозяин каравана. – Мы никогда в разговоре с Ним даже не заикнулись бы ни о чем подобном. Просто… К тому же эта проблема разрешилась сама. Нам уже помогли. Хотя мы и ничего не просили. Жители города.

Хан зарычал, вернее, скорее заворчал. Он не имел ничего против жителей этого города, просто ему не нравились горожане вообще. Чужие, непонятные в своих мыслях и устремлениях, с ними приходилось всегда держать ухо востро.

– Я хотел попросить помочь им…

"Чужакам?" – глаза зверя вновь округлились, однако кроме удивления в них была еще доля уважения, когда волки всегда ценили стремление помочь себе подобным, даже если речь идет не о сородиче.

– Да.

"За добро платят добром, – тот поднялся на лапы. – Хорошо. Я приведу хозяина".

– Ханиш… – караванщик не хотел торопить священного зверя, но должен был сказать, когда у них не было бесконечности для того, чтобы, делая ответный шаг, помочь горожанам. – Если это возможно… Попроси Его быть здесь до дня полнолуния…

"Потом будет поздно?" -Поздно, – кивнул, подтверждая мысль своего лохматого собеседника, хозяин каравана.

"Хорошо. Я все понял. Я постараюсь. Жди", – и волк золотой молнией-тенью выскочил из повозки.