День закончился. На смену ему пришла ночь. Но одинокий странник, сидевший возле тусклого костра, не заметил этого. И не только потому, что был слишком погружен в себя. Для него вокруг ничего и не изменилось, ведь и до прихода ночи все было серым и безликим.

Над землею метались снежинки, которых ветер-бродяга игривым котенком то ловил, то отбрасывал в сторону, чтобы затем, сделав круг и вернувшись назад, подхватить вновь и закружить, стирая все краски и воспоминания, превращая и день, и ночь в один нескончаемый полумрак слепого вечера, чье затянутое тучами небо не знало ни зари закатного солнца, ни вспышки первых звезд, предвещавших торжественный выход величавой и прекрасной луны.

Единственно, что выдавало приход ночи, это холод, который, усиливаясь с каждым мигом, серебрил воздух, заставляя его звенеть. С губ паром срывалось дыхание.

Над кострецом вился дымок. Но ничто не могло согреть ни онемевших от холода ног, пододвинутых к самому огню, ни простертых над ним покрасневших, покрывшихся коркой, рук.

Тело ломило, зубы стучали, отбивая дробь, а слезившиеся от мороза и дыма глаза, даже если бы мир не был окутан со всех сторон густым снежным покровом, не смогли бы разглядеть ничего и в двух шагах.

Этот случайный гость совсем не знал снежной пустыни и тех опасностей, которые поджидали в ней отважившихся отправиться в путь. Впрочем, возможно, это незнание и хранило его все это время от бед, когда, не излучая страха перед врагами, он не привлекал к себе их внимание.

Он знал, что ему везет. Более того, был достаточно умен, чтобы понимать: долго так не будет, и, все же, продолжал упрямо не замечать принесенные порывами ветра полные боли и отчаяния крики и стоны. Когда же они становились особенно громкими, невыносимыми, звуча не только вокруг, но и в душе, он читал слова заклинания-оберега от злых демонов и их мертвых чар. Как будто демоны были единственной опасностью!

Горожанин, до тех пор, пока сам не попал в пределы снежной пустыни, он считал, что за границей оазиса вообще ничего нет, лишь пустота, а караваны и их рассказы об ином – не более чем выдумка служителей, призванная заставить жителей оазиса поверить, что они – не единственные живые существа в мире…

И вот выдуманное оказалось правдой, то же, что было всей жизнью, отделенное бесконечностью снегов, уже само представлялось сказкой, в которую так хотелось, но, увы, было невозможно вернуться…

Костер горел все слабее и слабее. Давно следовало подлить в него хотя бы глоток огненной воды, питая голодный пламень в стремлении получить взамен побольше тепла и света. Но ее осталось совсем немного, на донышке кувшина, и страннику приходилось экономить, терпя холод, понимая, что когда не останется ничего, из тела уйдет не только жизнь, но и надежда на то, что его дерзкий поступок не напрасен, что он достигнет той светлой цели, которая вела вперед.

Что жизнь! Он был готов к смерти, тем более что здесь, среди снегов она представлялась удивительно легкой, красивой и светлой, звала за собой.

Единственное, что удерживало его от того, чтобы уснуть сладким сном в ее объятьях, было стремление сперва сделать так, чтобы эта смерть не была напрасной.

Ему хотелось, засыпая, улыбаться мысли о том, что ему, обычному ремесленнику, ничем не отличавшему от множества других простых горожан, ни наделенному ни магической силой Хранителя, ни мудростью служителя, ни даже мечом воина, удалось спасти город от беды, перед которой оказались бессильны все остальные. В его голове вились мысли, воспоминания, похожие на пчелиный рой, круживший над липами и яблонями, собирая нектар с цветов…

Минула уже целая неделя с тех пор, как он покинул город, а он помнил все так, словно это было лишь вчера. Неделя… Великие боги! Разве мог он представить себе, что уходит так надолго! Тогда, в самом начале ему казалось, что достаточно переступить границу оазиса, чтобы все свершилось. Он был убежден в этом настолько, что даже не хотел ничего брать с собой – ни пищи, ни огненной воды Суму с припасами ему силой всучили дозорные, взявшиеся проводить до самой черты.

И эта одежда… Он заерзал, пытаясь получше закутаться, устроиться так, чтобы толстый, связанный из собачьей шерсти, свитер и меховой полушубок сохраняли в себе как можно больше тепла. А ведь он чуть было не отказался и от нее. И не столько потому, что горожанину не хотелось даже на время одеваться в наряд караванщика, переставая, пусть только внешне, но все же, был тем, кем был от рождения. Конечно, он думал и об этом. Главное другое – в чужой одежде было так неудобно! Мало того, что она была тяжелой, камнем наваливаясь на плечи, и сковывая движения, так еще шерсть жалила хуже крапивы, вызывая зуд.

Но то, что в городе казалось не просто не нужным грузом, а даже помехой, здесь, в снегах, спасало жизнь. И странник уже жалел о том, что не одел под брюки вторые, как ему советовали. И не взял еще один свитер. Он бы сейчас очень пригодился. Хотя бы как плотная теплая ткань, которую можно было бы порезать на части и замотать руки или ноги. А хорошо было бы, если б хватило и на то, и на другое! Если же он взял бы побольше огненной воды…!

Он мотнул головой, прерывая фантазии, от которых становилось теплее лишь в самый первый миг, а затем холод усиливался, продирая до самых костей. Казалось, что мороз проникал не только под одежду, но даже плоть, студя сердце и душу.

Он огляделся вокруг, прищурился, стараясь разглядеть хотя бы что-нибудь за метелью. Но нет. Сколько он ни читал молитв, призывая госпожу Айю, прося Ее снизойти к мольбам простого смертного и прийти к нему, богиня не откликалась.

Он ушел столь далеко от города, как не забредал ни один житель оазиса. И лишь затем, чтобы госпожа Айя откликнулась на зов, который оставляла без внимания за гранью тепла. Так говорил Хранитель, напутствуя его в дорогу, повторяли служители, провожая до приграничья, думал он сам. Но с каждым новым шагом, новым мигом, проведенным в снегах, у него оставалось все меньше и меньше веры.

Может быть, Она не слышала его за шумом ветра или вообще не знала о существовании того, кто был для небожительницы лишь неясной серой тенью, запорошенной снегом. Может быть, Она была где-то далеко, когда пустыня бесконечна и в ней бессчетное число Ее ледяных дворцов. А, может, богини луны и вовсе не было на земле в этот миг вечности, когда тучи закрыли за собой ночное светило. И, в конце концов, какое госпоже Айе дело до живых, когда Ее забота о смертных ограничивается лишь миром их вечного сна?

Горожанин тяжело вздохнул. Он был простым гончаром, никогда ни чем особым не выделявшимся. Имел небольшую лавку, мастерскую, доставшуюся ему в наследство от не так давно умершего отца, и которая должна была со временем, если на то будет воля богов, перейти к его сыну-первенцу, не рожденному, жившему пока только в его воображении.

Впрочем, он уже приглядел себе невесту. Ее родители – одного с ним поля ягоды – были не против, так что все шло к свадьбе, а там дети сами на голову посыпятся.

"И пусть", – он глядел на это со смирением перед волей богов, которые слали каждой семье столько детей, сколько было, по Их мнению, достаточно, чтобы не угас род смертных. Гончар сам вырос в большой семье, правда, парней в ней было лишь двое: он да младший брат, принятый несколько лет назад в школу служителя.

Но для продолжения рода ведь нужны и дочери, не так ли?

Его отец, и дед, и прадед, и множество других предков до них были гончарами.

Ремесло совершенствовалось, накапливались знания и опыт, секреты, которые можно было передать наследникам. А у него были не просто способности, но талант. Он чувствовал глину, понимал ее, разговаривал с ней, словно живой, и та слушалась его, принимая самые прекрасные и изысканные формы…

Тут его взгляд упал на кисти рук. Красные, распухшие пальцы шевелились с трудом, не желая подчиняться. Временами ему казалось, что этими руками он больше не сможет ничего сделать и это пугало его. А следом приходил другой страх – мысль о том, что у него никогда не будет своей семьи, наследника, которому он смог бы передать семейное дело. Не будет потому, что он не вернется из снежной пустыни назад, и эта смерть – сейчас, когда у него нет ничего, кроме собственной жизни – пусть даже овеянной славой спасителя, положит конец роду, лишив будущего столь долгое прошлое…

"Нет!- он вновь замотал головой, отгоняя черные мысли и мрачные предчувствия.

Его губы сжались в тонике синеватые нити, руки сильнее прижались к бокам, сдавливая их с двух сторон.- Госпожа Айя, где же Ты! Почему не идешь на мой зов?

Ведь я сделал все так, как мне было велено! Или надежда была лишь призраком?…Нет, нет… – мысленно повторял он, словно найдя в этом кратком слове – знаке отрицания – силы, которые не могло ему дать более ничего. – Я должен верить,-упрямо твердил он, стремясь убедить в этом самого себя. – Должен! Может быть, я допустил какую-то ошибку и поэтому богиня не приходит ко мне. Да, ошибка! – он схватился за эту мысль как за спасительный луч тепла. – Я должен мысленно вернуться назад, пройти весь путь с самого начала, найти ее и исправить! – он бросил взгляд на угасающий огонь. – Пока у меня еще есть время… – затем, неловко захватив не слушавшимися руками суму, он подтянул ее к себе, вытащил сосуд с огненной водой. – Костер должен гореть. Если я замерзну, усну вечным сном сейчас, не выполнив поручение, то вечно буду мучаться, гнетомый чувством вины… – горлышко замерзло, пробка не хотела вытаскиваться. А тут еще и эти толстые, чужие пальцы. Ему пришлось изрядно помучиться, прежде чем удалось открыть. И тут вдруг сосуд выскользнул из его рук. – О нет, только не это! – горожанин изловчившись, поймал бутыль, но к тому времени почти вся огненная вода вылилась. Костер запылал ярко, как никогда. Сразу стало тепло. От пламени повеяло покоем. – Ну и пусть, – с каким-то удивительным смирением, даже безразличием подумал горожанин. – Если не сейчас, то никогда", – и он выплеснул в костер последние капли.

Отбросив ставший бесполезным сосуд куда-то за спину, в неизвестность снежной пустыни, он вытянул руки к огню, наслаждаясь излучаемым им теплом, устремил взгляд на танец языков пламени, возвращаясь в своих воспоминаниях на неделю назад…

С утра он возился в мастерской, готовя глину для особенного заказа – расписных чаш для храма. Мастер достал дорогую белую глину, разбавил водой, добавил нежнейший песок, больше похожий на муку мельчайшего помола, затем долго смешивал, будто тесто, в то же время мысленно уже представляя себе, какими будут чаши – невысокие, на маленьких плоских ножках, с витыми ручками и растительным орнаментом по краям.

Он был так погружен в свое занятие, что не заметил вошедшего в мастерскую служителя, сопровождаемого двумя стражами. Гостю пришлось кашлянуть, привлекая внимание ремесленника, и только тогда, встрепенувшись, тот вскинул глаза на гостя.

– Прости меня, мудрейший… – узнав в пришельце жреца, растерянно пробормотал мастер. Не зная, куда деть испачканные глиной руки, стыдясь их грязи, он пытался то спрятать их за спину, но вытереть о рабочий фартук. Его сердце быстро заколотилось в груди, дыхание стало нервно-прирывистым, в то время, как разум лихорадочно старался найти в памяти то, что могло объяснить приход служителя, да еще в сопровождении стражей, словно тот опасался, что горожанин, провинившийся в чем-то неведомом ему самому, не захочет идти сам, повинуясь лишь одному слову и для того, чтобы сопроводить его на суд, потребуются мечи стражей. – Я… – он не знал, что сказать, не чувствуя за собой никакой вины. Да и что он вообще мог сотворить такого ужасного? Он гончар – не заговорщик какой-то и не преступник. У него и в мыслях не было ничего подобного…

Гость болезненно поморщился, устало взглянул на ремесленника:

– Хранитель хочет видеть тебя, Рур, – проговорил он.- И успокойся, ты ни в чем не виноват. Дело в другом…

– Хозяин хочет обсудить чаши?

– Чаши? – в глазах служителя отразилось удивление. – Какие чаши?

– Ну… заказ, – он указал рукой на приготовленную глину. Но тогда зачем стражи?

А если дело в чем-то ином, тогда в чем же? Единственный дар, которым он обладал, была способность делать глиняную посуду. Его разум лихорадочно искал объяснение.

И тут он вспомнил… "Скоро ведь полнолуние! – мелькнуло у него в голове. – Скоро прилетит… и тогда… – его вновь окатил холодом страх. – Тогда понятно, почему он пришел с воинами… " – Если дело в жертвоприношении… Если вы решили изменить жребий и… Я, конечно, приму судьбу, понимая…

– Идем, Рур, – качнув головой, проговорил гость. – К чему пугать себя ложными предчувствиями, теряться в догадках, когда тебе достаточно лишь последовать за мной, чтобы узнать истину,

– Да, конечно, – он только сейчас понял, что своей медлительностью заставлял ждать Хранителя и заторопился. Суетясь, он, наконец, вытер руки о фартук, который поспешно стянул с себя на ходу, оставляя в мастерской, через порог которой он, наконец, переступил.

Он не помнил, встретился ли ему кто-нибудь на пути от дома до храма. Временами ему казалось, что он чувствовал на себе чьи-то пристальные взгляды, от которых веяло болью и тоской. Но он даже не поднял голову, чтобы посмотреть на встречных.

В минувшие дни дороги он ни раз мысленно возвращался к этому мгновению, пытаясь не столько вспомнить, сколько угадать, кто же был тем незнакомцем, провожавшим его в путь. И всякий раз видел в своем воображении разные образы: то испуганное личико невесты, то печальное лицо призрака отца, то освещенный неземным светом лик богини, заранее знавшей, что произойдет дальше…

Вслед за служителем Рур поднялся на священный холм, вошел в зал приемов.

Ему доводилось прежде раз или два бывать здесь. И, все же, мастер знал, что, сколько бы ни было этих встреч, каждая последующая будет не просто новой, но особой, неповторимой, первой в своем роде, когда каждая вещь в этом зале – цветной камень в мозаике пола, фреска на стене или ваза с цветами возле окон – имела бесконечное множество сторон, непохожих одна на другую, которыми можно было любоваться, восхищаясь, целую вечность…

Гончар не сразу заметил Хранителя, когда же все-таки увидел его,с поспешностью, призванной оправдать опоздание и скрыть смущение, склонился в низком поклоне.

Он не смел произнести ни звука, ожидая, когда хозяин города первым заговорит с ним.

Но маг тоже молчал, погруженный в какие-то свои размышления.

Седовласый старик в длинных свободных одеяниях сидел на троне застывшим каменным изваянием, в каких-то своих чертах походя на изображенного на одной из фресок легендарного царя-основателя. Точно так же на его коленях лежал развернутый свиток. Пожелтевшую от времени бумагу покрывали выцветшие, поблекшие символы-слова, поглотившие все внимание Хранителя. В его глазах не скрываясь поблескивали печаль и глубокая боль, которые, казалось, переполняя пределы век, выливались на щеки блеклой старческой слезой.

Жрец подошел к нему, наклонился к самому уху:

– Я привел его, Шед.

– Что? – вскинул тот голову, взглянув на собеседника с непониманием.

– Гончар, – объяснил служитель, указывая рукой на застывшего посреди огромной залы маленького неказистого человека. – Он здесь.

– Да, Гешт,спасибо, -маг, наконец, пришел в себя. Не скручивая рукопись в свиток, словно зная, что она еще понадобиться, он проговорил:

– Подойди, мастер Рур. Нам нужно поговорить с тобой.

– Хозяин, – тот послушно приблизился, застыв в нескольких шагах.

– Садись, – Хранитель указал на один из невысоких трехногих табуретов, стоявших возле трона.

– Но…- тот в замешательстве взглянул на хозяина города, не смея ни ослушаться воли хозяина города, ни сделать то, чего он, простой ремесленник, был недостоин.

– Садись, говорю тебя! – прикрикнул на него Хранитель. Его голос вдруг сорвался, перешел в хрип, затем – тяжелый сухой кашель.

В тот же миг служитель, который был таким же сухим стариком, как и его хозяин, однако неведомо каким образом сохранил воистину юношескую быстроту и ловкость, достал из-за трона серебряный кубок с густым тягучим отваром, над которым поднимался едва заметный дымок, спеша передать его магу.

– Не надо, Гешт, – поморщившись, отстранился от него Хранитель. – Сейчас не до этого, – просипел он.

Бровь служителя поползла вверх, показывая одновременно и удивление, и несогласие.

– Для этого, – делая резкое ударение на последнее слово, заговорил служитель, весь вид которого говорил, что он не собирается отступать, и будет настаивать на своем до победного конца, – всегда должно быть и есть время. Даже если твое здоровье не заботит тебя, то оно беспокоит город, когда от него зависит наша жизнь, наше будущее.

– Разве это жизнь, – качнув головой, старик тяжело вздохнул. – Лучше уж спать вечным сном под снегами пустыни, чем… – он не закончил фразу, поморщившись, словно от нестерпимой боли.

– Да, боги посылают нам тяжелое испытание, но мы должны… – начал служитель, однако хозяин города не дал ему договорить, резко прервав:

– Тяжелое?! – воскликнул он, вскочив с трона и повернувшись всем корпусом к Гешту, устремив взгляд цепких холодных глаз на лицо служителя. – Безжалостное – ты хотел сказать!

– Шед…- служитель качнул головой, собираясь остановить Хранителя, но последний не дал ему вставить больше ни слова.

– И Кто! – спустившись с помоста вниз, на мозайчатый пол зала приемов, Хранитель, заложив руки за спину, наклонившись вперед, стал нервно расхаживать от застывших поодаль каменными изваяниями воинов до служителя, глядя при этом себе под ноги с таким видом, словно считает камешки в мозаике. – Кто!-повторил он, нервно дернув головой. – Повелитель небес! Именно тот бог, который всегда был покровителем смертных, нашим защитником, помощником и… – он что было силы сжал губы, сдерживая готовый сорваться с них стон отчаяния.

– Шед… – служитель повторил попытку остановить хозяина города, но все его старания вновь канули в бесконечность снежной пустыни, когда маг, не обращая на него никакого внимания, не в силах не только выслушать, но даже услышать, продолжал:

– Да, наша несокрушимая вера в господина Шамаша заставляет искать хотя бы какое-то объяснение происходящему… Что дракон, который прилетает к нам каждое полнолуние, действует не по Его воле… Но кто еще может послать дракона? Ведь этот крылатый исполин не подчиняется никому, за исключением своего хозяина, бога солнца! Тогда мы вспоминаем о том, что Он болен…

– Но это действительно так! – прошептал Рур. Пусть он не был служителем, чтобы знать все, доступное смертному, о небожителях, пусть боги не говорили с ним, как с наделенным силой, но он был одним из жителей этого города, оказавшегося на пути божественной воли, и не мог не задумываться о причинах происходившего, как делали все вокруг, начиная от последнего раба и кончая, как он теперь видел, хозяином города.

Их оазис всегда был тихим спокойным местом. Был. Маленькое, краткое слово, но как оно все меняло, сколько в нем было боли и безнадежности!

И, ведь, казалось бы, с тех пор, как все изменилось, прошло-то всего ничего, два года. Или три… Горожане до сих пор никак не могли поверить, что все изменилось, сжиться с этой мыслью, представляя происходившее как случайность или сон, который скоро закончится и все вернется на пути свои.

Рур сам так думал, видя лишь картинку в старой книге, сказку: жил был город, и был он светел и радостен. Но однажды, в полнолуние, прилетел дракон, который был жесток и свиреп. Он сжег своим огнем ниву и луг, оглушил всех вокруг громким ревом, пугая людей, заставляя их, повинуясь своему страху, сперва бежать, ища убежище, а затем, во власти ужаса, покинуть их, выйти на обоженную, почерневшую, не успевшую еще остыть землю и замереть, ожидая того мгновения, когда вестник небожителей донесет до них волю богов.

Сказка… Почему же она не осталась символами в рукописи, а ожила?

Когда стало известно, что дракон требует от них всего лишь отдавать каждый месяц по паре горожан – молодых людей, полных силы, красивых и умелых, в первый момент многие даже испытали облегчение. Казалось бы – вполне приемлемая плата за жизнь остальных. Тем более, что многие сами всю жизнь мечтали стать слугами небожителей. И вот чья-то мечта могла исполниться…

А для кого-то рушилась вся жизнь, настоящее и будущее…

Хранитель, услышав слова, соскользнувшие с губ гончара, остановился, точно наткнувшись на какую-то преграду, вставшую у него на пути, сник, словно растратив всю энергию. Как же ему было тяжело! Хозяин города был готов верить во все, что угодно, в то, что он или кто-то другой поступком ли, словом, мыслью или уже самим своим рождением, существованием на земле людей, прогневал великого бога. Но сознавать, что никто не виновен во всех вдруг свалившихся на них бедах, что все это – весь этот ужасный кошмар – следствие болезненного бреда…

– И, все же…

– Шед, – с укором произнес служитель, – давай не будем продолжать этот разговор!

Мы уже столько раз все обсуждали…

– Тем более, что сейчас прошло время слов. Ты это хотел сказать?

Руру показалось, что в голосе мага проскользнула усмешка, однако в ней было меньше веселья, чем в полных горечи слезах.

А затем Хранитель, повернулся к ремесленнику. Это заставило последнего, ощутив некоторое нервное беспокойство, собраться, насторожиться, понимая, что пришло время ему услышать то главное, ради чего его позвали.

Старик несколько мгновений молчал, глядя на ремесленника, чья душа трепетала, звенела натянутой струной. В его взгляде, обращенном на гончара, была боль – его собственная боль,- и жалось – сочувствие не к стоявшему перед ним, а к самому себе, когда хозяин города был достаточно стар, чтобы понимать, что его доля в этой истории куда более незавидная, чем несчастнейшего из его сограждан, ощущая всеми фибрами души всю свою беспомощность, неспособность защитить других, помочь им. А разве не этого ждали от него, Хранителя, люди?

– Рур…

Гончар вскинул голову, сжав еще крепче и без того превратившиеся в тонкие бледно-синие нити губы.

– Как ты думаешь, зачем я тебя позвал?

Услышав это, Рур растерялся.Он ожидал приказа, даже вернее – приговора, но никак не вопроса.

– Ну… – он не сразу нашелся, что ответить, однако видя, что Хранитель молчит, ожидая его слов, вынужден был, лихорадочно обдумывая все услышанное в зале храма, заговорить. – Чтобы дать поручение.

– Какое же?-спросил старик.

– Узнать, почему боги послали к нам дракона. Если мы в чем-то виноваты в Их глазах, мы должны знать, в чем наша вина, чтобы исправиться…

– Подожди, – остановил его служитель, бросив быстрый взгляд на хозяина города, – подожди, – повторил он. – Ты и сам не представляешь, как многое может зависеть от сказанных тобой слов…

– Гешт, – Шед качнул головой, – мы не должны помогать ему делать выбор. Это не правильно.

– Я и не иду против истинности, – теперь была его очередь перебивать старого друга, настаивая на своем, – но прежде чем идти в будущее он должен знать прошлое. Чем больше он будет видеть из того, что позади, тем на больше шагов вперед откроется ему дорога. Рур, – он вновь повернулся к гончару, – ты, конечно же, знаешь о драконе, о той плате, которую он требует от нас каждое полнолуние?

– Двух горожан.

– Да, мастер, – продолжал служитель, – каждый раз мы отдаем по одной из самых красивых дочерей, матерей или жен и одному из самых сильных воинов или искусных мастеров, в настоящем, прошлом или будущем. Нам не оставлено даже право выбирать, когда и в этом все обязаны подчиняться воле бога – бога судьбы – бросая в начале месяца, в новолуние жребий.

– И ты знаешь, – вновь заговорил Шед, – что жребий пал на Агдора.

– Он наделен силой… – втянув голову в плечи, словно встретившись взглядом со своим страхом, пробормотал Рур.

– А я слишком стар, чтобы, отдав его, продолжать поиски преемника.

– Я понимаю,-склонил голову гончар. Его лицо побледнело. Он не знал раньше. Да, наверно, никто в городе, за исключением его правителей, не знал о том, что открылось ему теперь. Если бы люди поняли, то не смогли бы, как он сейчас, скрыть открывшегося ужаса перед тем, какую огромную плату требуют от них боги, ибо наделенный силой – это не просто жизнь одного из сородичей, но будущее всех, всего города. Однако страх покинул его сердце, когда он понял, что ему нечего бояться, ибо он ничего не теряет – если не будет найден выход, быстрая и мучительная в своей неотвратимости смерть неминуема. – Эта дорога… – начал было он, но его голос вдруг сорвался, захрипел и гончару пришлось кашлянуть, прочищая горло, прежде чем продолжать: – Это будет путь по грани жизни и смерти, где жизнь – не моя жизнь, и смерть – не моя смерть, а жизнь и смерть жителей города, тех, кто остается в его стенах…

– Да, – кивнул Шед. – И это грань не только между жизнью и смертью. Грань между всем и ничем. Ведь мы…

– Мы не хотим гневить богов, идя против Их воли, – продолжал Гешт. – Если все происходит по Их повелению, то наше вмешательство… да даже хотя бы нежелание подчиниться может все только ухудшить.

– Но если все происходящее – ошибка, неверный взгляд судьбы… – не спуская с него взгляда, проговорил Рур, не заканчивая фразу, ожидая, что ему помогут это сделать, развеивая тем самым последние сомнения, которые все еще оставались в его душе – не в отношении того, должен ли он идти или нет, но каким следует быть этому пути.

– Мы должны знать это, прежде чем случится неповторимое. Ведь ошибку мы не просто можем, но должны исправить.

Гончар кивнул. Он получил то подтверждение, в котором так нуждался.

– Он болен, – прошептал Рур.

Он не стал произносить имени великого бога, один звук которого прежде успокаивал и вселял уверенность в правильности совершаемых поступков, а потому его обычно повторяли может быть даже чаще, чем следовало. Ему было больно даже думать о том, что все их беды могли исходить от самого любимого и почитаемого небожителя.

– Но даже в этом случае, – прикусив губу, промолвил Гешт, – сами мы все равно не сможем ничего сделать, когда, так или иначе, это выше данного смертным.

Рур глубоко вздохнул, наконец, принимая то решение, которого от него ждали, к которому подталкивали.

– Нам следует искать помощи у других богов… Я пойду в снежную пустыню, к госпоже Айе, – да, поручение, которое ему давали, было… Он даже не сразу нашелся, как его назвать. Деликатное. Все-таки, жена, муж… А тут вмешивается кто-то чужой, да еще – всего лишь простой смертный. И как подобрать слова, которые не обидят, не расстроят, не вызовут гнев? А еще это поручение было очень опасным. Даже опаснее, чем сражение с драконом, когда тот способен лишь убить, а Она, разгневавшись, может лишить провинившегося в Ее глазах не только земного сна, но и бессмертия. -Надо торопиться, – опустив голову на грудь, вздохнул мастер.

– Да уж, медлить с этим нельзя, никак нельзя, – проговорив это, Шед качнул головой, тоже тяжело вздохнул, скользнул по ремесленнику полным печали взглядом.

– Мастер Рур… – по тому, как обратился к нему хозяин города, гончар сразу понял, что тот собирался сказать и остановил его:

– Не надо. Я… Я знаю – очень может статься, что это будет дорога в один конец, когда в снежной пустыне можно идти лишь вперед…

– Караванщики говорят, что у всех странников есть право один раз повернуться… – Шеду хотелось хотя бы как-то поддержать человека, которого он в сущности посылал на смерть, дать ему надежду. Тот понял это, понял даже больше – что надежда нужна и тем, кто остается, и кивнул, соглашаясь.

– Я найду Ее, Хранитель, – в его голосе была решимость, призванная скрыть слабые отзвуки сомнения, когда еще ни одному из смертных не удавалось пройти этот путь… …Ни одному. Горькая усмешка коснулась замерзших губ странника. Действительно, никому. И он не смог стать исключением.

И вообще, на что он надеялся? На чудо? На то, что ему будет сопутствовать невиданная с легендарных времен удача, хотя бы уже потому, что он был гончаром, как и великий Гамеш?

Он не медлил, уйдя в тот же день. Он не просил никаких объяснений, помощи, ничего. Единственный вопрос, который он позволил себе задать, был совершенно невинен. Он спросил лишь:

– Почему вы выбрали именно меня? – ему было важно знать – был ли он избран для своей миссии людьми или богами, когда от этого, как ему казалось в то мгновение, многое зависело.

– Ты умен, – сказал Хранитель.

– И смел, – проговорил старший служитель.

– Это важно – иметь оба качества.

– Но еще важнее знать в них меру. Когда в этом деле от чрезмерного ума или смелости приходится ждать беды.

– Как в том случае, если не знаешь, чей голос следует слушать в следующий момент – ума или смелости.

– Мудрость – дар служителей, а смелость – воинов. Город не обделен сильными и мужественными людьми и, наверное, если бы у нас было право выбора, мы бы пожалели о нем, не в силах самостоятельно его сделать. Нет, мастер Рур, тебя избрали для этого пути не мы, а боги.

– Мы не знаем, чем Они руководствовались, делая этот выбор и какую цель он призван достичь – помочь нам спасти город или со временем полностью обескровить его бесконечными жертвами, так решили Они и, значит, такому и быть… …-Так тому и быть, – облачко пара сорвалось с губ странника.

Все, воспоминания закончились. Дальше вспоминать было нечего, ибо ничего и не было, кроме бесконечных снегов пустыни, лишенных красок жизни, ее тепла и надежды.

Семь дней… Когда-то они казались ему бесконечно долгими, сейчас же увиделись краткими и быстротечными, словно одно мгновение, один краткий шаг. И, все же…

Погрузив взгляд в крохотное озерце огня, покоившееся в сердце костра, Рур задумался, сосредоточился, пробуя вспомнить… Если до того мгновения, как он переступил городскую черту все происходило по воле богов, почему госпожа Айя не пришла к нему, вняв молитвам? Или это была не Ее воля? Но если он неверно избрал себе бога-помощника в этом пути, тогда все было напрасно с самого первого шага…

Лицо странника передернула болезненная гримаса. Ему не хотелось не просто верить в возможность чего-то подобного, но даже думать, когда воспоминания об этом гасили в его душе последнюю искорку надежды…

– Мне просто нужно быть терпеливее, – прошептал он, – богиня испытывает меня, Она хочет убедиться, что я достоин той миссии, которая была на меня возложена… – медленно рожденные холодом отчаяния сомнения и боль начали покидать его тело, которое стало наполняться покоем и сладкой полудремой, что тянула за собой, призывая, прося и приказывая забыть обо всем на свете, переступить через грань пламени, уходя из земли снегов в мир огня. -Скоро огонь погаснет, – уже на пути в край сна, толи пробормотал, толи подумал он, – мне больше нечем его кормить, – странно, но на этот раз мысль о близости смерти не испугала его, скорее наоборот, еще больше успокоила. – Ну и пусть, – Рур зевнул.-Может быть, так оно и правильно… Да, – с каждым новым мигом он все больше и больше убеждался в правильности своего предположения, – конечно же!Она ведь богиня вечного сна. Она хочет, чтобы я вошел в ее мир… И тогда Она даст остающимся на земле людей ответ…

Его глаза начали слипаться… Еще мгновение и…Но тут он ощутил чье-то присутствие рядом с собой, чей-то взгляд пристальный и цепкий, поймал его в свои оковы и уже не отпускал.

Рур вздрогнул, вскочил с места, оглянулся. В первый миг в его сердце пришла надежда, что, все же, госпожа Айя, подведя смертного к черте, не стала требовать от него перешагнуть через грань между жизнью и смертью. Но это чувство… Он иным представлял себе приход богини – озаренный лучами яркого ореола, в ударах бубнов и барабанов, громе труб.

Надежда была так робка и ранима, что самым безобидным из сомнений ничего не стоило прогнать ее. И на смену ей пришел страх. Мало ли какую опасность могла таить в своем сердце пустыня: снежные разбойники, о которых рассказывали дозорные и гости-караванщики, ужасные звери, образы которых, вынесенные еще их детских сказок, вдруг всплыли в памяти, демоны, духи, призраки потерявшихся в бесконечности… Да мало ли кто бродил по снежным тропам!

И тут до него слуха донесся какой-то звук. Он походил на ворчание старика и, вместе с тем, всхлип ребенка.

– Кто здесь? – вскричал горожанин. – Отзовись, если не хочешь показаться! – тишина была ему ответом.

Голова Рура резко поворачивалась из стороны в сторону, в то время, как сосредоточенно сощуренные глаза метались по снегам, ища хотя бы что-нибудь: какой-то след, блик – отражение света костра в глазах чужака, трепет его тени на бледной поверхности земли. Но снова ничего.

– Отзовись! – в отчаянии вновь прокричал он. – Кто бы ты ни был, отзовись!

Заклинаю тебя именем великих богов, хозяев земли и небес: Шамаша, Айи и Кигаль!

И тогда, вслед за ворчанием, послышался негромкий шорох, по снегу мелькнули две быстрые тени. Миг – и возле костра стояли священные волки богини снегов – золотошерстные могучие гиганты, не спускавшие с гостя пристального взгляда зеленых, переливавшихся морем огней, словно говоря на известном лишь им языке, глаз.

Руру никогда не приходилось видеть их, но он столько раз читал о них в легендах, авторы которых не скупились на описания грозных слуг богини снегов, что не мог не узнать.

В первое мгновение гончар лишился дара речи. Его сердце забилось быстро, неровно, дыхание оборвалось, словно вокруг не осталось воздуха, глаза выпятились…

– Вы… – с трудом возвращая себе способность дышать, думать, говорить, выдавил горожанин. – Госпожа Айя прислала вас за мной? – это было единственное объяснение, которое приходило ему в голову. И если так… "Богиня услышала меня!" – Вы укажете мне путь к Ней? – он был готов следовать за ними куда угодно, даже за грань миров. Теперь у него было то доказательство, что убедило в реальности чуда, стерев из памяти все сомнения и страхи!

Волки чуть наклонили головы, но не в знак согласия или отказа, а как-то иначе, размышляя. В их глазах было понимание, но не то просветление, с которым следуют высшей воле.

И горожанин уже начал думать, что, может быть, он сказал, сделал что-то не так.

Возможно, ему, простому смертному, не следовало первым заговаривать с священными зверями богини Айи, а нужно было дождаться, пока те сами подадут знак, объясняя, зачем пришли?

Волки переглянулись, затем, не испытывая больше терпения и воли человека, в душе которого смешались все чувства от величайшей веры до столь же безграничного отчаяния сомнения, сорвались с места. Отбежав несколько шагов, они остановились, оглянулись назад, зовя чужака за собой.