Какое-то время он бессознательно, во власти скорее привычки, чем какой-то определенной цели медленно шагал по неизменным в своей бесконечности просторам снежной пустыни чуть позади своей повозки, не приближаясь к ней, но и не удаляясь.

Но постепенно беспомощность начала уступать место решимости. То, что совсем недавно было мимолетным образом, потом – расплывчатой мыслью – "А вот хорошо было бы узнать…" – тогда он еще и сам не знал, что, – теперь обрело очертания, стало четким и ясным.

"Я должен знать, что может произойти, какого мгновения мне бояться. Только так я справлюсь с бедой! Я должен и могу. И если я не сделаю этого сейчас – ни за что не прощу в тот миг, когда будет уже поздно".

А доподлинно узнать о грядущем можно лишь спросив бога. Обычный смертный в подобном случае слагает молитву, надеясь, что небожители услышат ее и снизойдут до ответа снежинке на лице земли. Но Атен был хозяином каравана, шедшим тропой повелителя небес. И поэтому, резко повернувшись, он решительно зашагал в сторону повозки бога солнца.

Было уже поздно. Детишки, прибегавшие к Шамашу каждый вечер, чтобы послушать сказки, вернулись к родителям, и небожитель сидел один. Чуть прикрыв глаза он отрешенно смотрел сквозь узкую щелку век на мерцание огня лампы.

– Можно? – коснувшись полога, спросил Атен.

Шамаш едва заметно кивнул.

– Прости, что тревожу Твой покой…

– Все в порядке, – тот, наконец, оторвавшись от немого созерцания огня, перевел взгляд на гостя.

– Я хотел поговорить с тобой о Мати… – осторожно, издалека начал караванщик. – Она беспокоит меня…

– Она тоскует по волчице? Должно быть, очень переживает из-за того, что Шуллат убежала в снега.

– Она винит во всем себя, – вздохнув, хозяин каравана качнул головой. Выходит, на этот раз ему ничего не привиделось. Выходило, что и повелителя небес тревожило происходившее с девочкой.

– Малышка ни в чем не виновата. Никто не виноват. Просто так должно было произойти – и все.

– Но ведь священные звери вернутся…

– Я не знаю. Это зависит только от них.

– Они вернутся, – уж в чем-чем, а в этом караванщик не сомневался. Ведь ничто, даже зов крови, не может заставить верных слуг забыть долг служения своим небесным хозяевам. – Поговори с ней, – попросил он. – Пусть она знает и не винит себя, не грустит о потерянном, когда на самом деле это не навсегда, а всего лишь на время…

– Она не станет меня слушать.

– Но почему? – ему-то казалось, что дочь не идет к богу солнца лишь потому, что боится увидеть упрек в Его глазах.

– Дело не только в том, что она чувствует себя виноватой. Это лишь одна сторона.

Она винит и других.

– За то, что мы не удержали волков, -понимающе кивнул хозяин каравана.-Но, – однако спустя всего лишь миг он напрягся, душа затрепетала, уже предчувствуя слова, которые она была не хотела слышать. – Не может же она, – его голос дрогнул и Атену пришлось сделать над собой усилие, сглотнуть подкативший к горлу комок, прежде чем: – винить в этом Тебя! – было совершенно невероятно даже предполагать нечто подобное. – Ведь Ты – бог!

– Какая разница, кто я! Главное, что я делаю или не делаю, – горькая усмешка скользнула по губам Шамаша. – Попробуй взглянуть на все происходящее глазами девочки. Я приношу ей маленького щенка, поручаю ее заботам кроху, говоря: "Однажды придет день, когда ей захочется уйти. Но если ты будет любить ее всем сердцем, привяжешься к ней всей душой, волчица останется". И она день напролет возится с этим маленьким существом, заботится, словно о своем собственном детеныше, любит сильнее самой себя… Но Шуллат все равно уходит. А я отпускаю волчицу, хотя могу задержать.

– И, все же, поговори с ней. Прошу Тебя!

– Хорошо, – небожитель не стал с ним спорить, хотя и понимал всю бесполезность разговоров. – Сейчас?-он был готов пойти с караванщиком, не откладывая то, что считал вынужденной уступкой, в дальний угол.

– Нет. Утром… Если можно… – добавил Атен, взглянув на своего бога с некоторым смущением. Он выглядел виноватым, глаза просили прощения за настойчивость, говоря: "Не сердись на меня! Я всего лишь простой смертный, которому хочется, чтобы с дорогими его душе и сердцу людьми все было в порядке". – Мати, наверно, уже уснула. Не будем ее будить.

– Мне хотелось бы верить, что сон исцелит ее душу, прогонит тоску, исправив все лучше, чем мог бы я… Иди и ты отдыхать, торговец.

– Я… – тот двинулся к пологу, уже готовый выбраться из повозки, подчиняясь воле бога, но остановился, вспомнив о том, зачем приходил. Нет, он не мог уйти, не сейчас. И, потом, что такое один вопрос? Всего – то несколько мгновений. Повелитель небес не рассердится на него из-за такого пустяка.

– Я хотел спросить… – вновь заговорил он, сперва робко, неуверенно, затем все решительнее и тверже. – Спросить о будущем Мати. У меня недоброе предчувствие. Я боюсь, что с ней может случиться что-то плохое.

Шамаш не сразу ответил. Какое-то время он молча глядел в сторону, всматривался в полумрак повозки, затем повернулся к торговцу. В его взгляде не было осуждения, лишь затаенная боль понимания, сколь сильным бывает это желание узнать грядущее и как жестоко судьба мстит тому, кто оказывается не способен с ним совладать.

– Атсинен, – он называл своих спутников по имени лишь тогда, когда хотел подчеркнуть важность того, что собирался сказать, и потому всякий раз это заставляло собеседника вздрогнуть, насторожиться, целиком уходя во внимание, – не спрашивай о том, что, узнав, страстно захочешь забыть.

– Неужели судьба моей дочери так ужасна…

– Нет. Совсем нет. И тебе это известно не хуже меня, – он заглянул ему в глаза и караванщику в какой-то миг показалось, что Шамаш знает его тайну – то видение, которое, явившись торговцу несколько лет назад, накануне дня рождения дочери, стало звездой, на свет которой он так стремился.

"Чему я удивляюсь? – мелькнуло в голове у хозяина каравана. – Ведь богу ведомо о судьбах людей все, в то время как мы лишь предчувствуем, надеясь и боясь ошибиться".

Но если так. Если ее будущее действительно будет столь прекрасно… Стоило ли ему и дальше продолжать эти расспросы, рискуя прогневать богов, вынуждая их в отместку заметить добрую судьбу злой?

Однако… Любопытство оказалось сильнее голоса разума. Ему хотелось, чтобы не только один миг будущего Мати, открывшийся ему, был радостным, но и все грядущее, вся дорога к нему. А для этого караванщику было просто необходимо очистить тропу от всех преград и бед.

– Шамаш, я не прошу рассказать мне обо всем, но… Мне очень важно, просто необходимо знать, от чего беречь дочку, чего бояться…

Бог солнца взглянул на него с непониманием:

– Почему ты спрашиваешь об этом меня? Разве тебе самому не дан дар предвидения?

– Это совсем не то. Я вижу лишь обрывки – маленькие эпизодики, никак не связанные друг с другом. И, потом, это зрение расплывчатое, надежда, мечта, страстное желание заставляют видеть одно лишь добро, затемняя все остальное сомнением. К тому же в душе живет страх, что свершится не лучшая, а лишь худшая часть предугаданного…

– Знание грядущего – не награда, а кара, – качнув головой, тихо проговорил небожитель. – Мне казалось, что тебе-то это должно быть понятно.

– Только если впереди ждет беда. Если ж счастье – предчувствие только растягивает светлый миг предвкушения на года, позволяя насладиться им сполна.

– Это не так.

– Что – не так? – не поняв, переспросил караванщик.

– Тот, для кого не существует мрака, не увидит и свет. Кого хранят от всех на свете бед, не узнает счастья, даже если оно заполнит собой весь мир.

– Ты говоришь загадками, так, словно что-то скрываешь от меня.

– Возможно.

– Конечно, в мироздании множество такого, что смертному не положено знать…

– Дело в другом. Я хочу, чтобы ты понял все сам. Ведь подсказка, не осмысленная разумом услышавшего ее, не облегчит путь, скорее, наоборот, все еще сильнее запутает.

– Я лишь простой караванщик и…

– Торговец, – прервал его Шамаш, – я не отвечу на тот вопрос, который ты собираешься мне задать, даже если ты спросишь.

– Ты не хочешь… – он опустил голову на грудь. Что же, ему ничего не оставалось, как смириться. Да и кто он такой, чтобы просить, тем более требовать от бога ответа?

– Нет, – качнул головой небожитель. Его глаза, храня спокойствие, смотрели на торговца, ожидая от собеседника не подчинения, а понимания. – Я просто не знаю ответа.

– Не знаешь? – караванщик резко вскинул голову. Это было невозможным! Но, с другой стороны, разве мог он хотя бы на миг усомниться в правдивости Его слов? А потом, когда первый всплеск удивления прошел, чувства немного улеглись, он начал понимать…

"А ведь действительно. Моя дочка еще не достигла совершеннолетия, не прошла испытания. У нее еще нет судьбы, нет четко определенной дороги, подобной тропе каравана, лишь бесконечность просторов снежной пустыни. С ней может произойти все, что угодно, а может не случится совсем ничего! И пока Мати не пройдет испытание, никто, даже величайший из богов не может сказать, каким будет ее будущее, ведь сейчас у нее множество грядущих и, в то же время, нет ни одного.

– Прости, – плечи караванщика опустились, голова склонилась на грудь. – Я все понял. То, о чем я хотел попросить, действительно невозможно… Но…Но может быть… Может быть, Ты скажешь мне хотя бы с какой стороны ждать приближения беды?

– Ты не поймешь, – вздохнув, качнул головой Шамаш.

– Но, великий бог, мне ведь и не нужно понимать! Мне достаточно просто знать, верить: все будет именно так и никак иначе!

– Как, торговец? – Шамаш с грустью взглянул на него, не скрывая, что разговор утомил его сильнее всей дороги и совершенных по пути чудес.

– Не важно… – почувствовав это столь же явственно, как и близость желанной цели, караванщик заторопился, боясь, что все остановится за миг до заветного слова.

– Как раз это важно. Важнее всего. Нет ничего хуже и губительнее неправильно понятого предсказания. Лучше пусть его вовсе не будет, чем…

– Господин! – не выдержав, взмолился хозяин каравана. – Не мучай меня! Особенно теперь, когда я знаю, что ответ на мою мольбу существует! Прости, я всего лишь слабый человек, которому хочется быть или хотя бы казаться сильнее. Не ради себя – ради своего ребенка!

– Будь по-твоему, – видя, что спутник все равно не отступит, сдался Шамаш. – Только, прошу, не ищи в сказанном, того, чего там нет. Не додумывай сам.

Постарайся принять все таким, какое оно есть. Как образ, что ты видишь в своем предвидении, не более того.

– Конечно! Я запомню каждое сказанное Тобой слово и не добавлю к нему ничего от себя…

– Постарайся. От этого очень многое может зависеть.

– Да! Не сомневайся во мне! Я не подведу Тебя, оправдаю доверие…

– Ничто, внушающее страх Тебе, не будет ей опасно, – он говорил медленно, словно позволяя летописцам госпожи Нинтинугге в точности записать каждое сказанное слово в летопись подземного мира.

Атен вздохнул с нескрываемым облегчением. Услышанное им было даже больше того, что он ждал, на что надеяться.

"Какое облегчение знать, что ничего из того, что пугает меня, не сбудется! " И, все же… Внутри себя, каким-то неведомым чувством, может быть – самим даром предвидения караванщик понимал: это только первая часть пророчества. Будет и вторая. И совсем не столь добрая.

Он ждал ее, пусть без былого отчаяния, но с долей сомнения: "Что же тогда ей угрожает?" и страха: "А вдруг…" Прошло лишь одно мгновение, но оно показалось тому, кого боги не наградили терпением, целой вечностью. И лишь когда она подошла к концу бог солнца продолжал:

– У ней один лишь только враг.

С ним справиться она лишь властна.

Ну, что ж… Караванщик вздохнул. Все оказалось даже лучше, чем то, на что он надеялся. Единственный враг, справиться с которым малышка сможет и сама…

Должно быть, что-то незначительное, несущественное…

Атен одобрительно кивнул. Это было хорошее предсказание, доброе от начала до конца. А раз так…

Раз так, караванщик мог не беспокоиться. Во всяком случае, до тех пор, пока не появится нечто, что напугает Мати больше, чем его самого… А тогда, если нечто подобное случится – все, что ему будет нужно, это прислушаться к дочери. Она сама найдет путь.

Все просто.

И раз так…

Атен двинулся к пологу. Вместе с покоем пришла усталость.

– Я, пожалуй, пойду, – пряча зевок в ладонь, проговорил он.

– Спокойной ночи, – Шамаш вновь повернулся к огню, от которого он оторвал взгляд лишь когда полог, упавший за спиной торговца, покинул последний трепет движения.

Он мог скрывать правду от других, но к чему было таить ее и от себя? Шамаш не просто боялся, он знал, что пророчество не способно уберечь от ошибок, скорее, наоборот, наплодит множество новым. Так было всегда, так будет и на этот раз. Но в то же время он не мог и промолчать, когда, в сущности, сам подтолкнул торговца к этому разговору, зная, что очень скоро ему потребуется помощь хозяин каравана.

Этот разговор… Шамаш закрыл глаза, с силой сжав губы в тонкие бледные нити.

Даже та его часть, что была легчайшей, далась ему с трудом. А ведь это было только начало…

Он не видел движения за пологом повозки. Оно было столь робким и затаенным, что его было невозможно ощутить. Но это было не важно, когда он точно знал, что не один.

– Иди сюда, малыш, – позвал он девушку. Та подчинилась, забралась в повозку, не скрывая своего смущения, когда ей-то казалось, что она ступала беззвучно, дышала в себя, даже думала без слов, в общем, делала все так, как учила ее волчица и никто не должен был ее заметить.

Она села возле самого полога, обхватив руками колени, притянув из к груди, сжимаясь в маленький комочек.

– Я… Я не хотела подслушивать, – Мати покраснела, зная, что говорит неправду, но ничего не могла с собой поделать, – просто оказалась рядом. Это… вышло случайно.

– Может быть, так и лучше.

– Если ты не сердишься на меня…

– Я не могу на тебя сердится. Ты же знаешь.

– Тогда – хорошо. Я боялась…

– Малыш, – он осуждающе взглянул на нее. – Чувство вины – это нечто среднее между болезнью и защитной реакцией. Ничего нет, но мы убеждаем себя, что есть.

– Ты тоже?

– Да.

– Но почему? Ведь это глупо!

– Разве все наши поступки продиктованы разумом?

– Нет… Я имела в виду… – она даже растерялась. – Ну… ты не такой, как я, как мы все… И поэтому… Ну… – ей было трудно объяснить, и, все же, она пыталась: – Ты не должен чувствовать себя виноватым, потому что ты – бог, а небожитель никогда ни в чем не виноват. Даже Нергал. Потому что… Ну, потому что вина – она лишь для человека.

– Что ж, – он не сводил с нее взгляда черных глаз, в глубине которых сверкнули огоньки доброй, теплой улыбки, – выходит, я больше человек, чем бог.

– Да? – пусть улыбка коснулась губ девушки лишь на мгновение, но ведь не все сразу, правда? Хорошо было уже и то, что Мати позволила себе немного расслабиться, и хотя ее тело продолжало быть зажатым, скованным, словно покрывшись льдом, в глазах зажегся огонь, который, как казалось еще совсем недавно, ушел из них навсегда. Она заговорила о другом:-Отец так обо мне беспокоится…

– Он очень любит тебя. И готов на все, лишь бы ты была счастлива.

– Я знаю… – она вздохнула, уткнулась подбородком в колени, а затем чуть слышно прошептала: – Но я так несчастна, а он ничего не может с этим сделать! Ведь не в его власти заставить Шуши вернуться! – и, все же, что бы там ни было, виновата она или нет, Мати не могла не думать, не горевать о своей подружке.

Шамаш взглянул на девушку с сочувствием, однако же, качнув головой, проговорил:

– Прости, но если ты здесь затем, чтобы попросить об этом меня, ты пришла напрасно. Я не стану этого делать.

– Но почему! – всплеснув руками, вскрикнула та. Ее глаза наполнились обидой и непониманием.

Ей-то казалось, все так просто: раз Шамаш не сердится на нее, раз она ни в чем не виновата в его глазах, он не может не исполнить ее просьбы, тем более такой легкой – позвать волчицу!

– Ты не хочешь вернуть ее, потому что золотые волки тебе надоели? И ты прогнал их?

– Нет. Почему ты так решила?

– Иначе бы они не ушли! Ведь они твои спутники, они должны служить тебе и не могут просто взять и убежать в снега! А если тебе надоест караван, ты и нас прогонишь? Ведь мы тоже не уйдем по собственной воли!

Шамаш не отрываясь смотрел на девушку. Его лицо стало белее снега, глаза превратились в глубочайшие из бездн, в которых плавилась боль.Он ожидал подобного упрека и, все же, оказался не готов к нему.

– Я никого не прогонял, – хриплым голосом проговорил он. – Если бы это зависело лишь от меня, они б не ушли никогда. Но таким было их желание. И я не мог заставить их остаться.

– Но почему!

– Потому что они свободны в своем выборе. Так же свободны, как вы. И если тебе или твоим родным однажды станет в тягость мое присутствие, вам будет достаточно только сказать – и я уйду. Если ты хочешь этого…

Всхлипнув, девушка сорвалась со своего места, бросилась к Шамашу, схватила его за руку.

– Прости меня, пожалуйста! Я не хотела тебя обидеть, просто… – на ее глаза набежали слезы. – Я так сильно привязалась к Шуши! Я не могу без нее, без нее я не просто одна, но так одинока, словно… – мотнув головой, она замолчала, забыв о словах и мыслях, направив все свои силы на то, чтобы сдерживать потоки слезы.

– Она ведь вернется?- ее глаза, обращенные на колдуна, были полны мольбой о надежде.

– Я не знаю, – он всегда был искренен с ней, даже когда понимал, что этим причинял ей боль. Он просто не мог иначе. – Это решать волкам.

– Прошло три года…-вспомнила девочка. Она побледнела, ее губы задрожали.

– Да.

– Ты говорил… – Мати тяжело вздохнула.-Я понимаю. Да, – как бы ей ни было больно, она продолжала: – Шуши с Ханом не наши рабы. Они достигли совершеннолетия и должны встать на свой собственный путь…

– Мне очень жаль.

– Ну что ты! Ты ведь ни в чем не виноват!

– Спасибо.

– Но за что ты меня благодаришь?-в ее глазах, в которых все еще стояли слезы, отразилось удивление.

– За понимание.

– Понимание! – она горько усмехнулась. – Я такая же глупая, как была когда-то!

Мне нужно долго объяснять, чтобы я поняла. А еще лучше вообще ткнуть носом… Я только теперь вижу: в том, что случилось, не виноват никто: ни мы с тобой, ни Шуши с Ханом. Просто так должно было произойти. Но только от этого не становится легче… – она обратила к нему совершенно несчастное лицо. – Шамаш, почему они ушли, ничего не сказав?

– Легче прощаться не прощаясь.

– Зачем вообще было прощаться! Они ведь могли взять нас с собой! Я была готова разделить с Шуши ее путь! Раз уж она не может идти моим, – чуть слышно добавила она.

– Они пошли к своим сородичам.

– Ну и что? – мотнула она головой, не понимая, почему это должно было помешать ей отправиться в путь с ними. – Я была бы рада встретиться с другими золотыми волками. Это было бы даже здорово. Или… – она на миг умолкла, задумавшись над словами колдуна, взглянув на них с другой стороны. – Они не хотели, чтобы я помешала их встрече?

– Малыш…

– Нет, Шамаш, – прервала она его, – не надо, не говори ничего. Я все понимаю.

Если бы я была на их месте и прожила столько времени вдали от своих сородичей, то потом, встречаясь с ними, я бы тоже хотела, чтобы рядом не было никого… постороннего.

– Ты не чужая им.

– Я другой крови. Я – дочь огня, а они – снежные охотники… Все в порядке, правда. Я все понимаю: и почему они ушли, и почему могут не вернуться. От своих трудно уходить, даже если они совсем чужие, а чужие, наоборот… Во всяком случае, мне хочется думать, что я… Ну, что Шуши считает меня своей подругой.

– Так и есть, малыш.

– Шамаш! – в ее голосе был укор. – Почему ты все время называешь меня малышом? Я выросла. Взгляни на меня!

Тот послушно поднял на нее взгляд. А она продолжала:

– Я уже не маленькая девочка с тонкими смешными косичками. Совсем скоро я стану взрослой…-заметив, что бог солнца качнул головой, Мати воскликнула: – Что! Что не так! Мне уже четырнадцать! Конечно, для вечного бога это смешной возраст, но для меня… – она была готова вновь обидеться, на этот раз не на волков, а на их хозяина.

– Прости, – глядя на нее теплым взглядом глубоких черных глаз, подобных безднам, на дне которых мерцал пламень, промолвил бог солнца, – но для меня ты навсегда останешься маленькой девочкой.

– Это еще почему?

– Потому что такой я увидел тебя в тот, первый миг, в снегах пустыни.

– И даже когда я стану старой-престарой…

– Ты не состаришься, малыш. Никогда.

– В твоих глазах… – она вздохнула. – Но я, заглядывая в них, отражаясь словно в зеркале, буду видеть себя седой, с сухой морщинистой кожей, дряхлой и слабой…

– Нет.

– Да! Это будет правдой! А ты никогда не лжешь!

– Главное не на сколько лет мы выглядим, а сколь молодыми или старыми чувствуем себя И тогда маленький крошка может быть дряхлее столетнего старика, а вековая старуха – юной, словно девчонка.

– Шамаш, а можно сделать так, чтобы и тело не старело, не изменялось, на всю жизнь оставаясь таким, какое оно есть? Ну, как в сказках о вечной молодости? Я могла бы съесть священный плод и вновь стать крошкой…

– Ты этого хочешь?

– Ну… Не знаю, – девушка растерялась. Одно дело мечтать о чем-то, понимая, что этой мечте вряд ли будет суждено исполнится, и совсем другое – делать шаг навстречу чему-то возможному, но при этом совершенно невероятному. – Я ведь никогда не была взрослой. С одной стороны, хорошо все время быть маленькой, играть, ни о чем не заботясь, мечтая о том, что будет дальше, но с другой… Мне бы хотелось стать самостоятельной, идти по своему пути, а не дорогой отца, да и вообще узнать, что мне суждено. Это ведь так интересно! Наверно, будет лучше, если я сначала вырасту. Немного, не до старости, потому что, – она поморщилась, – я точно знаю, что не хочу быть старухой… А потом уже помолодею. Или, если это будет невозможно, усну вечным сном… Шамаш, – она с интересом взглянула на своего собеседника, – расскажи мне о будущем! Что меня ждет?

– Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь слышала, что я сказал твоему отцу.

– Так то отцу, а то мне! И, потом, это только сперва ты не хотел ему ничего говорить, но потом все же сказал, что мне ничего не угрожает…

– Я сказал, что тебе не угрожает ничто, внушающее страх…

Мати прервала его, поспешно закивав:

– Я помню твое пророчество. Оно… Оно так хорошо отпечаталось у меня в голове, что я вряд ли теперь когда-нибудь смогу его забыть. Тем более что я понимаю: от него зависит моя жизнь. Вот только мой отец, когда речь заходит обо мне, боится абсолютно всего, так что, – она, улыбнувшись, хмыкнула: – выходит, мне не чего опасаться. А тот неизвестно кто – я ведь справлюсь с ним и сама, верно?

Колдун задумчиво взглянул на нее, качнув головой:

– Все не так просто…

– Ну и пусть, пусть это будет сложно! Шамаш, я не мой отец, мне неинтересно, какие беды меня ждут. Вообще-то, мне бы хотелось не знать о них никогда, даже если они будут рядом. Я хочу узнать совсем другое – какой я буду, когда вырасту, кем стану… Ну, ты понимаешь…

– Нет.

– Ну… Ты же знаешь, о чем гадают мои сверстницы: каким будет испытание, что ждет меня после него, кто станет моим мужем и какими будут мои дети… – заметив быструю улыбку, скользнувшую по губам бога солнца, Мати обиженно надулась:-Почему ты смеешься! Ведь я не сказала ничего смешного!

– Конечно, малыш, – но улыбка стала еще шире.

– Тогда вместо того, чтобы веселиться, ответь! Ты же говорил, что не можешь оставить ни один вопрос без ответа.

– Если знаю его.

– Только не говори, что ты не знаешь!

– Это действительно так.

– Ты ведь бог!

– И что же?

– Боги должны знать все о смертных!

– Малыш…

– Ладно, – казалось,она отступила на шаг назад в своем стремлении получить ответ, но только затем, чтобы, обойдя непреодолимую преграду, вновь броситься вперед. – Ладно… Пусть ты не знаешь. Но ты можешь поговорить с богом судьбы, спросить у него, что мне суждено! Госпожа Кигаль, повелительница подземного мира и его хозяйка – твоя сестра. И Намтар не откажется все тебе рассказать… Ну пожалуйста!

– Зачем тебе это, малыш?

– Но ведь это так интересно! И, потом,-ее взгляд стал хитрым,-тогда бы я знала, о чем мне просить тебя, а что я получу и так!

Он качнул головой.

– Но Шамаш! – Мати вновь обиженно поджала губы. – Тебе ведь ничего не стоит спросить!

– Спросить легко, – чуть слышно проговорил тот, – жить потом тяжело.

– Почему?

– Зная будущее, ты не сможешь не захотеть его изменить.

– Ну… Хорошее, положим, изменять ни к чему…

Смешок сорвался с губ бога солнца:

– Не скажи. Вот если ты узнаешь, что тебе суждено что-то очень светлое, чудесное, но не завтра, а через караванный круг, 20 с лишним лет.

– Но тогда я стану совсем старой! Конечно, я захочу, чтобы все произошло уже сейчас! Зачем так долго ждать!

– И судьба изменится. Скажем, тебе было суждено прожить эти двадцать лет в радости, чтобы грядущее счастье стало венцом всей жизни. А так тебе будет дано лишь одно мгновение. Или и его не будет, когда ты не сможешь его увидеть, понять, найти, не зная всего того, что должна была узнать.

– Это так сложно! Шамаш, но вот ты, ты ведь все же знаешь будущее?

– Не все и не всех.

Мати взглянула на него, нахмурившись, не понимая, что тот имеет в виду.

– Если я скажу, что знаю, – между тем продолжал бог солнца, – какая судьба ждет маленького мальчика, встретившегося на пути каравана, когда мы входили в стены прошлого города…

– Того, что остановился на дороге, зазевался и чуть было не угодил под колеса первой повозки? – перебила его девушка, в глазах которой зажегся огонь любопытства. – И что же его ждет?

– К чему тебе это знание? Оно ведь ничего не изменит ни в твоей, ни в его судьбе.

– Мне просто любопытно! И, потом, может быть, я встречу его через круг… – она не договорила, заметив, что собеседник качнул головой.-Этого не произойдет?

Потому что мы никогда больше не придем в тот город? Скажи, Шамаш, скажи! – она подобралась поближе к небожителю, схватила его за руку, крепко стиснув ладонь вмиг ставшими похолодевшими пальцами. Мати не могла ждать ни мгновения. Сердце билось так быстро, что было готово вырваться из груди. Самые мрачные предчувствия заполнили мысли и фантазии, заставляя зубы застучать мерной дробью, словно от жуткого, пронизывавшего насквозь холода.

Он заглянул ей в глаза, качнул головой, с каждым мигом все сильнее и сильнее ненавидя этот разговор. Но он должен был объяснить ей то, чего она не могла понять сама.

– Через месяц он с приятелями заберется на крышу дома. Те затеют спор: кто самый смелый. И, не желая прослыть трусом, он прыгнет вниз… – Шамаш пристально смотрел прямо в глаза Мати, которая, поняв все без дальнейших объяснений, сжалась несчастной пичужкой, попавшей в метель. У нее перед глазами возник образ того парнишки – ее сверстника, ну, может быть, чуть младше, – светловолосого, вихрастого, с открытым лицом и печальным взглядом. И ей стало так жаль его, так больно…

– Но ведь даже если я уговорю папу повернуть караван, мы не доберемся до города к этому сроку! – сорвались у нее с губ полные отчаяния и ужаса понимания своей беспомощности слова.

– Нет.

– Это так больно: знать, и быть не в силах ничего изменить… – она шмыгнула носом, провела ладонью по лицу, прогоняя готовые зажечься в излучинах глаз слезы, в то время как разум, даже понимая всю свою слабость, продолжал искать нечто…

Нечто, что было способно помочь, отогнать от сердца боль. – А если ты построишь ледяной мост, ну тот, что сокращает расстояние? Мы могли бы быстренько сходит в город, предупредить его… А еще лучше его родителей. Пусть запрут его в тот роковой день дома. И ничего не произойдет. Он будет жить…

– Они не станут ничего изменять. Оплакают его еще при жизни, и все.

– Но почему?!

– Потому что судьба определяется не людьми, а богами. И каждый, кто пытается идти против нее, гневит небожителей, которые накажут не только виновного, но и весь его род.

– Так думают люди, но не ты! Ты ведь тоже бог! Ну почему, почему ты не вмешиваешься? Не хочешь ссориться с сестрой и ее помощниками?

– Дело не в этом.

– Тогда, в чем? Или ты согласен с тем, что заставляет Их так поступать? – на этот раз ее собеседник едва заметно кивнул. – Но почему?! – она никак не могла этого понять! Ведь Шамаш всегда был таким… Таким… Небесным воином, готовым сражаться за жизнь любого смертного. Почему же на этот раз все иначе?

– Это не просто объяснить, малыш…

– И, все же, попытайся! – упрямо настаивала на своем Мати, считая себя не просто вправе, но обязанной разобраться во всем. Хотя, надо признать, ее мало беспокоило происходившее. В конце концов, тот паренек хоть ей и понравился, но был совершенно чужим, далеким и вообще остался так далеко позади, словно уже в прошлой жизни. И, потом, смерть непрошедшего испытание легка. Ведь его, невинного в глазах богов, ждет всего лишь перерождение, а что плохого в том, чтобы родиться еще раз? Другое дело странное поведение Шамаша. Ей было нужно, просто необходимо разобраться.

– Любую судьбу можно изменить, переделать, провести заново с самого настоящего.

Все дело в том, что каждое даже самое незначительное вмешательство на одну благую судьбу дает сотню отражений в зеркале беды.

– Ты имеешь в виду, что, стремясь помочь, можешь сделать только хуже?

– Да.

– Но как? Прости меня за то, что я так надоедаю тебе со своими глупыми расспросами, – быстро, боясь, что собеседник прервет ее, не давая ему вставить ни единого слова затараторила она. – Конечно, я должна просто поверить тебе, ведь ты всегда говоришь только правду. Но… Я сама не знаю, почему, но зачем-то мне нужно все понять самой, знать наверняка, так, чтобы больше никогда-никогда не усомниться в истинности этой правды. Ты… Ты ведь не случайно заговорил об этом, да? Ведь если бы ты не хотел, то не стал бы…

– Да, малыш. Я специально завел этот разговор.

– И со мной, и с отцом?

– Да.

– А потом станешь говорить об этом и с другими? – с одной стороны, ей не хотелось, чтобы все случилось именно так. Было жалко делить откровение с кем-то еще. Но, с другой – спокойнее.

– Нет, – качнул головой Шамаш. – Тогда я бы собрал всех вместе, чтобы не повторять одно и то же сотню раз. Нет, – повторил он, – этот разговор лишь для вас двоих.

– Почему? Почему только для нас? – ей было любопытно. И, вместе с тем, душу переполняло чувство гордости.

– Потому что вы особенные.

– Особенные, – она с трудом спрятала счастливую улыбку. Ей так хотелось услышать именно это.

– Да, малыш. У вас есть дар. Дар предвидения.

– А… – Мати растерянно взглянула на небожителя. Она знала, что ее отцу дано видеть будущее. Но только ему, не ей.

– Ты можешь его не чувствовать, сколько ни будешь стараться, не сможешь разбудить до срока. Однако это ничего не меняет. У тебя есть эта способность. Даже более сильная, чем у твоего отца. Это так – и все.

– И ты говоришь с нами…

– Я хочу объяснить, – его голова чуть наклонилась, глаза на миг затуманились, по губам скользнула грустная улыбка, а затем, чуть слышно, словно лишь для себя, не для нее, он добавил, заканчивая начатую фразу, – наверное, то, что невозможно объяснить, что можно понять лишь пережив, прочувствовав…

– Зачем же тогда пытаться объяснить, если в конце концов мы поймем все и сами?

– Это может случиться слишком поздно, ведь дар… Любой дар, а этот в особенности, очень опасен и для того, кому дан, и для тех, кто идет с ним рядом… Малыш…

Ты должна чувствовать ту черту, после которой можно вмешиваться в судьбы других, а до – ни в коем случае нельзя.

– Именно так – сначала после, а потом до? Не наоборот?

– Да. Именно так.

– И что же это за черта?

– Пустота.

Девушка наморщила лоб, стараясь понять, что скрывалось за последним ответом, но ее разум оставался совершенно чист и мысли было не за что зацепиться.

А Шамаш продолжал:

– Как это ни жестоко звучит, но судьба человека не имеет никакого значения.

Главное – судьба мира. Если он может пережить чью-то смерть – нельзя вмешиваться, ибо это может нанести ткани пространства смертельную рану. Если же мир стоит на грани, за которым пустота…

– Выходит, судьбу можно изменять лишь тогда, когда хуже просто не может быть?

– Да.

– Так было в том, ином мире, о котором ты говорил?

– Да. Он стоял перед концом, перед пустотой.

– Но его боги все равно наказали тебя за изменение судьбы?

– Теперь я не думаю, что это было наказание, – он скользнул взглядом по маленькому мирку своей повозки, за котором было царство снежной пустыни, окруженное мирозданием, лежавшим на ладонях Всего и Ничего. – Скорее уж награда.

– Они испытывали тебя?

– Наверное.

– И ты прошел испытание?

– По всей видимости.

– Ты говоришь так уклончиво, словно не уверен в этом!

– А как тебе самой кажется: можно быть уверенным при таких обстоятельствах?

– Ну… – Мати задумалась. – Отец и дядя Евсей говорят, что тот, другой мир был только сном, вызванный болезненным бредом… Если так… Я не знаю… Шамаш, а здесь, в нашем мире, ты изменял судьбы?

– Да, – кивнул он и от внимания девушки не ускользнула грусть, коснувшаяся крылом его губ, закружившаяся в глазах.

– Нашего каравана? Когда? Проводя нас по ледяному мосту, спасая от трещины?

Потому что наш мир стоит на грани пустоты – у того дня, когда снежная пустыня заполнит собой всю землю и все смертные уснут вечным сном? Но если это так, можно спасать всех…

– Не все деяния избавляют от конца. Некоторые лишь приближают к нему.

– А как узнать, в чем спасение, а в чем смерть? Нужно ведь не просто видеть одно будущее, одну линию судьбы, но еще предвидеть множество других, тех, которых на самом деле нет, но которые в то же время есть… вернее, будут, когда… Брр… – она замотала головой. – Жуть!…Но я поняла, почему нельзя изменять судьбу: во-первых, потому что стремясь к лучшему можно сделать хуже, а во-вторых, так как потом уже никто не разберется в том, что же кто-то там сотворил. Шамаш…Я еще хотела спросить… Ты изменял судьбы до того, как понял все это или и потом?

– Только когда понял.

– Видя множество путей?

– Да. Это очень тяжело, малыш. Каждый раз теряешь столько сил, словно создаешь новый мир. Может быть, так оно и есть. Создаешь мир и отдаешь ему частицу своей души…

– Почему?

– Ища спасение нужно много раз вновь и вновь пережить конец. А это очень больно – видеть смерть близких, дорогих людей. Со временем можно привыкнуть к любой боли, но только не к этой…

Она взглянула на него извиняясь и, все же, чуть слышно проговорила:

– Можно я задам еще один вопрос? Пожалуйста!

– Спрашивай.

– Ты ведь изменял судьбу каравана? – это было всего лишь прелюдией к тому, главному вопросу, который она хотела задать, но боялась, будучи еще не готовой.

– Нет.

– Как так? – Мати не просто удивилась, она растерялась. -А когда построил Ледяной мост, по которому мы перешли через трещину? Нет? Но ведь если бы не мост, мы б погибли! – Мати облизала вмиг высохшие губы, только теперь начиная понимать весь ужас, скрывавшийся в минувшим.

– Возможно. Но ваша судьба была другой. И спасая вас, я не нарушал ее.

– А в Керхе?

– Нет, – вновь качнул головой Шамаш. Затем он продолжал: – Там я изменил судьбу города.

– Губитель должен был победить и превратить его во вторую Куфу? А хозяин города приносил бы ему в жертву магов и все города исчезли бы в снегах пустыни?

– Возможно. Хотя я видел гибель лишь Керхи.

– А караван? Мы бы просто ушли и все?

– Да, малыш.

– Не вмешиваясь ни во что?

– Не вмешиваясь ни во что… – повторил он и в его глазах, голосе была глубокая, нескрываемая грусть.

– А Ри с Сати?

– Да…

– Что "да"? Шамаш, ты изменил их судьбу?

– Да, девочка.

– А мою? Мою судьбу? Ты изменял ее? – она, наконец, решилась спросить о том, что было главным. Мати вся напряглась, устремилась в слух, ожидая того, что будет сказано в ответ.

– Да.

– Когда?

Сперва она хотела спросить – "Зачем?" – но потом поняла – все ведь ясно и так.

Он спасал ее жизнь.

"Я должна была уже умереть… – эта мысль сперва трепетом прошла по ее душе, заставила задрожать, инстинктивно сжать в кулаки пальцы рук, затем сменилось отрешенным – Ну и пусть! Ведь этого не случилось. Ничего не произошло тогда, когда должно было произойти, а, значит, не произойдет больше никогда!" -В снегах пустыни, когда мы впервые встретились.

– Уже тогда? – с удивлением и ужасом воскликнула Мати. "Нет! – горело у нее в глазах, кричало ее душа, которой вдруг стало так невыносимо больно, как не было никогда. – Этого просто не может быть! Это невозможно! Ведь тогда… Если так…

Это значит, что я не узнала бы ничего из того, что сейчас составляет всю мою жизнь! В ней не было бы чудес, не было бы Шуши, не было бы тебя… Она была бы самой обыденной, серой, тусклой, безликой, как снежная пустыня во власти метели.

Такой безликой, что не было бы ничего, что было б можно вспоминать в вечном сне!

И такой короткой… Я не хочу!" – Но… – мысль девушки безудержным ветром неслась неведомо куда, словно стремясь догнать собственный хвост. – Ведь… Если бы дракон не позвал меня, я бы… – Мати уже была готова сказать: "не убежала б в снега,"стремясь убедить саму себя, что все произошедшее с ней должно, просто обязано было произойти, но замолчала, вспомнив, совершенно отчетливо осознав – а ведь она убежала не потому, что кто-то звал ее в снега, а потому что все чувства, мысли, ее душа гнала ее прочь от каравана, не важно куда… Если бы не зов дракона, она бы откликнулась на крик ветром, вздох метели, беззвучный оклик повелительницы снегов госпожи Айи… – Но ведь у ребенка, не прошедшего испытания, нет судьбы… – прошептала она, хватаясь за последнее звено цепи, ускользавшей у нее из руки.

– Судьба есть у всех. Просто до поры человек не видит ее. И, не зная, изменяет.

– Ты хочешь сказать, что я сама могу изменить свою судьбу?

– Если захочешь.

– И стоит мне пожелать умереть, я умру? – она испытующе глядела на собеседника, не то стремясь добраться до истины, не то ища в ответах Шамаша хотя бы какое-нибудь несоответствие, расхождение, изъян, зацепившись за который она могла бы опровергнуть противную, страшно ненавистную ее душе мысль о собственной смерти.

Не то чтобы она боялась ее, просто… Приди она сейчас, минувшим вечером – что же. Но тогда…

– Не вся. Но частица тебя. И так раз за разом, до тех пор, пока эта мысль не затмит собой все в жизни, не оставив места более ничему.

– Зачем ты все это говоришь мне? Ты ведь не сказал отцу. И, потом, смерть, она же никак не связана с даром…

– Связана, малыш. Даже больше, чем все остальное. Один из первых вопросов, которыми обычно задается тот, кто обнаруживает способность предвидения – мысль о собственной смерти.

– И что же увижу я, если захочу узнать…

– Что ты давно должна быть мертва.

– Давно? – ей было не просто не по себе – так неуютно, как никогда прежде. – Да, – вздохнув, она наклонила голову, начиная понимать…

Ей было грустно и, вместе с тем, она чувствовала нервозность. Ее душа вспугнутой птицей металась из стороны в сторону. А потом пришло мгновение, когда все затмило одна мысль. Ей стало жалко себя. И вообще, она ужасно жалела о том, что завела этот разговор, что вообще пришла к Шамашу.

Нет, конечно, она ни в чем не винила его. Он всего лишь отвечал на ее вопросы.

Все дело в ней, о чем она спрашивала. Но… Она сглотнула комок, подкативший к горлу, прикусила губу, сжалась в комок, борясь с горючими слезами, которые, вспыхнув в уголках глаз, рвались на волю, за пределы век. И, все же, Мати не могла остановиться, понимая, что нет ничего хуже недоговоренности. И, потом, так было легче. Все, что угодно, лишь бы уйти подальше от мига, хранившего в себе роковую неотвратимость, не поблекшую несмотря на годы дороги. – Ты изменял мою судьбу и потом, да?

Шамаш едва заметно кивнул в ответ.

– Это когда… – она задумалась, но лишь на мгновение. Прошлое в этот миг казалось так светло и отчетливо в ее памяти, душе, что, казалось, все произошло только вчера… – Когда меня схватили разбойники и потащили в снежную пустыню?

– Да.

Мати поджала губы. Конечно, эта весть уже не ранила так же сильно, как та, первая, но все же…

– И это не все?-опустив голову на грудь, заранее смирившись с тем ответом, который она знала еще до того, как задавала вопрос, прошептала она. – Ты спасал меня и потом… Я помню… Когда люди того, встреченного каравана, узнали, что я – рожденная в снегах…

– Да.

– Но, Шамаш, неужели это… это все не было предрешено? Ну, так же, как чудесные спасения каравана, о которых мы говорили?

Бог солнца качнул головой: – Мне жаль.

– А в городе? Я и там должна была умереть?

– В городе – нет.

Она вздохнула с некоторым облегчением. Хотя бы там ее не ждала смерть, смерть, которая, как ей теперь почему-то стало казаться, шла за ней по пятам.

– А когда еще? – она надеялась, страстно хотела услышать: "Больше никогда". Такой ответ успокоил бы ее, сказав душе: "Чего ты беспокоишься? Все плохое уже позади.

Ты пережила три свои смерти, а, значит, можешь смело жить, если не вечность, то хотя бы век".

Шамаш заглянул ей в глаза, понял ее мысли. Конечно же, он понимал, каких слов ждала от него девушка. Но сказал совсем другое.

– Во сне.

– Во сне? – в первый миг она решила, что бог солнца шутит, стремясь подбодрить упавшую было духом собеседницу. Ее губ тронула улыбка. Но уже через миг, стоило ей взглянуть на повелителя небес, как следы веселья исчезли с ее лица. Шамаш был серьезен. Он не шутил, а, значит, ей было не с чего веселиться.

Мати даже испугалась, что эта случайно вырвавшаяся на свободу улыбка не понравится небожителю, Который, увидев, что девушка смеется над такими серьезными вещами, может решить, будто она слишком мала для столь серьезного разговора и прервать его, так и не ответив на все ее вопросы.

– Да, малыш, – он словно не замечал ее веселья. В глазах Шамаша была грусть. Он повернул голову, бросив взгляд в сторону, за плечо юной караванщицы, словно для того, чтобы увидеть ее тень. – Во сне… – тихо повторил он.

– Во сне, – на этот раз Мати задумалась над его словами. И поняла: – Да! – она вспыхнула радостью. – Ты ведь имеешь в виду тот сон, о котором дядя Евсей сложил одну из своих легенд? Конечно! Но тогда ведь ты спас не только меня, но весь караван. Или… – она с сомненьем глянула на собеседника. – Тогда каравану не было суждено умереть, только мне?

Он кивнул.

– Но почему! – она не понимала этого, не могла понять! Как так могло быть, что в один и тот же миг кому-то было суждено спастись, а другому – нет. Но… А ведь она и не должна была ничего понимать. Судьба – то, что слепо принимают, беспрекословно подчиняясь, не более. Вот только к чему тогда весь этот разговор?

Или для того, чья судьба уже была раз изменена, все не так? – Шамаш, почему ты спасаешь меня? Неужели моя жизнь важна? – улыбка вновь коснулась ее губ. Она спрашивала о самом невероятном, словно очерчивая круг между реальностью и грезами. И, потом, пусть всего лишь на мгновение, только фантазируя, представить себя в самом центре событий, в которых грезилось пробуждение от вечного сна для спящих и мир тепла и зелени для живых! – И поэтому ты пришел в наш караван, да? – она ожидала совсем иного ответа, когда этот был просто невероятен. – Ради меня?

– Может быть.

– Но ты не уверен? – продолжала допытываться она.

Шамаш развел руками, словно говоря: "Как можно быть уверенным в причинах, когда порою трудно поверить даже в реальность случившегося?" -Все очень сложно, – проговорил он.

– Но я должна это знать! Я хочу! Что же ты медлишь? – она торопила его, стремясь поскорее узнать правду.

– Малыш, я не знаю, почему дракон принес меня не к городу, от которого на несколько дней вокруг исходят волны магии, а в мертвую снежную пустыню. Может быть, ему просто не хватило сил, а, может, тому была другая причина. Я не знаю, случайно он выбрал ту часть пустыни, где стоял ваш караван, или нет. Мне лишь известно, что все случилось именно так, а не иначе. И, случившись, изменило твою судьбу.

– Ты мог просто оставить меня умирать.

– Не мог.

– Почему?

– Потому что ты была ребенком, а дети выше всех законов, даже законов судьбы.

– А если, спасая меня, ты наносил смертельную рану этому миру?

– Он мне совершенно чужой, – спокойно ответил тот. – Мне безразлично, что с ним случится.

– Было безразлично? – переспросила девушка, хотя и знала, как аккуратен в словах Шамаш, не допускавший никаких оговорок. Она подумала, что бог, которого не трогало течение времени, забыл о его ходе. Но, с другой стороны, это ведь был бог времени.

– Было, есть… Какая разница? – пожал плечами Шамаш.

– Но ты живешь… идешь по нему уже столько лет!

– И что же? Оттого он не стал мне ближе и родней.

– Но он… – вспыхнула было девушка, однако огонь в ее глазах угас быстрее, чем искра успела превратиться в пожар. – Какая разница? – пробормотала Мати, опустив голову. Ее лицо говорило: "О чем я спорю? Зачем?" Конечно, ей очень хотелось бы, чтобы земля стала и для бога солнца домом, если не навсегда, то хотя бы на то время, что он странствует с караваном по просторам снежной пустыни. Но не могла же она заставить его думать, чувствовать иначе, чем было на самом деле?

– Возможно, – между тем вновь заговорил небожитель, в глазах которого была грусть, – я со временем и полюблю его так же, как любишь ты. И перестану чувствовать себя чужаком. Но это случится не раньше, чем он признает меня. Пока же, – он наклонил голову, – меня не связывает с ним ничего. Даже судьба, которой у меня нет. Только ты, – он взглянул на девушку. – И твой караван. Ведь это ваш мир.

– Наш… – Мати вдруг стало грустно. И одиноко. Словно снежная пустыня обратилась бескрайней трещиной в основании бездны.

Когда она, переборов себя, все свои страхи, сомнения, а, главное, обиду, шла к Шамашу, мысленно она представляла себе, что случится, что может случиться потом, словно пытаясь предугадать события. Она спешила пережить их, пугая себя одним будущим и успокаивая другим.

В первом Шамаш должен был просто прогнать ее, даже не выслушав. Во втором он рассказывал ей светлые, чудесные сказки, как в детстве, которое, как ей казалось, осталось уже где-то далеко позади. Ей казалось, что третьего не может быть. Но почему же наяву все совсем иначе?

Этот затянувшийся разговор… Он был таким тяжелым! Никогда еще ей не было так трудно говорить с Шамашем, слушать его. Прежде он казался ей добрым магов, сказочником, исполнителем желаний, которому были подвластны все миры и наяву и во сне.Сейчас он стал в ее глазах другим. Таким, каким она не видела его никогда.

– Ты так и не сказал, почему постоянно спасаешь меня, почему спас тогда.

– Без тебя бы ничего не было.

– Как это? – удивленно спросила она.

– Если бы не ты, я б не попал в этот караван.

– Но снега пустыни не смогли бы убить тебя!

– Я говорил тебе: если долго ждать смерть, она придет на твой зов.

– Ты хотел умереть…

– При чем здесь желание? Мне просто было незачем жить.

– А теперь? Теперь тебе есть зачем? – она вдруг испугалась, так сильно, что губы задрожали, на глаза набежали слезы. Ведь если Он скажет "нет", тогда, в то же самое мгновение, словно подчиняясь его воле, весь мир распадется, разбившись на множество осколков куска льда, которые некоторое время будут кружить над бездной, чтобы затем исчезнуть в ее пустоте без следа и памяти.

– Да, малыш. Теперь есть. Ради тебя. Спаситель в ответе за спасенного.

– Поэтому ты с тех пор постоянно помогаешь меня?

– Да. Я не могу иначе.

– Шамаш… – на миг она задумалась. – Ты говорил, что тогда, в снегах… Если бы караван не принял тебя…

– Меня бы не было.

– Значит, и мы… Мы тоже спасли тебя?

– Да.

– И, выходит, мы тоже за тебя в ответе?

– Нет.

– Но почему? Потому что тебе так хочется?

– Это закон иного мира. Ему подчиняюсь лишь я, не вы.

– А если…

– Здесь не может быть никакого "если",-остановил ее Шамаш. – Это так и никак иначе – вот и все.

– И, все же…

– Пойми, малыш: все то, что случилось потом, было следствием моего поступка.

– Но если бы я не убежала… Шамаш, ты говорил, что видел множество будущих, изменяя судьбу, а это, самое первое, тоже?

– Да.

– И что бы случилось, если бы ничего не произошло?

– Тебя бы не было.

– И тебя?

– И меня, – признал небожитель с тем спокойствием, будто речь шла о какой-то безделице, а не жизни и смерти.

Хотя… Заглянув ему в глаза, Мати задумалась. Ведь все взрослые ведут себя так же, веря, что если что-то суждено, то это произойдет вне зависимости от наших мыслей, слов или поступков. Но ведь Шамаш был, должен был быть другим, не таким как все – великий бог, наделенный даром изменять судьбы.

– А остальные? – сама не зная почему, продолжала расспросы Мати. Может быть, ей просто хотелось, перешагнув через миг своей, пусть уже нереальной смерти, заглянуть на шаг дальше, убедиться, что на этом все не закончится, что и дальше что-то будет.

– Караван бы шел своей тропой, жил так же, как и прежде, борясь за жизнь и смиряясь с неизбежностью смерти.

– Но ведь если бы не было тебя, никто бы не выжить! Как бы они перебрались через трещину без ледяного моста?

– Трещины бы не было.

– Как это?

– Она появилась, потому что тот, другой караван, встреченный в снегах, разбил лед.

– Но ведь мы… – Мати поморщилась, а затем с неохотой поправила себя, – они, – для нее было непривычно и неприятно говорить о своих словно о чужих, но сейчас каждое слово, даже самое маленькое, казалось ей важным, – все равно встретили бы тот караван.

– Да. Но твои спутники были бы потрепаны метелью и встречей с разбойниками. Им было бы нечем делиться. Возможно, они бы и отдали нескольких оленей, покупая у чужаков потерянные карты. Но уж точно ни на день, ни на час не разделили бы тропу.

– И если бы не я, никто бы не узнал, что в нашем караване снежные дети…

Бог солнца кивнул.

– Но… Но ведь на пути была бы еще и Керха…

– Караван подошел бы к ней многие дни спустя обряда. И миновал, ничего не заметив, продолжая жить своей жизнью, не заботясь о том, что осталось позади.

– И не было бы ни сада благих душ, ни сражения с Губителем…

– Ничего.

– Мне бы не понравилось так жить.

– Ты бы и не жила. А без тебя не было бы ничего из того, что есть теперь.

– Получается какой-то круг и я в его центре, – смешок сорвался с ее губ. Все услышанное казалось ей таким невероятным. Она и сама не заметила, как самая мрачная и противная явь стала превращаться в удивительную сказку.

– Да. Круг. Круг перемен.

– Круг перемен… – зачарованно повторила Мати, чувствуя, как душа затрепетала у нее в душе, как от прикосновения к чему-то воистину важному, чудесному.

– В мире все так или иначе связано. Второй шаг невозможен без первого, а последний без всех предшествовавших ему. Мир – тончайшая ткань, повреждение любой нити из которых уничтожит все. Чтобы этого не случилось, нужно взять иголку, подцепить нить и зашить ею, несущей, полотно.

– Ты говоришь как Лина, когда она штопает одежду.

– Это что-то меняет? – спросил Шамаш, глядя на нее с некоторой долей грусти во взоре. Ну вот и все. Разговор остался позади. Поле было вскопано, зерна брошены.

Дождь окропил его своей чистой солнечной водой, успокаивая нанесенную плугом боль. Оставалось только ждать, надеясь, что взойдет пшеница, а не плевелы.

– Нет, – она подобралась к нему поближе, свернулась рядом в клубок, положив голову, точно на подушку на его руку, как делала будучи маленькой девочкой. – Знаешь, о чем я сейчас думаю?

– О чем?

– Если у меня, как и моего отца есть этот дар – предвидение, пусть он проявляется во сне, не наяву. Во сне не так страшно заглянуть за грань, даже когда кажется, что за ней ничего нет. Во сне можно все изменить, сделать так, как хочется. А если не будет получаться – просто пожелать проснуться. Разобраться во всем, вновь заснуть и переделать…

– Так все и будет.

– Так? – она с некоторым недоверием взглянула на собеседника.

– Сон – твоя стихия. Там для тебя возможно самое невозможное.

– Ну, – ее губ тронула лукавая улыбка, – ты ведь научил меня, как управлять сном.

И пусть я не повелительница сновидений, как Матушка Метелица, но кое-что я могу.

– И, все же, будь осторожна во сне.

– Ты же сам только что сказал, что…

– Порою он правдив, а порой – обманчив. И не всякий способен увидеть разницу. Не случайно же в легендах два бога сновидений.

– Два… – она наморщила лоб, цепляясь за мысль, которая неясной тенью вдруг колыхнулась в ней, стремясь вытянуть на свет, заглянуть в глаза…

Но голос небожителя не позволил ей погрузиться в эти размышления.

– Иди спать, малыш. Уже очень поздно.

– А можно я останусь здесь? Я не буду тебе мешать. Повозка вон какая большая…

– Нет.

– Я знала, что ты так скажешь, – тяжело вздохнув, она села, двинулась к пологу, продолжая ворчать себе под нос: – Как же плохо взрослеть! Все сразу начинают думать о чем-то…О чем-то, – она знала, о чем, просто решила, что будет лучше оставить эту неопределенность. – Вот и отец стал говорить, что мне пора готовиться к переходу в повозку невест. Право же, мне уже хочется вновь стать маленькой девочкой… Или вырасти поскорее, оставив позади этот непонятный возраст, когда ты и не ребенок, и не взрослый – сплошное недоразумение… Ладно, – она тяжело вздохнула, как-то виновато взглянула на Шамаша. – Я пойду. Спасибо тебе.

– Не за что, малыш.

Она уже двинулась к пологу, но…

– Милая…

– Да? – она встрепенулась, потянулась к нему, как растения тянутся навстречу солнцу.

– Я должен еще сказать тебе… – он умолк на мгновение, опустил голову на грудь, поджав губы. – Девочка, я всегда был искренен с тобой, хотя не каждый раз говорил всю правду. Помни об этом. Что бы ни случилось. Что бы ты ни услышала от других. Если что-то встревожит твой дух – не преумножай ошибок собственными мыслями, лучше спроси меня. Я отвечу на твой вопрос. Каким бы он ни был.

– Но зачем, Шамаш? Зачем мне спрашивать тебя? О чем? – неужели Он сомневался в ее вере в Него? Это было даже обидно. И… Ей не хотелось думать об этом.

Он качнул головой.

– Я не знаю. Не знаю, зачем, не знаю, о чем будет твой вопрос. Знаю лишь, что придет мгновение, когда ты захочешь спросить меня.

– Ты сомневаешься во мне… – тяжело вздохнула Мати. Ее обида была так сильна, что девушка скорее прослушала, чем услышала то, что сказал он потом.

– Сомнение – это тоже оружие. Которое может быть одинаково полезно и опасно. В зависимости от того, в какую сторону оно обращено. Сомневайся. В себе, во мне, во всем мире. В том, что все мы живем. В том, что небеса не продолжение земли, а земля не заканчивается за горизонтом. Я говорю о другом. Не о вере. Об искренности.

О вопросе, о том, что если ты захочешь спросить у меня, ты задашь мне. А не другим.

– Но, Шамаш, разве сомнения не губят веру?

– Нет.

– Я не понимаю…

– Рано или поздно сомнения все равно придут. Настоящая же вера не в том, чтобы не допускать их, но преодолевать.

– Я… Я не уверена, что поняла… Но… Я обещаю: если вдруг, когда-нибудь, почему-то случится что-то, что заставит меня решить… подумать… что я сомневаюсь в твоей искренности, я спрошу тебя… Шамаш, так будет! Ведь иначе я буду не я, и…

– Даже если ты станешь другой.

– А я могу стать другой? – нет, это было просто невозможно! – Тогда… Если это случится… Я потеряю тебя?

– Нет, – в его глазах была та грусть, которая дана лишь живущему одновременно в двух мирах – настоящего и будущего. – Саму себя. Часть своей души, своей судьбы.