Мати проснулась от того, что ее руки коснулся мокрый нос волчицы. Через какое-то время, видя, что подруга продолжает лежать, делая вид, что спит, шершавый язык тронул щеку, спустился к губам.

"Ашти! – она перекатилась на другой бок. – Не мешай!" "Вставай!" "Ну, Ашти! Еще немного! Такой сладкий сон… Мне снилось, что я дома, в нашем караване, в нашей повозке. Что не было ни исполнения желаний, ни Курунфа, ничего!

Я была так счастлива! А тут ты! Ну зачем ты меня разбудила?…" – недовольно заворчала она, а затем вдруг вздрогнула, поспешно села.

– Ашти! Это действительно ты? – "Что это? Я все еще сплю?" Она огляделась вокруг, мечтая увидеть сбывшийся наяву сон. Но с самым первым взглядом надежда ушла из ее глаз – все та же повозка невест чужого каравана, с ее внутренними пологами, из-за которых доносился низкий храп Нани и тихое сопение Инны.

"Нет, я проснулась. И проснулась там же, где заснула. Но ты, что тогда ты здесь делаешь? Как ты попала сюда?" "А ты что, не рада?" – волчица, наклонив голову на бок, смотрела на подругу подозрительно-испытующе.

"Рада, очень рада, но…" "Но?" – Ашти, заворчав, раздула губу. Она не любила это ее "но" порою даже сильнее, чем "нет".

"Но ты не могла прийти ко мне наяву!" "Это еще почему? Разве ты не звала меня?" Мати пожала плечами. Конечно же, она звала. Но это было так давно, что девушка уже перестала верить.

"Я поняла… – задумчиво глядя прямо перед собой, Мати потянулась к волчице, почесала ее за ухом. – Это сон. Со мной такое уже бывало: я просыпалась у себя в повозке, а потом происходило что-то необычное, и я понимала, что на самом деле все еще сплю…" "Да, – широко зевнув, волчица опустилась рядом с ней на одеяло. – Мое тело пока еще не добралось до тебя. Только дух".

"Но как это возможно?" Пасть волчицы приоткрылась. Ашти уже собиралась ответить, но Мати опередила ее:

"Ну конечно! Это Шамаш прислал тебя!" "Нет, – волчица качнула головой. В ее большие рыжие глаза наполнились болью и грустью, – госпожа Айя." "Но почему? Почему не Шамаш? И зачем богине снегов… Она что, считает, что недостаточно наказала меня и решила еще помучить?" "Нет! – рыкнула на нее волчица. – Почему ты так несправедлива к ней?" "Я?! Да я… Это Она…" "Ты ошибаешься, думая, что она ненавидит тебя. Это не так".

"За что Она так жестока со мной? Я ведь не сделала ничего, что вызвало бы Ее гнев! – однако, чуть подумав, девушка вздохнула, опустив голову на грудь. – Хотя…

Хотя, да… Я только это и делаю. Должно быть, Она жутко зла на меня…" "Нет! – Ашти не то заворчала, не то зарычала. – Она не зла на тебя!" "Тогда почему я в чужом караване?!" "Не знаю!" – рявкнула та, теряя всякое терпение. Ее зубы оскалились.

"И почему Она не позволяет мне вернуться домой?" "Она?! – волчица возмущенно мотнула головой. – Это ты так упрямо держишься тропы чужаков, что ни на шаг не отходишь от нее!" "Ну и что? Это мешает Ей услышать меня? Ведь я… Я так просила Ее, так молила…

Только не говори, что Она меня не слышала!" "Слышала! Еще как слышала! Поэтому и прислала меня!" "Но зачем? Ведь ты пришла не для того, чтобы увести меня в снега?" "Сейчас – нет. Потом. Когда приду к тебе не во сне".

"А это случится?"

"Да".

"Да?"

"Ты не веришь мне?" "Прости. Тебе-то я верю. Но вот своему сну… И, потом, я слишком долго ждала, чтобы разувериться…" "Вот именно! Ты разуверилась! А этого не должно было случиться! Никогда! Потому что сейчас вся твоя сила – именно в ней, в вере!" "В вере!" – в сорвавшихся с губ девушки смешке было что-то, похожее на презрение.

"Да! А ты во что тут поверила? Ну просто ни на мгновение оставить одну нельзя!

Что ты вообще напридумывала? Что должна остаться в караване чужаков навсегда, пройти здесь испытание, принять их путь, их судьбу, и вообще связать себя цепью семьи неизвестно с кем! С караванщиком, которому если и суждено что-то особенное, так это встретиться с тобой! Ты решила отказаться от всех надежд, мечты, исковеркать все, и вообще – жить совсем не той жизнью, ради которой была рождена!" "А для чего я была рождена? Ну скажи: для чего? Чтобы вечно делать все не так, постоянно ошибаясь, причиняя боль тем, кого я люблю, подвергая их жизнь опасности?!" "Да что ты понимаешь! Ты ничего не знаешь!" "Хватит! – Мати резко мотнула головой. – Я не могу больше! – ее сердце разрывалось от боли, душа горела, словно ее бросили в лампу с огненной водой. – Я хочу проснуться!" "Нет! Погоди! – волчица, вскочив, бросилась к ней, прижала лапой руку, удерживая.

– Я не сказала еще самого главного! Того, ради чего пришла!" "Я не хочу больше ничего слышать! Если хочешь поговорить со мной – приходи наяву!

Мне надоело вести глупые разговоры с тенями, призраками, духами! И вообще…

Вообще…" – она сжалась, зажмурилась, с силой стиснула зубы, стремясь поскорее прорвать полотно сна.

И она проснулась.

"Ну вот и хорошо, – Мати хмуро глядела прямо перед собой, ничего не видя. – Просто отлично! Пусть так и остается!" Однако стоило ей оглядеться, как покой покинул душу, заставив ее затрепетать.

Вокруг было что-то… Не правильно. Мати видела знакомые с детства вещи – вот это одеяло отец купил ей, когда старое стало мало. Тогда оно казалось ей таким большим, таким пушистым и теплым… Со временем оно стало холоднее, мех кое-где потерся, свалялся. Отец не раз предлагал купить новое. Но ей не хотелось. Она так привыкла к этому, что почти сжилась с ним, не представляя себе без него жизни… Или эта подушка… Сколько она хранила в себе снов, тайн и надежд…

– Мати! – окликнул ее кто-то.

– Да? – встрепенувшись, та вскинула голову.

Сати сидела возле самого полога, словно собиралась уходить.

– Куда это ты на ночь глядя?

– Одна из олених, она должна вот-вот разродиться, а лекарь говорит, с малышом что-то не так… В общем, я вызвалась помочь.

– Ясно. Поэтому караван остановился?

– Ну да. На ходу не получится. Так что… Надеюсь, ты не испугаешься провести одну ночь в одиночестве? – заговорщицки подмигнув, спросила Сати.

– Мне будет нелегко. Все-таки ночь, время теней, призраков, приведений… У-У-У!

И все такое. Но я как-нибудь справлюсь.

– Ты постарайся.

– Конечно.

– Очень постарайся, – Сати широко улыбнулась подруге, – ну ладно, я побежала, – и она исчезла за пологом повозки.

Мати же, оставшись одна, откинулась назад, ложась на меховое одеяло:

– Хорошо, – потянувшись, она широко зевнула. – Хорошо дома!

Вот только… Конечно, все это мелочь, но… Что-то действительно было не так.

Толи краски слишком тусклы, толи звуки тихи. И это странное чувство, уверенность, что ей следовало быть не здесь, а в каком-то другом месте, неведомо где…

– Непонятность на непонятности!

Впрочем, если быть абсолютно искренней, ей и не особо-то хотелось докапываться до причин. Зачем, когда все в порядке?

Она была уверена, что только на мгновение закрыла глаза. Хотя, может быть, действительно заснула, когда для этого достаточно и мига… Так или иначе, когда Мати очнулась, караван уже вновь скользил по пологу пустыни и снег глухо хрустел под скрипучими полозьями. Совсем рядом с ней сидела Сати, как-то странно глядя на подругу.

И откуда взялась эта жалость в глазах? Почему взгляд наполнился сочувствием?

– Что-то не так? – спросила Мати.

Подруга, помявшись, молча пожала плечами.

– Та олениха?

– С ней все в порядке. И с олененком тоже… Такой славный, голенастый… Он уже встал на ножки и бежит рядом с мамкой… С ними все в порядке…

Обычные слова, спокойные вести. Почему же тогда голос Сати звучал так приглушенно глухо, словно караванщица что-то недоговаривала? Почему ее глаза были полны слез, а губы дрожали, как будто она была готова в любой момент разрыдаться?

– А с кем не в порядке? – спросила Мати, чувствуя, как в груди начала расти боль, душу пробила дрожь, заставляя плохо слушавшиеся пальцы натянуть на плечи одеяло, кутаясь в мех.

– С чего ты взяла? – ее подруга заставила себя улыбнуться. – Все в порядке…

– Сати, не обманывай меня! – порывом ветра сорвавшись со своего места, девушка подскочила к ней, схватила ее за плечи. – Говори! Ну!

– Мати… Я… Ты…Нет, – она мотнула головой, – я не могу! Подожди, сейчас придет господин Шамаш…

– Я не хочу никого ждать! Ведь ты все знаешь! Говори! – она встряхнула Сати, не прося ее – приказывая, требуя рассказать о том, что принадлежало ей по праву, что она была должна знать, что ей было просто необходимо узнать.

– Это… Это произошло случайно… Несчастный случай…

– С кем? – она уже не могла сдерживать себя. Зубы стучали, руки дрожали, глаза горели каким-то диким, безумным пламенем…

– Это была не трещина… Вернее… Не совсем трещина… Скорее яма, или нора, присыпанная сверху снегом. Ее было не видно… Никто не заметил. Пока в нее не провалился один из близнецов. Мальчишке удалось ухватиться за что-то, за какой-то выступ или корень. Он удержался, но, конечно, выбраться сам не мог. А снежная корка начала ломаться… – она тяжело вздохнула, замолчав, взглянула на подругу с жалостью.

– И что?

– Там… Все решали мгновения. Он не смог бы спастись. Все, кто оказался поблизости, кто видел – замерли в оцепенении, понимая, что ничего не изменить, парня не спасти, и… Все, кроме твоего отца… Он решил… Что… Паренек ведь еще не прошел испытание. И, значит, у него нет судьбы. И все можно изменить, и…

– И он бросился ему на помощь, – Мати, не спуская взгляда с подруги, осторожно кивнула. Да, она знала своего отца. Именно так он и должен был поступить. Ее отец… Девушка стала бледнее снега, а руки – холоднее льда. Дыхание замерзало белым паром на губах. Сати могла больше ничего не говорить. Она уже все знала и так…

– Мати, это случилось… Все произошло очень быстро… Внезапно… И… Он словно поменялся с близнецом местами. И… Но он ведь был куда тяжелее мальчишки. И сорвался… И… Кто-то побежал за господином Шамашем, но.. Но… Но было уже поздно… – она взглянула на подругу. Ей показалось, что девушка восприняла все слишком спокойно. Сати думала, что девушка поведет себя совсем иначе, боялась, что у той начнется истерика, что она будет кричать, плакать навзрыд, биться головой о борт, рвать на себе волосы…

Ей самой не приходилось никого терять, так что она не знала наверняка, что чувствуют, как ведут себя люди в подобном случае. Хотя, конечно, в караване время от времени кто-то умирал. Но это были пусть знакомые, но не близкие, не родные люди. А еще… Еще Сати думала, что Мати не поверит ей, бросится вон из повозки, ища отца, живого или мертвого. Но девушка словно оцепенела, превратившись в ледяную фигуру, которая сидела на месте, не шевелясь, лишь смотрела прямо перед собой застывшим взглядом не мигавших глаз. И Сати решила: "Она сильная. Она выдержит". И раз так, она решила рассказать все до конца. Чтобы больше не было нужно возвращаться к этому разговору. Никогда.

– Яма была жутко глубокая. Как бездна. Так что ее конца даже не было видно. Но бог солнца достал тело хозяина каравана… Господин Шамаш сказал, что Атен не мучился, что все случилось очень быстро… У твоего отца не выдержало сердце.

Оно разорвалось и… И все… Лис с Линой… Они… Они хотели отблагодарить… его дух. Но повелитель небес сказал, что он уже далеко, и… И лучше не тревожить его земными заботами, которые стали ему чужими, и… И тогда, все решили, что будет лучше вернуть тело в трещину. Она… Она сохранит его сон, что бы ни происходило вокруг…

– Сати, – голос девушки заставил ее умолкнуть. Впрочем, она ведь уже почти все рассказала.

– Да? – с готовностью отозвалась она. – Мне что-нибудь сделать? Что-нибудь…

– Уйди. Пожалуйста. Мне нужно побыть одной.

– Конечно, конечно, – заторопилась Сати к пологу, – я понимаю… – она поспешно выскользнула из повозки.

Уже снаружи, убедившись, что ее никто не видит, молодая караванщица на мгновение прикрыла глаза, и с облегчением вздохнула.

"Ну вот и все!" – она действительно была уверена, что все самое жуткое уже позади.

Сати совсем не хотелось становиться вестницей беды, тем более – идти с таким известием к подруге. Она отнекивалась, сопротивлялась, как могла, когда Евсей с Лисом просили ее рассказать Мати о смерти отца. Они считали, что ей будет легче услышать все от подруги. Сати же была просто убеждена, что мужчины поступили так, потому что не хотели взваливать эту ношу на собственные плечи.

"Вон, идут в стороне. Лица – словно вырезанные из куска льда. Кажется, что и не чувствуют ничего. Хотя на самом деле… Х-х-х… Они всегда считали, что легче умереть самим, чем рассказывать рыдающей навзрыд женщине, как умер ее сын, муж или брат. А ведь Мати к тому же еще ребенок, оставшийся круглым сиротой. И не важно, что до совершеннолетия ей всего ничего. Нет, не так – наоборот, важно.

Ведь ей еще предстоит пройти испытание. Кто введет ее в круг? Кто будет ее проводником в выборе пути? Конечно, вряд ли в этот миг Мати станет думать об этом. Ведь будущее – оно еще впереди, тут бы настоящее пережить. И, все таки…

"

Сати бросилась к летописцу.

– Дядя Евсей, что же теперь?

– Караван будет продолжать свой путь, – пряча глаза, словно боясь случайно встретиться взглядом с собеседницей, ответил Евсей, на душе у которого скреблись не то что снежные крысы – крысищи размером с оленя. Все-таки Атен был его братом.

Летописцу хотелось бросить все, убежать в снега и волком выть на луну. Но он не мог. Потому что знал – взгляды всех караванщиков сейчас обращены на него. От него ждали ответов, решимости и властности, а не нытья в страхе перед лицом ставшего вдруг таким неведомым будущего.

– Но… – в отличие от Евсея, все остальные могли позволить себе сомнения. – Нас ведь с самого начала вел Атен. А теперь…

– Нас уже давно ведет не он, а повелитель небес. Это Его дорога. Так будет и дальше.

– Ты уверен? Ты уверен, что бог солнца не покинет нас теперь?

– С чего вы взяли, что Он собирается уходить?

– Ну… – караванщики пожали плечами. Они и сами не знали, почему им всем разом пришла в головы эта мысль и засела в них так прочно, что не вызывала никаких сомнений.

– Успокойтесь. Я говорил с господином. Он останется в караване. Я же в свою очередь сделаю все возможное, чтобы все было так же, как при моем брате.

Торговцы переглянулись, закивали головами, соглашаясь на такое будущее, и разошлись по своим повозкам. С летописцем осталась лишь Сати.

– А ты, девочка, что не уходишь?

– Я… – но она не успела ничего сказать. Потому что Евсей спрашивал не ради ее ответа, а своих последующих слов.

– Понимаю, Мати захотелось ненадолго остаться одной. Ты не можешь сейчас вернуться к себе… Хочешь, побудь пока в командной повозке. Там тепло, ты знаешь, где лежат одеяла. Хотя… Я как раз собирался просить тебя не оставлять Мати одну. Она в таком состоянии… Мало ли что.

– Но я не могу! – в ужасе воскликнула караванщица.

– Сати, ты же понимаешь: ей сейчас очень плохо. Она чувствует себя одной в целом свете. Она… Она ведь очень любила отца. Он всегда был с ней рядом – человек, который растил ее, воспитывал… Может случиться так, что ей не захочется жить без него, что она станет искать встречи со смертью. Нужно, чтобы с ней кто-то был рядом. И не просто кто-то – близкий человек. Подруга, которая может хотя бы отчасти заполнить разверзшуюся перед ней пустоту. Ты ведь не хочешь, чтобы она совершила ошибку, о которой будет вечно сожалеть?

– Конечно, нет.

– Пожалуйста, Сати. Вернись к ней. Не ради меня – ради нее.

– Я… – несколько мгновений она вглядывалась в лицо летописца, словно пытаясь что-то прочесть в покрывавшем его лоб рисунке глубоких морщинах, а затем, тяжело вздохнув, кивнула. – Ладно, – караванщица опустила голову на грудь, – раз так нужно…

– Вот и умница! Спасибо,-обрадовался тот. Он даже чуть заметно улыбнулся, чувствуя, что душу немного отпустило.

– Дядя Евсей, а что будет с Мати?

– О чем ты, девочка?

– Как она будет жить без отца?

– Ей будет тяжело. Но она справится с этим. Мати – сильная. Если же ты под словом "жить" имеешь в виду что-то более конкретное… Ей выбирать, остаться в повозке невест или перебраться в повозку своей семьи. Я бы предпочел, чтобы она оставила все, как есть. Во всяком случае, до тех пор, пока не выйдет замуж. Я уже говорил – ей лучше не быть одной.

– Да нет, я не об этом, – Сати поморщилась, недовольная собой за то, что у нее никак не получается объяснить. – Испытание. Мати ведь совсем скоро проходить его, и…

– А, вот в чем дело! Да, конечно, ты права: когда Мати немного придет в себя, она обязательно спросит об этом… Что же… Наверно, самым верным и простым решением будет мне ее удочерить. Собственно, по закону каравана именно это я и должен сделать: брат в ответе за семью своего брата. Я введу ее в круг. Она пройдет испытание, обретет свою судьбу, а потом… Я буду заботиться о ней, пока не передам в руки супруга. В общем, все будет нормально. Надеюсь, она даже будет счастлива. Ведь нужно жить дальше. А жить без счастья – какой смысл? – однако, в его голосе не чувствовалось особой уверенности в том, что так оно и будет. Может быть именно поэтому летописец умолк на миг, задумавшись, а потом добавил: – Вообще, ты лучше не говори ей ничего, просто позови меня. Я сам все объясню. Я постараюсь найти те слова, которые не обидят ее, не причинят боль, и вообще – будут правильно поняты. Хорошо?

– Угу, – караванщица кивнула.

– А ты-то сама как? Прости, я все о ней, да о ней, а о тебе и не спросил даже.

– Что я? Со мной все в порядке. Ведь мои родители живы.

Евсей тяжело вздохнул:

– Да-а-а…

У него с губ рвалось – "в отличие от Мати…", но он сумел-таки сдержаться. Веки начали гореть, глаза – чесаться. И вообще, чувствовал он себя – хуже некуда.

Стиснув зубы, караванщик закрыл глаза. И тотчас перед его внутренним взглядом предстал образ брата – такой близкий, такой живой… А через мгновение он исчез без следа, оставив вместо себя пустоту.

"Нет, – думал летописец, успокаивая себя. – С его смертью исчезло не все. Есть Мати, караван. И легенды, в которых он останется навсегда, переживет множество поколений, не будет забыт до самого пробуждения от вечного сна… Вот только…" – стиснув зубы, он мотнул головой, прогоняя от себя мысли, которые показались ему жестокими и вообще… Но они уже успели запечатлеться в его памяти.

"Его смерть достойна того, чтобы о ней знали, помнили. Ведь он отдал свою жизнь ради другой жизни, юной, той, у корой все еще впереди. Я просто обязан рассказать… И даже если эта история не станет частью легенды, что же…" Но уже через мгновение он думал иначе:

"О его самопожертвовании, я, конечно, расскажу, но не о смерти, нет! И не потому, что мне больно вспоминать, переживать все вновь. Пусть если не в жизни, то хотя бы в легендах он не узнает смерти. Пусть он просто уйдет, покинет край снегов, при жизни перейдя в край благих душ и вечных снов. Как это было с великим Гамешем. Да, так будет лучше. И легче".

Он провел рукой по лицу, смахивая снег, пригладил усы и бороду, потом – протер глаза, прежде чем открыть их.

– Ты еще здесь? – спросил он стоявшую рядом с ним, словно ожидая чего-то, Сати.

– Я… – та растерялась, не ожидая от летописца резких слов, которые почему-то показались ей особенно обидными. Глаза караванщицы наполнились слезами, руки повисли плетьми. – Не знаю… – она пожала плечами, а потом заторопилась, готовая сорваться с места, чтобы исправить ошибку: – Я сейчас, быстро…

– Прости, – остановил его летописец. – Я не хотел тебя обидеть. Просто сегодня тяжелый день…

– Я понимаю, дядя Евсей. И он еще не закончился, – глаза Сати погрустнели, однако в них прибавилось тепла и заботы.

– Да, милая… – кивнул новый хозяин каравана. – Он будет очень долгим, этот день…

А теперь ступай к Мати. Пожалуйста. Поверь, я пошел бы сам…

– Но лучше будет мне. Я понимаю. Она… Она может сейчас всякое думать. Даже обвинять тебя в смерти ее отца. Ну… Ей будет трудно понять, поверить, что ничего было нельзя изменить, что ни ты, ни даже господин Шамаш не могли его спасти…

– Ты умница, девочка, – улыбнулся караванщик.

– Я уже иду, – и, повернувшись, она быстро, почти бегом приблизилась к повозке невест, чуть приподняла полог, чтобы сперва заглянуть внутрь.

Мати лежала на одеяле в своем углу, уткнувшись лицом в подушку. Ее плечи дрожали, но рыданий слышно не было. Она чувствовала себя потерявшей саму себя, совершенно опустошенной, глядела вокруг – и ничего не видела, пыталась думать о чем-нибудь, но не находила, о чем? Да и как, когда все мысли вновь и вновь возвращались к смерти отца?

Сначала Мати не верила, что это действительно случилось. Не могла, не хотела. Но потом… С каждым новым мигом она все яснее и яснее понимала – никто бы не стал обманывать ее таким образом. Слишком уж жестоким был обман. А раз так, значит…

И тогда ее душу пронзила такая страшная, рвавшая на части боль, что захотелось не просто разрыдаться в голос, но закричать, завыть, стараясь поскорее выплеснуть свою скорбь, надеясь, что после этого боль ослабеет. Но Мати не могла.

Все тело обмякло, стало бесчувственным, таким пустым, словно сама душа покинула его и села, поджав ноги, рядом, задумчиво вглядываясь в почерневшие от горя глаза.

"Папа! Папочка! – мысленно кричала она, надеясь призвать дух отца, как будто ей было это по силам. А даже если и так – зачем? Что она могла сказать ему сейчас, кроме: – Нет! Не уходи, пожалуйста! Ты мне так нужен! Я не могу без тебя! Я… – как будто она, жуткая эгоистка, даже в этот миг думала только о себе. Или словно он мог, вняв ее мольбам, вернуться. – Я знаю, такое не под силу ни одному смертному, но… Шамаш! – ее внутренний взор обратился к богу солнца. – Верни мне отца! Призови Нинти! Пусть она воскресит его! – девушка замерла, стараясь больше ни о чем не думать, чтобы не пропустить мысленный ответ. Но тишина длилась так долго! И она была такой мучительно тяжелой… – Шамаш, пожалуйста!

Сделай это ради меня! Да, я помню: ты говорил, что не правильно возвращать того, кто уже ушел. Но ведь это было сказано о волчице, умиравшей лишь затем, чтобы переродиться вновь! С людьми все не так! И… Шамаш! Ну что Тебе стоит? Верни его! Если… Если так нужно, спроси отца: хочет ли он вернуться ко мне! Он ведь захочет! – она и подумать не могла, чтобы отец отказался от такого дара. Ведь это означало бы… – Что он просто взял и бросил меня! Как какую-то надоевшую вещь!" А потом, когда все мысли пролетели, все полные боли и надежды, обиды и мольбы слова закончились, а вместе с ними ушли последние надежды, осталась тишина, становившаяся с каждым новым мигом все более и более невыносимой…

Мати закрыла усталые глаза, всего на мгновение, но когда открыла их вновь – вскрикнула от удивления, села, не понимая, что случилось, огляделась вокруг.

Она вновь была в повозке невест чужого каравана. Из-за внутреннего полога до нее доносился храп Нани и сопение Инны.

"Великие боги! Так это был только сон! – она вздохнула с облегчением. Ее охватила такая бурная радость, что она стерла без следа все остальные чувства, не оставив даже злости на Лаля за столь жуткий, невозможно-жестокий обман. Ей было все равно: – Пусть! Главное, что я проснулась, что все то горе осталось в моем сне, что отец жив! Пусть он далеко, пусть я далеко, но мы идем по одной земле, под одним небом, нас связывают своим дыханием одни и те же ветра!" -Хвала богам, – чуть слышно прошептала она, потом закрыла глаза, наслаждаясь покоем, а когда открыла их вновь…

Она очнулась в повозке, которая еще совсем недавно была ее домом. Но теперь все вокруг казалось чужим и холодным, словно из вещей ушло тепло. И вместе с ним жизнь. Ее рука легла на полушубок… Отец берег его на особые случаи, редко надевал, аккуратно носил, потому сейчас он выглядел почти как новый. Но кто его будет носить теперь?

– Мати, – полог приподнялся и в образовавшейся щели показался летописец, – как ты тут?

– Нормально…

– Можно…?

– Конечно, дядя Евсей, – девушка посторонилась, и караванщик, кряхтя, забрался в повозку.

– Мати, нет никакой необходимости разбирать вещи прямо сейчас…

– Я должна! – упрямо нахмурилась та. Ее руки сами, подчиняясь не разуму, а чему-то, что в этот миг имело большую власть, доставали из сундука какие-то вещи, одну за другой, не глядя, откладывали в сторону. – Дядя Евсей, ты, наверно, хочешь что-то взять себе…

– Какую-нибудь мелочь. На память…

– Бери все. Вот, – она пододвинула к нему кучу всякой всячины, успевшей вырасти рядом с ней.

– А ты? Ты что, ничего не возьмешь?

С силой сжав зубы, сдерживая тяжелый вздох, Мати резко качнула головой – нет, ей было ничего не нужно. Она не хотела, чтобы что-то еще, кроме памяти, напоминало о потере.

– Мати, так нельзя. Ты сама поймешь это. Потом, когда пройдет время и боль ослабнет…

– Нет! Она никогда не станет слабее! Как она может ослабеть! Ведь время не вернет мне отца!

– Ох, девочка, девочка… – седовласый мужчина качнул головой. – Сколько еще в жизни будет потерь! И каждая станет казаться последней – самой тяжелой, непереносимой. Но, несмотря ни на что, жизнь продолжается. И ты еще будешь счастлива.

– Дядя, как ты можешь! – она взглянула на него с ужасом непонимания. Ей казалась предательством даже одна мысль о том, чтобы мечтать о счастье. – Я никогда не буду счастлива!

– Будешь, девочка. Иначе нет смысл жить дальше.

– А я и не хочу жить! Не хочу!

– Мати, неужели ты так сильно обиделась на отца за то, что он ушел? Ведь рано или поздно это должно было случится…

– Почему?!

– Ты уже не ребенок. Не делай же вид, что ничего не знаешь о смерти.

– А что я должна знать? Что я могу знать? Легенды рассказывают лишь о вечном сне, в конце которого тело ждет новое пробуждение, да о саде благих душ и подземных пещерах госпожи Кигаль, куда уходят души. Но ведь это не то же самое: это все – и смерть! Потому что… Потому что от мыслей о них не дует холодом и страхом, а стоит лишь подумать, даже не произносить это краткое слово – "смерть" – и дыхание стынет на губах…

– В легенде о сне ты… – он остановился, не договорив фразы до конца, качнул головой, осуждая себя за бессердечность: – Прости.

– Ты не понимаешь, дядя Евсей! – в ее глазах была боль. – Тогда все было иначе!

Тогда… Тогда я не знала, что умираю. Вернее… Я знала, что ухожу, но не знала, что такое смерть. То есть… Не знала, что смерть – это уход. В общем, я не боялась. Понимаешь? И вообще – одно дело просто бояться за себя, и совсем другое – терять. Дядя Евсей, если бы можно было вернуться назад, зная, что вот таким будет будущее, если бы можно было это изменить… Знаешь о чем я молила бы богов?

– Чтобы смерть обходила наш караван стороной, – кивнул караванщик.

– Чтобы мне не пришлось пережить дорогих мне людей! – она говорила так, словно это было не одно и то же. – Если… Я просила бы богов: если вестники смерти должны прийти, пусть они придут ко мне первой! Глядеть в глаза своей смерти много легче, чем чужой. И… – она умолкла, не договорив, вдруг поняв, что в повозке совсем одна. Дядя исчез, будто его и не было рядом.

"Странно… Как во сне…" – но она не успела и эту мысль довести до конца.

Голова закружилась, перед глазами на мгновение все потемнело…

– Мати, – донесся до нее голос. – Мати! – казалось, что он шел откуда-то извне, из-за горизонта или, во всяком случае, из-под тяжелого полога снега. Это делало его не просто далеким, но приглушенно хрипящим.

Девушка встрепенулась, огляделась вокруг:

– Кто здесь? – но в повозке кроме нее никого не было. И тут ей вдруг показалось: а что если… – Отец, это ты?

На нее повеяло холодом. А потом из ничего, сложившись пустоты, перед ней возник призрак Атена.

– Отец! – она бросилась было к нему, стремясь прижаться к его груди, ища успокоение, забыв, что у призрака нет плоти. Тень расплылась, встревоженная ее движением, а девушка, проскользнув насквозь, упала на одеяла, чуть не ударившись о край сундука.

– Осторожнее! – взволнованно прошелестел призрак.

– Это не честно! – она была готова заплакать, но не столько от боли, сколько от обиды. – Если ты вернулся ко мне, то почему не человеком, почему не навсегда?!

– Ты звала меня…

– Но не затем, чтобы лишь продлить расставание! Не затем, чтобы усилить эту боль, которая и так слишком мучительна!

– Меньше всего я хотел, чтобы ты страдала! Но я не мог не прийти на твой зов! Он заполнил весь мой сон. Я должен был подчиниться!

– Папочка! – ее глаза, обратившиеся на отца, наполнились слезами. – Ты и представить себе не можешь, как я рада тебя видеть! Я так хочу, чтобы ты вернулся, чтобы ты был жив, чтобы все было по-прежнему!

– По-прежнему… Я тоже хочу, чтобы все было по-прежнему…

– Если бы было можно вернуть тебя к жизни…

– Ты можешь…

– Что?-она вздрогнула всем телом, сердце в груди бешено забилось, так, словно пыталось вырваться наружу.-Что ты сказал?

– Ты можешь это изменить. Все изменить.

– Но как! – она снова бросилась к отцу, но на этот раз остановилась от него на расстоянии вытянутой руки. Она ждала от него только слова, готовая сделать все, что угодно. Даже если ей самой придется умереть, заняв место отца в списке душ, пришедших во владения госпожи Кигаль. – Как!

– Мати… – он медлил, а она никак не могла понять – почему.

– Папочка! – девушка глядела на него с мольбой. – Ты только скажи! Я готова молить всех на свете богов, готова…

– Мати…

– Что я должна сделать?

– Сними браслет.

– Что? – это было так неожиданно, что Мати растерялась.

– Стоит тебе снять его – и все изменится. Все.

– И ты… И ты снова будешь жив?

– Словно я и никогда не умирал.

– Всего лишь снять браслет? – ее рука уже коснулась застежки, но в тот момент, когда пальцы начали расстегивать замок, кто-то крепко схватил ее за запястье, удерживая.

– Ашти, что ты делаешь? – нахмурившись, девушка смотрела на волчицу.

"Удерживаю тебя от ошибки, которую ты собралась совершить!" -Отпусти меня! – она попыталась высвободить руку из пасти священного зверя, но та, зарычав, крепче сжала зубы. – Мне больно!

"Сиди спокойно! И не будет больно!" -Ты укусила меня!

"Если б так – у тебя б уже не было руки!" -Я… Я все равно сниму браслет! У меня есть еще одна рука! А у тебя второй пасти нет!" Рык усилился, волчица, вскочив, пятясь, стала отходить к пологу, увлекая за собой караванщицу.

– Что ты делаешь? – той ничего не оставалось, как на четвереньках двинуться вслед за ней. – Куда ты меня тянешь?

"Подальше от ошибки! И от того, кто вынуждает тебя ее совершить!" -Это мой отец!

"Призрак!" -Он вернется к жизни, стоит мне снять браслет!

"Призрак, говоривший с тобой, никогда не был жив, а твой отец – мертв!" -Это неправда!

"Вот именно! Все это ложь! Только сон! Все – только сон!" – Но тогда и ты тоже!

"Да, – волчица глядела на нее исподлобья. – Я уже говорила тебе, что пока не могу прийти наяву. Я еще слишком далеко! Но во сне все иначе! Во сне я могу защитить тебя! Даже если ты считаешь, что не нуждаешься в моей защите! Так мне велел господин!" -Он велел! Он велел! – Мати всплеснула руками. В ее груди начало расти возмущение. – А почему меня вообще нужно защищать? Почему не сделать так, чтобы со мной ничего не происходило? Хотя бы во снах!

"Он научил тебя управлять сновидениями!" -Значит, плохо научил! Потому что у меня ничего не выходит! Я… Я так закрутилась, что даже перестала понимать, где сон, а где явь!

"Ты должна! Ты должна всегда чувствовать эту грань!" – выпустив руку подруги, она отодвинулась чуть в сторону, чтобы лучше ее видеть, оставаясь при этом напряженной, сжатой в комок, готовая в любой момент броситься вперед.

– Но зачем? Зачем все это? Остальные живут себе, не умея управлять снами – и ничего!

"Ты – не другие!" -Я – обычная смертная! Если во мне и было что-то особенное, так это то, что я шла какое-то время с караваном спутников бога солнца!

"Было?! – волчица взвизгнула, как будто ее грубо пнули тяжелым сапогом. – Было?!

Ты решила вот так просто взять – и уйти?!" "Да, – Мати что было сил стиснула зубы. Говорить она не могла и потому перешла на язык мыслей. – Я… Я останусь в караване, в котором оказалась не по своей воле, – она замолчала на мгновение, всхлипнула, а потом продолжала: – Вы же идите своим путем. Я не стану вам мешать. Я понимаю, что стала лишней, и… И скоро у меня будет своя дорога, которая, видимо, лежит далеко от вашей, и…" – она вновь всхлипнула, сжалась в комок, сдерживая рвавшиеся наружу рыдания.

"Ты решила нас бросить!" "Не я! Вы! Вы решили отделаться от меня! Но если ты считаешь, что мы ходим по небесам, а земля у нас над головой, что же, тогда действительно – это я вас бросаю!" "Вот именно! – тявкнула на нее Ашти. – Ты нас бросаешь! Потому что ты можешь жить и без нас, а мы, а я…" – она хотела еще что-то сказать, но прикусила язык.

Впрочем, Мати не слышала ее.

"Ну и давай, уходи! Нет, лучше я уйду! Это ведь мой сон! Вот сейчас возьму – и проснусь! Только прежде… – она взглянула в ту сторону, где еще совсем недавно стоял призрак ее отца. Он исчез, но это было не важно, ведь он уже сказал ей, что ей нужно сделать. – Сниму этот браслет!" "Но…" – волчица даже растерялась.

"От него все беды! Если бы его не было, все было бы иначе! Я была бы в своем караване, была бы счастлива, как все, и вообще…" "И вообще… – Ашти опустила голову. Заскулив, она поджала под себя хвост.

Волчица легла, положив голову на вытянутые вперед лапы. – Раз ты этого хочешь…

Хорошо… Сними браслет… Тогда все закончится… Все… Ну и пусть… Я верой и правдой служила тебе все свои перерождения и если ты хочешь, чтобы их цепь окончилась, чтобы я ушла жить на луну, что ж…" "Постой, – Мати повернулась к ней. Ее брови нахмурились. – Чего ради ты заговорила о смерти? Это я собираюсь умереть! Ведь если я сниму браслет…" "Тогда демоны Курунфа победят…" – она уже даже не скулила – тихо плакала, совсем как маленький ребенок.

"Ну и что?"

"Они убьют всех… Всех!"

"О чем ты?" "Не знаю… Демоны могут захотеть подарить Курунф своему господину… И тогда все, кто будут в нем, окажутся потерянными для мироздания… Но если ты решила остаться по ту грань бездны…" "Что ты такое говоришь! – она вскочила на ноги. – При чем здесь вообще ты! Ты не была в караване, когда…" "Но ты позвала меня. Хотя Шамаш сказал, что этого не следует делать, пока все не закончится".

"Ты сама говорила – тебя прислала госпожа Айя!" "Ты звала меня".

"Даже если так! Я сейчас не в Курунфе!"

"Да? Где же тогда?" Окружавший их мир вновь начал меняться. Повозка исчезли. Девушка и волчица оказались посреди снежной пустыни, на горизонте которой маячил какой-то город.

Курунф – узнала его Мати. Но она бросила на него всего только взгляд. Один. А потом вновь повернулась к волчице: то, что говорила Ашти было для нее куда важнее всех перемен и мест.

"Ты видишь – я говорю тебе правду, – та чуть шевельнулась, приподняла голову и Мати вздрогнула, заметив, что в полных боли и печали глазах подруги блеснули слезы. – Если ты бросишь нас…" "Если я сниму браслет…" "Стоит тебе сделать это, и тотчас все, что было загадано, но пока не исполнилось, свершится. И все будет закончено. Демоны победят. А цена поражения одна – смерть".

"Для всех?" "Для всех, кто смертен… Им ведь нужды души…" "Шамаш остановит их!" "Шамаш спит, Мати. У него ведь тоже была мечта…" "Он мечтал стать смертным!" – ужас внезапного открытия холодом прошиб ее до самых костей.

"Не только, – вздохнула та. – Он мечтал вернуться…" "В сон! В вечный безумный сон".

"В тот мир, в котором он жил, прежде чем попасть сюда… " "Сон…" "Для нас сейчас все во сне… Во всяком случае, теперь ты знаешь, почему хозяин не пришел за тобой. Почему он не может тебе помочь…" "А госпожа Айя? Она ведь не позволит Ему уйти!" "Она… Нет, Мати. Это ты. Ты должна спасти всех…Только ты можешь это сделать!" "Но как! Я всего лишь смертная!" "Не снимай браслет, – волчица вскочила на лапы, выпрямилась, стремясь оказаться поближе к лицу подруги и хозяйки, заглянуть ей в глаза. – Подожди немного!

Совсем чуть-чуть!" "Бог сновидений… Он торопится, обманывая меня, потому что знает, что скоро все изменится? Что у меня появится возможность одолеть демонов?" "Да! Еще чуть-чуть! Только пройди испытание, и потом…" "Я понимаю, – ее плечи поникли, голова опустилась на грудь. С губ облачком сорвался тяжелый вздох. – Когда я встану на тропу чужаков…" "При чем здесь это!" "Когда, – не слыша ее, продолжала Мати. Ей нужно было произнести эти слова вслух, стремясь к боли, словно в мучениях могло быть наслаждение, – когда будет объявлено о моей помолвке с Кишом…" "О чем ты говоришь!" "Так будет. Перед обрядом испытания. Чтобы я была связана с этим караваном, и…" "Это не может произойти! Все должно быть иначе!" – волчица метнулась в одну сторону, в другую, затем остановилась, закрутилась на месте, ища след.

"Ты что?" – удивленно взглянула на нее девушка.

"Просыпайся скорее!" "Еще совсем недавно ты удерживала меня во сне…" "Теперь все изменилось!" "Что?" "Проснись, говорят тебе! Тогда я тоже проснусь!" "Но зачем спешить…" "Если я побегу к тебе со всех лап – буду быстрее! А если ты мне поможешь – еще быстрее! Мати, позови метель!" "Что? Я не умею!" "Не говори ерунду! Конечно, умеешь!" "Но зачем? Метель будет мешать тебе…" Волчица взглянула на нее, словно спрашивая: "Ты действительно такая глупая, или притворяешься? Я все-таки снежная волчица, священный зверь госпожи Айи!" "Так нужно! Караван остановится! И мне не придется догонять его! Теперь ты понимаешь?" "Ну хорошо… Я постараюсь…" "Постарайся! И жди меня! Я скоро!" – волчица сорвалась с места, бросившись бежать к горизонту.

"Хорошо… – Мати пожала плечами. Некоторое время она сидела, глядя ей вслед, не очень понимая, зачем все это. – Ну вот прибежит она ко мне. Мы уйдем в снега.

Даже, может быть, доберемся до Курунфа. Ну а дальше что? Как я смогу справиться с демонами? Одна? -это казалось ей просто невозможным. Но, с другой стороны…

Раз другого выхода нет и неоткуда ждать помощи… Что ей еще остается, кроме как попытаться? – Больше ничего. А даже если не получится… – она тяжело вздохнула.

– Засыпая вечным сном, я хотя бы буду знать, что сделала все, что могла… Нет, – она мотнула головой, прогоняя сомнения, упрямо сжала кулаки, выпрямила спину.

– У меня должно получится! Я не переживу смерть отца наяву! И я не смогу жить, зная, что Шамаш спит сном бреда! Да что я, ведь тогда все, конец! Конец для всего. Для этого мира. И… Я не спасительница, нет, но может быть, и я что-то смогу сделать".

А потом она проснулась. На этот раз – на самом деле. …К вечеру похолодало, но никто не обратил на это особого внимания. Обычное дело. И вообще, когда начавшее было чернеть небо вдруг посерело, растеряв россыпь едва успевших взойти звезд, и большими белыми хлопьями повалил снег, многие уже спали. Оставшиеся же на посту дозорные были слишком опытными караванщицами, чтобы их мог напугать снегопад, такой обыденный в снегах пустыни.

И что с того, что он усиливался с каждым новым мгновением, хотя, казалось бы, куда дальше?

Дозорные лишь, оставив полудрему, так свойственную ночным часам, стали внимательнее смотреть вокруг, старательно вглядываясь в сгустившуюся мглу, оберегая сон каравана от опасностей – и тех, которые были реальны, живя в снежной пустыни, и тех, которых здесь просто быть не могло. Но когда где-то за полночь подул ветер…

Это был необычный ветер. Полный такой властной силы, словно он был самим дыханием госпожи Айи. От него веяло не только холодом, но и каким-то мрачным предупреждением, даже угрозой. И тогда оставшийся за старшего помощник разбудил хозяина каравана. Конечно, ему следовало бы разобраться во всем самому. Наверное, он смог бы, но… Впервые в жизни он не захотел брать на себя ответственность.

Испугался. А ведь страх – постыдное чувство, нечто совершенно недостойное дозорного и уж тем более – помощника хозяина каравана. Впрочем, если тот и беспокоился о чем-то в этот миг, то о другом.

– Гареш! Гареш, проснись! – крикнул он за полог повозки.

– Ну что тебе? – донеслось до него ворчание, а потом в щели показалось сонное, недовольное лицо хозяина каравана.

– Взгляни.

– Начинается метель – только всего, – старик с трудом подавил зевок. – Если это единственная причина, по которой ты меня разбудил…- он уже собирался вернуться назад, под свое меховое одеяло, но помощник остановил его:

– Гареш, здесь что-то не так, – он был мрачен и напряжен, скулы подрагивали, выдавая волнение.

Кряхтя, Гареш спрыгнул в снег. – Ничего необычного я не вижу… – хотя, постояв несколько мгновений, окруженный со всех сторон метавшимся снегом, он забыл о недовольстве, вызванном прерванным сном, и ворчании вроде: "Ни днем ни ночью ни мгновенья покоя! А я ведь уже не мальчик, чтобы вскакивать по всякому поводу и без!" Хозяин каравана был вынужден признать, что в начавшейся метели действительно было что-то необычное. И дело было не в том, что она началась так внезапно. В пустыне по-всякому случалось. Ему был памятен день, когда все вообще происходило на глазах, за несколько мгновений: было синее, солнечное небо, а потом – порыв холодного снежного ветер, и началось!

На караванщиков налетел порыв ветра, такой сильный, что караванщикам пришлось пригнуться и что было сил вцепиться в борт повозки. Сквозь снежную муть глаза с трудом могли разглядеть то, что было вокруг, как на бегу останавливались олени, врезаясь в складки ветра будто в ледяные стены, с трудом преодолевая их, разбивая на осколки-невидимки. А тут еще полозья повозок начали увязать в мелком, как пудра, снегу.

– Она будто хочет нас остановить! – донесся до его слуха взволнованный возглас помощника, которому приходилось кричать что было сил, чтобы стоявший в шаге от него хозяин смог его услышать.

– Да, – Гареш наклонил голову. Он думал так же. И от этой мысли становилось беспокойно на душе.

"Но почему? – караванщик, как ни пытался, не мог найти ответ. – Мы не сделали ничего, чем могли бы обратить на себя гнев небожителей! Мы служили Им верой и правдой, следуя пути повелителя небес! Так в чем же дело?" -Ладно, на все воля богов. Им виднее. И вообще, может быть, эта метель – не знак Их гнева, а предупреждение об опасности, которая ждет впереди. И избежать которой мы можем только прервав путь на ночь… или несколько дней, это уж как Они велят. А, когда минует время, вместе с ним уйдет и опасность… Гал! – окликнул он помощника, а потом, убедившись, что тот его услышал и придвинулся вплотную, напрягая слух, продолжал: – Останавливай караван!

Тот кивнул, удовлетворенный решением хозяина, и поднес к губам рожок, с натугой подул, передавая сигнал ехавшим впереди дозорным.

И вот что удивительно: стоило повозкам прекратить свое движение, как ветер начал ослабевать. Нет, он не стих совсем. И снег продолжал идти. Но вокруг больше не чувствовалось недавнего напряжения, и, тем более – начавшей проскальзывать враждебности.

– Ну да. Вот, значит, как, – пробормотал себе под нос Гареш. – Выходит, все верно, – он провел ладонью по бороде, стряхивая снежные хлопья.

– Что это мы остановились? – из повозки высунулась его жена. Морщинистое лицо старой женщины выглядело заспанным, глаза таращились, не узнавая окружавшего мира.

– Да так, ничего страшного, просто метель.

– Что? – не расслышав, громко переспросила та.

– Я сказал – "все в порядке"! – подойдя к борту повозки, крикнул он ей в самое ухо.

– Тише ты! – недовольно поморщившись, старуха отпрянула. – Что орешь, будто я глухая? – заругалась та.

– Спи, Лари!

– Ну да, заснешь тут, конечно!

– Не ворчи, старая!

– О! Кто бы говорил! Будто сам очень молодой, – однако, как она ни старалась выглядеть хмурой и рассерженной, у нее это плохо получалось – тонкие потрескавшиеся губы подрагивали в улыбке, мутные, бесцветные глаза лучились, окруженные смешинками-морщинками. – Так что там, Гареш?

– Я ведь сказал – метель, – устало повторил хозяин каравана. – Право же, родная, не о чем беспокоиться.

– Как скажешь… Тогда я действительно лучше посплю. Что-то мне не по себе. Все болит… Но не резко – тянуще… Словно зуб ноет…

– Хочешь, я позову лекаря.

– Да ну его, – махнула рукой Лари, – так переможется. А лекарь… Что он мне скажет? Что я уже стара для дороги и мне пора думать о вечном сне?

– Фу, что это у тебя за мысли такие? Мы еще поживем, побродим! Боги не хотят, чтобы мы засыпали!

– Это точно… – она вздохнула – с одной стороны устало-тяжело, с другой – мечтательно-задумчиво. – Значит, мы еще что-то недоделали. Не выполнили ту цель, для которой были рождены…

– Знать бы, в чем эта цель!

Старуха огляделась вокруг:

– Ну, это мы, похоже, скоро узнаем, – сказала она.

– Что это вдруг?

– Так ведь… Метель эта необычная. И остановила она нас здесь не случайно.

– Ладно, что загадывать наперед? – хозяин каравана и сам не знал, с чего вдруг забеспокоился. – Не будем. Пусть боги сами скажут нам Свою волю.

– Ну да, конечно, – хмыкнула старая женщина, – долго же нам придется тогда бродить по свету! Успеем стать тенями при жизни!

– Не престало смертному торопить небожителей! – нахмурившись, караванщик направил на жену суровый взгляд. Весь его вид говорил: "Они и так чем-то недовольны, раз вмешались в наш путь. А ты со своими дерзкими мыслями только сильнее Их разозлишь! Нам с тобой что, мы свое прошли, увиденного и пережитого хватит не на один сон. А как быть остальным? Детишкам? На что ты их обрекаешь?" Старуха, за долгие годы супружества научившаяся понимать мужа без всяких слов вздохнула, пожала плечами, виновато проговорила:

– Ты же сам говорил, что ничего страшного.

– Говорил. Страшного – действительно ничего. Но кто знает, что будет дальше. Это ведь не простая метель.

– Ее дыхание… Оно какое-то странное, взволнованно-прерывистое. Если бы метель была человеком, я бы подумала, что она ждет чего-то… очень важного…

– Матушка метель – это госпожа Айя…

– Одного ждет, а другого, которое может произойти вместо этого, боится, – закончила свою мысль караванщица, заставив мужа вновь нахмуриться:

– Старуха, ты опять? Повелительница снегов не может бояться! Она… Она ведь богиня!

– Ну, я не знаю… – нахохлилась та. – И не ругайся! Я ведь ничего такого и не говорила. Это все ты. Я лишь сказала, что бы могла чувствовать метель, если бы она была человеком.

– Ладно, – однако просто взять и забыть слова жены он уже не мог. Караванщик задумался, затем повернулся к женщине, с которой всегда советовался, не боясь прослыть глупым или нерешительным. – Предположим, что эта метель – не богиня…

– Женщина, стало быть, – кивнула старуха. Ей было легче мыслить конкретными, реальными образами, а не чем-то неведомым, нереальным.

Хозяин же каравана не спорил, не видя особой разницы. Он продолжал:

– Как ты думаешь, чего она хочет?

– Мне-то откуда знать! – воскликнула, всплеснув руками, старая женщина. Но по ее глазам, в которых шевельнулась искорка мысли, караванщик понял, что знать она может и не знает, но что-то предполагает – это точно. – Вот только…- она взглянула на мужа, словно сомневаясь, говорить ей или нет, и спрашивая: стоит ли?

– Ну, что?

– Когда я услышала голос снегов, еще не проснувшись до конца, на грани между явью и дремой, мне показалось… Знаешь, – она как-то смущенно улыбнулась, – мне показалось, что я вновь вернулась в тот день, когда родители объявили о нашей помолвке.

– Ты же обо всем знала заранее. Как и я.

– Вот именно! Знала, что все случится совсем скоро. Ну прямо вот-вот! И потому…

Это сладкое ожидание, – ее губ коснулась счастливая улыбка, глаза прикрыла поволока какого-то нереального, заоблачного блаженства. – Оно лучше всего.

Потому что потом придут заботы, проблемы, а в этот миг – только ожидание исполнения мечты. Никогда мне не было так… – она даже не нашла нужного слова, а потом, ища его, видимо, натолкнулась на какую-то другую мысль, совсем не такую радостную, – вот только бы еще не было сомнений!

– Да что могло случиться! Как будто ты не знала, как сильно я тебя любил!

– Любил? А сейчас?

– И сейчас люблю. Не придирайся к словам. Просто… Тогда это было… Нечто! Ну что я тебе объясняю! Ты ведь тоже была в меня влюблена. Во всяком случае, убеждала меня, что это так.

– Ты что, стал на старости лет думать, что я говорила одно, а на самом деле было другое?

– Нет. Да что мы об этом сейчас, прожив вместе целую жизнь!…

– Если бы я тебя не любила, то не ждала бы помолвки с таким трепетом. И не боялась бы, что кто-то что-то передумает, в самый последний момент вмешаются демоны и духи и все испортят! И вообще…

– Да… – он вздохнул. – Если бы метель была обычной караванщицей… Но она…

– А ты не можешь подумать, что Она,- старуха не назвала ту, о которой говорила, ни по имени, ни как-то иначе, но ее собеседнику и так было ясно, о ком речь, – тоже влюбилась, и ждет…

– Влюбилась! – вскричал старик. – Ну ты даешь! Она же… Ну, ты сама все знаешь!

И хватит об этом! – он резко прервал разговор, который грозил зайти слишком далеко: это надо же, предположить, что богиня снегов, супруга повелителя небес могла влюбиться в кого-то еще! Нет, даже больше – ждать помолвки! С кем это, интересно знать? И вообще, Она же уже замужем и не может повторить обряд, совершаемый лишь раз! Хотя, конечно, законы пишутся для людей, а не небожителей.

"Хватит! – он мотнул головой. – А то так я вообще до богохульства дойду!" -Как скажешь. Ты спросил – я ответила… – она зевнула, прикрыв рот сухой морщинистой рукой. – Что-то меня ко сну клонить стало. Будто я сделала то, за чем просыпалась, а теперь могу и вернуться в мир снов.

– Да, давай спи. Это лучше чем больной сидеть на холоде да на ветру.

– А ты? Чего ты-то вскочил? Сейчас не твой дозор.

– Да Гал меня разбудил, – хозяин каравана недовольно поморщился, – все никак не мог решить, останавливать ли ему караван, или же не обращать внимания на эту метель.

– Как будто сразу не ясно! Это же не просто метель – воля богов!

– Значит, ему было не ясно!

– Такого не может быть!

– А, может, он сомневался… – караванщик задумался. И чем больше он думал, тем яснее, как ему казалось, понимал: – Или не хотел принимать решение. Сам…

– Ответственности испугался, – старуха осуждающе качнула головой, в то время как ее супруг лишь поморщился. Как будто ему это нравилось!

"Кому нужен помощник, не решающийся самостоятельно сделать и шаг вперед! От такого больше вреда, чем пользы: ты на него полагаешься, а выходит – зря…" Хотя… Ему следовало признать, что это не так. Во всяком случае, до этой ночи все было иначе. Гал был смелым воином. И мудрым дозорным. И вообще, помощниками случайно не становятся. Нужно иметь призвание. Однако эти сомнения…

– Достаточно раз оступиться, чтобы потом хромать всю жизнь, – все так же качая головой, продолжала Лари.

– Хромать-еще ладно. Но так можно ведь и вообще не туда уйти… Заменю я его. На первом же совете.

– Жаль… – женщина тяжело вздохнула.

Услышав это, он резко вскинул голову, пронзив супругу острым придирчивым взглядом:

– А мне казалось, ты на моей стороне.

– Так и есть.

– Что же тогда ты его жалеешь? Мы должны думать не об одном, а обо всех. И вообще…

– Всех не нажалеешься, – проговорила Лари, повторяя любимые слова мужа.

– Вот именно! И в чем же дело?

– В нас. В нашем сыне. Он… – женщина вновь вздохнула. – Он, наверное, лучший из всех торговцев, которых мне доводилось знать…

– Да уж, – довольный, хмыкнул Гареш, – Гур способен продать даже снег и, к тому же, по такой цене, словно он не из воды, а из золота. Верно, – его губ коснулась довольная улыбка, а плечи расправились от гордости.

– Верно-то верно, – жена же была грустна, не разделяя его радости. – Да только ему предстоит быть не только торговцем, но и хозяином каравана.

– Хозяин каравана – и есть торговец.

– В городе. А в снегах пустыни – он еще и старший дозорный, и предводитель воинов…

– Ну, – губы караванщика скривились к подобии усмешки, – посмотрел бы я на того, кто б осмелился обвинить парня в трусости! Хотя, мне вряд ли бы удалось это сделать: снега занесли б его, погруженного в вечный сон, быстрее, чем дерзкие слова успели б сорваться с его губ!

– Вот именно! Он слишком… – старуха, замолчав, закрутила головой, подбирая нужное слово.

– Строг? Даже жесток? Ты это хотела сказать? – ему не нравилось, что Лари думает так о сыне. Но, с другой стороны… Как ни крути, а она права. Доброты бы Гуру хоть чуть-чуть. И сострадания. Видимо, боги, раздавая новорожденным свои дары, решили, что дали ему и так достаточно, не оставив в душе места для этих чувств.

– Жестокость – не грех. В наше жестокое время она даже нечто большее, чем необходимость. Это благо. И для него, и для окружающих.

– Да при чем тут жестокость! – всплеснула руками старуха. – Мой мальчик совсем не жесток! Он очень добр! Он заботится о жене, о своих детишках. А то, что все его немного побаиваются… Ну так что ж? Так и должно быть. С детьми нужно быть строгим.

– Как и с теми, кто тебе подчиняется.

– Да, как и с теми, за чьи жизни ты отвечаешь. Иначе толку не будет. Плохо другое – он слишком скор на расправу. Слишком. Сначала наказывает, а потом и думать нет смысла, была ли в этом необходимость… Гал же всегда казался мне таким рассудительным, так что… Ну… Ты знаешь… Я думала, они будут хорошо дополнять друг друга. И потому не беспокоилась… А теперь… Теперь я вижу, что нам действительно еще рано отходить ко сну.

– И я тоже вижу… Начинаю понимать…У нас вряд ли будет другой сын, так что…

– Ты о чем это задумался, старый? Хочешь лишить Гура всего?! Одумайся! Он – наша кровь и плоть! Какой бы он ни был. И вообще, все, что ему нужно, это хороший помощник, спокойный, уравновешенный, мудрый, к советам которого он бы прислушивался!

– И ты надеялась, что таким советником станет Гар? – Гареш не смог сдержать смешка. – Ему не хватит решимости даже заговорить с Гуром!

– Как же тогда нам быть! Ведь мы, даже если захотим жить вечно, не сможем! Рано или поздно… -Рано… Поздно… Все дело во времени… И, кажется мне, нам будет дано его ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы убедиться: мы оставляем наш караван в надежных руках…

– О чем это ты?

– Да так, жена, – он махнул рукой, – размышляю вслух – только и всего… Ты говорила, что плохо себя чувствуешь. Не сиди же на ветру. Иди спать.

– Ну да! Теперь, когда ты своими разговорами разогнал все сны на несколько ночей вперед! Я же буду думать, что ты там задумал. Надеюсь, ничего такого, что повредило бы нашему сыну!

– Разумеется, нет!

– И ты не собираешься лишать его…

– Он станет хозяином каравана после меня. Да будет так. Конечно, не знаю, что будет потом. Все-таки, у нас растет Хранитель…

– Ну, его время придет еще не скоро! – старуха улыбнулась. Мысль о наделенном даром вносила тепло в ее душу. Особенно в сочетании с совершенно ясным осознанием того, что малыш никогда не будет конкурентом их сына. Потому что они разных поколений, разных времен. – Значит, как и я, все, о чем ты думаешь, это что ему нужен хороший помощник.

– Да. Только и всего. Успокойся. И иди спать. А то я, вместо того, чтобы устанавливать шатер, с тобой тут лясы точу.

Старуха прыснула в ладонь.

– Что смеешься? – нахмурился Гареш.

– Ты так сказал, словно сам собрался вбивать опоры или укреплять снег!

– Мое дело руководить.

– Конечно. И, все же…

Но он уже не слушал ее. Проворчав:

– Ну, а раз ясно, я пошел, – хозяин каравана решительно повернулся к жене спиной.

– И так столько времени потерял из-за тебя. Нет, чтобы проснуться немного позже…

– Не скажи… – забормотала старуха, словно в бреду. Она тоже поворачивалась, но не чтобы уйти прочь, а, наоборот, вернуться в повозку, закутаться в одеялах, поскорее унять дрожь и успокоиться… Если удастся, конечно… Если удастся. – Я многое узнала такого, чего мне было бы лучше не знать… Эх, Гареш, Гареш, он ведь твой сын! Боги позаботились о нем сполна. И если в нем и есть какие-то недостатки, то они – от твоего воспитания. Это сейчас, после встречи с богом солнца, тебе захотелось быть добрым, справедливым, терпимым, а вспомнил бы ты, каким был прежде! Так что нечего удивляться, что Гул такой, какой есть. И вообще, ты должен богов молить, что он не стал нюней и размазней. Такое бывает у сильных, властных родителей. Он тот сын, о котором ты так мечтал. Он стал таким, каким ты хотел его видеть. Чем же ты недоволен? Что твой идеал изменился и мальчик ему больше не соответствует? Ох, мой муж, не ставь, молю, меня перед этим выбором: решать, на чью сторону мне становиться… – она широко зевнула. – Ох, что-то мне действительно… не очень… И бок заболел. И голова кругом идет. И вообще слабость какая-то… Да, старость – не радость. Это молодой и красивой быть хорошо. И почему, интересно, боги придумали эту штуку – старость? Без нее мы могли бы куда лучше служить Им… Хотя… Как бы не хотелось засыпать вечным сном! Если бы еще знать, что с Гуром, с его детишками все будет хорошо, а то ведь кроме них у нас со стариком и нет никого… Была бы дочка жива… – губы старухи задрожали, глаза наполнились слезами. – Милая моя, зачем же ты умерла так рано? Ты была… Совсем маленькой девочкой, крохой. Ты… Ты даже не увидела мир, не то чтобы успеть его разглядеть, полюбить… Что же ты видишь в своем вечном сне? – она всхлипнула, закрыла руками лицо, беззвучно зарыдав.

Воспоминания о дочери всегда причиняли ей такую сильную боль, с которой ничто не могло сравниться. Поздний ребенок, такой долгожданный, когда женщина всегда хотела иметь дочь… И, вместе с тем – внезапный, нежданный… Она могла быть сверстницей первенького Гура… Но он всегда был таким рассудительным и не торопился с детьми, которые появились уже позже. Много позже… После смерти девочки… А ведь… Как глупо все получилось! Из-за какой-то ерунды…

Нет, она не могла больше думать об этом, вспоминать. Пододвинувшись к сундуку, она осторожно достала из-за него спрятанный в тайнике маленький кошель, развязала тесьму, достала темный, неровный шарик, который поспешно сунула в рот.

У нее не хватало половины зубов, а ягода была совсем сухой, так что старухе пришлось приложить немало сил, чтобы хоть как-то разжевать ее, прежде чем проглотить.

– Она была сладкой, когда я – молодой, – шептала она, возвращаясь на свои одеяла.

– Прежде ягоды Меслам можно было найти сколько угодно… А теперь… Ну да, конечно, легенда о мире сна! С тех пор как ее прочли в городах, все кусты не просто вырубили – выкорчевали с корнями, сожгли, обратив в пепел, перекопали землю, сделали все, чтобы и следа не осталось… А в чем виновато бедное растение? Да и господин Шамаш, разве Он запретил его? Разве Его гнев стер ягоды Меслам с лица земли? Нет. А сколько от них пользы! Только они могут успокоить душу, вернуть сон… Хотя… Конечно, если бы у меня были маленькие дети… – она тяжело вздохнула, ее глаза сами закрылись, голова опустилась на грудь. – Мало ли что им могло прийти в голову. Они ведь, в жажде приключений, могли поступить как Мати. И кто знает, что случилось бы тогда. Ведь не все они идут дорогой бога солнца. А я… Что я? Я уже старуха. И вряд ли встречу Обманщика.

Зачем я Ему?

С этими мыслями она и заснула.